Живой

Окна ещё чернели темнотой, когда Глеб открыл глаза. По стёклам барабанил дождь, и от этого в комнате было тепло и уютно. Впитывая это тепло, всем телом, каждой клеточкой, Глеб лежал неподвижно. Как, оказывается, прекрасна жизнь, когда ты просыпаешься в своей постели. Когда у тебя не кружится голова от похмелья, когда не болят все внутренности, когда ты, полупьяный, не обнаруживаешь себя на полу в чужой квартире бок о бок с малознакомыми людьми, ещё вчера после часового знакомства казавшимися такими близкими, а сегодня отвратительно-чужими. Как, оказывается, хорошо просыпаться в родных стенах... Вбирая в себя дом, прошлую жизнь, Глеб глубоко вдохнул тёплый воздух комнаты и вдруг вспомнил, что сейчас, за завтраком, ему, трезвому, придётся встретиться с матерью. И это невыносимо. Глеб не был готов смотреть ей в глаза, делать вид, что ничего не изменилось, и потому, умывшись и наспех приведя себя в порядок, он тихо выскользнул из дома. До начала занятий Глеб коротал время в случайно выбранной кофейне с весьма уютным названием «Кофейный домик». Он выбрал столик у камина и теперь грелся, сидя спиной к огню. Он смотрел в мутное от воды окно, слушал шум дождя и курил. Он ошибся — голова всё-таки болела, подташнивало, а телом владела похмельная слабость. Хотелось снова в постель и — спать, спать. К семи в кофейню потянулся народ. Стало шумно. Кофейня наполнилась ароматами всё того же кофе и яичницы. У барной стойки он разглядел знакомую фигуру. Нефертити... Уж её фигуру он не забудет никогда, как-никак три года был вынужден смотреть на лекциях в эту горделивую, прямую спину. Катя уже расплатилась и повернулась в полупустой зал с подносом в руке, выбирая, где бы присесть. Их взгляды встретились. Глеб жестом показал девушке на свой столик. — Фууу, как тут у тебя дымно, — непринужденно сказала она, устраиваясь за столиком Глеба. — Прости, — Глеб затушил недокуренную сигарету. — Давно сидишь тут? — спросила Катя, с удовольствием разворачивая гамбургер, и Глеб мгновенно оценил её чувство удовольствия — не от гамбургера, а от жизни в целом. А он и забыл об удовольствиях. Последние месяцы слились для него в одну сплошную боль. Глеб кивнул и снова отвернулся к окну. Между ними повисло молчание. — А ты разговорчивый, — нарушила молчание Катя. — Почему я должен быть разговорчивым? — Глеб улыбнулся для приличия. Катя улыбнулась в ответ. — Ну, во-первых, потому что это ты пригласил меня за столик. Во-вторых, потому что мы ещё официально не знакомы, а учимся в одной группе. В-третьих, потому что ты мужчина и это твоя обязанность — развлекать меня. В-четвёртых, потому что сейчас рано, на улице холодно и сыро, а мы сидим в уютном местечке, пропахшем кофе. И в-пятых, потому что мы, видимо, оба любим кофе! — весело заключила Катя. Глебу нравились эта непринуждённость и лёгкость в общении, открытость, не имеющая ничего общего с навязчивостью. Но ему не хотелось говорить. — А ты оригинальна. И с тобой... хорошо, — всё-таки ответил Глеб. Никому другому из числа институтских товарищей Глеб не смог бы так сказать — слишком вжился он в группе в роль желчного и пошловатого «сына главврача». Но Катя — другое дело. Новая одногруппница не знала его прежним. Довольная, Катя рассмеялась. — Но мне не до разговоров, — откровенно сказал Глеб. — Давай по-дружески помолчим. Дождь, что ли, послушаем... — Весьма необычное у нас знакомство, — удивилась Катя и снова принялась за гамбургер. Некоторое время они сидели молча, пили кофе и смотрели в окно. — Всё, всё! Я больше не могу играть в молчанку, — не выдержав, Катя нарушила тишину. В отличие от Глеба, у неё было приподнятое настроение. — Ты сын главврача нашей больницы? — Да, — односложно ответил Глеб, теребя край скатерти. — И тебя зовут Глеб, — Катя весело смотрела на него. — К вашим услугам... А ты у нас луч света в тёмном царстве. Примерная студентка. Сидела на лекциях в первом ряду все три курса. — Да я и сейчас там сижу, — рассмеялась девушка, — только вот тебя на лекциях не наблюдаю. Отлыниваешь? — Находился на длительном санаторно-курортном лечении, — усмехнулся Глеб. — Расскажи о себе. — А я и не знаю, что рассказывать. Я люблю смотреть футбол, люблю гонки, конный спорт, балет и дискотеки, — Катя засмеялась. — А ты? Что ты любишь? Что? — Я, что ли? — Глеб замялся. Он вдруг подумал, что, кроме бутылки, он ничего не любит. Не любил. И кроме, Леры, конечно. — А я не люблю футбол, гонки, балет и дискотеки. Глеб помолчал и добавил: — Я книги люблю... В последнее время читаю. Глеб сказал это и внутренне напрягся. Это в какое такое последнее время он читает? Всё сказанное им этой милой девушке было откровенной ложью. В последнее время он напивался до животного состояния, и это было его единственным занятием — пьяная философия с такими же обиженными жизнью приспособленцами. Книги он, видите ли, читает. Глеб усмехнулся. — А что читаешь? — доброжелательно поинтересовалась Катя и приняла позу внимательного слушателя. Было совершенно не понятно, интересны ли ей разговоры о книгах или её вопрос лишь способ поддержать беседу. — Да… — тут Глеб замялся. Он вспомнил, что последняя книга, которую он держал в руках, была православной, «Лествица» Иоанна Златоуста. Но Глебу не хотелось говорить о сокровенном хотя и приятному, но всё же чужому собеседнику. Пережитое при прочтении этой книги было слишком личным. — Так что? — Катя ожидающе смотрела на Глеба. — Не думаю, что тебе это интересно, — уклончиво ответил он. — И почему же? Мне интересно, — настойчиво отозвалась девушка. — Ну, так что читаешь? Фантастику? Детективы? А может, дамские романы? — Катя игриво подняла брови. — Философствую, — нехотя поделился Глеб, ощупывая небритое лицо. А побриться-таки стоило... — И как, познал смысл жизни? — на лице Кати появилась недоверчивая улыбка. Глеб снова почувствовал напряжение. На мгновение показалось, что Катя видит его насквозь. — Не успел, — с нарочитой непринужденностью ответил Глеб и заставил себя улыбнуться в ответ. — Да что тут сложного? — Катя пожала плечами. — Я вообще не понимаю этих философов. Изводят тонны бумаги и литры чернил в поисках смысла жизни! А смысл понятен и очевиден! — искря взглядом, Катя смотрела на Глеба, ожидая от него логичного вопроса. — Вот как... И в чём же, по-твоему, столь очевидный и понятный смысл жизни? — усмехнулся Глеб. — А вот в чём! Жить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы! — задорно воскликнула девушка. А барышня-то недурна собой... Вон как раскраснелась, глаза горят. И неглупа... — Знакомо. Это Островский. Мы в школе проходили. «Как закалялась сталь» называется. Ты, видимо, прилежной ученицей была, — в его голосе звучала шутливая ирония. — Да какая разница, кто это сказал? Главное, что это пра-виль-но, — со смешной авторитетностью в голосе заявила Катя. — А знаешь продолжение этой фразы? — спросил Глеб. — Чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, — не дожидаясь ответа, процитировал он писателя. Глеб был счастливым обладателем фотографически цепкой памяти. — И тот же Островский дал потомкам ценный совет — «надо спешить жить», — задумчиво сказал Глеб. — Вот видишь, умный был твой Островский. А я всегда спешу, особенно жить, — Катя подняла кружку с кофе, дотянулась до кружки в руках Глеба и чокнулась. — Это как? — Глеб никак не отреагировал на звон посуды. Он испытующе смотрел на Катю. — Спешить жить? Элементарно! Хочу всё узнать. Ну, то, что мне интересно. Много путешествую, — Катя на мгновение задумалась. — И вообще я не делаю в жизни ничего того, что мне не хочется. Просто не трачу своё время — на ненужные беседы, ненужное образование, на идиотов тоже, кстати, — и Катя рассмеялась. — А, так, значит, я не идиот, — усмехнулся Глеб. — Спасибо. — Ну, это мы ещё посмотрим, — Катя кокетливо повела плечами. — Так ты согласен со мной насчёт смысла жизни? — Нет, котёнок, нет, — Глеб вдруг расслабился. С новой знакомой оказалось неожиданно легко. Она отличалась от девушек из группы. — Смысл жизни в другом. Я пока ещё не понял до конца, в чём. Но это явно не то, о чём ты сейчас сказала... Тут всё намного глубже, сложнее, — задумчиво ответил Глеб после непродолжительной паузы. — Пригласишь меня в мир своих увлечений? — пора было поменять тему на менее болезненную. А почему бы и нет? Надо же как-то жить... — Приглашу! Отчего не пригласить? — Катя, кажется, обрадовалась его предложению. И они начали обсуждать, куда бы им пойти после практики. Естественно, пропуск лекций в институте подразумевался сам собой. В итоге сошлись на том, что пойдут на Катино дополнительное занятие в балетной студии. Катя заинтересовала Глеба. Красивая девушка, умная и с отличным чувством юмора. С ней было легко. И потом, и это, пожалуй, было главным, Катя оказалась единственным человеком из группы, кто не знал о его «подвигах». Нет, ещё Погодина. Если их, конечно, не просветили отдельные гуманисты вроде Шостко и Новикова. ***** Они встретились в больничном коридоре. Отныне, Лобов, это будет частью твоих будней. Встречи с ней. И с глаз долой не получится. Каждодневная пытка... — Ну вот, совсем другое дело, — Лера ласково заглянула ему в глаза. — Сегодня ты выглядишь повеселей. Осталось привести себя в порядок. И вот увидишь, всё наладится. Лера ещё что-то говорила, но Глеб не слышал её слов. Лера стояла невыносимо близко... Кровь стучала молотком в висках, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Его, казалось, бессильное сердце... Оно теперь так бешено колотилось, что заглушало своим стуком все звуки вокруг — и Лерины слова, и грубоватые покрикивания медсестёр, и звяканье обрабатываемых в процедурной инструментов. — Спасибо, сестрёнка, — Глеб, кажется, перебил. — Мне идти надо. Я пойду. Он быстро пошёл к раздевалке. — Глеб! Глеб, подожди, — Лера догнала его. — Да подожди же! Она схватила брата за рукав и заставила остановиться. Ну, сейчас начнётся... Личные разговоры, от которых он полный болван... — Ну? — произнёс Глеб резко. — Т-ты... избегаешь, — Лера растерялась от его тона. — Это вопрос или утверждение? — он начал привычно ёрничать. Излюбленный способ защиты. Самый надёжный. Решающий все проблемы. — Не надо так, — тихо попросила Лера. — Как? — едко спросил Глеб. — Г-глеб, я хочу поговорить. Хочу всё про тебя знать. Или ты обижаешься за тот случай с Аллой… с Аллой Евгеньевной? С мамой... с его мамой... Глеб опустил голову. Он нервно крутил пальцами очередную жертвенную ручку. — Посмотри на меня. С мамой, которая... — Посмотри на меня, Глеб, — уже требовательно произнесла Лера. Он поднял голову — их взгляды встретились. Глеб стремительно покрывался пятнами. Так случалось всегда. Эти ненавистные предательские пятна были неподвластны никакому волевому усилию. — Давай поговорим, — настойчиво предложила Лера. — Зачем, Лера? — с тихим отчаянием Глеб подался вперёд. Внутри его всё кричало. — Зачем? Мне тяжело… тяжело видеть… видеть, как ты… — Глеб хотел сказать «с другим», но слова застряли в горле. — Нам пока не нужно... Он не смог договорить. Но достаточно было и этого. Лера не поняла, расстроилась. — Очень жаль, — вздохнула она и разочарованно повернулась к стенке, — потому что мне надо поговорить, посоветоваться, а ты мой брат. А у меня больше никого нет. — Вот те раз! — Лера отвернулась, и Глеб сразу же пришёл в своё обычное состояние. — А Дениска? Забыла? — Дениска — мой младший брат, а ты... ты — старший. Ты же... Спас... она хотела сказать «спас»... Одна сплошная ложь... — Спасибо, Лерка, за доверие, — с покровительственной тяжестью в ладони Глеб похлопал «сестру» по плечу. В этой когда-то выбранной для себя грубовато-хамской манере было легче владеть собой и скрывать чувства. — Мы обязательно поговорим, но не сейчас... Кстати, о Дениске, — Глеб ухватился за возможность закончить разговор о личном. — Я должен ему позвонить, — он принялся размашисто ощупывать себя. — Гаджет, — пояснил он. — Теряется... А вот, нашёл, — Глеб извлёк смартфон из внутреннего кармана. — Увидимся, — он подмигнул Лере и решительно зашагал по коридору прочь. Растерянная, Лера осталась стоять на месте. Она вдруг подумала, что Глеб вовсе не изменился и что он всегда был так неприятен и груб, как сейчас, но она из благодарности за своё спасение пыталась не замечать в нём неприглядного. Лера смотрела в спину удаляющегося Глеба. Что она себе навоображала? Родные люди, брат и сестра... Связанные кровью... Фантазии, и не более. По коридору шёл совсем чужой ей человек. Но этот его взгляд... Может быть, рано делать выводы. Лера медленно повернулась, и, прижимая к груди учебную карту, с улыбкой пошла в ординаторскую. ***** — Привет, Дениска! Ты как? Дома? Голова? Нет? Значит, опять прогуливаешь? — нарочито сердито спрашивал он мальчика, идя по коридору. — Смотри там у меня, не наглей. А то влетит тебе от старшего брата, будешь знать. — Глебчик, только первый урок, — показательно виновато отвечал по телефону Денис. — Понимаешь, химия, а формулы... — мальчик хотел соврать, но передумал — брат всё-таки, не абы кто. — Короче, забил я на формулы, — со вздохом признался он. — Чтоб в последний раз! Смотри там у меня! — ещё раз строго предупредил Глеб. — Люблю! — и отключил телефон. Люблю... Он так сказал... Денис долго сидел на постели, улыбаясь в пустоту затихшего дома. Он был счастлив, и это счастье словно парализовало его. Надо же, Глеб нарисовался, вспомнил.... Глебчик... С тех пор, как Лера переехала к Гордееву, Денис остался совсем один. Лере он почти не звонил, не хотел нарушать семейную идиллию новобрачных. С опекуном, Олегом Викторовичем, общение редко удавалось. Отец, как называл его мальчик, поздно возвращался с работы, задавал пару дежурных вопросов про учёбу, про здоровье, одарял деньгами на карманные расходы. Уставший, он после плотного ужина садился читать газету. Денис старался не мешать отцу. С Аллой Евгеньевной (мамой её Денис не называл и вообще никак не называл) отношения не складывались. Алла не интересовалась мальчиком. Их общение сводилось в основном к хозяйственным мелочам — выдаче чистой одежды, обсуждению обедов-ужинов и проверке порядка в комнате. Денис избегал Аллы. Но Глеб — совсем другое дело. Он старший брат. Ну и что, что не родной. Зато герой. Глеб же Лерку спас, ножа не побоялся. И вообще, с ним интересно. Можно в компьютерные игры резаться или о жизни потрепаться. Денис тянулся к Глебу с самого первого дня своего появления в доме Лобовых. К великому огорчению мальчика, сводный брат не проявлял к вынужденному родственнику ответных чувств. Глеб был поглощён любовью к его, Денискиной, сестре и все свои силы отдавал ухлёстыванию за ней. Денис принимал это как должное, молча наблюдая за развитием их отношений. Он видел, как Глеб мучается от безответной любви, понимал его грубость и яд в отношении Леры и совсем не обижался на Глеба ни за себя, ни за сестру. Иногда, до замужества сестры, Дениска мечтал, что Лера ответит взаимностью Глебу. Когда после операции Глеб лежал в реанимационном отделении, Денис не мог спать, есть, учиться. Отчаянно прогуливая уроки, мальчишка нескольку раз в день приходил к старшему брату сначала в реанимацию, а потом и в палату. В первые дни Глеб лежал на больничной каталке бледный, осунувшийся, совсем беззащитный. Денис сидел рядом и, держа высохшую, с огромными пугающе иссиня-чёрными венами руку Глеба, с сжимающей сердце тоской думал о той ночи, когда брата могло не стать, вспоминал мучительные часы ожидания перед операционной и переполох, когда остановилось сердца брата. В эти минуты Глеб казался Денису самым дорогим на свете. Может быть, тогда, у каталки полуживого брата, юный Денис впервые думал о том, как зыбко человеческое существование, как хрупка жизнь. Как в одночасье можно потерять всё. После ранения Глеб изменился, стал серьёзнее. Именно тогда они и сошлись. В те дни Глеб был в беде, и самыми близкими — внимательными и заботливыми — людьми оказались родители, Лера и Денис. Больше никто не навещал брата. После выписки из больницы у Глеба оказалось много свободного времени. Врачи запретили ему выходить из дома и посещать людные места. Нужно было соблюдать постельный режим. И не зря — повреждённая печень, высокая смертность. Глебу даже делали «гемотрансфузию» донорской крови. Дениска слышал эти сложные слова в разговорах сестры и Гордеева, догадался, что они означают, и даже обиделся, что его, самого верного брата, не позвали сдать кровь для родного человека. Не одну тревожную ночь Денис мысленно ловил бандитов, покусившихся на жизни его брата и сестры. А потом на медицинском «экваторе» Дениска внезапно потерял сознание. Он очнулся уже в больничной палате и узнал, что его прооперировал Гордеев и что изматывающие головные боли оставили его навсегда. Также он узнал, что его мачеха Алла попала в аварию. Вскоре Дениса перевели на домашнюю реабилитацию. Эти дни вынужденной изоляции братьев стали для мальчика настоящим счастьем. Они много времени проводили вдвоём. И, несмотря на то что Глеб в те дни был сам не свой из-за матери, по вечерам они играли в шахматы, смотрели фильмы, и главное — много разговаривали. В те дни Глеб был необыкновенно ласков с мальчиком. Впервые дом Лобовых потеплел для Дениски. А потом всё закончилось. Глеб вдруг пропал из дома на несколько дней. Вернулся пьяный, на Денискины расспросы не отвечал, пропал снова. И опять и опять возвращался домой пьяным, потом вообще перестал приходить. И Леры не было рядом. Она не звонила и не заходила к Лобовым из-за напряжённых отношений с Аллой. В эти месяцы запоя брата Денис чувствовал себя в доме Лобовых как никогда одиноко. И вот Глеб вернулся. Брат снова с ним и позвонил, чтобы узнать, как у него, Дениса Чехова, дела. Счастливый Дениска тихо засмеялся… ***** Этот день дался тяжело. За время праздного, во хмелю, существования он отвык жить по расписанию, отвык мало-мальски трудиться, отвык от ответственности. Его по-прежнему подташнивало, а в висках слабо, но назойливо пульсировала тупая боль. Мучила жажда. Его отравленный алкоголем организм боролся за жизнь и требовал элементарного — спасительной воды. Глеб бесцельно бродил по узким коридорам, оттягивая тот момент, когда придётся зайти к своему подопечному больному с холециститом. Больной поступил ещё вчера и, по словам Гордеева, «с нетерпением ждал, когда же доктор Лобов соизволит почтить его своим визитом». Раздражало. Раздражало всё. И в первую очередь больные — неопрятные и ненакрашенные женщины в банных халатах, небритые мужчины в линялых футболках и тренировочных штанах с вытянутыми коленками. Раздражали запахи больничной еды и хлора. Раздражали глупые шутки медсестёр и суетливая деловитость одногруппников. Конечно, всё было не так, как виделось Глебу. Просто он не любил будущую работу и чувствовал себя здесь, как чувствует заключённый, отбывающий в тюрьме неопределённый срок. Глеб вернулся в медицину, чтобы угодить родителям. Он давно смирился с тем, что родители, пренебрегая интересом сына к экономике, заставили его учиться в медицинском. В конце концов, всегда думал Глеб, эти годы не пройдут даром и полученные знания пригодятся ему в фармацевтическом бизнесе. Теперь он не хотел быть бизнесменом. Не мог. Бизнес для него теперь имел лицо Емельянова. Глеб вообще не видел своего будущего. В одном из больничных переходов Глеб столкнулся с Алевтиной. Она улыбнулась ему краешком губ и прошла мимо, думая о своём. — Погодина! — Глеб остановился, засунув руки в карман халата. От раздражения хотелось ёрничать. — Алё! Я к кому обращаюсь? — крикнул он ей в спину. Алька, наконец, услышала его и вернулась: — Извини, не слышала. Насмешливо и с наигранной патетикой он процитировал: Я помню чудное мгновенье, Передо мной явилась ты Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. — Куда держит путь мой верный оруженосец? — поинтересовался Глеб. В хирургическом костюме Алька казалась ещё меньше ростом. Ещё бледнее. Ей не шёл длинный белый халат, и она совсем не была похожа на «гения чистой красоты». — Иду к больному в двадцать вторую, — покраснела Алевтина. Она стояла, не решаясь смотреть на Глеба. Она явно понимала, что Глеб над ней насмехается. Конечно, за три институтских года Алька привыкла к такому обращению со стороны сокурсника. И даже не привыкла, — точнее сказать, никогда не обращала на это внимания. А сейчас — царапнуло. Крошечная обида, совсем крошечная, размером с горошинку, заставила Альку сжаться внутри. Алька чуть подняла голову и попыталась незаметно разглядеть себя в стекле пожарного шкафа. В этот момент ей хотелось хоть на минуточку стать такой же красивой и уверенной, как «его» Лера. Глеб заметил Алькино замешательство. Он был вполне удовлетворён. — Ладно, забудь, — и Глеб, подойдя вплотную, снисходительно похлопал Альку по плечу. — Успеешь ты к своему больному. Иди-ка, сообрази кофейку по старой дружбе. Только смотри, наш автомат не работает. Дуй на первый этаж. Денег на кофе он не дал, потому что они были в его шкафчике в раздевалке, да и подобные мелочи его не волновали. Алька и в институте не раз покупала ему кофе и пирожки за свои, кровные, и Глеб принимал это как должное. Он направился под лестницу, чтобы побыть одному. Этот скрытый от посторонних глаз закуток был излюбленным у студентов шестой, потому что он оказался самым тихим местом во всей беспокойной хирургии. Конечно, по лестнице вверх и вниз сновали врачи и визитёры, но они редко наклонялись и заглядывали в этот укромный уголок. Здесь, под лестницей, стояли короткий продавленный диван, ненужная сломанная каталка, стул и кофейный аппарат, тоже сломанный. Сюда постоянно забегали студенты, чтобы отдохнуть от больных и с некоторых пор свирепствующего Гордеева, а заодно перекинуться парой слов между собой. Сейчас под лестницей никого не было, и это радовало. Глеб сел на диван, и, закинув руки за голову, закрыл глаза. «Что я здесь делаю? Зачем так бездарно трачу жизнь? Как раздражают все эти люди. Зачем я вернулся? — один за другим возникали тягостные вопросы. — А что я могу? Я ведь ничего не умею. И прав был Гордеев: ничего-то не получается... ни с учёбой, ни с друзьями». Глеб открыл глаза, с досадой кусая губы изнутри. Остро чувствовалось одиночество в этом чужом ему больничном мире. Под лестницу вошёл рыжеволосый Новиков, устроился напротив. Профессор, ухмыльнулся себе под нос Глеб. Сощурил глаза, наблюдая за сокурсником. «Профессор» бросил на каталку очередную медицинскую книгу, коих он прочёл за свою жизнь великое множество, и сквозь очки, придающие его лицу чрезвычайно умный вид, серьёзно-осуждающе посмотрел на Глеба: — Глеб, скажи, зачем ты вернулся? Ты же всё равно не будешь врачом. — И я даже не сомневаюсь, что ты был очень огорчён фактом моего возвращения, — лениво ответил Глеб. — Скорее, удивлён, ведь в медицине ты, Глеб, сама бездарность, несмотря на то что твой отец потомственный хирург, — неприязненно припечатал Рудик. — А, вот как ты заговорил. А ты, значит, сам талант — талантище! — несмотря на то что твой отчим-профессор преподаёт в местах не столь отдалённых, — едко проронил Глеб. Новиков вспыхнул. Все знали, что Рудольф долгое время вводил в заблуждение сокурсников, а попросту врал, что он сын профессора и матери-врача. При этом выглядел Рудик всегда безупречно — как профессорский сын он носил костюм и галстук. На деле же его мать оказалась пьющей женщиной, хотя и очень душевной, а отчим вообще отбывал наказание в тюрьме. Когда ложь Новикова случайно раскрылась, одногруппники отнеслись к его легенде с пониманием. Но не все. Глеб не сочувствовал Рудику. — Ах, ты… — Рудик явно хотел добавить нечто непечатное, но сдержался, потому что в эту минуту появилась Алька и молча протянула Глебу стакан с кофе и пирожок. Глеб лениво принял из Алькиных рук еду и снова откинулся на спинку дивана. — Спасибо, Алевтина. Оперативно, — похвалил он добродушно и откусил половину пирожка. — Садись, поддержи нашу приятную беседу о медицине. — Я пойду… — полубоком Алевтина развернулась к выходу. — Пойду я. Она покраснела. — Да что там, садись! — Глеб дёрнул девушку за руку, принуждая сесть. Алька растерялась. Она сидела вся красная и буквально вперилась взглядом в пол. Глеб заметил Алькиного смущение. Впрочем, ничего нового. Просто чуть сильнее обычного её это смятение. Наверное, от его недавней бесцеремонности с Пушкиным... Решив исправить ситуацию, Глеб протянул Альке пирожок: — Да не расстраивайся. На вот пирожок. Вкусный, с яблоками. Алька отрицательно мотнула головой. — Давай, давай! Сама выбирала. Алька молча взяла пирожок, но есть не стала. Принялась крутить меж пальцев. — Лобов, ты клоун циничный, — с ненавистью уронил наблюдавший эту сцену Новиков, — в тебе же нет ничего... — Рудольф сжал зубы и, казалось, скрежетнул, — ничего человеческого! Унизить — для тебя самое обычное дело. И именно поэтому ты, Лобов, никогда не станешь врачом, несмотря на своего могущественного папашу. — И именно ты, Новиков, тоже никогда не станешь мало-мальски сносным врачом! — в тон ему ответил Глеб. — А знаешь почему? — Глеб положил ногу на ногу. — Потому что ты книжный червь. Не потому ли, мой друг, Гордеев тебя, такого гениального, ни разу не взял ассистировать на операции, а? — спросил он с торжеством. — А что касается унизить... О, двуликий Янус!* Освежи память. Вспомни Капустину! — Глеб сунул пустой стаканчик в Алькины руки. — Не завидуй, Новиков! — хлопнув Новикова по голове толстым учебным блокнотом, он вышел в коридор и отправился к своему больному с холециститом. Новиков было рванулся за Глебом, но потом передумал и вернулся под лестницу. — Да брось ты уже эти объедки, — раздражённо сказал Рудик, усаживаясь обратно на каталку. Алевтина посмотрела на обкусанный пирожок: — Потом выброшу. — Слушай, Погодина, я вас с Лобовым наблюдал три года на лекциях, — Новиков поправил очки и сквозь них, слегка щурясь, внимательно взглянул на Альку, чем заставил её лицо из красного сделаться просто пылающим. — Ты что, совсем себя не ценишь? На побегушках у Лобова. Выслуживаешься, что ли? Или втюхалась в этого мажора? — Рудольф осуждающе смотрел на Альку. — Рудик, да ты что! — ахнула Алевтина и, поспешно вскочив с дивана, выбежала в коридор. Выбросив пустой стаканчик в мусорный бак, Алька аккуратно завернула пирожок в салфетку и отнесла его в свой шкафчик в раздевалку. ***** На послеобеденные лекции в институте они не пошли. В то время, как их уставшие от больничной практики одногруппники уныло раскладывали тетради в мрачной институтской аудитории, готовясь к монотонным лекциям не менее утомлённых и отяжелевших после сытного обеда профессоров, потихоньку ругавших экспериментальную программу, Глеб и Катя, взявшись за руки, весело бежали по дорогам, не обходя луж. — А знаешь, как я назвал тебя давно, ещё на первом курсе? — Как? — смеясь, спрашивала Катя. — Нефертити. — Нефертити? Я слышала. А кто она? Вроде кто-то очень красивый, — с весёлым кокетством спрашивала Катя, хотя знала ответ. — Это царица такая. Она, и правда, очень красивая была. Как ты, — и Глеб на бегу притянул Катю к себе. Смеясь, она шутливо оттолкнула его. Они бежали на занятия по балету, на которые Глеб напросился ещё с утра. Разумеется, в сам балетный класс его не пустили. Строгая преподавательница лет шестидесяти, седовласая, в крупных зелёных бусах, с фигурой девочки-подростка, оценивающе оглядела Глеба. — Екатерина идёт в класс, а вы, молодой человек, можете посмотреть отсюда, — изящной, по всей видимости ручной работы, тростью, инкрустированной портретами русских императриц в малахитовых рамах, она дотронулась до стеклянной витрины. Глеб прошёл и встал за витриной. Далековато, но ничего, обзор сносный. А ничего девчонки-то... Цветничок... Или отвык он от нормальных лиц, так что теперь любая мало-мальски приятная мордашка будет казаться верхом совершенства. Столько жизненного времени потеряно, а срок пребывания на земле короток... Глеб вздохнул. Он смотрел на грациозную Катю в балетном костюме и на других девушек, которые, в свою очередь, тоже заинтересованно поглядывали на него, весело перешёптываясь. Статный жгучий брюнет с красиво очерченным ртом и выразительными бровями, Глеб произвёл в их изящных рядах заметное оживление. Несколько месяцев запоя не смогли значительно подпортить юношескую наружность Глеба. Правда, девушки из студенческой группы, несмотря на его привлекательную внешность, сторонились Глеба, потому что на лице он обычно носил маску клоуна или пошляка, а с языка его слетали фразы одна язвительнее другой. Сейчас же не нужно было играть роль. Он стоял с полуулыбкой на лице, добродушно-снисходительно разглядывая девушек. И девушки сегодня выполняли упражнения у станка особенно добросовестно, невольно стараясь понравиться молодому человеку, откровенно разглядывающему их. Боковым зрением Катя тоже наблюдала за Глебом. Ей было приятно от того, что она пришла на занятия с таким красивым кавалером, и от того что подружки завидовали ей. Глеб определённо нравился Кате — самоуверенным равнодушием, снисходительно-покровительственным, даже высокомерным, тоном общения, независимостью. Казалось, его совершенно не волновало чужое мнение. Сегодня Катя не единожды видела, что Глеб не стремится поддерживать отношения с товарищами, и эта независимость импонировала ей. Однако утренний разговор немного озадачил Катю серьёзностью и глубиной. В Глебе чувствовалась какая-то напряжённость. До этой встречи у Кати не было знакомых, интересующихся глубокими темами, да и сама Катя смотрела на жизнь проще. Но утреннее смущение исчезло, как только они взялись за руки и побежали по лужам. Кате стало легко и весело, а сам Глеб из угнетённого философа превратился в совершенно раскованного галантного юношу. Быть может, это судьба, думала девушка, старательно повторяя упражнения. Не прерываясь, она слегка повернула голову в сторону нового друга и, сверкнув стразами в затейливом пучке на голове, улыбнулась ему. В ответ Глеб одарил её широкой улыбкой. Он умел быть обаятельным и даже искренним. Глеб впервые увидел балет. До этого он интересовался только хип-хопом и ходил на дискотеки в ночной клуб. Танцующие грациозные девушки отличались от клубных лёгкостью и изяществом движений. Ещё он любил классику, более всего — Рахманинова. Но Рахманинов не в счёт — Глеб слушал его в основном для «перезагрузки мозга» после неприятностей. А так, конечно, классика включалась им как напоминание о Лере. Лера слушала классику. Музыка и танец, которые он предпочитал раньше, были динамичными, а балетные движения и ритмы — плавные, гармоничные, не будоражат психику. Интересно, если бы он, Глеб, любил балет, он был бы другим? Ну, например, не таким резким и агрессивным? Музыка влияет на характер? Или характер влияет на выбор музыки? Вот о чём размышлял Глеб, наблюдая за обворожительными, невесомыми девушками в одинаковых гимнастических купальниках. Они подходили к подъезду Катиного дома. — Тебе понравилось? — Что? — Как что? Балет! — Мне понравилась ты. Катя засмеялась. — Разве?! Вральман! А какая ещё из моих подружек приглянулась тебе? — Только ты, — Глеб обнял Катю за талию. — И теперь я понял, откуда столько благородства в нашей институтской барышне с именем Катерина. Из института благородных девиц. — Ах ты, ах ты! Посмотрите, как он хорошо изучил меня! А почему же не подошёл за эти три года, не познакомился? — Катя кокетливо заглянула Глебу в глаза. — А я, может быть, подумала бы... — А я другую любил, — нахально ответил Глеб. — А она что, предпочла не вас, молодой человек? – Катя игриво подняла брови. — С чего такие выводы? — внутренне он начал раздражаться. Зачем только ляпнул?.. — С того, — Катя щёлкнула Глеба по носу, — что ты один! Ты всё ещё любишь её? — Катя обняла Глеба за шею и заглянула в глаза. — Так любишь? Вспомнилась Лера. Её лицо — там, тогда, когда он признался... — С чего взяла? — отбивался Глеб, притворяясь весёлым. — Ты один... А такие парни на дороге не валяются, — Катя мечтательно прикрыла глаза. — Значит, сам ни с кем не хочешь? — Угадала. Сам. Хочу быть один, — Глеб грубо разомкнул Катины руки. Весёлое настроение улетучилось. Катя была разочарована. — Зайдёшь? — спросила она упавшим голосом. — Я одна. Кофе, чай, шампанское обещаю. Глеб хотел уже согласиться, так как чувствовал себя виноватым перед этой милой девушкой, которая, похоже, рассчитывала на дружбу, а может, и на что-то большее. К тому же, идти домой было рановато — родители ещё не улеглись на боковую, а для встречи с матерью не было никаких моральных и душевных сил. Но тут Глеб вспомнил про Дениса и про своё обещание впредь никогда не исчезать. Вспомнил оживлённый голос брата во время их утреннего разговора. Всё-таки приятно, когда тебя ждут и любят. И ещё приятно быть волшебником (волшебником?! — вот как ты заговорил, Лобов!), преображающим чью-то жизнь. Неожиданно для себя он крепко поцеловал Катю в одну щёку, потом в другую. — Ты само обаяние, солнце моё, но не в этот раз. Мне пора, — Глеб стремительно зашагал прочь. С выражением крайнего удивления на лице Катя смотрела ему вслед. Всё-таки непонятный этот её новый сокурсник. Непонятный и непредсказуемый. И это-то как раз пугает и одновременно притягивает. Ну что ж, решила Катя, в конце концов, Лобов не хуже Смертина, и к тому же свободен. А как хорош! И Катя расцвела мечтательной улыбкой. ***** По дороге домой Глеб созвонился с хозяином автомастерской и забрал машину. Было ещё не поздно, но по-осеннему темно, когда он подъехал к коттеджному посёлку. Машину Глеб предусмотрительно оставил за углом дома, чтобы родители не услышали шума колёс и не обнаружили его. Он заглушил мотор и закурил, представляя их прежние семейные вечера. Сейчас родители наверняка сидят в гостиной. Отец, как водится, читает газету и вполуха слушает маму. А та, в свою очередь, щебечет обо всём подряд: о своей фирме, о проблемах с налоговой, спрашивает отца о чём-нибудь и тут же сама отвечает за него. От воспоминаний об этих сценах заныло внутри. Мама, мама, зачем? Зачем ты сказала? Всё рухнуло, нас больше нет. Осторожно ступая по мокрой земле и стараясь не наткнуться на предательски хрусткую ветку, Глеб бесшумно пробрался через сад к окну Денискиной комнаты, которая располагалась на первом этаже двухэтажного дома Лобовых. Прижавшись к мокрой стене, Глеб набрал номер Дениса. — Привет, Глебчик, — Денис ответил сразу же. — Ты где? — Я тут, за окном, — прошептал в трубку Глеб. Как и следовало ожидать, мальчишка не расслышал шёпота Глеба. — Где, где? Глеб, ты где? — громко переспрашивал ничего не понимавший мальчик. — Да тут я, тут, за твоим окном. Давай потише. Просто открой окно, — Глеб опасался, что родители из гостиной услышат Дениса. — Очень тихо, Диня, очень тихо, — предупредил он. Мальчик, как мог, осторожно открыл окно, но рама предательски звякнула. Недолго думая, Глеб рывком подтянулся за карниз и, перемахнув через отливной подоконник, ввалился в комнату брата. Он не знал, что за время его отсутствия родители решили переставить письменный стол мальчика к окну, и рассчитывал приземлиться на пол, но вместо этого ударился об угол стола и смахнул ногой настольную лампу. Сначала раздался глухой звук тяжёлого тела, а затем грохот лампы и ещё чего-то, что звучно и в большом количестве покатилось в разные стороны по полу. — Ой, больно же, — Глеб оказался на полу. — Диня, этот вечный твой бардак... Ой... Предвидя, что кто-нибудь из родителей, а скорее всего мать, услышав шум, заглянет к Денису поинтересоваться, что стряслось, он ринулся под диван. Глеб не ошибся — спустя пару секунд в комнате появилась встревоженная мать. Увидев открытое окно, валяющиеся на полу лампу и диски, разбросанные по столу учебники, Алла кинулась к растерянному Денису. — Дениска, ты что это? Почему окно открыто? Что произошло? Ты упал? — спрашивала она, ощупывая голову Дениса, чтобы убедиться, что с мальчиком всё в порядке. — Всё нормально. Я это... проветривал. Душняк, — врал на всякий случай Дениска. — Дениска, что? Снова заболела голова? — суетилась Алла. — Тошнота есть? С некоторых пор Алла пристально следила за состоянием приёмного сына. Перспектива возврата болезни или возникновения послеоперационного осложнения тревожили её совесть, ведь это она, Алла Лобова, косвенно помогала Емельянову проводить бесчеловечные опыты над такими же детьми, как Денис. — Да не, всё в порядке. Я это... окно открыл неудачно, чесслово, — снова врал Денис. — Ой, окно... Что это я, холодно, — запричитала Алла и кинулась закрывать окно. — Да всё хорошо, правда. Я уже спать собирался, — Денис, желая, чтобы Алла поскорее удалилась, кинулся поднимать лампу и собирать книги и диски с пола. Наконец Алла успокоилась и ушла. «Что стряслось у нашего кровососа**?» — расслышал Глеб из-за закрытой двери отцовский озабоченный вопрос, прерываемый шелестом переворачиваемой газетной страницы. «Ничего страшного. Решил проверить комнату, задел лампу», — ответила мама и, понизив голос, начала снова что-то втолковывать отцу. В комнате воцарилось молчание. — Ну, и что это было? — Денис стоял, скрестив руки и глядя на пол. Но под диваном было тихо. — Эй, Глебчик, ты что там уснул? Из-под дивана раздался смех, и Глеб вылез наружу. — Ну и пылища у тебя в конуре, — со смехом шептал он, отряхивая пальто. — Да брось, тёть Маша только вчера тут шваброй шуршала, — иронично, тоже шёпотом, отбивался мальчик. А в прежние стабильные времена в его комнате шустрил щётками робот-пылесос... — «Терминатора» бы сюда. — «Терминатора»... — проворчал вполголоса Дениска. — «Терминатор» загнулся ещё в прошлом месяце. Дома надо жить, чтоб знать... — Тихо, братец, — прошептал Глеб. — Отправляйся-ка на кухню, принеси что сможешь. Я зверски голоден. Денис ушёл, а Глеб, скинув мокрое пальто и грязные ботинки, устроился на большом диване брата, предварительно соорудив «стену» из одеяла и пледа между собой и входной дверью, чтобы в случае неожиданного вторжения родителей благополучно скрыться под одеялом. Денис вернулся с жареной куриной ножкой и листьями салата, завёрнутыми в пакет и извлечёнными из-за пазухи. — Вот, что смог, — он показал свёрток. — Знаешь, каково это идти беспалевно через гостиную, когда у тебя из-под рубашки курица предательские ароматы распускает? — шептал Денис, деловито разворачивая пакет. — Давай сюда, диверсант, — и Глеб жадно набросился на съестные припасы. — Можешь объяснить, что это был за цирк? — спросил Денис, подсаживаясь к брату. Но Глеб не отвечал, активно поглощая курицу и салат. Денис терпеливо ждал, пока Глеб насытится. — Ну и троглодит ты, оказывается, Глебчик, — сказал он, любуясь братом. — Спасибо, братан, — Глеб уже расправился с содержимым пакета. — Ты спас меня от голодной смерти, — он бросил салфетку в пакет и, двумя руками подтянув к себе мальчика, обнял его. Денис положил голову на плечо Глеба. Стало светло на душе. Глебчик вернулся, не кинул... Ради этого стоило ждать целый день. — Так это... что шарахаешься от предков? Расскажи, Глебчик, — попросил он. — Всё нормально, — отмахнулся Глеб. Поцеловал мальчика в макушку. — Вот и у Лерки всегда всё нормально, — обиделся Денис. — А я хочу, чтоб по-настоящему, чтоб с доверием. Чтоб брат так брат, а не прохожий с улицы. — Ну хорошо, брат так брат, — согласился Глеб. — Расскажу. — Смотри, чтоб без обмана, как Лерка. Та всё боялась расстроить и обманывала, а мне от этого только хуже становилось. Я хочу, чтоб ты не врал мне, — торопливо шептал Денис в ухо Глеба. — Ведь вместе мы сила! — Сила, говоришь? — Глеб внимательно посмотрел на Дениску. — Ну, раз сила, обещаю не врать. Щемило в груди. Чувство вины навалилось с новой силой. Он корил себя за равнодушие к этому ребёнку, за эгоизм. А ещё — за фразу, которой когда-то уличал сводную сестру в неблагодарности за то добро, что его, Глебова семья, сделала Лере и её «братцу». Её братцу, не Глебову. Хорош ты, Глебчик, хорош… А добро-то оказалось дутым. Эта так называемая семья сделала сиротой вот этого Дениску, который доверчиво прижался к надёжному (надёжней некуда!) братскому плечу. И не дала взамен другой, любящей семьи. Да, и эта семья, семья Лобовых, отобрала у мальчишки возможность жить в любви и заботе. Когда и кто в последний раз обнимал Дениску? Это была твоя мать, а, Лобов? Нет. И это был не ты. Дружеское похлопывание по плечу от отца, пара дежурных вопросов, и всего-то… Жгло изнутри. Болело сердце. Болела душа. Всё болело. — Ну, что ты там всё думаешь, думаешь? — сквозь вихрь тяжёлых, жгучих мыслей донёсся до Глеба нетерпеливый шёпот. — Колись давай, чего это ты в окно вздумал ломиться? И от предков очкуешься. Натворил чего? — Денис отстранился и заглянул Глебу в лицо. — Только честно говори! — строго предупредил он. Глеб помолчал немного. Он не привык быть откровенным ни с кем, но в этот раз ему не хотелось в очередной раз обкрадывать Дениса — теперь уже доверием. — Я с мамой не хочу видеться, — прошептал Глеб и неуверенно добавил: — это на время, не навсегда. Я, понимаешь... поссорился я с ней. — Глебчик, ты только скажи, может, я чем подсоблю, — торопливо зашептал Денис. — Хочешь, помирю вас? Дело-то плёвое, — и Денис даже выпрямился от осознания собственной важности. — Да если б знал, что у меня такой мирильщик есть, я б уже давно к тебе обратился, — Глеб ласково взлохматил волосы брата. — Так ты это... из-за этой ссоры из дома ушёл, что ли, и употреблять начал? — осенило Дениса. — Из-за неё, проклятой, — честно прошептал Глеб. — А что за проблема, что вы так стрёмно поругались? — допытывался Денис. — Этого я не скажу тебе, брат. Не моя это тайна, и лучше не спрашивай. Денис вздохнул и сильнее прижался к брату, вбирая его тепло и силу. Обнявшись, они молчали. — А знаешь, Алка... — Денис спохватился (и это «Алка» резануло слух как явное подтверждение того, что его мать так и не стала матерью Дениске), но быстро нашёлся, — мамка твоя... Короче, каждый день слёзы проливала. Когда ты там… с друзьяками своими… тусил. А когда ты бухой вваливался, она всю ночь ходила, проверяла и всё говорила отцу: «Как бы он там не захлебнулся», — торопливо шептал мальчик. — Ты, может, зря бросил-то её после самой операции? Сто раз застукал её в твоей комнате. Знаешь, что делала? — Что? — Сидит, ревёт... А если не ревёт, то вздыхает... Тошно слушать, как вздыхает... Сын всё-таки, — со вздохом заключил Дениска, жалея Аллу. Глеб молчал. Хотелось сменить тему, но Денис продолжал защищать его мать. — А вечерами она всё отца спрашивает: «Где наш Глебушка? Почему ему так плохо с нами?» Ну, ясное дело, потом в ход идут трогательные воспоминания о Глебушкином детстве. Наслушался я про тебя, Глебчик. На всю оставшуюся жизнь хватит мне.... И всё ревёт. Сейчас реже... Даже тарелку тебе на ужин ставит.... Каждый день... Лерке не ставит, а тебе ставит. Сын всё-таки, — рассуждал шёпотом Денис. — А отец, конечно, отвечает, мол, балбес у нас сын и лоботряс, — с горечью добавил Глеб. Денис опустил голову. — Ну да, что-то в этом роде, — со вздохом признался он и добавил поспешно: — но я всегда знал, что ты хороший, Глебчик. — Спасибо за доверие. Оно дорогого стоит, — скрывая накатившие чувства, Глеб быстро поцеловал мальчика в макушку. …Они опять проговорили до глубокой ночи. Крадучись Глеб пробрался в свою комнату и так же, как в прошлый раз, лёг, не раздеваясь. Тут он только заметил, что кровать тщательно заправлена, а брошенные в угол минувшим утром грязные вещи исчезли. «Мама была здесь», — отчего-то подумал Глеб, хотя это могла быть вполне и домработница Мария Сергеевна. На душе потеплело. Он попытался уснуть. Но что-то мешало, не давало спать. Несколько раз он брал в руки сотовый и несколько раз откладывал его обратно на стол. Наконец он набрал сообщение: «Лера, спокойной ночи». Её «пока» принеслось в ответ почти в ту же минуту. Неужели ждёт? Да не может быть. Наверное, опять проблемы со сном, и вообще, она замужем, вернул себя с небес на землю Глеб и, совершенно счастливый от этого «пока», мгновенно уснул.