***
Настя online
— Настен 12:58 — я сочинение сдал 12:58 — ты как? 12:58
— Пойдет 12:59 — Сейчас сеанс с психологиней 12:59— психологиней?) 12:59
— Психологом 12:59 — Как хочешь 13:00 — Воот 13:00 — А мама только в шесть закончит 13:00— я могу придти? 13:00 — если хочешь 13:00
— Угу 13:00 Хочет? Хочет! И я хочу. Обнять ее. Да. Да! Может, даже погуляем потом. Скорее бы...***
Последние дни зимы радуют непривычным солнцем и столь же непривычным желанием жить. В воздухе уже летает запах какой-то слишком уж долгожданной весны, как будто с ее приходом что-то способно измениться; все больше людей за последнюю неделю сменили свои куртки на пальто или нечто более легкое, чтобы потом вновь наступили внезапные холода, вынуждая утепляться; лужи в виде таявшего снега во вмятинах асфальта и между плиток пешеходных дорожек будто спорили между собой, в кого наступят больше раз, слушая тихие маты недовольных прохожих, когда их идеально вычищенная перед выходом обувь опять намокала. Мокрые грязные следы в метро, расстегнутые пуховики, снятые шапки, выход на улицу, приятный прохладный ветерок, которого так не хватало в душном вагоне — все говорило о скором приближении весны. Пальцы дважды быстро нажали на единичку среди еще девяти цифр домофона, короткое "кто?" и довольная мелодия, оповещающая об открытии двери. Ступеньки считаются сами даже без желания Руслана. Как будто так и надо — сосредоточить свое внимание на чем-то совершенно ненужном. Третий этаж, звонок, бесшумные шаги по ту сторону двери. Иногда кажется, что их звук он и вовсе выдумал, чтобы угодить своему мозгу, каждый раз посылающему команду расслышать хоть малейший шорох. Приветствия, объятия, мягкая шерсть встречающего кота, мягкие красные волосы, жасминовый чай. Все так идеально. Будто эта квартира в четырехэтажном старом питерском доме находится в своем уютном мире, оказываясь в котором все проблемы и ненужные мысли исчезают. — Будешь кушать? — он не завтракал, не говоря уже об обеде. Желание есть пропало еще пару недель назад, и с каждым днем оно, в отличие от постоянно увеличивающихся синяков под глазами, уменьшалось. — Что? — слова пролетали мимо ушей, будто мозг специально выстроил несколько стен, чтобы все, что Руслан хотел бы услышать, было вне его внимания. — Нет, — неловко, слишком неловко, — нет... Как у тебя дела? — ладонь коснулась лба. — У тебя температура. Все было как во сне. Неприятном, тусклом сне. Все так хорошо, но почему так паршиво на душе? Может, так и не должно быть? Те воспоминания, о которых всячески хотелось забыть, вновь напоминали о себе. А теперь, как маленький мальчик, потерянный в себе, он заботится о ней — своем последнем шансе на жизнь. Глупая игра в любовь, переросшая в сложные чувства, когда желание быть вместе каждую секунду равно желанию забыть друг друга. Снова сделать больно, чтобы потом больше никогда так не поступить. Тяжело. Как огромный камень на груди, привязанный настолько крепко, что кожу режут эти самые веревки, которые помогают тебе медленно уплывать на дно. Сложно. Блять, как же сложно. Настроение, непонятное самому юноше, когда хочется лишь хрупкое девичье плечо, на которое можно положить темноволосую голову и просто плакать. Это и называют слабостью. А может, это любовь? Ведь еще вчера два тела лежали на одной кровати, смотря какой-то скучный фильм, еще вчера алые губы сами робко коснулись его, после чего смущенное личико уткнулось в плечо, еще вчера он испугался, не позволяя девушке сделать то, чего сам безусловно хотел... — Но я хочу. Судорожное дыхание, приоткрытые губы, детский взгляд — все это удалось увидеть, как только хрупкая фигура оказалась на нем, наклоняясь за еще одним поцелуем, который будет не менее осторожным, словно его и вообще не должно было существовать. — Нет. Вау, это его первое нет, которое действительно означает нет. Но если она попросит еще пару раз, то он сорвется. Черт. Так не должно быть. Но слишком слабые руки не позволяют удержать самого себя. — Пожалуйста. Этот дрожащий шепот... Блять, парень мог бы слушать его бесконечно, но... еще одна просьба... Нет, он точно не сделает это. Он ведь изменился. Как же сложно. Твою мать. — Нет... Нет. Пришлось силой двинуть самого себя, чтобы прервать это. В голове невольно проплывает первый секс, когда Настя сделала то же самое, поборов всякое стеснение. Что ж, она явно повторяется. Вот только сегодня он не будет сдерживать себя, чтобы не вдалбливаться в тело девочки как яростное животное. Нет. Он просто не допустит такой ситуации. Да. Так будет верно. Тогда и сдерживаться не придется. Чайник уже вскипел, когда Руслан зашел вслед за девушкой в кухню. Минута, две, три. Казалось, смотреть на нее можно бесконечно. Только образ ее был словно сквозь мутное стекло. И вся красота комнаты, тепло кружки с горячим чаем, от которой темноволосый даже не убирал холодные руки, не помогали убрать пелену какого-то мрака с глаз. Разговоры о школе наполнили кухню чем-то помимо звона стекла о поверхность стола и редкого кашля, пока не раздался знакомый и заставляющий тело постоянно вздрагивать, а сердцебиение непонятно учащаться, звук поворота ключей в двери.***
Звонок с перемены. Осталось лишь незаметно пробежать мимо учительницы физкультуры, и спокойно отправляться куда угодно, лишь бы не на ее урок. Выйдя из раздевалки вместе со всеми уже переодевшимися одноклассницами, русоволосая подошла к стоящему возле двери Дане, собираясь покидать это неприятное место. Блять. Данила не до конца понял, почему девушка потянула его за локоть обратно в раздевалку, пока та не сказала про идущую в их сторону, но не заметившую их учительницу. Попадаться в тот момент, когда план уже был почти выполнен, не особо хотелось, ведь количество прогулов физкультуры в случае Дани практически равнялось количеству уроков в целом, а стоящий на переменах у входа завуч, как специально, не дал бы так незаметно проскользнуть. Тихий смех в раздевалке сменился звуком поворачивающегося замка. Блять. — Блять, — улыбка сменилась на более нервную, а глаза расширились, — она закрыла нас? — Погоди, — русоволосая подошла к двери и дернула ручку. Конечно же, дверь и не думала поддаваться, оставаясь закрытой. — Круто проебали физру, Неред. — Да я-то что? Сейчас напишу девочкам, чтобы ключи взяли. — Давай быстрее. Отправленное сообщение оставалось непрочитанным уже две минуты. Слишком долго. Сев на длинную лавку, подвинув вещи одноклассниц, Данила вытянул ноги, скрещивая руки на груди. — Твое недовольное лицо лучше не сделает. И снова она возмущается. — То, что мы без дела просидим тут до звонка, тоже. Без дела? Какая-то огненная лампочка в голове загорелась так, что это отразилось в светлых глазах юноши. Пройдет еще секунда, и он уже поднимется, подходя к Лизе. — Я ненавижу ебаные раздевалки, — толчок, и девушка оказалась на противоположной лавочке, с которой встал рыжеволосый, — но тебя я люблю. — Ты издеваешься? Хочешь в раздевалке поебаться? — глаза Лизы столкнулись с его глазами, находя в них тот самый азарт, от которого сердце делало лишний стук, а ноги сжимались сами собой. — У тебя есть идеи получше? — Ждать, когда Даша откроет раздевалку? — Слишком скучно. Да я шучу... — Данила на несколько секунд замолчал. — Помнишь, как мы целовались на балконе? — Помню, — это воспоминание неплохо так стукнуло в голову, отчего картинки сами по себе побежали перед глазами. Ее первый поцелуй с ним, когда его губы сминали ее, а сама девушка не проявляла никаких ответных действий. — Я тогда рассказал тебе про Соню, — голос заметно затих. — Вообще, это очень долгая история. Я недавно вспоминал ее, да какой там, вспоминал сегодня.Сегодня загнался сильнее обычного Меня спросили: "Как там на личном?" Я назвал твое имя А мне рассмеялись в лицо, сказав Что прошло уже целое лето Я даже заплакал
— Мне просто хочется выговориться... Короче, когда у нее все уже ушли на физру, она сидела на полу и рыдала. Написала мне, я тогда отпросился с алгебры и просто сидел с ней. Ее слили. Ее фотки в тот день выложили в ебучую группу. Фотки, где ее, блять, насилуют, где она буквально без сознания. Блять... Это было в новый год, понимаешь? Кашин трахнул свою подружку, Восьмиклассницу пустили по кругу друзья Кашина, Кашин..., Кашин... Все, блять, абсолютно все считали, что в тот день ее даже не изнасиловали, а выебали. И это был я с какими-то там друзьями, хотя моим другом была лишь она. И все эти месяцы после того, что с ней сделали, я старался помочь ей. Мы едва начали встречаться, когда в конце весны всплыло это дерьмо. Она умерла. Умерла, блять, из-за долбоебов, которые сейчас спокойно ходят по улицам. Дышат воздухом. Сука, живут.А я понял, что до сих Ищу тебя глазами в маршрутках Двадцать семь, двойке и иногда восьмерке Когда ты не успевала, мы встречались на повороте Ведь восьмерка не идет до вокзала
— Те последние месяцы ее жизни... Мы гуляли за ручку, блять, как ебучие малолетки. Мы и так были этими самыми малолетками. Я ведь признался ей... Признался, что люблю ее... И, блять...Сегодня я загнался сильнее обычного Я не спорю Я даже трезвый, ведь тебе доказывал Что природа — это не наркотики Помнишь, как в первый раз мы накурились вместе Тебя затошнило Ты просидела около унитаза часа два А потом я целовал тебя Дорогая, это было так мило, на самом деле Я упал в ту ночь, не в состоянии был подняться А ты сидела рядышком и любила Не терпела А именно любила
— И ее дрожащие руки... Она лежала в подъезде. В тот новый год лежала в подъезде как ненужная собака. Блять... Мы поехали ко мне, было семь утра... Лежали в одной кровати, и я обнимал ее настолько сильно, насколько мог. А она все дрожала и плакала. Так тихо... Это какое-то безумие... И все из-за каких-то долбоебов. Боже... Она ведь такая наивная...Я сегодня загнался сильнее обычного, Мне просто видеть тебя счастливой с ним непривычно Вы катаетесь на велосипедах, А он, вообще, знает о твоих проблемах? Он знает, что тебе вообще нельзя заниматься спортом? Он знает о том, что ты боишься дорог? Он знает о том, что ты любишь меня-то? Я в это верю
— Такая маленькая, глупая... У меня столько раз прокручивались ебучие картинки с ней. Сны. В конце них она всегда умирает. А я кричу. Блять, мне порой кажется, что я схожу с ума...И тебя, любовь моя Не излечит время, извини Ведь мы клялись чуть ли не на крови Подходя к вечному огню Ты всегда наигрывала свадебную музыку Мы женились уже тысячу раз, и ты хочешь сказать Что готова все это забыть и променять на какого-то? Ты светлый образ, который разрушают А я до сих пор верю Я бы назвал тебя своим богом Но пока с маленькой буквы
— Я не знаю, зачем снова говорю тебе о ней, зачем снова вспоминаю. Но, боже, я ведь из-за нее был таким добрым, милым, блять, сопливым мальчиком. И из-за нее же я теперь такой мудак. Но она ведь не виновата...Дорогая, я тут загнался сильнее обычного Мне просто видеть тебя... Мне хочется знать, неужели это все? Неужели после сочинения этого текста Я не поеду на электричке? Неужели я больше не куплю шоколад твоей маме? Неужели мы больше не закупимся в фаст-фуде И не пойдем на крышу? Я снова, сука, расплакался на записи этого трека, Я продолжу Неужели ты больше не будешь прятаться От моего брата, чтобы переночевать? Неужели ты больше не сделаешь для меня косички? Неужели я больше не вижу той улыбки Которая только для меня? Неужели ты больше не нарисуешь плакат, где напишешь: "Мой Саша, я тебя никому никогда не отдам"?
Покрасневшие глаза поднялись, чтобы посмотреть на Лизу. Едва заметный блеск накопившихся и готовых в любую секунду политься по щекам слез заставил русоволосую сесть к нему максимально близко, обнимая и кладя голову на плечо. — Весь оставшийся месяц над ней издевались. Когда она перестала ходить в школу, доебывать стали меня. И лишь тогда, когда в конце весны она умерла, от меня отъебались. Все думали, что это был я. Но стал бы я таскать ее портфель и покупать сосиски в тесте на переменах? — рыжеволосый усмехнулся. — Стал бы по-прежнему ласково относиться к ней, сидеть до седьмого урока по средам, когда у нее были дополнительные занятия? Провожал бы до дома? Им просто не на кого было думать. А сопоставить все то, что я делал для нее, с тем, что произошло, и понять, блять, что я не мог это сделать, ни у кого ума не хватило... Тем летом я съехал от матери к родственникам. Их никогда не было дома: постоянно путешествовали, но все же возвращались в свою гигантскую квартиру. Они уехали снова, почти на год, а я по-прежнему лежал в своей комнате и рыдал, сбивал кулаки о стену, тушил о руки бычки, буквально проклинал себя. Если бы не Света с Дашей, я бы просто загнулся и умер от передоза. Я хуево сдал экзамены, но пошел в десятый. Весь год ко мне никто не подходил, я стал забивать на учебу и из относительно неплохого парня превратился в ебаное хуйло. Вел себя отвратительно, но учителя забивали, напоминая, что у меня умерла подруга и "все будет хорошо". Хорошо мне было лишь тогда, когда с Русланом после школы курили какую-то дрянь, когда каждые выходные ко мне заваливались уже знакомые лица, а в кровать лезла очередная малолетка. Тогда у меня начались какие-то отношения длиною в полгода. Честно, только ради секса. Опять алкоголь, таблетки, сигареты. Я опять стал слишком много для себя проводить времени со Светой и Дашей, которых до этого посылал нахуй. И в итоге нахуй меня послала девушка. Честно, я был рад, хотя тогда мои эмоции уже притуплялись, поэтому достаточно скоро я уже забыл про нее. Конец учебного года, лето. Переспал со Светой. Ее подружка подумала, что я трахнул ее даже без согласия, стала вспоминать Соню, которую теперь уже по ее словам изнасиловал я. Послал их всех нахуй. Все лето опять был один и с алкоголем, пару раз все-таки гулял с девочками, но это был просто выход за пивом, чтобы потом посидеть у меня. И вот только в конце лета все наконец узнали, кто слил, кто снимал и кто насиловал... Они ждали несколько месяцев, за это время конечно же успели съебаться... А... потом и вовсе прошел еще один год... Второго сентября я специально позвал бывшую одного из тех долбоебов. Она давно лезла на меня, да и до сих пор лезет. Ну, сама понимаешь. Он узнал, теперь доебывает меня. Хотя два года назад ему ничего не помешало... Блять... Кто бы подумал, что такой холодный парень может сидеть и не стесняться своего дрожащего голоса? Ведь только это, не считая дикой боли в груди, и осталось у него. Слезы уже давно не текли по веснушчатому лицу, словно высохли. Лишь влажные глаза то и дело выдавали в нем все того же нуждающегося в бесконечной любви рыжего парня, так искренне заботившемся о той светловолосой девочке с милыми ямочками на обеих щеках. Они появлялись всегда, когда уголки ее губ едва приподняты в даже самой незначительной улыбке, и было это настолько часто, что казалось, будто они и не покидали ее лица. А теперь спустя миллионной попытки уничтожить себя он обнимает ту, которая дала еще один шанс на ебаную любовь, что всего два года назад не выдержала и самоуничтожилась. Боль, обида. Порой даже ненависть к самому себе за то, что не смог удержать ее. За то, что не смог еще раз сказать три долбанных слова, о которых толпы писателей пытаются рассказать в сотнях страниц своих произведений. За то, что не был рядом. В той ванной с белой плиткой, в которой так заботливо держал светлые волосы в хвосте после того, как Соня впервые пила с ним пиво, а после все равно смеялась. За то, что не сдержал свое обещание беречь ее, за то, что позволил ей выпить. За то, что единственный раз в своей жизни оставил одну. И ничего уже не изменить. Забываться в алкоголе, представляя перерезанные руки, красную воду и совершенно белое личико, рыдать, вспоминая совместные ночевки, первый поцелуй в щечку и походы в кинотеатр, сбивать кулаки о стену, прокручивая то первое января в своей рыжей голове, — все это стало таким же рутинным, как и когда-то ожидание Сони под ее окном. Всегда выходя на три минуты позже обговоренного времени, идти вместе в школу; после Даня провожал ее до дома. Портфель в ладони, на которой уже красовалась первая татуировка. А ведь тогда Соня была единственная, кто оценил ее, единственная, ради которой он отходил на пару метров, лишь бы та не вдохнула запах сигарет. И что теперь? А теперь... любовь? Словно как в сопливой мелодраме жизнь началась с чистого листа. Рядом есть любящий и понимающий тебя человек, чьи русые волосы так приятно спутывать в руках. Есть та, которая всегда будет поддерживать и поднимать настроение глупыми шутками, которая переживает и отдает всю себя, которая любит. Та, с которой даже в закрытой раздевалке в максимально подавленном состоянии просто хорошо находиться рядом. Та, ради которой количество потребляемого алкоголя снизилось настолько, что в голове невольно пробегает вопрос: "Данила, ты ли это?". Ради которой он не спит всю ночь, лишь бы пообщаться лишний час, а после ходит весь разбитый, но бесконечно довольный. И эта обоюдная улыбка при встрече, объятия, ее смех, банальные касания — все заставляет отбросить прежние раны, заклеивая их теми положительными эмоциями, которые дарит эта русоволосая девушка. Заставляет любить.***
Ключ сделал свой последний оборот, а кружка с громким стуком оказалась на столе. Почему она пришла так рано? Уже по еле слышимому дыханию Анастасия узнала маму, которая слишком рано вернулась домой. В голове сразу же пробежали тысячи вариаций того, что она будет ей говорить, но в первую очередь нужно вести себя максимально спокойно, будто ее приход совершенно не вызвал панику и чувство страха. — И как это понимать? — недовольный тон явно не предвещал какого-то адекватного диалога. — Это одноклассник, мам, — голос аловолосой стал заметно тише. — Ты совсем больная? Ты должна об учебе думать, а не о всяких парнях! — Я никому ничего не должна, — все так же тихо, словно в любой момент с ней что-нибудь случится. — Прощайся с одноклассником, — темноволосый уже поднимался со стула, отпуская ладонь Насти, которую еще минут десять назад случайно взял в свою. — Чтобы больше у нас дома ни твоих друзей, ни подруг не было, — выйдя вслед за юношей в коридор, она, кажется, опустила голову и стала еще ниже, когда он обулся и выпрямился во весь рост. Подав ему рюкзак, девушка крепче обычного обняла его и, кажется, в сердце что-то больно екнуло, когда дверь закрылась. — Ты поняла? — Нет, мама, не поняла. Ты лишила меня всех друзей! А он единственный, кто меня понимает. Ни ты, ни отец. А он! Если вы считаете, что ходить к врачам стыдно, то дайте мне хотя бы общаться с тем, с кем мне хорошо, кого я люблю! Дверь домофона обыденно радостно запиликала, когда силуэт с капюшоном на темноволосой голове вышел из парадной, и ни эта железная дверь, ни скрывающийся во вновь заснеженных мокрым и уже тающим снегом улочках Петербурга юноша, ни неслучайный прохожий при всем своем желании даже не догадывались о том, сколько еще раз поднимутся голоса в небольшой уютной квартирке на третьем этаже.***
Открытая дверь и пара лишней пары обуви. Это точно ее дом? Обычно мама Елизаветы приходит домой не раньше шести часов или не приходит вообще. Застать женщину в доме, где до этого единственной мужской обувью были кеды Дани, еще и так рано, было неожиданно. В кухне лишь тихие голоса, обладатели которых даже не собирались выйти и объяснить Лизе что происходит. Сняв свои мокрые от тающего снега кеды, русоволосая поставила их на привычное у стены место, передвинув находящуюся там чужую обувь. Мелочь, а уже раздражает. Потом пуховик, для которого вечно свободный крючок оказался тоже занят. Разведывать обстановку никак не хотелось, поэтому девушка подняла с пола рюкзак и, как обычно бросив короткое "привет", ушла в комнату, сразу же падая на, к удивлению, заправленную с утра кровать. — И чего ты? — зашедшая в комнату мама, кажется, была красивее и добрее обычного. А может, Лиза просто давно не видела ее. В конце концов, та даже не поздоровалась. — Чай пойдешь пить? — женщина села на край кровати. — Нет, — коротко и ясно. Понятное дело: все это — лишь повод познакомить ее с очередным пузатым дядей, который будет так приторно улыбаться и с наигранным интересом расспрашивать Лизоньку — именно так он и будет называть ее — про школу, увлечения и друзей. — Лизавета, — подобная форма имени уже не несла в себе ничего хорошего, — не будь эгоисткой. Тимоша, — девушка даже усмехнулась с того, как ласково ее мать назвала своего немолодого человека, не видя которого, она уже представляла себе не мужчину, а большого пушистого кота, — специально приехал к нам, чтобы познакомиться с тобой, у него сын всего на несколько лет старше тебя, — теперь в голове окончательно уяснилось, почему же незнакомых пар обуви было две, а голосов в кухне три, — и все сидят и ждут, когда же ты выйдешь из своей комнаты. Ну? Не будь в квартире посторонних, женщина бы уже давно повысила голос до того предела, когда слезы невольно появляются в уголках глаз, а желание прямо на ее глазах выпрыгнуть в окно первого этажа и убежать как можно дальше настолько сильное, что перед собственными глазами уже замыленная картина такого побега. Но и без этого покинуть дом, в котором ровно половина абсолютно чужих людей, хотелось не меньше. Это же все дико тупо — идти и знакомиться с кем-то, кто тебе неприятен с первых же секунд, как ты узнаешь об этом человеке. Выдавливать из себя какие-то положительные эмоции, лишь бы угодить матери. Нет. Это все не для нее. Пальцы матери как-то чересчур заботливо убрали русую прядку с лица. Нет. Как бы сильно не хотелось пить и есть, до ухода тех, кто так спокойно сидит в кухне, туда Лиза не зайдет. — Ты специально меня позоришь? — минутное подобие заботы сменилось сухим и привычным ей тоном, и только сейчас русоволосая заметила золотое кольцо на безымянном пальце матери. — Спасибо. Дверь закрылась без хлопка, оставляя девушку наедине с каким-то максимально неприятным чувством вины на душе. За всю жизнь мать Лизы научилась придавать ей это чувство буквально за секунды, и лишь за недолгое время девушка научилась забивать на это. Елизавета подняла лежащий на кровати телефон. Семь вечера. После школы она с Даней пошла в любимую булочную, после чего еще несколько часов они ходили по городу. На улице уже начало смеркаться, а разговоры и смех, кажется, и не думали прекращаться. Они же не будут ночевать здесь? Взяв свой рюкзак, девушка услышала хлопок двери, но один из голосов все еще доносился из кухни. Все равно прогуляться и подышать свежим морозным воздухом хотелось как-то больше, нежели оставаться дома, пускай и с одним из двух незнакомых людей. Тихо выйдя из комнаты, Лиза надела невысохшие кеды и куртку, специально не застегивая, чтобы сделать это, пока она будет спускаться. Дверная ручка наклонилась максимально медленно, чтобы не издать никакого звука, дверь открылась, и девушка быстро спустилась, первым делам засовывая наушники в уши. Пуховик подождет. Парадная дверь была открыта, это русоволосая поняла за ту секунду, когда только вышла из квартиры. В последующие же, когда она привычным ей шагом спускалась, поняла, что дверь держит силуэт, освещаемый лишь огоньком сигареты. Даня? Подозрения отпали, когда бычок полетел под ноги, обутые в какие-то больше военные ботинки, схожие на берцы. В воспоминаниях лишь потом пронесется, что именно они стояли прямо на том месте в углу, где обычно покоятся ее кеды, а рядом, когда матери нет дома, стоят мокрые вансы, именно вансы, а не какие-то там армейские ботиночки, Дани. Русоволосая сбавила шаг, что обычно и делала, как только выходила из парадной, но тот самый непонятный ей силуэт схватил девушку за капюшон, когда она уже была в шаге от него, потянув на себя, и буквально затащил обратно. — Лизочка, — даже не вопрос, а утверждение, сказанное максимально приторным тоном, — ты никогда не трахалась в подъезде, шалава?