Живой

Мучимый привычным кошмаром, он вскрикнул и резко открыл глаза. Вглядываясь сквозь белеющее утро в циферблат настенных часов, понял — почти девять. Воскресенье, можно и полежать — расслабился и снова закрыл глаза. Под слабое звяканье посуды и приглушённые голоса родителей он лежал неподвижно, стараясь сохранить в себе остатки сна. Потом вдруг вспомнил — Лиза, воскресенье… И он, крёстный, валяется до сих пор в постели. Хотя — теперь можно, теперь у него нет Бога. Но — скребло в душе. Он набрал номер Нины. — Нинуля, доброе утро. Ты с Лизой? — Доброе утро, Глеб, — его взбодрил весёлый голос Нины. — С днём рождения! Правда, он уже прошёл, но всё равно — счастья, счастья и ещё раз счастья! Глупый мальчишка, кто же берёт дежурства в день рождения? — Да невелика важность, — ответил Глеб. — Лиза с тобой? — Нет, конечно. Пришла твоя Аля и повела её причащаться. Глеб улыбнулся. Он знал, что услышит это. — Только мне не понятно, Глебушка, крёстный вроде ты у нас, а вторую неделю Лизу забирает твоя подруга. — Но ты отдаёшь ей Лизу… — Конечно! Кажется, она твоя девушка, — засмеялась Нина. — Или нет? Когда на свадьбу позовёте? — Нина… — начал Глеб, но Нина его перебила: — После всех этих ваших служб приходите ко мне. Будем отмечать твоё появление на свет! — Придём, — Глеб потянулся в постели. Он просматривал журнал звонков в телефоне. Нина, отец, мама, Гера (Гера?!!), Аля... Аля... Дениска, Нина, тётка из Магнитогорска, которую он никогда не видел, но номер её хранил в телефонной книге по настоянию матери — «на всякий случай»… Он открыл сообщения. «С днём рождения, братик!»… Лера, родная... Глеб улыбнулся. «Глеб! С днём рождения! Я хочу, чтоб ты чаще улыбался, и чтоб твои глаза чаще светились. Мир любит тебя, а от меня — тихая нежность. Храни тебя Бог!» Мир любит тебя… Любит... Её слова летели с экрана телефона, как птички… Отчего-то — как маленькие серые птички в парке в яркий летний день, залитый золотым солнечным светом. Они летели, нежно касаясь лица ласковыми перьями крыльев, и от их прикосновений становилось тепло и трепетно. Глеб, глупо улыбаясь, смотрел в экран телефона — на душе стало светло. …Он не выспался, но мысли об Альке делали перспективу его существования сегодня приятной. Воскресенье — целый день можно быть с ней. Кажется, они не виделись вечность. Сегодня можно будет гулять, гулять бесконечно. И разговаривать. Сегодня она узнает тайну своего освобождения… И он поведёт её… Кстати, куда он поведёт её? Глеб начал думать об этом, но, забуксовав, решительно встал. Драгоценное время уходит — завтра опять работа. Работа… Почти нет времени наслаждаться жизнью. Да, ещё сессия. К которой он не готов... Глеб на секунду сник. Но потом, запретив себе сегодня унывать, он, энергично разминаясь на ходу, решительно пошёл в ванную. Он спустился вниз и с удивлением обнаружил за столом в столовой не только родителей, но даже Дениску. — Ну, сынище, — Олег Викторович привстал ему навстречу, — выспался? С днём рождения! — Выспался, папа, — Глеб улыбнулся отцу. — Спасибо. — Садись, Глебушка, — деловито сказала мать и встала, чтобы подать тарелку. — Не надо, мам. Я не буду есть, — Глеб поцеловал мать, попутно взлохматив Дениске волосы. — У меня ещё дела. Но я скоро вернусь, — пояснил он в ответ на удивлённый взгляд матери. — Эй, ты куда? Я с тобой, — засобирался Денис. Алла Евгеньевна только вздохнула. — Мальчики, не опаздывайте к ужину! В семь! — крикнула она вслед убежавшим в прихожую сыновьям. — Ну, и вот что это? — обиженно спросила Алла Евгеньевна у мужа, выразительно показывая глазами на прихожую, из которой доносились оживлённые голоса братьев. — Олег! — раздражённо окликнула она мужа. — А что я могу сделать? — Олег Викторович бросил есть и развёл руками. — Хорошо хоть не хмурый, как всегда. Это лучше, чем его эти идиотские шуточки! — и Лобов-старший снова принялся за свой завтрак. — Он светится, — Алла Евгеньевна присела на стул. — Светится. Наш сын влюбился, Олег. — Ты так думаешь? – Олег Викторович оторвался от своей тарелки. — И давно пора. Пусть женится уже. Меньше будет болтаться, не понятно где и не понятно с кем. — Мам, пап, — голова Глеба показалась в проёме двери. — Люблю вас! Спасибо за это, — он обвёл взглядом гостиную, украшенную цветами. Если бы он узнал, что все эти цветы посоветовал Денис, он удивился бы. — Я оценил! — А подарок-то как же? — спохватилась Алла Евгеньевна. — Глебушка, подарок! Она бросилась в прихожую, но дверь за любимым сыном уже закрылась. ***** — Не понимаю, чё вы ходите сюда? — говорил Дениска, вжав голову в плечи. Шапку он забыл дома, когда бежал за братом. Сейчас они подпирали стену храма. — Давай хоть зайдём, — Дениска мёрз, — а то я это… я уши отморозил уже. Пришли сюда и стоим, как дураки, на морозе. — Ты иди, а я здесь постою, — Глеб тяжело сглотнул. — Ага, так я тебя одного и оставил, — пробурчал Денис и поглубже втянул голову в плечи. — Ну, я понимаю, Алька твоя верит, ей можно, — разговаривая, было легче переносить холод. — Но ты! Чесслово, не ожидал от тебя такой дремучести. — Чего? — Глеб невесело подтолкнул брата. — Я тебе щас как покажу — дремучести. — Да ты не обижайся, Глебчик, — Дениска примирительно подался вперёд — прижаться. — Я вот понять хочу, как ты, современный чел, додумался до того, чтобы в церковь ходить и молитвы бормотать? Неужто совсем отстой в жизни? — Дениска испытующе заглянул брату в глаза. — Да, братан, логика у тебя потрясающая. Только знаешь что, вот Гречко, Леонов, Рыжиков верующие, а ведь космические просторы бороздили, великие люди. Уж поумнее нас с тобой будут. Как думаешь? — Ага, — ухмыльнулся Дениска. — Летали, летали в космос, а Бога там не видели. Что ж так? — Денис победно смотрел на брата. — А вот один великий медик Войно-Ясенецкий много раз в человеческий мозг заглядывал, но ума там тоже не видел. Что скажешь? — Ну ты мне ещё Суворова припомни — «Мы русские. С нами Бог». Ага! Глеб, какие времена-то были, люди тёмные были… — Ну да, — задумчиво ответил Глеб. — А мы умные, значит. Просвещённые. И Суворову, и Пирогову, и Дарвину до нас далеко... Нет, брат, — сказал он, помолчав, — все великие люди в Бога верили, и мы должны верить. — Я ничего не должен, — Дениска попрыгал на месте. — Вот и я — никому ничего не должен был… — Глеб тяжело вздохнул. Дениска искоса взглянул на брата, шмыгнул носом. — Ну, я это… пойду я, а то уши отморожу. Один плюс — русичкин ор слышать перестану. — Иди, — Глеб подтолкнул брата ко входу, — грейся, философ юный. Он смотрел вслед скрывшему в дверях храма брату и немного завидовал ему. Он не мог теперь зайти внутрь храма вот так легко и свободно, как Дениска. Он разочаровался в Боге, хотя Его имя постоянно было у него на языке. Во время дежурств и операций он молился. Кому? Тому самому Богу, который так жесток. Почему? Глеб не понимал себя. Он не мог молиться и в то же время — молился. Не мог принять такого Бога — и всё равно молился, надеясь на Его помощь. Отказавшись от веры, он всё время чувствовал, что потерял что-то большое, значимое, важное, несомненно, главное в своей жизни. Потерял часть себя и на месте этой огромной части сейчас образовалась пустота, которую нечем было заполнить. Жизнь потеряла смысл — глобальный смысл, а не мелкие смыслы — быть с Алькой, состояться в профессии… Не то это… Это всё было, конечно, важным, но не главным. Теперь в его ещё не сложившемся миропонимании и понимании себя в этом мире образовалась брешь. Не было чёткой системы ценностей, не было твёрдой уверенности в правоте… Он снова вспомнил недавние метания по поводу гуманности операции человеку, безнадёжно утратившему любые интеллектуальные возможности. Никто, ни один человек, не мог ответить ему на эти вопросы — только Бог… Спроси Альку — она ответит и ведь ни в чём не будет сомневаться. Ни в чём. Потому что в центре её миропонимания — Бог. А у него? Что теперь в центре его миропонимания? Ничего, и — робкая, тщательно скрываемая даже от себя надежда, что любимый Бог всё-таки окажется хорошим и ответит на мучительные вопросы… Он хотел примирения, жаждал вернуть всё на круги своя, чтобы снова начать жить со смыслом. С Его любовью... Но он не мог переступить через себя, не мог найти аргументов, почему, собственно, он должен это делать. «Господи, докажи, что ты прав, — просил он не единожды, — докажи, я хочу вернуться…» ...Они шли по коридору торгового центра. Глеб хотел купить что-нибудь для Лизы и брата. — Аль, как думаешь, гуманно спасать человека, например, как наш Гордеев, оперируя у него на мозге, если всё равно этот человек уже неадекват, растение? Может быть, дать ему просто умереть? — спросил Глеб, машинально разглядывая узор на Лизиной куртке. Лиза и Дениска шли впереди, держась за руки. Алька бросила на Глеба короткий взгляд. — Если человека можно спасти, его нужно спасать, — убеждённо сказала Алька. — Разве нас не этому в институте учат? — Мало ли чему нас учат, — ответил Глеб. — А твой Бог, что Он думает? — Наш Бог, Глеб, — тихо поправила Алька. — Я не знаю. — Не знаешь? — Глеб был разочарован. — Я не знаю, — просто ответила Алька. — Но давай размышлять логически. Всё в этом мире создал Бог. Так? — Так. — Авария, к примеру, произошла с позволения Боженьки. Так? — Допустим. — А больному попался такой одарённый врач, как Гордеев. Тоже по воле Божьей. Так? — Не исключено. — Ну, значит, вся эта ситуация создана по воле Божьей. Вывод прост — есть травма, есть возможность спасти, надо спасать. — Но кому от этого лучше?!! Я не понимаю, в чём смысл. — Больному точно уже всё равно. Верно? — Так и я об этом! — Но у больного есть родственники. И мы. Это «растение», как ты говоришь, нужно его родственникам... и нам. Правда, мне не нравится это слово, прости, — добавила Алька виновато. — Опять та же песня… Чтобы тренироваться в милосердии и терпении? — иронично спросил Глеб. — Ничего нового, — Алька кивнула. — А если не будет больных, то как ты узнаешь, что ты добр? Или наоборот, равнодушный лентяй? Как ты узнаешь? Ты будешь думать, что ты хороший, а в итоге попадёшь в ад. Эти безнадёжные больные, которые у Гордеева в нейрохирургии лежат и … — Пылятся и умирают, — вставил Глеб. — Да, и пылятся, и умирают… эти больные нужны для воспитания в нас милосердия… в тебе и во мне. — Где-то я уже слышал это, — иронично сказал Глеб. — Но мне не помогло. — Глеб, — Алька остановилась, — ты бы хотел, чтобы твои дети, видя несправедливость, жестокость, переживали, а не смеялись? — Ну, допустим. — Только ведь сострадание в них воспитывалось бы через страдание… Всё доброе появляется в человеке через страдание. Всё! — убежденно сказала Алька. — И ты стал лучше, потому что страдаешь, — она подалась вперёд, и Глеб, мгновенно угадав её это намерение, прижал Альку к себе. — Вроде складно ты говоришь и почти правильно, а не могу я принять этого, — он вздохнул. — Это уже о доверии… Надо просто доверять Богу, — она прошептала это почти в самые его губы и тут же положила голову к нему на грудь. Глеб уже закрыл глаза, ошалев от неожиданной её близости, но голос брата вернул его к реальности: — Во дают! Я думал, они идут за нами с Лизкой, а они… — Это не то, что ты подумал, — попытался пошутить Глеб. И тут же усмехнулся — по-пионерски как-то получилось. — Давай сегодня больше не будем печалиться, — Алька оторвалась от него. — Сегодня же твой день. — Мой день уже прошёл, — глупо улыбнулся Глеб. После её порыва прижаться к нему он был совершенно счастлив и больше не хотел думать ни о чём серьёзном. — Не тормози, брат, — Дениска вернулся и теперь тянул его за рукав. — Я есть хочу, а Нина обещала на обед жареного крокодила. Пошли! — Ты, Диня, мог бы быть и поделикатней, — шепнул ему Глеб и украдкой показал кулак. — Будешь тут с вами деликатным, когда я есть хочу и замёрз, — проворчал мальчик. — Пошли, Лизка, — он догнал девочку и, ревниво высвободив её ладонь из Алькиной руки, повёл к «Детскому миру». ***** — Глебушка, ну зачем? Лизе ещё рано, — Нина рассматривала азбуку и прописи. — Эти мужчины… Ничего-то вы не понимаете в воспитании, — она снисходительно улыбнулась. — Но трогательно. Спасибо, Глеб. — Да пусть лежат, — Глеб, развалившись, сидел на красном Нинином диване. — Когда-нибудь пригодятся. — Дааа, азбука… Это ты, конечно, брат, погорячился. Стареешь… А вот игруха ништяк, — Дениска показал на планшет в руках Лизы, увлечённо тыкающей пальцем в тихий экран. — А что там? — озабоченно спросила Нина. — Надеюсь, не стрелялки. — Так это... стрелялки, счас услышите, — Дениска с загадочной улыбкой включил звук на планшете, и в комнату ворвалось громкое «мяу». — Ой! — вскрикнула Лиза от неожиданности и, отбросив планшет на пол, с глазами, полными слёз, кинулась к Глебу. Испугалась громкого мяуканья Тома из игры. Есть такая игра «Мой Том». Добрая игра. В ней кота можно кормить, мыть, укладывать спать, играть с ним. Лиза как раз играла в такую игру, только без звука. В комнате повисла тишина. Алька вскочила с пола и застыла. — Глеб! — Нина смотрела на Глеба широко открытыми глазами. — Глеб! Ты слышал? — Слышал, — Глеб оторвался от Лизы. Трясло мелкой дрожью. — Лиза заговорила, — Нина волновалась и заметалась по комнате. Хорошая мать, промелькнуло в сознании, любит. — От испуга такое бывает, — сказала Алька. — Так это я устроил всё. Вы думаете, я просто так, что ли, звук врубил? — Денис был доволен собой. Конечно, всё произошедшее было простой случайностью, но мальчику очень хотелось стать героем сегодняшней истории. Нина кинулась целовать девочку, потом Дениску, потом снова девочку. — Дождались! Дождались, — повторяла она. — Глеб! Ну ты слышал? — Дождались, — прерывисто повторил Глеб. Он заглянул Лизе в лицо. — Успокоилась? Девочка кивнула в ответ и, освободившись из рук Глеба, спрыгнула с его колен и протянула руку к планшету. Детское любопытство победило. ........ — Может, Лизе фарму попить? «Фенибут» какой-нибудь? То, что стимулирует мозговое кровообращение... Странно, что Филюрин ничего не назначил, — выпуская сигаретный дым в ледяное пространство, Глеб с высоты смотрел на отдыхающий воскресный город. — Прекрати, Глеб, — отмахнулась Нина. — Я не сторонник того, чтобы без нужды пичкать таблетками. И потом... Лизе не нужны таблетки, ей нужно время, — Нина уже успокоилась и тоже курила, прижавшись плечом к Глебу. Они стояли на балконе. — Лизе нужна любовь, — добавил Глеб. — Ты любишь Лизу? Если передумала, то лучше скажи, пока не поздно. Я пойму. — Глеб! Что ты говоришь? — Нина отодвинулась и недовольно заглянула ему в лицо. – Разве я давала повод сомневаться во мне? Скажи! — Мало ли, — Глеб поёжился. — Ну что ты, Глебушка, — Нина обняла его за плечи. — Мы с Лизой хорошо живём, и я её люблю. И ты знаешь это не хуже моего. Ведь знаешь? — Знаю, — Глеб прижался к Нине. От неё шло тепло. — Пойдём в дом, а то простудишься ещё. Нина чмокнула его в щеку. — Пойдём пить шампанское! У нас двойной праздник, — Нина взяла его за руку и потянула за собой. — Пойдём, — Глеб позволил увлечь себя за руку. Он разливал шампанское, и Нина пила шампанское радостно и смеялась. Она звонко смеялась — Глебу нравилось. Налили шампанского и Дениске — совсем чуть-чуть, на дно фужера. Алька не пила, потому что постилась, и Глеб тоже не пил, потому что просто завязал. Но всем было хорошо. — А вы знаете, какое одним из первых слов напишет Лиза, когда пойдёт в школу? — посреди этого веселья спросил Глеб. — Какое? — все замолчали. — Нина. — Чё это… заливаешь? — ревниво спросил Дениска. — А это не я придумал. Вот, тут написано, — Глеб взял со стола «Азбуку» и раскрыл её. — Вот. — Ну-ка, покажи, — Нина взяла учебник из его рук. – И правда! Нина, — она довольно улыбнулась. — Нина у осины, — прочитала она. ***** — Толян, мы едем к вам, — Глеб звонил из машины. Он взглянул на Альку — ничего не подозревает. Сидит себе скромненько и держит на коленях огромный торт. Родная, маленькая… — Аль… — Что? — повернула голову, улыбнулась. — Ничего, это я так… И радостный прерывистый выдох. Господи, как же я люблю её... Господи, отдай её мне. Буду жить для неё. Со мной она забудет всё плохое в жизни. Обещаю… Обещаешь? А вот курить бросить обещал и до сих пор обещание выполняешь. Да, обещал. Может, потому до сих пор и не с ней, что обещанного три года ждут… — Погоди-ка, — Глеб притормозил на остановке и бросил в открытое окно пачку сигарет. Промахнулся — пачка упала на утоптанный снег, рядом с мусоркой, но тут же скрылась в дырявом кармане полупьяного знакомого бедолаги. Глеб возил его на «Скорой». — Зачем? — удивилась Алька. — В очередной раз бросаю дымить, — улыбнулся Глеб. — Глеб… — Алька улыбнулась в ответ. Встретились глазами — нежная... Какая же она нежная… Его жена. Он уже всё решил. Он отвёл взгляд, пряча глупую и абсолютно счастливую улыбку. — Эй, мужик, подожди! Иди сюда, — он высунулся из окна машины и махнул рукой, подзывая старого знакомого. — Иди, иди! Чего раздумываешь? — Я? — мужик решительно сунул руку в карман с сигаретами. Наверное, думал, что отберут. — Иди сюда! На, — Глеб протянул голубую купюру. — Да бери! — сказал он весело, видя нерешительность пьянчужки. Тот потоптался, потом боком подошёл к машине и осторожно вытянул из рук Глеба тысячную. — Ну, это… я пошёл тогда, — виновато пробубнил он. — Иди, иди, — засмеялся Глеб и поднял стекло. — И что это было сейчас? — улыбнулась Алька. — Так воскресенье же, — беззаботно ответил Глеб, выезжая на дорогу. Хотелось, чтобы радовался не только он, но и весь мир. И даже тот похмельный бедолага. Они молчали. Молчать было радостно и приятно. В пространстве салоне висела любовь. Он чувствовал это. Но так ли чувствовала она? — Глеб… — Да, Аленька, — он не повернулся к ней. — Что с тобой произошло за эти дни? Ты светишься… От любви это, Аленька, от любви... Я люблю. Тебя. Неужели не видишь? — Это связано как-то с нейрохирургией? С Александром Николаевичем? Ты уходил на операцию мрачный, а сейчас… другой. Счастливый. Я хочу, чтоб ты всегда был таким. Ух ты… «Я хочу»… Она снова заявляет на него свои права. Я буду, Аленька, буду. Я так хочу принадлежать тебе, что обязательно буду. Тут он вдруг подумал, что сейчас она намного ближе к нему, больше тянется, чем раньше. Все верно. Сама в жизни нахлебалась, и побольше, чем другие. Тот мрачный и брюзгливый тип Лобов… Разве могла она тянуться к нему? Ей нужна радость… Ей нужен покой. Как же она там писала — «чтоб лежать и никто не трогал». Покой. А он постоянно мучает её своими душевными метаниями. — А я такой тебе приятнее? Она удивилась. — Так речь не обо мне. Я хочу, чтобы ты был счастлив. А ты мне любой дорог. — И ты мне тоже, — Глеб быстро положил свою ладонь на её маленькую ладошку, почувствовал её тепло, тут же отнял руку. Настаивать, вгонять её в смущение и стыд — он уже запретил себе делать это. — Аль… — Да? — А допустим, твой муж будет до крайности занятым хирургом, который сутками пропадает на работе, ты как к этому отнесёшься? Он знал — как. Она же писала — будет каждую минуту с любимыми. Но хотелось поговорить об этом. Его мысли перескакивали с одной на другую. — Глеб… — Нет, скажи. — Буду ждать его, — сказала и залилась румянцем. — Если у меня, конечно, будет муж, — за смехом она попыталась скрыть смущение. — Будет. Это я тебе обещаю, — решительно сказал Глеб, заворачивая в знакомый двор. Он знал — она будет ждать. Он будет работать, а она будет ждать. Будет встречать его, пропахшего человеческой болью, и — греть, греть. Но сначала он будет греть её — за все её испытания и просто потому что — любит. И он уже не сможет свернуть с выбранного пути, даже ради неё он не сможет бросить свою работу — работа нужна ему как воздух. Глеб понял это совсем недавно, рядом с Гордеевым, что он влюблён в свою работу, что спасать чужие жизни — это его путь. Он будет вкалывать, потому что сидеть на приёме в поликлинике со стабильным графиком работы — это совсем не его. Что искать зарплаты побольше и места потеплее, как планировали некоторые его сокурсники, — не его. И что уделять ей много внимания он тоже не сможет, но всё свободнее время он отдаст ей. Он знал также, что она будет любить его любым. Главное, чтобы полюбила… Глеб прерывисто вздохнул. ***** — Толян, выйди покурить, — он не хотел, чтобы Толик стал свидетелем Алькиной жизни. Светлана всё равно расскажет, но пусть сейчас эта слишком личная и болезненная встреча состоится один на один. Глеб сам хотел стоять у Альки за спиной в этот момент, но куда денешь Толика? — Приветствую, — он вышел из машины и протянул руку товарищу. — Садись в машину, разговор есть. Полураздетый Толик нырнул в машину, кивком головы поприветствовал Альку. — Аль, поднимайся к Светлане, мы тут с Толиком перетрём кое-что и подойдём, — Глеб открыл дверь машины. — Толя, какой номер? — Тринадцатый, — подсказал Толик. Они сидели молча, смотря вслед удаляющейся маленькой Альке, которая медленно шла по скользкой блестящей дорожке, как драгоценность прижимая к груди огромный торт, и вскоре скрылась в подъезде. В дверях она оглянулась, оставив Глебу на память едва заметную и только одному ему понятную полуулыбку. — В пятницу вроде собирались встретиться, — прервал молчание Толик. — До тебя дозвониться, как до Кремля. Потом Погодина просветила, что тебя Гордеев эксплуатирует. Как наш гений, свирепствовал? Оторвался, наверное, по полной? — Да ты знаешь, нормальный он мужик-то, Гордеев... У себя нормальный, а в нашем отделении зверь зверем. — Нормальный, говоришь? — Толик почесал затылок. — И сколько этот нормальный тебя держал в застенках нейрохирургии? До вечера, голову даю на отсечение. — Опрометчиво головой торгуешь! До утра, — усмехнулся Глеб. Толик присвистнул. — Знаешь, вкалывают они там, в нейрохирургии, не так как у нас. Операций много, и каждая длится не меньше нескольких часов. — И Шурыгин? — голос Толика дрогнул. — Шурыгин… Шурыгин — молодой, борзый, нахрапистый... Станешь там борзым, когда пациент всмятку и полбашки нет… — Бррр, — Смертин поёжился. — Хирургия не моё. — А что твоё? — Моё? — Толик задумался. — А я и сам пока не решил. Раньше хотел пойти по стопам отца. Он у меня военный хирург. А сейчас… сейчас не знаю. Наверное, туда, где поспокойнее. — В гинекологи не хочешь податься? — со смешком спросил Глеб. — Я тебя прямо как сейчас представляю, Анатолий Максимович, склонённым над гинекологическим креслом. Насмотришься за день и жене изменять не захочешь. — Окстись! Лучше сразу верёвку намылю! — возмутился Толик. — Ага. Тебе мыло подогнать? — улыбнулся Глеб. Они расхохотались. …Всё было ожидаемо — объятия, слёзы, разговоры взахлёб, воспоминания, снова слёзы. Море слёз. Одним словом, женщины… И Алькино счастливое лицо, и многократно брошенные на него украдкой благодарные взгляды, которые он ловил через дверной проём маленькой комнаты, спальни Ангелинки, удивительным образом соединившей их всех. «Светлана, не рассказывайте Толику Алину историю, — попросил он Светлану. — Нашим в группе ни к чему знать такие подробности. Пусть это останется Алиной тайной. Договорились?» «И кстати, — вспомнил он, — ваш дядя, Емельянов, не звонил ещё?» Светлана побледнела: «Как, вы знаете моего дядю?» «И больше, чем хотелось бы, — кивнул Глеб. — Я дал ему ваш номер телефона». «Он не позвонит, — расстроилась Светлана,— он…» «Знаю, — перебил Глеб, — он не одобряет ваш образ жизни, но он позвонит, я вам обещаю». …Они прощались на лестнице общежития. Она отчаянно отказывалась, но Глеб настоял, чтобы Алька была у него дома на семейном ужине. — Ладно, — сдалась она. — Тогда подарок не буду дарить сейчас, привезу с собой. — Я в семь заеду, — сказал Глеб. — Нет, нет, — поспешно возразила Алька. — я сама приеду. Не настаивай, а то подарка не получится, — добавила она, умоляюще сложив руки на груди. — Ну раз так, — Глеб был недоволен. Добираться в их элитный, закрытый высокими заборами квартал, было долго и утомительно. — Тогда с Франсуа поедешь. Это не обсуждается! Смотри у меня, — он в шутку погрозил пальцем. Алька кивнула, побежала наверх, но почти сразу же остановилась. — Глеб, — она сделала шаг вниз, и он, предугадав её намерение, рванулся навстречу. — Ты такой... такой... — она прижалась к нему. — Ты дал мне столько счастья сегодня, столько счастья, — она прерывисто вздохнула. Он молча обнимал её, гладил по волосам и ничего не мог сказать – кажется, он терял контроль над собой. Он отнял её от себя и, взяв руками за лицо, заглянул в глаза. Он мог поцеловать её сейчас, и, возможно, — он чутьем это понял, глядя в её блестящие глаза, — она приняла бы этот поцелуй. Потом, протрезвев от счастья и благодарности, она жалела бы о своей слабости. Он удержался. — Иди давай, — Глеб грубовато развернул Альку и подтолкнул вверх. Он сел в машину. Мучительно хотелось курить, но он уже решил бросить. Окончательно — эти игры с обещаниями и слабые потуги были уже смешны. Мужчина он или нет, в конце концов? Если он на такой пустяк не способен, на что он вообще тогда годится? Бросить — и всё тут. Ради неё, ради их будущего. Он снова и снова прокручивал этот последний момент их близости. Близость её сводила его с ума. Он завёл машину. Вспомнил – Лера! Он ничего о ней не знал. Где она? Одна? Вернулся ли Гордеев? Он целый день наслаждался своим счастьем и ни разу не вспомнил про Леру… Болван… Направляясь к кладбищу, Глеб позвонил ей. Лера была в галерее и была занята. Они поговорили мало, но из разговора Глеб узнал, что Гордеев появился дома вечером в субботу и уже сегодня утром опять ушёл. Сказал — накопилось много долгов за время отсутствия. — Он просто зверь, твой Гордеев. В лучшем смысле этого слова. На таких, как он, наша медицина держится. Ты должна гордиться им, Лерка, — он был убеждён в том, что говорит, но чувствовал, что говорит неправильно, не то, и оттого голос его звучал неуверенно. — Приезжай к нам к семи, — сказал он Лере. — Мама затеяла традиционный семейный ужин. Ты — семья. Приедешь? Я заберу тебя. — Нет, Глеб, — решительно отказалась Лера. — В другое время… да. Но не проси меня больше об этом. Ты знаешь… — Ладно, — щемило сердце. — Когда будешь возвращаться? — Когда закончится творческий вечер. Ближе к двенадцати. — Кто заберёт? — Кто, кто?! Никто. Для этого есть такси. — Я приеду, — сказал Глеб. — Глеб, хватит дурью маяться, я не маленькая, — Лера снова раздражалась, но сегодня, счастливому, ему было море по колено. — Я приеду. И только попробуй уехать без меня, — строго сказал Глеб. — И что будет? — кажется, Лера улыбнулась. — Получишь нагоняй от старшего брата. Ты ещё не знаешь, каково это. Кажется, что-то не то сморозил... — Как же, целых семь лет одни нагоняи и получала, — раздражённо пошутила Лера. Ну да… Сам напросился. Повисло тягостное молчание. — Всё, Лера, хорошего вечера. Звони, как освободишься. До встречи! — Глеб бросил телефон на сиденье. Он был недоволен собой. — Франсуа, дружище, жду тебя сегодня в семь у себя, — Глеб звонил другу. — На семейный праздничный ужин. — А ёлка у вас есть? — бодро спросил Франсуа. — На улицах продают великолепные елки. — А это ещё зачем? — удивился Глеб. — Вы Рождество отмечаете или нет? Сегодня Рождество, — снисходительно пояснил Франсуа. — А, так это ваше Рождество, а наше ещё не наступило. У меня вчера днюха была. — Днюха... — в трубке установилось молчание, обозначающее, вероятно, усиленную мозговую деятельность иностранца по смысловой обработке русской разговорной речи. — День рождения? И я приглашён. Благодарю. Шеф не будет против? — Шеф? — улыбнулся Глеб. — Шеф будет рад, что у его сына-раздолбая такие серьёзные приятели. Договорившись, что Франсуа на такси заедет за Алькой в общежитие, Глеб пошёл на кладбище. ***** — Глебушка, наконец-то, — мать поцеловала его. — Всё носишься где-то. — Деловой, что тут скажешь, — из-за спины Глеба высунулся Дениска. — Я уже устал за ним целый день бегать, — мальчик хитрил, потому что сам он почти весь день пробыл у Нины. Олег Викторович отложил газету: — В такой день мог бы и с семьёй побыть. А, сынище? — Хватит уже, Олег, — тихо одёрнула его жена. — В такой день мог бы и без нотаций обойтись. «Вот за что я люблю наш дом, так это за их милые перебранки», — шепнул Глеб брату. «Да не говори, каждый день жгут, скоро записывать начну их перлы... что я, зря Чехов?» — согласился Дениска. — Глебушка, а мы тут тебе подарок приготовили, — весело сказала мать. — Ну, Дениска, неси скорее, — Алла подтолкнула мальчика к дверям его комнаты, да так ласково, как истинная мать, что Глеб тут же почувствовал себя подлецом, задумавшим отобрать у матери ребёнка. — Счас, — Дениска скрылся за дверью, но тут же появился с фотоаппаратом. — Вот, это тебе, Глебчик. Глеб присвистнул: — «Никон»! Вот это агрегат! — Дениска, ну надо же было торжественно вручать, а то сунул в руки. Ну кто же так поздравляет?! — ласково укоряла мать мальчика. — Ладно, мама, не ворчи. Всё нормально, — довольный Глеб разглядывал фотоаппарат. Когда-то он мечтал о нём… когда-то. Теперь всё изменилось — он становился врачом… — Всё, как ты хотел: полнокадровый сенсор с сорокадвухбитной глубиной цвета, матрица — двадцать и восемь мегапикселей, двенадцать кадров в секунду, видеосъёмка в 4К разрешении. Более трёх тысяч снимков от одного заряда, все разъёмы, — Дениска перевел дыхание. — Нравится? — Ещё бы! — Глеб крутил фотоаппарат. — Вот сегодня и опробуем. — Это я им подсказал, — скромно заметил Денис, кивнув на довольных родителей. — И про цветы тоже я, — ещё скромнее добавил мальчик. Глеб расхохотался. — Не знала, Глебушка, что ты так любишь цветы, — заметила мать. — Я? — удивился Глеб. — Я и сам не знал. — Как же! Забыл, как мы тащили в машину целую охапку для Лерки? Помнишь, в тот день…— Дениска осёкся, поймав угрожающий взгляд Глеба. — Что? Что там с Лерой? — насторожилась Алла Евгеньевна. Олег Викторович бросил газету на диван и тоже весь обратился в слух. — Это вы о чём сейчас? — осторожно переспросила Алла Евгеньевна. Страшные подозрения мучили её. — Ааа, так это… — Денис смущённо чесал затылок, лихорадочно придумывая правдоподобную версию, — это давно было, когда Глебчик на первом курсе учился. Ты забыл, наверное? — Денис ткнул Глеба в плечо, но от волнения не рассчитал и ткнул слишком сильно, так, что фотоаппарат выпал из рук Глеба. — Эй, потише, — Глеб на лету поймал фотоаппарат. – Помню я, помню, — Глеб пылал. — Ой, у меня горит! — Алла Евгеньевна, почуяв сильный запах, метнулась к духовке. — Ну-ну, — проворчала она себе под нос, ловко орудуя у плиты, — на первом курсе. — Диня, — Глеб склонился к уху мальчика, — я говорил тебе, что ты тормоз? Причём, конкретный. Тебя только в разведку брать. — Так это... я ж не знал, что нельзя, — Дениска виновато лохматил волосы. — Язык укороти, — посоветовал Глеб. — А за зеркалку спасибо, — Глеб обнял сконфуженного брата. — Ладно, не грузись. Всё нормально. — Эй, заговорщики, пойдёмте-ка со мной! — позвал их Олег Викторович. В семь приехали Франсуа и Алька. — Ёлка! – шумя ветками и наполняя гостиную свежим запахом хвои, Франсуа едва протиснул в дверной проём раскидистую елку. Пахнуло новым годом. — Ой, у нас уже новый год! — приторно восхитилась Алла Евгеньевна, бросив внимательный заинтересованный взгляд на Франсуа. — Здравствуйте! — Франсуа поцеловал протянутую руку. — Франсуа, приятель вашего сына. — И мой подчинённый, завотделением кардиохирургии, — с подобострастной гордостью вставил Олег Викторович. — Милости прошу, доктор Морель. — Завотделением? Кардиохирургии? — Алла Евгеньевна кокетливо приподняла брови и ещё раз приторно улыбнулась. — Можно просто по имени, — сказал Франсуа Олегу Викторовичу, проходя в гостиную и оглядываясь. — А ты неплохо устроился, друг мой, — обернулся он к Глебу. — Стараемся, так сказать, — тщеславный Олег Викторович был доволен произведённым впечатлением от его дома. — Так вот откуда у тебя, старина, такая любовь к цветам, — Франсуа провёл рукой по хризантемам. Наверное, твоя мама любит эти цветы, — он посмотрел на Аллу и улыбнулся. — Алла, — подсказала Алла Евгеньевна, бросив на мужа недовольный взгляд, потому что тот, растерявшись от неожиданного визита сотрудника, не представил её. — Рад знакомству, — ответил Франсуа. — Так Глеб любит цветы? — осторожно спросила Алла Евгеньевна. — Не знала такого о сыне. — Да, однажды он заставил цветами всю квартиру. Этот запах до сих пор преследует меня, — Франсуа широко улыбнулся, поймав на себе внимательный взгляд Аллы. Глеб был готов сквозь землю провалиться и уже жалел, что позвал Франсуа. Тот не был в курсе его семейных отношений и теперь болтал лишнее, пытаясь прослыть любезным. Он, кажется, начал покрываться пятнами. Мало того что Франсуа разболтал про цветы, к которым он, Глеб, проявлял полное равнодушие, так ещё и про квартиру разболтал. Слава Богу, пока никто ничего не заподозрил. Глеб слушал размеренную вежливую болтовню Франсуа и бросал на него красноречивые взгляды, пока не наткнулся на виноватый взгляд Альки, топчущейся в пороге. — Проходи, Аля, — Глеб ещё раз оглянулся на Франсуа, завладевшего вниманием родителей. — Это я виновата, — сказала Алька, — про цветы… — Да всё нормально, — исправляя оплошность, Глеб поспешно снял с Альки пальто. — Но, кажется, я сегодня пришибу этого самодовольного типа... Ну, давай свой подарок, — Глеб выпрямился и вытянул руки. — Глеб, — Алька, кажется, готовилась произнести речь и набрала в лёгкие побольше воздуха, но потом передумала. — Это тебе, — она положила в руки Глеба что-то круглое, завёрнутое в пуховый, похожий на капустинский, платок. Это круглое и необычайно тёплое вдруг зашевелилось в руках у Глеба, и он от неожиданности уже хотел было бросить его, но Алька подстраховала его ладони своей рукой и быстро развернула платок. В руках Глеба оказался котёнок — белый с серыми пятнами, вернее, почти серый и не совсем маленький. Котёнок жмурился — его потревожили. Он разогрелся и разомлел в пуховом платке. — Это тебе, — повторила Алька. — Нравится? — Нравится, — Глеб не знал, как отреагировать – в их доме не любили животных. — Доктор Мяу, твой психотерапевт и антистресс, — сказала Алька. — Вы подружитесь. — Аль, — Глеб взял её за руку. — Знаю, я должна была спросить разрешения, но не спросила, — быстро заговорила Алька. — А у вас дом как будто пустой, и ты часто грустишь. А этот котёнок… он для нежности. — Аля, — Глеб замотал котёнка обратно в платок. — Аленька, — в порыве он хотел её поцеловать, забыв, что они не одни. — Ну-ка, что там у вас? — Дениска заинтересованно всунул нос в платок. — Котейка?.. У нас котяра! — громко объявил он. Взрослые отвлеклись от беседы и тут же переключились на котёнка. Каждый погладил его, потрепал, поднял к самому потолку и подержал у своего носа. Котёнок прошёл ручной досмотр и получил одобрение на проживание в этом доме. Алька, наконец, выдохнула и сменила виноватую полуулыбку на обычную, скромную. — Так значит, для нежности, говоришь, котейка? — Глеб склонился к самому Алькиному уху. — Тебе не хватает нежности, а он пушистый, — Алька смутилась его близости. Как же можно любить, оказывается... Только она способна догадаться читать ему книги, заставить комнату цветами, собранными из всех ларьков города, и подарить котёнка — для нежности. Господи, как же я люблю её… Глеб сидел с глупой улыбкой на лице. Сейчас ему можно было улыбаться. На него никто не обращал внимания — его родные и Франсуа выбирали имя котёнку. Глеб наблюдал за матерью. Он даже не сомневался, что мама была недовольна появлением в их доме кота. В другое время она прочитала бы подробную лекцию о кошачьей «заразе», передающейся человеку. Токсоплазмоз, аскаридоз, эхинококкоз, рабис-вирус (проще говоря, вирус бешенства), особенно в скрытой форме, стригущий лишай... Что там ещё? А, да — чесотка, туляремия, болезнь Ауески... Мама бы прочитала лекцию. И что это была бы за лекция! Блеск! Глеб улыбнулся. При этом дотошно разъяснила бы суть каждой «заразы», апеллируя к тому, что Глеб «будущий врач». Но сегодня мама была так впечатлена Франсуа, что не стала огорчаться по столь малозначительному поводу, как какой-то «заразный» котёнок. Она вместе со всеми предлагала разные клички, знакомя Франсуа с русским фольклором. Наконец, решено было назвать кота просто — Васькой. — Нет, Васькой нельзя, — сказала Алька. — Почему? — удивился Олег Викторович. — У Мельниковых... Ты помнишь, Аллочка, Мельниковых? Так вот у них тоже Васька был. Да такой разбойник, все диваны передрал. Итальянские, между прочим. — Так это… я не понял, почему Васькой нельзя? — спросил Дениска, к этому времени на правах младшего завладевший котёнком. — Нельзя человеческими именами называть, — сказала Алька, бросив на Глеба умоляющий взгляд. Глеб силился понять её и не мог. — Так святых зовут. Алька покраснела, предвидя непонимание окружающих. — Точно! — Глеб ударил себя в лоб, ловя удивлённые взгляды родителей. — Я тоже читал об этом. — Ну, тогда пусть Мурзик будет, — быстро согласился Денис, чем положил конец неловкому объяснению. — Мурзик, кис-кис-кис, — Дениска под общий смех поднял котёнка над столом, и тот отчаянно мяукнул. — Денис, опусти немедленно! Ещё не хватало с шерстью есть! — остановила его Алла Евгеньевна. — Да, шерсть на закуску, это клёво, — пробурчал Денис. Они снова начали воевать с Аллой. …Как во сне было всё, что происходило сейчас в его доме. Его дом ожил и пах, — благоухал!— корицей! И новым годом. Пахло детством. Возникшая в одно мгновение суета захватила дом и в одну минуту изменила его до неузнаваемости. Он смотрел, как суетились возле ёлки Алька и Франсуа, примеряя, где бы её поставить. Как Дениска, отчего-то весь в пыли, тащил не менее пыльную коробку с ёлочными игрушками и как его отец, Олег Викторович, отогнав всех, сам пристраивал гирлянду на ёлку. Это дело отец не доверял никому. И мама периодически выглядывала из кухни и давала ценные указания — мама была везде. А на руках больно впивалось тонкими острыми коготками тёплое, пушистое, маленькое и слишком шумное. Все эти громкие разговоры, мамины инструкции, бубнящий телевизор, смех брата и временами истошное мяуканье — всё это было так ново для их дома, как будто замершего в последние несколько лет. Глеб помнил — в их доме уже было так весело и шумно. Но это было давно, и всё закончилось с приходом Леры в их дом. Глеб всегда думал, что это из-за Леры мать сникла и стала раздражённой, что это из-за Леры в их доме поселилась напряжённая давящая тишина, что это из-за Леры их семейные ужины стали походить на официальный приём. Но теперь-то он знал: всё лучшее в их доме закончилось с участием матери в убийстве. Лера была ни в чём не виновата. И вот теперь – всё вернулось. Детство вернулось, радость вернулась, мама снова смеётся и отец снова, раскрасневшийся, — с гирляндой в руках. И это радостное всеобщее возбуждение принёс в его дом Франсуа. Серьёзный и порой занудливый, он тут же завладел всеобщим вниманием. Он так широко улыбался, что рядом с ним, казалось, улыбалось всё вокруг. И даже Алька, которую вот прямо сейчас огромный Франсуа поднял под руки, чтобы она, смешно болтая ногами, повесила звезду на ёлку. И вот сейчас он поднимает Дениску, чтобы тот эту звезду поправил… Глеб вдруг подумал, что из Франсуа получился бы хороший отец для Лизы и уже пожалел, что не познакомил их с Ниной. Одного возраста, они были бы удивительно красивой парой. — Дурдом, — Дениска пристроился рядом с Глебом. — Ничего ты не понимаешь, — задумчиво ответил Глеб. Они стояли посреди этой суеты, облокотившись на спинку выдвинутого на середину гостиной дивана, совершенно одинаково подперев подбородок руками. — Hold that pose! (замрите!) — Франсуа, только что бурно смеявшийся с Олегом Викторовичем, возник из ниоткуда и щёлкнул новым фотоаппаратом. А потом Глеб фотографировал мать с отцом, отца и Дениску, Франсуа и отца, Франсуа и мать, Альку и Франсуа… Он вдруг заметил, что мама кокетничает с Франсуа, и расстроился из-за её излишней весёлости, но ненадолго, потому что постоянно держал в поле зрения Альку и ревниво отслеживал все её на удивление многочисленные разговоры с Франсуа. Кажется, Франсуа мог найти общий язык со всеми. И даже Алька почему-то его не стеснялась. Интересно, о чём они в машине беседовали… Глеб ревновал. Ему уже начало казаться, что Франсуа, не особо увлечённый Викой, может отобрать у него Альку. А что, он презентабельного вида, воспитанный и – праздник… Принц из дамских романов, что тут скажешь. Стараясь не портить себе вечер, Глеб шумно выдохнул. Они шумно ели баранью ногу с чесноком, приготовленную матерью «по старинному русскому рецепту», и хвалили её кулинарные таланты. Больше всех хвалил Франсуа, а мама кокетливо смеялась и уже приглашала Франсуа отпраздновать вместе новый год. Олег Викторович был недоволен поведением жены, — и это было видно невооружённым взглядом — но скрывал своё недовольство, неумело шутил и чувствовал себя лишним. А оттого — постоянно бегал к разделочному столу, что-то подавая и меняя тарелки. Дениска иронично поглядывал на Аллу Евгеньевну, но, кажется, не до конца понял ситуации, потому что держал на коленях «котяру» и постоянно тискал его. Франсуа был любезен, обаятелен и остроумен. Над его шутками часто смеялись, потому что Франсуа ещё плохо говорил по-русски и часто путал слова или неуместно употреблял крепкий русский жаргон, которого он нахватался в кафе и барах во время своих походов с Викторией. Дениска приходил в бурный восторг, когда Франсуа выдавал очередное махровое ругательство, совершенно не понимая его смысла. В их доме такое считалось почти преступлением, но сейчас Франсуа прощалось всё. Перлы Франсуа сопровождались громким смехом и потом столь же бурными объяснениями, почему так не следует выражаться в приличном обществе. Франсуа смущался и, прикладывая ладонь у груди, делал это так потрясающе эффектно, что все тут же начинали его жалеть и потом дружно смеялись. Совершенно неслучайно стул Глеба оказался рядом со стулом Альки. Они сидели вместе. Ему хотелось прикоснуться к ней: душой, рукой, всем телом прильнуть… И он позволил себе взять под столом её маленькую горячую ладонь в свою. Ему необходимо было чувствовать её, и он прижимался к ней плечом, как будто бы случайно, иногда ловя на себе мимолётный взгляд Франсуа, становившийся на мгновение серьёзным и оценивающим. — Жить среди врачей жесть. Голос Дениски вернул замечтавшегося Глеба к реальности. — Чего? – он склонился к мальчику. — Опять начали про больницу трепаться, — пояснил Денис. — Скучно. — Олег! Хватит уже про дела, — Алла как будто услышала их разговор. — Дела, они никуда не денутся. Давайте лучше выпьем за нашего Глебушку! — Давайте, давайте, — Олег Викторович с готовностью встал, чтобы разлить шампанское. — Позвольте, я помогу, — Франсуа взял инициативу в свои руки. — Ну, чем займемся? — спросил Денис, когда все выпили шампанское. Денису тоже плеснули, «за Глеба», и он не отказался. — Может, потанцуем? — Алле было весело. — Ну, Аллочка, мы уже не в том возрасте, — увещевал её Олег Викторович. — Это ты, может, не в том, а я ещё чувствую себя молодой, — храбрилась Алла Евгеньевна, кокетливо подёргивая плечами. Глеб нервничал, кусая губы и ловя Алькины вопрошающие взгляды. — А я тут кое-что принесла, — подала голос Алька и побежала в прихожую. — Вот, — она вернулась и протянула Денису кучу дисков. — Ну-ка, что это? — Денис мгновенно заинтересовался. Он быстро просмотрел диски. — Я думал, там что-то интересное, а тут… — он разочарованно крутил диски в руках. – Раритеты. — А что там? — осторожно спросила Алла Евгеньевна. — Старые советские фильмы, — пояснила Алька. — Любишь советский кинематограф? — удивился Глеб. — Да, как и ты, — Алька залилась румянцем. — Я?!! — глаза Глеба расширились помимо его воли. — Что-то не припомню за собой такой слабости. Это вот, отец... Под множеством взглядов он терялся. Вроде невинное недоразумение, но отчего-то казалось, все видят его насквозь, догадываются о его чувствах к Альке. — Ну ты же сам говорил. Помнишь, ещё на первом курсе? Ты спросил, уж не из старых ли советских фильмов моё имя? А я тогда заинтересовалась, что это за фильмы. Мне понравилось. Очень... Я думала, ты любишь, — Алька растерялась от всеобщего внимания к их диалогу. — Он любит, любит, — Денис заметил Алькино смущение и, движимый благородными побуждениями, не понятно откуда возникшими в его сердце, поспешил на выручку. — Мы с Глебчиком когда-то смотрели это старьё. Признаюсь, — он засунул один из дисков в дисковод давно уже не используемого плеера. — Ща… Ну, чё стоите? – он указал на диван, — падайте! — А и правда! — Олег Викторович взмахнул рукой. — Айда все в гостиную! Ну что, мадам, тряхнём молодостью? — он игриво приобнял жену. — Помнится, мы с тобой часто в молодости в кино бегали. Не забыла ещё? — Это у тебя была молодость тогда, — ворчливо ответила Алла, — а я между прочим ещё не родилась, когда эти фильмы смотрели. Да, — кокетливо добавила она в ответ на оживлённый взгляд Франсуа. — А мы баловались, помню, да… в кинотеатр с уроков бегали, — Олегу Викторовичу, кажется, было приятно вспоминать те времена. — Пап! — в один голос воскликнули Дениска и Глеб. — Во дают! Как сами с уроков, так у них удовольствие вспоминать, а как мне разрешить, так нельзя, учёба, — с укоряющей скромностью вздохнул Дениска. — Вырасту, и вспомнить будет нечего. И что за родители мне достались. Вот непруха. Нечестно так… — Ладно, хватит уже выступать, — Олег Викторович добродушно взлохматил давно не стриженные волосы мальчишки. Потом они сидели в полутёмной гостиной на двух диванах, сдвинутых полукругом, ели виноград и пили вино. Глеб не пил. Последняя пьянка с Гордеевым на пару окончательно убедила его не пить. Так паршиво он, кажется, не чувствовал себя никогда после той пьянки. Кроме того, он обещал. Ему. И, хотя он взбунтовался против Него, что-то мешало (и Глеб смутно чувствовал, что это совесть) отступиться от принятых обязательств. Они смотрели «Девчат». Олег Викторович сам выбрал этот чёрно-белый фильм из Алькиных дисков. История наивной, но честной и чистой, и принципиальной девчонки-поварихи вызывала улыбку. — Дааа, вот времена-то были, не то что сейчас, — иногда с наслаждением вворачивал Олег Викторович. — Чем им советский строй не угодил? Вот какие нравы были! Всё хают, хают... А сейчас что? Один разврат, — говорил он с досадой. — Олег! Хватит уже брюзжать! Не мешай смотреть, — перебивала его Алла Евгеньевна, и он замолкал. Глеб сидел рядом с Алькой и даже решился взять её за руку. Ему было не до фильма. Было просто хорошо, спокойно. Внутри было тепло. Он не смотрел фильм, с удовольствием перебирая тонкие её пальчики и думая о том, что именно такой и будет его семья. С ней, конечно. И что именно Алька сделает их совместную жизнь спокойной, размеренной, ненадрывной, — вот как сейчас. Он мечтал о тихих семейных вечерах, потому что устал уже от одиноких скитаний, каких-то поисков всего — людей, тепла, смыслов. Ему не нужно было теперь ни шума, ни толпы, ни даже праздников, только — тишина и покой. Заданная прямая, размеренная жизнь, и абсолютное доверие. Потом он вспоминал, что ещё даже не встречается с Алькой, и, вынужденный вернуться к реальности, огорчался. Сложно всё в его жизни и тяжело даётся ему счастье, которое постоянно ускользает от него, оставляя лишь жалкие крохи в руках. Подавляя вздох, он прерывисто выпускал воздух из ноздрей, и тогда Алька поворачивала к нему своё лицо и они встречались взглядами. Я люблю тебя, неужели ты не видишь? Ему казалось, что его взгляд кричал об этом. Всё будет хорошо, отвечала она ему — о Лере. Утешала. Он понимал. В кармане завибрировал телефон. Звонила Лера. Он принял вызов, столкнувшись с утешительным взглядом Альки — она взглянула на экран его телефона и видела, кто звонит. Время близилось к двенадцати, но никто, кажется, и не собирался расходиться. — Мам, — Глеб позвал Аллу Евгеньевну в столовую. — Можно мои друзья останутся у нас сегодня? Поздно уже, а мы могли бы ещё посидеть. Альку в общагу не пустят, у них там строго. — Можно, конечно, можно, Глебушка, — Алла бросила кокетливый взгляд в гостиную и налила себе вина, и Глеб в очередной раз заметил, что мать в последнее время слишком много пьёт. — Спасибо, мамуля, — он поцеловал её в щеку, забрал бокал. — Может, хватит уже, а? — Ах, Глебушка, Глебушка, совсем ты у меня уже взрослый парень стал, — весёлая, Алла обняла его. — Серьёзный. — Мам, мне отъехать надо на полчаса. Я на тебя надеюсь, — Глеб заглянул матери в глаза. — Люблю тебя. Сметая в карманы апельсины со стола, он вышел в холодную темноту. Тихо засмеялся. Алла Евгеньевна облокотилась на барную стойку. Ночь в их доме… Ишь, что придумал. Алла недовольно поджала губы. Опять сын тайком проберётся в её комнату, думая, что вокруг все слепые и глухие. Наивный! Мать не обманешь, она всё видит и знает. Её сын – её кровь и плоть, разве можно о нём чего-то не знать?.. И опять будут шептаться. Алла ревновала. Ее сын был влюблён — и в этом почти не было сомнений — в свою эту Альку. Ну и вкус у него. Сначала Лерка с её трудным характером, теперь вот эта тихоня. Чёрт её знает, что у неё на уме. Нет, не умеет Глебушка приличных девушек себе выбирать, не умеет. Алла вздохнула и, махнув рукой на проблемы, переключилась на Франсуа. ***** — Привет. Он ждал её у входа в галерею и, кажется, был слишком фамильярен, когда с ходу обнял за талию и уверенно поцеловал в щеку. — Привет! — Лера зажмурилась — с ним было хорошо. — Пошли? — он взял её за руку. — Как тебе культурная тусовка? — Вечер отлично... Познакомилась с художницей, нашей, местной. Дарья Серова. Слышал? — Нет. Уж не родственница ли того самого? — Глеб открыл дверцу машины и усадил Леру. — Нет, не родственница. А знаешь, как рисует? Какие необыкновенные вещи создаёт? Кстати, у меня для тебя подарок, только он дома. — Подарок, говоришь? — он пристегивал Леру ремнём безопасности и сейчас повернул голову. Их глаза оказались так близко, и весь он, дышащий теплом из-под расстёгнутой куртки, был так близок, что Лера невольно потянулась к нему прильнуть, но Глеб мгновенно выпрямился. Кажется, не заметил. С другой, с грустью подумала Лера. Она давно уже знала, давно поняла, что её Глеб более не принадлежит ей. Он по-прежнему смущался рядом с ней, но уже не так часто и не так сильно. — Как отметили? — спросила Лера, глядя на руки Глеба, уверенно держащие руль. Он что, против обыкновения, не выпивал? — Ещё отмечаем, — Глеб улыбнулся в темноту, и Лера поняла — им там хорошо. Без неё хорошо. Сжалось сердце — она по-прежнему одна. Одна! — Может, всё-таки к нам? — Глеб повернул к ней казавшееся теперь светлым лицо и улыбнулся. — Твоя комната по-прежнему твоя. — Не начинай, Глеб, — Лера обиженно поджала губы. Повисло тягостное молчание. — Ну, так что там с этой художницей? — Глеб нашёл, наконец, подходящий вопрос. — С Дашей? — Так она уже Даша? Значит, сошлись коротко? — Глеб обрадовался возможности продолжить разговор. — Да, как ни странно, сошлись, и очень быстро. Завтра поеду к ней... У Даши своя студия. — Обучает? — Нет, — глядя на руки Глеба, улыбнулась, — это её владения. Муж подарил ей студию, она там рисует. Это маленькая квартирка, где-то в центре. Её художественная келья. Так она называет свою студию. Иногда Даша живёт там по нескольку дней. — А муж? — Глеб искоса посмотрел на Леру. — А муж… Он занят, постоянно в разъездах. Но даже если дома бывает, Даша всё равно может остаться в своей студии на ночь. — Неправильный муж у неё какой-то, не находишь? — Глеб весело взглянул на Леру. — Почему? Им так удобно, — обиделась почему-то Лера. — Я б так не разрешил… — Глеб, у них равенство. И нет никаких претензий друг к другу. Их всё устраивает. — А я смотрю, ты успела подхватить от Даши, — Глеб неприязненно выделил имя Лериной новой подруги, — вирус вольнодумства? Ты бы тоже так хотела? — Глеб подъехал к дому Гордеева… Гордеевых. – Гордеев на работу, ты в студию, на ночь. Лера вздохнула. — Может быть... Но я ещё завтра посмотрю, что там за студия. — Боюсь, твой Гордеев явится туда и разнесёт её своим лазерным прицелом, если ты хоть раз домой не придёшь ночевать, — Глеб заглушил мотор. — Я б разнёс, — он обнял Леру за плечи. — Пошли, вольнодумщица! — Пошли, — уныло сказала Лера и вышла из машины. Она подняла глаза на свои окна. Тоска сжимала грудь. Не хотелось возвращаться в пустой дом. В свой ли? А рядом был Глеб, почему-то именно сегодня необыкновенно красивый, уверенный и… Лера на секунду задумалась, подбирая ему определение. Он сегодня пах счастьем. Да, именно так — оказывается, у счастья есть запах, нечто неуловимое и в то же время явно осязаемое и видимое. Задумавшись, Лера поскользнулась, слабо вскрикнула, но уверенные руки тут же подхватили её. Отдаваясь во власть этих рук, Лера закрыла глаза. Было ли когда-нибудь у неё так с Сашкой? Вот так, чтобы падать без страховки и не бояться, что будет больно, что не подхватят? Ну почему Сашка такой толстокожий? Где он пропадаешь? Почему всё так плохо? — Буквально спас тебя, сестрёнка, — Глеб не поставил её на снег, а понёс по двору, роняя из кармана апельсины. Как же хорошо вот так прижаться к сильному плечу и ни о чём не думать. Нет, она тогда сделала неправильный выбор — ведь сомневалась же. Сомневалась. Почему не послушала своего сердца? Желая получить подтверждение своим ожиданиям, Лера положила голову к нему на плечо и закрыла глаза. — Спишь уже? Правильно, — услышала над самым ухом прерывистый шёпот и тут же разомлела от тёплого его дыхания. — Поцелуй меня, Глеб, — и тут же испугалась своих желаний. — Глеб, поставь меня, — сказала, нехотя выбираясь из сильных рук и уже чувствуя бетон подъезда под ногами. И тут же гневно-отчаянное — Сашка, это ты виноват, ты довёл меня своим равнодушием! — А давай, кто быстрее, как в детстве, — предложила Лера. — Помнишь, как мы толкались в школе на лестнице и специально руки ещё расставляли, чтобы друг дружку не пускать? Ещё бы! Как не помнить… После непродолжительных препирательств, кто пойдёт первым, Глеб не раз толкал ненавистную сестрицу с лестницы так, что она летела через три ступеньки вниз. Правда, он всегда успевал догнать и схватить её за руку, предотвращая падение. А потом получал гневную тираду и презрительный взгляд, но всё равно уходил по коридору счастливый от близости её раскрасневшихся щёк и упрямо сжатых красивых губ. — Лер, тебе ж нельзя, ты в положении. Как он изменился… Уже не тот нахал. И ведёт себя, точно старший. Проснулось ребячество, захотелось перечить ему, растормошить его, чтобы он как тогда, в детстве, догнал. Он же всегда всё решал силой. Хотелось, чтобы злился, ревновал и предъявил свои права на неё, наконец. И может быть, она сдалась бы, впервые за семь лет сдалась бы, потому что невыносимо при законном муже выть от одиночества. — Ой, какая ерунда! — и Лера побежала по ступенькам вверх, смеясь и дразня Глеба. Несколько секунд немого удивления, и он уже бежал за ней. — Лерка, стой! Стой, я сказал! — он догнал её. Она позволила догнать себя, чтобы почувствовать вот это — его железную хватку на предплечье. Чтобы знать — ему не всё равно. — Больно, Глеб! — совсем как в детстве, выкрикнула Лера в слабо освещённое пространство лестничного пролёта. Ждала — вот сейчас он развернёт её к себе и, как раньше, как уже было однажды... Замерла — вот сейчас… Но железная хватка ослабла. — Лера, ну что ты как маленькая. Вздохнула — мимо. Безвозвратно утеряна прелесть тех лет. Они повзрослели, Глеб повзрослел. — Шутка, — Лера нервно рассмеялась. Глеб списал её нервность на побочку от семейных проблем, и тут же обнял за талию и начал рассказывать первый пришедший в голову анекдот. …Они прошли в прихожую и, переговариваясь, смеялись в темноте. Лера не включила свет. — Так-так, — из темноты квартиры появился Гордеев и нажал на включатель справа от себя. В прихожей стояли раскрасневшаяся от смеха его жена с апельсином (с апельсином?!!) в руке и совершенно счастливый её почтибрат. И он держал ЕГО жену за талию. А ЕГО жена смотрела влюблёнными глазами на этого почтибрата. Вмиг Гордеев почувствовал такой приступ бешеной ревности, что готов был броситься на своего неудавшегося родственника и вцепиться ему в глотку. Жаль, не придушил тогда, мелькнуло в сознании. — Господа, объяснитесь, — он попытался унять бешенство. Гневно раздувающиеся ноздри, сдерживаемое, но всё равно шумное, дыхание, бешеный взгляд и суженные зрачки с прицелом... Сравняет с землей, мелькнуло в сознании Глеб. Любит… Её вызывающий взгляд на мужа — так тебе, видел?! Проснись, наконец! Ну, давай, бейся за меня, ну, бейся же! Вот только я за тобой и бегала! Бейся — уже отчаянное. Но Гордеев взял себя в руки. — Саша? — произнесла растерянно, со стыдом воспроизводя роль застигнутой врасплох неверной жены из Викиных слезливых мелодрам. — Ты как здесь? Ты же сказал… — её голос дрожал. Всё, как в кино. — Как видишь, освободился раньше предполагаемого, — Гордеев скрестил руки на груди и облокотился о стену. — А что происходит? — он бросил ироничный, уничтожающий взгляд на Лобова. — Не помешал? Глеб растерялся, словно только что в подъезде прямо под носом у Гордеева целовал его жену. Он пытался найти что-то, чтобы переломить ситуацию, но не мог — в голове не было ни одной мысли. Только бессвязное — виноват. Лобов, соберись, мы же не сделали ничего плохого! Он подался вперёд, загородив собою Леру. — Так я... Лерку из галереи привёз, — ничего более убедительного он не смог сказать, проткнул пальцем апельсин и почувствовал, как липкий сок струится по ладони. — И не забывал лапать по пути, — голос Гордеева звучал угрожающе. — Истинно братское отношение, Лобов, истинно братское. — Сашка, ну хватит! — Лера уже опомнилась и корила себя за безумство. — Я сама позвала Глеба, чтобы отдать подарок! — Отдавай, — задетый за живое, Гордеев одарил жену насмешливой, уничтожающей улыбкой. Лера пробежала в комнату и вынесла нечто большое, завёрнутое в пакет, похожее на картину. — С днём рождения, братик, — всунула в руки и с вызовом обернулась к мужу. — Отдала? — выстрелил он в ответ. — Отдала! — её голос звенел от обиды. — Всего хорошего, доктор Лобов! — взгляд с прицелом давил. Глеб нерешительно повернулся к Лере. Иди, ответила она взглядом, справлюсь. Резкий, апельсиновый запах… Он больше в рот не возьмёт апельсинов. — Вы в другой раз звоните, если раньше-то, и жену заодно встретите, — он не мог не съязвить. Он не привык сдаваться. — Вас только забыл спросить, Лобов! — услышал в спину. Не чувствуя ног, Глеб спустился по лестнице и, зажимая под мышкой подарок, швырнул апельсин в снег, сунул липкие руки в карманы, нервно нащупывая сигареты. Вспомнил — бросил же. Чёрт знает что! Итальянские страсти… паршиво… почти любовник. Глеб зачем-то посмотрелся в боковое зеркало. Он сел в машину и на большой скорости погнал к дому. Прокручивая ситуацию, никак не мог понять, отчего так постыдно, отчего так брезгливо. Ноздри раздувались и с шумом выдыхали воздух. Руки до боли сжимали руль. Он весь горел. Теперь твоя очередь беситься, Лобов. Он зашёл в дом. На кухне тихо беседовали мать и Франсуа. Кажется, они говорили о жизни. Мать кокетничала. Впрочем, ему было всё равно. — А все уже легли, — сказала Алла Евгеньевна. — Что с тобой, сынок? Ты не заболел? — спросила она заботливо, делая движение пощупать лоб. Глеб увернулся. — Нет, мама, — он с трудом выдавил из себя улыбку. — Поспи сегодня с Дениской, а Франсуа ляжет в Лериной комнате. — Хорошо, — он кивнул Франсуа и тихо проскользнул по лестнице в свою комнату, к Альке. Алька собиралась ложиться. Он зашёл в комнату, забыв постучаться, и плотно закрыл дверь. В другое время он бросился бы к ней на колени лицом — хотя бы так. Но сейчас — нельзя. Он сел в кресло напротив кровати. — Ты что, Глеб? — Алька быстро подобрала ноги под одеяло. — Уходил веселый, а пришёл — на тебе лица нет. Она наклонилась и заглянула ему в глаза. — Что с тобой? Ты температуришь! — в слабом свете ночника Алька всё-таки разглядела его лицо. Она приложила руку ко лбу Глеба. — Аль, — он схватил её руку и прижал к губам. — Устал я. Ус-тал. — Лера? — от её имени Глеб вздрогнул. — И она тоже, — мрачно сказал он. — Это пройдёт, Глеб, пройдёт, — Алька дотянулась и погладила его по волосам. — Это переболеть должно. — Хочу жить нормально, спокойно, чисто, а не получается, — он снова заныл и ругал себя за это, но именно сейчас он не мог остановиться. — У тебя ещё всё будет, Глебушка, — Алька гладила его по волосам. Она разговаривала с ним, как с малым ребёнком. — Понравилось тебе у нас? — спросил он, пытаясь вывернуться из-под навалившейся на него жизненной усталости. Она тут же отняла руку от его головы и села напротив, сложив руки на коленях. Скромная моя… Господи, как же я люблю её, отдай её мне. Признаться... Сейчас, немедленно... Нет сил больше жить разорванным, раздвоенным, в ожидании… Нет, не время... Она неизбежно отдалится, и тогда — снова на дно. Потому что теперь одному невыносимо. — Ты самая необыкновенная девушка из тех, кого я знаю. Немая пауза. Кажется, ляпнул не то. Ну да ладно, теперь уж всё равно. — Кино и котофей — это нечто. И твои цветы. Мне будет не хватать твоих оригинальных идей. И всё это… — он остановился, чтобы подобрать нужное слово. — Нежность, Глеб, — подсказала она тихо и смутилась. — Тебе нужно много нежности. Он не знал, какой смысл вкладывала она в это слово «нежность», но он в ту же минуту готов был броситься перед ней на колени — за то, что она так глубоко понимала его. Но он сдержал себя. Пытаясь унять дрожь, лихорадочно искал тему. Ведь ночью, вдвоём — только о них. И — нельзя. А уйти нет сил. — Это тебе нужно много нежности, — сказал он. — С твоим-то прошлым. — Нет, мне ничего не надо, — она даже тихо засмеялась. — У меня всё есть. — И любовь? — И любовь. — Любовь? — он удивился. — Я люблю. Всех вас люблю. Жизнь свою люблю. Всё в ней люблю, всё, кроме чужой боли. Это слишком много. — Надеюсь, меня тоже? — в ожидании (чего? признания?) всё тело его подобралось, напружинилось. — Тебя первого, — уверенно сказала Алька. Сердце бешено подпрыгнуло. Сознание помутилось. — Ты лучший из людей, и друг, — добавила она. Сердце снова подпрыгнуло и разочарованно затихло. Глеб тихо засмеялся. — И я… — он хотел сказать «люблю тебя» в том же смысле, что и она, но не смог — не смог играть своими чувствами, превращая их в дружеские, — …без тебя уже никак, — закончил он. Они поговорили ещё немного о сегодняшнем дне, о встрече со Светланой, о её таинственном дяде, который вызволил Альку из интерната. — А знаешь, кто её родственник? — Знаю. Местный олигарх. Только они не общаются, потому что её дядя не доволен ею. — А знаешь, кто? — ещё раз спросил Глеб. — Емельянов. Огромные глаза, удивлённо распахнутые навстречу ему, — полное непонимание. — Да, да, тот самый, — сказал с горечью. — Как же всё не случайно в жизни, — Алька расплакалась. Теперь уже пришла его очередь утешать эту сильную, ни в чём не нуждающуюся Альку, которую абсолютность и предельность пережитого ею кошмара сделали почти неуязвимой для мелких неприятностей и которой так мало нужно в жизни, чтобы считать себя счастливым человеком. — Как же не случайно всё в жизни, — повторил он, обнимая её. Действительно, не случайно. Убил одну его любимую и спас другую… А он — посередине, между ними. И любит — их обеих. Опять раздвоенность — ненавидеть, благодарить. И сейчас — начнётся. Она будет просить о том, что он не в состоянии сделать. Но и отказать ей теперь — не сможет. Сейчас — вот только она успокоится. — Глеб, прости уж ты его, ради меня прости и не мучай человека, — сквозь слезы подняла голову. — Пожалуйста, прости его… И не мешай им с Ниной Алексеевной… Она-то ни в чём не виновата. Он не ошибся — попросила. И он уже почти сдался, заранее сдался. Он уже думал о том, что эти беспросветная ненависть и месть затянулись и потихоньку убивают его самого. И он уже тогда решил, когда всё узнал, что нужно простить, ради Альки… Только вот сердцу приказать сложно. — Да как за убийство простить-то? — слабо и неубедительно возразил. — А как милостыню сегодня давал, на остановке. Помнишь? — Алька уже перестала плакать. — Ты разве любил того полупьяного, опустившегося дяденьку? — Аль, да это-то здесь причём? То же просто деньги были, — слабо возразил, понимая, что всё равно — развалит его защиту. — А Емельянов и просит у тебя милостыни. Это ведь всё равно — что деньги, что прощение. Всё одно — милостыня. Он же просил — прости. — Я вообще не понимаю, зачем ему моё прощение… — Да потому что так он у Леры просит прощения, у Дениски — через тебя. И потому что ты... — Её сын, знаю. — Ну вот видишь, всё ты понимаешь, — обрадовалась Алька. — Сам Боженька посылает его, даёт тебе возможность сделать что-то хорошее. Деньги, Глеб, раздавать — это хорошо, но это легко. А вот милость оказать человеку и простить — это очень сложно. — Да, наверное… А Бог не ищет для меня лёгких путей. — Кому многое дано, с того много и спросится, Глебушка. И ты подумай… Несколько раз ты обмолвился, что родители Леры и Дениски, может быть, нераскаянными ушли… Если ты простишь их убийцу и уйдёшь с его пути, может, Боженька через твоё такое усилие над собой и их простит, если они в чём виноваты. — Ты простишь, и Бог простит! — убеждённо добавила она. Последний, убийственный аргумент в пользу того, что простить всё-таки нужно. — А если я не могу простить? — улыбнулся, а что ещё оставалось делать. — Значит, сделай вид, что простил. — Врать? — Нет, просто перестать мучить людей… А потом… Библейский Петр в злости бросил кусок хлеба нищему, чтобы тот отвязался, и на Суде его кусок перевесил все его злые дела… Вот. Если уж такая милостыня спасает, то что уж говорить, когда по-настоящему, от сердца… Она замолчала. — Ты же любишь родителей Чеховых! — ещё один убийственный аргумент. — Помоги им. — Я и так помогаю им, — слабо возразил, понимая, что — не помогает. — Глебушка, — она прижалась к нему, — что толку ходить на могилу? Свечи зажигать… так ты им не поможешь. Надо простить — Боженька ждёт от тебя этого. Сколько раз Емельянов уже извинялся? А он ведь гордый, Григорий Анатольевич. Ему, наверное, трудно. Но ему нужно прощение, и тебе тоже. Вам обоим это нужно. — А Лера не простит его никогда. И маму, — подавил вздох. — Каждый делает свой выбор, — напомнила Алька. — А я люблю его теперь, прости, — добавила она. — Он спас меня. Если бы не он… — Тебя бы не было, — подавил судорожный вздох. — И меня… без тебя-то. Сдался, а по-другому и быть не могло: он давно уже принадлежал ей и с радостью отдавал себя. Они сидели, прижавшись друг к другу. Может быть, в этот свой отсроченный день рождения он получил самый важный подарок — решение простить, освобождение от прошлого, от груза вины. …Он тихо вошёл в комнату. Дениска уже спал, мирно посапывая и обнимая котёнка, который тоже спал, уютно свернувшись клубком. Вот кому нужна нежность-то… Глеб ещё постоял немного, любуясь братом. Потом, опасаясь разбудить мальчишку, аккуратно лёг на край дивана и закрыл глаза.