Живой

Во вторник, ещё до рассвета разбуженный тревожным больничным звонком, Глеб снова стоял в операционной. Экстренная, перитонит. — Что это? Знаешь? — спрашивает Ковалец. — Воспаление париентального и висцерального листков брюшины, — он знает. — Воспаление брюшины, если проще. — Лапароскоп. Проба. После обсуждения способа рационального доступа Ковалец одобряет срединную лапаротомию. Итак, лапаротомия. — Достаточно, Глеб. — Больше надо делать разрез, Ирина Васильевна. Не увидим же ничего. — Доктор Лобов… Он сжимает скальпель в руке и упрямо режет. — Ну вот… Не любите вы, доктор Лобов, пациентов. Как девушке с таким швом потом жить? — Ничего, порезанная не мёртвая. Двадцать сантиметров жизни не помеха... Расширитель! Глеб опять не выспался, но сегодня он счастлив. Его тело ещё хранит воспоминания беспокойной ночи с младенцем на руках, когда они с Алькой — душа в душу, от сердца к сердцу, с полуслова… Глеб удаляет патологическое содержимое из вскрытой брюшной полости. Кровь, гной и экссудат — он не чувствует их. Он чувствует Алькин запах. Запах свежевысушенной травы. Он чувствует её страх и полон решимости вернуть ей веру в людей. Она боится — всех, его — и Глеб знает отчего. Страх из прошлой жизни не отпускает её. Сиротство — это стигма. Карающая стигма, не дающая построить полноценных отношений с кем бы то ни было. Но это преодолимо. Он уверен — он сможет. — Вот оно... Некроз кишечника. Новокаин! — Не надо новокаина, доктор Лобов. Удаляйте. И внимательнее, берите только нежизнеспособные ткани. Ведь это была репетиция? Да? И что произошло? Да, да, это была самая настоящая, банальная проза жизни. Они заботились о ребёнке, вдвоём, как и положено настоящей семье. И это было… Как?.. До боли в сердце. До боли, которую хочется повторить снова и снова. Ангелинка… Подкидыш, посланный им, чтобы они поняли — они одно целое. — Больше бери, больше. — Слышу, Ирина Васильевна. Идёт резекция. Его. Только его. Она ещё не знает, но она — его… Вспомнилась её тихая ласка в голосе, когда она говорила о новом дне, и это её «солнышко». Нежная, родная, совсем родная. — Что дальше? — Санация... Раствор. Несказанное, синее, нежное*… О ней. О нём. Глеб вдыхает воздух операционной. Кажется, он наполнен её запахом. Травы, сена, Есенина. Сердечной поэзии. Аля… — Дренаж. — Не так, Глеб! В оба канала надо. — Виноват, Ирина Васильевна. Аля… — Глеб, что это ты сегодня молчишь? О чём мечтаешь? Уж не влюбился ли? — Вы удивительно прозорливы, Ирина Васильевна. Вот, проболтался. Понесло… А и плевать! Пусть знают. Прекрасный день, она была права. Спасибо, Господи... За что только такое счастье-то?.. — Закончил. — Шей. — Шью. Узловым швом. — Доктор Лобов, вы хотите вернуться на первый курс института? — О нет, Ирина Васильевна! Мне уж лучше учёную степень. — Тогда не говорите банальных вещей. Про узловые швы, например. Такие вещи даже стыдно обсуждать. .......... Вальяжно развалившись на диване под лестницей, Глеб достал телефон. Алька снова осталась с ребёнком. Одна, в его доме. Мама и отец теперь уехали на работу. Дениса, несмотря на протест и громкие заявления о том, что он «будет помогать воспитывать малявку», однозначно выдворили в школу. А Алька осталась. Теперь хозяйничает в его доме. Как жена. Глеб улыбнулся. Нашёл в телефоне Алькин номер. Надо поставить её фотографию... Нажал. — Аль, как вы там с нашим подкидышем? С нашим… — Хорошо, Глеб. Покушали, помылись и спим, — ответила Алька. — Что тебе привезти вкусного? Да, когда они будут семьей, он именно так и будет спрашивать. — Да что ты, не беспокойся. Мне ничего не надо. А вот это ты зря, Аля, зря. Жена должна быть немного капризной. Совсем чуть-чуть — как мама. — Я всё равно что-нибудь привезу. Мы сегодня пойдём гулять. Нашу дюймовочку надо выгуливать. — Как собачку? — улыбнулась на другом конце города Алька. — Как любое несмышлёное существо. А ещё надо выгуливать жену, иначе она злой будет. Это папа всегда говорил, когда они с мамой гулять уходили, — на секунду Глеб представил родителей, молодых, ещё тех времён, когда Лера с Дениской только появились в их доме. — Но у нас нет коляски, — возразила Алька. — Но у нас есть я, — он по-мальчишески глупо набивал себе цену. — Ты забыла? Он сунул телефон в нагрудный карман и, совершенно счастливый, решил подремать. Он сидел, закрыв глаза, и почти уже уснул, как вдруг память услужливо подсунула один эпизод из прошлой жизни. Он вспомнил о том, что происходило в их доме, доме Лобовых, после того как мать с отцом уходили гулять. «Остаёшься за старшую, Лерочка, — говорил отец, галантно подавая матери шубу. — Присматривай за нашим балбесом», — Олег Викторович любовно трепал Глеба по волосам. Глеб до сих пор помнил эту тёплую отцовскую ладонь, физически ощущал её на своём затылке. «Больно надо слушаться какую-то девчонку», — бурчал Глеб, сжимая Денискину руку. Дверь закрывалась. «Глеб, иди в свою комнату», — строгим голосом говорила Лера. Приказывала, рождая в его любящем сердце протест. «Пойдём, Дениска, подальше от этой мегеры», — пренебрежительно отпускал Глеб и шёл к лестнице. «Немедленно отдай Дениску! — Лера выхватывала руку мальчика из его руки. — А ты иди к себе». Лера сурово смотрела на Глеба, и он умирал от нестерпимого желания признаться ей в любви. Но дух противоречия делал его несговорчивым. «Раз так, то я никуда не уйду!» — заявлял он. «Иди немедленно, иначе я сейчас Олегу Викторовичу позвоню, и тебе влетит!» — следовал неумолимый приказ. Олег Викторович был, конечно, не слабым аргументом. Он мог и ремня всыпать. Негодуя, Глеб поднимался к себе и, закрыв с размаху дверь, так что в доме звенели стёкла, включал музыку на невыносимую громкость. Минуту спустя на пороге комнаты появлялась Лера. С раздувающимися от возмущения ноздрями, она что-то выговаривала, но её взволнованную речь невозможно было понять из-за грохочущей музыки, превышающей все мыслимые децибелы. С издёвкой во взгляде Глеб увеличивал рёв колонок до предела и потом выталкивал Леру за порог своей комнаты. Она появлялась вновь и снова что-то говорила. Постепенно её раздражение сменялось обидой. Лера гордо удалялась, и тогда Глеб чувствовал себя отмщённым. Эти сцены повторялись раз за разом, в небольших вариациях, каждый раз, как родители уходили из дома и оставляли Леру за старшую, а её всегда оставляли за старшую, потому что Лера была серьёзной и отличницей. Глеб улыбнулся. Лерка, милая Лерка. Ну почему он, Глеб, вёл себя так глупо, так грубо? Ведь Леркину благосклонность можно было так легко заслужить — просто взять веник и сделать вид, что метёшь полы. Лерке бы понравилось. Лерке обязательно пришлось бы по душе такое трудовое рвение. Лера Чехова росла правильной девочкой. Глеб снова улыбнулся и погрузился в размышления. На душе было одновременно и радостно, и тревожно — жгла мысль о том, как быть теперь с двумя «любовями». Или «любятами», если по-маяковски? Как быть, если он любит Леру, любил всегда и будет любить бесконечно? Это любовь — несомненно. А Аля? Как быть с ней? Он знал, что любит её, но разве возможно любить, если ты уже кого-то другого очень давно любишь? Он недоумевал, как так вышло. Он завёл отношения с Алькой, зная, что в любой момент сможет выйти из них. И вот, пожалуйста, он не может выйти из отношений с Алькой. Он просто не может отказаться от неё. Это равносильно самоубийству. В попытке избавиться от гложущей тревоги Глеб совершил путешествие по этажам, навестив Франсуа и Нину. На лестнице он встретил Емельянова. — Здравствуй, Глеб, — Емельянов остановился и протянул руку. — Приветствую, — на ходу бросил Глеб. — Глеб, остановись. Есть разговор, — Емельянов пошёл за ним. — Что такое? — Глеб повернулся к нему. — Благословение на интрижку с доктором Старковой дать? Так вот — я этим не занимаюсь! — Никакого благословения мне не нужно, и об этом позже. Мне нужны списки одиноких престарелых и больных людей, как и договаривались. — Списки? — Глеб теперь вспомнил про эти списки. Он составил их, однако все истории, фамилии и адреса хранились в дежурном блокноте. — Давай завтра. — Мне хотелось бы ознакомиться с ними сегодня, — настойчиво возразил Емельянов. — Последний транш ещё не получен, но твой проект начинает работать, — Емельянов вынул из кармана брюк визитку и протянул её Глебу. — Пришли списки на электронную почту. — Ладно, — Глеб взял визитку и сунул её в карман. — Это всё, надеюсь? — Нет, не всё, — казалось, Емельянов никуда не торопился, потому что он неспешно опёрся рукой о перила, словно приготовился к долгой доверительной беседе. — Знаю, ты часто бываешь в ночном клубе. Что скажешь о твоём проекте в действии? — Я не бываю в ночных клубах, — холодно ответил Глеб, но любопытство взяло верх, и он спросил: — и что же там? — А там, юноша, уже ролики стоп-аборт гоняют. Ты зайди, посмотри, — сообщил Емельянов с самодовольным высокомерием, сквозящим в каждой черте его облика. Кажется, он откровенно любовался собой. — Это всё? — Глеб собрался уходить. — А теперь о личном, — Емельянов приосанился. — Глеб, эта за история с Ниной… — С доктором Старковой, вы хотели сказать, — перебил Глеб. — Хорошо, как тебе угодно, — терпеливо кивнул Емельянов. — Что это за история с ребёнком? Ты отец девочки? — Вы угадали. Глеб не знал, зачем он лжёт. Просто лгал и всё. — Ну что ж… — Емельянов едва заметно вздохнул. — А что, доктор Старкова не сказала? — с притворным, почти шутовским сочувствием поинтересовался Глеб. — Значит, у вас были отношения, — Емельянов заметно занервничал, но старался держаться. — Почему были? И сейчас есть. А что, незаметно? — Глеб ёрничал. — Н-да, — Емельянов постоял несколько секунд, разглядывая старую лестницу, стёртую ногами многолюдного потока страдальцев пациентов и озабоченных их здоровьем родственников. — Я, пожалуй, пойду. Всего хорошего, молодой человек. Емельянов ушёл, как-то в один миг ссутулившись, не подав руки. Было очевидно, что он поверил в невозможное (Глебу было всего-то двадцать!) и расстроен. Скатертью дорога, пробурчал Глеб, глуша недовольство собой от тягостной привычки к интригам. Он был на взводе из-за этой вчерашней истории с Ниной и Емельяновым. Мучительно хотелось курить, но он твердо решил бросить. Ему нужна была Алька, и сигареты казались невысокой ценой. Он заплатил бы и дороже, отдал бы всё, лишь бы она осталась с ним. Да, он хотел получить Альку, со всей ясностью осознавая, что пытается заключить сделку с Богом. И от этого ему было нехорошо, и стыдно, и горько, ибо в этой предполагаемой сделке не было истинной веры, но проявлялась его подлая сущность. Он чувствовал бессилие изменить себя и полную свою ничтожность. В дверях палаты Светланы он столкнулся со Смертиным. — Какими судьбами? — Глеб подмигнул товарищу. — Одумался, что ли? Глеб покровительственно хлопнул Смертина по плечу. — Хватит шутить, Глеб, — Смертин нервничал, ему предстоял непростой разговор. — Мне со Светкой поговорить надо. — А, ну конечно. Давай, старик, — Глеб хлопнул его по плечу. — Если захочешь увидеть дочь, ко мне приходи. Только в родительский дом. Вместе нянчить будем. Мужики мы с тобой или не мужики? — Глеб шутовски подмигнул Смертину, но натолкнулся на усталый, потухший взгляд сокурсника. — Идиотская ситуация, правда? Глеб сунул руки в карманы и отвернулся. ***** Он заехал в квартиру Светланы и забрал оттуда коляску. И они вместе пошли гулять — как муж и жена. С ребёнком, как обычные семейные люди. Он шёл, не чувствуя холода, в пальто — нараспашку, с душой — нараспашку. Внутри всё пело. Он шёл, нет, он летел. Казалось, ноги едва касались земли, а поющая душа приподнимала тело ввысь. И во всём теле была удивительная лёгкость, а в голове предельная ясность, и всё вокруг казалось прозрачным. Цветным и ярким, но при том — дрожаще-прозрачным. Лёгким. Они вместе катили коляску, в которой мирно посапывала удивительная девочка, объединившая их. Глеб почти не разговаривал, так хорошо ему было. Он улыбался. Не хотелось серьёзных бесед, хотелось говорить нежности. Но он не мог себе этого позволить. — Забыл! — Глеб хлопнул себя по лбу. — Дай-ка, надену. Он достал из кармана перчатки и зубами разорвал капроновую нить, соединяющую их. — Глеб, ты зачем? Не надо было... Я бы сама купила, — Алька покраснела. — И лишила бы меня возможности сделать тебе приятное? Ну нет, — Глеб взял её ладонь в свои тёплые руки. — Замёрзла совсем, — по одному он перебирал холодные пальчики, — совсем замёрзла, моя маленькая. Он надел ей перчатки. — Вот так-то лучше. — Спасибо, Глеб... Он взглянул на Альку. Она стояла вся красная, почти пунцовая. Он вдруг тоже смутился. — Надо позвонить Гордееву, как-то объяснить твоё отсутствие, — он схватился за первую попавшуюся мысль и покатил коляску дальше. — А я звонила уже, — ответила Алька изменившимся голосом. Глеб взглянул на неё боковым зрением. — Ты звонила Гордееву? — только сейчас до него дошёл смысл её слов. — Удивительно, что тебе удалось выловить его в ординаторской. — Нет, я на сотовый... — У тебя есть его сотовый? — Глеб почувствовал напряжение. — Есть. Александр Николаевич дал свой номер. Давно, когда я в больнице лежала. Ты помнишь, наверное… Ещё бы он не помнил… Глеб кусал губы. Алька и Гордеев. Телефоны, звонки... Почему она не предупредила Гордеева через Шостко? Зачем понадобилось звонить ему лично? — И Гордеев позванивает тебе? — с видимым безразличием поинтересовался Глеб. — Бывает. Если нужно принести какие-то бумаги, разыскать доктора из другого отделения или узнать о состоянии кого-то из больных. Александр Николаевич занятой. У него нет времени бегать с этажа на этаж, а так быстрее. Отлично! Кому ещё из студентов звонит Гордеев? Глеб ревновал. Очарование ситуации медленно исчезало. Его часы мгновенно сбились. Но это же для дела он звонит ей. Для дела. Ну верно же, бегать с этажа на этаж долго и утомительно, а у Гордеева полно работы. И он разрывается на два отделения. Светило выбрал Альку своим секретарём, потому что Алька исполнительная и ответственная. И потому что у неё дрожат руки и для хирургии она не годится. И Гордеев жалеет её, потому что она сирота. Потому что Гордеев всех жалеет, что бы там Глеб про него ни воображал. И это всё. И нечего додумывать. Глеб взялся давить разгулявшуюся ревность. — Алевтина, ты прости за тот случай. Сам не знаю, зачем я тебя напоил тогда. Как-то по-идиотски вышло. — Даже не думай, — Алька остановилась. — Я сама виновата. — Я читал дневник. Ни одного дурного слова про меня. Но это не значит, что я хорош. Это потому что ты... чистая, — Глеб взял её за руку. — Глеб... — Алька опять покраснела. — Ладно тебе, хватит... — Ты простишь меня? — За что прощать? Если ты что-то такое и делаешь, — Алька опустила голову, — то это потому что… Ну, как это сказать?.. Плохо тебе. Плохо, и очень давно, — она подняла голову. Их взгляды встретились. — А ты всё понимаешь про меня, Аля, — задумчиво сказал Глеб, — кроме одного... Кроме одного, — добавил он, обрывая вздох под её изучающим взглядом. Алька хотела ответить, но радостный возглас у них за спиной прервал откровенные объяснения. — О, Глеб, Погода! Глеб не сразу понял, кто это сказал. Он усилием вырвал себя из мира «тихой нежности». Перед ними стояли рука об руку Валя и Вовка Пинцет. Они тоже прогуливались. — А вы чего тут делаете? — лицо Пинцета светилось широкой, всегда казавшейся Глебу дурковатой улыбкой. Вероятно, вопрос жениха показался Вале глупым, и потому она толкнула Вовку в бок. — Прогульщики, значит, — Глеб подал руку Рудаковскому. — Аааа мы-ы... — начал своё, заунывное Пинцет, но Валя оборвала его. — Нет занятий... На ваше счастье. Но нет предела вашей беспечности! — схватившись за шнурки белой шапки-ушанки, Валя завелась с полуоборота. — Я понимаю, у тебя, Глебушка, отец главный, но ты, Погода, на что рассчитываешь?! Имей ввиду, завтра я не поставлю тебе плюс в ведомости! — Вот интересно, а у меня сколько минусов в ведомости? Все? — Глеб весело посмотрел на старосту. Сегодня Валя не раздражала, а её серые глаза казались необычайно огромными и красивыми в свете дня. — Глебушка-а, нисколько, — Валя состроила одну из своих показных карикатурных улыбочек, напоминающих то ли откровенное насмешничество, то ли неумелое кокетство. — Скажи спасибо вот ей, — Валя кивнула в сторону Альки. — Вечно бегает, клянчит за тебя. А ты и рад. Ну, что скалишься?! — раздражаясь на улыбку Глеба, Валя возмущённо мотнула головой, так что шнурки шапки-ушанки энергично хлестнули её по щекам. — Когда ты, Лобов, уже станешь ответственным человеком? Ну вот когда, а? — Да ладно тебе, Валечка, — Пинцет примирительно погладил Валю по плечу. — Мы же не в институте. Смотри, у них ребёночек в коляске спит, разбудишь. Пинцет склонился над коляской и заглянул внутрь. — Девочка, — с умилением сказал он, выпрямляясь и поворачиваясь к подруге. — Что? Девочка? — Валя тоже заглянула в коляску и расплылась в улыбке. — Ой, какая хорошенькая... Где взяли? — подняла она голову. — Где взяли, там уже нет, — пошутил Глеб. — А если серьёзно, то знакомые попросили покатать. — Какая лапочка, — в умилении Валя снова склонилась над коляской. — Ну, сейчас начнётся сюсюканье, — иронично заметил Глеб и боковым зрением уловил едва заметный многозначительный взгляд Альки, предназначенный ему. — Да ладно, Глеб, женщинам положено, — заступился за Валю Пинцет. — А у нас, ребята, новость есть. Вы первые узнаете. — Рудаковский! — Валя отвлеклась от созерцания малышки, отпрыгнула от коляски и стукнула Вовку кулаком по плечу. — Хватит трепаться! — А что тут такого? — возразил Пинцет. — Вечно рот затыкаешь!.. Сама скажи тогда, — Вовка обиженно отошёл в сторону. — Ну ладно... Вынудил, — Валя глубоко вдохнула. Вероятно, новость, которую предлагал сообщить Вовка, была приятной, и Валя сопротивлялась лишь для видимости, и, скорее всего, потому что первым свидетелем её счастья станет именно ядовитый Лобов, с которым они время от времени были на ножах. — Ладно, всё равно узнаете, — Валя издала короткий нервный смешок, выпрямилась, готовясь к официальной части, прочистила горло. — Не томи, Валентина, — Глеб улыбнулся. — Ладно, — ещё раз повторила Валя, собираясь с духом. — Мы с Рудаковским, — начала она медленно и торжественно, — подали заявление в загс! Вот! Глеб присвистнул: — Давно пора! С прошлого года вместе! Ведь так? — Так, — Валя залилась краской. — А ты откуда знаешь? Тебя не было тогда с нами. — Здрасьте! — Глеб картинно всплеснул руками. — А кто ко мне домой приходил за кассетником? Не вы ли с Пинцетом? Можно было и догадаться. — А, да, точно, — Валя покраснела ещё больше и опустила глаза. — А вообще... Что это я тут с вами стою?! — нашлась она. — Действительно, Валентина, что это ты тут стоишь? — иронично переспросил Глеб. — Не паясничай! Мы между прочим бойкот тебе объявили! — Валь, ну Валь, ну не порть такой день, — Пинцет ныл и толкал Валю в бок. — Вот это прокол! Староста забыла про бойкот! — притворно сокрушался Глеб. — Ну всё, теперь разбора на партсобрании не избежать! Точно снимут с должности! Смотри, тут за каждым деревом по шпиону, — Глеб картинно показал рукой в сторону. — ДоложУт! — Пойдём, Пинцет! Нечего тут с ними... Валя не договорила, схватила жениха за рукав и потащила его по заснеженной аллее. — Совет да любовь! — крикнул им вслед Глеб. Валя обернулась и показала свой фирменный пошлый «фак». — Фу, Шостко, как грубо! — поморщился Глеб. Он взглянул на Альку. — Не получается у меня с Шосточкой нормально общаться, — сказал он. — А ты попробуй не обращать внимания на её выпады. — Да выводит она меня из себя, понимаешь? — Ну, это мы сами решаем, выводиться нам из себя или не выводиться, — улыбнулась Алька. — Я бы хотела, чтобы тебя все в группе любили. — Почему? — Потому что ты лучший... один из лучших. — Я не о том, Аль. Почему ты, — он выделил это «ты», — этого хочешь? — Нуу, мы же… есть друг у друга, — Алька смущённо рассмеялась. — Поэтому. Поэтому... Ком в горле помешал ему ответить. А потом они пили чай на уютной материной кухне, и Глеб суетился, угощая Альку. Он и раньше суетился, пытаясь угодить Лере, но она не позволяла за собой ухаживать. Алька позволяла. Она держала на руках проснувшуюся девочку и с благодарностью, и пожалуй, даже с излишней, и отчего-то виноватой, принимала его заботу. — Как у тебя с предками? Сошлись? Не обижали они тебя? — спрашивал Глеб, то и дело вскакивая со стула, чтобы что-то подать. — Да что ты… Они хорошие, твои мама и папа, — Алька сникла. Глеб накрыл её руку ладонью: — Своих вспомнила? — Как в ваш дом пришла, так и вспоминаю, — кивнула Алька. — Знаешь, какая у вас семья?.. Она у вас... она такая... она настоящая. И пахнет у вас… домом. — Аль… — А твоя мамочка только о тебе и говорит, — Алька грустно улыбнулась. — Всё Глебушка, Глебушка… Непривычно, что про тебя так. Ты для них как маленький. — Я маму очень люблю, — серьёзно сказал Глеб. — Вы, кажется, близки? — наверное, в желании почувствовать эту самую душевную близость, Алька с особой нежностью погладила девочку по спине и чмокнула её в тёмную пушащуюся макушку. — Близки. Без слов только. Я сам по себе живу, давно, — сказал Глеб. — А ты? Расскажи про себя. — А тебе, правда, интересно? — Алька высвободила свою руку из руки Глеба. — Мне всё про вас интересно, сударыня, — тихо пошутил Глеб, подсаживаясь к Альке с малышкой. — Дай, подержу. — Я мало помню своих родителей, — Алька осторожно передала девочку Глебу. — Я только помню, что я капризная была и они меня баловали. Наверное, оттого и капризная была. Папа ни в одной просьбе не мог мне отказать. Я их любила, но только тайно. — А мама? Вы были близки, как я понял… — С чего ты взял? — Так из твоего вопроса. Ты спросила, близки ли мы с моей матушкой. Значит, знала, о чём спрашивала. — Я всегда подозревала, что ты умный, — засмеялась Алька и покраснела от собственных слов. — Но мы не были близки. Мама работала, а в остальные часы мы спорили... А я теперь жалею, что спорила о всякой ерунде. Алька вздохнула и, размышляя о собственных словах, принялась раскачивать правой ногой. — И вас не обошла стороной проблема отцов и детей, значит… — вспоминая стычки с отцом, Глеб болезненно поморщился. — На кого похожа твоя мама? — Глеб провёл рукой по Алькиной щеке. Отклонив голову назад, Алька с готовностью кивнула. — На Нину Алексеевну, — взгляд её просветлел. — Маме тоже было чуть больше тридцати. Она тоже была как модель и одевалась также. Вот даже причёска у неё каре была, и так же красиво улыбалась. Мама у меня красивая… — Так понятно, в кого ты… Но, занятая воспоминания, Алька не обратила внимания на его слова. — А папа был похож на… — На Гордеева, знаю. Глеб перебил. Он не мог позволить Альке произносить имя человека, неодолимой стеной стоящего на его пути. Универсальный гений, усмехнулся Глеб. — Да, на Александра Николаевича, — кивнула Алька. — Папу похоже звали даже — Алексей Николаевич. Папа тоже был весёлым и добрым. — Это Гордеев-то добрый? — Глеб поморщился. — Он чудесный, — улыбнулась Алька. — Чудесный доктор? — усмехнулся Глеб. Вспомнился Денискин школьный Куприн. Тоже вот, Пирогов… Нет, он не ревновал. «Чудесный» — это не про Гордеева. Эту сказку Алька придумала себе, чтобы создать видимость собственного благополучия. Да, Гордеев покровительствует ей, вот она и придумала своего Гордеева. Вроде отец есть. А потом был семейный ужин, и Альку посадили на Лерино место. К Альке, как выяснилось, быстро привыкли в семье. Родители обращались с ней запросто, без церемоний, называли её ласково «Аленькой», и Глеб с ревностью заметил какое-то особое расположение отца к Альке. Вот так же отец и Лерку любил, всегда больше собственного сына, с грустью отметил про себя Глеб. Кого угодно, только не его. И конечно, отец тут же энергично взялся за его воспитание. Публичное, причём. Чего только стоили эти многократно повторённые «Вот, Глеб, бери пример с Алевтины» или «Аленька, ты возьми шефство над нашим балбесом» — с добродушным отцовским подзатыльником. Алла Евгеньевна хмурилась и, осекая его воспитательный пыл, многозначительно смотрела на мужа. Ей было неловко перед сокурсницей сына. С тихим энтузиазмом Алька возражала Олегу Викторовичу по поводу разгильдяйства Глеба и тут же получала в союзники Аллу Евгеньевну, принимавшуюся горячо отстаивать репутацию сына. Глеб нервничал. Ему не хотелось такой рекламы, которую давал ему отец. И в то же время он был благодарен матери, которая рьяно отстаивала его честь, обеляя неблаговидное прошлое, воспоминания о котором мёдом лились из отцовских уст. Ревниво замечая особое расположение отца к Альке, Глеб тем не менее был рад, что Алька пришлась по душе отцу. Примут, решил он. ......... — Да ладно, забей, — часом позже примирительно говорил Глеб. — Как там Нина и Лиза? Был у них? — он наливал чай в Денискину кружку. В их семье у каждого была своя кружка. Дениска сидел на стуле, надутый и обиженный. Он поздно вернулся домой, и ему влетело от Аллы Евгеньевны. — Достал этот контроль, — бурчал мальчик. — Что я, маленький, что ли? — Ладно тебе, — Глеб погладил Дениску по вихрам, но тот недовольно увернулся, — пей чай-то. Как там наши? — Глеб облокотился о барную стойку и откусил яблоко. — В порядке, — буркнул Денис. — Я только что оттуда. — Да я понял уже. Вы всё время дома были? Нине никто не звонил? — с деланым равнодушием Глеб рассматривал надкушенное яблоко. — Никто не звонил. А ты это... чего спрашиваешь? — насторожился Дениска. Он ревностно охранял Нину от всех, даже от Глеба. — Да это я так, — отмахнулся Глеб. — Ты, помнится, потолковать хотел, — перевёл он разговор на более безопасную тему. Его расчёт оказался верен, потому что лицо брата мгновенно утратило настороженность и оживилось. Мальчик оглянулся. — У Лизы скоро дэрэ, — сказал он приглушённо, словно опасаясь, что его услышат. — У Лизаветы?! — подыгрывая брату, тихо удивился Глеб. — Откуда такая информация? — Ну как, откуда, — на лице мальчика появилась довольная улыбка. — Дневник она в раздевалке забыла, а я стащил, — Дениска похлопал себя по карману, и тут только Глеб заметил, что из кармана мальчика торчит уголок школьного дневника. — Там на первой странице написано. Телефон, адрес и прочая лабуда. — Аааа, так ты про свою Лизу! — догадался Глеб. — Ну да, про Лизу Темникову, — кивнул мальчик. — Хочу что-то забивное ей устроить, чтоб круто было. — Ну это мы сообразим, — Глеб улыбнулся. — Идеи есть? — Идей нет, — вздохнул мальчик. Эту ночь Глебу предстояло провести в гостиной. Мать сама постелила ему на диване. «И к Алевтине не ходи ночью. Неприлично», — строго сказала она сыну. «Мам, да как же не ходить-то? А если мелкая барагозить возьмётся?» — возразил Глеб, вовсе не собираясь следовать словам матери. «Ничего, справится, — отрезала мать. — Она женщина, ей природой положено. Но ты мог бы отвезти девушку домой, я бы уж подежурила ночь с ребёнком», — ревниво добавила Алла Евгеньевна. «Ну нет! — Глеб весело помотал головой. — Пусть тренируется. Алевтине педиатром в самый раз». «Вот как, — Алла бросила заправлять одеяло в пододеяльник и выпрямилась. — А мне она сказала, что Гордеев её в нейрохирургии держит». Глеб промолчал. Кто бы сомневался, что, как только дом сковала сонная тишина, Глеб с одеялом под мышкой пробрался в свою комнату, поближе к спящей Альке, и уснул, совершенно счастливый, тут же, на полу. Несколько раз ночью они поднимались и кормили ребёнка, а потом Глеб укачивал девочку, чувствуя на спине взгляд прячущейся за одеялом стеснительной Альки. И ещё они шептались ни о чём, и всё это время Глебу мучительно хотелось сказать Альке правду о своих чувствах. — Я хочу, чтобы ты осталась в моём доме… в нашей семье, — в какой-то миг Глеб решился. Он протянул руку, чтобы провести по её растрепавшимся со сна волосам, но Алька, сторонясь этой настойчивой ласки, отклонила голову. Ему не снился его кошмар. Наверное, потому что пришлось вставать к плачущей девочке несколько раз за ночь, а может, от того что от внутренней любовной лихорадки он и так спал тревожно.