avis

Медные клинья врываются в золото, выходя насквозь к светлеющиму небу. И сердце не только его, но покрывается рубцами, болезненно напоминая старые раны, известные до этого момента лишь легенде.

Мокрая от еще не иссохшей росы трава щекотала босые молодые ступни. Ноги хоть его были и юны, и быстры, словно ветер, но уже в мозолях и царапинах, как, впрочем, и ласковые руки. Такие пальцы были вовсе не для молота, совсем не для железа. Яркие любопытные глаза, цвета свежего, только-только зародившегося медового янтаря не для горячей искры. Кожа, подобная бархатному одеянию дорогих дам поселения, не для вздымающегося с печей угля и пепла. Волосы, грудь, шея, улыбка, ум и пытливость его — все это не должно было стать механической птицей в медной клетке кузницы. Тэхен совсем мальчик, ему бы читать книги, что только видел гигантский мир, исследовать и искать, учиться каждый день новой науке и знакомиться со всеми подряд. Но как только всходит солнце, он выскальзывает из окна тесного для его мыслей и свободы дома и ищет себе новое пристанище среди густых кустарников ароматной сирени, чтобы слушать пение птиц. Не тех, что живут среди пыльных страниц легенд и кем пугают маленьких детей деревни, а тех, что поют свободно и громко. Тэхен бежит вверх по холму почти ползком, опережая товарища, плетущегося позади — почти на корточках, чтобы ни одна живая душа не видела их маршрута. Дышится ему тяжело, но свежо, он кашляет и достает из кармана потрепанной рубахи такой же потрепанный лист пергамента и еще раз пробегается по списку. «Кипрей, гречиха, полынь». Тэхен заостряет внимание на полыни, задумчиво жует губу и чуть заметно улыбается. Майская полынь — самая лечебная, однако, найти ее не так уж и просто. Лес медленно сгущается над головой, деревня все дальше, а разнотравье становится пышнее. Тэ падает на колени в высокую траву, вдыхает пьяный дурман лаванды и перетаскивает холщовый, кое-где зашитый, мешок в руки. Сзади наконец слышится еще одно дыхание, парень, явно младше самого Тэхена, останавливается и с глухим свистом валится спиной на дерево, подгибая трясущиеся — то ли от страха, то ли от быстрого бега — колени. — Тэхен-хен… Я так устал… Обязательно тебе постоянно брать меня с собой? — взвывает краснощекий коротко-стриженный мальчуган лет четырнадцати. Он трогает пальцами горячий лоб и дует напряженно губы. — Это все ради людей в деревне, ты ведь знаешь. Я не вижу своей жизни без лéкарства, — Тэхен ярко улыбается, поднимает голову и наслаждается встречным прохладным ветром, пахнущим камышами и цветущей водой озера, что было прямиком за лесом и отделяло его от сумрачной черты. — А причем здесь я?! — Чимин топает босой ножкой, упирает руки в бока. — Между прочим, матушка запрещает мне с тобой общаться, говорит, что ты странный… — Взрослые много чего говорят. Ты что, веришь им, как маленький? — Тэхен хмыкает презрительно и смотрит на Чимина. Он хоть и сидит ниже, но смотрит на него будто сверху. Невозможно не утаить факт, что Тэ на всех смотрел так — он чувствовал себя лучше, умнее и способнее остальных. Считал себя действительно полезным и нужным не только деревне, но и всему огромному миру в целом. Однако, ощущал он это только вдали от отчего дома, ведь как только мальчик оказывался за порогом горячей, пышущей жаром кузницы — все его мечты и желания улетучивались, и книги про травничество, пестрые травы сменялись на раскаленное железо. — Да, верю, Тэхен! Ты правда ненормальный! Мальчики говорят, что ты… — Мне все равно, что говорят твои глупые мальчики! — Тэхен вспыхивает, не дает Чимину договорить, встает с колен и отряхивает штаны. — Можешь идти обратно, трусиха! Тэхен гордо вскидывает подбородок, заправляет пару сорванных веток лаванды в мешок, который после кидает на плечи. Он оставляет обиженного друга на поляне сразу после подъема в холм, медленно удаляется, а потом и вовсе скрывается в ветках липы. Позади громко ухает засыпающая сова, взмахивая своими гигантскими крыльями сквозь ветки — Тэхен на секунду вздрагивает, а в голове у него проносится образ представителя Ависов, рисованного уже почти стертыми чернилами. Выглядели эти существа страшно, мурашки шли по коже от одного только взгляда на картинку: лысые голые скрюченные существа с выпирщими ребрами и позвоночником, длинными аномальными руками и изодранными, дряхлыми, но острыми, как лезвия, крыльями. Рост их был невелик — около метра и сорока сантиметров, однако мощные конечности готовы были выдрать старинный многовековой дуб с корнями разом. Прекрасные некогда по древним легендам птицы стали мерзкими летучими мышами, чтобы ни одна живая душа, очарованная некой придуманной «красотой», не лезла в сумрачную черту. Вот и Тэхен не лез. Старался не лезть, по крайней мере. Он в легенды не верит, сказки слушает криво и вполуха, частенько избегая их вовсе. Тэхен просто врач, а врачи верят в то, что видят своими глазами, а не в то, что придумали туповатые предки ради всеобщего страха. В сумрачном лесу было невиданное количество трав, большая часть которых Тэхену была даже неизвестна, потому совершенно неудивительно, что туда его тянуло, несмотря на запреты и предупреждения. Сказания старейшин — очередные бредни для детей, чтобы тем потом было во что играть. После вскрика совы по лесу расползается еще один крик — чиминовский. Он прижимает руки к груди, шепчет себе под нос легендарную мольбу роду Ависов о любви и со всех ног бежит к Тэхену, который, в свою очередь, смеется от души, улыбается во все зубы и смотрит на друга издевательски. — Я жалею, что взял малышню с собой… — Малышню?! Ты сам-то всего на два года старше! — Чимина передергивает, он все еще оглядывается, пока идет вслед за старшим. Тэхен хмурится — он не особо любит упоминать свой возраст, потому что каждый раз, как его пациенты слышат, что ему всего шестнадцать — прогоняют прочь, ведь неопытный мальчишка, «мало что слышащий о лéкарстве, сделает только хуже». Тэ шестнадцать, но не восемь! К тому же, как считает сам подросток, он просто гениален в области лечения, и ему любая книга и методика по плечу. Уж тем более легкие и никчемные недомогания по типу простуды, усталости ног, боли в голове. У малютки Магнолии малокровие, от которого она страдает с самого детства — вот, к кому Тэхен относится с особым трепетом. Белокурой девчонке всего двенадцать, а она умнеет с каждым годом, уже читает и пишет, хоть и «девушке учиться наукам негоже». Магнолия плетет Тэхену венки из колокольчиков по июню и говорит, что выйдет за него замуж, как только подрастет. А Тэ и не против, ведь девочка милейшая из всех, кого он знает, кого видел на планете. Улыбка Магнолии спасает жизни — в этом Тэхен уверен. Через несколько лет она станет прекрасной девушкой, и если чувства ее не остынут и перерастут из детской привязанности в настоящую любовь — Тэ с большим счастьем возьмет ее в жены. — Долго нам идти еще, Тэхен-а? — вдруг вызывает из мыслей Чимин. Тэхен идет совершенно неизвестной ему тропой — здесь абсолютные заросли, на пути ни одного указателя, да и сама дорога поросшая, по ней явно не ходили уже очень давно. Можно было бы, конечно, выбрать старый, протоптанный маршрут, однако парень знает, что растет там-сям, и такие травы, которые нужны ему, там не найти даже с большим трудом. — Будешь ныть — вернешься в деревню, — Тэхен фыркает, отодвигает нависшую огромную ветку ивы и проходит на полную пестрыми цветами поляну. Он останавливается как вкопанный и открывает в удивлении рот — дикая лесная роща, где побаиваются жить люди, которым жизнь дорога, а тут, прямо в самом сердце леса расцветает целый Эдемский сад. У Тэхена от восторга сердце бьется, как колотушка в кузнице, он выдыхает со свистом и чуть поворачивается к оцепеневшему Чимину: — Обалдеть… — Я думаю, что нам нужно убираться отсюда. И побыстрее, — Чимин сглатывает и дергает старшего за рукав. — Что? Почему? — Тэхен друга не слушает, подходит к саду поближе и наклоняется к кусту домашней, аккуратнейшей розы, бережно политой буквально полчаса-час назад. Мальчик кричать лекарю не собирается через всю поляну, потому что от страха сосет под ложечкой, и мало ли, кто может поджидать их за деревом, он подходит ближе и хватается за плечо Тэхена чересчур крепко, смотря испуганно в одну точку не моргая. — Там кто-то живет, Тэхен. Дом стоит, — Чимин буквально шепчет, кусает губу. Тэхен поднимает глаза и, действительно, натыкается взглядом на небольшое укрытие, будто бы спрятанное под наклоненной суровым ветром акацией, одиноко доживающей свои столетия. Но домом это явно называть нельзя — шалаш из сваленных, необработанных веток. У Тэ не поехал разум, но он с неподдельным интересом отмечает, что жилище круглое, схожее на гнездо птичье, и прикрытое сверху крышей, наровившей вот-вот слететь полностью, оголяя пространство внутри. Чимину сразу кажется это явление страшным, как раз из разряда того, во что совать длинный нос категорически не стоит, а вот Тэхену любопытно, он встает с корточек, отряхивает ладони и двигается к шалашу. — Что ты творишь? — Чимин пищит, подпрыгивая вверх, он явно между двух огней: пойти за другом или броситься отсюда со всех ног от греха подальше. Тэхен не отвечает, хмурится и практически на носочках подходит к этому гнезду. Осматривает его, касается пальцами цепляющей кожу мелкими заусеницами ветоши и, кажется, даже слышит тихое шуршание, схожее на легкие шаги, внутри строения. Естественно, ему страшно, но интересно еще больше, он оборачивается на Чимина, который едва ли не плачет от страха и топчется на месте. «Вот же трусливый ребенок», — думает Тэхен и закатывает глаза. Он вытирает о штаны потные ладони и обходит дом в поиске входа. Наконец находит, пытается прислушаться, прежде чем войти, но теперь, помимо чирикающих вдали птиц и шуршания ветра между тонких листьев, никакого шума внутри он не слышит. Либо ему показалось, либо жилец притаился, ожидая действий со стороны. Тэхен толкает дверь. И каменеет, не в силах даже вдохнуть. Единственное, что он слышит — стук своего очумевшего сердца, слышит — тихий шелест прекрасных золотых крыльев, видит — голубые глаза, смотрящие с таким огромным удивлением и, даже, ужасом. Оно стоит к Тэхену лицом к лицу, испуганно, но так величественно, раскинув в стороны золотые полотна перьев. На нем только голубая рубаха, сотканная будто бы из мягчайшего шелка, может, даже самих облаков. Тэхен в Бога никогда не верил, но сейчас, встретив это существо, ему захотелось молиться горько и надрывно, прося прощение за все пригрешения. Это был не кто иной, как Авис, тот самый, о роде которого болтали дети, забвенно и ошеломленно рассказывали старейшины. У Тэхена вырывается крик неосознанно, он закрывает за собой с силой дверь обратно, надеясь хоть немного испугать человека-птицу и пускается со всех ног с поляны, схватив Чимина за руку. Он бы даже забыл о нем, если бы тот не вскрикнул по эффекту домино тоже. Чимин ведь даже не подозревал о том, что Тэхен увидел, но кричал пуще самого лекаря, просто потому что его пугал таинственный ужас, оставшийся за дверями шалаша. Мальчики бегут по лесу, не разбирая дороги. «Что там? Что там?», — орет вдогонку Чимин, он пытается остановить Тэхена и получить объяснения, а тот только бежит, куда глядят испуганные глаза, налитые тяжелым воском. У Тэхена в голове голубой взгляд, сияющий в темноте, резко сменяется темными зловещими черными кострищами, полными желанием убить, а золотые крылья превращаются в мерзкие огрызки. Ведь Ависы не такие, Ависы убивают на месте, а не изумленно таращатся, Ависы злые монстры, но не прекрасные создания, больше похожие на ангелов. Тэхен путается в плюще, как в своих мыслях, катится со склона кубарем, цепляя хлопковой одеждой репехи и даже не замечая этого, думая лишь об одном — если он умрет прямо сейчас — пусть будет так, он воспримет это как месть величественного Ависа. Теперь он понимает, почему предки боялись этих птиц. Они высокие и твердые, подобно скале, смотрят сверху вниз глазами повелителя, хоть и этот Авис был довольно напуган, и еще чуть-чуть секунд взгляда не хватило Тэхену, чтобы поклониться Авису в самые ноги, умоляя о пощаде. Он не помнит, как вскочил после падения на дрожащие ноги, как вытер ладонью кровь с затылка и забежал домой. Тэхен проскакивает в конюшню мимо озлобленного отца, запирается в амбаре с сеном и падает в стог. Он дышит громче, чем лошади за стеной, у него открыты глаза, в которых черным по белому отражается животный страх, он сжимает в руках схваченный каким-то образом медный клинок, в надежде защититься. Тэхен напуган так, что даже в уголках глаз начинают скапливаться предательски слезы, хоть мальчик плакать и не привык совсем. Он оставил Чимина где-то еще на выходе из леса, в надежде, что тот сам найдет дорогу до деревни. По правде говоря, это эгоистично, но единственное, о чем сейчас мог думать нагруженный мозг Тэхена, в который будто воткнули гвоздь, — это голубые глаза с вертикальными зрачками. Образ Ависа мутнеет, то меняется на противоположный, то размывается полностью, и Тэхен уже совсем не помнит образ человека-птицы, и был ли тот вообще. Но теперь, спустя, может, час, может, три, может, день, молодой лекарь точно видит его в памяти: он высокий ужасно, крылья больше раза, наверное, в три самого Ависа и блестят они подобно жидкому золоту в ослепляющем майском солнце. Единственное, о чем думает после Тэхен, лежа в несменяемом положении в колючем сене — через сколько дней Авис придет за ним, за его отцом и старшим братом. Ведь если существуют и самы люди-птицы, то неоспорима тогда и другая часть легенды — Ависы в живых не оставляют ни одного существа. А потом Тэхен уже немного успокаивается, думает о прекрасном саде, свежих розах и цветущей вишне — неужели это все посадил Авис? Неужели он настолько разумен, что создает нечто столь прекрасное, как пестрые клумбы волшебных цветов, кустарников и деревьев. Он засыпает под шум мягкого сена под собой и щебетание поздних птиц, только-только наоборот, пробудившихся ото сна. Парню снится только один навязчивый и бесконечно длинный сон: высокие медные прутья, вбитые в землю по кругу, словно зубцы величественной короны, Тэхен слышит несмолкаемый шум и разговоры, он бежит через толпу, распихивая смеющихся людей, будто бы ему необходимо попасть в передний ряд как можно скорее, но как только доходит до медных игл, все резко обрушивается в бездну, наступает холодная темнота. Тэхен просыпается одновременно от кошмара и от оглушительного стука в двери, в амбар. Он в холодном поту, непонимающе осматривается вокруг себя и наконец отворяет вход в сеновальню. На пороге стоит раскрасневшися от жары кузницы и гнева отец, держащий в застланных перчатками руках молот. — Тэхен! Чего это ты тут разлегся? Решил отлынивать от работы? — у отца зубы скрипят, он нахмуривает брови пуще прежнего и хватает подростка за ухо прямо смольными черными перчатками. Тэхен скулит от боли и пытается высвободиться из хватки. — Нет, отец… Я увидел нечто страшное, отец! В лесу… — Тэхен наконец останавливается с главой семьи, тот смотрит на него тупо и зло, — Авис. Мужчина рычит, дает сыну подзатыльник и сует тяжеленный молот в руки. — Иди работать, нахлебник. В тебе детство заиграло, выдумки болтать вздумал? И Тэхен замолкает, опускает все еще окровавленную от падения с холма голову и идет в пышущую жаром кузницу, вмиг забывая о лесном незнакомце. Так ему будет проще — забыть об Ависе раз и навсегда.