***
Как только Чангюн смотрит новости, он чувствует, как его сердце будто обливают серной кислотой. Он весь покрывается гусиной кожей, злится, задыхается и, в конце концов, впадает в истерику, растерянный и одинокий. Он не верит в происходящее, оно кажется ему сплошным обманом, просто очередным скандалом, только теперь в него вмешан человек, который ему не безразличен. К кому обратиться непонятно совершенно, и думать все же приходится самому спустя несколько часов безостановочной беспомощности и с надеждой на то, что его кто-то пожалеет. Я спасу его, — в какой-то момент проскальзывает гениальная мысль в голове, — спасу и он не оставит меня больше никогда! Он окажется должен, как минимум… Я стану его героем и он не сможет больше отрицать очевидное. Он будет только моим… Чангюн промакивает влажные ресницы и натягивает рукава на ладони. Мысли витают в его голове поистине благородные, вот только ему необходимы деньги — много денег. Помимо того, что ему нужно добраться на другой конец округа, он должен еще и дать взятку, потому что даже в психиатрической больнице коррумпированы все, считая санитарок. И даже несмотря на то, что ее пациентов в основном никто не посещает, и люди просто-напросто находятся там, чтобы не мешать идее Чистого Округа, за визит нужно будет заплатить. Просто потому, что тамошние работники могут отказать по любому поводу, который взбредет им в голову. Никаких мыслей о честном заработке у парня не возникает — пусть время у него и есть, но Им решает, что действовать следует непромедлительно. Он должен раздобыть деньги срочно, а единственный, кто может помочь ему в этом — Чжухон. И если тот не захочет посодействовать добровольно, то Чангюн придумает какой-нибудь способ выманить их хитростью. Парень натягивает куртку и выскакивает на улицу.***
Несмотря на то, что поговорить ни с кем не получилось, Им прихлопывает рукой по карману с солидной пачкой денег. Он давит в себе последние рвотные позывы и спешит скорее убраться подальше. Чангюн ловит такси и, сунув купюру, просит ехать как можно быстрее. Улицы присыпаны небольшим слоем снега, с неба срываются редкие белые хлопья, больше похожие на пепел от далекого костра, чем на самих себя, а сам округ закружен в такую кутерьму, что от снующих прохожих и мелькающих машин рябит в глазах. Парень надевает наушники и для пущей атмосферы включает один из множества попсовых битов на телефоне. Ему нужно это, чтобы успокоиться и отвлечься от того, что он сделал на арене. А через пару минут музыка становится уже грустным саундтреком к его поездке. Ехать приходится долго: снаружи кишат толпы, отвлеченные праздником и всполошенные утренними новостями. Наконец-то добравшись до психиатрической больницы, Чангюн отпускает такси и все ненужные сейчас мысли и со всех ног спешит зайти внутрь. Однако брезгливость охватывает его еще у покошенной калитки, а дойдя до двери он и вовсе останавливается: обшарпанное многоэтажное здание окружено унылыми сухими ветками полумертвых деревьев, каждое окно исчерчено ржавыми железными прутьями, кое-где покосившимися на раме, едва стоящий на четырех столбах с облупленной краской навес над входом на удивление не падает от ветра, делая вид, что защищает старые деревянные двери с такой же потрескавшейся краской, как и на столбах. Касаться жухлой, на вид не самой чистой ручки не хочется от слова совсем, и все геройство Има вмиг окатывает холодным ведром реальности. Запнувшись на несколько секунд, Чангюн, лишенный первоначального запала, входит внутрь. С порога в нос ударяет крайне странный запах лекарств, затхлости и, может быть, плесени, а в глаза бросаются блеклые стены с черными пятнами у плинтуса. Парню становится откровенно гадко, хоть он не оказался еще непосредственно внутри больницы и разглядывает лишь красоты тамбура. Сцепив зубы, он идет дальше, но ничего не меняется. Только разве что до ушей теперь доносятся странные вопяще-скрипящие звуки больных. Единственная немолодая медсестра в приемной удивленно оглядывается, когда Чангюн обращается к ней: — Мне нужен главврач! — Им проговаривает громко и уверенно, а сам дрожит. — Добрый день. Кто вы? — Это не имеет значения! Мне нужен заведующий отделением! — парень на самом деле не знает, кто конкретно ему нужен, уповая лишь на то, что помочь ему должен человек с руководящей должностью, — четвертый этаж, — он подсовывает девушке купюру и сцепляет зубы. Весь округ знает, что на четвертом этаже больницы лечат граждан первого кольца. Та, глянув на него, будто еще раз оценивая здоровый перед ней человек или один из пациентов, все же забирает деньги и, кивнув, просит Чангюна пройти за ней. Они минуют коридор и поднимаются по ступенькам с отбитыми и крошащимися углами. Четвертый этаж больницы, на который входят Им с медсестрой, отличается только тем, что здесь чище окна и полы. — Заведующий, — постучав по одной из дверей и открывая ее, говорит женщина, а сама заходить не спешит и, дождавшись, когда парень окажется внутри, закрывает кабинет и удаляется. Им со стучащим сердцем заходит в полубедный, но с запросом на дороговизну кабинет, и со всей возможной серьезностью в голосе с порога проговаривает: — Мне нужно к одному из ваших пациентов. Посетить нужно. Чеканить слова он старается без запинки и четко, но все равно в нескольких местах заикается. Врач — ближе к зрелым годам мужчина с крошками на груди и легкой небритостью на лице — окидывает его взглядом: не пренебрежения, но и не уважения. — Что вам нужно? — щурясь спрашивает он, прощупывая, какого рода чудак к нему забрел. — Мне необходимо посетить одного из недавно поступивших к вам людей, — на этот раз чересчур спокойно говорит Чангюн, корча настолько деловое выражение лица, что создается впечатление, будто пришел он не в больницу, а в посольство. — Мгм, — еще сильнее щурится врач, окидывая взглядом внешний вид парня, — и кто же вы такой? Им подходит ближе к столу и подсовывает купюру. — Это неважно. Мужчина опускает взгляд и поднимает его снова, стягивая купюру. — И кто же вам нужен? — Ю Кихен. На лице врача, как цвета на коже хамелеона, сменяются несколько эмоций, но в итоге он усмехается, а его ладонь, накрывающая купюру останавливается. — И вы думаете я вас пущу? Чангюн поцокивает языком и зубами, в кармане пересчитывая пачку денег, как колоду карт: — Получите в десять раз больше, если пустите, — Чангюн абсолютно не уверен в сумме, которую принес с собой, потому что выхватил ее, не пересчитывая, а в такси до этого не додумался, поэтому сейчас дрожит, надеясь, что ему поверят на слово. Врач поднимает брови и наклоняет голову. Им вытаскивает еще купюр семь и бросает на стол — ему нельзя выкладывать сразу все (мало ли на что еще может понадобиться), но и мелочиться не стоит. Мужчина в ответ причмокивает губами и медленно поднимается из-за стола. — Знаете, заведение у нас стерильное: нужны бахилы, халат, шапочка… — он идет к шкафу, кивая на стол, и Чангюн, стиснув зубы, докладывает деньги. — И надолго пустить мы вас не можем. Больным, понимаете ли, нужен отдых, одиночество. Посторонние люди их только расстраивают. Тем более, понимаете, у Ю-младшего… такой диагноз… — он еле сдерживает улыбку. Им сжимает кулаки. Через минуту он уже идет одетый в белый, но пахнущий затхлостью больничный халат, бахилы и протертую шапочку, при взгляде на которую создается впечатление, будто именно ею натирали окна на этом самом этаже. — Люди в этом отделении — ненормальные разной степени тяжести, но держим мы их как особо буйных, потому что… ну знаете… все они особенные, с амбициями… — с каждым новым словом у Чангюна только растет желание расплющить нос этому человеку, — я вам что говорю — все они тут мнят себя звездами, но только что толку от того, кто они, если как ни крути, а полуумок, он и есть полуумок. Оба останавливаются у одной из палат, и врач продолжает: — Он у дальнего окна, — мужчина открывает дверь и кивает, предлагая зайти. Чангюн же, сначала не поняв, зачем уточнять положение, опешивает, проходя дальше: в палате шесть коек и шесть человек. Состояние самой комнаты — такое же, как и всей больницы в целом. Что же касается больных, то они лежат, прикованные потертыми ремнями с лущащейся кожей. Их запястья и щиколотки перетянуты так, что у многих стопы и ладони отливают синевой, грудь прижата к постели настолько, что вздохнуть глубоко невозможно, а из-за еще одного ремня на лбу голова болит, даже просто от быстрого взгляда на это. Когда парень заходит, взгляды всех без исключения направляются на него, а сами пациенты начинают тяжело пыхтеть, утробно мычать и ерзать. Молчит при этом только один — до жути бледная и худая девушка, смотрящая на Има так пристально, что тому становится не на шутку жутко. Чангюн спешит отвернуться. Через секунду его глаза натыкаются на Кихена — и он все еще ничем не отличается от остальных. Он будто на самом деле, не узнает парня, потому что когда тот подходит к его койке, Ю продолжает дергаться. Единственное, что не походит на остальных в этой комнате — его взгляд. Не считая тощей девушки, у всех он отчаянный и лишенный какого-либо сознания, глаза Кихена же еще выражают какой-то жизненный блеск на фоне все того же отчаяния. — Кихен… Кихен, это я! — Им подходит совсем близко к нему, чувствуя и неловкость, и жалость, и ужас, и отчаяние, и боль. Он протягивает руку, неуверенно, но желая поддержать ею голову Ю. Тот не спускает взгляда с ладони, приближающейся к нему и только лишь дергается сильнее. Когда Чангюн все же касается кожи парня, покрытой мурашками и холодным потом, у него на глаза наворачиваются слезы: — Не переживай… Не переживай… Я тебя вытащу отсюда. Кихен, ты меня слышишь? Я тебя вытащу отсюда, и мы убежим! У тебя ведь остались хоть какие-то накопления? Мы сбежим и больше никакого твоего отца и лишних правил. Кихен, слышишь? У меня есть немного денег сейчас… Ответь мне хоть что-то! — У Има дрожат руки, но еще больше у него дрожит сердце. Но Ю ничего не говорит. Его взгляд направлен сквозь парня; в нем что-то мелькает, но это что-то совсем не относится к реальности: Кихен будто вспоминает какие-то важные вещи. А через секунду выдает: — А Хенвон мертв? Ю не реагирует ни на одну фразу Има, но зато с таким активным интересом хочет узнать о Че-младшем. Чангюн хлопает ресницами. — Что? Какое тебе до него сейчас дело? Тебя волновать должно только то, как отсюда выбраться! — Ну так Хенвон мертв? — оглянувшись, как может, спрашивает Кихен. Им чертыхается и, кинув опасливый взгляд на дверь, хватается за ремни, сковывающие тело парня. — Нет… — он напрягает зрение и голову, стараясь понять, как работают все эти застежки, — нет… еще нет… Вот выйдешь отсюда и убьешь его хоть сто раз подряд, — бормочет парень, дергая и оттягивая потрепанные ремни, — а сейчас — лучше помоги мне. С минуту еще Чангюн в тишине пытается высвободить хотя бы голову Ю под пристальным взором остальных пациентов в палате. Когда же это время истекает, свой голос подает Кихен. — Не умер? — со странной интонацией тянет он и судорожно всасывает воздух, — не умер?! — в его голосе резко проявляются ноты истерики и безграничной паники, — не умер?! Парень внезапно начинает дышать так, будто он задыхается, его сиплый голос набирает силу, и спустя мгновение выдает громкий, леденящий душу вопль. Им отпрыгивает в сторону, испугавшись и растерявшись, а Кихен продолжает вопить, останавливаясь на несколько секунд, только чтобы с хрипящим рокотом снова наполнить легкие. — Не умер?! НЕ УМЕР?! ОН НЕ УМЕР?! — со все более нарастающей интонацией не своим голосом кричит Ю, и ему уже с неподдельным ужасом представляется, как Хенвон входит в эту палату и делает все то, что делал с ним так давно или совсем недавно — неважно когда, но точно делал, да и сейчас у него руки-то связаны и ноги, с чего бы Че только связанным быть, но Кихену точно не пошевелиться, а тут еще и эти врачи — точно заодно с этим Хенвоном — они его сейчас укатят куда-то и Ю снова проснется потом, после того, как ему на голову наденут эту странную штуку и сделают так больно, а потом и сам Че после этого им наверняка попользуется…***
Кихен приходит в сознание в приемной собственного зала с жуткой головной болью. Он на секунду открывает глаза, но тут же закрывает их, успев увидеть перед собой на столе кучу алкоголя — вернее бутылок из-под него. Как он здесь оказался? Что случилось? Он что пил? Ю проводит ладонью по груди и обнаруживает, что рубашка на нем расстегнута. Он силится наклонить голову и оглядывает свой полуголый торс: пуговицы разошлись до самых брюк. А затем дергается из-за чужого голоса, который раздается в комнате. Его глаза поднимаются и взгляд натыкается на парня. В метре от него стоит Хенвон — один из постоянных арендаторов его залов. Парень снова дергается. Все тело ломит, а еще… Его брюки запачканы, и он совсем не хочет знать, что это. А затем в голову стучат первые догадки — он ничего не помнит, рядом куча алкоголя и этот Хенвон… Только не снова, только не опять, почему с ним это происходит… — Ты что здесь делаешь?! — Кихен почти падает со стула. Сердце заходится бешеным стуком, а тело в панике так дрожит, что у парня стучат зубы. — Что ты со мной! Сделал?! Парень напротив, притворившись, так гримасничает, будто не понимает, что происходит. — Убирайся! Я не позволю больше ничего со мной сделать! Убирайся! Ю замахивается бутылкой, дыша так часто, что голова начинает кружиться еще сильнее. Его глаза широко раскрыты, а взгляд похож на взгляд загнанной в тупик лани. Он отступает за стол, будто пытается защитить себя, и ждет. Хенвон же, все еще притворяясь, хмурит брови. — Мы с тобой договаривались… Кихен почти задыхается от этого. — Об этом договаривались?! Проваливай, я не хочу больше тебя видеть! Ни о чем мы не договаривались! Не смей больше приходить сюда! Че выравнивается и прочищает горло. — Понятия не имею, что тебя так оскорбило, но в любом случае отказывать мне в последний момент… — Убирайся! — голос Кихена срывается на истерический крик. Хенвон же вздрагивает и, еще больше нахмурившись, молча уходит. Ю же, теряя ориентацию в пространстве из-за сильного головокружения, падает в угол, его голова раскалывается, понимание того, что могло произойти (вернее произошло — парень уверен в этом) вводит в еще больший ужас. Он хватает ртом воздух, а себя — за волосы, задыхаясь от паники. В попытке успокоиться парень проверяет время, но вместе с этим на глаза бросается день недели. Сегодня вторник. Этого не может быть. Вчера вечером в воскресенье он принял ванну и лег спать в одиннадцать часов. В час пятнадцать он пошел в ванную и окатил себя холодным душем, в час тридцать он лег обратно в кровать и уснул измотанный. Сегодня никак не может быть вторник, сегодня… В понедельник он должен был ехать на прием вместе с отцом… Если его там не было, то, найдя его, отец снимет с него семь шкур. Кихену слишком много воздуха, и голова кружится еще сильнее, он так напрягается, что его тело чуть ли не сводит судорогами. Его щеки изнутри от укусов сочатся кровью, а сам парень до боли сильно оттягивает волосы на голове. В следующий раз Ю приходит в себя в своей комнате поздней ночью или очень ранним утром — вокруг кромешная тьма. Он хочет, чтобы ему все померещилось, однако на дисплее телефона 2:40 утра среды и он всем сердцем ненавидит Че Хенвона. Тот не только поглумился над ним на днях, но и обезобразил всю его жизнь. Его неизменно холодное лицо застывает ядовитым камнем с рогами в воспоминаниях Кихена.***
Чангюн бледнеет, затем зеленеет от криков, которые поднимаются следом за воплями Кихена: на его голос мгновенно реагируют остальные пациенты палаты и, потратив пару секунд на осознание, затягивают ужасающую бредовую трель, похожую на беспорядочные удары по клавишам высоких нот. В палате начинается полнейший хаос: больные и не очень люди срывают голоса, дергаясь, будто в конвульсиях, на своих скрипучих кроватях, стуча железными решетками спинок о стены и лязгая сеткой под матрасом. Им возвращает свой взгляд к Ю, а тот, словно совсем не теряя сил, продолжает визжать и клокотать, давясь и брызгая слюной, на его шее вздуваются вены, такие же, как и на руках, которые он пытается высвободить из ремней; как и на висках, сплошь покрытых потом и грозящихся вот-вот лопнуть от того напряжения, которое нагнетает Кихен, пытаясь поднять голову. В палату врывается санитарка и снова исчезает, а Чангюна тоже бросает в пот и чуть ли не выворачивает. Что происходит следующие несколько минут, парень не совсем помнит. Единственное, что хорошо отпечатывается в его глазах — это взгляд безумной, которая не кричит, в отличие ото всех, а бешено, максимально широко распахнув глаза, смотрит на Има. Ее грудь высоко вздымается, кулаки сжимаются не меньше, чем у Кихена и остальных, но она стискивает челюсть и все смотрит на Чангюна. В палату вбегают врачи с кучей уколов и несколькими каталками. Им почему-то слышит удары: будто отдельные короткие шлепки молотком по отбивной. Его тормошат, по ушам бьет противный голос врача: ты что удумал?! Считаешь, что мы пустили бы тебя к здоровому?!, а в нос — резкий запах аммиака, он дергается, но запах появляется снова. Ему тыкают в лицо ваткой, пропитанной нашатырным спиртом, до тех пор, пока парень не оказывается за пределами палаты, а затем и вовсе кидают ее в лицо и оставляют, наконец, одного за дверьми палаты в коридоре. Последнее, что успевает заметить Чангюн перед этим — то, как одна из медсестер, спешно проверив молчаливую, натягивает на нее одеяло и торопится к остальным. Глаза той с силой зажмурены. Чангюна трясет, ватка, отскочив от лица, больше не находится, но этого и не требуется — запах аммиака перебивается резкой вонью угла, в который кидает парня головокружение. Им изо всех сил старается удержать равновесие и силится открыть окно, но все рамы вдоль коридора оказываются заколочены. Впереди парня проезжают пять каталок, на одной из которых все еще бушует Кихен, но Чангюну сейчас совсем не до него. Он пролетает мимо всех этих больных и, чуть ли не падая через каждый полушаг, оказывается на улице. Как он преодолевает четыре этажа даже для него самого остается загадкой, но в конце концов он минует входную дверь и продолжает бежать, роя ботинками глинистую землю и оставляя за собой ошметки разорванных бахил — все остальное он скорее всего скинул с себя еще внутри. Остановиться у него получается только когда калитка оказывается позади. Голова теперь кружится от того, что воздуха в легких слишком много, сердце заходится от быстрого бега, а грудь сдавливает от чересчур глубокого дыхания. Парень упирается ладонью в ствол тощего дуба с сыплющейся корой и кривится от спазмов, сковывающих тело. Его голову обуревает мигрень, лишая мыслей до тех пор, пока тело не приходит в более-менее привычное состояние, а потом на Чангюна накатывает. Он отчаянно поднимает глаза на больницу, его взгляд пробегается по окнам четвертого этажа, а внутренний голос с жутким разочарованием и неверием спрашивает: Это что, не шутка? В посадке при больнице деревья стучат сухими ветками, черные грачи скачут по каше из опавших, еще не успевших перегнить листьев и снега, а монолитное здание психушки рябит латками из краски на фоне серого пейзажа и серого неба. Чангюн смеется. Короткие смешки вырываются изо рта, пока он оглядывается, но усиливающаяся мигрень заставляет его замолчать. Он дышит открытым ртом. На глаза набегают слезы. Разве знаменитостей сюда помещают не ради хайпа или чтобы уничтожить их репутацию? Разве у Кихена были проблемы? В том образе, который укоренился в сознании Има, Ю был абсолютно здоровым, самоуверенным, жестким и неукрощенным парнем, которого сам Чангюн надеялся изменить. Но то ничтожество, которое он увидел в больнице, не вызвало у него никакого отклика внутри. Это не был Кихен, разве что только его ослабевшее тело. Им чувствует себя преданным — человек, которого он любил и хотел удержать возле себя, внезапно оказывается психом с раздвоением личности, опороченной, испорченной ячейкой общества, которая не достойна быть среди людей. То чувство, которое он лелеял у себя в груди, внезапно оказывается насквозь пронзенным серебряным колом, и парня тошнит от того, как его остатки вместо того, чтобы мгновенно исчезнуть, начинают медленно разлагаться внутри. Кихен болен на самом деле, а не пострадал от клеветы. Ю узнал бы Чангюна, не потерпел бы такого окружения и условий и попытался сбежать при первой возможности. Но он вспомнил только про Хенвона и это все… Считаешь, что мы пустили бы тебя к здоровому?! Чангюн всхлипывает, вскрикивает вслух, открывая рот в беспомощном зове, и тут же вытирает рукавом слезы. Растоптанный, обманутый и брошенный. Кихен оставил его, и что теперь? Парень оглядывается, а в голове, как назло, всплывают картинки трупа на арене. Има чуть ли не выворачивает, когда он в очередной раз всхлипывает, но ему удается стиснуть зубы и пересилить себя. Однако эта гадкая мысль дает ему идею. Парень последний раз поднимает глаза на больницу и понимает, что никогда и ни за что сюда не вернется. Чангюн выбегает на дорогу и, с горем пополам поймав такси, выезжает обратно на арену. Его голову в это время занимает только одно: почему он не может быть просто счастлив? Почему нельзя быть счастливым просто так? Почему счастье — это настолько сложная вещь? Почему он не может иметь нормальную фигуру, нормальную внешность, нормальное жилье, уютное, тихое и уединенное, и нормальных друзей, которые понимают без слов и готовы все бросить ради друга? Почему так трудно найти вторую половинку? Почему, даже найдя ее, так трудно заставить человека измениться ради отношений? Почему практически невозможно найти работу для себя, которая доставляла бы не только удовольствие, но и приносила прибыль? Где не было бы жутких коллег и начальников, посланных будто прямиком из ада, но старательно скрывающих, что они падшие ангелы. Где можно было бы хотя бы просто работать по факту учебы, а не натыкаться на объявления с требованиями опыта работы сроком в сто двадцать лет. Почему так сложно, в конце концов, найти себя? Где искать это пресловутое призвание, разговоры о котором возникают, как на протяжении всей образовательной программы, так и на протяжении жизни? Чангюну двадцать три и он до сих пор не имеет малейшего понятия, для чего он живет и каково его предназначение. То, что он пошел следом за Чжухоном учиться, не имеет ни малейшего смысла. Ему на самом деле нравился выбор университета, но это не его призвание. Кем он должен быть, чем заниматься и к чему стремиться, Им не знает. Что с этим делать — тоже. Значит ли это, что он плохой? Что он не такой, как все, ведь одноклассники разбежались по разным сторонам и сейчас работают, а значит и назначение свое нашли? Значит ли это, что он не заслуживает того самого счастья? Может, он бракованный? Может, он не достоин жить в Чистом Округе? Чангюна бросает в холодный пот, а такси подъезжает к арене. Он вытаскивает ноги-колодки из машины, на лице ни грамма каких-либо эмоций, а сам он уходит глубоко в себя. Весь мир вокруг предстает сплошным серым пятном, а в груди продолжает разлагаться нечто пронзенное колом. Весь страх возвращаться на арену улетучивается либо же активно маскируется, потому что Им ничего не чувствует. Он аккуратно, стараясь не попадаться никому на глаза, заходит внутрь и спускается в каморку.***
Солнце давно перешло точку зенита, а Чангюн выбрасывает окровавленное перо в ближайшую мусорку и ждет приезда полиции. Ему плевать на все.***
Утром, когда по новостям передают о Ю-младшем, упеченном в больницу; о Ю-старшем, который, не сумев сохранить положение парня в секрете, тут же выступает с заявлением и отрекается от собственного сына; о Че-младшем, которого обвиняют в госизмене, пособничестве террористическим организациям и осквернении политики Чистого Округа; о Че-старшем, который вслед за отцом Кихена, отрекается от своего сына, именно в это время Чжухон заходит в кабинет к Минхеку, который стоит перед телевизором чуть ли не на коленях. Оба замирают, глядя друг на друга тяжелыми, совсем не дружественными взглядами. Младший аккуратно поднимает руку и закрывает дверь, а старший, набирая воздух в легкие, поднимается.