Живой

Он маялся в больнице до самого окончания практики. Никто не разговаривал с ним, никто никуда не звал его. Ему не поручали никакой работы. Гордеева и Леры не было. Временно студентов курировал доктор Степанюга, не упускавший случая поиздеваться над своим врагом. Семён Аркадич прекрасно помнил столкновение со студентом Лобовым и теперь вовсю пользовался тяжёлым положением Глеба, чтобы взять реванш. Глеб не отвечал, закрылся глухой стеной. Всё казалось бессмысленным. Если Косарева посадят, то ему, Глебу, придётся уйти из медицины. И есть ли смысл к чему-то стремиться? Убийца здравствует, честных трудяг сажают из-за какой-то дурацкой статьи в уголовном кодексе — зло торжествует. Глеб ушёл из больницы сразу же после окончания практики. В почтовом ящике Чеховых он нашёл повестку. …Его опять допрашивали — теперь уже в органах. Броскими обвинениями и хитроумно построенными вопросами с уверенной тихой лютостью выкручивали руки, выбивая показания, уличающие Косарева. Он опять изворачивался и брал вину на себя, опять путался в показаниях — это в студенческой среде он мог врать и надевать любую маску, тут же работали профессионалы. Мастодонты, они на таких лгунах, как неопытный студент, собаку съели. Он всё же нашёл в себе силы встретиться с Денисом и попросил его съездить к Нине — проведать её и Лизу. Погружённый в новую дружбу и новое дело, Денис не замечал подавленного настроения брата. — Слушай, а пускай Лизка и живёт с Ниной, — предложил Денис. — Нина любит Лизку, — Денис каждый раз подчёркнуто небрежно произносил это имя — «Лизка». Он ревновал, старался не задевать Глеба, но неделикатные слова так и слетали с языка. — Отдай Лизку Нине! — Уже отдал, — вздохнул Глеб. — Чесслово? Не врёшь? — Денис довольно потёр руки. — Да ты это... не грусти, Глебчик, — мальчик вдруг заметил удручённое состояние Глеба. — Нина, чай, не обидит твою малявку. И я на что? Вот сейчас съезжу на разведку, потом расскажу что да как. Нина хорошая, ты не думай, — уговаривал он Глеба. — Вот бы мне такую… — смутившись, Денис резко оборвал речь и отвернулся в сторону, словно разглядывал прохожих. Маму, закончил Глеб вырвавшуюся из самого сердца Денискину больную мысль и усмехнулся. Он порывисто обнял мальчика: — Всё будет хорошо, брат, всё будет хо-ро-шо. В семь он был уже на подстанции и сразу пересел на реанимобиль к Косареву, который дежурил ещё с утра. — Меня в органы по контролю за оборотом наркоты вызывали, — сказал Иван Николаевич, когда они, воспользовавшись передышкой из-за ложного вызова, сидели у подъезда старой пятиэтажки на окраине города в заводском районе. — Знаю, — Глеб щёлкнул зажигалкой. — Меня тоже. — Говорят, ты показал, что я продал ампулы, — сказал Косарев. Глеб глубоко затянулся. — Враньё. — Я тоже так думаю, — никогда не куривший, Косарев взял из рук Глеба сигарету. Они сидели молча, Косарев курил. Потом, бросив окурок на землю, Косарев молча пошёл к машине. Глеб поплёлся за ним. Они работали не разговаривая до самого утра. Работали сосредоточенно, быстро и слаженно. В очередной раз Глеб поразился силе духа невозмутимого Косарева, который держался как ни в чём не бывало, как будто утром спокойно пил кофе и смотрел новости. Как будто не было в его жизни перед дежурством ночного допроса у свирепого Черкасова.