Живой

Он снова поехал к Лере — убеждать. Не получилось. Они почти поссорились. Она была раздражена. Он был слишком устал и безразличен. Кажется, он сказал ей что-то резкое, она вспыхнула. Он встретился с Гордеевым на первом этаже, в холле, прямо у новогодней елки. Отец любил украшать больницу. — Долго она собирается отсиживаться? — Гордеев остановился, сунув руки в карманы брюк. — Сменили риторику, значит. Что, только дошло? — Глеб провоцировал Гордеева. Пусть, наконец, набросится на него и вытрясет всю душу. Тогда можно будет с полным правом сдать Леру. — Что дошло? Что ты спишь с моей женой? Так я давно это понял, — Гордеев спокойно смотрел в упор. Кровь бросилась в лицо. Он был близок к тому, чтобы ударить Гордеева, но они стояли в проходе, вокруг сновали люди. — Вы знаете, что она собирается к лягушатникам в Париж? — Глеб решил проглотить оскорбление. — Не понял. Что? — Гордеев посмотрел на Глеба так, как будто он сказал невообразимую глупость. — Да всё вы поняли. Моя сестра собирается лететь в Париж. С Дашей, — добавил он язвительно. — Кто такая? — насторожился Гордеев. — Надо больше интересоваться женой, Александр Николаич, — усмехнулся Глеб в лицо Гордееву. — Извините, на ваши занятия опаздываю. Он был раздражён после разговора с Лерой. Он шёл по коридору и обречённо думал, что сегодня наверняка Ковалец отстранит его от операций, потому что сегодня — хуже, чем вчера. Его организм сдался, он с трудом думал. И только потом, в раздевалке, он вспомнил, что наступила пятница, и это значит, что будут только экстренные, и Ковалец вообще сегодня не появится, потому что уехала на совещание. Глеб забежал к Нине, но оказалось, что Нина тоже уехала. Больше ему некуда было податься. Франсуа как заведующий отделением, скорее всего, тоже уехал. Пришлось идти на занятие. Гордеев на занятиях давно не задевал его, поэтому он тут же задремал, как только опустился на стул и прислонился лбом к холодной клеёнке каталки. Сквозь тяжёлую дремоту он слушал монотонную лекцию Гордеева и его едкие замечания студентам. Во время очередного блестящего выступления Новикова он всё же приоткрыл глаза и взглянул на Альку. Быть может, ему нужно было увидеть её полуоткрытые от восторга губы, чтобы оправдать своё гнусное предательство. Сегодня Гордеев сделал кажущееся теперь невозможно щедрым — он поставил зачёт всем, кроме Глеба, поздравил с наступающим, разрешил студентам остаться в отделении и даже раздал больных. Только Капустина и Новиков отказались остаться — неожиданно для всех они попросились в свои прежние отделения. Гордеев равнодушно разрешил, не интересуясь их мотивацией. Альке было велено отправляться в нейрохирургию, потому что — «тяжёлые пациенты», а свободных рук не хватает. Глеб ждал, что Алька возразит Гордееву и откажется, но Алька не решилась, и тогда Глеб решил сам вмешаться, но был остановлен Алькиными пальчиками, крепко сжавшими ему руку. «Я сама», — шепнула она. Взбудораженные неожиданно щедрым подарком Гордеева, радостные, студенты облегчённо выдохнули и отправились веселой многоголосой толпой под лестницу. В последние дни, разъединенные по разным отделениям, они мало общались. Нужно было обменяться новостями и вообще — близился новый год. Глеб пошёл со всеми и в полудрёме слушал разговоры. Он намеренно сел на стул, за которым притулилась Алька, и прижался затылком к её груди. Вбирая Алькино тепло, он запретил себе думать о том, что уже предал её. — Рудольф, ты с какого перепугу в офтальмологическое попросился? Добил тебя старик Гордеев? — отвлекаясь от гнетущих мыслей, Глеб тихо толкнул Новикова. — Крыша поехала? — И поехала, и потекла, — Новиков доверительно склонился к нему. — Совсем у меня крыша поехала на микрохирургии глаза, Глеб. — Не ожидал. В ювелиры, значит, подался, — Глеб нашёл в себе силы улыбнуться. — А ты, Новиков, живучий. — Прорвёмся, — Рудольф хлопнул его по плечу. — Да и тебе катит. Нейрохирургия — одна из самых сложных областей медицины. Не знаю, за что тебя только так Гордеев любит. — Любит... Глеб усмехнулся. Знал бы Новиков, какую нейрохирургию устроил ему Гордеев… И любит так — вцепился и кровь пьёт. Хуже Латухина. Всё это время ему хотелось, чтобы Алька положила руки ему на плечи. — Лобов, вот ты где! Тебя там Гордеев требует, — под лестницу заглянула Тертель. — Галина Алексеевна, сделайте вид, что вы меня не видели, — Глеб закрыл глаза. — Достал меня наш Гордеев. — Как же! Вот я сейчас сделаю вид, что не видела тебя, а между прочим тебе тут кое-что передали, — с загадочной улыбкой Тертель протянула через перила подарочный пакет. — Бери. — Вот везуха, уже взятки дают, — Фролов очнулся от вечного сна и подхватил пакет. — Щас проинспектируем. Можно посмотреть? — Валяй, — лениво кивнул Глеб. Оживившиеся студенты вскочили и склонились над пакетом. — Ого! Да тут пожрать можно, — Фролов радостно потирал руки. — Послание от загадочной незнакомки, — Вика двумя пальцами выудила из пакета открытку и протянула её Глебу. Не слушая товарищей, удивлённо извлекающих шампанское и прочие принадлежности праздничного набора, Глеб развернул открытку — «С наступающим! Спасибо. Дэн». Дэн… Кто? Глеб силился вспомнить, потом вспомнил. Алька склонилась к его плечу: — От кого это, Глеб? — Пациент один, парнишка, с эпистатусом возил его. Жаль парня... Ну вот видишь, ещё живой. Глеб закрыл глаза, вспоминая тот вызов. Забегая вперёд, скажем, что Глеб встретит Дэна, а по паспорту Даниила, в соборе. Ещё несколько раз – на вызовах. Потом приедет на констатацию смерти: Даниил умрёт во время приступа, закрывшись в ванной, а родственники слишком поздно хватятся его долгого отсутствия. Обо всём этом Глеб еще не знал. — Я крест свой ему отдал, — он поднял голову к Альке. — А ты мне свой отдала. Помнишь? Алька не успела ответить. — Эй, Пинцет, хватит! — наблюдая, как Вовкины руки деловито распаковывают одну из коробочек, Глеб подался вперёд. Дотянувшись, он отобрал пакет у Пинцета. — Перебьёшься. Пусть Фролов с Маринкой отмечают, — Глеб быстро сложил всё в пакет и вручил Фролову. — Забирай, Николай. — Правильно, — одобрила Валя. — Семейный человек, не то что мы! И разговор плавно перешёл в обсуждение свадьбы Рудаковского и Шостко. — Лобов! Глеб! Ну сколько я бегать буду! — под лестницу снова просунулась голова Тертель.— Сколько я бегать буду?! Кажется, вместо тебя Гордеев меня прибьёт сегодня. Иди, требует! Глеб отдал открытку Альке и вяло пошёл наверх, гадая, какой материал ему придётся пересказывать на этот раз. Наверное, он всё-таки набросится на Гордеева. Если хватит сил. Хотелось сбежать, свалиться где-нибудь и заснуть. Сколько суток он уже не спал? Он силился подсчитать и не мог. В любом случае, в далёком прошлом. И ещё предстоящий зачёт... Он снова рассказывал что-то, стоя у стены. Несколько часов подряд. Он сбился со счёта. Снова мыл и гадал, чем сейчас, в перерыве, занят Гордеев. Пьёт ли он кофе, приготовленный ему услужливой, любящей всех Алькой? Успокаивало присутствие Шурыгина рядом с Гордеевым. В его присутствии Гордеев не позволит себе… Он всё-таки вышел и проверил — Алька находилась здесь, в отделении, но ухаживала за больным. — Не отпустил, — виновато кинулась она навстречу, как только Глеб возник на пороге палаты. Новая операция. Тяжёлая черепно-мозговая. Страшное зрелище. Переломано всё что можно. Лицо пострадавшего словно разделилось на две половины. Казалось, бесполезно собирать — не выживет. Звук инструмента, вонь палёной кости, кровь. Много крови. Тошнота. Глебу дали выбирать отломки костей, потом отправили следить за показателями на мониторе. Персонала не хватало. В соседнюю операционную вызвали Свиридова и отправили к нему Шурыгина — ещё одна травма. Предновогодняя суета городских улиц добавляла работы. ………... Гордеев, наконец, забыл о нём. В операционной царило молчание. Травма была тяжёлой, никто не надеялся на положительный исход, но Гордеев был уверен в себе. Ближе к ночи пострадавшего собрали буквально по кускам. Вопреки всем законам жизни и смерти он выжил с минимальными потерями — Глеб потом узнавал. Глеб остался отмывать операционную. Вторую он отмыл раньше. Он почти ничего не чувствовал — ни запахов, ни звуков, ни собственного тела, — когда покинул оперблок. Он шёл мимо кабинета Гордеева. — Глеб! — Шурыгин высунулся в открытую дверь гордеевского кабинета. — Иди к нам! — позвал он, не подозревая об истинных отношениях «родственников». — Заходи, — Гордеев небрежно махнул рукой. — Новый год отметим. — Рано еще, — Глеб прошёл в кабинет и рухнул на единственное свободное кресло. После полусуточного стояния вместе не осталось никаких чувств — ни вражды, ни восхищения. — Ты не понял, Глеб, — сказал ему Шурыгин, — новый год для нашего пострадавшего уже наступил. Спасли, и это при таких-то травмах. Давайте, Александр Николаевич, за вас, — Шурыгин поднял недопитую стопку и чокнулся с Гордеевым. — Сопьёшься ты так, Дмитрий, — заметил Глеб. Сквозь пелену перед его глазами возник образ того стеснительного юноши, которого Катя привела в ночной клуб знакомиться с Алькой. Теперь это был другой человек. — Нет, я по чуть-чуть. А если не пить, то буду во сне ассистировать, — Шурыгин поставил пустую стопку на стол. Глеб вспомнил про свой кошмар и тоже выпил — вдруг поможет. Он и так был полуживой, но его сразу же развезло ещё больше. Слушая неспешный тихий разговор врачей, он словно растворился в поролоновых недрах кресла, ставшего теперь необыкновенно удобным и мягким. Лениво просматривая журнал звонков и сообщений, Глеб вспомнил, что давно не был на кладбище, что давно не писал Лере сообщений, что так и не спросил у Дениски, как тот сводил свою барышню на концерт блондинистого Крида… Привычная жизнь осталась далеко позади. В последние дни эту его жизнь составляли только операции и дежурства. И выяснения отношений. Он открыл Алькино сообщение. «Глебушка, держись. Молюсь за тебя». Подстёгиваемый вялым удовлетворением и столь же вялыми угрызениями совести, он выпил ещё половину стопки. И однако же, — молится, за него. За него никто никогда не молился. Бог, тот самый Бог, от которого он отказался, не оставлял его ни на минуту. «Молись», — написал он в ответ. Он сидел, расслабленно откинувшись на спинку кресла, сквозь полное отупление прокручивая внутренним взором Алькино сообщение, и потому не заметил, как Шурыгин ушёл. Знобило, и он открыл глаза — Гордеев курил у открытого настежь окна. Тоже мучительно захотелось курить. Он жадно вдыхал дым, воспалёнными глазами наблюдая за Гордеевым. Гордеев докурил, закрыл окно и сел напротив. — Ну, как ты? — спросил он устало. — Пациент выживет? — спросил Глеб. — Или операция состоялась, потому что протокол обязывает? — Понятия не имею. Я не всесилен, — Гордеев налил себе коньяка. Было очевидно, что этот зажатый в тиски хронической усталости человек не собирается ехать домой. — Александр Николаич, а вы боитесь смерти? Глеб сам не знал, почему он это спросил. Быть может, потому что в последние дни слишком часто думал о смерти. — Смерти? — расслабленный усталостью и алкоголем, Гордеев потянулся за кружкой, но не сумел достать её. — Я налью, — Глеб встал и налил Гордееву кофе. Заглянул в холодильник и нашёл внутри тарелку с бутербродами. Машинально отметил: Алькиных рук дело. — Берите. — Я не боюсь смерти, — сказал Гордеев, когда Глеб закончил свои хождения по кабинету. — Отделение высокой летальности, тебе ли не знать, — Гордеев отпил кофе, поморщился и потянулся за сахаром. — Боюсь только долгих мучительных смертей. Как та… ты помнишь, — Гордеев усиленно зазвенел ложкой, размешивая сахар в стакане. — Я помню, — Глеб подавил судорогу. — И всё? Это всё, чего вы боитесь? — Не всё, Глеб, далеко не всё, — Гордеев надкусил бутерброд и доверительно подался вперёд. — Ты не поверишь… Я много чего боюсь. Боюсь заразиться и заразить других. Вич, гепатит… Мы же с кровью работаем и не всегда в перчатках. Сам, ладно, хрен с ним. А вот другие, — Гордеев, задумался, вероятно, о Лере. — Боюсь выгорания. Боюсь беседовать с родственниками безнадёжных. А самое страшное, знаешь, что?.. Самое страшное глухой материнский вой у постели сына, — Гордеев сжал огромный кулак перед носом Глеба. – Душит, — он сжал кулак ещё сильнее, и все лицо его при этом до невозможного исказилось. — Стоит в ушах, наверное, с неделю. Сердце не проверял, принципиально, но знаю, что всё в рубцах. Глеб молчал. Он почти преклонялся перед этим сильным человеком в данную минуту. Хотелось рассказать о своём открытии в операционной, о присутствии Бога, о самом Гордееве. Но он не смог бы подобрать нужных слов. — По домам? — спросил Глеб, наконец, заглядывая в телефон, чтобы узнать время. — Спешите к моей жене, доктор Лобов? Что, постель стынет? — Гордеев издевательски улыбнулся. — Смотрите, будете на работе пропадать, она и от вас сбежит. А ребёночек часом не вашей породы будет? Глеб онемел. За эти немые секунды он вмиг протрезвел, накрыло бешенство. Он приподнялся: — Ты что, Гордеев?!! Ты про жену свою говоришь! Гордеев не шелохнулся. Он никого не боялся. — Какую жену? Где она? — он обвёл глазами кабинет. — Лера? Лера! Ау! Нет Леры. Лера у братишки, — издевательски рассмеялся Гордеев. — У них высокие, и очень — очень! — близкие отношения. Глеб не помнил, как это произошло и кто из них кинулся первым, но, когда он опомнился, они уже вцепились друг другу в глотки и что-то яростно говорили. Схватка длилась недолго, пока Глеб не почувствовал, что задыхается от железных пальцев Гордеева. Кажется, Гордеев заметил это и, разжав пальцы, швырнул его от себя так, что Глеб отлетел на другой конец кабинета, ударившись спиной о батарею. Они были в разных весовых категориях, тягаться с Гордеевым было бессмысленно. Откашливаясь и отплёвываясь, Глеб судорожно дышал, размазывая кровь из носа. В глазах было темно. — Возьми, — Гордеев, вероятно, протянул ему что-то, чем можно было стереть кровь с лица, и Глеб, поднявши руку, наощупь взял салфетку. Выплеснув всю ненависть, он больше не испытывал к Гордееву неприязни. Гордеев был всего лишь обманутым мужем. Наверное, он имел право бить. — Про Леру не надо так больше, — сказал Глеб, пытаясь остановить кровь. — А как надо? — устало отозвался Гордеев. – Как? Кажется, ты лучше знаешь, — он невесело усмехнулся. — Не знаю, — Глеб скомкал салфетку, насквозь пропитанную кровью. — Помириться вам надо, это знаю. — Помириться? Хорошее дело… Как в детстве. Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, — усмехнулся Гордеев. — А мы и не ссорились. Она просто ушла, без объяснений. К тебе. — Не ко мне, — Глеб поднял руку, и Гордеев вложил в неё сухую салфетку. — Она ушла от тебя, обижена. Но она любит. Гордеев усмехнулся и протянул руку. Глеб схватился и встал, ойкнув от боли в спине. — Давай начистоту. У вас с ней… — Да не было ничего, — Глеб перебил, ойкнул. — Кажется, мы говорили с вами об этом на даче. Но, если Лера не захочет вернуться к вам, я женюсь на ней. — Ты? — Гордеев расхохотался, потом резко оборвал смех. — А что, она замуж за тебя собралась? — он снова стал серьёзным. — Помириться вам надо, — Глеб не ответил. — Ребёнку без отца нельзя. — Я сам рос без отца, — Гордеев снова закурил. — И ничего, вырос. — Дураком вырос. Гениальным, причём. — Это как, Лобов? — А я и сам не знаю. Они тихо засмеялись. — Язык-то у тебя подвешен, — сказал Гордеев, — вижу. — А я другое вижу, — мучительно хотелось курить, и оттого Глеб пристально следил, не отрываясь, за сигаретой во рту Гордеева. — Вижу, как вы с мозгами человеческими на «ты», запросто, как чувствуете опухоль, как сливаетесь с ней. Дыхание ваше слышу. Вы орудие Бога, доктор Гордеев. — Не поверишь, никогда не знал про себя этого, — Гордеев усмехнулся. — И от кого узнал? От Лобова, — Гордеев грустно улыбнулся. — Орудие Бога, — повторил он, в задумчивой выразительности поднимая брови. — А что, красиво. — Да, избраны Богом, а такую простую задачку, как вернуть жену, решить не можете, — сказал Глеб. — Что, где-то прибыло, где-то убыло? — Наверное, — Гордеев бросил окурок в пепельницу, и Глеб, вдыхая остатки дыма, с сожалением следил, как постепенно тлел окурок. — Если бы моя жена сбежала к другому, я бы всю душу вытряс из этого придурка, — сказал Глеб. — Я бы узнал, где она, и заставил её вернуться. Гордеев усмехнулся. — Не могу. Она теперь не моя жена. Давай зачётку. Глеб приехал в родительский дом, бросился на диван в гостиной и провалился в сонную бездну. Однако он спал плохо. Ему снилось раскроенное лицо пострадавшего, трубки и пиканье приборов в операционной нейрохирургии.