Живой

Двумя руками, преодолевая силу тугой пружины доводчика, Нина открыла дверь подъезда, как обычно, быстро проскочила через дверной проём, привычно вжала голову в плечи, ожидая, что сейчас последует немыслимо громоподобный грохот захлопывающейся железной двери за спиной, пережила этот грохот, облегчённо выдохнула и принялась поправлять причёску. Слабо шевельнулось возмущение: каждый проход в подъезд и обратно подобен титаническому прорыву через кордоны противника, где тебя могут пристрелить в любую минуту. Пристрелить, конечно же, Нину никто не мог, но вот дверь могла запросто покалечить. Нина оглядела носы сапог — не поцарапала. Нина ещё раз выдохнула и вспомнила, как Гордеев не раз грозился скрутить регулировочные винты, отвечающие за скорость закрытия и силу прихлопа, или вообще лишить дверь доводчика, но так и не осуществил свои спасительные намерения. Он вообще мало что делал для неё. Ушёл, и даже вспомнить нечего. Гордеев, Гордеев... Нина грустно улыбнулась, подняла голову и потеряла дар речи: прямо у ступенек, бесцеремонно закрывая проход, высился знакомый автомобиль. Передумал? Что?! Всё рухнуло... Это конец... И что делать?! Мысли одна страшнее другой безжалостно прошивали её мутнеющее сознание. С вытянутой рукой Нина в растерянности застыла на крыльце. Но Глеб вышел из машины как ни в чём не бывало: — Ну что, едем? — Куда? — с трудом выдавила из себя Нина. — Как куда?! Отсутствие судимости подтверждать! Твоя справка ещё месяц пылиться будет под сукном! — Глеб весело подмигнул Нине. — Паспорт с собой? — С собой, с собой, Глебушка, — засуетилась Нина и на ватных ногах торопливо спустилась, чудом не попав каблуком в выбоину ступеньки, куда не единожды попадала всякий раз, что возвращалась домой в темноте. Глеб вёл себя странно — нервно. Он взял из рук Нины пульт, щёлкнул, рывком распахнул перед Ниной дверь её машины: — Прошу, Нина Алексеевна, — сам пристегнул её ремнём безопасности. — Всё будет хорошо! — сверкнув белизной зубов, широко улыбнулся ей прямо в лицо и с силой захлопнул дверцу, заставив Нину вздрогнуть. Всё будет хорошо... Кого он убеждал? Её? Или себя? Нина не верила в весёлость Глеба. Улыбка и смех не значат ровным счётом ничего. Просто маска. И анестезия — шуточками, кривлянием... Клоуны в цирке тоже улыбаются, но, как известно, клоуны — самые грустные люди. ............ Нина не ошибалась: кто бы только знал, чего ему стоила эта улыбка. Но Глеб уже принял решение оберегать Нину. Её чувства сейчас были важнее. Нина станет хорошей матерью, она сделает Лизу счастливой, а он, Глеб, поможет ей. Им. Он отвёз Нину к адвокату Карасёва. На этой неделе необходимо было непременно забрать Лизу на гостевой — теперь уже к Нине. Недовольный адвокат взялся звонить Карасёву и выяснять, что делать. О Старковой он не был предупреждён. Карасёв, вероятно, обрёк его на участь делать всё, о чём попросит капризный клиент, который и сам не знает, что ему нужно, потому что, вздохнув, адвокат принялся с кислым лицом расспрашивать Нину об обстоятельствах, имеющих отношение к делу. ***** Он работал сегодня с особым рвением — так легче было забыть о вчерашнем. Не раз он ловил себя на мысли о напрасном своём решении отдать Лизу и сразу пресекал первые же сомнения, чтобы не дать им пустить корни в душе. Всё правильно. А он... Он выстроил воздушные замки. А Нина права: Лизе нужна мать. И, строго выговаривая себе внутренней речью, он ещё яростнее принимался за работу. На душе было темно и тяжело. Болело сердце, словно железный пинцет с неумолимым жестоким упорством сжимал самый его центр. Глеб физически чувствовал это своё больное сердце. Порой подступал комок к горлу. И тогда он с ещё большим неистовством мыл, таскал больных и мешал растворы. Ни на секунду он не останавливался. Он с готовностью откликнулся на предложение поработать ещё, когда заглянула Ковалец и позвала его в другую операционную. — Неожиданно? — добавила она. — Привыкай. В работе хирурга нет стабильности, нужно быть готовым в любое время суток. — Я готов, — ответил Глеб, сдирая с себя перчатки. — Ты себя хорошо чувствуешь? — Ковалец внимательно разглядывала студента. — На тебе лица нет. Бледненький, — она потянулась к лицу Глеба, хотела пощупать лоб, но Глеб резко мотнул головой. — Может, тебе заняться чем-нибудь полегче? — Полегче? — Глеб попытался надеть маску. — Отправьте меня в морг. Всегда мечтал о карьере патологоанатома. Вышло коряво и как-то надрывно-зло — шутка не удалась. — Всё шутишь? — Ковалец, однако, улыбнулась. — Дошутишься, я тебя точно к патоморфологам отправлю... И всё же, может, в другой раз? — Нет, я готов, — Глеб первым вышел в коридор. — Пойдёмте, — кивнул он, обернувшись на ходу. Издав многозначительное «хм», Ирина Васильевна покачала головой и засеменила следом за студентом. Всё-таки странный этот Лобов — мало в нём беззаботного, задорного, двадцатилетнего... Ирина Васильевна вспомнила вдруг жизнерадостного, подвижного Олега Викторовича, ещё рядового хирурга, сыплющего анекдотами, комплиментами, нескончаемым смехом и умеющего найти подход ко всем — добрым и злым, доброжелательным и брюзгливым. Гостеприимного, щедрого и улыбчивого Олега Викторовича... Характером сын пошёл не в отца, заключила Ирина Васильевна, исследуя взглядом затылок отпрыска главного. Он держал скальпель — почти привычно. На столе лежал экстренный больной с острым аппендицитом. — Обследование показало, — Ковалец пальцем указала на снимок, выведенный на экране компьютера, — что червеобразный отросток не стандартно расположен в правой повздошной ямке, а находится в подпечёночной зоне. Редкая локализация. Какой способ аппендэктомии оптимален? Глеб знал ответ. Все сложные и нетипичные случаи аппендэктомии, изученные настолько досконально, насколько позволяли теоретические ресурсы интернета, уже хранились в его памяти, готовые к практической, деятельностной реализации. — Из минидоступа, — Глеб взял протянутый скальпель. — Можно использовать и при стандартном расположении отростка. — А лапароскопия? — Повреждение сосудов при введении троакара, профузное кровотечение и всё равно переход к открытой операции. Конверсия — это потеря времени и сил. К чему столько сложностей, Ирина Васильевна? — А малотравматичность? А быстрое восстановление? — Ирина Васильевна, нет ничего лучше старой доброй классики. Вам ли не знать? — Выполняй, — улыбнулась Ковалец, уступая натиску самонадеянной и всезнающей юности. Да, характером не в отца, зато способностями вышел точной копией, вернулась Ирина Васильевна к недавним размышлениям, наблюдая, как осторожно совершает свой путь по карандашной прямой остриё скальпеля в руках ещё совсем недавно совершенно не обременённого никаким серьёзным занятием студента. ................. В образовавшемся перерыве, когда в первой операционной работали Гордеев и Лера, а во второй Семён Аркадич, будучи не в духе перед сложным вмешательством, посчитал, что, устанавливая освещение, студент в нарушение норм асептики стоял вплотную к стерильной поверхности операционного стола, и со словами «Нечего путаться у меня тут под ногами!» выгнал его в коридор, Глеб поднялся к Нине промочить горло и привести себя в порядок — одежду, лицо, причёску. Мысли. Он заранее растянул одеревенелые губы в улыбку и осторожно приоткрыл дверь: — Тук-тук, кто в теремочке живёт? Кабинет Нины казался безжизненным. — Тук-тук, кто в высоком живёт? Но ответа не последовало и на этот раз. Глеб переступил порог, огляделся и, убедившись, что Нины нет, подошёл к раковине. Взглянул на себя в настенное зеркало — ну и рожа! А впрочем, какая у него должна быть рожа, если вчера... Стоп! Глеб открыл кран и, расплёскивая воду, принялся остервенело умываться, отгоняя прочь сомнения в правоте вчерашнего акта... Акта чего, кстати? Великодушия? Показухи? Самоуничижения? Чего? — Добрый день, можно войти? — услышал он за спиной женский голос. — Заходите, — ответил он не глядя и, хлопнув ладонью по рукоятке переключателя воды, сдёрнул полотенце с крючка. — А где Нина Александровна? — спросил всё тот же женский голос. — Мы договаривались. — Вам нужна Нина Алексеевна, наверное... — Глеб вытер лицо, сунул крючок в петлю полотенца и повернулся. В дверях кабинета переминалась с ноги на ногу женщина лет сорока, внешности столь невыразительной, что в последующем, вспоминая этот случай, Глеб так и не смог воссоздать в памяти черт её лица. — Да, Нина Алексеевна... — неуверенно ответила женщина и быстро взглянула на небольшой листок в руках. — Нина Алексеевна, — повторила она уже уверенней. — А где она? — Как это где? — Глеб раздражённо отвернулся к зеркалу и принялся приглаживать волосы. — Лечит несчастных больных. — Но как же... Мы договаривались, — прозвучало нечто расплывчатое и невнятное за его спиной. Эта растерянность отчего-то раздражала. Впрочем, он знал, что сегодня не лучший день в его жизни. Потому что сам, собственными руками, он... — Я за неё, — пытаясь перебить горечь, соврал Глеб. — Что вы хотите? — Ну, мы договаривались, — неуверенно произнесла женщина за его спиной, — я думала, она сама будет. Насчёт меня звонили... — Звонили, значит, — Глеб прошёл к столу и без всякой цели схватился за бумаги. — Конкретнее формулируйте... — Ну... Родинку... Нужно удалить родинку. Романова Лариса звонила насчёт меня... — А, ну если Романова звонила... — Глеб сел за стол Старковой. — Локализация новообразования? — Что? — женщина уставилась на Глеба. Жалобно захлопали ресницы на её лице. — Я спрашиваю, где ваша так называемая родинка расположена? — А, вот тут, — женщина перевесила ридикюль на другую руку (он знал, что ридикюль — это что-то маленькое, вроде кошелька, но отчего-то упорно называл про себя ридикюлем эту объёмистую гобеленовую сумку визитёрши); освободившейся рукой женщина оттопырила левое ухо: — Вот. — Давайте ваши обследования, — Глеб похлопал ладонью по поверхности стола. — Сейчас, — женщина суетливо щёлкнула замком «ридикюля» и, покопавшись, извлекла из его необъятных недр бумаги. — Вот, — протянула она неопрятную пачку. Глеб взял мятые листы. Заключение дерматолога, анализы — общий расширенный (кстати, число эозинофилов превышено, надо сказать ей потом), биохимия, коагулограмма, на вич, на гепатит и прочее, и прочее. Понятно, стандартный набор. — Сказали, что не надо ложиться в больницу... — Это называется амбулаторно, — Глеб открыл дверь смотровой, располагающейся прямо в кабинете завотделением. — Пройдёмте. Женщина зашла в смотровую и опасливо огляделась. — Страшно тут у вас... — Снимайте обувь и ложитесь на кушетку, — Глеб достал из шкафа электрокоагулятор, потом передумал и поменял его на скальпель — нет ничего надёжнее скальпеля. — Сейчас... Он обрабатывал руки, сверял наличие препаратов, проверял коагулятор и наблюдал боковым зрением, как женщина огляделась в поисках стула, как бросила свою гобеленовый «ридикюль» на пол и сняла сапоги, как долго примерялась, с какой стороны лечь на кушетку, хотя всё было и так очевидно (клеёнчатый коричневого цвета край кушетки явно указывал на то, что на нём должны располагаться ноги) и как потом она нерешительно присела на край этой кушетки. — Одноразовую салфетку возьмите под голову, — не оборачиваясь, сказал Глеб. — На ширме, голубая стопка. Рядом головной убор. За его спиной снова началось движение. — Готовы? — повернулся Глеб со шприцем в руках. Он сам не понял, как начал эту игру, и теперь, этап за этапом, проводя пациентку по всей процедуре, он отказывался думать. — Ой, боюсь я... Ну, что тут скажешь... — А вы делать будете? — волнуясь, снова спросила женщина. — Я, — Глеб склонился над пациенткой. — Что вас смущает? — Молодой вы... Глеб усмехнулся: — Волосы получше заправьте под головной убор. Он ждал, пока пациентка заправляла волосы под медицинскую шапочку, и, наконец, спросил себя, зачем он разыгрывает комедию и какие последствия могут ждать Нину, от имени которой он взялся за хирургическую операцию, пусть и не большой травматичности, но зато с существенной долей вероятности постановки неутешительного диагноза. — Непереносимость лекарственных препаратов имеется? ...Он вводил анестезирующий препарат, когда открылась дверь и вошла Нина. С немым удивлением на лице она застыла в пороге. Ну вот, сомнениям и положен конец — появился квалифицированный врач, а его законная роль — просто подавать инструменты да зелёнкой мазать. Однако не хотелось... — Долго ходите, Марина, — предупреждая разоблачающую реплику, сердито бросил он в проём двери. Хорошо, что не «Лера», усмехнулся про себя. — Идите уже, помогайте, чем в дверях мне глаза мозолить. Боковым зрением он видел, как Нина вытянула руку вперёд: — Глеб... — Глеб Олегович сейчас потеряет остатки терпения, — тихо перебил Глеб. Он выпрямился и со значением посмотрел на Нину. — Идите уже работать, не стойте тут. — Я? — глаза Нины округлились до невозможного. — Вы, вы, Марина, — ответил он снисходительно. — Коагулятор вот проверьте. — Но Глеб Олегович... Нина всё поняла — решил поиграть в доктора. Безответственный! И это четвёртый курс! Она хотела возмутиться, но вспомнила — Лиза! Лиза... С кем она связалась? С мальчишкой... Да нет, с мажором. С самонадеянным мажором, которому всё с неба падает и всё сойдёт с рук. Но не стоит злить его сейчас, не стоит... Любит он... Эта молодёжь... Сегодня они любят, завтра — ненавидят. Или просто забывают свои слова. И так ли значимы их слова? Нет, никому нельзя верить. Никому! И её уже столько раз предавали... Ругая себя за безответственность и уговаривая, что это всего лишь простая папиллома, Нина метнулась в кабинет, к столу, схватила бумаги пациентки и лихорадочно пробежалась по ним взглядом. Потом вернулась в кабинет: — Глеб Олегович, давайте я сама... — промямлила Нина, с раздражением думая, что в очередной раз её заставляют стать участником нехорошей игры. — Коагулятором... — Мариночка, нет ничего лучше скальпеля, — снисходительно пояснил Глеб, проверяя чувствительность обработанного участка. — Голова не кружится? Как себя чувствуете? — склонился он к пациентке и, получив уверения в прекрасном самочувствии, переключился на Нину. — Коагулятором вы сделаете ровный срез, а скальпелем возьмёте немного больше, более глубокие слои. Незначительно, но эти миллиметры могут сыграть на руку при определённых обстоятельствах. — Но косметически... — Мы не в салоне красоты, — отрезал Глеб и взял скальпель. — Не волнуйтесь, — он взглянул на пациентку, которая замерла в неопределённой позе с напряжённой улыбкой на лице. Было очевидно, что она не знала Нину в лицо и приняла разыгравшуюся сцену за чистую монету. — Всё будет хорошо. Глеб ещё раз примерился и аккуратно срезал образование. Посмотрел — отличная работа, рука не дрогнула. Вспомнились старые студенческие истории. Отчего-то взял азарт. Не думая, он занёс руку высоко вверх: — Удаляю! — и лихо, в воздухе, в миллиметре от уха, чиркнул скальпелем. — Марин, посмотри, я ей ухо не отрезал? — серьёзно спросил он у Нины, с удовлетворением наблюдая, как в маске непонимания застыло лицо женщины на кушетке, как улыбка сменилась испугом и как нерешительно поднялась рука пациентки к самому уху и повисла в воздухе, не решаясь пощупать потерявшую чувствительность кожу. — А как же... — Да всё нормально, — поспешил успокоить Глеб, насладившись анекдотичным зрелищем. — Это шутка была. Всё у вас будет хорошо. Сейчас прижгём и пойдёте домой. Марина, коагулятор! — повернулся он к Нине. — Ох, а я уже думала... — пациентка опустила руку и заискивающе улыбнулась. — Больно будет? — жалобно спросила она, опасливо скосив взгляд на инструмент в руках Глеба. — Ну а анестезия на что? — расслабленный присутствием Нины, Глеб улыбнулся в ответ. Возраста его матери, а ведёт себя как ребёнок... Нина протянула коагулятор и теперь напряжённо наблюдала, как сосредоточенно работают руки Глеба. Довольно умело, однако свою работу она не доверила бы даже самому Гордееву. — Готово. Марина, завершайте, — Глеб тронул Нину за плечо. — Объясните пациентке, как ухаживать за раной. И готовьте материал на гистологию. Глеб вышел из смотровой, включил кран и, нелепо изогнувшись, подставил горящее лицо под струю холодной воды. Свихнулся... Так подвести Нину, а всё потому что захотелось покуражиться. Вспомнился случай с Погодиной. В тот день как раз забрали Лизу. Тогда ему казалось, что жизнь закончилась. Вчера вот тоже, сам, собственноручно... Ну почему, когда на душе тошно и кошки скребут, так и тянет на что-то провокационное? И самое отвратительное, что за счёт других. Как правило, самых безобидных. И любимых. В прошлый раз оруженосец пострадал, теперь вот Нина. Нина... Подыграла. А сначала как растерялась-то... Глеб улыбнулся. Тёплой волной разлилась по телу нежность. Он тихо приоткрыл дверь смотровой и несколько десятков секунд наблюдал, как Нина хлопотала вокруг странной женщины. — Ну и выкинул ты, Глебушка, номер. — Отчебучил... — Всё смеёшься... А мне не смешно. Ты понимаешь, что если... — Если да кабы... Расслабься, всё нормально. А будешь нервничать, психосоматика полезет. Ты — мать, тебе нельзя теперь... — И всё-таки, прошу тебя, Глеб, впредь избавь меня от подобных ситуаций. — Не обещаю, но постараюсь... Прости меня, Нин. …Ещё один день практики подходил к концу. Он пролетел как один миг — Ковалец не давала отдыхать. Внезапно открывшаяся работоспособность некогда легкомысленного сына главного вдохновляла завотделением — Лобов казался ей самым перспективным студентом группы. Глеб тоже не рвался отдыхать — работой, постоянным движением он глушил боль от потери. Его мозг сосредоточенно работал и не давал ходу лишним мыслям, и, быть может, от того, что его мозг был до крайности сосредоточен, в Глебе не чувствовалось ни страха, ни сомнений, а лишь одна уверенность в руках да необыкновенная для новичка точность движений. Он выполнил две операции самостоятельно (разумеется, Ирина Васильевна стояла за спиной) и присутствовал на холецистэктомии. Во время последней, операции по удалению воспалённого желчного пузыря, его не привлекали к работе, позволили спокойно наблюдать за руками хирурга и объясняли технику выполнения манипуляций. Глеб многое понимал теперь даже без предварительного изучения. Манипуляции Ковалец иной раз удавалось мысленно спрогнозировать. Он дал себе слово в ближайшие сутки заняться изучением техники холецистэктомии и возможных аномалий образований в зоне ворот печени и печёночно-дуоденальной связки. Он уже не чувствовал себя санитаром. Он знал, что может больше, чем мешать растворы и подавать инструменты. ****** Он вышел из операционной только в три — долго отмывал от заводской смазки и стерилизовал новые инструменты. Товарищи давно уже маялись в институтских мрачных аудиториях. По инерции, продолжая занимать себя делами, он позвонил Денису — тот находился на площадке, восторженно рассказывал, что копается «во внутренностях» вертолёта, и, выдав немыслимое количество технической информации, быстро попрощался. — Ну всё, Глебчик, некогда мне тут с тобой! До встречи! И тишина. Глеб взглянул на погасший экран, улыбнулся и медленно пошёл под лестницу, чтобы спокойно посидеть одному. Ему некуда было податься. К Нине идти не хотелось, обмениваться шутками с Франсуа — тоже. Вообще не хотелось видеть людей. Он удивился, когда на диване под лестницей обнаружил Викторию. С журналом в руках, она не читала — смотрела прямо перед собой. Глеб осторожно присел рядом: — Привет. Вика скользнула по нему отсутствующим взглядом: — Привет. Переживает из-за Смертина, тоже тошно... Он понимал Алькович. Они сидели молча. — Чего домой не идёшь? — спросил он, наконец. — А ты? — ответила Вика вопросом. — Я? Только закончил. Устал, как... Не поможешь? — внезапно он нашёл способ, чем занять ум и сердце страдающей Лериной подружки. — Почему я должна помогать тебе? — Вика повернула голову и с раздражением взглянула на Глеба. — Потому что я тебя ни разу ещё ни о чём не просил, — пряча усталость, Глеб изобразил одну из своих многозначительных театральных улыбочек. — Ладно, — Вика томно вздохнула. — Что там у тебя? — Отнеси продовольствие моему подопечному, а то наша больничная баланда... сама знаешь. Нейрохирургия, вторая палата. — А сам? — равнодушно поинтересовалась Вика. — Сам? Не могу... Понимаешь, мы повздорили накануне. Но отнести нужно, его никто не навещает, — соврал Глеб. — Если ты ещё и словом перемолвишься с этим субъектом, то это будет вообще замечательно. А то одичал наш больной, скоро на людей бросаться начнёт, — добавил он, но его шутка осталась незамеченной. — Ладно, — равнодушно кивнула Вика и встала. — Где еда? Глеб вытянул из кармана ключи от машины и протянул Вике связку: — Пакет на переднем сидении. — Ну и ловок ты, Глеб, — Вика томно взяла ключи из его рук. — Ну как же, эксплуататор, по Новикову, — Глеб подмигнул ей. — Забыла, что ли? — Какие у вас, сударь, плоские шутки, — Вика резко повернулась и вышла в коридор. Ужимки Глеба раздражали её сегодня. Они и самого его раздражали. «Ничего, ещё благодарить меня будешь», — усмехнулся Глеб, вспоминая лицо Алькович, и закрыл глаза. Внутренним взором он помимо своей воли прокручивал картинки встреч с Лизой. Где-то задним умом всё это время он держал сомнения в правильности решения уступить Нине возможность заботиться о Лизе, и теперь, ничем не занятый, мозг вдруг начал прислушиваться к голосам этих сомнений. Нет, нет, нельзя сомневаться, он принял единственно верное решение. Единственно верное... Глеб встал и огляделся — нужно было чем-то занять себя. Думать — невыносимо и опасно. — Роман, это Лобов. Нужна помощь, — позвонил он Ромке. — Небезвозмездно, разумеется. — Знаю я твоё небезвозмездно, — в голосе Ромки звучала обида. — Ты ещё не расплатился за свои хоромы. — Я же сказал — отдам в следующем месяце, — отмахнулся Глеб. — Нужны сантехники и электрики. Найдёшь? — Я тебе всё поставил и сделал на совесть, — с ответным раздражением в голосе огрызнулся Ромка. — Чем ты недоволен? — Это не мне. Нужно подлатать домишко один. Пришлёшь счёт... Я заплачу, сегодня же, — он нетерпеливо повысил голос в ответ на недоверчивое фырканье товарища. — Ладно, диктуй адрес, — в динамике что-то завозилось, зашуршало. Это Ромка полез за блокнотом. — Чего только не сделаешь для друга. Вот что всегда импонировало Глебу в характере Ромки, так это отходчивость и поистине сказочное терпение. За эти редкие качества в окружении Глеба все любили Ромку. — Сейчас отправлю своих негодяев, — пообещал Ромка. Глеб позвонил заведующей «Тёплым домиком» и предупредил, что в течение часа появятся электрики и сантехники. Директриса обрадовалась и долго благодарила. Глеб брезгливо слушал — его отец тоже так после каждой подачки расстилался в благодарностях, да вот перед тем же Емельяновым. Чтобы занять себя, он заказал мебель на сайте местного магазина. Заказывал только то, что могут привезти уже завтра — нужно было скорее забирать Дениску от родителей, да и Франсуа вот-вот выпишут. Он не ответил на Нинин звонок. К чему? Чтобы поехать с ней в чудо-дом? Чтобы смотреть на них — Лизу и Нину — и кромсать душу душераздирающим зрелищем? Он и так искромсал её всю... Глеб нервничал. Часы показывали без четверти четыре. Он не смог совладать с собой и всё же приехал к «Тёплому домику». Остановился за углом и, не выходя из машины, наблюдал, как подъехала Нина, как торопливо забежала она во двор. Из машины не было видно детскую площадку, но можно было разглядеть Нину и Лизу, проходящими по двору на заброшенный участок. Там они гуляли все вместе когда-то. Когда-то… Ещё вчера. Он увидел их. Всего несколько секунд — и они скрылись уже на заброшенной площадке. Маленький согнутый ребёнок в красной курточке и жёлтой шапке и статная Нина в бежевом пальто промелькнули и скрылись. Отныне, Лобов, ты будешь довольствоваться только этим... Глеб медленно завёл машину. Он сидел в излюбленной кофейне до шести — пил чай и читал учебник по хирургии. Старался не думать и убеждал себя, что сидеть вот так одному рядом с живительно согревающим пламенем камина, пить чай с французскими булками и читать медицинский учебник — это высшее жизненное наслаждение. Он попытался вспомнить, когда он был тут в последний раз. Вспомнил — с Лерой. …Они подъехали к подъезду Нининого дома одновременно. — Глеб! — Нина виновато подошла и склонилась к открытому окну. — Где ты был?! Я звонила. — А я не слышал, — соврал Глеб (и сколько лжи за сегодняшний день, пора уже остановиться). — Поехали? — Куда? — не поняла Нина. — Ну вы же Лизу забираете? Ей нужна детская комната, — он через силу улыбнулся. — До закрытия магазина час. А точнее, — взглянул на циферблат часов, — полтора. Успеем, если поторопимся. Они успели и выбрали мебель в детскую комнату. Глеб ещё заранее присмотрел эту мебель, когда изучал каталоги в интернете. Нина не спорила. Хотя ей не нравился выбор друга, Нина с энтузиазмом одобряла всё, на что он указывал, — страх оступиться и лишиться девочки заставлял её угодливо соглашаться. И где-то в глубине души, в самых её недрах, робко шевелилась — благодарность. Благодарность, задавленная страхом. К тому же, Глеб платил — свободных денег у Нины не было. Глеб не жалел денег. Он ненавидел деньги матери — они достались ей чужой кровью. Он знал, что был неправ, но его не терзали угрызения совести из-за того, что мать «в поте лица» зарабатывает, а он транжирит «кровно заработанное». Он заметил: чем больше он тратит, тем больше мать перечисляет ему. Глеб понимал — это откуп. ................ Весёлые, они вернулись к Нине и теперь стояли посреди комнаты, отведённой Лизе. — И куда прикажешь мне всё это девать? — Нина озабоченно оглядывала шкафы и прочую мебель, до отказа забитую вещами ушедшей её молодости. Эта небольшая комната в трёхкомнатной квартире Нины стояла нежилой и служила своеобразным складом давно уже ненужных вещей, чемоданов и бытовой техники, вроде пылесоса, а также хранилищем для лыж, велосипеда и туристической палатки. Вот чему Глеб удивился, так это лыжам. Нина — лыжница? Он скупо улыбнулся. — Что делать со всем этим скарбом? — переспросила Нина. — Есть вариант, — Глеб сел и попытался найти в телефоне номер многодетной матери, которая забрала мебель Чеховых, но не нашёл. — Нин, у вас же начинается новая жизнь, — сказал он, подумав. — Правда? — Правда, Глебушка, — ласково ответила Нина. — И всё благодаря тебе... — Не о том речь, — перебил Глеб. — А старую жизнь — на свалку. Так? Без сожаления расстаётесь? — Без сожаления, Глеб, — улыбнулась Нина. — Тогда давайте, Нина Алексеевна, выкинем весь этот хлам тоже без сожаления, — предложил Глеб. — Освободим пространство для новой жизни? Он помнил — в плохом настроении мать, ворча на загромождённое жизненное пространство, выворачивала шкафы наизнанку и набирала полные пакеты ненужных вещей. Именно благодаря этим рейдам в их доме царил почти что музейный порядок. Мама... Ма-моч-ка... Глеб тяжело вздохнул. — Ну так что? — спросил он, выдирая себя из воспоминаний. — Давай, — неуверенно кивнула Нина и огляделась. С явным сожалением, которое не укрылось от постороннего взгляда. — Это не совсем практично, понимаю, — Глеб попытался убедить Нину, видя её нерешительность, — но мы-то с вами ещё та парочка. Не зря про нас судачат, — Глеб улыбнулся в пол. — Да, ещё та парочка, — Нина смущённо отвернулась и, закрывая чернеющее окно, резко вжикнула по карнизу люверсами штор. — Тогда начнём? — Глеб встал с дивана. — Несите мешки для мусора. До полуночи они выносили из квартиры ненужные вещи и бросали их рядом с мусорными баками. Нина, вначале уступившая Глебу лишь из вежливости и руководимая сложными, противоречивыми мотивами страха и благодарности, вдруг сама прониклась мыслью, что она расчищает завалы старой жизни для новой — гармоничной, семейной жизни, по которой она, одинокая и преданная неудачница, не раз плакала в подушку. Подбадриваемая Глебом, она так разошлась, что вынос атрибутов бесплодно прожитого прошлого вскоре перешёл в игру. Тихо переговариваясь, они кидали вещи в пакеты — кто быстрее. К полуночи в комнате осталась только мебель, которая теперь, пустая, смотрелась совсем старомодной и жалкой. — Когда мебельщики приедут, заплати им, пусть выносят этот прошлый век на свалку, — Глеб бросил на комод несколько купюр. — Спасибо, Глеб, — кивнула Нина. — Шампанского? — А несите! — Глеб махнул рукой. Он не пил шампанское (обещал же! да и настроение не располагало), но с удовольствием наливал Нине, поддерживая её весёлый, приподнято-восторженный настрой. Он знал, что уставшая, измученная Нина давно уже не смеялась так легко и задорно, как будто ей было пятнадцать. Потом они сидели, обнявшись, на диване. — Глебушка, если бы ты знал, как много ты для меня сделал. Как много... Ты случайно не мой ангел-хранитель? — Нина тихо засмеялась. Угнетаемый сомнениями, Глеб не ответил. — А я так люблю тебя, самонадеянный мальчишка, — опьяневшая Нина взлохматила его волосы. — Так благодарна тебе за всё... За Лизу... И за Дениску. Слушаю вас с братом из кухни и по-женски завидую твоей матери... Вот бы, думаю, и у меня такие дети были. — Будут, Нина, обязательно будут, — пообещал Глеб, — только не такие раздолбаи, как я. А вот как наш Дениска... Пусть такие будут... Я тебя тоже люблю, — Глеб поцеловал Нину в щёку. — Пойдём-ка спать, у меня завтра операция. Он лежал на диване, в темноте, и смотрел на светящийся циферблат часов. Он думал о том, что его жертва была не напрасной — Нина станет хорошей матерью для Лизы. А может, не только для Лизы. И почему ей так не везёт с мужчинами? Необыкновенно красивая, умная — что в ней не так? Размышляя о горькой Нининой судьбе, Глеб решил, что если положить на чаши весов его страдания и Нинины, то Нинины перевесят. Потому что Нина — беззащитная. Всё правильно, решил он. Он сделал единственно верный, единственно... милосердный (и на ум, как ни странно, не пришло более ни одного определения) выбор. Мать и дочь, Нина с Лизой станут настоящей семьёй. В конце концов, он будет рядом. Только от этих мыслей легче почему-то не становилось. «Сестрёнка, будь счастлива!» Он отправил это странное сообщение. Любимой. Сестре — грубо поправил он себя. Лера не ответила — была глубокая ночь. «Будь счастлив и ты!» —мысленно ответил Глеб за Леру. Вслушиваясь в неожиданно глухое безмолвие, объявшее улицы города, да что там улицы, — землю, он закрыл глаза.