Живой

Ехать домой в пять утра не было сил. В восемь начиналось дежурство на «Скорой» — каждая минута драгоценного отдыха на счету. Глеб спустился в свою, родную хирургию и повалился без сил на диван под лестницей. Нестерпимо хотелось спать. Почти сутки в операционной, хотя и без особого, важного дела, но всё же на ногах, вымотали вконец. Он заставил себя завести будильник телефона и, наконец, закрыл глаза. Титаны, настоящие титаны, бессвязно крутилось в его обрывочном сознании. Глеб провалился в сон. …Они ездили по субботнему городу уже полдня. Его телефон разрывался от звонков — поздравляли с днём рождения. Ну да, сегодня, двадцать четвёртое декабря, и ему уже — двадцать один. Он забыл об этом и вспомнил лишь тогда, когда начались звонки. Он ответил только Денису и просил отменить традиционный семейный ужин, потому что с трудом представлял, как он доживёт до вечера. Он уже сейчас находился на грани нервного срыва от недосыпания и вчерашних впечатлений. Энергетик закончил свою работу. Многие думают, что энергетик даёт силы и стимулирует работу головного мозга. Это так, но делает он это за счёт ресурсов организма. Выпить энергетик — всё равно что потратить за одно посещение кафе сразу всю сумму в кошельке. Через двенадцать часов, когда наступит голод, тратить уже будет нечего, и тогда ты начнёшь щёлкать зубами. Так и с этим напитком: выпил — забрал жизненный ресурс организма за два дня — потратил за половину суток, а дальше жить нет сил. А надо как-то жить ближайшие два дня… Глеб на ходу засыпал. Наконец он влил в себя ещё пару банок и теперь кое-как держался. Хороший подарочек от Гордеева, вяло иронизировал он. И тут же ругал себя, что не ушёл из операционной ещё тогда, вечером. Разрываться на два фронта — невыносимо, да и КПД нулевой после таких подвигов. Тут он вдруг подумал, что с некоторых пор и сам Гордеев жил, разрываясь на два фронта. Он оперировал в абдоминальной, а потом шёл к себе, в нейрохирургию. И что — они так всегда, ночами? Неужели Гордеев постоянно живёт в таком ритме? Да ещё и Лерка тут бузит. Так и с ума сойти можно. Почему Гордеев не бросает абдоминальную? Глеб лениво размышлял над этим вопросом, сидя в реанимобиле, когда на табло засветился новый вызов — «Мужчина, 40 лет, инфаркт». Включили сирену и понеслись по пустым улицам субботнего города в поселок. Острый инфаркт миокарда. Состояние стабильное, мужчина в сознании, артериальное давление в норме. Выраженный болевой синдром в грудной клетке. Тромболитическая терапия, сильнейший анальгетик — как обязывает протокол. Но загрудинные боли не купируются, несмотря на восстановление кровотока. По дороге в больницу состояние пациента ухудшилось до нулевых показателей. Внутреннее пространство реанимобиля буквально взорвалось от сирены — на ЭКГ-мониторе фибрилляция желудочков сердца. Нити сердечной мышцы сокращались несинхронно, не давая вытолкнуть кровь из сердца. С одобрительного кивка Косарева Глеб бросился делать непрямой массаж сердца. Господи, помоги!.. Времени в обрез — ткань мозга без кровотока умирает через шесть минут. Шесть минут... Считая качки, молился, выхватывая взглядом, как Косарев, изловчившись между толчками, заинтубировал пациента. Ну, давай же, ведь чистейший кислород пошёл! Господи, помоги! — в ритме каждого качка. Краем глаза — шприц с адреналином в руке Косарева. — Отойди, — голос Косарева. Сработал дефибриллятор — тело выгнулось в дугу. Бесполезно — фибрилляция продолжается. Непрямой массаж, снова дефибрилляция, опять мимо. — Ещё адреналин. Сколько минут прошло? Десять? Больше необходимых шести, благо кровоток поддерживается. Схема проста. Толчки — принудительное сжатие сердца — поступление крови в артерии — поддержание необходимых жизненных функций. Ослабить нажатие нельзя — кровь по венам мгновенно наполняет сердце. Цифры на электронном табло часов, кажется, меняются с бешеной скоростью. Пятнадцатая минута — запустили сердце. Выдохнули. На электрокардиограмме — обширный инфаркт миокарда. Настолько обширный, что левый желудочек почти убит. Через несколько минут сердце вновь остановилось. И снова — непрямой массаж, удары-качки-удары-качки. Господи, помоги! Удары-качки-удары-качки… Запустили. Выдох. Остановка сердца. Опять — реанимация. Глеб намерен держать жизнь пациента до самой больницы, ни на минуту не прекращая реанимацию. Но закон подлости — что-то с колесом машины. — Руслан, давай, гони, может, так доедем, — голос Косарева. В ответ — многослойная ругань на чужом, но таком понятном языке. Пока Ахметов возится с колесом, реанимация продолжается, но шансы на спасение тают с каждой минутой. Господи, помоги! Глеб уже не чувствует рук. Руки стали железными, их нет. Это не его руки, а какие-то железные инструменты. Господи, помоги… — Едем! — машина срывается с места, сильным толчком на несколько секунд сбивая с ног и чудом не прерывая реанимации. Как им удалось завезти каталку в здание — не понятно, но реанимация продолжалась и в больнице. Он держал пациента уже полчаса. — Всё, — произнёс кто-то за спиной. Он не слышал, не слушал, не хотел слышать. Господи, помоги! Счёт — упрямо-чёткие качки. — Хватит, — Косарев схватил его за руки. — Бесполезно! Его оттолкнули назад, и он уже совершенно без эмоций смотрел, как пациентом занимаются коллеги из стационара. — Нужно трезво оценивать свои возможности, — сказал Косарев. — Истерика в нашем деле только вредит. Они сидели на бетонном выступе стены больницы. Глеб курил, не чувствуя запаха и вкуса. В последнее время он много курил, делая перерыв лишь во время общения с Алькой — не хотелось дышать на неё противным запахом даже дорогого табака. — Реанимация продолжается полчаса, дальше констатируешь смерть, — сказал Косарев. — Понятно, что страшно отнимать руки, прерывая кровопоток, но нужно уметь признавать тот факт, что пациент сам не начнёт жить. Косарев замолчал. — Ты какой-то нервный сегодня, — Косарев внимательно посмотрел на Глеба. — Врач должен быть всегда собран. Это часть профессии. Глеб не ответил. — Ты как расслабляешься? Отдыхаешь? С друзьями как? — А что? — Нервяк снимать надо. — Чем? Водкой? — Можно и водкой. Но в меру. А вообще переключаться надо, отделять работу от личной жизни. Глеб вспомнил пространные рассуждения Франсуа о том, что быть в хорошей физической форме и высыпаться — это часть профессии хирурга. Франсуа с особым педантизмом соблюдал эти правила — он рано ложился спать, если не гулял с Алькович, много времени проводил на свежем воздухе, хорошо питался. Выглядел он, надо сказать, прекрасно, несмотря на недавнюю аварию. «Я держу в своих руках чужие сердца, — говорил он, — я просто обязан держать их уверенно, а потому мне нужна ясная голова, трезвый рассудок и идеальная координация движений». Признавая правоту друга, Глеб всё же посмеивался над его педантизмом. Теперь Глеб вдруг подумал, что Франсуа во многом был прав. Это дежурство не задалось. Во время перевозки в реанимобиле пьяного тот неожиданно проснулся и ударил склонившегося к нему Глеба кулаком в лицо, рванув попутно катетер. Ясно, острый психоз. Знали бы, сразу спецбригаду вызвали, но теперь поздно метаться. Пришлось привязывать руки буйного пациента и потом уже заниматься ими, потому что кровь хлестала из вены. Под дикие крики больного, тихо ругаясь, Глеб занимался его рукой, получая в ответ плевки и изощрённые маты. Безобразное, опустившееся животное, думал он, морщась от очередного вонючего плевка. И где в нём образ и подобие Божие? Нашла бы сейчас Аля нужные слова, глядя на этого оскотинившегося алкаша? Господи, скажи, для чего мне сейчас всё это дано, спрашивал он Бога, забыв, что отказался от него. Он вдруг представил своих товарищей. Уж в свой день рождения они точно сидели бы сейчас в ночном клубе. Ели бы салаты и пили коктейли, зажигали под музыку и отрывались бы, ни о чём не думая… А он, Глеб, возится с пьяным психом. Может быть, Глеб, ты так беззаботно жил все эти годы, что вполне заслужил такую участь, сказал он себе в утешение. В перерывах между инсультом и ещё инсультом убегали от наркоманов. Ругаясь про себя, он, подгоняемый Косаревым, нёсся по лестнице вниз, держа в вытянутой руке укладку и ещё пару увесистых чемоданчиков. Взвинченные, агрессивные наркоманы хотели отобрать ампулы. — Чувствую себя хреново, — сказал он Косареву, когда они отъехали от них на приличное расстояние и теперь, отдышавшись, сидели во дворе какого-то дома. — Вернулся бы и придушил их всех, — он кусал губы от унижения. – Никогда в жизни ни от кого не бегал. — Наша работа лечить тела, а не мозги, — спокойно сказал Косарев. — Твоя задача — сохранить свою жизнь и медикаменты, а не устраивать разборки. Так что беги в другой раз ещё быстрее. Он толкнул Глеба в плечо, и Глеб, вспомнив, как он нёсся по ступенькам вниз, нервно рассмеялся. Он представил, как огромный богатырь Косарев на своих длинных ногах удирает от полуживых, но агрессивных наркоманов, и захохотал ещё громче. Косарев присоединился, и теперь они уже хохотали вместе. По дороге домой он боялся сбить какого-нибудь зазевавшегося пешехода и потому ехал медленно, буквально засыпая на светофорах. Он вошёл в дом, и мать кинулась к нему. — Глебушка, сынок, с днём рождения! Она хотела обнять его, но Глеб вытянул вперёд руку: — Не подходи, мама. Он снова был грязным, пропахшим с ног до головы всеми мыслимыми человеческими биомассами. Перед глазами стоял тот, чью жизнь пришлось выпустить из своих рук, а в голове звучали отборные маты. Стараясь ни за что не задевать, он едва дошёл до комнаты и, закрывшись в ванной, мылся, пытаясь держать глаза открытыми. Он засыпал на ходу и потому принялся считать тех, кого удалось сегодня спасти. Шестеро… Шесть зачёркнутых подлостей — немало, подумал он вяло. Он открыл дверь ванной и наткнулся на протянутую футболку. Денис, машинально отметил он. — Диня, ты? — спросил, путаясь в одежде. — Я, Глебчик. Хорошая у тебя днюха получилась, — виновато ответил мальчик. — Замечательная, — Глеб повалился на кровать. — Лерке позвони. — Глебушка, сынок, — мать что-то говорила, но он уже не слышал. Ловя тепло шершавой, обветренной ладони брата, он стремительно погружался в сон. Как же Гордеев всё это выдерживает, навязчиво крутилась в голове несвязная мысль. — Титаны, — пробормотал он. — Кто? — испугался Дениска, решив, что Глеб бредит. — Гордеев, — и Глеб окончательно провалился в сон. Он спал, а его семья тихо сидела за праздничным столом. Алла Евгеньевна, предупреждённая Денисом о том, что Глеб появится дома только вечером, да и то, после дежурства, всё равно приготовила праздничный стол в надежде, что Глеб будет в состоянии посидеть вместе с ними. Ей хотелось порадовать сына, и вместе с Дениской они украсили дом и ходили выбирать подарок. Сегодня, в субботу, они были как никогда единодушны и понимали друг друга — Алла Евгеньевна и её приёмный сын Денис. Сейчас же они сидели за праздничным столом удручённые. Глеб после своих дежурств выглядел настолько плохо, что даже Олег Викторович сник и задумался, а не запретить ли сыну эти выезды. «Если ты не примешь меры, то он вгонит себя в гроб», — внушала ему жена. «Ты можешь хоть раз как отец проявить свою волю, а не только кричать на него?» — раздражённо-требовательно спрашивала Алла. «Чёрт его знает, что с ним делать, — растерянно отбивался от жены Олег Викторович. — Он вон, совсем перестал меня слушать! Самостоятельный стал, понимаешь ли». Лобов-старший огорчённо махал рукой. «Конечно, самостоятельный, — укоряла его жена. — Станешь тут самостоятельным! Вот ты его всё время сравнивал с Валерией, и теперь результат — видишь, как он доказывает свою самостоятельность! А где твоя Валерия? — едко спросила Алла и искоса взглянула на Дениску. — Почему она не пришла поздравить Глеба? Тоже — самостоятельная, да не в ту степь». И Алла, огорчённо махнув рукой, пила уже очередной бокал вина. Не выдержав их перепалок, Дениска запихнул в рот огромный кусок мяса и под благовидным предлогом улизнул к себе в комнату. Он сел за компьютер, но играть не хотелось. — Лера, привет. Как поживаешь? — Я?.. Как я поживаю?.. Всё хорошо, — рассеянно ответила Лера. — У Глебчика днюха. — Да, я помню, двадцать один. Олег Викторович звонил мне. — Предки опять ругаются, а я устал слушать уже про тебя, — сказал Дениска, помолчав. — Ты чего не приходишь к нам? Что за тёрки между вами? — Да всё нормально, не выдумывай, — отмахнулась Лера. — Другого ответа я и не ожидал, — обиженно ответил мальчик. — Вот всегда ты так… А ещё сестра, называется. — Маленький ты ещё, Дениска, ничего ты пока ещё не понимаешь, — сказала Лера. — Как-нибудь расскажу тебе. — Я тут подумала, может, будем всё-таки вдвоем жить? Вернёмся в нашу старую квартиру, — добавила она. — Так это… там же Глеб живёт, — удивился мальчик. — Ну, значит, будем жить втроём. Как-нибудь разместимся, — подхватила Лера. Дениска озадаченно почесал затылок. — Лер, я же вижу… Что, у вас с Гордеевым всё так… плохо? — спросил он осторожно. — Хватит болтать, — одёрнула его Лера. — Дело не в нём. — Ну, так и знал, что ты доверяешь своему брату. Ладно. Ты приедешь завтра? Мы ещё Глебчиков дэрэ не отметили. Он дежурил и сейчас спит, — сказал мальчик, и Лера ревниво заметила, как зазвенел голос её брата. Даже Дениску Лобовы отобрали у неё…. — Нет, Дениска, я не приеду. Я по телефону его поздравлю, — отказалась Лера. — Так и знал, — пробурчал Денис. …Лера отключила телефон и теперь сидела неподвижно в кресле. Она снова была одна. После нежной ночи, когда, казалось, всё наладилось, её муж снова исчез. Он вышел из дома «прогуляться до работы и дать всем нагоняй», но так и не вернулся. В последний раз они виделись в тот день на занятиях, и Саша так задумчиво-нежно смотрел на неё, что она, Лера, решила, будто все проблемы уже позади. Тогда, усиленно работая ручкой, она жалела, что обижалась и жаловалась на мужа. Тогда она думала, что ещё не всё потеряно, потому что она — любит, он — любит. Но после занятия, наспех чмокнув её в щёку, Саша исчез. Впервые за эти сутки он позвонил ей час назад и сказал, что застрял в операционной нейрохирургии и разгребает длинную очередь из плановых больных и что сегодня он тоже не вернётся домой. И всё-таки она любила его ещё. Несмотря на мешающие правильно думать обиды, Лера чувствовала, что любит Гордеева. Она осознала это той ночью, когда, прикасаясь к нему, поняла, как она соскучилась по его рукам, и шёпоту, и даже сигаретному запаху. Но он снова исчез и за эти сутки с лишним не нашёл ни одной минуты, чтобы хотя бы вовремя предупредить её. Так ли он любит её? Что же это за любовь такая, когда бросают так надолго без объяснений, и потом спустя двадцать с лишним часов звонят, не чтобы поинтересоваться, как ты, а чтобы сообщить, что снова не придут? Саша всегда бросал её, всегда. Лера принялась думать про Глеба. Когда ей позвонил Олег Викторович и пригласил на семейный ужин, Лера холодно отказалась. Но, если бы Глеб позвал её куда-нибудь сходить с ним в этот день, она пошла бы. С Глебом ей было хорошо и безопасно. Он защищал её и заботился о ней. Это — настоящая любовь. А что если… Лера пыталась представить их семейную жизнь и улыбнулась тому, какие в её представлениях они оба, Лера и Глеб, были смешные. Совсем не похожи на мужа и жену. Нежный, худой, юный Глеб — и вдруг муж? Муж — это кто-то крепкий, здоровый и… такой, как Сашка… Но Саше дороги его пациенты… Лера решительно поднялась и, подойдя к шкафу, выбрала самое красивое платье. Нет, она не будет сидеть и страдать, пока он занимается чужими жизнями, потому что она тоже заслуживает счастья — заложила упрямую складку на лбу. — Городское такси слушает… Через полчаса такси мчалось к галерее искусств — так теперь с подачи Леры называлось заведение Ирины Петровны. Вывеску, правда, ещё не сменили.