Страх его велик, как никогда прежде, но ещё больше лишь благородство и любовь ко всему, что не коснулось грязного рода человеческого, не достойного ни сострадания, ни помощи.
Работа в кузнице идет мучительно медленно, минуты растягиваются в целые часы, особенно в условиях вечной душной жары. Оттого, наверное, у отца такая смуглая, даже обугленная, сморщенная кожа. В свои сорок три он выглядит на все семьдесят: у него большие грубые руки, которыми он постоянно до мозолей сжимает железо и кожу, широкие плечи и широкая шея, истекающая потом, черные смольные волосы, которые подстрижены всегда коротко, но неровно. Ким Джихун держит в узде все семейство, он контролирует каждого, даже своего старшего сына, который давным-давно женился и живет отдельно. После того, как он съехал, весь гнев отца переместился на Тэхёна: все он делает не так, неправильно, не как подобает семье потомственных кузнецов. А ведь мастерство Кимов действительно передается по наследству: и отец отца, и отец отца отца, и отец отца отца отца, и, собственно, еще пара десятков праотцов были ваятелями лучшими не только в городе, но их имена были очень известны почти в каждом уголке королевства. Только самому Тэхёну пышущая жаром кузница не нравится, он не получает никакого удовольствия от этого физического труда до изнеможения: не понимает, ради кого он работает, делает то, что делать ему совершенно не хочется. Он ребенок природы, ему бы глоток свободы, свежие пахучие травы в карман, мальчик чувствует, что рожден не ради плавления металла, а ради чего-то великого, стоящего… — Тэхён, черт тебя подери! — парень ощущает удар кулаком между лопаток, отчего вздрагивает и едва не падает в форму для выплавки огромного меча: для какого-то очередного «рыцаря», желающего выделиться под окнами местных красавиц серенадами и шуточными боями с противником. Тэхён даже не оборачивается, испуганными глазами наблюдает за тем, как он криво отлил тугую медь в форму и задерживает дыхание, ожидая еще одного удара. — П-прости, отец, я все исправлю, — у Тэхёна руки дрожат, когда он чует за спиной тяжелый свинцовый отцовский взгляд, полный разочарования и гнева. Он суетится, совершенно не зная, что делать из кривого, но застывшего меча: ему просто страшно, что отец чересчур разозлится. Тот же хватает сына за шкирку и отпихивает к двери. — На сегодня тебя хватит. Снимай фартук, бездарь, шестнадцать лет, а ума как у ветреной девчонки, — Джихун переходит на крик, он хватает форму с мечом и швыряет в стену: у Тэхёна сосёт под ложечкой от факта, что мужчина разбил медный меч одним лишь ударом. — Вечно таскается со своими травками! А о семье подумать? Я ведь… Тэхён не дослушивает. Выскальзывает со слезами на миндальных глазах из-за двери и бежит через толпу прохожих по деревне прямо босиком. Пелена соли не дает ему отчётливо видеть дорогу, хотя она ему, по сути, особо и не важна: лишь бы подальше от кузницы, от отца, от семьи. С самого рождения в нем скребётся вина, что он не такой, как его сильный брат, прекрасно продолжающий дело отца: Намджун хороший кузнец, он кормит и свою жену, и маленького ребенка, он счастлив, ведь так легко нашел себя в этой жизни — если вообще искал, а не слепо последовал за мечтой отца. Джун отличный парень, он добрый и честный, но кажется, будто глаза его не выражают ничего, кроме тихого повиновения, он никогда не смел дерзить отцу, просто делал, что просят. Тэхён боится Джихуна, но он не такой и таковым никогда не будет. Он сбивает с ног какую-то девчонку, которая прикрикивает ему недовольно вдогонку, а Тэхён бежит, не оборачиваясь, будто за ним гонится голодная свора охотничьих псов.***
На базаре всегда многолюдно, каждый что-то, да выкрикивает, лишь бы получше продать свое тряпье. Бесполезные яркие тряпки отовсюду, их суют Тэхёну прямо в лицо, тянутся изворотливой трясущейся рукой в карман, улыбаются фальшиво-приветливо. В детстве рынки мальчику нравились, а теперь кажутся неизвестной пучиной, куда тянет безвозвратно, люди здесь одержимы торговлей, они не видят ничего, кроме блестящих золотых монет, что так привлекательно блестят перед их носом. Возможно, так не везде, но этот базар этой деревни даже пахнет по особенному — обманом. Ким внезапно перехватывает сухую руку до смерти напугавшегося старика, который почти залез в карман чужих штанов. Тэхён смотрит на него сурово, стянув на переносице густые брови. Старик хрипит, освобождает руку и растворяется в потоке прохожих, выискивая себе менее бдительную жертву, у которой можно будет легко свистнуть хотя бы медную крошку. Тэхён видит пару знакомых, но предпочитает с ними не здороваться, а лишь опустить голову пониже и тяжело зашагать вбок, прижимаясь почти к самым бортам прилавков, откуда тянутся крепкие продавщичьи руки. Его сверстники выглядят счастливыми: они идут целой толпой, что-то громко обсуждая и смеясь во всё горло: Тэхёну там не место, кажется, что ему вообще нигде нет места, а потому парень сворачивает за один из ларьков, идет через наполовину заросшую лопухом тропу, ведущую в лес. Через пару минут шум базара сменяется звенящей пустотой, что вполне себе устраивает Тэхёна: он удовлетворенно выдыхает и приподнимает глаза, едва улыбаясь, ведь теперь он точно в безопасности. Вокруг лишь плотная стена высочайших деревьев, густые кусты и поросшие дороги, по которым не ходили несколько десятилетий точно. Он и сам плохо помнит эту местность, знает только по рассказам старцев, которые на праздниках выходят в центр площади и рассказывают небылицы о том, что где-то здесь зарождалась история каждого из нас. Когда Тэ был ребенком, он с Чимином часто бегал сюда, осматривал высокие медные прутья, на которых будто бы застыла длинными полосами черная птичья кровь, древнюю плиту с латинскими надписями. Тогда мальчик прочитать был не в силах, а сейчас, будучи юным лекарем, вполне бы смог. Тэхён кусает губу и машет головой: ему было достаточно той встречи с Ависом, а приходить на место древней казни — испытать себя и свои нервы на прочность. Он идет подальше от тех столбов горячей меди, сжимает кулаки и играет жевалками: теперь пустота вокруг него начинает давить. Чересчур тихо, понимает он, чего в принципе в лесу быть не должно: ни птицы, ни ветра, ничего абсолютно, лишь шуршащие босые шаги подростка среди чащи. Страх окутывает Тэхёна, он переходит на полубег, выискивая глазами нужную дорогу, когда внезапно раздается мощнейший удар о плотную землю. Кажется, под ногами почва даже задрожала, звуковая волна прошла оглушительно прямо через Тэхёна, задевая каждую натянутую до предела мышцу. Он замирает, не смеет даже дышать, лишь в немом ужасе поворачивается налево: всего в десяти-двадцати шагах рухнуло что-то необычайно огромное, вызвало шорох у каждой птицы вокруг. Теперь все запели аномально громко, перекрикивая друг друга так, что Тэхёну приходится зажать уши. Животные орут, даже не поют, будто завороженные, они плачут навзрыд, метаются от одной ветки к другой, вызывая у Кима еще больший страх. Он смотрит вверх, замечая лишь мелькающие крылья тысяч и тысяч птиц, которые кружат будто бы вокруг упавшего с неба. Тэхёну строить догадки о том, что могло рухнуть будто бы из ниоткуда больно, ему вообще никуда двигаться не хочется. Но любопытство побеждает ужас, ноги сами ведут его в сторону надкошенных деревьев. Он обходит сучья, изувеченно торчащие из земли, и пытается вдохнуть. Только вот воздух куда-то магическим образом внезапно пропадает. Оно корчится от боли, рубашка его разорвана на части, оголяя не только прекрасное тело, будто усыпанное звездами, но и огромную черную рану. Оно держится руками за бок, пытается стянуть порванные края кожи вместе, но тщетно, естественно. Крови много, очень много, она будто бы везде, на деревьях и на земле, Тэхёну кажется, что и на его руках тоже. Она вязкая, чёрная, как растоптанный уголь, и пахнет горько настолько, что почти до рвотного рефлекса. Подросток не дёргается, хотя внутри у него всё трескается, подобно некачественному изделию, что от перепада температуры после печи взрывается на осколки железа. Тэхёну страшно, страшно так, что даже губа начинает дергаться, как у маленького, но он понимает, что если не сделает прямо сейчас хотя бы что-нибудь, оно умрет. Подлетает к плоти, игнорируя его небесный взгляд, полный не только страдания и боли, но и ужаса. Тэхёна передёргивает: Авис тоже, чёрт возьми, боится. Лекарь стягивает с себя рубашку, присаживается к птице и осторожно кладет холодные руки, трясущиеся, как во время землетрясения, ему на живот. Смотрит осторожно в глаза, будто бы пытаясь поймать контакт. — Я помогу тебе… Но… Обещай, что не убьешь меня, — он вообще не понимает, что несёт; он вообще должен уйти отсюда как можно скорее, не касаться Ависа, оставить его, ведь помочь ему — подписать себе смертный приговор своей же кровью. Авис смотрит с еще большим испугом, но отодвинуться не может совсем. Он скулит от боли и откидывает голову назад, не в силах терпеть. Мышцы на его ногах напрягаются, он трясется, пытаясь справиться, но получается только хуже: из его глотки вырываются странные звуки, которые человеческие связки произнести точно не в силах — он не то поёт, не то кричит. Вой этот не может ничего Тэхёну напомнить, он просто-напросто ещё никогда не слышал ничего такого, а потому парень едва не начинает трястись от страха, сумев взять себя в руки. Получив немое соглашение, подросток открывает свою сумку и достает несколько листов пахучего тысячелистника, в надежде остановить кровотечение. Тэхён сильно трясущимися ладонями сминает травы между собой, пытаясь перемолоть растение в кашицу, получается без ступы, конечно, дерьмово, но больше с собой у него ничего нет. Испачканными зелёной краской пальцами, он размазывает консистенцию по рваной коже, игнорируя шипение Ависа, рвёт свою рубаху и начинает заматывать обширную рану. Он удивляется: она не просто рваная, но ещё и окружена сильным ожогом, кожа по бокам едва не обуглилась, и теперь Тэхён даже чует легкий мерзкий запах горелой плоти. — Кто же… Тебя так… — у Тэхёна наворачиваются слезы, он истерически оглядывается назад, искренне надеясь, что никому не придет в голову пойти этой тропой: он же буквально только что стал самым большим врагом народа. Ситуация настолько экстренная, что у подростка не было даже времени на раздумья, он просто сделал то, что должен сделать любой лекарь, увидев умирающего, однако совесть продолжает бить кувалдой по мозгам, мол, Тэхён, опомнись, ты помогаешь тому, чей род много веков убивал твоих предков. Тэ как дурак начинает плакать перед Ависом, пока сама птица еле держит на мальчике взгляд. Его глаза внезапно мутнеют, и если бы Тэхён их видел, то подумал бы, что Авис безнадёжно погибает. Не в силах поднять голову, он просто лежа наблюдал за хрупкими неуверенными движениями парня, а сейчас и вовсе еле дышит, кажется, теряя сознание. Мальчик рыдает, осматривая чёрные руки: такова у Ависов кровь, и от неё теперь Тэхёну не отмыться. Что теперь делать дальше, он без понятия, только одна, до приступа болезненная мысль крутится в пустой голове: Ависа бросать нельзя, ведь перевязка совсем ужасна и малоэффективна, птица умрет уже через несколько дней, если не завтра, от кровоизлияния. Авис истошно задыхается, выгибаясь до хруста в позвоночнике, и птица действительно пугает, в него будто бы прямо здесь вселился бес. Тэхён вытирает сопливый нос и вскидывает себе на плечи тяжелейшее тело, в котором только одни крылья весят килограмм сорок, и тащит в обход через деревню, к заброшенному огромному амбару, где обваливается потолок, а пахнет дохлыми крысами. До строения близко, и это Тэхёну на руку, люди там не ходят совсем, даже не живут бездомные и нищие, не ночуют уличные животные. Место жуткое, но для Ависа — такого огромного и легко заметного, больше ничего не найдется. Тэхён по пути несколько раз едва не падает, ведь теплое тело позади давит на плечи так, словно мальчик тащит на себе упитанную фермерскую корову. Дорога кажется вечной, Тэ постоянно настороженно прислушивается на предмет чьих-либо шагов, а тяжелое дыхание постоянно напоминает, кто теперь Ким в глазах всей деревни. Отец будет в ярости. Он точно прогонит его, если не убьет самолично, это будет величайший позор всего их рода — Тэхёну стоит только подумать об этом, а слезы сами уже переваливаются через веки. У парня подкашиваются ноги; тяжело дыша и смахивая пот, он раздвигает дряхлые створки абмара и проходит вглубь. Запах дохлятины сразу же бьет по носу; в ногах, скрипя от недовольства, бежит голодная мышь. Мальчик осторожно кладет всё ещё живое тело на сено, которое под ним со скрипом прогибается, сам же падает на сырую землю, глотая пересохшей глоткой кислый воздух и поднимая тяжелую голову. Тэхён кусает пальцы, смотря через серые, похожие на ртуть, волосы на закрытые глаза, и понимает внезапно, что Авис неоспоримо прекрасен, он прекрасен, как ангел, если вообще не является им. Тэ прислушивается, тщетно пытаясь уловить что-то кроме капания с потолка воды и начинает изучать каждый миллиметр чудища: не каждому в истории удалось рассмотреть Ависа действительно хорошо. На удивление, он такой же, как и люди: вот крепкие руки и тонкие пальцы, вот грудь, вздымающаяся от рваного дыхания, вот ребра; Тэхён считает их пальцем, осмеливаясь коснуться влажной кожи, которая, кстати, всё же немного туже и тверже — столько же, сколько у простого мужчины. Мальчик приподнимает рубаху, хмурится и прочищает горло, но делает вывод, что половой орган присутствует, и он вполне себе человеческий. Он прикрывает Ависа обратно тканью и почему-то краснеет не по-профессиональному. Но и ступни у него с пальцами, и колени гнутся, и задница есть. Тэхён отодвигает указательным пальцем верхнюю губу и сглатывает: клыки, всё же, есть. И они огромные, способные прокусить тонкую человеческую плоть насквозь. Парень делает пару шагов назад, и теперь почему-то Авис снова кажется ему жестоким убийцей, отобравшим не одну жизнь. И огромные золотые крылья, сейчас сильно потускневшие, наверняка из-за раны, от этого образа его не спасают. Да, Авис подобен ангелу, но стоит один раз взглянуть на его клыки, по спине сразу же бежит холодок, а образ миротворца сменяется на сущего дьявола. Тэхён ненавидит стереотипы, но сейчас так слепо последовал ему, отдернув от Ависа в ужасе руку.