Живой

Он рано освободился и поехал в квартиру Лериных родителей в надежде, что прошедшая ночь отрезвит Леру и теперь он сможет уговорить её вернуться к Гордееву. Он даже готов был взять на себя миротворческую миссию и идти к Гордееву на поклон, хотя устал от разборок. Он зашёл в квартиру и, несмотря на то что шёл поговорить с Лерой, обрадовался сонной тишине. Однако он рано обрадовался, потому что в ответ на звяканье ключей, положенных им на тумбочку, дверь Лериной комнаты тут же открылась и на пороге показалась Лера. Короткий халат с запахом… В их доме Лера такое не носила. Завела новые привычки… — Как ты? — он устало сидел на тумбочке и не раздевался. — Как в детство вернулась, — Лера сделала шаг к Глебу, наверное, хотела обнять его, но он вытянул руку перед собой. — Не надо, я грязный. — Так иди помойся. Лера улыбнулась – как раньше, как в прежние краткие времена, тогда, после операции. Глеб устало снял обувь. — У родителей помоюсь. — Ну тогда я покормлю тебя завтраком, — ласково сказала Лера и пошла на кухню. Глеб поплёлся за ней — хотелось лечь и уснуть. Он не спал почти двое суток. Он примостился на краю венского стула, наблюдая за обнажёнными ногами Леры. Красивые… Раньше она была скромнее. Интересно, она специально вышла вот так?.. — Чем занималась вчера? — Глеб отвёл взгляд и активно заработал вилкой, чтобы отвлечься от непристойного созерцания прелестей чужой жены. — Всем понемногу, — Лера села напротив, и её ноги наконец скрылись под столом. — Не могла надышаться своим домом. Перебирала наши вещи. Вспоминала. Спасибо, что сохранил, — Лера потрогала вышитую салфетку на столе под хлебницей. — Это мама вышивала. А тут, — Лера повернулась к окну и провела рукой по подоконнику, — у нас висело кашпо. Мама увлекалась техникой макраме. Ты знаешь, что это? — Весьма смутно. Какое-то плетение... Подперев голову рукой, она следила, как он ест, и улыбалась. Так солнечно улыбалась только она. Неожиданно Глеб терялся под её взглядом и оттого опускал голову ниже к тарелке. Как жена смотрит. Ну да, она же пришла к нему жить. А он вчера ходил на каток, с другой... Вспомнилась Алька, её поцелуй в руку и крестное знамение. Чувство вины и презрение к себе мучили его. — Я ездила к Даше, — Лера наконец нарушила это мучительное созерцание его внутренней драмы. — Практику и лекции прогуляла, а к Даше ездила. Рано ты учиться закончила, — сказал Глеб, не глядя на Леру. Лера промолчала, но Глеб представил, как потухли её солнышки. Дурак! — выругал себя. — И что там у Даши? — для приличия спросил, преодолевая неприязнь к Леркиной новой приятельнице. — Мастерская, Глеб! Она создаёт потрясающие работы, но никто не знает о них, понимаешь? Я хочу попросить Дениску, чтобы он разместил пару картин на аукционах. — Ну да, Дениска рубит в этом... — Понимаешь, если её картины начнут покупать… Лера что-то ещё говорила. Что-то восторженное про Дашу. Меньше всего ему хотелось слушать про Дашу. — А сколько дней эта талантливая художница не ночевала дома? — не глядя на сестру, перебил Глеб. — Причём здесь это? — Притом, Лера, притом... Лера обиженно замолчала. — А мы с Дашей решили… — Опять с Дашей, — устало навалившись на стол, он ковырял вилкой омлет. — Глеб... — Ладно, говори. — Так вот, — голос Леры задрожал. — Мы решили поехать во Францию, в Лувр. — Лер, у нас практика, ты не забыла? — Глеб задумчиво крутил вилку. — Это всего на неделю, — с вызовом ответила Лера. — Неделю там, неделю тут, прогул сегодня… с Дашей, — добавил он с тихой язвительностью в голосе. — Сестрёнка, ты хочешь вылететь из института? И потом, ты у мужа спросила? Он-то как посмотрит на твои решения? Лера встала и отвернулась. Начала хлопотать у плиты, наливая чай. Нервничала. Разговор не клеился. — А я не знала, что ты читаешь англоязычные статьи, — Лера повернулась к нему. Справилась с собой. — Открыла ноут, смотрю — незакрытые вкладки. Ты что, в кардиохирургию податься хочешь? Там научные статьи по кардио были. Я, правда, половины не поняла. Ну да, это же читал Франсуа. — Давай поговорим о вас с Гордеевым. Лера нахмурилась: — Зачем? Я уже всё решила. Она подошла к Глебу с чашкой в руках. Он снова волновался — как раньше. Но не хотелось — как раньше. — И за него всё решила? — Глеб положил ладонь на Лерин живот, вяло удивляясь своей дерзости. Лера не ответила, улыбнулась, попыталась подойти ближе. — Лера! — он выставил руку перед собой, оттолкнул Леру. — Не подходи, я же сказал. На мне столько заразы. Застонал внутри — невыносимо тяжело отталкивать её. Она так старается. Пришла жить к нему, а ведь это не в её характере. Что с ней происходит? Почему она так себя ведёт? — Я скажу Гордееву, где ты? — Глеб, мы договорились, — Лера разочарованно отошла к окну. — Лерка, не дури, — устало уговаривал он. — Мужик мается. Вчера весь день потерянный ходил, о тебе спрашивал. Я себя паршиво чувствую в такой роли. — А как я себя чувствую? Никому не интересно? — Лера упрямо поджала губы. — Лера, чего ты добиваешься? Давай, я поговорю с ним, вытрясу... Ну хочешь, я ему рожу разобью за все твои обиды? — А Погодиной ты тоже разобьёшь? Он бросил на Леру изумлённый взгляд. Встретился с упрямым, Леркиным. Фирменным. — Погодина-то здесь причём? — А ты не знаешь? Она теперь правая рука у Александра Николаевича, — Лера произнесла имя мужа иронично, — Думаешь, она в нейрохирургии за больными ухаживает? Она за моим мужем ухаживает! — Лера почти крикнула это. Лера никогда не кричала, и по тому, как Лера крикнула, Глеб понял: любит она его, любит, только обижена. — Чай, кофе, покушать, навести порядок в столе! Вике Хмелина сказала, — уже спокойнее добавила Лера. — Дура твоя Вика. А Хмелина — ещё большая дура, — скрывая игру желваков, Глеб усиленно причёсывал волосы пальцами. Он нервничал. Обвинения Леры были настолько абсурдны, что даже не хотелось обсуждать их. — Глеб… — Ну так ты сама, Лерка, харчей мужу отнесла бы, — Глеб сказал это и вдруг понял бессмысленность разговора о её муже. — Твой муж, — он намеренно называл так Гордеева в надежде, что Леру проймёт, — сутками пашет. Пожалей его, Лера. — Пусть его Погодина теперь жалеет. Тихоня, а сообразила, как чужого мужа отбить. Ну да, конечно, нашли крайнего. Вернее, крайнюю. На тихоню вообще всё можно свалить. — Так, всё, я пошёл. Ты в институт-то собирайся, — он повернулся и, не глядя на Леру, вышел. На ходу подхватил ключи с тумбочки. Осталась — обиженная, одинокая, растерянная его Лерка. Он вдруг понял, что примирение Гордеевых будет самым правильным в сложившихся обстоятельствах. И что если они не помирятся, то ему просто придётся забрать Леру к себе. В другое время он, наверное, умер бы от счастья сразу же, но не сейчас. Слишком многое стояло между ними. Глеб приехал в родительский дом. Нужно было отмыться. Дом жил теперь новой жизнью. В нём поселился Франсуа, привнёсший общее оживление. С порога пахнуло корицей, апельсинами, хвоей. Радостью. Из кухни нёсся звонкий смех матери, громкие реплики отца и непонятные — Франсуа. Мир готовился к празднику — уже праздновал. А тут такое… Глеб сполз по стене, схватившись за голову. — Глебчик, ты чё? В прихожую просунулась взлохмаченная голова Дениски. Довольный Мурзик величаво восседал на плече у мальчика. — Чё стряслось? Сеструха? – спросил он сочувственно, присаживаясь напротив. — И никак не разрулить? — Никак, Диня, пока никак, — Глеб поднял голову. —Ладно, что у тебя? — он вдруг подумал, что в своих взрослых проблемах все забыли про Дениску. Мать кокетничает с Франсуа, отец подыгрывает матери, Лерка вообще скрылась от всех, а он, Глеб, мечется. А ведь он обещал когда-то заботиться о брате. — Я тут подумал, может, вам на концерт сходить? — Глеб вспомнил плакаты с блондинистым столичным Кридом, которые он видел на остановках из окна автомобиля. — Егорка Крид... По мне так приторно, а девчонкам нравится. Поведёшь? Сегодня. — Конечно, поведу, — обрадовался Денис, тиская котёнка. — Егор Крид сейчас в топе. Девчонкам нравится. Они засмеялись. — Только он один день в городе, билетов нет сто процентов. Но ничего, решим, — сказал Глеб, доставая телефон из кармана. — Гера, привет, старик... Да я это, Лобов. Узнал?.. Не рано, Гера, не рано. Слушай, тут у меня дело есть, на бабки. Достань билеты на концерт Егора Крида на сегодня. Сделаешь?.. Только лучшие места. Два билета, Гера, не забудь. Домой мне привези. Глеб сунул телефон в карман. — Будут тебе билеты. Так что приглашай свою Лизавету, — Глеб хлопнул мальчика по плечу. — Как ты, Мурзилка? — потрепал котёнка. Вспомнил Альку. Аля… Сжалось сердце. — Мальчики? Что вы тут делаете? Дует с улицы, — заглянула в прихожую раскрасневшаяся Алла Евгеньевна. — А ну-ка брысь, — вытолкала она Дениску. — Глебушка, что ты тут сидишь, не заходишь? — ласково сказала Глебу. — Случилось что? — Нет, мам, — Глеб встал. — Всё нормально, — поцеловал мать. Мама… Соскучился. Прижаться бы… …Он помылся и теперь сидел в Лериной комнате. Снова с Лерой. Везде теперь Лера... И никуда ему не деться от подлости, на которую его толкают обстоятельства. Он же не может её просто так оставить? Глеб кусал губы, мучительно думая, стараясь не заснуть. Идти к беззаботным родным не хотелось. — Ну, и что ты сидишь один? — мать зашла в комнату и села рядом. — Мама, — вздохнул Глеб и прилёг к ней на колени. — Соскучился я. Он закрыл глаза и расслабился под тёплыми материными руками, которые задумчиво перебирали его волосы. — Рано ты, сынок, отделился от нас, — сказала Алла. — Тяжело тебе, а не делишься. Если бы можно было поделиться… Если бы… И самому не потянуть, и пойти не к кому… — Мамуль, да всё нормально, — Глеб поудобнее устроился у неё на коленях. — Разбудишь меня через полчаса? Вжавшись в тёплые коленки матери, он мгновенно уснул. ***** Он встретил Вику в больничном коридоре и преградил ей путь. — Ты чё творишь? Вот что ты творишь? — он угрожающе навис над девушкой. — Ты зачем Лерку накручиваешь насчёт Гордеева? — спросил он с тихой злостью. — Насчёт Гордеева?! — Виктория одарила Глеба надменным взглядом. — Насчёт Погодиной, ты хотел сказать. Да, высокомерия ей не занимать... — Ты не понимаешь, что ей нельзя волноваться? Вроде ж не дура, — Глеб кулаком легко ткнул её в плечо. — Отстань, Глеб! — Вика толкнула его в ответ. — Сама видела, как Погодина вокруг Гордеева хлопочет, — Вика скрестила руки на груди, высоко вскинув голову, отвернулась к стенке. Совсем как Лера, отметил Глеб. — Дуры вы. Она жалеет его, потому что Гордеев пашет, как… — Глеб остановился, подбирая слово. — И вообще она не такая. — Какая?! — Вика снисходительно посмотрела на него. — Знаем мы таких, жалостливых, — передёрнула плечами. — Да пошла ты, — Глеб резко развернулся и пошагал прочь. Он подкараулил её в коридоре и втащил за руку в один из пустынных закоулков: — Откажись от нейрохирургии. — Глеб, ты что?! — то ли спросила, то ли воскликнула Алька. — Откажись. Тебе нельзя. Не надо, — он схватил её за руку. — Но почему, Глеб? — Алька всматривалась в его напряжённое лицо. Господи, теперь она не отводит глаз и называет его по имени. Ну почему так поздно? — Откажись. Тебе нужно больше отдыхать, и потом... Гордеев… орёт... — он лихорадочно подыскивал аргументы. Он теперь ревновал. Понимал, что всё, что говорят, не более чем бабьи домыслы и Алькины ухаживания за Гордеевым — это нелепица, но он ревновал. — Глеб, ну что ты? — её рука коснулась его щеки. — Что ты? Ласковое прикосновение её тёплой ладони, и он уже почти сдался. Закрыл глаза. — Что с тобой происходит? Ты болен. Болен… Он усмехнулся. Он близок к тому, чтобы — как Мартин… Вспомнил Леру. — Нельзя тебе быть в нейрохирургии, — бросил на ходу, стремительно срываясь, сам не зная куда. Да, бегать унизительно, но зато избавляет от проблем. На время. Оглянулся — растерянная Алька смотрела ему вслед. Маленькая, родная, любимая, тихо нежная. Преданная им… Трус. Он заперся в санитарной комнате и долго умывался холодной водой. Соберись, сейчас нужны мозги. Холодные мозги. Трезвый ум. Хватит истерики, уговаривал он себя. Снова встретил Гордеева. Они остановились напротив друг друга. — Ну, как она? — тихо, но спокойно спросил Гордеев. Прикидывается равнодушным, а у самого вон кадык дёргается. Глеб усмехнулся. — Замечательно. А что он мог ещё сказать? Если бы не Леркино упрямство, сказал бы. — Возвращаться не собирается? — Пока нет. Чувствуя себя последним негодяем, он шёл по коридору. Взгляд Гордеева жёг спину. …Две операции с Ковалец. Он путался. Руки дрожали и ошибались. Ковалец нервничала, поправляла его и даже пыталась отогнать от операционного стола, но он не уступил. Осознавая себя морально безответственным хирургом-недоучкой, он всё-таки сносно закончил операции и облегчённо выдохнул. Нельзя решать свои проблемы за счёт больных, но сейчас по-другому он не мог. Он устал, был как в лихорадке. Он не отдыхал уже несколько дней. Неразрешимые проблемы раздирали душу. Он готов был сорваться. Бедняга Мартин теперь постоянно жил в его сознании. Пришлось идти на занятия к Гордееву, потому что их перенесли как раз на то время, как он вышел из операционной. Всё это время Гордеев оперировал по соседству, за стенкой. На этот раз тихо. Глеб не слушал. Гордеев формально проводил занятие, равнодушно диктуя материал. Потом раздал назначения. Альку опять отправил в нейрохирургию. Глеб сжал кулаки. Ревновал. Он никогда бы не стал ревновать к Гордееву — не тот это был человек, но бабьи домыслы сделали своё дело и заронили в нём зерно сомнения. Теперь ему уже казалось, что Гордеев как-то по-особенному смотрит на Альку и что она, оглянувшись на него, Глеба, слишком уж поспешно убежала на последний этаж больницы. Тихая, изолированная нейрохирургия... Всё может быть, и никто не узнает, не услышит… Понимая, что это абсурд, не мог об этом не думать. Повернул голову — и натолкнулся на победный взгляд Алькович. Казалось, что он сойдёт с ума. — А Лобов за мной, — донеслось до него, гордеевское. Несколько секунд Глеб бессмысленно смотрел на спину Гордеева в проёме двери, потом встал и под сочувственное «держись, старик» Фролова пошёл следом. ***** В коридоре нейрохирургии было, как всегда, тихо. Мертвящая тишина, отметил Глеб, машинально скользя взглядом по проёмам дверей. В одном из них он увидел Альку, склонившуюся над очередным лежачим, обездвиженным, с трубками и датчиками. Вспомнил: любовь — забота о других людях. Потеплело. Аля… И ещё, целомудрие – как там? начало любви? От целомудрия рождается любовь. Улыбнулся. Да нет, не может Алька. С её-то целомудрием. Не может она лгать… А вот Гордеев… Он завернул в ординаторскую и открыл холодильник — достал энергетик. Дмитрий не дурак, знает, чем себя держать на пике. Залпом выпил ледяную гадость и бросил пустую банку в мусорную корзину. Теперь можно идти. Старик Гордеев бесится, но он, Лобов, тоже не мешок с картошкой. Гордеев работал сегодня один, без ассистента. Шурыгин простоял ночь со Свиридовым и теперь ушел отсыпаться. Глеб узнал об этом от медсестер. Гордеев же, напротив, ночевал дома, но не выспался, потому что много курил и думал об ушедшей жене. Он был свирепо-тих, зол и в ударе. Он работал быстро и осторожно, изредка тихо рявкая на рабочую команду. Глебу снова было велено рассказывать, и он, с трудом двигая пересохшими от унижения губами и впиваясь коротко стриженными ногтями в ладони, рассказывал, рассказывал, прерываемый тихо-язвительными вопросами Гордеева и поправляемый им же. И по всему выходило, что он, Лобов, студент-двоечник, ничего-то не знает. Его не выпустили из операционной, и он снова стерилизовал, потом снова мылся и снова стоял, только теперь с аспиратором. Медсёстры сочувственно поглядывали на него, и он раздражался от того, что они видели в нём безнадёжного и нерадивого сына главного, из которого Гордеев решил-таки, наконец, сделать человека. Выпитый энергетик не помог, он чувствовал себя отвратительно. Лихорадило, и если бы не его постоянное монотонное бормотание материала из институтского курса, он бы давно уже свалился и заснул. А потом у него зазвонил в кармане телефон, и Гордеев так сверкнул глазами, что испуганные медсёстры бросились отнимать у Глеба источник раздражения главного кудесника нейрохирургической операционной. Ещё три часа он стоял то с аспиратором, то подавал что-то, то нажимал кнопки. В последующие долгие часы его не трогали. Гордеев молчал и работал, никого не замечая. Глеба снова поставили вытирать пот куратору, и Глеб равнодушно делал это, изредка заглядывая ему через плечо — любопытство всё-таки брало верх над усталостью. В какой-то момент, когда он попытался стереть пот со лба Гордеева, ему показалось, нет, он явно это увидел, что Гордеев медитирует, ничего не слышит и не видит. Замерев на месте, он наблюдал, как Гордеев выделял из опухоли развилку внутренней сонной артерии и, казалось, слился с микроскопом. Такое Глеб видел впервые — состояние эйфории от работы, медитации, полного слияния. Он чувствовал это кожей, позвоночником. Это чувствовали все. И он чувствовал, не оборачиваясь по сторонам, как замерли все, как замерло время, как по операционной едва слышно разносится тихое спокойное дыхание Гордеева. Было нечто неземное во всём этом процессе, нечеловеческое, слишком высокое. Это был момент невыразимого словами немого восторга. Он больше не мог злиться на Гордеева, не мог обвинять его ни в чём. Лера снова оказалась неправа. Второй после Бога… Он вышел из операционной, измученный многочасовым стоянием, но совершенно счастливый от того что соприкоснулся с чем-то высоким, познал момент божественного присутствия во всём этом действе. Он долго искал телефон, пока одна из медсестёр не указала ему на кабинет Гордеева. Он застал Гордеева сидящим с рюмкой в руке и смотрящим на его разрывающийся от звонка телефон. На экране светилось лицо Леры. — Тебе звонит моя жена, — мрачно изрёк Гордеев. Глеб отклонил вызов и вышел из кабинета. — Передай ей привет! — услышал он в спину. Он уходил из больницы оглушённый своим открытием. Он явно чувствовал присутствие Бога в операционной. И он понял, почему Гордеев никогда не бросит свою работу. Это его жизнь, философия, и ради этих минут божественного слияния он готов был пожертвовать всем, а иначе — смерть. Он сел в машину. Хотелось курить, спать, но снова позвонила Лера. — Глеб, ты где? Не отвечаешь… Я в галерее. Заберёшь меня? Он посмотрел на часы — почти час. Ночь. — Конечно, Лера. Доехать бы… Он сидел в машине и ждал её, когда она снова позвонила. — Ну где же ты, Глеб? — Я у входа, — сказал он, зевая. — Зайди на минутку внутрь. Ирина Петровна хочет с тобой поздороваться. Меньше всего ему хотелось здороваться с Ириной Петровной. Но Лера… Он не мог отказать ей в таком пустяке. Он машинально пригладил волосы. Вышел из машины и вошёл внутрь. Она шла к нему через зал — ослепительная, в зелёном платье до пола, солнечно улыбаясь и натыкаясь на каких-то господ в чёрных костюмах и дам в вечерних платьям. Что-то говорила им, вероятно, дежурное «простите», «извините». Но улыбалась она только ему. Подошла. Пахнуло знакомыми духами. От волнения кружилась голова, и он закрыл глаза, когда она целовала его в щёку... — Ну, здравствуйте, юноша, — Ирина Петровна протянула руку, и Глеб, склонившись, едва коснулся протянутой ладони, натолкнувшись губами на гладкий жемчуг кольца из белого золота. Вот бы Лерке такое... Хотя, к чему? У вечности иные ценности. И богатства. — Проходи, посиди с нами в неофициальной обстановке, — кокетливо пригласила хозяйка галереи. Взятый с обеих сторон под руки Лерой и Ириной Петровной, он вынужден был пройти в зал и сесть за круглый кофейный столик. Он пил двойной кофе, что-то невпопад отвечал Ирине Петровне и Лере, был представлен Даше, которую он заранее невзлюбил. Он не ошибся — Даша не понравилась ему. Короткостриженая, «под мальчика», высокая худая блондинка, породисто красивая, увешанная дорогими побрякушками, стильно одетая. И сумасшедшая, так он окрестил её. Нестандартные взгляды, резкость суждений, высокомерие — ему ничего в ней не нравилось. Она казалась старше своих лет. На её фоне нежная Лера казалась ещё нежнее. Их взаимная симпатия была необъяснима. Быть может, Лере не хватало этой самоуверенности, независимости? — вяло спрашивал он себя. Он с трудом высидел свои положенные полчаса среди всех этих кичащихся тонким вкусом людей, от приторных разговоров которых тошнило, и уже сожалел о том, что в своё время привёл сюда Леру. Но для Леры было важно его присутствие здесь, поэтому он послушно сидел, слушал и даже улыбался, а перед глазами стоял Гордеев в операционной. И он думал о том, как глупо люди разменивают жизнь на всякую чушь. Зачем она потащилась сюда беременная? Зачем она здесь, если её умный, талантливый муж, хирург от Бога, (и не иначе — он теперь точно знал это) сейчас одиноко глушит водку в пустом полутёмном кабинете? На секунду он представил, как это было бы, если бы Лера в это самое время встречала Гордеева дома — сонная, тёплая, нежная… Он безумно любил её в этот момент и безумно хотел, чтобы всё так и было… у Гордеевых. — Муж звонил? Глеб вывернул руль и машина резко выехала на проезжую часть. — Звонил. — Сколько раз? — спросил он раздраженно. — Какая разница? Много раз... Я не передумаю, — кажется, она замкнулась. — А ты где был? До тебя не дозвониться, — добавила с лёгкой обидой в голосе. — Где ты был? — Всё это время я был рядом с твоим мужем, — сказал Глеб, глядя вперёд. — Как это? — не поняла Лера. — В нейроотделении, — Глеб расслабил руки, сжимавшие руль. Он хотел рассказать ей о своих открытиях, о том, как работает Гордеев. О том тонком, едва уловимом, высоком, что происходило в операционной, но взглянул на Леру и промолчал. Лера сидела, поджав губы. Она не готова была слушать про Гордеева. — Лера, ты совершаешь большую ошибку, — сжав зубы, Глеб резко развернул машину и поехал к больнице. Эта канитель растянулась на сотни долгих часов, пустых и бессмысленных. А жизнь проходит, стремительно унося дорогих, любимых. Он-то знал это теперь. На «Скорой» навидался. — Куда ты, Глеб? — Лера схватила его за рукав, но он скинул её руку. — В больницу, к мужу, — он строго посмотрел на Леру. — Сиди и не дёргайся. Достал этот детский сад, сестричка. — Останови машину! — Лера почти крикнула. – Глеб! Немедленно останови машину! И силой тут не решишь, Глеб, — она трясла его за руку. — Не трогай меня. Я не спал почти трое суток и за рулём, — спокойно сказал Глеб, но Лера не слушала его. — Останови! Я не хочу. Я всё равно не пойду, — она небольно ударила его кулачком по руке и, отвернувшись, тихо заплакала. Убойное оружие. Наповал. Когда он научится противостоять этим слёзным атакам? Глеб сбавил скорость и развернул машину. Действительно, что тут сделаешь силой? Почувствовав, что Глеб услышал её, Лера повернулась и прижалась щекой к его плечу. Молча они доехали до дома. — Ты где ляжешь? Его рука с ключом в дверном замке застыла. Слишком далеко она зашла… слишком далеко. Он не выдержит, если останется. И тогда — всё кончено, всё самое лучшее будет растоптано и уничтожено и в ней, и в нём. И в Альке. Аля… Он беззвучно застонал. — Ты ложись, а я сейчас... Я в больницу только смотаюсь. Я бумажку одну, важную, Галине Алексеевне не отдал. Забыл, — сказал он первое, что пришло в голову, и для убедительности похлопал по карманам. — Глеб, ночью? — Лера взяла его за руку. — Это очень нужная бумага, Лера, — сказал Глеб, вталкивая девушку в тёмную квартиру. Он два раза провернул ключ в замочной скважине с наружной стороны и только тогда облегчённо выдохнул. Бегом спустился по лестнице и поехал в родительский дом. Он ввалился в Лерину комнату, бросился на кровать и уснул, не раздеваясь, предварительно воткнув наушники в уши, — для надёжности, чтобы спугнуть оглушающей музыкой его любимый кошмар.