Живой

Прошлую ночь Гордеев провёл дома. Он отказался от ночного дежурства и сбросил его на Ирину Васильевну Ковалец, немолодую одинокую начальницу. Даже загруженный работой в двух отделениях, Гордеев чувствовал, что Лера начала резко отдаляться. Поводом для беспокойства послужила эта история с поездкой Леры и «братьев» (и с каких это пор Денис и Глеб стали братьями? но Лера так и сказала — братья). В этом не было бы ничего предосудительного, если бы жена сказала заранее, куда и с кем поедет. Он, Гордеев, побурчал бы, но отпустил. Но она — не сказала. Почему? Гордеев подозревал — из-за Лобова. Что означала эта сцена в коридоре, когда Лобов шептался с его женой? Гордеев видел. Но что он мог предъявить? Ситуация, мягко говоря, неоднозначная: влюблённый в его жену Лобов — её же сводный брат. Не по закону — по человеческим меркам. Всё-таки — брат. И Лобов сам подталкивал его жениться на Лере. Не понятно. Гордееву было не понятно, стоило ли ему проявлять бдительность из-за тайной дружбы его жены с её будто бы братом. А дружба была — и его, Гордеева, в это не посвящали. И ещё эта тайная родственная переписка… Гордеев случайно увидел одно сообщение жены и братский ответ на него (и кстати, сплошное сюсюканье), но природная порядочность не позволила ему прочесть всё. Оставалось мучиться в догадках. Лобов, Лобов… В последнее время — как кость в горле. Ни дыхнуть, ни вынуть. Присутствие Лобова в жизни Леры неожиданно стало тяготить. Эта упоённость в голосе, когда жена вворачивала про «моего братика», раздражала всё больше. Гордеев ревниво наблюдал за Лобовым. Сначала его успокаивало то, что Глеб маячит в больничных коридорах вместе с Хмелиной. Но потом спустя неделю стало очевидно, что отношения Лобова и Хмелиной не более чем фарс. С Ниной — и Гордеев со временем об этом узнал достоверно от самой же Нины — у Лобова не было интрижки, о которой упорно ходили слухи в больнице. Как выяснилось из скудных гордеевских наблюдений, эти двое оказались связаны высокими отношениями взаимного уважения и заботы. Однако и тут Лобов мешал Гордееву: одним фактом своего постоянного хождения в кабинет завотделением терапии студент подставлял под удар беззащитную Старкову. Слухи о порочной связи упорно ходили по больнице, муссировались на каждом углу, и оттого Гордеев, ревниво радеющий за репутацию некогда брошенной им беспечной Нины, вынужден был без конца наведываться в терапию (разумеется, под «производственным» предлогом), чтобы разгонять эту провокационную врачебно-студенческую шайку-лейку. В последнее время Гордеев был то задумчив, то раздражён. Раздражен от того, что, занимаясь дознанием истинного положения дел (касалось ли дело его жены, или новых увлечений Старковой, или же сердечных привязанностей Лобова), он вынужден был копаться во всём этом грязном белье, словно он был не уважаемым высокопрофессиональным хирургом, а недалёкой скучающей домохозяйкой. И Лерка… А что с Леркой? С Леркой всё предельно понятно. Как истинная представительница прекрасной половины человеческого рода, не знающая, куда деть своё природное добросердечие, кинулась утешать страдающего героя… А Лобов был сейчас именно страдающим героем. В нём чувствовался какой-то душевный надрыв, нервическая агрессия, переходящая в апатию. Он всё ещё срывался до роли клоуна, но уже стал серьёзен и даже убедителен. И Лера потянулась к брату (откровенно щекотливое положение — брат или всё же не брат?), как когда-то к нему, взрослому Гордееву. Зачем? Чего искала его жена в другом? Говорила — родства. Но Гордеев подозревал — силу, защиту. Как когда-то в нём. И Лерка обязательно найдёт то, что ищет, — сложный Лобов уже вырос над собой и добьётся всего, если только не сорвётся, идя по краю, — слишком много он на себя взвалил. Гордеев знал, что в последнее время Лобов выходил на нелегальные дежурства на скорой. Он узнавал — студента хвалили. Да и к чему было узнавать? Гордеев сам видел. Он помнил Лобова, стремительно ведущего каталку по больничному коридору. Это было недавно. И это был — незнакомый ему Лобов, с незнакомым выражением лица. И то, как старательно Лобов работал в перевязочной, Гордеев тоже видел, — сестрички проболтались и подвели Тертель. Это был тот же не знакомый ему Лобов. Врач. Это высшая похвала — несмотря на неприязнь, Гордеев не мог отрицать очевидное. Итак, Лобов решил остаться в медицине. Он таки станет хорошим врачом — и дело тут не в амбициях. Как выяснилось, Лобов — идейный. Да, Лобов постоянно путался у него в ногах. Хотя — в ногах ли? Лобов вырос и встал на пути во весь рост, оттесняя его от Леры. А Лерка неожиданно ушла в себя. Гордеев подозревал — в грёзы. Молодая, неопытная… Не понимает, на какую скользкую дорожку ступила, пытаясь играть чувствами влюблённого в неё студента и сама проникаясь этими же чувствами в ответ. Гордеев беспокоился, поэтому в это субботнее утро он встал пораньше и готовил завтрак на двоих. ***** Глеб проспал до десяти утра. Он проснулся и ещё долго лежал неподвижно, закрыв глаза. Из кухни доносились приглушённые голоса Дениса и Нины. Посвистывал закипающий чайник. В комнате мерно тикали часы. Пахло чем-то домашним. Субботним. Он устал скитаться, не хотелось отпускать это чудесное чувство домашнего уюта. Отчего-то вспомнился водитель. Глеб резко сел на диване. — Здорово, Дима Иванович, — Глеб звонил Шурыгину. — Лобов. Помнишь? Мы в клубе пересекались. — Да, помню. Здравствуй, — устало ответил Шурыгин. Он только что вернулся домой с ночного дежурства. — Скажи, как там наш иностранный коллега? — спросил Глеб, приглаживая волосы. — Состояние стабильное, — Шурыгину явно не хотелось разговаривать. — А кто дежурит сегодня в нейрохирургии? — поинтересовался Глеб. — Случайно, не Гордеев? — Я дежурил, сейчас Свиридов заступил… Слушай, Глеб, я на нуле, а мне в ночь опять на дежурство, может быть, оперировать, — со сдерживаемым раздражением ответил Шурыгин. — Давай потом… Может, встретимся как-нибудь, выпьем по кофейку, — примирительно добавил он, извиняясь за свою бестактность. — Ладно, кофе за мной, — согласился Глеб и отключил вызов. Он понимал усталость Шурыгина. Он вообще не ответил бы на вызов. Глеб снова лёг и закрыл глаза. Он сжимал телефон в руке и вспомнил, что давно не писал Лере. А Лера, наоборот, писала. Глеб принялся листать непрочитанные Лерины сообщения. Непрочитанные и неотвеченные. Он чувствовал себя эгоистом, который при малейших трудностях сразу бросил её. Однако — и это радовало, и пугало — Лера нуждалась в нём. Чем дальше — тем больше. «Глеб, спасибо за подарок. Сегодня мы были семьёй», «Как ты?», «Почему не отвечаешь?», «Спокойной ночи», «Хочу поговорить…», «Что случилось? Молчишь…», «Хочу поговорить», «Глеб, очень нужно поговорить, ответь!», «Глеб!!!», «Спокойной ночи»… Он перечитал её сообщения несколько раз, прежде чем ответил: «Лера, родная, прости. Поговорим. Присоединишься к нам с Дэном?» Она откликнулась через несколько минут: «Спасибо. Сегодня не могу, Саша дома». «Замечательная новость», — он, действительно, был удовлетворён. «Тогда в понедельник», — написала Лера. «Дарю настроение на все выходные», — Глеб послал ей аудиофайл, «Слёзы дождя»*, приписываемые авторству то Бетховена, то Дебюсси, а в действительности же созданные каким-то южнокорейским пианистом со сложным экзотическим именем. В понедельник… Пугало это стремительное сближение. Он не заслужил. Он чувствовал себя обманщиком, недостойным её доверия. «Лера, возьмите Дениску на воскресенье. Развлеките парня», — написал он, вспомнив о том, что собирался дежурить все выходные. Ему предстоял суточный марафон по спасению человеческих жизней. Глеб больше не мог без дежурств. Они, как наркотик, поднимали его самооценку, на время давали смысл в жизни. ***** В обществе мужа Лера тосковала. Она не могла и не хотела говорить о личном, не хотела делить с ним пространство. При нём она не могла рисовать. Пара фирменных бестактных шуточек, которые так восхищали в период их романтических встреч, сделали своё дело. Оказалось, в жизни куда важнее другие умения, чем потрясающее чувство юмора, граничащее с хамством. Оказалось, она не готова в любом настроении улыбаться колким махристым шуточкам и делать вид, что у неё, представителя продвинутой части молодёжи, неконфликтный характер и позитивное мышление. Оказалось, что гениям прощается далеко не всё, а восхищение имеет свойство убывать пропорционально количеству совместно проведённых дней. Неожиданно выяснилось, что им не о чем говорить. Загруженный работой, живущий работой и на работе, муж говорил только о больных, и преимущественно из нейрохирургии, что крайне болезненно сказывалось на настроении и мироощущении в целом — не хватало сил вспоминать о том, что она пережила тогда, когда Денис лежал в коме. А муж, на удивление пространно пересказывая истории своих пациентов, словно не видел тоски в её глазах. Хотелось говорить о родителях, о Боге, Которому так верил Глеб, и, может быть, найти ответы на многие неразрешимые «почему». Хотелось говорить о художниках, о будущем. Но взрослый Саша, занятый настоящим делом, уже нашёл своё место в жизни, а метания молодой жены считал блажью и признаком незрелости. Важного доктора, единственного на всю область нейрохирурга-виртуоза, Сашу нельзя было тревожить пустяками, в то время как ей хотелось говорить обо всём этом: о родителях, о Боге, о творчестве. Невыносимо было молчать, особенно сейчас, когда стало доподлинно известно, что её родителей цинично убили — ради денег. Она искала и нашла того единственного, понимающего — Глеба. Ведь они так долго прожили под одной крышей. И это совсем ничего не значило для неё — то, что они мало разговаривали в прошлом. Их объединяло — всё. Всё её прошлое было — их совместным прошлым. Всё пережитое ею было — в его присутствии. Убийца её родителей была его матерью. И он заплатил за мать-убийцу — кровью. Глеб не жалел на неё времени, чувствовал её, предугадывал её смутные, не ясные ей самой желания. Он оказался интересным, глубоким, серьёзным. Он любил её, наконец. Лера тосковала рядом с занятым и отстранённо-взрослым мужем. ............ Жена не обрадовалась тому, что он неожиданно остался дома. И сегодня она опять переписывалась — с «почтибратом». Лера не сказала — но Гордеев знал. Видел. А потом она слушала и сотни раз переслушивала музыку — в наушниках, отвернувшись к окну. Её неестественно неподвижная поза выражала немой упрёк. Он не чувствовал себя виноватым, но скорбная спина жены вызывала в нём необъяснимое чувство вины и раздражение. Не выдержав, Гордеев подошёл и обнял Леру за плечи. — Ну, хватит, — он снял с жены наушники и отобрал телефон. — Хватит грустить. Сходим куда-нибудь. — Куда? — Лера равнодушно повернулась к нему. — Придумаем что-нибудь... Кстати, что слушает Валерия Петровна? — с наигранной весёлостью в голосе и в жестах Гордеев вынул наушники из телефона, впуская в давящее, враждебное пространство комнаты лирические «осенние» ноты. Несколько секунд он вслушивался. — Хм… — гордеевские брови поднялись в выразительном недоумении. — Лера, слушать подобную музыку крайне вредно, ибо неминуемо разовьётся целый комплекс клинически значимых расстройств депрессивного регистра. И кстати, кто автор сего убийственно оптимистичного опуса? — Не знаю! — Лера раздражённо выдернула из рук мужа телефон и ткнула пальцем в экран. Телефон тут же замолчал, возвращая в комнату прежнее ощущение остроты невысказанного. — Жаль, что ты не понимаешь! — она снова отвернулась к окну. — Лера, я понимаю только одно: по какой-то весьма загадочной причине тебе плохо, и ты загоняешь себя в угол, в том числе и этой музыкой, — Гордеев обнял жену. — Мне это нравится! — с тихим вызовом ответила Лера. — Мне Глеб прислал… Подарил. Он знал, что мне понравится. Гордеев вздохнул, разжал руки и повернул Леру к себе: — Что происходит, Лера? Не слишком ли много этот полубрат знает, что тебе понравится? В последнее время ты сблизилась с ним. До неприличия. Кто он тебе? — Не полубрат! Брат… моя семья… Ты же знаешь! — Лера раздражённо скинула руки мужа с плеч. — Но ваши отношения… — У нас самые близкие отношения, Саша! — перебила Лера и возбуждённо заходила по комнате. — Ты не забыл, что Глеб спас меня ценой своей жизни? Он знал, что меня мучают эти. А ты не знал! И у тебя был отключен телефон! — голос её звучал укоризненно. — Ты колол дрова на даче своего потрясающего друга, а он... он пьяный, приехал, не пожалел себя! Для меня, Саша, для меня не пожалел! И ты спрашиваешь, что происходит? Он мой родной человек, близкий! — Лера резко остановилась напротив мужа и взглянула в упор. Гордеев сел на диван, схватился за сигареты. Она была права. Во всём права. И нечем было оправдаться. Гордеев отшвырнул измятую пачку и встал. — Лера, — он обнял жену за плечи, — но теперь я с тобой. Поговори со мной, поделись, — мягко сказал он. Лера отрицательно качнула головой. — Ну, тогда пойдём пить кофе и есть мороженое! — уставший от проблемных отношений, Гордеев на всё был согласен. — Пойдём, — обречённо согласилась Лера. В бурном объяснении она выдохлась. — Мы сможем завтра забрать Дениску? Глеб попросил как-нибудь развлечь его. Опять Лобов… Кадык резко дёрнулся, но Гордеев тут же обуздал раздражение. — Непременно! Давно мечтал наведаться в боулинг, — ответил он с хорошо сыгранной беззаботностью в голосе и жестах. — В боулинг?! — Лера недоверчиво подняла голову. — А ты играешь в боулинг? — Даже такие старики, как я, играют в боулинг! — забавно прикусив нижнюю губу, Гордеев кокетливо взглянул на Леру. — Ну, чё смотришь, золотой мой человечек?! — он шутливо чмокнул её в упрямую ямочку на щеке. Гордеев не ходил в боулинг. Ни разу там не был. И да, — он солгал. И теперь с удовлетворением наблюдал, как недоверчивая, полузаинтересованная улыбка растянула упрямо сжатые красивые губы жены. Любимой. Лёд начал таять… ***** В полдень они подъехали к вертолётной площадке. — Вертолёты! Ништяк! — Денис вертелся в кресле и с восторгом оглядывался по сторонам. — А нас пустят? — Пустят, куда они денутся, — небрежно ответил Глеб, довольный произведённым эффектом. — Ну а ты-то, братец, в штаны не наделаешь? Лететь готов? — Глеб похлопал Дениса по плечу и вышел из машины. Навстречу к ним шёл Рыжов. Глеб ещё утром позвонил ему и, узнав, что Костя сегодня работает, напросился на платный полёт. Заодно хотелось пообщаться с бывшим одноклассником — Глеб соскучился. У него не было друзей. — Здорово, старик, — Глеб крепко пожал руку одноклассника. — Знакомься, мой братец, — представил он Дениску. — Денис, — солидно произнёс мальчик, подавая руку. — Костя, — с улыбкой ответил Рыжов, пожимая Денискину обветренную ладонь рукой в чёрной кожаной перчатке. — Константин — пилот вертолёта, — пояснил Глеб, с удовольствием отметив восхищённый взгляд Дениски, устремлённый на Рыжова. — Ну, пошли, прокачу с ветерком, — доброжелательно пригласил Костя. Они ещё не взлетели, а только вошли в салон вертолёта, но Денис был уже сражён наповал. Его напускная солидность вмиг улетучилась. Мальчишка возбуждённо ощупывал стены салона, кресла, приборную панель вертолёта. Он задавал так много вопросов, что Костя не успевал на них отвечать. — Подожди, подожди, парень, вот взлетим и я тебе всё расскажу, — засмеялся он. — Садись, Глеб, — обернулся он к Глебу, остановившемуся в дверном проёме кабины. — Без меня, — отказался Глеб. — Неважно себя чувствую. — Принято, — ответил Костя. — Денис, сколько тебе лет? — повернулся он к мальчику. Получив ответ, Костя позвал кого-то из местных: — У меня несовершеннолетний на борту, нужен сопровождающий. Глеб запечатлел брата в дверях вертолёта и с подписью: «Будущий лётчик» отправил изображение Лере. Затем он наблюдал, как вертолёт взлетел и, набирая высоту, медленно удалялся. Мутило. Его организм жил на пределе — сначала тяжёлое ножевое ранение, потом беспробудное пьянство, теперь вот — бессонные ночи, нерегулярное питание, эмоциональное напряжение. А вечером — новое суточное дежурство, где ему нужно демонстрировать крайнюю собранность и ясность мышления. Глеб нашёл подсобку и сел в попытке уснуть. ...Белый «Робинсон» Кости вернулся на площадку. Таким возбуждённым Глеб ещё не видел Дениса. Тот с ходу сообщил, что станет пилотом. — Ты же хотел в нейрохирурги податься, — шутливо поддел его Глеб. — Сменил приоритеты, — солидно отозвался мальчик. — И где только таких слов нахватался? — удивился Глеб. Глеб и Костя засмеялись, но Дениска не обиделся. Он находился под сильным впечатлением от полёта, в котором, как выяснилось, ему доверили управление вертолётом в течение целой минуты. — Отметим рождение нового пилота, — предложил Костя. — А трудно стать пилотом? Ты, наверное, в лётке учился? — спросил Денис у Кости, шумно отхлёбывая чай. — Нет, я не профессионал, любитель, — пояснил Рыжов. — Частный пилот — только для частных полётов. Ещё есть коммерческие пилоты. Им разрешены коммерческие перевозки пассажиров. Я всего лишь прошёл подготовку в МЧС и в учебном центре ДОСААФ. — О, ништяк! И я смогу?! Это здесь обучение? — загорелся Денис. — У нас нет, — улыбнулся Костя. — Я тренировался на аэродроме Волосово в Чехове. — А документ у тебя есть? — допытывался Денис. — А как же, — Костя порылся в нагрудном кармане и достал лётное свидетельство. — Ух ты! — Денис восхищённо вертел в руках документ. — А долго учиться? — Долго, Денис, — улыбнулся Костя. — Двести с лишним часов одной теории, потом лётная практика. Потом экзамены — всё, как в школе, только строже. — Так, а теория? — не отступал Денис. — Ты что, завтра уже вступаешь в авиаклуб? — подобная горячность со стороны до сих пор прохладного к учёбе брата вызывала улыбку. Глеб обнял мальчишку за плечи. — Всё может быть, братишка, — солидно отмахнулся Денис. — Теоретическая подготовка сложная, Денис, — сказал Костя, продолжая разговор, — конструкция вертолёта, основы аэродинамики и динамики движения вертолёта, расположение приборов на приборной доске и их назначение, правила ведения радиообмена и авиационный английский, основы метеорологии и авианавигации… В общем, всего не перечислишь. — Плохо дело, — расстроился Денис и озадаченно почесал затылок. — У меня с физикой неконтакт, да и с английским тоже. — Так я же тебе репетитора грозился нанять, — успокоил его Глеб. — Это по химии, — Денис вздохнул. — А нескольких… Не, не потяну я. Эх… — Ну, где химия, там и физика, и английский, — Глеб похлопал брата по плечу. — Так что мужайся… Займусь этим в ближайшее время. Денис снова обречённо вздохнул и, разочарованный, уткнулся в свою кружку. — Да ты не расстраивайся, — улыбнулся Костя. — Рано тебе ещё учиться летать. А на занятия авиаклуба можешь приходить, — Костя порылся в кармане и достал визитку. — Вот, аэроклуб «Высота». Здесь тренируются. Наши же инструкторы и тренируют. И я тренирую. Только это за деньги — частная компания. — Деньги не проблема, — заверил Глеб, за что был награждён благодарным Денискиным взглядом. — Ты, Денис, ко мне приходи. Я тебя бесплатно научу, — подумав, решил Костя. — Только нужно договариваться заранее, у меня полный загруз, — пояснил он. Всю дорогу обратно Денис говорил только о полётах. Он пытался спрашивать Глеба, но тот имел весьма скудные знания о вертолётной технике. Наконец, разочарованный, Денис бросил укоризненный взгляд на брата и отвернулся к окну. Глеб отвёз Дениса в родительский дом и высадил за углом, чтобы не столкнуться ненароком с матерью. ***** Потом с Ниной они ездили к Лизе в «Домик», и там Глеб снова столкнулся с Алькой. Она помогала воспитателю занимать младших — дни стояли холодные, ветреные, поэтому дети гуляли реже обычного. Октябрь заканчивался. И снова, глядя на Нину и Лизу, Глеб подумал, что было бы неплохо, если бы они жили вместе. Да, Лизе нужен он, но мать тоже нужна. Как же без матери-то? Было приятно вспоминать, как Нина, лаская девочку, нежно заботилась и о брате. Тем более что Дениска не так давно заговорил о том, что хотел бы, чтобы у него была такая мать, как Нина… Только вот что с чувствами делать? А как же Лера? В очередной раз Глеб запретил себе строить какие-либо планы — он давно уже решил, что никогда не женится. Если бы он не любил, если бы Нина не любила... На пути к идеалу стеной стояло так много «если бы»... Глеб улыбнулся своему безумству. Нет, конечно, нет. Он не мог сделать несчастной ещё и Нину. Он не мог любить её, как Леру, она не могла любить его, как Гордеева, а жизнь ради детей, имеет, без всяких сомнений, высокое наполнение, однако велик риск, что кто-нибудь выдохнется и сойдёт с дистанции. И тогда что, развод? Осиротевший ребёнок, успевший отдать своё маленькое сердце тому, кто уйдёт? Нет, нет, это неприемлемый жизненный сценарий. И Глеб обнимал девочку ещё крепче — он даст Лизе всё сам, один. Перед сменой Глеб заехал в больницу. Он поднялся в палату водителя, впечатлившего его своим мужественным терпением. Тот не спал. — Здравствуйте, Франсуа, — сказал с порога Глеб, всматриваясь в лицо водителя. Судя по порозовевшему лицу иностранца, тот имел в прошлом не только железную волю, но и железное здоровье. Этот быстро восстановится, с удовлетворением подумал Глеб. Они проговорили около получаса. Говорил, в основном, Глеб. Он рассказал, наконец, Франсуа правду — его ассистент погиб, и он, Глеб, это видел собственными глазами. Впрочем, иностранец уже и сам догадался, потому что к нему никто не приходил. — Буду навещать вас, — пообещал Глеб. Он принялся рассказывать о больнице, сотрудником которой являлся теперь и Франсуа, — отец всё-таки зачислил его в штат. Потом, чтобы заполнить паузы, Глеб говорил обо всём подряд: о практике, об отце и даже о своей учёбе в институте. — Вот, это вам, — спохватился Глеб, уходя, и положил на тумбочку гостинцы. — По русскому обычаю полагается… Как вы заметили, кормят у нас по-спартански. — Как? — не понял иностранец. — По-спартански, скудно то есть, — пояснил Глеб. — Это чтоб не разнеживались на больничных кроватях и не обрастали жирком, — пошутил Глеб. Водитель кивнул и скупо улыбнулся. Он был ещё очень слаб. ***** «Лера, спокойной ночи», — это последнее, что Глеб помнил про сегодняшний субботний день. Началось ночное дежурство. Это была отдельная жизнь — отдельная от мира обычных людей. Жизнь, в которой иные понятия, иное измерение времени, иные радости и горести. Жизнь-борьба. Хождение по краю, по лезвию. Где много боли, страха, смертей. Где постоянно звучит немая молитва… Он принял машину неопрятной. Повсюду виднелись следы крови, валялись окровавленные бинты, в салоне стоял крепкий неприятный запах. Глеб скептически оглядел реанимобиль и принялся молча отмывать его за нерадивым санитаром, сдавшим машину в столь непрезентабельном виде. Потом уже от водителя Глеб узнал, что зря ворчал он и ругал про себя недобросовестного санитара — того не было вовсе. Дневную смену доктор Грачёв отдежурил один, без фельдшера и без санитара, и ещё несколько часов заполнял отчётные документы. Не хватало кадров, особенно низкооплачиваемых. А ведь это была машина интенсивной терапии… Впрочем, какая разница — БИТ или обычная, линейная? Каждый человек нуждается в скорой и квалифицированной помощи. Первый вызов — инфаркт. Но если бы — только инфаркт, когда врач сосредоточен исключительно на спасении жизни. Нет, Глеб запомнил другое — схождение с местного эвереста. Лифт, как водится, не работает. Дом новый, на площадках — кучи строительного мусора, мешки с цементом. И пациент с инфарктом — на одиннадцатом этаже. Мужчина весом сто двадцать килограммов, а может, и больше… Косарев с чемоданами в руках спустился первым. Глеб и Ахметов зафиксировали больного на стуле и, ругая строителей, потащили вниз. Спотыкаясь о строительные материалы, наваленные прямо у дверей квартир, Глеб презирал все блага мира, ценой которых являлась в данный момент жизнь этого стодвадцатикилограммового человека. Было невероятно трудно лавировать между мешками, не уронив больного. В одном из лестничных пролётов Глеб споткнулся в темноте о что-то твёрдое. Стул с больным чуть не вылетел из его рук. Ахметов ругнулся на своём языке. Подоспел Косарев — он уже успел спуститься вниз и оставить чемоданы в машине. Но легче не стало — втроём оказалось неудобно протискиваться со стулом по узким лестницам. Глеб задыхался — ноша была тяжела, а лестница извилиста. Постоянно натыкаясь в темноте на что-то твёрдое и то и дело ударяясь, Глеб думал о том, как бы донести больного и не добить его окончательно, а также о том, что было бы, если бы не было его, Глеба, сегодня на смене. Получается, что Косарев сначала отнёс бы чемоданы, а потом только вдвоём с Ахметовым потащил бы человеческое тело вниз. А это значит, шансов у инфарктника было бы намного меньше. Хотя их и сейчас не много. Глеб снова споткнулся и мысленно обругал строителей и больного, нарастившего такой критический вес. Уже после первого вызова от предельного напряжения тело пробивало мелкой дрожью. Осторожно сгибая больные пальцы, Глеб снова недобро помянул про себя изнеженное человечество, стремящееся к комфорту, настроившее высотные дома, напичкавшее квартиры столькими благами, что даже строительные материалы не помещались внутрь. Ныло под ребром. Майское ранение ещё давало о себе знать. Его печень тяжело восстанавливалась, быть может, оттого что он не дал организму необходимого покоя, а пустился во все тяжкие спустя месяц, как выписался на домашнее лечение. Инфаркт… Ещё инфаркт… Печёночная кома… Но страшнее вот это — бытовуха. Они ехали, чтобы устранить кровотечение, а констатировали — смерть. Ситуация до ужаса небанальная. Муж-гуляка пил в гараже с другом, явился домой, поднял уснувшую жену. Та кинулась мыть посуду, а подвыпивший муж сел тут же, в кухне, — нет, не чай пить. Пилить жену. И неряхой обозвал, и лентяйкой, и «коровой». В общем, не удивил он её и не расстроил. Не в первый раз высказывался. Многие мужики как выпьют, добреют, а этот только стервенел. Видать, злой мужичишко-то был. И вот так сидел он, поливал жену помоями, уму-разуму учил, разглагольствовал, а та возьми да и кинь в него сковороду. Ту самую, что мыла как раз. Сковородочка-то чугунная была, в висок прямиком угодила. Закрытая черепно-мозговая, массивное кровоизлияние в мозг, летальный исход. Договорился мужичишко. Жена в ступоре: «Я ж не хотела», «Я не знаю, как так получилось», «Ну, психанула». Психанула, да. Фатально. А ведь приличная семья. Дети, работа. И кто виноват? Или что — длинный язык или гневливость? «Девушка, двадцать три года, судороги» — повод включать мигалки. И сирену. Судороги — это серьёзно. Можно не успеть. Им открыла дверь симпатичная девушка и с милой улыбкой пригласила в комнату. В комнате на диване возлежала ещё одна дива. Она приподнялась на локте, оглядела уставших докторов и капризно выразила недовольство: опоздали на сорок минут. С первых же её слов стало понятно: нет никаких судорог, в этом доме все здоровы. Жаль — не взяли другой вызов. Потеряли время, а кто-то остался без своевременной помощи. Преодолевая раздражение, Глеб сел заполнять карту. Косарев диктовал — воспаление тройничного нерва. Предложил девушке инъекцию баралгина. Девушка занервничала, встала с постели и, раздетая, открыла окно. Закурила — на улице ночной октябрь. — Так отказ от медицинской помощи писать или всё же колоть будем? — уточнил Глеб. — Вы от окошка-то отойдите. Не месяц май. — Вы мне тут не указывайте, — возмущённо и нахраписто обернулась девушка и после очередной затяжки густо выдохнула на Глеба. — Вы зачем тут? Вы опоздали! Я уже платную бригаду вызвала. И вообще... разводите тут антисанитарию! Натоптали грязными ботинками! Врачи, называется! Глеб брезгливо поморщился. Собирая укладку, он взглянул на Косарева — тот был невозмутим. Видно, наслушался всякого за свой врачебный век. Приехала платная бригада. Выходя из квартиры, Глеб слышал, как больная, у которой «судороги», кокетничала с симпатичным молодым доктором в очках. Глеб вскинул руку, взглянул на часы — потеряли полчаса драгоценного времени. К слову, через несколько дней Косарева вызвали «на ковёр» к начальству — девушка написала жалобу. Глеба не тронули — он работал неофициально. А вот Косареву сделали устное предупреждение. Глеб пока ещё не мог так безэмоционально, как Косарев, принимать некоторые ситуации. Спускаясь по лестнице, он негодовал. И не зря — на табло в реанимобиле светился новый вызов — «Эпилептический приступ». Минут десять назад пришёл, пояснил Ахметов. — Приступ, наверняка, уже закончился, — раздражённый Глеб зло опустил укладку на полку. — Зря поедем. — Всё равно ехать надо, вызов не отменён, — возразил Косарев, захлопывая дверь «Скорой». Кто видел эпилептический припадок, тот не забудет эту картину никогда. В комнате элитного жилого дома толпились люди, кто-то плакал. В центре комнаты, на полу, выгибался в дугу посиневший почти до чернильного цвета человек. Он был без сознания, но с закатившимися зрачками широко открытых глаз, называемых в народе стеклянными. Изо рта его выделялась бело-розовая пена. Судороги повторялись одна за другой. Со страшным стуком человек бился головой о пол. Рядом с эпилептиком сидел юноша с ложкой в руках. Как и многие горе-помощники, он пытался удерживать её во рту корчившегося в судорогах товарища. — Так, отходим, — Косарев отодвинул юношу. Ложка осталась зажатой между зубами страдальца. Вдвоём они, Косарев и Глеб, с трудом уложили ломаемого судорогами человека на одеяло, брошенное Глебом на пол, и перевернули несчастного на бок, однако судороги снова откинули больного на спину. В замешательстве Глеб наблюдал, как изо рта бедолаги выливались пена и рвота. Ложка уже выпала изо рта. — Протезы посмотри, — тихо сказал Косарев. — И платок какой-нибудь сверни, — он огляделся и протянул Глебу салфетку с одного из кресел. — Как давно начался приступ? — спросил Иван Николаевич. Ему ответили, что прошло уже полчаса, как «Дэн упал». — Эпистатус, — спокойно констатировал Косарев. — Глюкозу померяй. Глеб имел весьма туманное представление о том, что это такое — эпистатус. Из лекционных записей он помнил, что если тонико-клонические судороги (ещё он вспомнил про генерализованный припадок — это одно и то же или нет? — мысли путались, знаний не было) не прекращаются, один припадок начинается до окончания другого, не давая человеку прийти в себя, то это означает, что припадок получил осложнение в виде эпистатуса. Глеб также вспомнил, что, в отличие от обычного приступа, эпистатус сам не проходит, его нужно купировать, иначе могут возникнуть отёк мозга и лёгких, и да! — асфиксия и смерть от удушья. — Глюкозу с тиамином... Глеб машинально набирал препараты. Пытаясь скрыть растерянность и надеть маску безразличия, чтобы стать похожим на невозмутимого Косарева, но неудачно, так что на его лице выходила кривая полуулыбка-полуусмешка, Глеб судорожно вспоминал, что на втором курсе им рассказывали о тактике помощи при «падучей», но он, как всегда, дремал, отдыхая от вечернего хмельного веселья накануне в ночном клубе. Страшное зрелище пугало его. Из-под больного текла моча, запачкавшая куртку Глеба. Краем глаза он заметил искажённые страхом, смятением и брезгливостью лица толпящихся вокруг молодых людей. — Вон отсюда все, — приказал он и с маху вонзил ножницы в тонкую ткань рубашки на больном. Когда Глеб закончил резать рубашку, комната опустела. — Бензодиазепин давай, — сказал Косарев. — Купируем по полной, иначе не выживет. Глеб судорожно искал препарат. Он вдруг забыл, какие препараты входят в бензодиазепиновую группу. — «Диазепам» болюсно, быстрее! — раздражённый голос Косарева вывел его из затруднения. Глеб пощупал вену окаменевшей руки. Куда тут колоть-то? Больной выгибался, тело его подбрасывало с невероятной, фантастической силой. Поэтому, когда Косарев приказал Глебу колоть, тот испугался. — Ставь! — жёстко оборвал его возражения Косарев. — Ты врач, а не кисейная барышня! Дрожащими руками Глеб не с первого раза, но всё же попал в вену. Он вспомнил уже потом, что почти беспрерывно молился про себя, наблюдая за расплющенным пальцем Косарева, который мёртвой хваткой зафиксировал каменную руку больного. Ожидание не дало результата — судороги продолжались. — «Диазепам» повторно... Медленнее вводи. Медленнее! Помоги, Господи. Помоги... Нет ничего страшнее ожидания. Господи, не оставь нас... — Тиопентал натрия, болюсом, готовь. Если не поможет, переведём на ИВЛ… Если жив ещё будет. Руки дрожали и не слушались. Мысли путались, страх мешал думать — два этапа терапии оказались безуспешным. — Ставь! Иначе дождёмся эпилептической комы, — Косарев был груб и раздражался на Глеба. Глеб дежурил с ним уже не первый раз, но сегодня, когда нужно было максимально собраться, вёл себя как новичок-любитель. Эпилептический статус купировали. Уже в пути, помогая врачу продолжать противосудорожную терапию, Глеб рассмотрел больного. Это был совсем ещё молодой человек, примерно его возраста, респектабельно одетый. На руке его красовались дорогие «ролексы» и увесистый браслет. Он был хорошо пострижен. Глеб скользнул взглядом по закатанным рукавам рубашки, вспомнил летящие на пол дорогие запонки. «Как денди лондонский одет...», — вспомнилось ему. Глеб повернул голову бедолаги в сторону и отогнул ворот изрезанной рубашки — ну да, «версаче». В их Худодыринске не купишь. Не иначе как по столицам да заграницам мотается. А вот оно как… Глеб вздохнул. Никакие деньги не спасут от беды, никакие… Вспомнилось, как изо рта юноши шла пена. И этот страшный методичный стук — затылком о пол. Вспомнились испуганно-брезгливые лица молодых людей, наблюдающих за страшным зрелищем. Там были и девушки. Как вернётся этот парень к ним? Поймут ли они его? Будут ли деликатны? До сердечной боли было жаль этого страдальца. Отмывая его от слюны, крови и рвоты, Глеб заметил, что у несчастного откололся передний зуб, а кончик языка кровоточит. Больного доставили в центральную больницу и передали неврологам. Перед посадкой в реанимобиль Глеб задержался в дверях. Поднял голову к небу. Вдохнул влажный холодный воздух и улыбнулся полной луне. А хорошо — жить. Спасли. Успели. Глеб взглянул на часы — час ночи. Он хотел закурить и вспомнил об обещании не курить. Однако же его почти ломало — нужно было снять напряжение. Закралась предательская мысль — прочь обещания, всё это людские выдумки, просто средство управления человеческим разумом. Но, вспомнив, как он истово молился на последнем вызове и чем закончился вызов, Глеб одёрнул себя и перекрестился. — Глеб, садись, едем! — позвал его Ахметов. — Что там? — Глеб заскочил на подножку реанимобиля и взглянул на табло. — Студент помирает от алкогольного отравления?! — Предположительно острая алкогольная интоксикация. Работы будет много, — предупредил Косарев. Они подъехали к зданию общежития родного медицинского института. На четвёртом этаже, куда их провела женщина-комендант, стоял стойкий запах алкоголя. Кажется, водки. Туалет был обгажен рвотой и мочой. Запах из него распространялся по всему этажу. «Ничего себе коллеги!» — ухмыльнулся Глеб. Их провели в одну из многочисленных комнат, в которой лежала погибающая от алкогольного отравления девушка. Бросившись к ней, Глеб мгновенно оценил её состояние: не реагирует на окружающих, мышечный тонус ослаблен, защитная реакция на вдыхание паров нашатыря почти не проявляется… Глеб пощупал лучевую — пульс учащённый, померил — сто ударов в минуту. Давление оказалось ожидаемо повышенным. Косарев диагностировал поверхностную алкогольную кому второй степени — содержание этанола в крови составило более 6,5 промилле. Уж об этом-то состоянии Глеб знал всё. Тема алкоголя и всё, что с ним связано, интересовала его всегда. Из озорства, позёрства, с некоторым вызовом на занятиях группы он становился своего рода экспертом в данной области знаний, чем несказанно веселил товарищей. Лера во время этого сомнительного триумфа названого брата сидела неподвижно, не поднимая глаз. Она стеснялась шутовства Глеба и стыдилась его в эти моменты, и чем ниже она опускала голову, тем больше старался отличиться Глеб. Назло. Всё это пустое, позёрское осталось в прошлом… Глеб усмехнулся. А сейчас ему, ой как пригодились те знания. Он работал уверенно и без подсказок, чем снова вернул себе расположение Косарева. Он воспользовался образовавшимся свободным временем и оформлял карту предыдущего вызова, озадаченно приглаживая волосы, как будто прикосновением ладони ко лбу он мог найти выход из затруднительного положения, — в спешке при вскрытии наркотических медикаментов они не взяли подписи свидетелей. Это было чревато наказанием — за нецелевое использование наркоты можно было с большой долей вероятности поплатиться не только врачебной практикой и репутацией, но и личной свободой. Такие случаи, к сожалению, во врачебной практике случались при разбитии ампул, утере их или при несоблюдении формальных правил применения наркотиков. Промывание желудка через зонд не облегчило состояния студентки. Он вводил в вену физраствор с глюкозой, инсулином и витаминами, когда краем глаза заметил в дверном проёме заспанную Погодину в наспех накинутом халате. Из-под халата некрасиво выглядывала мятая ситцевая ночная рубашка, надетая на водолазку. Спустя три года Глеб сделал открытие — Погодина жила в общаге. Он усмехнулся. — Выйдите! — сказал он в дверной проём, в котором толпились и другие студенты. Среди них мотались из стороны в сторону хмельные испуганные собутыльники и собутыльницы пострадавшей, а также заспанные «правильные» студенты, вроде его «оруженосца», поднявшиеся из своих тёплых постелей, чтобы поглазеть. Проход мгновенно опустел. — Закончил, — сказал он Косареву. — Куда её? В токсикологию? — Атропином подколи, — ответил Косарев, не поднимая головы от карты. Иван Николаевич краем глаза наблюдал за действиями студента — контролировал. Выполнив распоряжение врача, Глеб взялся очищать больную от рвотных масс — не нести же её в таком виде в машину. Да и в приёмном покое ленивые заспанные сестрички опять разведут глупые рассуждения про обязанности бездельников со «Скорой». «Всё везут и везут! Сами бы хоть что-нибудь сделали», — приходилось слышать и такое. — Что случилось? Чем помочь? — в комнату ворвалась одетая в мужскую куртку и неизменный пуховый платок Маша Капустина. Со свидания красавица, усмехнулся Глеб. От одежды сокурсницы пахнуло бодрящим осенним холодом, что оказалось как нельзя кстати — в спёртом воздухе студенческой комнаты, пропахшем алкоголем, рвотой и ещё не понятно чем, было трудно дышать. — Спасибо, мы уже справились, — подняв голову от карты, Косарев улыбнулся. Мария появилась такая свежая, румяная, бодрая, она крикнула так звонко, что казалось — сама жизнь во всём её бурном восторге ворвалась в эти затхлые пенаты медицины. Глеб тоже улыбнулся себе под нос и, опустив голову пониже, продолжил работать. — Глеб! Это ты?! — Маша вдруг разглядела Глеба, который хотел отвернуться, чтобы его не узнали, но не успел. — Ой! Маша расплылась в улыбке. — Это я, Капустина, не пугайся, — с грубоватой иронией ответил Глеб и взялся оттирать форму от человеческих испражнений. По природе своей аккуратный, он так и не научился оставаться незапятнанным во время дежурств и всегда удивлялся, как это другим врачам удавалось после суточного дежурства заходить в раздевалку подстанции в приличном виде. В открытую дверь снова заглядывали любопытные студенты-медики, которые всё то время, пока врачи занимались их умирающей сокурсницей, толпились под дверями комнаты, шумно обсуждая последние события. Косарев и Глеб погрузили девушку на носилки и понесли к выходу. Недалеко от входа Глеб разглядел Капустину, которая уже успела размотать свои многослойные одеяния и теперь со страдальческим лицом слушала рыжеволосую девушку — наверное, о том, как пострадавшая допилась до комы. Краем глаза он зацепил одинокую Алькину фигуру. — Погодина! — позвал он. Алька метнулась из-за чужих спин и тут же подбежала, держа одной рукой на груди незастёгнутый халат. С распущенными волосами она казалась какой-то другой, незнакомой — нежнее, что ли. Глеб снова усмехнулся — тоже ещё, красна девица из сказки. — Вниз мне водички снеси, — сказал он на ходу. — Питьевой, — добавил он, видя замешательство своего «оруженосца». Глеб возился с больной, налаживая ИВЛ, когда Алька в одном халате и в тапках на босу ногу выбежала из здания общежития. Она подбежала к машине и с улицы протянула ему стакан с водой. — Погоди-ка, — Глеб был занят. Минут через пять он освободился и взял стакан. Тут только он заметил, что всё это время Погодина топталась на холодном октябрьском ветру почти раздетая. Сам он, разгорячённый работой, не замечал холода. — Хвалю за оперативность, — Глеб протянул сокурснице пустой стакан. — Иди обратно, простудишься. Алька что-то ответила, но Глеб не слышал что. Он уже повернулся к пациентке, устраивая её в нужном положении, и мгновенно забыл об Альке. Схватка со смертью, за человеческие души, продолжалась. Его суточное дежурство закончилось в восемь вечера воскресенья, однако вышел он из здания подстанции почти ночью, в одиннадцать. В течение смены не было возможности полноценно оформлять документы. Глеб отпустил Косарева домой, а сам, устроившись в комнате выездной специализированной бригады подстанции, старательно, чтобы ничего не перепутать, заполнял карты. Он переписывал данные, жалобы, анамнез заболевания, результаты физикального обследования и перечень лечебных мероприятий из блокнота, который он расчертил под карту вызова. Это был своего рода черновик, который можно было заполнять где угодно и как угодно — и на коленях, и в спешке, плохо разбираемым почерком с исправлениями. Для заполнения карт требовалось больше времени, чем для заполнения черновика, — нужно было писать полно и старательно. В блокноте же можно было писать кое-как, главное, быстро. Потом, в образовавшихся промежутках между вызовами, Глеб переносил данные из блокнота в карту и зачёркивал соответствующие черновые записи. Так карты были заполнены точно и красиво, и они с Косаревым экономили драгоценные минуты, не сидели подолгу на вызовах, заполняя бумаги. Сегодня же времени, чтобы переписать данные из блокнота в течение смены, не оказалось — весь день они ездили по городу как сумасшедшие, а очередь из вызовов на табло оставалась нескончаемой. Радовало одно: улицы города не были загружены транспортом так, как в будние дни, и потому они везде успели. Это воскресное дежурство обошлось без смертельных исходов. Утомлённый, Глеб писал медленно, стараясь удерживать в памяти хотя бы по несколько слов, читаемых с черновика, но всё равно забывал слова и почти каждое из них заново смотрел в блокноте. Он устал, никак не мог сконцентрироваться, поэтому работа шла медленно. Он провозился с картами два часа. До заполнения карт он мыл реанимобиль. Он отъехал от здания подстанции и остановился за углом — на эту ночь он остался без приюта. Домой не сунешься, так как Денис ночует у Леры. Нина, должно быть, уже спит. С Катей разругались. Больше у него никого не было. От острого чувства одиночества заныло в груди. Он закурил, потом вспомнил об обещании и выбросил сигарету в окно. Он хотел вернуться на подстанцию и выспаться в комнате отдыха, но передумал — на пересменке он видел Фролова. Вспомнил про гостиницы. Вяло обрадовался, потом расстроился — его паспорт остался запертым в больничном шкафчике. Глеб медленно ехал по пустым улицам, безучастно размышляя о своём будущем на ближайшую ночь. Клонило в сон. Он боялся заснуть за рулём. Справа от себя он увидел парк — тот самый, где они с Лизой нашли друг друга. Глеб сдал назад и остановился у ограды парка под высоким раскидистым деревом. Он заглушил мотор, откинул сиденье и мгновенно уснул. Всю ночь ему снилось, как корчился в страшных бесконечных судорогах тот парень из элитного дома. Он, Глеб, в белом халате, пытался удержать несчастного, физически страдая от страшного стука головы о пол.