Живой

Утром в понедельник Глеб не вернулся домой. До первой операции оставалось всего три часа — нужно было восстановить силы. Он устал и чувствовал себя почти мертвецом. Он не стал даже звонить родителям, чтобы узнать, кто сегодня, в рабочий день, останется с ребёнком. Взрослые люди, сами разберутся, решил он, припарковал машину на тихой улочке в частном секторе и мгновенно уснул. Полдня в операционной... Ирина Васильевна взяла три операции, две из них — у Степанюги. Степанюга был рад такому раскладу — оперировать безденежных, из народа, не доставляло хирургу удовольствия. Какой куш с них сорвёшь? Весь день Семён Аркадич беззаботно покачивался на старом, хромом стуле в ординаторской и, посвистывая, пил кофе с коньяком, подаренным Гордееву кем-то из благодарных пациентов. Полдня в операционной — без права на ошибку. Глеб со всей ясностью это понял тогда, когда Ковалец перестала озабоченно заглядывать через плечо, контролируя каждое движение его руки. Работалось неуверенно. Он не выспался. Совсем не выспался за эти жалкие два часа в машине, а впереди — несколько часов работы. Мутило, хотелось есть, спать, послать подальше всё и всех... Зачем он здесь? Он не любит хирургию, он не будет хирургом. К чему всё это? Глеб машинально огляделся. Скальпель, кровь, орган — финальные манипуляции! Конвейер. Уже конвейер... Ведь он же ни разу за всё время, что стоит у операционного стола, не взглянул в лицо пациенту. Его не интересовали люди, чьи жизни зависели от мастерства его движений. Только исходные данные: пол, возраст, анамнез заболевания. А ведь там, на скорой, он любил людей, он думал о них. Там его стихия. Сквозь тошноту Глеб вспомнил свои же слова, брошенные когда-то несчастной, преданной Гордеевым Лерке: «Мужчины от проблем не бегут. Они их решают». А хвастливо и самонадеянно, однако. Ну-ка, Лобов, соберись, — сейчас трудно. Докажи, что ты мужчина. Ты же это хотел сказать одинокой Лерке — что ты мужчина, в отличие от Гордеева? Так? Докажи! Гордеев в любое время дня и ночи, в любом состоянии, в любом настроении встанет к операционному столу. Встанет — и сделает работу безупречно. У Гордеева не было ни одной осечки. Он — надёжный. Он мужчина. А ты, Лобов? Ты только броскими фразами умеешь добивать несчастных? Глеб усмехнулся. Ещё минуту он машинально работал, но досада на самого себя победила и он выпрямился. Хватая себя за глотку, буквально заставил видеть сквозь тошноту. Нет никакой тошноты, нет никакой мути, нет усталости, повторял он. Ты можешь, Лобов. Ты соберёшься и сделаешь, приказывал он себе. — Короче, вопль из операционной. Персонал всполошился. Молодой хирург... Видно, резать начал, не дождавшись анеста. Заглядывают в операционную. Чего, спрашивают у сестрички. А ничего, отвечает та, пациент ещё не уснул, а хирург в телефон: «Ок, гугл, с какой стороны находится аппендикс?» Или вот ещё... Реклама: «Медицинский центр, лучший в городе. Все наши клиенты возвращаются к нам снова и снова!» Глеб начал шутить — мрачно, зло, но начал. Неимоверным усилием воли он взял себя в руки. Открылось второе дыхание. Он начал, наконец, полноценно работать. Он оглянулся. Обычно внимательная к его эмоциональному состоянию, Ковалец в этот раз не заметила в нём никаких перемен — вероятно, он сносно держался всё это время. Это хорошо, отметил про себя. Он умел носить маски. Полдня в операционной... Всё прошло гладко — как по учебнику. Ирина Васильевна осталась довольна, Глеб был удовлетворён. Он совершил доныне невозможное, почти гордеевское — смог взять себя в руки и полноценно отработать. — И куда это мы собрались? — Марина преградила ему дорогу. — А мыть кто будет? — Марин, имей совесть, — Глеб отодвинул санитарку и прошёл к раковине. — Тряпки не мой профиль. — Хорошо тебе говорить, а мне ещё за Гордеевым убирать, — с упрёком возразила Марина. — Позови кого-нибудь из студентов. Под лестницей полно бездельников, — Глеб принялся равнодушно мыть лицо. — Как же! Разбежались они, — обиженно возразила санитарка. — Они доктора! Будут они тебе с тряпкой ходить. Да, к тому же, они ушли уже, — в подтверждение своих слов Марина выразительно взглянула на часы, которые показывали три. — Ну так поможешь? — с надеждой спросила она ещё раз. — Нет, — выдернув салфетку из держателя и на ходу вытирая лицо, Глеб вышел из операционной. Прерываемая приглушённым старческим покашливанием, шарканьем казённых войлочных тапочек, а то и вовсе унылым шепотком, в опустевших больничных коридорах стояла чуткая тишина — наступил сончас. Конечно, никто из пациентов не спал, однако все сидели по своим палатам. Посетителей в эти часы в больницу не пускали, студенты давно ушли и теперь уже махали шариковыми ручками, записывая монотонные лекции. По пустой лестнице Глеб поднялся в кардиоотделение в надежде застать приятеля разбирающим руководящие инструкции или изучающим новое оборудование, однако Франсуа там не оказалось — официально тот ещё не приступил к работе и появлялся в больнице когда ему вздумается. Теперь Франсуа часто встречался с Емельяновым. Обсуждал с Емельяновым закупки оборудования сверх заявленного в списке, который он в самом начале предоставил бизнесмену. — А что ж ты сразу не включил всё в один список? — иронично поинтересовался как-то Глеб. — Признаюсь, я полагал, что дооборудование... cardiac unit (кардиологическое отделение) — пустое... пустое предприятие. Однако мистер Емельянов оказался необычайно щедрым. He’s a wonderful person. (Он прекрасный человек). Мы нашли контакт, — с довольной улыбкой пояснил Франсуа и, вынув руки из карманов брюк, принялся небрежно показывать Глебу установленное рабочими оборудование. — Secondly (во-вторых)... secondly... Как это сказать?.. Не важно. Так вот, мы сможем принимать детей, и даже сразу из родильного отделения. Let’s just say (скажем так)... будем брать только срочников и нетранспортабельных… Соскучился я по детям, — задумчиво сказал тогда Франсуа. — It's what I live for...(Это смысл моей жизни, для этого я и живу...) Стоя перед закрытым оперблоком кардиоотделения, Глеб теперь вспомнил их разговор. Нины тоже не оказалось в кабинете. Сегодня, в первый после отпуска рабочий день, Нина рано упорхнула из больницы, и конечно же, тайком от главного, — нужно было забрать Лизу из садика после обеда. Лиза находилась в садике «на привыкании». Это означало, что время её пребывания в «Трёх котах» увеличивали постепенно, и сегодня девочку рекомендовали забрать домой сразу перед дневным сном. — Алевтина, ты где? — спросил Глеб в телефонную трубку, спускаясь в раздевалку. — У тебя дома. Твои мама и папа ушли на работу, а мы с Дениской в няньках, — Алька, кажется, улыбнулась на другом конце города. — Но ты не волнуйся. Алла Евгеньевна уже звонила, она едет с работы, — добавила Алька. — А Дениска только-только ушёл по делам. Так что будем мы вместе с твоей мамочкой присматривать за девочкой. Жаль, что мы не знаем, как её зовут. — Это громкоголосое чадо зовут Ангелиной, — Глеб скрылся за ширмой и принялся переодеваться. — Какое чудное имя... Ангелинка спит, а я читаю твою книгу, прости. — Глупости говоришь. Читай себе на здоровье. И что такого интересного ты откопала на моих полуразрушенных полках? — Иоанна Златоуста. А на полках я немного прибралась, прости. — А, Златоуст... хорошая книга, — Глеб всунул, наконец, ногу в ботинок. Приоткрыл ленты жалюзи: унылый больничный двор, грязный снег, редеющая парковка. Тоска. — Аль, — сказал он после некоторого молчания, — спасибо. — Ну что ты, что ты... — Спасибо за то, что ты у меня есть. Когда встречу, обнимать буду. И ты пойми правильно… я по-другому никак… — Ну что ты, что ты, — заторопилась Алька. — Это же не сложно совсем — сидеть с малышом, — заверила она. — Я не об этом, Аля… Он не поехал домой отсыпаться. Его комната была занята ребёнком, а он жаждал сейчас только одного — свалиться на постель и забыться, — поэтому Глеб отправился к Чеховым, в тайное его от всех пристанище. От всех, кроме Леры… Он устало поднимался по лестнице и перед самой дверью лицом к лицу столкнулся со Смертиным. — Толян? Ты? — машинально бросил Глеб, не удивившись. — Я поговорить... — Толик посторонился, давая Глебу возможность приблизиться к двери. — Викин новый, америгос, по слухам, здесь обосновался. — Кто говорит? Здесь я живу, а Морель квартируется у меня, — Глеб провернул ключ в замочной скважине. — Что стоишь? Проходи, — пригласил он через плечо, разуваясь. Толик шагнул в прихожую и тоже стал разуваться. — И скоро появится этот Морель? — спросил, оглядывая убранство квартиры. — Он мне не докладывает, — Глеб прошёл на кухню и щёлкнул кнопкой электрического чайника. — Чай, кофе, сок? — Давай чай, — Толик понуро опустился на кухонный диван. — А ты чего хотел-то от американца? — Глеб поставил перед сокурсником кружку с чаем и сел напротив. — Бери, не стесняйся, — Глеб указал на вазочку с печеньем. — Морель сам химичил. — Кардиохирург у плиты, — усмехнулся Толик. — И какой из него... — Надёжный! — зло обрубил Глеб. — Настоящий. Не подведёт. — Не бросит, ты хотел сказать, — усмехнулся Толик. — Подколол, значит, — Толик крошил печенье в вазочку. — А и правильно! Потому что я козёл. Но я, как говорится, всё осознал. Хочу вернуться к Вике... Устал я от временных отношений. Хочу уже жениться и жить, как все. Не чувствуя вкуса, Глеб молча жевал печенье. От усталости лихорадило, и проблемы Смертина казались раздутыми и вздорными. — Ответь хоть что-нибудь, — сказал наконец Толик. — Понял и осознал, значит, — Глеб наблюдал, как Толик над вазой мнёт в крошку печенье. — Да мне плевать, Толян, на тебя и на твои проблемы. Без обид. Не ресурсный я, — Глеб резко выдернул из-под рук Смертина вазу, и крошки посыпались на стол. — Да я и не ожидал сочувствия, — неприязненно ответил Смертин. — А вот это правильно, — кивнул Глеб. — Если кто и нуждается в сочувствии, так это Светлана. — Какая Светлана? — не понял Толик. — Память короткая? — Глеб холодно взглянул на товарища. — Светлана, жена твоя несостоявшаяся. — Ааааа, — Толик выдохнул. — Какая она мне жена? Нет у меня к ней чувств. — Как и к ребёнку, — со сдерживаемым раздражением отозвался Глеб. — Наследил и слинял. Благородный рыцарь, офицерский сын. И папаша твой хорош. Бросил её одну в чужом городе, деньгами откупается. — Откуда знаешь? — Толик заметно напрягся. — Вчера только наблюдал твою суженую. У нас в абдоминальной, в пятнадцатой лежит, — Глеб с безразличием уставился на стену. — Отца перевели на новое место службы, — сказал Толик. — А жить со Светкой я не смогу, даже ради ребёнка. Как без чувств жить? Да и не было никогда чувств. Так, интрижка. А она взяла и от мужа ушла... — Ага, а ты взял и в другой город смылся, — ухмыльнулся Глеб. — А дамочка осталась в интересном положении. — И что теперь, жениться? — Толик раздражённо повысил голос. — Я же говорю: не было никаких чувств! — Толян, а ведь у вас дочь растёт. Каково ей будет — безотцовщиной-то? — Глеб не смотрел на Толика. Повисло неловкое молчание. — А ты, и правда, козёл, — устало сказал Глеб, желая поскорее избавиться от присутствия товарища. — Даже не спросил, что со Светкой. Толик вспыхнул. — В торец давно не получал? — он угрожающе навис над Глебом. — Бей, — Глеб с безразличием взял кружку Смертина и принялся пить чай. — Ладно... Погорячился, — Смертин мгновенно остыл и сел. — Хочу Вику вернуть. Люблю её, — сказал он минуту спустя. — Алькович ты не вернёшь. Куда тебе с заморским принцем-то тягаться? Да и кому ты нужен такой? У тебя ребёнок растёт, а ты всё по девкам бегаешь... Погодина вот с твоим отпрыском нянчится вместо практики, — Глеб откинулся на спинку дивана и закрыл глаза, слушая бой часов. Тик-так, тик-так, тик-так...Он засыпал. — Смертин, а ты никогда не думал, что дни несутся с катастрофической быстротой, а мы их разбазариваем, размениваем на какие-то сиюминутные глупости, а чего-то важного не замечаем? И с каждым днём шанс сделать это важное уменьшается, а? Время несётся с сумасшедшей скоростью, Смертин. Толик не ответил, даже не шелохнулся, словно и не было его в кухне. Отсчитав десяток ударов часового механизма, Глеб открыл глаза и натолкнулся на настороженный, недоверчивый взгляд Смертина. — Иди, Толян, домой. Я спать буду. ***** Лекции закончились. Лера зашла в пустую квартиру и, бросив ключи на полку, присела на тумбочку в пороге квартиры, так и не ставшей для неё надёжным пристанищем... В последнее время они почти перестали разговаривать. Сашка приходил из больницы нервный, а то и вовсе, закончив операцию к полуночи, оставался в больнице до утра. Все эти ночные перемещения только отнимают время от сна, оправдывался он, уж лучше сразу стопку и на боковую. А ведь раньше он приезжал домой в любое время ночи. Теперь привык, что жена никуда не денется. Лера чувствовала себя обделённой. В последнее время они почти не виделись. Вот и сегодня Лере предстояло прожить одинокий, тоскливый вечер в чужой квартире. Преодолевая тянущее муторное чувство, сконцентрированное где-то глубоко, в самой груди, Лера сняла телефонную трубку с аппарата на стене. Но обзвон близких людей ничего не дал — миру не было никого дела до Лериного одиночества. Вика гуляла с Франсуа, мешать этим двоим не хотелось. В последнее время, как обычно и водится с появлением ухажёра у одной из подруг, отношения девушек разладились. Глеб даже не ответил на звонок — странно, он всегда был рядом, когда Лера нуждалась в поддержке. Но только не в этот раз. Оставалась галерея... Несколько тягучих унылых гудков, и Лера вспомнила — в понедельник галерея отдыхает от содержательных и многолюдных вечеров. — Дениска, погуляем? — предложила Лера брату. Она соскучилась по общению. — Пойдём, — обрадовался мальчик. — Я это... я сейчас... Я в такси. — Денис, откуда у тебя деньги на такси? — встревоженно, а оттого строго поинтересовалась Лера. — Глебчик даёт, — похвастался мальчик, — он у нас добрый. — Глеб? — Лера произнесла это имя, и голос её дрогнул. Глеб, её Глеб. Её брат так любит… её брата. Пальцы сжали телефонную трубку. Остро захотелось поговорить с Глебом — стало не хватать его небрежного философствования. Но Глеб не ответил на звонок и вчера не прислал сообщение с пожеланиями добрых снов. Дежурное сообщение, короткое, формальное, но ставшее жизненно необходимым для того, чтобы спокойно закрыть глаза после дневной суматохи и знать, что ты любима, что ты — чья-то жизнь, чья-то боль, чья-то вера... Дежурил, успокаивала себя Лера. Она удивилась и одновременно расстроилась, когда узнала, что в доме Лобовых появился ребёнок. Больше всего её укололо, что этого ребёнка принёс в дом именно Глеб. — Это его ребёнок? — с видимым равнодушием поинтересовалась Лера. — Вроде нет, но я узнаю, — ответил мальчик. — Мы толком не виделись. Глеб у нас занятой весь, деловой. Он на суточном дежурстве был. — А сегодня оперировал, — задумчиво добавила Лера. Они замолчали. Думая о Глебе, шли по набережной, и сердца их переполнялись гордостью за брата. — Лер, я давно хотел тебя спросить, — нарушил молчание Денис. — О чём, братик мой? — Лера заботливо поправила шапку на голове брата, отметив про себя, что Дениска недовольно дёрнулся, тяготясь опекой. — Ты только не обижайся, ладно? — Денис медлил. — Ладно, — Лера обняла брата за плечи. — Почему ты выбрала Гордеева? — тихо спросил мальчик, опустив голову. — Денис! — Лера даже остановилась. — Что за вопрос?! — Нет, скажи, — переспросил мальчик. — Ты же знала, что Глеб… — Денис, — строго перебила Лера, — мне кажется, тебе рано задаваться подобными вопросами. — Ну почему же рано? — тихо возразил мальчик. — Мы в школе уже о любви проходим. В пятницу вот Чехова читали, Антона Павловича. Так вот, в его рассказе он и она любили друг друга, но многое себе напридумывали. Он всю жизнь мучил её молчанием, она мучилась от своего молчания. В общем, были они несчастны. Я, когда прочитал этот рассказ, я как-то сразу о вас подумал… ну, о вас с Глебчиком, — Денис смутился. — Я уже не маленький, я всё вижу, — добавил он, низко опустив голову. — Не маленький, не маленький, — Лера обняла брата, — только ничего ты не видишь. Не придумывай! Глеб всегда недолюбливал меня. — А ты презирала его. Я видел, — сказал Денис. — Может, он так защищался от тебя? Он это... гордый он. — Не хватало ещё, чтобы ты начал его… их защищать, — раздражённо заметила Лера. — И всё ж это он спас тебя, а не Гордеев, — мальчик поднял голову и с тихим торжеством взглянул на сестру. Лера промолчала. Да, это Глеб спас её, а не Саша… Забытая с известием о беременности обида вновь шевельнулась в душе. ***** …Он проснулся уже в темноте, разбуженный собственным вскриком. Его кошмар преследовал его повсюду и, кажется, не собирался отступаться. Часы показывали семь вечера. Стояла тишина — Франсуа ещё не появлялся. Хотя нет, судя по наличию немытой тарелки на столе, Франсуа таки забегал в квартиру, пока Глеб спал мертвецким сном. Глеб открыл холодильник и присвистнул. Холодильник оказался до отказа забитым домашней едой. Франсуа любил готовить. Его еда была непривычной, но тем не менее вкусной. Глеб наложил себе полную тарелку чего-то экзотического, кажется, из тунца, и, не разогревая, начал медленно есть. Он не выспался, тело болело каждой клеточкой, однако он успокаивал себя, что сегодня ночью он отоспится. Тут Глеб вспомнил, что его комната оборудована теперь под детскую и что его родные и Алька уже целую вечность нянчатся с подкидышем. Выводы напрашивались сами по себе: выспаться не получится, потому что он просто обязан помогать Альке и маме кормить и качать неугомонную наследницу Смертина. Аля… В его комнате, среди его вещей. В его мире, с его матерью... Было приятно от мысли, что Алька поселилась в их доме. Именно поэтому Глеб, вспомнив о ребёнке, не заспешил домой. Если он явится слишком рано, придётся везти Альку в общежитие. Однако не хотелось. Пусть дольше остаётся в его доме. Глеб представил Альку спящей на его кровати — ведь должна же Алька где-то спать. Мелькнула глупая мысль: интересно, мама дала ей чистые простыни (ну, конечно, чистые, но всё же...) или Алька легла в его постель? Отчего-то хотелось, чтобы Алька легла в его постель, чтобы дышала его запахом и касалась лицом его подушки. Будущая жена, и ничего, что она пока ещё не знает об этом. Интересно, как они с мамой? Поладили? Мама всегда ревниво относилась к его, Глеба, знакомым. Все они казались ей недостаточно интеллектуальными и породистыми, в общем, недостойными её сыночка. Ну, это, конечно, понятно, ведь он, страдающий тунеядец Глебушка Лобов, вопреки мало-мальской логике, всегда оставался для мамы самым умным и перспективным парнем. Глеб улыбнулся. Хотя друзья-то у него, у Глеба, положа руку на сердце, были никудышные — бездельники и выпивохи. Но Аля — другое дело. Скромная и нежная, как она может не понравиться матери? Глеб взялся за телефон. Увидел пропущенные. Принялся звонить Дениске. Леру он оставил напоследок, как оставляют самую вкусную конфетку, чтобы насладиться ею потом, не спеша и в одиночестве. — Диня, звонил? Как ты? — Да, я звонил. Хотел узнать, когда ты домой явишься. Глеб скользнул взглядом по циферблату наручных часов: — Позже. Ты где обретаешься? — А мы тут с Леркой... гуляем мы. Мне её выгуливать надо теперь. Николаича не дождёшься, он всё на работе работу работает. Совсем заработался, — с притворным вздохом сообщил Денис. — Денис! — услышал Глеб знакомый строгий голос. — Хватит глупости говорить. С кем ты разговариваешь? С Олегом Викторовичем? — С Глебом, — ответил Лере Дениска. — С Глебом?! — голос Леры заметно оживился. От неподдельной радости в её голосе пересохло во рту, хотя он только что сделал приличный глоток чая. — Зови Глебку, вместе погуляем, — донеслось до его слуха. — Глебчик... — начал Денис. — Я слышал, — перебил Глеб, — но я не могу. Занят я. Пока, братишка. Лерке привет. Соскучился… Как он соскучился по Лере! Глеб только сейчас вдруг понял, что он давно не мечтал о Лере, не ловил в своём воображении её удивительно тёплый взгляд, давно не смущался её присутствия. Когда они в последний раз говорили наедине? Кажется, в пятницу. Да, в пятницу. Говорили о красоте. И не говорили — спорили. Они почти всегда спорили. Только раньше они яростно спорили, а сейчас у них как-то это нежно получалось — спорить. Глеб вспомнил, как Лера взяла его под руку, и с удивлением отметил, что тогда он никак не отреагировал на столь желанное событие. Наверное, потому что его мысли были заняты Алькой. Аля, Аленька… Он мысленно вернулся к ней. Он приедет домой позже — чтобы она осталась ночевать в их доме. Ведь общагу закрывают на ночь? Закрывают. А потому он оставит бездомную девушку в своей комнате, а сам ляжет в гостиной на диване. Если девочка заплачет, он прибежит на плач — к Але. А Аля будет сонная и совсем родная. Как жена. Некоторое время Глеб, закинув руки за голову, мечтательно изучал блики на тёмном потолке, потом усилием воли заставил себя встать. У него были ещё дела. ….... — Как самочувствие? Глеб поставил стул у кровати и сел. — Уже лучше, — пытаясь подняться, Светлана с трудом оторвала голову от постели. — Погодите, вам ещё рано сидеть, — остановил её Глеб. — Вот, давайте-ка полулёжа, — он подложил под спину женщины подушку и одеяло, и та, покрытая испариной, с облегчением откинулась назад. — Удобно, — сказала она. — Как моя Ангелиночка? Я переживаю, простите. И вам лишние хлопоты. — Всё с вашей Ангелиной хорошо. Я только что из дома, час назад ещё держал ваше чадо на руках, — солгал Глеб, отмечая очередную ложь в своём жизненном репертуаре. Но, однако же, он не знал, как иным способом успокоить Светлану. И, недовольный добой, Глеб принялся рассказывать про Ангелину. Он собрал в кучу всё — и что было, и чего не было. Его рассказ был тщательно сдобрен красочными и несуществующими деталями. Он снова ругал себя за ложь, однако в глазах Светланы он читал радость и удовлетворение от того, что за её дочерью так хорошо ухаживают, что девочка охотно кушает и спокойно спит. Может быть, эта ложь необходима, думал Глеб, выдавая очередную порцию сказок. Может быть, это эффективная капустинская терапия выздоровления, успокаивал он себя. ......... Он заехал в торговый центр, чтобы купить, наконец, перчатки для Альки. Как бы ему ни хотелось греть её холодные пальчики, сокращая дистанцию между ними, но без перчаток было уже нельзя. Зима в этом году пришла рано. Снег выпал и не таял. Глеб выбрал самые изящные перчатки во всём торговом центре и медленно брёл по коридору в сторону «Детского мира», чтобы присмотреть для Лизы игрушки, как вдруг услышал знакомый мужской голос. Он остановился и, оглядевшись, узнал широкую спину Емельянова. Надо же, убийцы тоже обитают в детских магазинах. Поистине мир удивителен и полон неожиданностей... Глеб усмехнулся и двинулся в сторону «Детского мира». В сторону Емельянова... Вдруг что-то маленькое, цепкое и тёплое с размаху врезалось в него и обхватило за ноги. От неожиданности Глеб застыл на месте. Он опустил голову и встретился взглядом со знакомыми чёрными глазёнками. — Лизаветка! — Глеб подхватил девочку на руки. — Вот уж не ожидал! — он поцеловал девочку в порозовевшую щёчку, и та в ответ прижалась к его щеке. — Ты с мамой? Где мама? Глеб поднял голову и онемел. Перед ним стояла Нина, а за её спиной высился Емельянов. Было очевидно, что они вместе. — Глебушка, какими судьбами?.. А мы тут гуляем, — слегка смущённая, Нина вполоборота оглянулась на своего спутника, — делаем нужные и ненужные покупки. — Ну, здравствуй, — Емельянов степенно вышел вперёд и протянул руку для приветствия. Глеб не ответил и инстинктивно отступил назад. Он смотрел на них, прижимая к себе девочку, не в силах вымолвить ни слова. Кровь пульсировала в висках, всё плыло перед глазами. Давно уже он не испытывал этого состояния. Наконец Глеб пришёл в себя. — Нина, полагаю, ты сошла с ума, — едко проронил он. Он смотрел, как с лица Нины медленно сползает виноватая улыбка, и колючие мысли, одна страшнее другой, мелькали в его сознании. В эту минуту он презирал Нину. — Глебушка, ну что такое? — Нина протянула руки, чтобы забрать девочку, но Глеб снова отступил назад. Он покачал головой. — Ну нет, Лизу я не отдам, — он закрыл рукой девочку, защищая её от Нины. — Продавайся, жизнь твоя, но не впутывай сюда ребёнка, — презрительное раздражение медленно накрывало его с головой. Чтобы не сорваться до прежней язвительности, Глеб развернулся и быстро пошёл по коридору к выходу. Емельянов догнал Глеба, хотел преградить дорогу, но Нина встала между ними и, оттесняя бизнесмена, распорядилась, чтобы тот не вмешивался. — Глебушка, ну послушай же, я не понимаю, что я сделала не так, — едва поспевая, Нина теперь бежала за Глебом. — Объясни мне… Объясни, наконец! — требуя остановиться, Нина схватила Глеба за руку. Удерживаемый Ниной, Глеб вынужден был уступить — на его руках находился ребёнок. — На деньги купилась? Неразборчива в связях? — сквозь зубы процедил Глеб Нине в лицо. — Этот субъект не подходит тебе. Он матёрый уголовник. — Что ты несёшь, Глебушка?! — Нина искренне недоумевала. — Григорий Анатольевич наш благотворитель, — Нина украдкой оглянулась назад. Готовый вмешаться, Емельянов топтался неподалёку. Григорий Анатольевич понимал чувства Глеба относительно своей персоны, но никак не мог взять в толк, на каком основании Лобов-младший отбирает дочь у его новой знакомой Нины Старковой. И главное, Григорий Анатольевич никак не мог понять, почему Нина Старкова с этим согласна. И однако, соблюдая приличия, Емельянов давал им возможность поговорить наедине. — Нейрохирургия, кардиохирургия... — тем временем перечисляла Нина. — Разве не знаешь? Это всё он! Григорий Анатольевич приличный человек. — И к тому же, денежный мешок... Продалась, значит. А я поверил тебе. Поверил, что ты будешь хорошей матерью, — казалось, Глеб уничтожит Нину холодным, презрительным взглядом. — Ну причём здесь деньги, Глебушка? Ну подумаешь, погуляли, кофе попили, — Нина вдруг успокоилась и заговорила снисходительно, словно на месте Глеба стоял несмышлёный, зарвавшийся юнец. Глеб чувствовал это и раздражался ещё больше. Они стремительно отдалялись друг от друга. — Погоди-ка, — догадка осенила Глеба. — В субботу... Ты с ним... С ним, спрашиваю? — Глеб криво усмехнулся. — Ну да, с ним, по глазам вижу. — С Григорием Анатольевичем! Да что тут такого?! — глухо воскликнула Нина, отбиваясь от Глебовых колкостей, сыплющихся на неё острым, болезненным дождём. — Значит, бросила ребёнка и понеслась на свидание. Хорошая же ты мать. Да ещё к кому побежала! К Емельянову! — Глеб окинул Нину брезгливым взглядом. — Я запрещаю тебе… с ним! Он развернулся и пошёл прочь по коридору, унося на руках Лизу и страдая от того, что девочку вынудили провести несколько часов подряд рядом с настоящим оборотнем. — Глеб! Глеб! Давай поговорим, — за спиной раздался мелкий стук Нининых каблуков. Положение Нины как матери было сейчас очень шатко. Глеб, с его родительскими связями, в любой момент мог отобрать у неё дочь. В эту минуту Нина боялась Глеба. Ничего, утешала она себя, когда всё это закончится, когда, наконец, удочерение состоится, Глеб не сможет руководить её жизнью. — Скажи Емельянову, чтобы убирался, и мы поговорим, — на ходу бросил Глеб. — Сейчас, сейчас, Глебушка, — суетилась Нина у него за спиной. Удаляясь, Глеб слышал, как Нина виновато просила Емельянова больше её не беспокоить, слышал, как Емельянов в ответ спрашивал, что происходит. Что ответила Нина, он не слышал, потому что уже спускался по лестнице. Они приехали в квартиру Нины и говорили недолго. Даже раздражённому, Глебу не хватило духу раскрыть Нине глаза на прошлое Емельянова, иначе пришлось бы упомянуть о причастности матери к убийству Чеховых. Он просто сообщил, сославшись на лихие девяностые, что Емельянов преступник, и что он об этом знает не понаслышке. — Я не против, если ты выйдешь замуж и Лиза будет жить в полной семье. Но только не этот человек, — жёстко сказал он Нине. — В противном случае я забираю Лизу. Не хочу, чтобы её воспитывал подонок. Выбирай. Он достал из шкафа жёлтую папку. — Это было ошибкой — отдать тебе Лизу, — заметил он, просматривая содержимое папки. Эта жёлтая папка всегда пугала Нину. Не раз, натыкаясь на неё, Нина подумывала уничтожить её содержимое, но каждый раз не решалась это сделать — Глеб был вспыльчивым, мог и не стерпеть, хватившись. По правде говоря, после «отречения» от прав на Лизу Глеб вёл себя столь деликатно и бережно, что Нина уже успокоилась. Она видела, что Глеб по-прежнему любит девочку, но почти не появляется у них дома, отрывая от сердца привязанность ребёнка и помогая Нине стать полноценной матерью. И однако же, у её друга был сложный характер, и с этим приходилось считаться. Но Нина также знала наверняка, что Глеба можно уговорить, потому что он любит и саму Нину, и неоднократно доказывал свои самые чистые намерения по отношению к ней, брошенной женщине, которую может задеть и унизить всякий, кому заблагорассудится. И Нина надеялась уговорить Глеба позволить ей устроить жизнь по собственному разумению. Нине не хотелось расставаться с Емельяновым. Емельянов позвонил несколько дней назад и предложил встретиться. Он прямо сказал, что впечатлён Ниной. Одинокой Нине давно никто не дарил столько уважения и восхищения. Нина не раз видела Емельянова в больнице, и он не произвёл на неё никакого впечатления. Однако бизнесмен проявил интерес к ней, скромному терапевту, и Нина вдруг оживилась. Всколыхнулись давно умершие надежды наконец обрести семью. Емельянов не был похож на проходимца, которому нужны временные утехи. Интеллигентный, успешный и добросердечный человек вполне подходил Нине в мужья. А любовь? Какая любовь в тридцать с лишним?.. Нина больше не верила в любовь. — Глеб, — Нина подсела к Глебу и обняла за плечи, руками преодолевая сопротивление пружинистого его тела. — А если это любовь? Глеб расхохотался и скинул её руки. — Нина, не лги себе, — он вдруг снова стал серьёзным. — Я понимаю, годы, ты отчаянно цепляешься за любую возможность. Но должно же быть чувство собственного достоинства, Нин, — Глеб уже остыл, совсем остыл. — Циничная расчётливость не твой конёк, извини. — Глебушка, родимый, — Нина положила голову ему на плечи, — ну что ты такое говоришь? — Нина протяжно вздохнула. — Я увлеклась. Григорий хороший человек, заинтересовал меня. Ну пожалей меня. Я всё сделаю, лишь бы Лиза осталась со мной. Я сделаю, как ты скажешь, но ты подумай, подумай, — жалобно уговаривала Нина. — Бабий век короткий. Я хочу замуж. За-муж... Понимаешь? А Григорий подходит мне. Нина выразительно вздохнула и всхлипнула. Медленно, но неумолимо плавилась его решимость. Женское, безжалостное обаяние, которым Нина беззастенчиво пользовалась, лишало его воли и пробуждало сострадание. А тем не менее, ступив на этот скользкий путь заигрывания с Емельяновым, который в случае непредвиденного сценария катком пройдётся по её жизни и по жизни Лизы, Нина не понимала, в какую опасную связь она впуталась. Нет, он не может позволить себе жалеть Нину. Это губительно. Вырываясь из плена сомнений, Глеб порывисто встал. Он обернулся в пороге: — Ты должна расстаться с этим типом. В противном случае… Он не договорил. Отвернулся, чтобы не видеть разочарования на красивом Нинином лице. ...Глеб сел в машину и закурил. Мучительно хотелось прижаться к тёплому, родному. К Альке. Хотелось ворваться в родительский дом, схватить её и греть, греть. И более уже не отпускать, чтобы защитить от всего мира. «Лерка, спокойной ночи». Она не ответила. Спит, родная. Глеб улыбнулся. ............ Он осторожно повернул ключ в замке и крадучись шагнул в тишину родительского дома — домашние спали. Алька теперь точно останется до утра, с удовлетворением думал он, устало снимая ботинки в темноте прихожей. Едва дыша он поднялся на второй этаж и осторожно приоткрыл дверь в свою комнату. Так и есть — освещённая ночником, Алька спит на его кровати, свернувшись калачиком, точно ребёнок. Он бросил взгляд на кроватку — подкидыш тоже спит, раскинув ручки в разные стороны. По-разному спят, отметил Глеб, тихо приближаясь к Альке. Казалось, он не видел её целую вечность. Только сейчас он понял, как соскучился по Альке. Снова хотелось схватить её и прижать к самому сердцу. Он сел на пол и, положив голову на край кровати почти вплотную к Алькиному лицу, так что её дыхание касалось его лица, смотрел на её слегка подрагивающие во сне ресницы. Он так любил её в эти минуты, что чувствовал, как нежность наполняет каждую клеточку его тела. В эти минуты он был сам тихой нежностью. Заснуть вот так — лицом к лицу. Чувствуя её дыхание, стук её сердца. Он уже приготовился закрыть глаза, как Алька вздрогнула и резко села. Закрывшись одеялом, она с напряжённым вниманием вглядывалась в его лицо. Судя по растерянному её непонимающему взгляду, Алька ещё не до конца проснулась. — Тише, тише, ты в безопасности, — зашептал Глеб, и Алька мгновенно узнала его. Она облегчённо скинула одеяло с плеч, отодвинулась к стенке, и Глеб увидел, что Алька одета в его белую рубашку, которую он давно не носил. Молодец, мама, с тихой благодарностью отметил Глеб. Он взял Альку за руки и заставил лечь, сам же положил голову на край кровати, так что они снова оказались лицом к лицу. — Ну, как вы тут без меня? — Хорошо, Глеб, хорошо. Его имя в её устах ласкало слух. — Прости, сорвал я тебя с учёбы, маленькая моя, — Глеб провёл ладонью по девичьей щеке. Отметил, что наждак ладоней царапает нежную кожу. Надо убирать рубцы, срочно. Алька попыталась отодвинуться к стене, но двигаться было некуда, и, вжавшись спиной в холодный бетон, она замерла в надежде, что Глеб не заметит этих попыток отдалиться. Однако Глеб упрямо притянул её обратно, и, сдавшись, Алька поглубже закуталась в одеяло. — Алла Евгеньевна весь день заходила, и вчера, — пытаясь разрушить неловкую интимность, торопливо зашептала Алька. — Олег Викторович тоже носил на руках Ангелинку. Он такой хороший нянь... Было неловко от близости Глеба. Его прерывистое дыхание обдавало лицо. Алька смущалась близости глаз и губ друга. И уже не друг... В памяти мгновенно всколыхнулись и пронеслись минуты у общежития, когда Глеб набросился на неё. Те нелепые минуты, которые Алька старательно избегала вспоминать. Однако она больше не делала попыток отстраниться, убеждая себя в том, что в новом мире, раскованном, динамичном, близкие дружеские отношения между юношей и девушкой — это норма, и что она смущается только потому, что не такая, как все. Надо быть современной, надо больше доверять, убеждала она себя, это не интернат. — Я скучал. Не могу без тебя долго. Родная ты мне. Совсем родная, понимаешь? — Глеб был серьёзен. — Я хочу, чтобы ты осталась в нашем доме, — добавил он, любуясь её глазами, отражающими свет ночника и оттого блестящими. — Где ты будешь спать? — Алька снова села на кровати, пытаясь разорвать их непозволительную близость. Она думала в этот момент, что Глеб настолько одинок в безответной любви к Лере, что отчаянно нуждается в душевной близости. Жалея этого с виду сильного и уверенного человека в его нелюбви, Алька тем не менее смущалась откровенных его слов. — Алевтина, — Глеб положил голову на кровать и закрыл глаза, — я устал... Я так устал. Столько неразрешимых проблем навалилось... Хотелось как-то поддержать этого несчастного человека, но не было слов, и, поколебавшись несколько секунд, Алька, выказывая полное доверие, тоже легла. — Пройдёт ночь, утром будет солнышко. Солнышко приласкает, и тоска уйдёт, — успокоительно прошептала она и затихла. Замерев, Глеб слушал бешеный стук Алькиного сердца, особенно гулкий в тишине дома. Устало молилась его душа. Господи, помоги. Отдай её мне. Я смогу, я умею любить. Я всё исправлю. Дай мне шанс всё исправить… Он вдруг вспомнил, что так и не выполнил своего обещания бросить курить. ...Глеб не пошёл спать на диван. Бросив на пол одеяло, улёгся на полу, рядом со своей кроватью, на которой теперь спала Алька. Он не хотел уходить вниз, в гостиную. И он не мог побороть себя. Он не мог уйти. — Останусь здесь. Если ребёнок проснётся, возьму его, а ты отдыхай, — сказал он, подпихивая под голову вместо подушки какую-то одежду из шкафа. Он несколько раз вскакивал к беспокойной девочке и качал её, пока Алька бегала вниз разогревать смесь. Потом Алька брала девочку из его рук и кормила из бутылки, а он сидел рядом на полу и думал, что именно такой будет их семейная жизнь. Спокойной, осмысленной. Тихой нежностью, вспомнилось ему Алькино. Ещё он думал о том, что каждая встреча не случайна, потому что случайное знакомство со Светланой сблизило их с Алькой, сроднило настолько, что не было теперь возврата к прежним, товарищеским отношениям.