Живой

В этом году зима была особенно снежной. Снежной — рассыпчатой, искрящейся, нежной, словно оттеняющей его чувства, потому что он, Глеб, снова влюблён. Только вот парить над землёю на крыльях любви не получается, усмехнулся Глеб. — Динь, ты как вчера? — Глеб тряхнул заснеженной веткой. — Решил начать новую жизнь, — вздохнул мальчик. — Слушай, ну ты там особо не бери в голову вчерашнее, — щурясь от яркого света фонаря над входной дверью, Глеб заглянул в глаза брату. — Согласен, я немного перестарался. День был отвратительный. — Да ладно, Глебчик, не грузись. Сам я виноват. Хочешь не хочешь, а в школу ходить нужно. Я это... я только с химии. Формулы ж не выучил, а у нас бац, и контрольная. А химичка давно предками грозилась. А тут ты. И я от чувств спалился, как последний пацан, — Денис озабоченно шмыгнул носом. — Но ты не думай, я уже начал новую жизнь, чесслово, — мальчик для убедительности приложил красную обветренную руку к груди. — Погоди! Новую жизнь?! Так ещё же понедельник не наступил! — Глеб улыбнулся краешком губ. Дениска хотел ответить, но на крыльцо вышла Алла Евгеньевна. — Мальчики, не замёрзли? — она спустилась с крыльца, несмотря на то что была одета лишь в лёгкий домашний костюм. — Держи, Дениска, — Алла Евгеньевна вручила мальчику свёрток со школьным завтраком. Другой свёрток Алла протянула Глебу: — Отнесёшь Светлане. — Спасибо, мамуля. Только Свету выписывают. Извини, не предупредил тебя, — Глеб чмокнул мать в щёку. — Ничего страшного, дорогой мой, дома съест, — Алла застегнула верхнюю пуговицу на пальто старшего сына. — Иди, мама, в дом. Холодно, простудишься, — Глеб ещё раз поцеловал мать и расстегнул пуговицу. — Сейчас, Глебушка, сейчас, — ласково отозвалась мать. — Денис! — Алла Евгеньевна повернулась к мальчику. — Сегодня не задерживайся. Вечером едем в гости к Павловым. Ты помнишь? — строго спросила она Дениса, и эта строгость, так контрастирующая с её ласковым обращением к нему, великовозрастному детине «Глебушке», неприятно царапнула. Надо забирать Дениску... Надо забирать. И скорее. — Помню, — недовольно буркнул Денис. Сидеть в компании друзей приёмных родителей вовсе не входило в его планы. Да ещё любоваться на скучную физиономию хозяйской племянницы-задаваки-отличницы-мисс-огромные-очки-и-оттопыренные-уши. Но, что поделать, придётся выдержать эту пытку, ведь эти Павловы важные шишки и нужны его родителям для поддержания веса в обществе, будь он неладен. Дениска обречённо вздохнул. — Иди, мам, — Глеб слегка подтолкнул мать к крыльцу. — И не забудь моих пернатых покормить. — Не забуду, Глебушка, не забуду, — мать хотела ещё что-то сказать, засуетилась на месте и, задержавшись на несколько секунд рядом с сыном, быстро поднялась на крыльцо. ****** Через стеклянную входную дверь с застывшей прощальной улыбкой на лице Алла наблюдала, как её «мальчики» шли по узкой бетонной дорожке к машине, как Глеб, быстро обернувшись на входную дверь, обнял Дениса, как оба они усаживались в машину и как заботливо её старший сын поправлял на не желанном в доме сыне Чеховых ремень безопасности. Её сын… Её Глеб… Алла вернулась в дом и в задумчивости присела на диван. Её сын… Уставший, беззащитный, ранимый... Машинально она взялась ощупывать в вазе апельсины, которые так любит её сын. Алла вспомнила те страшные дни, когда, подключённый к немыслимому количеству аппаратов, Глеб боролся за жизнь в реанимационном отделении. Вспомнила и мгновенно, сознанием, прожила то состояние полной оглушённости, когда она узнала, что её сын истекает кровью. Именно в тот момент Алла с парализующей ясностью поняла, как беззащитен её сын, как просто его потерять. Навсегда! Навсегда… И во всём виновата Лерка. Как же он страдал из-за несчастной любви к этой... И сейчас страдает. Чеховы… Они, как тени из прошлого, преследуют неотступно. И даже отомстили изощрённо — день за днём убивая её сына. Угораздило же его влюбиться в их дочь! Что он нашёл в этой Лерке? Ни красоты, ни характера — один гонор. И даже сейчас Лерка, уже замужем, продолжает мучить её сына. Это из-за неё он убивает себя. Сначала бросился под нож, потом травил себя алкоголем, теперь вот добивает работой. Носится по задворкам и помойкам, подбирая сирот, безнадёжно больных и одиноких… И всем-то её Глебушка пытается помочь-услужить. Видимо, так проще забыть Лерку, отвлечься. И зачем только она пошла на поводу у Емельянова? Тогда, много лет назад, когда львиная доля фармбизнеса носила криминальный характер. Что было бы, если бы она отказалась сотрудничать с этими уголовниками? Она разорилась бы. Ну и что? Ну, жили бы они на зарплату Олега. Да, маленькая, но люди и хуже живут. Она всё равно поднялась бы, она что-нибудь придумала бы. Новую фирму организовала бы… Но зато в их семье не произошло бы того, что произошло... чужих смертей, чужих детей, разлада, тайн. Наверное, она смогла бы стать домохозяйкой и больше внимания уделять сыну. Ведь сын рос сам по себе. А теперь… Глеб, конечно, любит её. Как же — мать. Но он не доверяет ей. Он как-то обособлен, закрыт, что ли. Чем он занимается? С кем дружит? О чём он думает? Пропадает с утра до ночи где-то, да и ночевать не всегда приходит. Прописку вот сменил и даже не сказал. Алла узнала о том, что Глеб выписался из их дома, случайно, когда стали приходить новые счета по квартплате. Она промолчала и ничего не сказала мужу, только бы тот не пилил Глеба. И получается, что они, родители, ничего не знают о сыне. А ведь тогда, давно, жизнь давала ей шанс сохранить живую связь с сыном, но она предпочла зарабатывать деньги. И какой ценой… какой ценой... Алла тяжело вздохнула. Если бы она не согласилась на условия Емельянова, Чеховы остались бы живы. Хотя… Емельянов устранил бы их другим способом. Но всё равно Лера и Денис могли попасть к другим друзьям Чеховых. К тем же Павловым, например. И жили бы они сейчас втроём — она, Олег и Глебушка… Какое это чудесное время было бы… Какое чудесное время было бы сейчас… Алла сидела, задумавшись. Сквозь сожаление о прошлом поступке, перевернувшем её жизнь и жизнь её сына, она услышала плач ребёнка. Ребёнок какой-то Светланы, матери-одиночки, которую её сын умудрился сбить в супермаркете… Очередной акт милосердия Глебушки. А что ему, несчастному, ещё остаётся? Только тащить на себе таких же несчастных. Но эта девочка, Алевтина... Кто она Глебу? Она не похожа на его вульгарных подружек из кабаков. Они давно знакомы. Странно, Глеб никогда не рассказывал о ней. Пытаясь прощупать почву, Алла как-то спросила девушку, есть ли у неё молодой человек. Та ответила, потупившись, что её молодой человек скоро женится на другой. Значит, не Глебушка... И слава Богу! Чтобы Глебушка и этот синий чулок — вместе? Какая-то нелепица. Её Глеб заслуживает большего. Он станет хорошим хирургом, обязательно лучшим, чем его отец или тот же выскочка Гордеев, и уедет в Штаты. Там он забудет свою затянувшуюся подростковую любовь к высокомерной Лерке и женится, наконец, на достойной американке из приличной семьи. И всё же… Как он смотрит на свою эту Алю… Аллу передёрнуло. И шепчутся постоянно. Тоже, нашёл себе друга. Алька не нравилась Алле Евгеньевне. Девушка казалась ей блеклой, суетливой, неинтересной. Однако Алла всячески обхаживала подружку сына, так как та полностью взяла на себя уход за младенцем, которого Глеб притащил в дом и безответственно бросил на её, материнское, попечение. Алька избавляла светскую львицу Аллу Лобову от этой тяжкой обязанности, поэтому Алла щедро сыпала комплиментами и делала Альке мелкие подарки в виде серёжек, колечек и цепочек из шкатулки своей давно ушедшей юности. Также в лице Альки Алла неожиданно обрела союзника в спорах с мужем. Не согласная с резкими отцовскими оценками, Алька с готовностью бросалась отстаивать Глеба. Вдвоём они быстро побеждали Олега Викторовича, и тот, махнув газетой, уходил читать в супружескую спальню. К тому же, Алька оказалась ненавязчивой, почти всё время сидела в комнате Глеба и не слонялась по дому. Алла не любила чужих людей в доме. Алька спускалась лишь к завтраку или к ужину. Что происходило днём, работающая Алла не могла видеть, но вполне доверяла словам домработницы Марии Сергеевны, которая докладывала ей, что девушка из комнаты «носу не кажет». Алла удовлетворённо кивала головой. Но новоявленная подружка сына представляла опасность. Тёмная лошадка — ничего о себе не рассказывает. Охомутает Глеба, и хоть плачь горькими слезами, а ничего не поделаешь. Вчера, когда Глеб вернулся, он так и ринулся наверх, в комнату. К ней… О чём они шептались? Алла не могла расслышать через полуоткрытую дверь. И что за необходимость шептаться по ночам? Алла даже подошла к своей двери и приложила ухо к замочной скважине, но ничего, кроме горячего, эмоционального шёпота, она не расслышала. А потом эта девчонка побежала ему, видите ли, чай готовить. Нашлась нянька! Он что, сам не мог спуститься в кухню? И тоже — хорош, уснул в самый неподходящий момент. Да так крепко, что пришлось вдвоём, в четыре женские руки, стаскивать его на пол — на пол! — и укладывать на тряпьё. Тогда, ночью, Алла уходя открыла настежь дверь сыновней комнаты. «Мало ли что», — сказала она, многозначительно посмотрев на взлохмаченную студентку, с сериальной театральностью натянувшую на себя одеяло по самые уши. «Да вы что! Глеб не такой», — притворно испугалась та. «Глеб не такой, да ты ещё не известно какая», — пробурчала Алла себе под нос, очаровательно улыбнувшись девушке. И он стонал во сне. Её мальчик, сыночек… Что ему снилось, что он, всегда такой сдержанный, плакал, как бывало в детстве? Она, мать, не успевала подойти, зато эта так называемая подружка успевала — свешивалась с кровати и трогала его рукой за плечи. И он затихал. Что ей, матери, оставалось делать, кроме как возвращаться обратно в свою спальню? Алла чувствовала, что хитрая Алька отбирает у неё сына. А Глебушка только думает, что знает жизнь. А сам… Наивный, несчастный. Вот-вот попадётся в сети «профурсетки». А ведь эта Алька глаз-то, видно, положила на сына. Алла вдруг вспомнила, что девушка излишне воодушевлённо хвалила Глеба. Поначалу было интересно узнавать о жизни сына, ведь тот ничего не рассказывал о себе. Да и выходило, по Алькиным словам, что Глеб, ну уж очень талантливый, работящий и вообще хороший парень. Поначалу Алла даже питала тёплую благодарность к студентке, дающей такие лестные отзывы. Но сейчас Алла вдруг начала подозревать, что, с виду скромная, студентка действовала с расчётом. А что? Глеб — выгодная партия. У самой-то небось родители работяги. Наверное, ещё и пьющие. Одета плохонько, сама невзрачная, а тут нашёлся дурачок. Раз помогла ему, два выслушала, и вот он уже бежит к ней и выворачивает душу. А дальше что? Влюбится, куда он денется. И женится. Алла досадливо передёрнула плечами и бросила апельсин в вазу. Не такой жизни она хотела своему сыну. ***** — Что у нас сегодня, Ирина Васильевна? — Глеб заглянул в операционную. — Удаление кисты селезёнки, доктор Лобов. Вам знакомо данное образование? — Ирина Васильевна улыбнулась. — Я не смогла вчера предупредить вас. — Нет, я знаю, — ответил Лобов. Но он не знал. — Доступ? — Лапароскопический, — в сотый раз ругая себя за халтуру прошлых лет, он ткнул пальцем в небо. Кажется, попал в это небо — если спрашивают про доступ, значит, есть альтернатива классике. Ковалец кивнула. Сегодня он учился. Ирина Васильевна умела хорошо объяснять и доверяла ему. Будь он на её месте, он не доверял бы никому. ……... С тяжёлым сердцем, без всякой надежды на хорошие новости, Глеб свернул в отделение, где лежала девочка с грыжей. В коридоре он встретил довольного Гордеева. — Чего это Гордеев такой весёлый сегодня? — спросил Глеб у Шурыгина. — Что, что! Антибиотик начал работать. Процесс остановился, показатели стабильны, — Дмитрий обернулся и посмотрел вслед удаляющемуся хирургу. — Вот как! — Глеб как-то разом воспрянул, возможно, от того что в глубине души он всё-таки безгранично верил в гордеевский гений. — Значит, не зря Гордеев всю ночь просидел здесь. — Я бы не стал рано радоваться, — скептически ответил Шурыгин. — Я в чудеса не верю. — Ну что ж, похоже, это только мы с Гордеевым верим в чудеса, — настроение Глеба резко изменилось. Повеселевший, он подался вперёд, чтобы похлопать по плечу молодого скептика. — Ты потому, док, не веришь в чудеса, что сердцем не прилипаешь к пациентам. — Я просто делаю свою работу, — Дмитрий отступил на шаг. — Так говорил Гордеев. — Да Гордеев много чего говорил-то. Эх, Дмитрий Иванович, ты уже столько работаешь здесь, а ничего-то ты про старика Гордеева не понял, — Глеб всё-таки шутливо хлопнул Шурыгина по плечу и взялся за ручку двери. — Не ходи туда сейчас, — остановил его Шурыгин. — Мать пришла. Как бы опять истерики не было. Я думаю, ей надо запретить приходить. Только истерик в отделении не хватало. Утром уже устроила. — Да куда её выгонишь-то? Она же мать. — Вот именно, что мать. Сидит и причитает над ребёнком. И в коридоре слышно. А у нас тяжёлые больные. Им это надо? — Полная деморализация, согласен. Господи, какой же дурак-то, какой же дурак. Вчера такое нёс, такое молол. Прости меня, Господи, дурака, за мои слова, за всю ту ночную околесицу. Господи, прости, что обвинял Тебя и не верил. Господи, помоги Гордееву вылечить ребёнка. Ведь хорошее дело-то, хорошее... Глеб быстро спускался по лестнице. — Привет, сестрички! — бросил он на ходу молоденьким симпатичным санитаркам из эндокринологии. — Привет! — ответили они хором. — А это кто? — услышал он вслед. Дед Пихто! — и сам улыбнулся своей глупости. А Гордеев каков! Не подвёл старик! А отец не верил! Мы с Гордеевым… Он сказал сегодня Шурыгину — «Мы с Гордеевым»… Вот оно как… На площадке третьего этажа родной хирургии Глеб остановился и, нависая над перилами, просунул голову под лестницу. — Приветствую, ударники трудового фронта родины! Не заработались ещё? Он весело оглядел товарищей. Леры не было. Натолкнулся на внимательный взгляд Новикова. — Что таращишься? Давно не видел? — Глеб, подожди! — Смертин вскочил с дивана и, бросив толстый журнал, вышел к лестнице. Глеб просунул голову обратно и спустился на несколько ступенек к Смертину. — Ну, чего тебе? — Вчера ездил к дочери, — Толик почесал затылок, словно пытался скрыть неловкость от произнесённых слов. — Ну и как? Кстати, пошли со мной, как раз заберём передачку для твоей суженой, — Глеб развернулся к лестнице. — Да не мнись ты, — он хлопнул Толика по руке. — Всё нормально, старик. — Мы гуляли, — удручённо ответил Смертин, спускаясь следом. — Погодина доверила мне коляску покатать, — усмехнулся он. — Долго гуляли? — с лица Глеба медленно сползала улыбка. — Да вечность! Я Погодиной говорю, пошли уже, холодно топтаться, а она заладила — ребёнку воздух нужен, давай ещё, — раздражённо оправдывался Толик. «Сама б в него влюбилась, если бы не Рудик», — так, кажется, она написала в своём дневнике. Новиков женится, а Толя-то теперь свободный парень. Как удачно. Глеб вдруг покрылся холодным липким потом. Воображение не заставило себя ждать, и картинки, одна страшнее другой, замелькали перед глазами. В его воображении Алька уже шла под руку со Смертиным, ощущая необычайную притягательность мужественного спутника с офицерской выправкой и млея от запаха его одеколона. Он представлял, как Смертин тихо вошёл в пустой родительский дом, хотя такого не могло быть, и неожиданно появился на пороге комнаты, где Алька кормила младенца. Эдакая вдохновенная мать с полотен Леркиных художников. Что почувствовал Смертин? От этой мысли Глеб замедлил шаг. И с чего это Смертин сейчас оправдывается? С чего так дёргается? Глеб остановился, прижавшись лицом к стене. Спокойно, Лобов, ничего ещё не доказано. — Эй, Глеб, что с тобой? — не заметивший состояния товарища, Смертин успел пройти несколько шагов вперёд и теперь возвращался. — Что, плохо? — Штормит, — с нескрываемой неприязнью ответил Глеб. — Надрался вчера, как свинья. — Ааа, — Толик сочувственно кивнул, — понимаю, сам такой бываю. Много ты понимаешь, проворчал Глеб и, сорвавшись с места, быстро пошёл по коридору. — Галина Алексеевна, Ярославцеву выписали уже? — спросил на ходу Глеб. — Выписали, собирается, — Тертель высунулась из-за стойки. — А вы чего к ней зачастили? Родственница? — Родственница, — засмеялся Глеб и искоса взглянул на сконфуженного Толика. — Короче, вот тебе гостинцы для Светланы, будто это ты сам такой внимательный, — перед дверью пятнадцатой палаты Глеб сунул пакет в руки Смертину. — Вот ключи, — звякнул ключами. — Езжайте ко мне вдвоём и забирайте наследницу. И скарб не забудьте. Пелёнки там, распашонки, коляску. Ты водить умеешь? Смотри, тачка мне в целости и сохранности нужна… Толик кивнул и, набрав побольше воздуха в лёгкие, скрылся за дверью палаты. ***** Они сидят у кювеза уже давно. Сейчас Глеб смотрит, как Алька заботливо вытирает малышку. Алька склоняется над девочкой и целует её в щёчку, нарушая при этом все элементарные правила санитарной гигиены. Старательная Алька не может их не знать, но она всё же целует девочку и что-то шепчет ей. Это его жена. Такой должна быть его жена. Глеб ловит на себе мимолётный Алькин взгляд и успевает скупо кивнуть ей. — Давай подержу, — видя, как неудобно вытаскивать из-под ребёнка простыню, Глеб встаёт и берёт малышку на руки. Он старается держать её неподвижно — любое движение причиняет боль маленькому человеку. Показатели стабилизировались, но это означает лишь одно: процесс инфицирования остановился. А боль осталась, она не купируется. Девочка по-прежнему тихо стонет. Гордеев ушёл домой отсыпаться. Он удовлетворён работой антибиотика и тактикой лечения в целом. Регулярно появляется Шурыгин. Он заходит в палату и, отводя смущённый взгляд от Глеба, обнимающего Альку за плечи, проверяет электронную панель и записывает в журнал показатели. Глеб и Алька по очереди держат в своих ладонях безжизненную детскую ручку. Малышка должна чувствовать, что она не одна, поясняет Глеб. Он помнит про Ференци. Его сомнительный для научного сообщества способ участия в человеческом горе — это единственное, что он, Глеб, может сейчас. Алька тихо молится. Глеб краем глаза видит, как шевелятся под маской её губы. Он боится нарушить молчание. Сам он не молится. После вчерашнего бунта он чувствует вину и стыд. Мать девочки отправили в неврологию и успокоили седативными препаратами. Она снова устроила истерику в отделении. Глеб оказался прав — сама ещё девчонка, наивная, слепо верящая каждому врачу на её пути, она не была готова к смертельному исходу. Только почему она сейчас-то истерит? Разве ей не сказали, что состояние дочери стабилизировалось? Разве ей не сказали, что Гордеев творит чудеса? На очередном стоне малышки Глеб тяжело вздыхает и слегка сжимает подрагивающую в его ладони горячую ручку. Он сам готов застонать, но его греет надежда, что «завтра будет лучше, чем сегодня». «Я это гарантирую», — сказал однажды Гордеев. Эти слова прозвучали, когда Алька оказалась здесь, в этом же отделении, по его, Глеба, вине. Гарантирую... Надежда вкупе с уверенностью заставляет Глеба терпеливее отсчитывать часы, оставшиеся до того момента, когда антибиотик, преодолев плато, начнёт сокрушительную атаку на патогенные микроорганизмы, но, однако же, он не может не замечать тихих стонов и от этого болезненно морщится и вздыхает. На каждом вздохе Алька прерывает молитву и сочувственно смотрит на Глеба. — Идите отсыпайтесь, — говорит им Шурыгин. — До утра всё будет стабильно. Видя, как студенты отрицательно качают головой, Шурыгин предлагает: — Идите хотя бы в кабинет заведующего. Там есть диван, можно поспать. — И правда, иди, — и Глеб, несмотря на Алькины протесты, выводит её в кабинет Гордеева. Он в приказном порядке заставляет её лечь на диван, укрывает пледом, пропахшим гордеевским одеколоном, и возвращается в палату. Он сидит так всю ночь, забываясь в полудрёме лишь на короткие промежутки времени. Ближе к утру его измученный организм сдаётся, и Глеб прямо на стуле, уронив голову на колени, засыпает на долгих два часа.