Живой

Он плохо спал. Его снова терзал знакомый навязчиво-липкий кошмар, от которого он закричал и проснулся глубокой ночью без каких-либо шансов уснуть заново. Размышляя о том, что же теперь делать со своими чувствами к Альке, Глеб ходил по комнате. Наконец он решил, что раз у Леры сложилась семейная жизнь, раз Лера любит и любима, то путь к Альке открыт, и прочь сомнения, раз им комфортно и тепло вместе. Никогда ещё ему не было так спокойно с кем-либо рядом. Но он тут же вспомнил, что Алька глупо увлечена другим. Глупо и безнадёжно. И срок немалый — четвёртый год. И это упорное немое её страдание рискует растянуться на года... Он открыл окно — нужно было освежить голову. Аля... Алька... Алевтина... Вроде бы есть у него, и в то же время её нет. Она не принадлежит ему. Он не принадлежит ей. Их — нет. Дружба есть... Дружба? А она кто? Друг? Ну право, детский сад. Он мог называть Альку только любимой и только — женой. И он добьётся своего. Осталось только решить — какой ценой. Лобов, ну почему в твоей жизни всё так сложно, спрашивал он себя. Он думал о том, что вчера услышал от Дениски — Алька встречалась с Рыжовым. Она скрыла это от него, Глеба. У Альки своя жизнь. Своя, отдельная от него. Острое желание обладать Алькой — её мыслями, желаниями, временем — снова владело Глебом. Но это было невозможно, по крайней мере в настоящий момент, и от этой невозможности он физически страдал. ***** Они сидели в «Кофейном домике». В это раннее субботнее утро здесь было мало посетителей. Камин пылал, его сердце пылало. Глеб хотел признаться Альке прямо сейчас, но вдруг со всею ясностью осознал, что не сможет этого сделать, потому что в момент признания он потеряет её. Алька его не любила, даже не интересовалась... Пусть уж лучше так, как сейчас, — друзья. Временно, разумеется, временно. — Знакомая вещица, — Глеб вытянул синюю тетрадь из Алькиной сумки. — Давай уж что-нибудь черкнём для истории. — Давай. А о чём? — Давай о том, о чём каждый думает сейчас. Что угодно, главное, начистоту. — Начистоту? Без утайки? — Алька грустно улыбнулась. — Только зачем? Для чего это? — Как это — для чего? Для нас с тобой. Мы же... друзья. Друзья-партизаны, — Глеб усмехнулся. — Знаешь, глаза в глаза сложно, написать легче. Как говорится, бумага всё стерпит. Так? — Да кому интересны мои мысли... — Ты забыла... я друг. Будем учиться доверять. Мы есть друг у друга. Мы так решили. Помнишь? Алька не ответила. Опустила голову, смутилась. Она вспомнила ту странную горячность, с которой Глеб тогда за них двоих решил это — быть друг у друга. Они иногда думала об этой его горячности, потому что эта горячность была слишком рьяной, а взгляд Глеба слишком откровенным и объятия слишком крепкими для дружеских. Иногда Алька сомневалась, что Глеб просто друг. Но тогда она, споря с собой, вспоминала Леру. Алька безгранично верила: Глеб любит Леру. Любит давно, настойчиво и болезненно. Под насмешливо-ироничным взглядом товарища Алька, путаясь второпях, нашла в тетради лист, расчерченный Глебом. Принялась писать, закрываясь от Глеба рукой. Потом положила свой телефон на записанное и молча протянула ручку. Секунду он медлил — к чему? Бездарный спектакль... Большей глупости, право, он не мог предложить. И всё же он написал — признался. Подростковым Асадовым — так было безопасней и на её языке. Как мало тех, с кем можно помолчать, Кто понимает с полуслова, с полувзгляда, Кому не жалко год за годом отдавать, И за кого ты сможешь, как награду, Любую боль, любую казнь принять... — Мне стихами проще, — сказал он со смешком, пододвигая к Альке тетрадь. — В детстве баловался. Читай. Она читала. Брови с красивым изломом удивлённо взметнулись вверх: — Ой… С насмешливой небрежностью он смотрел в упор: поняла, наконец? что скажет? — Ты сам это написал? — Алька скользнула по нему смущённым взглядом, но он всё же поймал её этот почти неуловимый взгляд. Зацепил. — Асадов это. Что скажешь? — задал вопрос, держа взглядом. Алька помолчала. — Не можешь забыть? — спросила она тихо. Не по-ня-ла. Глеб вздохнул. — Ладно, давай обнародуй своё, — он сбросил телефон с Алькиной записи, пробежался глазами по написанному. Улыбаюсь, а сердце плачет в одинокие вечера. Я люблю тебя. Это значит — я желаю тебе добра. — Ох, слёзная лирика! Тушнова, читал... Значит, жертвенная любовь? — Любовь — это когда желаешь счастья, — Алька начала вздох, но, едва взглянув в прищуренные глаза Глеба, оборвала его и принялась старательно разглаживать ладонью складки льняной скатерти на столе. — И всё? А борьба? За любовь надо бороться, а не тихо стоять в сторонке и вздыхать, — отчего-то раздражённо ответил Глеб. — Любовь кровью порой завоёвывается. — Глеб… Алька украдкой скосила глаза — Глеб нервничал. Она видела — он нервничал. Крутил пальцами ручку, как тогда, на лекциях. Очередная жертвенная ручка... Сейчас он сломает её. Так и есть — хруст ломающейся пластмассы. Бедный, бедный, жалела Алька Глеба в его нелюбви. — Так значит, думаем об одном и том же. Посмотри-ка, стихами и о любви. Мы на одной волне, Аля, — он криво улыбнулся. Она грустит по Новикову... Прямо сейчас, рядом с ним, в эту минуту, когда он, Глеб, обнимает её сердцем. И вероятно, в ту минуту, когда Рыжов... Она слепо увлечена закомплексованным интеллектуалом Новиковым, и ей нет никого дела до них с Рыжовым. И как она далека от мысли, что он, Глеб, любит её. Было тоскливо. — Но я не дам тебе предаваться душевным терзаниям, — Глеб встал. — Хватит уже наглаживать скатерть, пошли гулять! Жизнь прекрасна, а мы тут... чахнем. Всё утро они гуляли по заснеженному пустому парку. Они снова ели снег, и Глеб, не отпуская, держал её руки в своих ладонях — у Альки не было перчаток, и он вовсю пользовался убедительным поводом не отпускать её от себя ни на шаг, чувствовать её. А ему нужно было постоянно чувствовать её — другой возможности дарить своё пылающее сердце у него не было. Он рассказал ей о вчерашней встрече со Светланой. — Бедная девушка, — пожалела Алька молодую женщину. — Мать-одиночка. Тяжело, когда все забывают о тебе. И в наше время, когда трудно с работой... — Но у неё есть ребёнок. Она счастлива, несмотря ни на что, — сказал Глеб. — А ты, Аля, сколько хочешь детей? Её раскрасневшиеся от лёгкого морозца щёки зарделись ещё больше. Она не смутилась бы так, если бы этот неожиданный вопрос задала ей подруга. Девушки подобные вопросы обсуждают. Но слышать такое от Глеба! — А ты? — Алька ответила вопросом на вопрос и, чтобы скрыть смущение, наигранно засмеялась. — А я? — он тоже не ожидал. Мужчины такие вопросы не обсуждают вообще. Но это был ещё один повод — признаться ей, — и он ухватился за него. — А я хочу много детей от своей жены, — Глеб откровенно посмотрел Альке прямо в глаза. — Значит, ты будешь очень-очень любить жену, — Алька смущённо улыбнулась. — Я её уже сейчас люблю, — он глядел в упор. Он вдруг успокоился. — Знаю. Это настоящая любовь, — Алька смущалась под его взглядом. — Погоди-ка... — он распахнул пальто и рывком прижал её к груди. — Слушай. Придавленная сильной ладонью, Алька замерла. С неожиданным волнением она слушала тяжёлое биение сильного сердца в чужой тёплой груди. Надёжной, промелькнуло в сознании. — Вот так мы будем жить с той, которую я люблю, — прошептал ей в самое ухо Глеб, ослабляя хватку. — У вас будет хорошая жизнь, — почувствовав свободу, Алька медленно отстранилась. — Ей будет с тобой спокойно, — Алька повела плечами, с явным (с явным!) сожалением стряхивая с себя тепло. Его тепло... — Даже не сомневайся, — Глеб поцеловал Альку в макушку, ноздрями схватив едва уловимый в холодном воздухе травяной запах её волос. ............. Замёрзшие, они зашли в храм. — Спасибо, Господи, — в благодарном порыве шептал Глеб, стоя перед Христом. Перекрестился и поцеловал ноги Спасителя — как все люди, подходящие к Христу. Вставая с колена, поймал внимательно-удивлённый взгляд Альки. — Вот так-то, Аля, вот так-то, — зачем-то сказал ей. — Знаешь, когда я впервые попал сюда? Когда ты лежала в реанимации. Они вышли на улицу. — Ты пришёл помолиться за меня? — в порыве благодарности Алька взяла его под руку. Глеб уже ругал себя за то, что ляпнул не подумавши. Конечно же, Алька именно так и сделала бы — помолилась за него. Но он-то прибежал сюда не из-за неё — из-за себя. Он просто не знал, что делать со своей подлостью. Глеб сжал Алькину ладонь. — В двенадцать начнутся беседы. Скука ещё та, — Глеб нашёл повод прекратить щекотливый разговор. — Пойдём со мной. Я не выдержу один там. — И что тебе не нравится в этих беседах? — Слушать текст Библии? Замечательное занятие. Крайне содержательное, особенно если знаешь всё. Я читал. Почему я должен это слушать? Разве крёстному это нужно? — Конечно, нужно. Разве можно любить Бога, не зная Его жизни? — искренне удивилась Алька. — Ну это вроде как нельзя любить страну, не зная её истории. Понимаю. Но мне всё равно там нечего делать. Я всё это знаю, — не сдавался Глеб. — Почему в моём случае нельзя просто поставить зачёт и отпустить с миром? Я не на богословский факультет поступаю, а буду всего лишь крёстным. — Глеб… Она снова назвала его по имени... Он давно уже коллекционировал свои имена, произнесённые ею. — Крёстный — это не «всего лишь», как ты выразился, — улыбнулась Алька. — Это ответственность на всю жизнь! — Алька сделала смешной жест — пальцем вверх. Как школьный педагог. — Даже большая ответственность, чем у родителей. Крёстный отец или мать даже роднее ребёнку, чем кровные родители. — Ты говорила. — Это духовное родство. Оно выше кровного, — пояснила Алька. — И за участие в духовной жизни крестника ты будешь отвечать перед Богом. Так значит, духовное... Да, он слышал уже об этом от Альки. Слышал, но не предал особого значения… Глеб удовлетворённо оглянулся вокруг. Так значит, Лизе он будет самым родным, как и она — ему. Роднее всех родных. Он отвернулся в сторону, улыбнулся. Алька заметила его улыбку, нагнувшись, заглянула Глебу в лицо: — У тебя сейчас добрый вид... О чём ты думаешь? — Так просто... Хорошо мне, — Глеб притянул Альку к себе. — Глеб, не надо, — Алька быстро отстранилась от него. — Мы в храме. Они стояли в церковном дворе. — Да какая разница... А за пределами храма, значит, можно обниматься? — с иронией спросил Глеб. — Ложная благопристойность. Бог везде, он всё про нас знает. Он знает, что я… Глеб осёкся. Чуть не проговорился... Он снова нервничал. — Ты, конечно, прав, но лучше не делать такого в храме. Только людей смущать, — тихо, но твёрдо заметила Алька. Она не заметила его состояния. И всё-таки Алька пошла с ним на огласительную беседу. И просидела рядом весь этот битый час, который Глеб провёл в размышлениях о своей малопонятной будущей роли в духовной жизни Лизы. Потом он беседовал с батюшкой — отвечал на вопросы, слушал комментарии и интересные дополнения к своим ответам по тексту Библии. Молодой батюшка много знал и казался удивительно мудрым для столь юных лет. И понимающим — из служебного помещения храмового комплекса Глеб вышел с заветной справкой. Лизу можно было крестить. ......... — Глебушка, ты свободен? Не дежуришь? Если можешь, посиди немного с Лизой. Мне нужно отлучиться по делам, — попросила Нина. — Еду, Нинуля. Лечу! Мы с Алей сейчас приедем. — С Алей! — многозначительно повторила Нина и звонко засмеялась в телефонную трубку. Они приехали к Нине Старковой вместе с Денисом, которого захватили по пути прямо со встречи с друзьями. Благоухающая дорогим французским ароматом, сегодня отчего-то особенно выразительным, Нина деловито собиралась и отдавала последние указания. — Ну, дети, я побежала, — Нина в очередной раз, вероятно уже сотый, чмокнула Лизу в лоб и, отпустив в пространство едва уловимый вздох, а потом нечто, похожее на предполётное «ух», легко выскользнула за дверь. — Дети… Глеб взглянул на Альку, и они фыркнули. — Куда это она такая вся сияющая намылилась? — ворчливо спросил Денис. — И разоделась... — он недовольно оглянулся на входную дверь. — Ну это ты, братец, хватил лишнего! Нина свободный человек, — Глеб щёлкнул брата по носу. Дениска оказался ревнивым — весь в него, в Глеба... Вот и верь генетикам после этого. — Ребёнка бросила, — пробурчал Денис и отвернулся. — Нет, ну а мы чем хуже, а, Лизаветка? — Глеб весело заглянул девочке в глаза. Она спокойно сидела у него на руках, обнимая за шею. — Мы тоже куда-нибудь прогуляемся! — О, это дело! — обрадовался Дениска, отвлекаясь от своего ворчания. — Куда? — По дороге придумаем, — Глеб начал быстро собирать Лизу. ***** Он привёз Альку и детей в развлекательный клуб «Бумеранг», расположенный на последнем этаже торгового центра. Прямо с порога кружилась голова и рябило в глазах. «Бумеранг» напоминал огромный фантастический муравейник — в нём царили гул и хаос. Дети разных возрастов суматошно мельтешили перед глазами: в абсолютном восторге они лазали по верёвочным лестницам, прыгали на батутах и скатывались с пластиковых навощённых горок. Где-то в стороне с грохотом настоящего боя метали тряпичные ядра пневмопушки, а автодром не справлялся с потоком неумелых, но лихих малолетних гонщиков. По краям зала на диванчиках за столами расположились степенные взрослые, родители детей. Они активно закусывали пиццей и беседовали меж собой и по телефону, коротая многочасовое мероприятие своих чад. Иные отцы, утомлённые шумом, искали места поудобнее сидячих и теперь нашли приют по бокам горок и батутов на разложенных по полу огромных матах. Бросив отпрысков на попечение работников клуба, они беззаботно похрапывали. Отцы не матери, у них всё проще. Глеб ранее не бывал в этом клубе и с горечью отметил, оглядывая всё это великолепие цивилизации, что они, Лобовы, ни разу не сводили сюда Дениску, пока тот был маленьким. Вот так, согнувшись над компьютером, и просидел мальчишка лучшие детские годы в полутёмной комнате их дома. Глеб молча обнял Дениса за плечи, вздохнул. Лиза была другой. Не такой как все эти здоровые, розовощёкие дети с выпученными от дикого счастья глазами. Она не знала, как можно развлекаться. Прыгать на батуте она не умела. Дениска пробовал прыгать вместе с ней, но Лиза не поддержала его энтузиазм. Зато самому Денису понравилось прыгать. Мальчик так лихо кувыркался, что Глеб, опасаясь за здоровье брата, приказал ему сойти с батутов. Не прошло ещё и года, как Денис перенёс операцию на головном мозге. Они катались с пластмассовых скользких горок — Глеб с Лизой на руках, Дениска и Алька. Потом Денис утащил Альку на более крутые горки. Пытаясь расшевелить Лизу, Глеб и сам вошёл в азарт и с удовольствием скатывался вниз, выкрикивая нечто нечленораздельное, означающее полный восторг от стремительного скольжения вниз. Лицо Лизы не выражало ни страха, ни удовольствия. Она спокойно сидела на руках Глеба, вцепившись в его рубашку. Впрочем, Лиза делала так всегда. Однако щёки её всё же зарумянились, и Глеб решил, что девочке понравилось кататься. Они устали и пошли искать Дениса и Альку. Они нашли их на самой крутой горке. Глеб присел на свободный диванчик неподалёку и, прижимая к груди безучастную девочку, наблюдал за этими двумя, такими дорогими его сердцу людьми. Денис был счастлив. Абсолютно счастлив, и в этом не было никаких сомнений. Он раскраснелся, его глаза блестели не хуже всех этих маленьких глазёнок многочисленных ребятишек, снующих вокруг. Денису было всего четырнадцать, и, хотя он уже управлял вертолётом, не один, конечно, а под присмотром, он всё ещё оставался ребёнком. Со сдержанной, едва заметной улыбкой Глеб наблюдал, как Денис затаскивал испуганную Альку на самую высокую горку и потихоньку, чтобы не видел инструктор, сталкивал её вниз. Алька, смешно поднимая ноги, с ужасом на лице катилась и падала в огромные поролоновые подушки, служившие отличным амортизатором. Тут же лихо съезжал Денис и падал рядом. Затем всё повторялось снова и снова. Потом они сидели в кафе этого же клуба и ели пиццу. Глеб поглядывал на часы — близилось время ночного дежурства. Звонок Косарева изменил планы не только на остаток дня, но и на оставшийся выходной — дежурство перенесли на воскресное утро. Косарев приболел, и бригаду заменили. — Что с вами, Иван Николаевич? — спросил Глеб. — Сердце, — коротко ответил Косарев. Жуя пиццу, под собственные шутки-прибаутки, Глеб вспомнил Черкасова и допрос в неотапливаемом пустом кабинете под прицелом несколько пар глаз. Холодок полз по спине — он-то ушёл, а Косарев тогда остался. И что там было такого, что произошло, раз богатырь Косарев в один миг стал сердечником? Глеб сжал под столом кулаки. Он испытывал недовольство от того, что смену перенесли. Предстоящее дневное дежурство крушило планы. Во-первых, он не сможет всё воскресенье провести с Алькой. Во-вторых, Алька будет целый день одна и ещё не понятно, с кем. Глеб ревновал от одной этой мысли. В-третьих, он не сможет бросить Косарева в ночь на понедельник, а в понедельник у него операционный день. Ковалец же обещала полную загрузку, но возможно ли после суток качественно оперировать? В общем, Глеб немного расстроился, но тут же приказал себе не застревать в раздражении и пользоваться моментом. — Дэн, вы тут с Лизаветкой посидите с пирожными, а мы сейчас, — сказал он, увлекая за собой Альку. — Нельзя оставлять детей одних! — белые Алькины носки (в клуб пускали только в носках, без обуви) упёрлись в скользкий пол, и Глеб вынужден был остановиться. — Не волнуйся, их не выпустят из клуба. — А если... — А на случай всяких «если» существует фейс-контроль и камеры. Пошли уже, — Глеб снова потянул Альку за собой. — Куда мы? — оглядываясь на детей, Алька едва поспевала скользить по полу, натёртому воском. — Кататься, — весело ответил Глеб. — Ой, я уже накаталась! Дениска меня загонял, — Алька снова сделала попытку затормозить процесс и без того сложного движения. — Я видел. Мы с Лизаветой наблюдали. Ты забавно катаешься и боишься, — Глеб остановился и приобнял Альку. — Но я тут вот что присмотрел для нас с тобой. Да не напрягайся так, экстрима не будет, обещаю, — поспешил он заверить разом одеревеневшую Альку. Они подошли к извилистой горке для ватрушек. Ватрушки — это своеобразная замена традиционных санок, такие огромные камеры, на которых дети зимой съезжают с горок. Только здесь, в клубе, горка была пластмассовая и вощёная. — Куда? — Глеб перехватил Алькину руку, потянувшуюся к красной ватрушке. — Так не пойдёт. Взгляни, тут катаются по двое. А знаешь почему? Алька огляделась. И правда, люди катались по двое, но это были в основном дети и их лихие, не менее довольные отцы. — Почему? — спросила Алька. — Потому что, когда на ватрушке тяжёлый груз, она лучше скользит. Сила трения-скольжения зависит от давления тел друг на друга. Это из школьной физики. Так что садись давай, — Глеб плюхнулся на свою ватрушку и дёрнул Альку за руку, так что она упала прямо на его колени. Кто-то нетерпеливый сзади уверенно толкнул их, и ватрушка понеслась вниз, делая крутые виражи на изгибистых участках горки. Алька вскрикнула и прижалась к Глебу. — Не бойся, я с тобой! — прокричал он ей в ухо. Они скатились раз десять. Это было счастьем — во время поездки он мог совершенно легально обнимать боязливую Альку и прижиматься щекой к её щеке. В какой-то момент он был близок к тому, чтобы поцеловать Альку, но вовремя опомнился. А потом они сидели у Нины и пили чай. Нина была необычайно рассеянна, весела и разговорчива. Её глаза блестели, она звонко и невпопад смеялась над шуточками Дениски и без конца тискала довольного мальчишку и Лизу. — Нин, ты почаще зови, если нужно уйти. Не стесняйся. Я понимаю, одной тяжело. Ты у нас теперь мать-одиночка, — Глеб взглянул на Нину. Она смотрела прямо перед собой, с застывшей мечтательной полуулыбкой на лице. — Ты сегодня весёлая. У подруги была? Отдохнула? Они курили на балконе. — Что ты, Глебушка, мне не тяжело с дочкой, с Лизочкой. Но сегодня правда-правда, честно-честно нужно было уйти, — ответила Нина уклончиво. — Ты задорная сегодня, как девчонка, — Глеб коснулся плечом плеча Нины. — Да, Глебушка! Это у тебя всё впереди, а моя молодость безвозвратно уходит. Остались последние бабьи деньки, — Нина вздохнула, потом засмеялась. Всплакнула. — Нин, ты чего? — Глеб обнял её. — А, ничего. Так, расчувствовалась что-то, — Нина смахнула слёзы, затушила сигарету. — На следующей неделе можем крестить Лизу. В четверг устроит? Я договорюсь. Ты сможешь уйти из отделения? — спросил Глеб, помолчав. — Смогу. Твой отец будет, конечно, недоволен, но я как-нибудь улажу это... А так не хочется выходить! Представляешь, всю жизнь бежала на работу как на праздник, а теперь вдруг... Не хо-чу! — Нина пошла к балконной двери. — Пойдём в дом, холодно. — Глеб! — она позвала снова, потому что Глеб не ответил и остался на месте, не шелохнувшись. — Пойдём, Нина, — очнувшись, Глеб вдавил сигарету в облезлую железяку балкона, бросил окурок вниз. — Пойдём, — он повернулся к Нине. — Глебушка, сколько раз я просила не мусорить под окнами! Мне уже соседи делают замечания. Твои окурки летят к ним на балкон, — укоризненно заметила Нина. — Ладно, Нина Алексеевна, не шумите, исправлюсь, — Глеб шутя подтолкнул Старкову к двери. — Вы прямо как моя мама. ***** — Глебчик, потолковать надо бы, — сказал Денис, раскладывая диван ко сну. — Валяй, — Глеб лениво перебирал школьные тетрадки брата. — Чего тебе надобно, старче? — Мне это… — Дениска сел на диван. — Мне совет нужен в этих… хм, хм, — мальчик смущённо прочистил горло, — в амурных делах. — В каких, в каких? В амурных?! Да, я уж в них, в амурных делах-то, спец. Пробу ставить некуда, — усмехнулся Глеб. — Ну да ладно, выкладывай. — Ну так это... как бы сказать-то... Дениска неловко завозился на диване. — Счас... — он прерывисто выдохнул. — Счас... — Мальчики! — в комнату заглянула Алла Евгеньевна. — Ложитесь спать! Глеб, иди к себе. Дениске нужно соблюдать режим, — Алла ревновала сына ко всем и даже к Дениске. — Мам, завтра воскресенье, — лениво напомнил Глеб. — Никаких отговорок! Всё! Иди, иди к себе, — Алла подняла сына за руки и вытолкала за дверь. Вынужденный подчиниться, Глеб поднялся в свою комнату. Но Алла Евгеньевна даже не догадывалась, что находчивый Дениска тут же позвонил Глебу, и они, лёжа в своих постелях, тихо переговаривались ещё час, правда, уже не на «амурные» темы. «Спокойной ночи, Лера». — «Спокойной ночи, Глебка». «Аль...» — «Глеб?» Глеб... Назвала по имени. Отлично. Коллекция исправно пополняется. «Целую». Да уж, ничего оригинальнее в его светлую голову прийти не могло. Люблю! Вот так взять и написать — люблю! Почему всё так сложно? Почему нельзя — прямо? «Ты хороший» (смайлик — девчонка она и есть девчонка). А то, что хороший, — замечательно. Скоро будет — любимый. Обязательно будет. Глеб улыбнулся в темноту. «Жаль, завтра не увидимся. Буду думать о тебе». — «Спокойной ночи, Глебушка». Он сел. Глебушка... Вот она — награда за все его страдания. Трясущимися руками чиркнул спичкой, сломал её. Снова чиркнул. Сломал. Пошарил в ящике стола и извлёк зажигалку. Щёлкнул — пустая. Снова схватился за спички. Наконец он закурил. Жениться! И плевать, что увлечена Новиковым, в очередной раз решил он. Всё это — блажь. Все это — закончится, как только Новиков наденет обручальное кольцо. Скоро уже. Он снова лёг. Его воображение рисовало яркие картины совместной жизни с Алькой. Он представлял их двоих в доме, похожем на родительский, по соседству. Внутренним взором он в ярких красках видел, как они с Алькой вечерами сидят у камина. В их доме обязательно будет камин — в последнее время Глеб мёрз. Он уже слышал, как Алька смеётся, и представил её в положении. В положении... Надо же, как далеко зашёл-то... Глеб улыбнулся, затянулся. Выдохнул. В эту минуту воображаемой семейной жизни он чувствовал, что счастлив. Но он был не долго счастлив. Его внутренний скептик быстро спохватился и предъявил Глебу-мечтателю вопрос о том, что будет, если Алька так и не сможет выкинуть Новикова из головы. Жениться-то он, Лобов, женится, тут ведь и уговорить можно. Но как жить-то потом? Втроём с Новиковым? Глеб снова занервничал. ***** …Он плохо спал, мучимый привычными болезненными сновидениями. Телефонный звонок прервал его страдания. Глеб резко сел. Мельком глянул на часы — три. Телефон настойчиво требовал сеанса связи. Его звук казался невыносимо громким и буквально резал по нервам в ночной тишине. Не глядя на экран, Глеб принял вызов. — Алло! Гражданин, вы Глеб? — голос в трубке показался знакомым, но Глеб не мог с ходу вспомнить его обладателя. — Что вам нужно? — недовольно спросил Глеб, пытаясь удержать остатки сна в уставшем теле. — Фельдшер бригады скорой помощи беспокоит. Светлана Александровна Ярославцева, ваша знакомая, просит приехать к ней, — произнёс знакомый голос. — Подозрение на перитонит. Ёе грудного младенца не с кем оставить. По инструкции, если ребёнка не с кем оставить, мы должны передать его в полицию или в приют, так как госпитализируем Светлану Александровну в медучреждение. Вы приедете? — Я приеду, — Глеб вскочил с кровати. — А кто это? Светлана Александровна, — он силился вспомнить человека с таким именем. — Ну вы даёте! Ваш номер в телефонной книжке Ярославцевой, а вы даже не знаете её! — осуждающе произнёс голос. — Пал Егорыч, что делать будем? — обратился голос к кому-то за спиной. — Этот субъект не знает Ярославцеву. Было слышно, как Пал Егорыч что-то ответил. Потом врачи переговаривались — решали участь младенца. Пал Егорыч, Пал Егорыч… Глеб, ещё сонный, метался по комнате, пытаясь разбудить свою память. Он вспомнил. Пал Егорыч! Врач со скорой. А голос, точно, Фролова. Для надёжности приёма Глеб постучал костяшками пальцев рядом с микрофоном телефона: — Слышь, Фрол, адресок напомни. — Не понял юмора, — ответил Фролов и от неожиданности быстро продиктовал адрес. Из всего разговора Глеб понял только то, что какую-то женщину заберут в больницу, а её ребёнка отправят в приют. Одного этого было достаточно, чтобы Глеб сорвался в пустоту, к незнакомому человеку. Тема детства особенно остро коснулась его в последнее время. Сиротство Леры, Лизы и Альки, одиночество Дениски, роды в реанимобиле и первый крик принятого им младенца, криминальные аборты и упорный ночной кошмар, ночь за ночью отнимающий его жизненные ресурсы, — всё это, такое разное, впечатлило и потрясло его истерзанную открывшейся семейной драмой психику. Уже подъезжая к дому по указанному адресу, Глеб вспомнил Светлану. Бывшая Смертина. Ну да, она… Торопливо шагая через две ступеньки, Глеб поднялся в квартиру. В прихожей почти у самой двери на волокушах лежала вчерашняя его знакомая. С нездоровым, лихорадочным румянцем на лице, она тихо стонала. Увидев Глеба, Светлана протянула руки. — Дочка... Женщина попыталась встать, но тут же охнула и откинулась назад. — Лежите, не надо вставать. Глеб склонился к Светлане и взял её за руку. — Вы помните?.. Мы вчера... — женщина говорила отрывисто, Глеб с трудом понимал её. — Я помню, помню. Всё будет хорошо, Светлана. Обещаю, — он убрал с лица женщины разметавшиеся пряди волос. Он умел теперь общаться с больными — на скорой быстро всему учишься. Некогда размышлять, брезговать, лениться или капризничать. Время работает против врача, поэтому ещё с порога включаешь весь арсенал противодействия губительному времени — внимание, скорость и милосердие. Порой для больного врач — и спасатель, и психолог, и мать с отцом. Светлана порывалась объяснить что-то ещё, но не могла, и только стонала от боли, пытаясь показать рукой в сторону комнаты. Глеб склонился к самому её лицу. — Я обещаю, с вашей малышкой всё будет хорошо. Я обещаю, — повторил он и перекрестил женщину. — Наконец-то, — из комнаты вышел врач, в котором Глеб узнал Фролова. — Приветствую, — Глеб выпрямился. — Глеб! — озадаченный Фролов часто заморгал ресницами. — Каким ветром тебя? — Ветром? Ты сам мне позвонил, дружище, — Глеб отодвинул товарища плечом и прошёл в комнату. Протянул руку Пал Егорычу. Тот машинально, не отрываясь от карты и не взглянув на Глеба, ответил на рукопожатие. — Слышь, старик, кто она тебе? — Фролов кивнул в сторону прихожей. — Так, одна случайная знакомая, — оглядываясь по сторонам, Глеб пригладил не причёсанные со сна волосы. — Настолько случайная, что доверяет тебе своего ребёнка? Ну-ну, — засмеялся Фролов. В комнате находилась ещё женщина. С младенцем на руках она хаотично ходила от шкафа к шкафу, пытаясь найти документы Светланы. — Фрол, — Глеб обернулся к сокурснику, — везите её в нашу, в центральную. — Ага, думаешь, там за ней присмотрят? Разбежались! — Фролов собирал укладку. — Сегодня Степанюга дежурит. — Давай, давай вези. Я Гордееву позвоню, — сказал Глеб. — По-родственному. Что я, зря, что ли, сеструху замуж за него отдавал? Пусть отрабатывает теперь, — прибавил он в ответ на удивлённый взгляд Фролова и подмигнул товарищу. Ещё несколько минут суеты, и Светлану унесли. Глеб набирал номер Гордеева и с каким-то упоением слушал до боли знакомую сирену скорой, стремительно слабеющую в ночной темноте. Он извинился и попросил Гордеева приехать, потому что нужно оперировать «подругу Смертина». Ему тут же перезвонила Лера. Она в волнении спрашивала, что случилось с Викой. Их, Толика и Вику, всё ещё воспринимали только вместе. Потом Глеб успокаивал уязвимую к стрессам беременную Леру. Он уже попрощался с Лерой и хотел было заняться любимым своим делом — самобичеванием по поводу небрежного отношения к «сестрёнке», но делано-деликатный кашель позади напомнил ему, что он в комнате не один. Глеб обернулся. Соседка Светланы протянула ему ребёнка. — Возьмите девочку. Мне утром на работу рано вставать, — сказала она, как будто оправдываясь. Уже выходя из квартиры, женщина обернулась: — Ей стало плохо, она в стену стучала. А вы отец ребёнка? Женщина оценивающе осмотрела Глеба. И вот к чему спрашивает?.. Его всегда раздражало в людях праздное любопытство, причиной которого чаще всего являлась страсть к сплетням. — Так вы отец? — Отец, отец, — Глеб без лишних церемоний вытолкнул пытливую соседку за порог на лестничную площадку и выразительно закрыл входную дверь прямо перед её носом. Раздражение медленно уходило. Он стоял в прихожей, в чужом доме. Из комнаты доносилось тиканье часов, особенно громкое в этот глухой ночной час. Чужие запахи, смешанные с запахом лекарств, вызывали тревожное неприятие. Хотелось развернуться и уйти. Завалиться в ещё не остывшую постель и спать, спать... Но на его руках посапывал полугодовалый подкидыш, по старинке завёрнутый в одеяло. Ребёнок Смертина. Девочка, имени которой Глеб не знал. Боясь дышать, чтобы не разбудить ребёнка, он огляделся в поисках места, куда бы положить дитя. Он не знал, как обращаться с младенцем, чем его кормить в случае, если он проснётся. С замиранием сердца Глеб положил ребёнка в кроватку, а сам, набросив плед на разобранную постель Светланы, устроился в неудобной позе на диване и тут же уснул… Его разбудил плач. Девочка проснулась и, по всей видимости, требовала есть. В надежде, что ребёнок всё-таки уснёт, стоит лишь хорошенько покачать его, Глеб принялся носить дитя на руках, напевая известные ему песни, но дитя не унималось. Орудуя одной рукой, Глеб даже умудрился разогреть в кипятке вчерашние творожок и кефир и пробовал накормить малышку, но девочка отказывалась от еды. Она кричала всё сильнее, желая, вероятно, мать и материнскую грудь. Глеб метался по квартире в надежде найти хотя бы простое молоко. Он перетряхнул все пакеты в кухне и заглянул в морозильную камеру холодильника. Но тщетно — он ничего не нашёл. В изнеможении он остановился посреди кухни. Взгляд его упал на пачку подгузников. Памперсы! Ну как же он не догадался! Там наверняка куча подарков. Надо просто поменять подгузник, и ребёнок, наконец, замолчит. Может быть, замолчит... Глеб с опаской взглянул на разрывающееся в плаче сморщенное личико. Ух, как же, оказывается, страшны эти киндеры. Просто тираны какие-то лютые. Схватив пачку, Глеб метнулся в комнату. Под собственное громкое «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой» и оглушающий младенческий аккомпанемент он негнущимися пальцами менял подгузник, который, как и ожидалось, оказался «с подарками». Мыть ребёнка он не решался, а упаковать немытого в чистое не позволяла совесть. Он снова метался в поисках влажных салфеток, но не нашёл в доме столь нужного средства гигиены и тогда вытащил из шкафа первое что попалось под руку, намочил его и принялся мыть ребёнка. Расчёт Глеба оказался неверен. Девочка не хотела уступать свои позиции. Наоборот, её плач приобрёл характер настырной истошности. Охрипшей, гневной. Вот что значит женщины... Вот уже почти час — Глеб засёк время — требовательный крик ребёнка сводил его с ума. Качая красного от натуги младенца и одновременно занимаясь поисками пригодной еды, он всё ещё слабо надеялся, что это исчадие возмущённого крика сдастся и всё же уснёт, обессиленное, но младенец не унимался. Наконец Глеб не выдержал и позвонил матери. — Алло, мам, прости, пожалуйста, ты нужна мне, — прохрипел он в трубку. — Алло, Глеб! Алло! Сынок, где ты? Что ты говоришь? — заспанная, перепуганная Алла Евгеньевна не расслышала слов сына из-за громкого плача ребёнка. Они долго не слышали друг друга, наконец Алла Евгеньевна поняла сына. Причитая, она быстро одевалась, то и дело натыкаясь на заспанного Олега Викторовича, который проснулся от громких телефонных переговоров и теперь мешал ей, растерянно топчась рядом. — Олег! Не крутись под ногами! — в спешке Алла Евгеньевна не могла застегнуть пуговицу на юбке. — Алла, объясни, что произошло! — Олег Викторович взялся помогать жене застёгивать блузку. — Глебушка! Молния на блузке затянула тонкую ткань. — Да понятно и-и-и так, что наш оболтус! — Олег Викторович с отчаянием взмахнул рукой. — Что он н-натворил в этот раз? — Натворил, чувствую я, что натворил, — причитала Алла. — Сидит с каким-то ребёнком, не знает, чем накормить! Он уже час кричит! — Кто? Г-глеб? — Олег Викторович выронил свитер. — Да какой Глеб?!! Ребёнок, — Алла Евгеньевна раздражённо рванула молнию. Родители приехали в тот момент, когда нервы его окончательно сдали. Глеб уже проклял тот час, когда он согласился приехать в этот дом и остаться с чужим, пугающим своим упорством ребёнком. Он успел вслух и непечатно обругать Смертина и с отчаянием спеть все песни, включая и революционные, читанные им в «анкете» матери. Теперь он молился, чтобы помощь пришла быстрее. Никогда он так не радовался своим родителям. — Мам, пап, я больше не могу, — простонал он, увидев родные лица, дороже которых в тот момент для него никого не было. — Не волнуйся, сынок, всё будет хорошо, — успокоила с порога мать. — Сейчас всё сделаем! Мгновенно оценив ситуацию, она метнулась на кухню и начала готовить детское питание, прихваченное ею по дороге в собственной же аптеке. — На, пап, — Глеб протянул отцу плачущего, уже охрипшего ребёнка. — Ну уж нет, сам выпутывайся! — сквозь истошный младенческий плач прокричал Олег Викторович и отступил назад. — Куда ты вляпался на этот раз? Это твой ребёнок? От этой догадки Олег Викторович схватился за сердце. Он медленно сползал по стенке. — Пап, ты чего? — испугался Глеб. Он не знал, что ему делать: держать младенца или поднимать отца. — Не волнуйтесь, мальчики, всё под контролем! — Алла Евгеньевна появилась из кухни и спасла ситуацию. Мать взяла девочку из рук Глеба и приложила соску с бутылкой к её губам. Девочка мгновенно затихла и занялась смесью, давясь и укоризненно всхлипывая. Установилась тишина, прерываемая только обиженным почмокиванием и редкими, протяжными полувсхлипами-полувздохами… Глебу показалось — это рай! Он помог подняться отцу и усадил его в кресло. — Пап, ты как? — озабоченно склонился к нему. — Олег! Что случилось? — Алла только сейчас заметила, что муж бледен. — Д-да нормально всё! Н-нормально! В-всё! — Олег Викторович с трудом встал и пересел на диван. — Ты лучше, Глеб, скажи, во что ты вляпался н-на этот раз? Н-надеюсь, н-не твой? — Олег Викторович эмоционально ткнул пальцем в сторону младенца. Все дружно посмотрели на сердитую сопящую девочку. Олег Викторович, несмотря на слабость, даже привстал с дивана. — Нет, пап, не мой. Честное пионерское, — устало ответил Глеб. Он рассказал историю со Светланой, умолчав только об одной детали — о том, что ребёнок этот Смертина. Было неудобно за товарища. Мать с отцом слушали его и не верили, слишком неправдоподобно звучала эта история. Алла украдкой разглядывала лицо сына, сравнивая его с лицом девочки. И ей даже показалось, что они немного похожи, от чего Аллу бросило в жар. Только этого ещё не хватало! Чтобы её Глебушку подцепила на крючок какая-нибудь «профурсетка», как её муж, Олег, называл молоденьких и легкомысленных барышень. — Глебушка, ты уж смотри, будь осторожен, — сказала Алла. — Сейчас такие девицы пошли, — Алла осуждающе закатила глаза, — хваткие! А ты у нас парень видный, с престижной профессией, с приданым… Тут Алла осеклась — «приданое» было добыто непомерно огромной ценой… На мгновение их взгляды встретились. Испуганный — Аллы и холодный — сына. — Ладно, — поспешил на помощь Олег Викторович, на глазах которого разыгралась эта короткая, но жестокая драма, — предлагаю взять ребёнка к нам. Не будем же мы торчать в чужом доме. С-сколько мать пробудет в больнице?.. Так что давайте собираться. Дома, к-как говорится, и стены помогают, — бодро закончил Олег Викторович. — Спасибо, пап, — Глеб не ожидал такого великодушного жеста от сурового отца. Господи, спасибо... Он сунул руки в карманы, отвернулся в стену. Закусил губу, давя эмоции. Всё-таки хорошие у него родители! Какой у него понимающий отец, хотя порой он и невыносим в своей педагогической активности. А мама… Глеб взял затихшего ребёнка из рук матери и теперь наблюдал, как та деловито складывала в большую сумку пелёнки-распашонки и прочую мелочь. Мать казалась ему необыкновенно красивой. И настоящей спасительницей. Мама... — Мам, может, ты ещё родишь нам? — громко прошептал Глеб. — Что? — Алла бросила собирать вещи. — Ты о чём? — она непонимающе улыбнулась. Потом поняла. — Скажешь тоже! Мне уже не двадцать! Я вам не девочка! Глеб с отцом тихо засмеялись. — А я, Аллочка, б-был бы не против, — Олег Викторович приобнял жену. — Конечно, мой дорогой, конечно. Ты на работе пропадать будешь, на фуршетах, а я дома, значит, в халате, с ребёнком на руках. Одна! Целыми сутками! — парировала Алла с показной сердитостью. — Хороши же вы! — Мам, я тебе помогать буду, — смеясь над материным ворчанием, пообещал Глеб. — Как же, от вас дождёшься, — пробурчала Алла Евгеньевна, громко застёгивая сумку. — Пойдём! Наступающее утро прошло в хлопотах. Стараясь не разбудить Дениску и девочку, которую временно положили в Лериной комнате, наиболее близко сообщающейся с гостиной, Лобовы доставали из гаража пыльную кроватку маленького Глеба и обустраивали комнату Глеба под детскую. Решено было поместить малышку именно в его комнату, так как родительская спальня располагалась рядом, напротив, и мать в любую минуту могла прибежать на помощь. Лерина комната находилась отдельно, на первом этаже, да и, к тому же, соседствовала с Денискиной. Дениску нельзя было тревожить, ему нужен был глубокий, спокойный сон. Дениску недавно прооперировали. Денис всё равно проснулся и суетился со всеми, доставая из гаража стул для кормления и прочую мелочь, сохранённую Аллой Евгеньевной «для наших внуков». Олег Викторович не раз ругал жену за излишнюю привязанность к вещам, с которыми было связано детство её горячо любимого сына. Зато теперь Алла, получая из рук Дениски очередную погремушку, говорила мужу укоризненно: — Вот видишь, пригодилось! А ты всё — выбросить, выбросить! Ну, кто из нас был прав? И Алла торжественно поднимала каждую вещицу и радостно разглядывала её, вслух вспоминая детство сына, которое несмотря на двадцатилетнюю давность она помнила в мелочах, словно оно, это сыновнее детство, только вчера закончилось. Появление ребёнка в доме наполнило его жизнью. Так суетливо, бодро, радостно и волнительно в нём уже давно не было. Глеб посмотрел на часы — начало восьмого. Вспомнил — смена! — Мам, пап, я на дежурство, — сказал он, торопливо запихивая в рот остатки еды с тарелки. — А у меня встреча с Цыплухиной, — деловито отозвалась Алла Евгеньевна. — Вот те раз! — воскликнул Олег Викторович. — Привезли ребёнка в дом и разбегаются. А кто с ним будет сидеть? — Как это, кто? — мать и сын переглянулись и одновременно посмотрели на Олега Викторовича. — Не смотрите, я не буду сидеть, — припечатал Лобов-старший. — Я не умею! Да, Глеба вырастил, и признаюсь, неплохо вырастил, — Олег Викторович довольно приосанился, — но это когда было! А что, эта твоя Цыплухина до понедельника не может подождать? Обязательно нужно в выходной день встречаться? — обратился он к жене. Глеб жевал бутерброд, запивая его сладким чаем, и, слушая перебранку родителей, переглядывался с Дениской. — Ладно, не ругайтесь, родители, — сказал он наконец, насладившись до боли знакомой и милой сердцу картиной родительских битв, — я сейчас однокурсницу позову. Она с детьми на раз-два управляется. Олег Викторович и Алла замолчали и повернулись к сыну. — Опытная, говоришь? — с надеждой переспросил отец. — Старательная. Только вы её не обижайте тут без меня, — сказал Глеб. — Конечно, конечно, Глеб. Этот твой юмор… Как ты мог такое про нас подумать, — Олег Викторович всплеснул руками, обрадованный тем, что ему не придётся нянчить ребёнка, пугающего его своим плачем не меньше, чем Глеба. Глеб подъехал к общежитию и ждал Альку. Эта мысль — привести её в свой дом — толкнула его на то, чтобы поднять её в воскресенье в такую рань. Он хотел познакомить Альку с родителями — и вот он, шанс. Она им понравится, и они ей тоже. Она увидит, какие душевные у него родители, и не захочет уходить из их дома. Может быть, ей однажды придётся сравнивать их семьи — его и Новикова. Выбор будет очевидным. А с Новиковым … всё может быть. Сейчас он преследует Альку. Но — от любви до ненависти, как и от ненависти до любви. Один шаг, одно касание, одна случайность… Он, Глеб, тоже не замечал её когда-то, но стаканчик кофе в критической ситуации сделал своё дело. Кто знает, какой стаканчик с кофе сблизит их… Всё может быть. Глеб вспомнил, как нервничал Новиков по поводу того, сказал ли Глеб Альке о том, что это его, Новикова, мать валялась пьяная в кустах перед общежитием. Вот в этих самых кустах — Глеб зачем-то взглянул на кусты. Чего это Новиков так распсиховался, если считает Альку второсортной? Нет, тут что-то не так. Цепляет Алька Новикова, цепляет, вот он и успокоиться не может. Цепляет, да и зацепит в итоге. Глеб вдруг занервничал. В его голове с бешеной скоростью проносились картинки из прошлого — ироничные новиковские фразы об Альке, пафосные речи о том, что нельзя пользоваться людьми… А ведь Новиков Альку так защищал! А может, он просто носит маску и не может признаться в чувствах к Альке? Ну прямо как он, Глеб, в своём сложном, двойственном отношении к Лере! Ведь Новиков — гордец. Как и он, Глеб. От страшных подозрений Глеб запылал. Он чувствовал, что лицо его покрылось пятнами. В висках стучало. Он чувствовал себя обманутым, лишённым зрения, ничего не понимающим в людях. Его воображение рисовало картины будущего союза Альки с Новиковым, одну страшнее другой, и он нервно кусал губу. Защищаясь от собственных страхов, он пытался вернуться мыслями к ребёнку и — не мог. Приступ жгучей ревности, увеличивающей ничего пока не значащие факты до немыслимых размеров, завладел им. В какой-то момент он поймал себя на мысли, что от ревности может и рассудка лишиться. Алька появилась в дверях общежития и помахала ему рукой. Впрочем, помахала — это весьма условно. Алька сделала несколько едва заметных движений кистью правой руки, но он понял — помахала ему. Внутри потеплело, и, пока она шла к машине, Глеб смог обуздать развоевавшееся воображение и взять себя в руки. Он привёз Альку в родительский дом и, оставив её там, отправился на дежурство. Он не выспался. Он не выспался, но предстояли сутки непрерывной, жестокой схватки со смертью — за человеческую жизнь, во имя торжества жизни. Ближе к полудню, оказавшись в центральной и воспользовавшись перерывом, который мог прерваться в любой момент, Глеб поднялся в хирургию и нашёл Светлану. Она уже пришла в себя после операции, хотя была всё так же бледна и слаба, как и ночью. Увидев Глеба, она попыталась приподняться на каталке, но Глеб жестом остановил её. — Всё нормально с вашей дочкой, — сказал он с порога и по глазам Светланы понял, что в этот момент он буквально вдохнул в неё жизнь. — Как она? Где? — прошептала Светлана и заплакала. — С моей мамой, не волнуйтесь, — сказал Глеб. — Когда в себя пришла пациентка? — спросил он у Тони Лебедевой, поправляющей внутривенный катетер на руке Светланы. — Да пару часов назад и пришла, — ответила Тонечка и, с любопытством взглянув на Глеба, поспешила с журналом в руках на зов старшей медсестры. Глеб смотрел на плачущую Светлану и думал о том, что эти несколько часов, пока она находилась в сознании, были для неё пыткой — она не знала, что с её дочерью. Он ещё раз с благодарностью вспомнил мать. — С ней точно всё хорошо? — снова спросила Светлана. — Даже не переживайте. Моя мама любит детей, — поспешил заверить Глеб. — Кстати, как зовут дочку? — Ангелиной, — Светлана попыталась улыбнуться. Ангелиной… Когда-то он просил так назвать ребёнка пациентку, родившую в одно из его дежурств прямо в реанимобиле. Интересно, назвала та женщина дочку Ангелиной или нет? А эта назвала. Непонятное, ничем не объяснимое чувство благодарности к Светлане шевельнулось в сознании. — А знаете что? Я вам сейчас покажу вашу дочку, — сказал Глеб и принялся звонить Дениске по видеосвязи. Денис находился у кроватки, поэтому быстро показал девочку, мирно сопящую под красным одеялом в клеточку, которое подарила загадочная тётка из Магнитогорска и которым когда-то укрывали младенца Глеба. — Вот видите, — Глеб держал телефон над лицом Светланы, — ваша Ангелина спит безмятежным, мирным сном. Мама накормила её качественной смесью. Всё будет хорошо. — Глеб, вы простите, что я вас потревожила, — убедившись, что с её дочерью всё в порядке, Светлана, наконец, перестала плакать. — У меня никого нет в городе, я никого не знаю, — она с трудом говорила пересохшими губами. — А Толя не взял трубку. Толя… Глеб брезгливо поморщился. — Я так боялась, что дочку отдадут в приют… Потом не заберёшь, отнимут, а я мать-одиночка, безработная… своего жилья нет. Вы уж простите, — Светлана оправдывалась. — А у меня точно не заберут ребёнка? — встревоженная, Светлана снова попыталась встать, чтобы просительно ухватиться за руку мало знакомого ей человека, от которого, как оказалось, сейчас полностью зависела её судьба и судьба любимого её ребёнка. Она не знала, почему она доверилась этому случайному человеку. Быть может, потому что он знал Толю. — Всё, вам больше нельзя разговаривать, — Глеб приложил палец к потрескавшимся от сухости, почти белым, губам своей случайной знакомой. — Вы правильно сделали, что обратились ко мне. Я тоже против приютов. Я позвоню, — сказал Глеб, вскакивая со стула. В кармане трезвонил телефон. Это означало, что поступил очередной вызов. — Тоня, дайте Ярославцевой воды, наконец. Пару глотков можно, — на ходу сказал он Тонечке, вновь подошедшей к каталке Светланы. — Не положено, — отрезала Тоня. — По инструкции не положено. — Ах, по инструкции, — Глеб остановился и недовольно обернулся. — Врач, лишающий пациента воды, убийца. Дайте ей воды... Немедленно, Лебедева! — он повысил голос, раздражаясь от насмешливого взгляда глуповатой медсестры. — Что я слышу, доктор Лобов! — раздался за его спиной голос Гордеева. — Рано вы батюшке-то подражать стали начальственной интонацией! — Ну смотрите, это ваша пациентка, — пробурчал Глеб и вышел. Тоня тихо хихикнула. — Что вы стоите, Лебедева? — накинулся Гордеев на Тоню. — Дайте Ярославцевой воды! Вы слышали, что вам только что сказали? Мы тут не врачи-убийцы, — и Гордеев сердито вышел из палаты. — Ну почему на меня все орут?! — всплеснула руками Тоня. — Надо же, убийцы, — бурчал Гордеев, идя по коридору. — Как заговорил! А каков тон… Узнаю начальственные замашки отца, — Гордеев покачал головой и усмехнулся. Пока ехали на вызов, Глеб звонил Альке. — Не волнуйся, мы справляемся, — успокоила она. — И Дениска помогает. Он даже не поехал к Косте, — бодро закончила Алька и, судя по всему испугалась, потому что в трубке раздалось приглушённое «ой». Ах, к Косте… Глеб завёлся с пол-оборота. Он несколько раз судорожно сглотнул воздух. Спазм не давал ему возможности ответить. — Ты как? — поинтересовался Косарев. Бросив на напарника случайный взгляд, он увидел, что тот покрылся красными пятнами. Глеб отвернулся к окну, пытаясь побороть себя. — Алло, Глеб, ты куда пропал? — упавшим голосом спросила Алька. — Я потом перезвоню, — сухо ответил Глеб и отключился.