Живой

Сила привычки, сложившейся за последние несколько дней, подняла в шесть утра. Глеб открыл глаза — было неприятно холодно. Он лежал на чём-то ледяном. Пощупал рукой под собой — мокро. Сунул руку под девочку — тоже мокро. Ну да... ребёнок. Ночные проблемы. Невротические, разумеется. Как это они с Ниной упустили из виду? А что теперь с этим делать? В раздумии Глеб потрогал на себе мокрые джинсы и нижний край футболки, тоже мокрый. Взглянул на часы — явный дефицит времени. Придётся как-то выкручиваться. Заспанный, он вышел в кухню и вяло удивился при виде Нины. — Уже встали? — спросил он равнодушно, не глядя на хозяйку дома, и сел на небольшой диванчик напротив. — Ещё не ложилась, — ответила Нина. — А у меня приятная новость, — Глеб стукнул пальцами по столу. — Энурез! — двумя пальцами он захватил мокрую футболку. Натянул, потом отпустил. — У тебя?! — Нина даже привстала со стула. — Да ты мокрый! Глеб! — она перегнулась через стол и потрогала футболку Глеба. — Такие проблемы, — с сочувствием Нина взглянула на заспанного равнодушного Глеба. Было неловко — взрослый парень, деликатная болезнь. — Песню «Мне бы только забежать за поворот» представляет кафедра урологии, — мрачно изрёк Глеб старую студенческую шутку. — Глебушка, — Нина вдруг смутилась и отвела глаза в сторону. Пытаясь быть вежливой и скрыть смущение, она схватила со стола салфетку и без всякой цели начала складывать её в треугольник. — Ну как же так? Не ожидала, что ты... — Да не я, — усмехнулся Глеб. — Она. Кивком головы он показал в сторону комнаты. — Ааа, — Нина облегчённо засмеялась. — А я уже подумала... — Да понятно, что вы подумали, — в былые времена он не упустил бы случая разыграть Нину, но сейчас его больной организм требовал только одного — сна. — Но есть одна проблема. — Какая? — Мне не в чем идти на практику. — Да разве это проблема, Глебушка? — Нина ободряюще улыбнулась. — Машинка постирает и высушит. Сколько у нас времени? Час есть? — Нина оглянулась на часы. — Есть. Успеем. Иди мыться, — Нина подтолкнула Глеба к проходу. — Сейчас принесу полотенце. ....... Глеб вышел из ванной в женском халате. Нашёл Нинин. Белый, шёлковый. А странный видок-то... Усмехнулся, сел за стол. А и всё равно... Плевать... Он не выспался. События прошлого дня и предстоящее объяснение с отцом держали в напряжении. — Давай чайку налью, — не ожидая ответа, Нина принялась хлопотать у плиты. Глеб взял со стола и молча листал учебник по педиатрии. Потом они молча пили чай, молча собирались в больницу. Говорить было не о чем, да и не хотелось. — Да, не ожидала я от тебя такого, Глеб, — серьёзно сказала Нина, когда они, подняв и покормив девочку, выходили из квартиры. — Не поверите, сам от себя не ожидал, — мрачно отозвался Глеб, сосредоточенно расправляя на себе высушенные в машинке, но не глаженые джинсы. Ладно, в Америке джинсы вообще не гладят, вспомнил он, спускаясь по лестнице, и крепче прижал к себе безмолвного ребёнка, завёрнутого в одеяло. ***** Гордеев вернулся в ординаторскую с экстренной операции в семь утра. Больничные коридоры ещё хранили сонную тишину, хотя уже и началось движение. Отдельные пациенты, мягко шаркая войлочными подошвами больничных тапок, неслышно ходили по коридорам на сдачу крови и других биоматериалов, остальные спали. В надежде ещё подремать до прихода Семёна Степанюги Гордеев прилёг на неудобный белый диван, однако, утомлённый двухчасовой операцией, он даже не смог закрыть глаза. Промучившись в попытке заснуть, Гордеев встал и от нечего делать подошёл к окну. Он отодвинул рукой белую шторку жалюзи и совершенно равнодушным взглядом окинул двор, постепенно оживающий от прибывающих автомобилей персонала больницы и редких пациентов с дорожными сумками, спешащих на госпитализацию. Светало. Во двор въехала машина Старковой. «Одинокая баба, не спится ей», — где-то в глубине души шевельнулось чувство вины. Нина была хорошей подругой, но только подругой. Идеальная женщина, которую невозможно не любить. Почему он так и не смог полюбить Нину, Гордеев и сам не знал. Скрестив руки на груди, Гордеев наблюдал, как Старкова припарковалась и вышла из машины. Она была бледна сегодня, хотя всё так же красива. Следом въехала другая машина и встала рядом. Гордеев не поверил своим глазам, когда увидел выходящего из этой машины младшего Лобова. Вместе? В такой час? Противная, подлая мысль шевельнулась в сознании. Но он тут же удивился, когда студент достал из машины ребёнка, кажется, девочку, и понёс его на руках в здание больницы. Едва поспевая, Нина стучала каблуками рядом. Да, не то, не то, Гордеев. А ты подумал… Но что бы это значило? Гордеев шумно выдохнул воздух из ноздрей и отправился вниз к автомату, чтобы выпить хорошего кофе вместо той пережжённой дешёвой бурды, что имелась в ординаторской абдоминальной хирургии. ***** Устроив ребёнка в одноместной палате, в тихом закутке, вдали от остальных палат, Нина занялась назначениями для обследования новой пациентки отделения, а Глеб остался наедине с ребёнком. Девочка сидела, съёжившись, на кровати. Она по-прежнему безучастно смотрела прямо перед собой. Глеб украдкой рассматривал её. Навскидку лет пяти, с жидкими чёрными волосами, собранными в хвост Нининой рукой, до неприличия худая и согнутая в плечах, она казалась настолько жалкой, что было невыносимо тяжело смотреть на неё. Хотелось отвести взгляд, но он не мог. Как ни странно, было неудобно перед ребёнком. — Как тебя зовут? — ещё раз спросил Глеб, но девочка не ответила. Было неуютно наедине с этим странным больным ребёнком, но он не мог уйти. — Ложись и поспи, — как можно более мягко сказал Глеб, но девочка не шевельнулась. Тогда Глеб сам положил её на кровать и накрыл одеялом. — Спи, — ещё раз сказал он, и девочка послушно закрыла глаза. Стало легче. Глеб сел на стул у кровати и задремал. Он ждал приезда отца и был напряжён. Встречи с отцом, как правило, ничем хорошим не заканчивались. Олег Викторович всегда находил повод, за что отчитать нерадивого сына. Занимаясь привычными рабочими делами, раздражённая после пережитой тревожной ночи, Нина тоже волновалась, как пройдёт объяснение с главным. Не хотелось лезть на рожон и ссориться с начальством. Нина Алексеевна осторожничала с руководством и дорожила своим начальственным местечком. Она с радостью отправила бы ребёнка в детскую больницу, но теперь вынуждена была нести бремя опрометчивого обещания Глебу. Кто только дёрнул её за язык? Тоже, связалась с мальчишкой, ввязалась в незрелые игры в благородного спасителя, хотя никакой необходимости в этом не было, укоряла она себя. ***** — Что ты придумал?! Что за детские выходки? Глеб, сколько тебе лет?! — Олег Викторович был возмущён просьбой сына. Сына, который слоняется по ночам, не живёт дома, не учится, не работает. — Сейчас же звоню в «Скорую», и-и-и... п-пусть её забирают! — Папа, ребёнок спит. Зачем таскать его туда-сюда? — вяло возражал Глеб. — Ты знаешь, что в стрессовой ситуации человеку нужен покой. Он сидел за столом, уставившись в бронзовую лошадь, подаренную отцу кем-то из горздрава при вступлении в должность главного врача и с тех пор ставшую неизменным атрибутом интерьера кабинета главы Константиновской центральной городской больницы наряду с многочисленными кубками, коллекционными моделями автомобилей и горделивыми грамотами на стене. — Ребёнок уже в палате, — без эмоций объяснял Глеб. — В какой палате? — Олег Викторович сорвался на крик. — Кто разрешил?! — Ребёнок в терапии, Старкова лечащий врач, — монотонно повторял Глеб. — Старкова? Какая Старкова?! — не понял отец. — А, Нина Алексеевна?! Сниму с должности з-за такие проделки! — задохнулся от возмущения Олег Викторович. — Зоя! — главный успел крикнуть, прежде чем нажал на кнопку внутреннего телефона на столе. — Зоя! Немедленно вызовите Старкову из терапии! Н-немедленно! — прокричал главврач секретарше, лицо которой возникло в проёме двери спустя несколько секунд после первого произнесения имени «Зоя». — Есть! — отозвалась испуганная Зоя и побежала звонить в терапию. Олег Викторович с шумом опустился на стул. Он не мог успокоиться и сидел, нервно сложив руки на столе и обрываясь на первых же звуках в попытке сказать что-то дельное, внушительное, и тут же усмехаясь над всей этой возмутительной, с его точки зрения, ситуацией. Глеб в бессилии закрыл лицо руками и застыл на стуле. Ничего другого он и не ожидал. На что он надеялся? — Где ты ночуешь? — наконец раздражённо, но уже тише, спросил отец. — Неважно, — не отнимая рук от лица, глухо ответил сын. — Ему неважно! Домой ты не считаешь... нужным!.. Родители тебе... н-никто! Перед ними н-не отчитываешься! — Олег Викторович снова разошёлся и даже приподнялся из-за стола. — Я вот лишу тебя денег и матери запрещу спонсировать твоё это... б-безделье! — Папа, — ничего более дельного, чем «папа», он не придумал сказать, — я... Он замолчал. Разумные аргументы были исчерпаны. — Ну, х-хорошо, а зачем тебе это нужно? — отец сел, попытался взять себя в руки. — Именно тебе? Зачем ты возишься с этим ребёнком?.. Я могу позвонить в администрацию, и р-ребёнка заберут в приют. Есть специальные люди, обученные, которые з-занимаются такими проблемами, — в попытке снизить эмоциональный накал Олег Викторович заговорил уже мягче. Он был повергнут в растерянность отсутствием здравого смысла и элементарной логики в поведении хотя и нерадивого, но далеко не глупого сына и теперь пытался понять мотивацию нелепого его поступка. — Вот именно, папа, в приют. А я не хочу, чтобы её отдали в приют, — не отрывая рук от лица, сказал Глеб сквозь пальцы. Открылась дверь, и на пороге возникла Старкова. — Разрешите? Доброе утро, Олег Викторович! Она вошла, — нет, скорее, впорхнула, — тонко стуча каблуками, и лёгкий аромат её духов наполнил кабинет главного врача. Как свежий воздух, Глеб жадно вдохнул этот запах и отнял руки от лица. Уверенная деловитость Нины придала уверенности и ему. Весь вид её, ещё недавно напряжённой от волнения, излучал спокойствие и бодрую убеждённость в своей правоте. Потрясающая женщина, мелькнула мысль. А Гордеев болван, каких ещё свет не видел, усмехнулся Глеб. — Доктор Старкова, ну-ка, объясните-ка мне, на каком основании в вашем отделении находится р-ребёнок? — при виде беззаботной Старковой Олег Викторович снова закипел. — Да? Вы уже знаете? — как ни в чём не бывало Нина непринуждённо села на стул. — Ничего страшного. Небольшое переохлаждение. Наблюдалась гипотермия лёгкой степени. Симптоматика соответствующая: мышечная дрожь, слабость, побледнение кожного покрова, вялость, – Нина говорила так, словно её вызвали с обычным отчётом об обычном больном. При этом она деловито складывала в стопку разбросанные по столу бумаги. — Были проведены все необходимые лечебные мероприятия, и я со своей стороны... — Слушайте, вы меня за и-идиота пр-ринимаете, доктор Старкова?! — оборвал её криком главврач. — Я с-спрашиваю, почему в вашем отделении для взрослых находится... нес-совершеннолетний? Лицо его покрылось пятнами, он действительно чувствовал себя идиотом. Старкова непонимающе подняла брови и так, как будто разговаривала с одним из своих пациентов, успокоительно ответила: — Ничего страшного, Олег Викторович, всё уже позади. Девочка спокойная, хорошая. Я поместила её в отдельную палату, в стороне от других палат. Там ей будет удобно, вы не волнуйтесь. Ваш сын помогал мне. Хороший мальчик. Поверьте, он станет отличным врачом, — как бы между прочим подольстила Нина. Тактика Старковой гасила воинственность отца и могла спасти положение. Умная женщина — Глеб был благодарен Нине и снова вспоминал недобрым словом Гордеева. — Отец, я прошу тебя, — Глеб впился глазами в лицо отца. Олег Викторович уже почти успокоился и внутренне согласился со Старковой. Уверенность Нины, её ласково-покровительственный тон и абсолютная невозмутимость, как будто речь шла о самых обыденных вещах, усмирили и даже устыдили Олега Викторовича. Надо сказать, добрый, сострадательный человек, он вовсе не против был помочь, если требуется, но его уязвило то, что ребёнок уже помещён в стационар без предварительного согласования с ним. Главврач он, в конце концов, или нет? А Глеб… Старший Лобов вдруг подумал, что поступок сына вполне благороден, пусть и нерационален. Всё, что делал Глеб, втайне радовало старшего Лобова, лишь бы сын не напивался. Однако их отношения были так испорчены, что Олег Викторович не мог преодолеть в себе стойкого неприятия потребностей сына: стоило тому только рот открыть, а Олег Викторович уже внутренне готов был сказать «нет». Так длилось много лет. Олег Викторович пытался бороться с собой, пытался вести себя как понимающий отец, однако некая грань дозволенного уже была пересечена, и кажется, безвозвратно, и оттого эта внутренняя борьба была безуспешной. Вот и теперь Олегу Викторовичу представлялось почти невозможным признаться себе, что на самом деле он доволен сыном и что ему приятно от того, что Старкова похвалила Глеба. Сейчас он боролся со своей неприязнью ко всему, что затевалось сыном, но чувствовал, что не сможет побороть неприятия, и тогда он призвал на помощь крайнее средство, которое с некоторых пор открыл для себя как действенное — Олег Викторович вспомнил тот вечер, тот страшный вечер, когда внутри всё кричало от возможной утраты и он клял себя за годы отцовского равнодушия. Это был тот вечер, когда Ковалец не справлялась и тяжело раненный Глеб мог умереть от диссеминированного внутрисосудистого свёртывания крови, а коротко — ДВС-синдрома, и только чудо в лице Гордеева спасло сына. — Б-была не была! — главный махнул рукой. — Оставляйте! Р-разрешаю!.. Ненадолго! — с показной сердитостью в голосе добавил он. Глеб выдохнул. — Мудрое решение. Мудрое и великодушное, — улыбнулась Нина. — Нисколько в вас не сомневалась, Олег Викторович! — Да ладно! — махнул рукой старший Лобов. — Так какие лечебные мероприятия планируются? — строго спросил он, пытаясь восстановить свой порядком утраченный в этой схватке статус руководителя. Нина выпрямилась, приготовилась к обстоятельному докладу, как любил главный: — Ну, осмотр терапевта уже был. Состояние удовлетворительное. Взяты биохимия крови, общий развёрнутый анализ, моча. После профильных консультаций проведём все возможные УЗИ. Основной же планируется инфузионная терапия. По результатам анализов, разумеется. Восполним энергетические ресурсы организма, улучшим микроциркуляцию. При необходимости будем устранять метаболический ацидоз. И конечно, витамины группы В. Ответ был исчерпывающим, но Олег Викторович из какого-то ему самому не понятного упрямства продолжал сопротивляться. — Слушайте, доктор Старкова, но вы же не умеете лечить детей! — не сдавал он своих позиций. — Почему же? Я врач. Педиатрию изучала в институте, — снисходительно возразила Старкова. — Сегодня ночью освежила в памяти... Да всё будет хорошо! — Нина доверительно накрыла ладонью руку Олега Викторовича. — Не переживайте так... И печать, пожалуйста, — Нина сунула под руку главврача лист бумагу, справку о пребывании ребёнка в лечебном учреждении. — Давайте ваш документ! — Олег Викторович пробежался глазами по написанному, тряхнул головой, размашисто расписался и, прочищая горло, потянулся к сейфу. Не глядя он поставил печать. — Забирайте! — Вернётся сторицей, поверьте, Олег Викторович, — изящным движением Нина взяла справку из рук главного, дунула на неё. — А теперь, разрешите, пойду работать, — и Нина красиво и легко пошла к дверям кабинета. «Держись», — беззвучно проговорила она, тронув Глеба за плечо, и Глеб понял её по губам. Нина вышла, оставив после себя лёгкий аромат духов, от которого всё происходящее не казалось теперь таким трагически значимым, каким представлялось в самом начале разговора Олегу Викторовичу. В кабинете воцарилось молчание. — Ну, — уже спокойно, стараясь сгладить конфликт, сказал Олег Викторович, — а домой-то ты собираешься возвращаться? Мать бы пожалел. Она ещё не пришла в себя после операции, а ты вон... заставляешь её переживать за тебя... Слушай, Глеб, пора тебе уже повзрослеть, — голос отца звучал доверительно. — Папа, — сейчас Нина ушла, и Глеб снова стал называть отца папой, — я здесь, в больнице. Я трезвый, — Глеб ткнул себя кулаком в грудь. — Чего ещё надо?.. Домой вернусь. Дай время. Улыбаясь и усмехаясь одновременно, Олег Викторович, казалось, разглядывал бумаги у себя на столе. Он с удивлением отметил, и теперь обдумывал то, что в поведении и словах сына исчезли прежние расхлябанность, шутовство, паясничание. Вырос, с надеждой отметил Лобов-старший, становится мужчиной. Во избежание осложнений в отношениях Олег Викторович решил больше не настаивать на возвращении сына домой. — Вернётся он, — отец добродушно, как случалось в далёкие времена, когда один из них был молод, а другой мал, потрепал Глеба за щёку. — Иди на занятия, сынище! Глеб вышел из кабинета отца в приёмную и облегчённо выдохнул. Часы над головой секретарши Зои показывали начало десятого — занятия с Гордеевым уже начались. — Ну как? — участливо моргая, с придыханием спросила Зоя. — Отошёл? — Отошёл, — кивнул Глеб. — Но это не ваше дело. Он поднялся в терапию к Старковой. — Нина Алексеевна, — сказал он с порога, — вы меня спасли сегодня. Благодарю вас. — Ну что ты, Глебушка, это Олега Викторовича благодари, — Нина подняла голову от историй болезни и улыбнулась. — С твоим отцом несложно найти общий язык, если оказывать ему должное уважение. — Чаю? — предложила она. — Нет, я пойду, — Глеб засобирался уходить. В дверях он обернулся. — Спасибо ещё раз. — Ты не волнуйся. Я сегодня дежурю и ночью присмотрю за девочкой, — сказала ему вслед Нина. Движимый взятыми на себя добровольными обязательствами, Глеб направился в палату к девочке. Она спала, нервно вздрагивая. Глеб поправил валик из одеяла, подложенный Ниной под матрас, чтобы беспокойный ребёнок случайно не упал на пол, постоял около кровати, потом вспомнил, что должен был позвонить Рыжову. Он вышел за дверь палаты и набрал номер Рыжова. — Приветствую, старик. У нас всё нормально. Ребёнок в центральной городской под контролем главврача. Готов привезти справку. — Давай со справкой потом, — голос Кости звучал прерывисто. — Я позвоню. Он куда-то шёл, скорее, даже пробирался через лесополосу, о чём красноречиво свидетельствовал хруст веток под ногами. — Нашли мать? — поинтересовался Глеб. — Последний район осталось прочесать, и тогда край. Пока следов нет. — Так ты ещё не ложился? — Какое там… — Короче, старик, звони, — Глеб отключил телефон. .............. Навестив своего больного раньше положенного времени, Глеб, не отпрашиваясь, ушёл из больницы. Глеб не жалел о своём поступке, но тяготился странной девочкой, и оттого испытывал чувство вины перед ней, как будто в нём заключалась причина того, что её бросили. Пытаясь как-то загладить эту объективно не существующую вину, он отправился в магазин, чтобы купить девочке какую-нибудь игрушку. В магазине он растерялся. Он никогда не покупал игрушек. Озадаченный, он стоял перед высоким длинным стеллажом, пестрящим сверху до низу звериными мордами и очаровательными кукольными личиками. Он выделил взглядом медвежонка. Такой же, как и у матери на кровати, — Потапкин, из её детства. Плюшевый, с рыжиной и добрейшей мордой. Когда-то он подтрунивал над сентиментальной мамой, а она даже любовно отреставрировала своего Потапкина. Вспорола ему брюхо и меняла внутренности. После этих манипуляций Потапкин стал мягким, почти воздушным. Глеб до сих пор помнил, как, бережно вытягивая нитку из медвежьего брюха, поднималась вверх мамина рука с иглой... Нет, медведя однозначно брать. Это же классика. Глеб проверил игрушку на ощупь — мягкая, бархатистая. Или куклу? Девочки любят кукол. Он выбрал куклу посимпатичнее, блондиночку с широко распахнутыми и как будто удивлёнными голубыми глазами, которые, к тому же, умели двигаться, и взял её в руки. Холодный кусок пластмассы. Нет, не пойдёт... Глебу казалось, что замороженной девочке непременно нужно что-то тёплое, почти живое. Он трогал все игрушки подряд и никак не мог решиться сделать выбор. Он всё-таки купил плюшевого медведя, присмотренного им в самом начале, и большую тряпичную куклу с длинными ниточными волосами и мягкими руками и ногами, безвольно болтающимися при движении. — Вот, возьми, — войдя в палату, Глеб сразу же протянул девочке игрушки в надежде, что та обрадуется. Другой рукой он пристроил в углу пачку «памперсов». Девочка, хотя уже проснулась и лежала с открытыми глазами, глядя в потолок, никак не отреагировала на предложение. Тогда Глеб вложил в руки ребёнка с одной стороны медведя, с другой — куклу и тихо вышел. Занятия у Гордеева закончились, и студенты расходились по своим больным. В коридоре его догнала Катя. Это утро она провела в «Кофейном домике» одна. — Я ждала тебя в нашем месте, — обиженно сказала она. — Прости, я не смог прийти, — устало ответил Глеб. Да, было ещё утро, а Глеб уже устал — после тревожной ночи, после бурного объяснения с отцом и от того, что не знал, что делать с этим странным ребёнком, заботы о котором он зачем-то добровольно взвалил на свои плечи. Он ещё не пришёл в себя после длительного запоя. Его качало, мутило, мучило ощущение собственной никчёмности и раздражение на всё и всех. — Может, по кофейку? — предложила Катя. — Можно. Только у меня нет никаких сил тащиться на первый этаж, — нехотя согласился Глеб. — И не надо. Я уже поняла, что за кофе пойду я, — обрадовалась Катя. — Ты же любишь эксплуатировать беззащитных девушек, — Катя кокетливо повела плечами. — Пусть Погодина отдохнёт сегодня. И, утешая себя тем, что уже скоро покорённый ею Глеб будет носить для неё, единственной, кофе, Катя пошла к выходу из отделения. — Пусть отдохнёт, — прошептал Глеб, провожая взглядом новую приятельницу, и направился под лестницу. Он свернул за угол и натолкнулся на брата. — Глебчик! — Денис с разбегу уткнулся ему в грудь. — Пришёл, как обещал, — радостно сообщил мальчик. Появление брата в этих чужих, ненавистных больничных стенах растрогало Глеба. — Дениска, — в порыве Глеб обнял мальчика двумя руками и поцеловал в вихрастую макушку. Задержался губами, шумно вдохнул родной запах. Тоскуя по дому, по родным, он на секунду закрыл глаза в попытке сохранить это краткое чувство близости, но вездесущая Шостко и тут настигла его. С глупой полуулыбкой и неизменным пирожком в руке староста возникла из ниоткуда и теперь, кажется, снова собиралась воспитывать его. — Чего тебе, Шостка? Валя не собиралась воспитывать Глеба. Наоборот, остановилась поражённая тем, что Лобов может быть человеком. Но, встретившись с равнодушным холодным взглядом сокурсника, Валя испугалась, сунула в карман медицинского халата надкушенный пирожок и, по привычке скользнув по полу подошвами балеток, убежала. Стервозная эта Шостко, и с чудинкой. И что-то в ней есть. Глеб улыбнулся и снова вдохнул родной запах. Братья отошли в сторону и присели на кушетку у стены. Они обменялись новостями, а потом Глеб вкратце рассказал Денису о событиях минувшей ночи. — Диня, не посидишь с ней? А то она одна. Боязно как-то оставлять её, — попросил он Дениса. — Ты здорово меня выручишь, брат. — Нууу, — мальчик запустил пальцы в волосы. — Не айс сидеть с малявкой, но раз ты просишь… — Денису явно не хотелось возиться с ребёнком. — И брат всё-таки, — приглаживая вихры, убеждал себя мальчик. — Ладно, подежурю, — решился он. — Спасибо, Дэн, — Глеб ещё раз обнял брата. — Люблю тебя. Вдвоём они поднялись в терапию. Девочка по-прежнему лежала, зажав в обеих руках вложенные Глебом игрушки, и смотрела в потолок. — Привет ещё раз, — Глеб склонился над девочкой, но она безучастно смотрела сквозь него и не ответила. — Иди, иди, работай, дохтур! — Денис небрежно подтолкнул брата к выходу. — Мы тут без тебя сами как-нибудь разберёмся. — Я Лерке скажу, что ты здесь, — бросил Глеб, с облегчением покидая палату. Глеб направился под лестницу, где его, должно быть, ждала уже Катя. Он рассчитывал посидеть с ней вдвоём, поделиться вчерашним. Хотелось тепла — изнутри то ли от недосыпания, то ли как симптом продолжающегося похмелья била дрожь. Он нашёл Катю под лестницей. Но не только её. Вместо того чтобы разойтись по больным, тут собрались почти все студенты шестой. Тяготясь обществом, Глеб вздохнул, остановился у колонны и оглядел товарищей. Под лестницей царила сонная атмосфера. Разморённые солнечным осенним теплом, студенты дремали или думали о своём. Оглушаемая музыкой, прорывающейся из наушников, Катя не заметила появления Глеба. Она занималась ногтями. Рядом с Катей, скрестив руки на груди, дремала Лера. Опять ночь не спала, родная... Мучительно хотелось обнять Леру, но было нельзя, и Глеб, с усилием оторвав от неё взгляд, начал разглядывать остальных товарищей. Вопреки обыкновению, Новиков дремал, зажав в руках предмет особой своей гордости — электронный фонендоскоп. Он вздрагивал, просыпаясь от каждого шороха, и силой воли возвращал себя к бодрствованию, но уже через мгновение голова его бессильно падала на грудь и он снова засыпал. Он был без очков, и оттого с лица его исчезла «профессорская» маска, обнажившая нечто новое, чего Глеб раньше не замечал — следы болезненной озабоченности, даже страдания. Интересный тип. Скрытный и со скелетом в шкафу... Глеб ещё пару секунд изучал лицо Новикова, потом отвёл взгляд. Пинцет и Валя шептались у сломанного автомата, и, судя по активной жестикуляции и пунцовым Валиным щекам, яростно спорили. Странно, собираются жениться и спорят. Как жить-то будут? Не жизнь, а сплошные бои без правил... Или итальянские страсти только подогревают чувства? Капустина, устроившись на сломанной каталке, болтала ногами. Глядя на её ноги, Глеб вспомнил первый день прошлогодней практики в хирургии. Тогда Маша была обута в клетчатые тапочки с задниками, какие носят обычно деревенские бабушки. Глеб прозвал эти тапочки «машей и медведем». Сейчас на Машиных ногах были уже не «маша и медведь», а изящные балетки. Глеб едва заметно улыбнулся — вспомнился диалог на первом занятии в хирургии, когда Гордеев, раздражённый появлением неорганизованной группы беспечных студентов, грозящих одним лишь своим присутствием произвести тотальный срыв налаженной работы в отделении, строил всех и каждого в отдельности. «Вы представляете, доктор Капустина, сколько микробов на вашей шерстяной юбке?» — с уничтожающей иронией спросил тогда растерянную Капустину воинствующий Гордеев. «Юбку снять!» — остроумно вывернулся тогда из-за плеча Гордеева он, Лобов, и... прочёл немую мольбу о снисхождении в глазах несчастной Капустиной. Капустина... Глеб снова едва заметно улыбнулся и принялся рассматривать остальных. Втиснувшись между окном и стулом с безвольным телом спящего Новикова, незаметная Алька, отвернувшись от всех, стоя опять строчила в знакомой синей тетради. Изредка она прерывала нескончаемую бурную писанину и застывала в мучительной мысли с кончиком ручки во рту. Писательница... Между Катей и Лерой, как обычно шумно, сопел Фролов. Он запрокинул голову на спинку дивана, отчего из полуоткрытого его рта изредка вырывался короткий резкий храп. Тогда Николай вздрагивал, на секунду испуганно открывал глаза, но тут же закрывал их и забывался в тяжёлом сне. Фролов мог спать в любом положении, настолько он был измучен почти еженощными дежурствами на «Скорой». Но что поделать, Николай успел обзавестить семьёй, женой Маринкой и дочерью, и их нужно было кормить. Родители Фролова жили в глубинке и, по видимости, бедствовали, а тёща не давала ни копейки денег, да и ладно бы, однако эта неугомонная бойкая женщина с невиданно искренним энтузиазмом пилила зятя за малый фельдшерский заработок. Фрол не раз жаловался, что ему, без пяти минут дипломированному врачу, предлагалось алчной тёщей пойти зарабатывать то на склад, то массажистом. Не хотелось бы нарваться на такую тёщу... Хотя, Лобов, тебе не светит никакая тёща. Ты ж не женишься никогда... — Приветствую, — нарушая тишину этого сонного царства, Глеб вошёл под лестницу. На ходу он задел Новикова, и тот, грубо возвращённый к реальности, вскочил и с твёрдым намерением более не смыкать глаз стукнул кулаком по кнопке кофейного аппарата. Сломанный аппарат никак не отреагировал на столь решительное требование порции бодрящего напитка, и тогда Новиков нацепил очки и молча отправился вниз, вероятно, к исправному автомату. — Я думала, ты не придёшь, — оторвавшись, наконец, от своих ногтей, Катя заметила его. Она выдернула наушники из ушей и грациозно встала с дивана. Изящно изогнувшись, игриво подала с подоконника стаканчик с кофе. — Прошу. — Благодарю вас, мадмуазель, — в тон ей ответил Глеб и, потеснив Альку, присел на новиковский стул, украдкой наблюдая, как Лера, очнувшись от дремоты, поправляет волосы в причёске. — Доброе утро, Глеб, — они встретились глазами, и Лера улыбнулась ему. — Доброе, сестрёнка, — он с удивлением отметил, что нисколько не смутился Леры. Он настолько устал, что сейчас любовные переживания отошли на второй план. — Ты не пришёл на занятие, — Лера укоризненно смотрела на брата. — Занят был, — коротко ответил Глеб. — Глеб, сколько я буду отмазывать тебя в деканате? — Валя бросила выяснять отношения с Рудаковским и решила-таки провести воспитательную беседу. Воспитательные беседы были её прямой обязанностью. По крайней мере, Валя так считала. — Валентина, не начинай, — поморщившись, Глеб отмахнулся и в знак протеста шумно отхлебнул из стаканчика, обжегшись кофе. — Ну так как, — мужественно проглотив кипяток и едва сдержавшись, чтобы не сделать при этом страдальческое лицо, он взглянул на Леру, — поговорила с Гордеевым, чтобы забрать Дениску на выходные? — Да, мы с Сашей завтра заедем, заберём. Дениска знает, — Лера одарила его своей фирменной полуулыбкой. — Кстати о Денисе... Твой братишка в терапии. Можешь к нему подняться, — заметил Глеб, пытаясь стоически пережить ощутимое жжение во рту. — Что случилось, Глеб?! — Лера резко встала с дивана и требовательно нависла над Глебом. Глеб поспешно взял её за руку. — Всё нормально, сестричка. Не так выразился, — он ругнул себя: когда речь шла об угрозе здоровью брата, у Лерки могла начаться бурная истерика. — Наш драгоценный братец подрабатывает больничной сиделкой. Пойдём, расскажу. Сопровождаемый разочарованным взглядом Кати, Глеб повёл Леру в коридор и коротко рассказал обо всём, что произошло с ним за последние сутки. Бросив ожидаемо уничтожающее «это безответственно, но ничего другого я и не ожидала», Лера обиженно ушла к Денису. Пока Лера торопливо поднималась, почти бежала, по лестнице, Глеб, любуясь, смотрел ей вслед, а потом вернулся к Кате. — Какие планы у нас после обеда? — спросила Катя, обиженно подпиливая ногти. — Надо отдать справку от Старковой. О ребёнке, — тихо, чтобы не слышали остальные, ответил Глеб. — Так, говоришь, наш балерун твой приятель? — он вспомнил Рыжова и тихо засмеялся. — Кто? Костя?.. Да, Костя был единственным мальчиком в балетной группе, — ответила Катя, не отрываясь от ногтей. — Я же давно, ещё со школьных времён, занимаюсь балетом. Любительский платный уровень, но для нашего захолустья пойдёт... Всё лучше, чем валяться на диване и наедать бока… С тех пор и Костю знаю. Только он потом в балетное училище ушёл, — Катя помолчала, вероятно, вспоминая прежние времена. — А вчера я удивилась. Он был миниатюрный, изящный, а теперь такой шкаф стал, — пилочка в руках Кати противно вжикнула, отчего Глеба передёрнуло. — А ты, говоришь, учился с ним в одном классе? — спросила Катя. — Учился, — спасаясь от назойливо-раздражающего звука пилочки, Глеб отодвинулся от Кати. — Но мы тогда не общались. Он был весь в искусстве, а я раздолбаем. Глеб улыбнулся, отчего-то вспоминая уроки физкультуры, когда можно было выпустить пар, орать и со всего маху безнаказанно запустить мячом в тихого интеллигентного одноклассника, зная, что учитель не отреагирует на эту выходку. — А что такое поисково-спасательный отряд, не знаешь? — спросила Катя. — Точно не знаю. Что-то волонтёрское. Грибников спасают, детей потерявшихся, — ответил Глеб, аккуратно вставая с дивана. По привычке хотелось куражиться. Куражом нужно было унять не оставляющее его раздражение. Он незаметно приблизился к Альке, которая, держа тетрадь на весу, быстро писала. — Алевтина, что ты там всё кропаешь? — вкрадчиво, предвкушая Алькин испуг, тихо, в самое ухо, спросил Глеб. Алька вздрогнула от неожиданности и резко захлопнула тетрадь, предварительно черкнув ручкой испуганную жирную полосу в пол-листа. Глеб засмеялся. — Не смей обижать мою подругу, — лениво проронила Катя, наблюдавшая эту сцену. — Лобов! — староста всегда была на страже порядка в группе, даже когда любезничала с Пинцетом. — Ты это брось! Приставать к Погоде! За неё, между прочим, коллектив заступиться может! — староста обвела требовательным взглядом присутствующих, но никто из студентов не поддержал Валин энтузиазм отстаивать Алькину честь. Удовлетворённый и одновременно недовольный собой, Глеб засмеялся и, бросив Кате «до встречи», отправился в терапию проведать свою подопечную и Дениску. Он удивился, когда обнаружил в палате ещё и Алькович. Лера, Денис и Вика — все они обступили безучастную девочку и пытались её развлекать. — Лиза, смотри, что у меня тут есть, — Денис показывал девочке телефон в надежде заинтересовать её игрой с участием какого-то зверья. Вика гладила девочку по спине. Лера водила куклой перед лицом девочки: — Лиза, какая куколка! Чмок, чмок, — и Лера, изображая поцелуй, прикладывала куклу к щеке девочки. Глеб улыбнулся в пороге — теперь в палате было весело. Палата ожила. Ушло напряжение. — Откуда эти игрушки? — улыбающаяся, Лера повернулась к нему. Порозовела, ямочки вот на щеках... Родная... — Они с ней были в парке? Новые... — Не знаю. Наверное, кто-то из сестёр принёс, — соврал Глеб. Не хотелось, чтобы знали... Про куклу, и про медведя. Трудно было выйти из роли равнодушного папиного сынка, которому, по определению Шостко, «всё до лампочки». — А подгузники откуда? — казалось, своим пытливым взглядом Лера видит его насквозь. Дотошная... Строгая... Ух! За это он её и любит... Любил, поправился он. Чужая жена — не смей даже думать. Навсегда чужая... Едва заметно усмехнулся. — Почему Лиза? — спросил Глеб, припоминая, что девочку только что называли Лизой. — Я назвал. Нравится? Должно же быть у человека имя. Без него никак, — авторитетно, нарочитым баском, ответил Денис, обнимаясь с Глебом. — Ну, а имя, конечно, не случайно выбрано? — тихо, на ухо, спросил мальчика Глеб. — Уж не муза ли твоя? Колись. — Что за дичь, Глебчик! — смущённо отталкивая брата, засмеялся Денис. — Потом потолкуем. — Ну, Лиза так Лиза, — согласился Глеб. — Лер, — позвал он сестру в сторону, — вы тут по больнице не трепитесь, и особенно нашим не надо говорить, — предупредил он. — Понимаешь, отец её нелегально взял в стационар. На самом деле не хотелось, чтобы о его участии в этой истории узнали товарищи. Он испытывал неловкость от своего поступка — в роли равнодушного мажора было проще жить. — Конечно, Глеб, — Лера ласково взяла его за руку. — Какой же ты у меня… Я тебя только-только открываю. — Ой ли? — Глеб сразу закрылся и занервничал. Эти личные разговоры, возможно, потому что во время их создавалась иллюзия близости и душевного родства, каждый раз заставляли его переживать мучительные всплески яростной любви. Но он твёрдо решил вырвать с корнем болезненные надежды и чувства. Она замужем. За-мужем. Точка поставлена. И всё же… Её «у меня» пело в душе. ***** Он не стал ждать звонка от Рыжова и позвонил сам. Тот как раз освободился, и Глеб предложил однокласснику встретиться в «Кофейном домике». Близилось время обеда. Глеб ехал на встречу и теперь сожалел о том, что позвал Рыжова пообедать. Он не представлял, о чём они будут говорить. В школе они не общались, и теперь он напряжённо вспоминал всё, что знал о Рыжове. Костя был из обеспеченной семьи. Дед его имел своё дело, отец-профессор преподавал в университете и, по слухам, писал честолюбивым бизнесменам диссертации, разумеется, за немалые деньги. Мать Рыжова, кажется, принадлежала миру искусства. В классе Костю притравливали. Он был слишком изнежен, слишком чувствителен, слишком интеллигентен для шумных тинейджеров. К тому же, и это было решающим обстоятельством, он был хлюпиком и занимался балетом. Балет, в представлении беспечных и боевых подростков класса, считался позорным занятием, и потому вся мужская половина единодушно отвергала Рыжова, считая своим долгом ставить женоподобного интеллигентного хлюпика на место. Девчонки тоже не смотрели на Костю, считая того пустым местом, — им нравились парни более мужественные, «бруталы», как они назвали их между собой. Разумеется, в те годы Глеб причислял себя к этим самым «бруталам». Сейчас он улыбнулся своей наивности. Проезжая по узким улочкам, Глеб вспомнил, как мальчишки не раз жестоко подшучивали над Рыжовым — обстреливали из водного пистолета, крали тетради с домашней работой. Дождавшись, когда в спортивной раздевалке Костя, переодевая футболку, бросал её на лавку, крали вещи и бросали их где-нибудь за школой, а Костя оставался полураздетым. Особенно забавным считалось на уроках физкультуры зарядить Рыжову со всей силы мячом, оставив на лице «балеруна» очаровательный синяк, или в запале орать во всю глотку физруку: «Уберите этого безрукого с поля!» Развлекались, в общем. Конечно же, непосредственным участником этих шуточек был и Глеб. Но разве они, мальчишки, тогда понимали, что нельзя унижать других людей? И если бы их кто-нибудь остановил... Но все одиннадцать лет учителя и родители были слепы, а Рыжов нем, как рыба. Вчерашний Рыжов был уже не тот балетный хлюпик, которого Глеб помнил из школьных лет. И что-то же произошло, что так изменило Рыжова. Быть может, именно об этом и хотел спросить Глеб бывшего одноклассника, когда назначил ему встречу в кофейне. — Приветствую, старик, — преодолевая некоторое смущение, вызванное воспоминаниями о злых шуточках, которыми он преследовал Костю, с нарочитой небрежностью поздоровался Глеб, одновременно жестом показывая молоденькой официантке, что можно нести заказанный обед. — Здорово, — Костя выглядел усталым. — Нашли? — спросил Глеб. Костя отрицательно качнул головой. — Справка, — протянул бумагу Глеб. — Хорошо, — не читая, Костя свернул справку вчетверо и сунул в карман истрёпанной кожаной куртки. Повисло молчание, неловкость которого, к счастью, сумела сгладить симпатичная официантка, тем что слишком тщательно расставляла тарелки. — Старик, ты вообще чем сейчас занимаешься? — Глеб нашёл, наконец, подходящий вопрос. — Техник на аэродроме. Вертолёты обслуживаю, — Костя устало взялся за еду. — Как так? Ведь тебе прочили балетную карьеру! — не понятно, зачем Глеб сказал это. — Да вот так, — коротко ответил Костя, не отрываясь от тарелки. Казалось, Рыжову было наплевать на приличия. Жизнь (да и какая жизнь? всего-то три года) изменила бывшего одноклассника. Теперь они поменялись ролями. Рыжов стал увереннее, и пожалуй, увереннее всех вместе взятых «бруталов» их класса. Это понравилось Глебу. — Так ты не танцуешь сейчас? Бросил, как я понял? — переспросил он. — Катерина сказала, ты в училище учился. — Бросил, — Костя разделался с первым и принялся за второе. — Это правильно, что бросил, — отчего-то удовлетворённо похвалил его Глеб. — Не мужское это дело — ногами дрыгать на сцене. Но почему бросил? Костя помолчал, медленно дожёвывая кусок. Судя по выражению его лицу, сомневался, стоит ли доверять столь личные вещи совершенно чужому человеку, пусть даже и бывшему однокласснику. Сомнения Рыжова были ожидаемы. Но отчего-то остро хотелось — знать, и Глеб напряжённо ждал. Прошло немало времени, прежде чем Костя оторвался от тарелки и посмотрел на Глеба. Их взгляды встретились — оценивающий Кости и ожидающий Глеба. Костя усмехнулся. — Да надоело ногами дрыгать, ты правильно подметил, — сказал он. — Всю жизнь одни насмешки. Думаешь, мне самому нравилось это занятие? Мама с папой за меня всё решали. Знакомо, ой как знакомо... — В одно утро встал и просто забил... Не пошёл на занятия, — продолжал Костя. — Ничего я делать не умел, поэтому вернулся в Константиновск и устроился помощником техника на аэродроме. Потом на техника выучился. Вертолётную технику обслуживаю. Там же, на вертолётке, познакомился с парнем, и тот привёл меня в поисково-спасательный отряд. Побегал с ними неофициально, потом закончил курсы при МЧС. Сначала был координатором, теперь я пилот в аэромоторной группе. Вот, вертолёт себе прикупил, — улыбнулся он. Глеб присвистнул. — Ничего себе! А родители как? — спросил он. — Смирились, — Костя небрежно повёл плечами. — Куда они денутся? — Слёзы, наверное, были.. — Ууу, и не только слёзы... И сердце, и нервы... — Костя невесело улыбнулся. — Хотел даже вернуться в балет, жаль было их. Потом подумал — это моя жизнь. Глеб не ответил, и некоторое время они сидели молча. Это моя жизнь... Моя... Да, всё верно, только у него, у Глеба Лобова, не хватило духу в своё время сказать это себе. И родителям. Он всегда был безвольной куклой. Пыжился, строил из себя кого-то. А на деле — слабак и трус... И удобно-то как. За неудачи винить отца с матерью. Клясть отца за то, что засунул его в мед и при этом требовать «позвонить кому следует», чтобы вписали в зачётку нужную цифру... И это удобно, ой как удобно — плыть по течению. Потому что можно ничего не делать, отговариваясь тем, что его заставили жить не своей жизнью. А вот у Рыжова хватило воли взять ответственность за свою жизнь, хватило. Вот тебе и хлюпик... — Кто спонсирует ваш отряд? — спросил Глеб. Вдруг захотелось больше узнать об этой известной лишь понаслышке и окутанной ореолом романтического героизма структуре — поисково-спасательном отряде. — Никто, — Костя снова усиленно заработал вилкой. — Все спецсредства за свой счёт, вертолёты — частные. — То есть банкет за ваш счёт? — переспросил Глеб. — В какую сумму обходится один полёт? — За наш, конечно же, — кивнул Рыжов. — А полёт примерно четыреста пятьдесят долларов час. Длится обычно не меньше двух часов. Вот и считай... Ещё техобслуживание. На моём «Робинсоне» некоторые детали тридцать тысяч стоят, а менять надо регулярно. Техобслуживание каждые пятьдесят часов полёта. Это всё-таки небо… — То есть тридцать тысяч рублей и полёт не меньше девятисот долларов... — считал Глеб, — это сколько же выходит-то... — Долларов, не рублей, — устало улыбнулся Костя. — Тридцать тысяч долларов. Глеб присвистнул. — Ничего себе! И что за публика к вам обращается? — В основном частные лица, — Костя отхлебнул кофе. — Полицейские обращаются. Работой завалены, а материальных ресурсов не хватает. А у нас вездеходы, внедорожники, рация, навигация, кинологи. Даже лошади есть. Ага, — с неожиданной улыбкой добавил он в ответ на удивление на лице Глеба. — В холодное время в ночном лесу счёт идёт даже не на часы, а на минуты. У нас больше возможностей оперативно сработать. — И зарплату не требуете, — подсказал Глеб. — Так свою ещё вкладываем, — улыбнулся Костя. — Кого ищете? — Глеб принялся раскручивать ложку между пальцев. — Стариков, детей... Грибников... Подростки бегут... Пропавшую женщину вот вчера искали. Сейчас горячее время — грибники пропадают. По два-три человека в день ищем. — Всех находите? — ложка в пальцах Глеба начала описывать бешеные круги. Он вдруг занервничал — люди занимаются настоящим делом, а он бездельничает. — В прошлом месяце четырёх потеряли. Не успели, ночью замёрзли, — вздохнул Костя. — Костя, зачем тебе это всё надо, а? — задал главный вопрос Глеб. Костя улыбнулся в стол. Промолчал, допивая кофе. Обкусывая губы изнутри, Глеб наблюдал, как Рыжов медленно пьёт, и ему казалось, что этот кофе в маленьком бокале не закончится никогда. Наконец Костя закончил и поставил бокал на стол. Он откинулся на спинку стула и впервые открыто посмотрел Глебу в глаза: — Человеком я себя почувствовал, Глеб. Уважать себя стал. И не потому что в торец теперь могу двинуть, а потому что могу помочь кому-то, — он подался вперёд, ближе к Глебу. — Не могу я спокойно спать, когда другим плохо. Денег много, а удовольствия от этого нет. Не знаю, понимаешь ты? Ещё бы Глеб не понимал... Он сам в последние два дня снова думал о смысле жизни. Ночные клубы, беззаботные друзья, выпивка, доступные девицы — всё это в один миг перестало интересовать его, казалось бессмысленным. Единственное, что он сейчас знал — счастье это когда кто-то счастлив, и прежде всего тот, кого ты любишь. Да вот хотя бы Дениска. Радуется его появлению, как чуду какому-то. Глаза вот светятся у мальчишки, щемится поближе, тепла добирает. В моменты встреч с братом счастлив был сам и Глеб. — Так что? — переспросил Костя. — Я понимаю, старик. Отлично понимаю. Сам такой в последнее время, — Глеб ощупал пальцами согнутую в кольцо гибкую ложку и взялся раскручивать её обратно. — Я заметил... Не ожидал от тебя... поступка, — Костя неожиданно тепло улыбнулся. — Предельно откровенно, — Глеб бросил ложку и закурил. — Помнишь меня садистом... — Не садистом, но... Улыбаясь, Костя почесал в затылке и не стал продолжать фразу. Вероятно, не смог подобрать деликатных слов. — Всё меняется, — Глеб глубоко затянулся. Выдохнул в сторону. — И даже такие раздолбаи, как я. Костя, кажется, удивился. Застыл, оценивающе разглядывая его. — И даже такие хлюпики, как ты, — Глеб нервно засмеялся. — Ааа, точно... Костя тоже засмеялся. — Возьмёшь? — серьёзно спросил Глеб, резко обрывая смех. — Возьму. Завтра, — без раздумий согласился Рыжов. — У меня дневное. Ночью, если человек в лесу без огня и телефона, вертолёту делать нечего... Кстати, ты можешь быть нам полезен. Ты же врач, — Костя впервые с интересом взглянул на Глеба. Врач... Резануло слух. Какой он врач-то?! Он не просто не любил медицину, он ещё ничего и не знал. Но Глеб промолчал. — Сможешь? — спросил Костя. — Смогу, — коротко ответил Глеб. Расплатившись, Костя ушёл домой отсыпаться, а Глеб остался в кофейне. Находясь под впечатлением разговора, он бесцельно смотрел в окно. Он впервые, лицом к лицу, столкнулся с людьми, и довольно состоятельными, которые бескорыстно тратят свои деньги и время на спасение человеческих жизней, не размениваясь на бессмысленные удовольствия. А Рыжов-то настоящий, не то что он, Лобов. Выходит, что прав отец-то, — разгильдяй и пьяница... И Гордеев прав... Глядя в окно, Глеб старательно обкусывал губы изнутри. Взгляд его упал на собор. Перед входом в поклоне согнулась девушка. На мгновение Глебу показалось, что это была Погодина. Детская серо-розовая куртка, погодинская, запоминающаяся. И кажется, её бесподобно-гламурные ботинки и видавшая виды коричневая сумка, которая при деликатном рассмотрении вполне сойдёт за винтажную. Да нет, не может быть... Глеб улыбнулся нелепому предположению, но всё же принялся ждать, когда девушка пойдёт обратно. Он посмотрел на часы — как раз перерыв. Лекции в институте начнутся только в три. Глеб выпил две чашки кофе, прежде чем девушка в серо-розовой куртке снова показалась в дверях храма. Да, он не ошибся, это была Погодина. Кто бы мог подумать — Алька. Глеб смотрел, как Алька три раза медленно перекрестилась, чередую крестное знамение с поклонами. Было странно наблюдать эту картину. Глеб попытался представить на Алькином месте Катю или Леру, и не смог. Глядя, как Алька торопливо удаляется по аллее, Глеб тоже засобирался. Однако он не пошёл в институт, а вернулся в больницу. Чувство долга толкало его в ненавистные стены. Он ощущал себя обязанным этой девочке, которую он буквально навязал Нине. Лиза (Глеб пытался приучить себя так её называть, должно же быть у человека имя) спала. Глеб недолго постоял в дверях, наблюдая, как девочка вздрагивает во сне, потом зашёл к Старковой. — Глебушка! Ты ещё здесь? — удивилась Нина, мельком взглянув на него. Она писала у себя за столом. Не отвечая, Глеб сел на диван. Молчал. О чём было говорить? О том, для чего он притащил ребёнка? И что теперь с ним делать? Особенно если он уже не может отказаться от него. — Глеб, ты не волнуйся. Иди домой. Я присмотрю за девочкой, — деловито сказала Нина, не отрываясь от своих бумаг. — Почему она не разговаривает? Почему реакция слабовыраженная? — спросил Глеб. — Её осмотрел психиатр? — Филюрин? Филюрин смотрел, — Нина отложила бумаги в сторону. Взяла другие из большой стопки на столе. — Предполагает, что это обычный шок и при благоприятных обстоятельствах все нарушенные функции будут быстро восстановлены. — Вы сказали про ночные проблемы? — Сказала. Филюрин просил понаблюдать. Не волнуйся так. — Хорошо, — Глеб безучастно смотрел в пол. Мутило. Мучили слабость и ломота во всём теле. Он вспомнил о Лере. — Долго наши тут были? — В два ушли на занятия, но Алькович обещала забежать после лекций и посидеть с девочкой. — С Лизой, — уточнил Глеб. — С Лизой. Пусть будет Лиза, — согласилась Нина. — Её мать так и не нашли, — зачем-то сказал Глеб. — И уже не найдут. Скорее всего, девочку бросили. Судя по её запущенной осанке и заторможенности, могу предположить, что мать просто избавилась от неё, — заметила Нина, заполняя очередную историю болезни. — Неужели так бывает? — задумчиво спросил Глеб. — Бывает, Глебушка, всё бывает, — деловито ответила Нина. — У вас нет ничего об оказании первой медицинской помощи? — попросил Глеб. — Если есть, дайте алгоритмы. Нина порылась в столе и извлекла оттуда тонкую книжку. — Вот... Зачем тебе? — Для общего развития, — уклончиво ответил Глеб и взял книгу из Нининых рук. — Я пойду тогда, — он встал. — Иди, иди, не переживай, — кивнула головой Нина. — Я и сегодня, и завтра дежурю. Я женщина свободная, — Нина грустно улыбнулась, — вот семейных и освобождаю. Пусть побудут с мужьями, с детишками. Голос Нины звучал так тоскливо и сама она за столом казалась такой одинокой, потерянной, что стало не по себе. Захотелось поддержать. — Всё будет у того, кто умеет ждать, — выдернул он из памяти красивую фразу какого-то литературного гения. — А вы умеете ждать, — склонившись над столом, Глеб сжал Нинину руку. — Всё будет хорошо. Обещаю. Твоими бы устами, Глеб, твоими бы устами… Бросив карандаш, Нина сидела, задумавшись. На душе вдруг стало легко, хорошо. Спокойно. Глеб сказал: всё будет. Почему-то Нина верила ему. Отчаявшаяся обрести счастье, такое же, как у всех вокруг, она ещё сильнее, чем в детстве, верила в сказки. ***** Эту ночь Глеб провёл в родительском доме. Он проник в комнату Дениса через окно, и они снова говорили и не могли наговориться. Потом крадучись Глеб пробрался в свою комнату. Уставший, он бросился на кровать, в чём был, и начал уже засыпать, как вдруг вспомнил, что не написал Лере. С трудом вырывая из сна измученное сознание, он сел и включил телефон — двенадцать пропущенных от Кати. Не слабо. А как же это он так пропустил-то? Ну да, он же сам поставил телефон на беззвучку, когда заходил к спящей Лизе. Для звонка было позднее время, поэтому Глеб написал сообщение «Встретимся завтра. Позвоню. Спи, котёнок». Катя ответила тут же и резко: «Ты предатель». «Исправлюсь», — пообещал Глеб. Катя промолчала. «Сестричка, доброй ночи». Её нежное «Братик мой…» пришло в ответ в ту же минуту. Сжав в руке телефон и с этим «братик мой» в сознании, Глеб уснул мгновенно, потому что сегодня он прожил важный и трудный день. Впрочем, теперь, после возвращения из длительного запоя к нормальной жизни, каждый день его был ступенькой, ведущей вверх.