Живой

Эту ночь Нина по обыкновению провела в терапевтическом отделении в больнице. После расставания с Гордеевым она редко появлялась дома. Тишина давила на неё. Дома Нина острее чувствовала одиночество. Та ночь, когда Глеб устроил переполох в её размеренной тоскливо-одинокой жизни, была исключением. В ту ночь измученная ночной работой Нина решила выспаться и отправилась домой. И вот результат — Нина сидит у постели спящей девочки Лизы. Она врач, но при этом совершенно не знает, что делать с ребёнком. Нина в сотый раз ругает себя за то, что ответила на телефонный звонок младшего Лобова. Тяготясь новой ролью сиделки, Нина сокрушается, что теперь вынуждена расплачиваться за участие в благородном ребячестве самонадеянного мальчишки. Присутствие девочки угнетало Нину. Нет, она и раньше помогала Гордееву — забирала «полечить» витаминками истеричных особ, нашедших у себя кучу надуманных болячек и не желавших покидать стены учреждения, устраивала на зиму бездомных, выхаживала их. Но ребёнок — другое дело. Его не оставишь в палате и не уйдёшь по своим делам. С ним нужно разговаривать, играть, причёсывать, наконец. Нина мечтала о семье, но при этом ей трудно было изменить сложившийся образ жизни одинокой женщины. Минувшую ночь Нина провела в палате Лизы. ***** Сегодня Глеб спал дольше обычного. Он проснулся от звяканья посуды в кухне. Тонкий, едва уловимый аромат чего-то из духовки проникал через дверь. Замерев, Глеб гадал, что мама готовит на завтрак. Он всегда любил субботнее утро, когда семья не спеша собиралась за утренним чаем. Глеб сладостно потянулся и тут обнаружил, что лежит на кровати в одежде. Вместе с этим открытием пришло осознание, что сейчас ему не выйти в кухню к матери и не обнять её, не сесть за стол и, потирая от удовольствия руки, не ухватить озорно за спиной матери какой-нибудь аппетитный кусок. Очарование субботнего утра исчезло. Глеб рывком сел и посмотрел на часы — восемь. Он тихо проскользнул в собственную ванную комнату и начал быстро приводить себя в порядок. Смывая со щётки зубную пасту, увидел, как засветился экран телефона — Рыжов. Принимая звонок, Глеб похвалил себя за то, что догадался поставить телефон на беззвучный режим. — Не передумал? — спросил Костя без предисловий. — Нет, — второпях Глеб сглотнул зубную пасту. — Тогда через полчаса на вертолётной площадке. Аэродром знаешь где? — Буду, — коротко ответил Глеб и отключился. Он наспех собрался и, дождавшись, когда мать, встав к кухонной раковине, включит воду, проскочил через гостиную на улицу. Он прикрыл входную дверь и на секунду прислонился к стене дома — унизительно. Протолкнул внутрь подступивший к горлу ком, сделал два коротких выдоха. Унизительно прятаться в собственном доме. Но как быть? …Костя был уже на аэродроме. Он копался во внутренностях вертолёта, проверяя готовность белого винтокрылого красавца к полёту. Утренний туман висел в воздухе, тянуло зябкой сыростью. Скидывая с себя дрожь, Глеб энергично повёл плечами, в очередной раз удивлённо отметил — суббота, нормальные люди спят, а эти… — Жди там, — Костя махнул рукой в сторону небольшого крытого здания, напоминающего ангар, со стеклянными стенами, дающими большой обзор изнутри помещения. Глеб направился к ангару, оказавшемуся импровизированным пунктом управления вертолётным подразделением поисково-спасательного отряда «Сокол». Внутри уже находился знакомый Глебу Мишаня, которого он видел в тот вечер в парке около девочки. Мишаня настраивал рацию. Поздоровавшись, Глеб сел на единственный тут облезлый стул и, вжав голову в плечи, принялся торопливо просматривать брошюру с алгоритмами первичной врачебной помощи, взятую накануне у Старковой. Ещё бы, ведь он — врач! Врач, который не знает ничего… А вот несуразный Пинцет когда-то спас прохожего, умудрившись сделать торакоцентез иглой для футбольного мяча. И опять, в очередной раз, отвлёкшись от чтения, Глеб задал себе вопрос: что он делает в медицинском? Он просто бездарно тратит свою жизнь. И Гордеев, и Новиков правы — врачом-то он не будет. А кем он будет? Ну, пройдут студенческие годы, получит он диплом — и что? Он пересел на любимого конька: пытаясь оправдаться за формальное обучение в институте, Глеб напомнил себе, что хотел пойти в экономический, а родители засунули его в мед. Но память не дала жалеть себя — а как же Лера? Она вот мечтала стать художником, но ради Дениски отказалась от мечты. Однако вынужденное пребывание в медицинском вузе не мешает ей отлично учиться. Гордеев даже доверяет ей сложные случаи. Значит, дело не в том, любишь ли ты свою профессию. Наверное, дело в самом человеке — стоящий человек делает хорошо то, чем он в данный момент занимается. Его защита самого себя развалилась, и потому, дав отвод внутреннему адвокату, Глеб снова взялся за изучение пособия. — Стартуем! — позвонил на пункт Костя. На ходу застёгивая пальто, Глеб вслед за Мишаней побежал к вертолёту и не успел опомниться, как они оказались в воздухе — Костя за штурвалом, Мишаня с рацией и он, Глеб, с книгой в руках. Глеб посмотрел на брошюру и, свернув трубочкой, торопливо сунул её в карман. — Быстро мы, однако, — заметил он. — Вертолёт должен быть готов к немедленному вылету, это часть работы, — ответил Костя. Сегодня он был собран и сосредоточен. — Куда мы? — спросил Глеб. — В Западном лесу потерялся дед с двумя внуками, — ответил Костя. — Пацанам десять и семь. Ситуация идеальная, так что отработаем быстро. Только вот не уверен, спасём ли деда. Восемьдесят четыре, — пояснил он, едва взглянув на Глеба. — Позавчера, часа в два дня, пошли за грибами, заблудились. Кто вообще додумался доверить детей дряхлому старику?.. Получается, что в лесу они пробыли почти двое суток, — рассуждал он. — То есть две ночи. Это главное. Самое страшное для пропавших время — ночь. Можно замёрзнуть. — А связь с ними? Есть? — спросил Глеб. — Я же говорю, сегодня идеальный случай, — Костя был даже доволен. — У пацанов у каждого по сотовому. Правда, за время переговоров с родственниками они почти посадили их. Плохо, когда телефон сел. Знаешь, что меня удивляет? — Костя опять быстро взглянул на Глеба. — То, что почти никто из грибников не выходит с полностью заряженным телефоном. Все как будто прогуляться в соседний двор идут. Спичек почти ни у кого нет. Одежды яркой — тоже. Все как один — в камуфляже, а с воздуха его попробуй разгляди. Рация Мишани загудела. Звонил кто-то из родственников пропавших. — Прекратите названивать детям. Вы им телефоны посадите, — сердито сказал по рации Мишаня. Потом он набрал одного из мальчишек, вероятно, постарше. — Парень, отключите один из телефонов. Совсем отключите, — Мишаня чётко и быстро инструктировал мальчика. — Поставь свой телефон в режим энергосбережения, отключи все приложения. На звонки родных не отвечай. В зоне неуверенного приёма телефон быстро разряжается. Понял? Как дедушка? — Дедушка упал и лежит... Мне кажется, у него сердце, — ответил мальчик и хотел ещё что-то добавить, но Мишаня не дал ему сказать. — Стойте на месте и ждите моего звонка, — Мишаня отключился. Они летели уже минут десять. Глеб глянул вниз. Огромный лес пугающей чернотой раскинулся под ними. Каково этим пацанам сейчас там, да ещё и с умирающим дедом? — Как они решились пойти туда? Такой огромный лес, — не удержался он. — Поверь, это обстоятельство никого не останавливает, — улыбнулся Костя. — Грибники думают, что знают лес как свои пять пальцев... А мы в этом лесу четырёх в прошлом месяце оставили, не успели, — с горечью добавил он. — В данном случае больше поражает легкомыслие родителей пацанов... Отпустить их в лес со стариком, — помолчав, продолжал Костя. — Однако, Костян, сейчас нам это на руку, — вмешался Мишаня. — Дед не даёт пацанам возможности уйти и заблудиться окончательно. — Это точно, — ответил Костя. — Примечательно, что у парней телефоны два дня держатся, и это на интенсивных звонках, — заметил Глеб. — Видать, парни простые. Они из совхоза. Навороченные телефоны быстро разряжаются. А у них, наверное, дешёвые трубки, может, ещё и кнопочные. Такие зарядку по две недели держат, пока новые, — ответил Мишаня. Глеб ещё раз выглянул вниз — ничего представляющего интерес. Он откинулся на спинку кресла и начал думать. А подумать нужно было — собрать воедино всё, что он знал о переохлаждении и о сердечных приступах. В голове была пустота. Сейчас ему казалось, что он ничего не знает. Вообще ничего, как будто не он протирал штаны три курса в медицинском. Однако, собравшись, он всё-таки начал вспоминать. Переохлаждение, или гипотермия, бывает трёх степеней — лёгкой, умеренной и тяжёлой. При лёгкой наблюдается незначительное расстройство речи, при умеренной — уже спутанность сознания и галлюцинации. Что происходит с организмом, попавшим в экстремально низкие температурные условия? Ну например, вот как было с тем легендарным грузчиком, история которого стала наглядным пособием по выживанию во всех медицинских вузах страны. Этого грузчика по чьей-то халатности заперли в рефрижераторе, но он не растерялся и всю ночь как заведённый перекладывал ящики с одного места на другое. Он выжил. А если бы сел или заснул? Если бы сел, то сценарий развивался бы совершенно иначе. Итак, грузчик сидит в морозильной камере. Температура его тела достигает нормального показателя 36,6 градусов и начинает снижаться примерно на градус в час. И это при условии активного движения. 36 градусов — и вот уже рецепторы посылают сигнал SOS в мозг. Гипоталамус, участок мозга размером с горошину, даёт команду капиллярам на поверхности тела сузиться. Первыми начинают замерзать конечности. После 35 градусов организм входит в зону переохлаждения. Начинает ощутимо подтряхивать — это мышцы сжимаются сильнее и чаще, чтобы придать телу больше тепла. Ферменты мозга работают менее активно, из-за чего человек перестает ясно мыслить. С каждым потерянным градусом температуры тела уровень метаболизма (обмена веществ в организме) падает на 3-5%. После отметки в 34 градуса рассудок покидает человека. Ниже 33 градусов наступает состояние апатии, при 32-х — ступор. Всё, организм в зоне крайнего переохлаждения. При 31 градусе тело бросает попытки согревать себя дрожью. Кровь сгущается, потребление кислорода падает более, чем на четверть. Примерно при 29.5 градусах организм окончательно и бесповоротно сдаётся. Глеб вспомнил, что преподаватель на занятиях рассказывал, что, попав в зону экстремальных температур, нельзя останавливаться. Нужно двигаться вперёд, к спасительному теплу, но двигаться экономно, поддерживая теплообмен и ресурсы выносливости организма на определённом уровне. Но сегодня был другой случай. Старик, восемьдесят четыре... Вертолёт уже летел над лесом. — Начинаем поиск, — сказал Костя. Мишаня включил рацию: — Приём, пацаны. — Да, дяденька, — ответил мальчик, вероятно, старший. — Стоим на месте и слушаем звук вертолёта, смотрим в небо. Как увидите вертолёт или услышите звук, сообщаете мне. Телефон не отключаем, — строго сказал Мишаня. Вертолёт ещё какое-то время кружил над лесом, когда по рации раздалось радостное: — Всё! Видим, видим! Мы под вами! Вертолёт пошёл на снижение, и вот уже и пилот Костя, и поисковик-спасатель Мишаня, и Глеб увидели мальчишек, которые прыгали на месте и кричали, размахивая руками. Глебу даже удалось разглядеть их радостные чумазые лица. Вначале равнодушный, но вскоре захваченный делом поиска детей, он и сам выдохнул с облегчением. Довольный быстрой развязкой, Глеб взглянул на спасателей. Их лица оставались невозмутимыми. Ни радости, ни облегчения — ничего. Вертолёт всё кружил над мальчишками и не садился, а потом стал набирать высоту. Глеб видел, что мальчишки отчаянно замахали руками. — Стоим на месте, — невозмутимо передал по рации Мишаня. — Стоим и ждём. — Куда мы? — спросил разочарованный Глеб. — Нет площадки для посадки, — спокойно ответил Костя. — Сядем десяток квадратов левее. Вообще лучше бы МЧС вызвать, но попробуем сами. Они приземлились на обширной, поросшей мелким кустарником поляне и потом прорывались через бурелом. Глеб ещё из вертолёта оценил предстоящий маршрут и сбросил пальто. Лес был хоть и голый, но частый. Ноги утопали в жидкой болотной грязи, но Глеб не чувствовал ни холода, ни того, что ледяная вода постепенно заполняла его ботинки. Они шли молча, то и дело спотыкаясь о валежины. Наконец добрались до пострадавших. Надо было видеть, с какой радостью бросились к ним мальчишки, как они обнимали их, словно родных. Старший, тот, с которым всё это время вёл переговоры спасатель Мишаня, разрыдался. Пока Мишаня разбирался с детьми, Костя и Глеб подошли к деду. Он лежал под берёзой и стонал. — Что скажешь? — спросил Костя. — Это не сердечный приступ, это переохлаждение. Возраст подвёл, — убеждённо ответил Глеб, хотя он был далеко не уверен в самонадеянно присвоенном с лёту диагнозе. — Будем реанимировать, — с показным спокойствием добавил он и, повернувшись к Косте, широко улыбнулся. Демонстрируя непоколебимую уверенность, Глеб взвалил деда на плечи и пошёл обратно к вертолёту. Его обогнали поисковики с мальчишками на руках. Их ноша была на порядок легче. Они снова шли через бурелом, утопая в ледяной жиже. Подгоняли стоны деда и окоченевшие мальчишки, обутые в тонкие резиновые сапоги. Глеб зацепился за ветку. Кажется, порвал спортивную куртку, но в данный момент ему было это безразлично. Всё его существо было устремлено к вертолёту, который доставит полуживого деда в спасительные больничные стены. Глеб уже представлял, как послышится сигнал «Скорой», как засуетятся врачи, как стремительно повезут на каталке деда по петлистым больничным коридорам, и перед глазами его почему-то возникали озабоченные лица Гордеева, Старковой и Тертель. Врачи, скорее к врачам... Упрямо пробираясь через лес, Глеб отметил, что уже второй раз за прошедшую неделю он думает о врачах как о последней надежде. Изучать инструкции из брошюры при посторонних было неудобно, поэтому в вертолёте Глеб лихорадочно вспоминал всё, что делала Старкова, когда он принёс Лизу к ней в дом. — Гипотермия средней степени. Живучий дед, — он ткнул пальцем в небо. Замерил температуру тела — попадание. Глеб раскрыл ноги деда и, преодолевая брезгливость, начал растирать их найденным в аптечке спиртом, попутно маленькими глотками отпаивая старика тёплым чаем из Мишаниного термоса. — Одеяло, — он вопросительно повернулся к Рыжову. — Там, — Костя махнул рукой себе за спину. Глеб нашёл одеяло, укутал деда. «Шок от перегрева»... В памяти всплыли институтские практические занятия. Тогда преподаватель, практикующий реаниматолог, рассказывал студентам, что жертвы переохлаждения нередко умирают от «шока от перегрева», и часто уже в больничных стенах, когда при проведении согревающих мероприятий (переобогрева) суженные капилляры расширяются все разом, вызывая резкий скачок давления и крайнюю нестабильность сердечного ритма. Даже незначительное движение сильно переохлаждённого человека может спровоцировать «шок от перегрева». Преподаватель рассказывал тогда, что в восьмидесятом году после крушения лодки было спасено шестнадцать датских моряков. Они находились в ледяной воде Северного моря более полутора часов. Датчане оказались крепкими ребятами и от госпитализации отказались. Спустившись со спасательного судна, они зашли в местное заведение выпить горячего чая. Выпили и тут же умерли. Все шестнадцать человек. Дед, конечно, не в северных морях тонул, но — двое суток в лесу, осенний холод, преклонный возраст... На всякий случай Глеб слегка приоткрыл одеяло, оставляя организму старика возможность самому регулировать температуру. Всё это время он хлопал старика по щекам, потому что замерзающим людям нельзя давать засыпать. Глеб не знал, делал ли он достаточно для спасения пострадавшего. Единственной его надеждой была «Скорая», которая уже была вызвана спасателем-поисковиком Мишаней и ожидала на вертолётной площадке. Хотелось поскорее сдать настоящим врачам этого стонущего старика. Глеб чувствовал полное бессилие и стыд. Стыд — перед этими крепкими ребятами, Мишаней и Костей, в личное время бескорыстно помогающим людям. Если бы они знали… Глеб взглянул на притихших мальчишек, поймал на себе восторженный взгляд старшего. А парень считает его героем... Глеб усмехнулся. От досады на себя он снова кусал губы изнутри. На площадке вертолёт ожидали другие спасатели, «Скорая», полицейская машина и родители мальчиков. Мать с отцом бросились обнимать чумазых, с посиневшими губами, сыновей, потом эмоционально благодарили спасателей. Глеб отошёл в сторону и теперь смотрел на бурную встречу, как во сне ощущая чьи-то благодарные, короткие объятия... Что-то изменилось. Что-то безвозвратно изменилось. Это было неведомое ранее чувство. Впервые было радостно за других. За чужих... — Везите в центральную, — попросил Глеб пожилого фельдшера, помогая занести стонущего старика в карету «Скорой». Фельдшер не ответил, сосредоточенно устраивая старика на носилках. — Главный момент вашей работы? — шепнул Глеб Косте, с удовлетворением наблюдавшему за встречей родственников. Костя кивнул. — Ты сейчас иди домой, отмывайся, — Костя доброжелательно оглядел грязного и оборванного Глеба, — а моя смена только началась. Но больше я тебя не возьму. Хватит с тебя на сегодня, — Костя похлопал Глеба по плечу. — Ладно, звони, старик, если что, — насвистывая и прокручивая на пальце кольцо с ключами, Глеб отправился к машине. Домой пойти он не мог, дома была мать, поэтому он заехал в кофейню, накупил еды и припарковался у Катиного подъезда. Покурив, Глеб сделал звонок Денису и убедился, что Лера выполнила обещание и забрала брата на дачу к Куратовым. Второй его звонок разбудил Старкову, только что задремавшую после беспокойной ночи. — Добрый день, Нина Алексеевна! Как она? — спросил Глеб, жуя бутерброд. — А, это ты, Глеб? Добрый день, — сонным голосом ответила Старкова. — Всё хорошо, ночь пережили. — Тяжело было? — спросил Глеб. — Нет, нет, что ты, — соврала Нина. Ей казалось неприличным признать, что она, женщина, тяготится маленьким несчастным ребёнком, которого, по определению, обязательно нужно жалеть. — Вы следующую ночь тоже дежурите? — спросил Глеб. — В любом случае я приеду и посижу с ней, — пообещал он. — Я вечером подъеду. — Не надо. Зачем? У нас медсёстры есть. Попрошу подежурить, а ты отдыхай, — отказалась Нина. — В выходные надо отдыхать. — Нет, я приеду, — ответил Глеб и отключился. Всё его существо рвалось к тёплой Кате. ***** Когда Глеб возник на пороге её квартиры, с растрёпанной причёской, грязный, в оборванных брюках и в ботинках, коричнево-серых от полузасохшей грязи, с пакетом под мышкой, Катя даже вскрикнула. Она пропустила Глеба в прихожую и взяла протянутый пакет. — Что случилось, Глеб?! Я так и знала, что у тебя проблемы. Ты что, под мостом ночевал? — говорила она, помогая Глебу снять пальто и ужасаясь виду его одежды. Глеб ничего не объяснил, попросился помыться. Катя снова обиделась, но пустила его в ванную, а сама занялась обедом. Через полчаса Глеб был отмыт и облачён в вещи Катиного брата, ботинки его были также отмыты и поставлены в сушилку для обуви, одежда загружена в машинку. Они сидели в Катиной кухне. Глеб жадно ел, рассказывал анекдоты, а Катя довольно смеялась. Всё-таки нравился ей этот странный человек своей непредсказуемостью. Или недосказанностью... А у Глеба было, и правда, хорошее настроение. Сегодня он участвовал в спасении людей, и это правильное жизненное наполнение — отдавать, дарить, радовать. Он вдруг решил, что, даже тяготясь учёбой, будет прилежнее изучать медицину, чтобы больше не попадать в такие нелепые ситуации, как сегодня, когда он совсем не знал, что делать со стариком. — Пойдём в ночной клуб? Сегодня наши собираются, — предложила Катя. — Я хотела позвонить и позвать тебя, но ты явился сам. — Извини, котёнок, у меня дела, — отказался Глеб. — И как зовутся эти дела? — нахмурилась Катя. — Лизавета, — шутливо ответил Глеб. — Ах, вот как! — Катя ревниво надула губки. — Кто эта гадкая особа? — Расслабься, она вне конкуренции, — засмеялся Глеб. — Помнишь девочку из парка? Ты бы сходила к ней. Не подежуришь у неё завтра пару часов? — Извини, не могу, — Катя отвела взгляд в сторону. Кате совсем не хотелось тратить воскресный день на какого-то чужого ребёнка, да ещё и на такого, с которым не знаешь, как обращаться. Дети её вообще мало интересовали. — Принято, — кивнул Глеб. — Почему ты так заинтересован в судьбе этого ребёнка? — серьёзно спросила Катя. — Видишь ли, — Глеб пытался подобрать слова. Сказать, что девочка напоминает ему Леру, он не мог, а врать в очередной раз не хотелось, — я... как бы сказать... — Скажи прямо! — перебила Катя. — Ты всё время юлишь! Ты можешь быть откровенным хоть раз? — голос её звучал по-прокурорски требовательно. Глеб не ожидал такой атаки. — Ну, так почему ты так заботишься об этом ребёнке? — переспросила Катя. — Да я и сам не знаю, — отмахнулся Глеб. — Но когда узнаю, тебе первой сообщу, — усмехнулся он. — Что там у тебя? — желая переменить неудобную тему, он дотянулся до барной стойки и двумя пальцами стянул кипу бумаг. — Что это? — он быстро пробежался глазами по бумагам. — МРТ-обследования? Болеешь? — встревожился Глеб. — Кать, что это? — он снова пробежался взглядом по бумагам. — Томография позвоночника... А это? — он хотел посмотреть другой лист, но Катя отобрала у него бумаги. — Зачем тебе? — сказала она, складывая бумаги вчетверо. — Обычные обследования. — Ну да, как общий анализ крови... То-то я смотрю, каждый второй у нас в стране в томограф лезет. Просто в кайф в капсулированном гробу поваляться, — возразил Глеб. — Кать, чем болеешь? — Глеб обнял Катю за талию и заглянул ей в глаза. — Да не грузить, Глеб! Я же сказала, всё нормально, — Катя слегка оттолкнула Глеба, но он не отпустил её. — Ну ладно... — Катя сдалась. — Были подозрения на межпозвонковую грыжу... издержки балетного ремесла, — Катя потёрла ладонью шею, тряхнула плечами. — Но обследование не подтвердило! Не грузись. — Но что-то же беспокоит, — не верил Глеб. — Вот в понедельник пойду к врачу и всё узнаю. Скорее всего, банальный остеохондроз, — раздражённо ответила Катя. — Я не люблю о болячках... Мы же не старики, Глеб. — Ну, смотри. Ты там осторожнее, не занимайся пока... И нестероидными давай уколю, что ли, — предложил Глеб, ощупывая Катину шею. — Сходить в аптеку? — предложил он. — «Мовалис» хорошо купирует болевой синдром. Не отвечая, Катя встала и, пошарив на столешнице холодильника, достала ампулы. — Вот! Вот твой «Мовалис»! Уже колюсь. Так что давай, Глеб, о чём-нибудь другом поговорим... И кстати, я даже тысячу сэкономила на обследованиях. — Как так? — Да, даже не знаю... — Катя помрачнела. — Понимаешь, у меня фишка есть. Я всегда за всё плачу. Всё. В транспорте я зайцем не поеду. Чужие деньги с дороги не подниму... Понимаешь? — Пока нет. — Ну, у меня принцип такой — если ты украдёшь, то и у тебя убудет. Поэтому я всегда внимательно отношусь к своим долгам. А эта тётка из кабинета... Сижу я, значит, единственная в очереди на МРТ, а она подходит и тихо так спрашивает: «Вы чем будете платить, наличкой или картой?» Ну я ей говорю — картой. Она спрашивает: «Чья карта?» Я ей — сберовская. А она: «Если картой, то шесть тысяч, а наличкой — пять». И потом так тихо и убедительно добавила: «Идите, в холле терминал стоит от Сбербанка, снимите деньги. Пять тысяч за два МРТ». И ещё повторила так: «Пять тысяч» — и пошла в кабинет. Ну, я сижу такая вся растерянная. Я-то знаю, что каждое МРТ стоит три, и знаю, что тётке просто денег срубить надо. Она потом пойдёт и мои три отнесёт в кассу, а две себе возьмёт. Но это же афера! — возмущённо сказала Катя. — Но я всё равно пошла, сняла и отдала ей. — Ну тогда я ничего не понял, — пожал плечами Глеб. — Если не нравится, платила бы картой. Твоё право. — Моё, кто бы сомневался, — согласилась Катя. — Только знаю я, что тётка обмануть свою больницу хочет и, понимаешь, жалко мне тётку. Она же на меня рассчитывает, вроде как просит... А потом пришла в другой кабинет. Вместо того чтобы накладную выписать на оплату, у меня тоже денег попросили. Вы можете, говорят, в кассу заплатить, а можете здесь. Ну, я рукой махнула и отдала на руки. — Ну понятно, сплошь нищие Степанюги... Ты где делала? — спросил Глеб, ничему не удивляясь. — В диагностическом... И нехорошо мне как-то... Понимаешь? Как будто я сама аферистка. Вот, жду теперь, где убудет. Получается, раз из-за своей непонятной неловкости не смогла отказать, то тоже участвовала в этом обмане. Глеб улыбнулся, подвинул к девушке бокал с чаем. — Смешная ты, Катерина, право. Ну причём здесь — убудет? Здесь речь об обыкновенном вымогательстве... О том, что из какой-то ложной скромности и сострадательности мы сами поощряем это вымогательство. Ты послушай наш многострадальный народ. Глас его, так сказать. Народ всё жалуется, жалуется... На чиновников, на врачей, на рвачей. А сами люди что делают? — Как что? Взятки несут! — Именно. Живёт в народе холоп, понимаешь? Это холопское, и ничем его не вытравишь... ...И всё-таки он устал после поисковой операции. Всё это новое, пережитое за утренние часы, валило с ног. Он попросил Катю дать ему пару-тройку часов на сон и проспал все пять. Потом они пили чай, уже в комнате, расположившись на диване за стеклянным круглым столиком на колёсиках, который не желал послушно стоять на месте и отъезжал от дивана. — Поменяю колёса на досуге, — пообещал Глеб. К вечеру они разошлись. Глеб отвёз Катю в ночной клуб, а сам, накупив в ближайшем супермаркете еды и лакомств для ребёнка, отправился в больницу. ***** …Сегодня Глеб был более уверен, чем вчера. Его самооценка ощутимо возросла. Несмотря ни на что, он стал себя немного уважать, поэтому без смущения зашёл к Лизе в палату. Девочка сидела на кровати всё так же неподвижно, сжимая цепкими пальцами мягкую куклу, которую накануне принёс Глеб. Нина читала книжку. Лиза не мигая смотрела на Нину, лицо её не выражало никаких эмоций. — Ну, как наши дела? — Глеб взял девочку на колени. Он погладил её по жидким чёрным волосам. — Изменения есть? — он перевёл взгляд на Нину. — Нет, — вздохнула Нина. — Ну-ка, смотри, что я принёс.... Всё тебе, — Глеб одной рукой начал доставать из пакета конфеты, бананы, печенье и другие всевозможные сладкие мелочи, которые обычно в изобилии раскладывают у кассы любого магазина. — А я сейчас чай организую, — обрадовалась Нина. Приход Глеба облегчил её положение, так как она устала развлекать девочку, смотрящую в одну точку. Глеб появился такой бодрый, такой свежий и уверенный, что на душе Нины стало легко. Потом, устроившись в Нинином кабинете, они пили чай. Глеб шутил и тормошил девочку, не спуская её с колен. Нина смеялась. Она давно уже не смеялась. Странно, но Глеб принёс в этот день её жизни праздник. «Вот так могло быть с Сашей», — мелькнула мысль. Сколько тепла и нежности она могла бы дать мужу и детям. Сколько вкусных блюд приготовить для них. Её семья могла бы быть самой-самой... Самой счастливой… И эта девочка Лиза теперь уже не казалась Нине такой уж тяжёлой в общении. Наоборот, следуя примеру Глеба, Нина тоже с удовольствием обнимала её. — Ты знаешь, что у тебя брюки и куртка рваные? — смеясь, спросила Нина. — Знаю, — ответил Глеб. — Фигня! — Ой, как грубо, Глебушка, — поморщилась Нина. — Но это правда! — рассмеялась. Они гуляли по пустым больничным коридорам. Глеб держал Лизу на руках, а Нина шла рядом. Они говорили обо всём на свете — у каждого из них давно не было собеседника. Не сговариваясь и не озвучивая этого, они оба примеряли на себя семейные роли. И у обоих было одинаковое чувство, что именно такой — слаженной, весёлой и уютной — должна быть семья. .......... — Так! Я что-то не понял! Нина Алексеевна, давайте-ка вы сами. Глеб растерянно стоял над неподвижной девочкой. В руках он мял подгузник. — Нина Алексеевна! — снова позвал он через плечо. — Что такое, Глебушка? — Нина заглянула в кабинет. — Не шуми. В отделении тихий час. — Вернее, ночной сон... Нина Алексеевна, я не понял, как это надевается, — Глеб озадаченно взмахнул подгузником. — Оно смехотворно мало! Давайте лучше вы. — Не поможет, Глебушка, — Нина улыбнулась. — Прошлой ночью я не смогла надеть. Ты купил не того размера, а я, прости, забыла купить другие. — Что, тут ещё и размер есть? — удивился Глеб. — А как же? Как и у твоей одежды. — И как вы выкрутились? — Да как наши бабушки, — засмеялась Старкова. — Положила Лизу на клеёнку, утром помыла. — Нет, на клеёнку не пойдёт, — не согласился Глеб. — Это что же получается, ребёнок всю ночь мокрый будет? Ребёнки, они в грязи жить не могут, ребёнкам чистота нужна, — передразнил он волка из известного советского мультфильма.* — Ну, ты можешь встать и поменять белье, — смеясь, посоветовала Старкова. — Среди ночи? Только этого ещё не хватало! — притворно возмутился Глеб. — Но, думаю, мы найдём выход на эту ночь, — Глеб поднял подгузник повыше и покрутил его перед своим носом. — Дайте-ка ножницы, Нина Алексеевна. Попробую усовершенствовать данную модель. Ночь протянем, а завтра куплю другие. Какого размера брать? — Думаю, пятёрки хватит, — ответила Нина, рассматривая пачку подгузников и одновременно — девочку. — Лучше с запасом. И давай без липучек. Она тоже была неопытна в таких делах. Глеб подрезал резинку, потом, смущаясь, надевал подгузник на довольно большую уже, серьёзную девочку. Укладывал её, безэмоциональную, спать, пристроившись рядом на узкой неудобной больничной кровати. Он хотел спеть Лизе колыбельную, но вдруг забыл слова. Потом всё же вспомнил — про волчка, из детства. «Придёт серенький волчок и ухватит за бочок», — кажется, он пропел это сотню раз, хотя девочка уснула в ту же минуту, как он предложил ей «закрыть глазки». Всё это было так непривычно, так ново в его жизни. Он удивлялся себе. Вот угораздило, думал он и втягивал ноздрями незнакомый запах детской головёнки. Ну, Лобов, ты однозначно сдвинутый, поддразнивал он себя и едва заметным движением целовал эту самую головёнку чужой девочки. Чужой... С которой теперь невозможно было расстаться.