Живой

Глеб спал тревожно и проснулся от щелчка входной двери. Судя по всему, Франсуа ушел в больницу. Или Алька ушла? Глеб сел. Часы показывали семь. Он обернулся на брата – тот мирно спал. Вновь всплыла в памяти вчерашняя сцена. Глеб с досадой подумал о том, что не видел, не замечал переживаний и напрасных надежд своего брата, которому он однажды решил стать опорой. Он снова поразился своей необязательности, непоследовательности и эгоизму. Ведь все это время он занимался только собой. И возможно, момент упущен – если Дениска все-таки подсел. Трудно было поверить в такое – его брат, Диня, такой трогательный и деликатный. Но сцена вчерашнего Денискиного бунта все еще стояла перед глазами – это все-таки был его брат. И он был не в себе. Глеб тихо выскользнул из комнаты - нужно было посмотреть, кто ушел – Алька или Франсуа. Он тихо подошел к двери комнаты Леры и приоткрыл и без того приоткрытую дверь – облегченно вздохнул. Алька была там и стояла спиной к двери. По ее неподвижной позе Глеб понял – она молилась. Он тихо прошел в комнату и встал рядом с Алькой, взял ее за руку, предупреждая ее метания от него. Алька вопросительно посмотрела на него, и он кивнул ей. Она снова повернулась к бумажным иконам и продолжила тихо молиться. Глеб не слышал – о чем, слышал только ее шепот, но и этого было достаточно, чтобы тоже в порыве единения начать молиться вместе с ней. Это было так удивительно – стоять рядом и молиться, чувствуя, что – об одном. Без слов понимая друг друга и обращаясь – об одном – к Богу, о Дениске. - Ты прости, я, кажется, вчера отрубился вместе с Диней, - сказал Глеб, хлопоча на кухне. – Ты прибралась в комнате, я заметил. Нашла что-нибудь? - Не нашла. Я думаю, тот раз был единственным, - сказала Алька. - Пока единственным, - уточнила она. - Да вот и боюсь, что - пока, - в задумчивости сказал Глеб. – Хотя все это его ненормальное буйство... Похоже на психоз. Может, нюхает? - он бросил дела и сел. - Глеб, - Алька перебежала к нему и обняла его за плечи, - не переживай так. Просто эмоции, трудный возраст. Но ты... Ты вчера напугал меня. Ты же мог замерзнуть, - она чмокнула его в макушку и села на свое место. - Что говорил тебе Дениска? - Мой брат вообразил, что Нина может стать его матерью, - сказал Глеб, разрывая салфетку на мелкие клочки. – С чего он это взял, не понятно. Нина никогда не давала повода надеяться на это. Говорит, что ненавидит нас всех. Ладно мать, но Лерку! Сестра же родная. Оказывается, он надеялся, что Лерка с Гордеевым заберут его. - Это логично, - сказала Алька. – Я бы тоже расстроилась, если бы моя сестра не забрала меня. И Александр Николаевич… Может, он против был? - Я не знаю, кто там был против, но я понял только одно: нам всем наплевать на мальчишку. Если бы я не ушел из дома тогда, Дине не было бы так хре… тошно. Я его никогда таким бешеным не видел. Всегда такой… - …чудесный он, твой братик, - поспешила вставить Алька. Ей очень хотелось похвалить Дениса. - Знаешь, я вспоминаю тех ребят… Когда я попала в интернат. Они там так изуродованы были, такие страшные люди. А Дениска, - Алька с улыбкой подняла глаза к потолку, - он такой… такой… - Какой? – невесело улыбнулся Глеб. - Нежный, – сказала Алька. – Да, нежный, - она улыбнулась Глебу. – И хрупкий. - Ты говоришь о нем, как о крошечном ребенке. - А ты думаешь, тринадцать – это много? Я помню себя в тринадцать лет – страх, растерянность, одиночество и озлобленность. Я тогда потеряла все. - Диня вряд ли... он же в семье у нас давно, - возразил Глеб. - Ну и что, - сказала Алька. – У него никого нет, и даже Леры теперь. Сам говорил, что с твоими у него никак. - Но у него есть я, - возразил Глеб. - Глебушка, ты только не обижайся, ладно? – она виновато посмотрела на Глеба. - Ладно, - хотелось ее поцеловать за эту ее виноватость. - Ты не обижайся, а я скажу. Не родной ты ему. - Аль, да причем здесь это… - Да притом, Глеб, притом. - Я люблю его. - Тебе легко любить его – у тебя есть мама, папа, которые любят тебя безусловно, всегда, любым. Ты в них уверен, стабилен, они твоя стена. И ты сам делаешь выбор – впускать тебе кого-то другого в твой мир или нет. А у Дениски нет никого. И есть ты - который может любить его или не любить, в зависимости от настроя. У Дини нет стены за спиной. Понимаешь? А ты не обязан его любить, по идее. И он знает это… Другое дело, если бы ты был родным братиком - тут кровь сама по себе создает обязательства. Как с Лерой. Поэтому он и злится на нее. Ведь в его представлении она как родная по крови должна была забрать его. Понимаешь? Должна! - Но ему было не так уж плохо в нашем доме, - возразил Глеб, одновременно обдумывая мысль про кровные узы. Это была новая для него мысль, неожиданная. Но Алька имела право так думать, у нее тоже никого не было. - У него нет уверенности и стабильности, пойми. А то, что он выбрал Нину… - Знаю, неудовлетворенность. - Он отчаянно искал любви. - Но я же любил его. - Но ты же не мать, Глебушка… Он держался и давил в себе, может, всю эту неуверенность, а потом сорвался. Это не наркотики, Глеб. Это одиночество. - И что делать? - Любить его, доказывать, что ты любишь его. Доказывать придется долго. Он же ни в ком не уверен. - Как ты? – спросил Глеб. Она сделала вид, что не услышала. - Знаешь, мне так хочется пожалеть его, обнять. Если б это был мой брат, я бы его затискала от любви. - Как он Мурзика? - Как Мурзика... А ведь Дениска оттого так и привязался к коту. Котик мягкий, теплый и на коленки лезет, ласкается… Ты никогда не думал об этом? Глеб не ответил, сидел, опустив голову. Было тяжело на душе – он упустил мальчишку. - Глебушка, - Алька снова бросилась к нему. – Не расстраивайся. Ведь еще можно многое сделать. Он же еще маленький. Нужно просто больше разговаривать с ним. И Лерочку вернуть как-то. Это его, родное. - Но как? Он обижен, да и у Лерки проблемы, не до него ей. - Но ты для чего? Ты же все-все про них понимаешь. Ты чуткий, добрый, ты сможешь, - Алька снова обняла его за плечи и в порыве жаления Леры и Дениски шептала ему на ухо. Ее шепот жег и будил в нем страсть, и это было так неуместно сейчас. Он, казалось, опьянел. - Что я должен делать? Я уже все сделал для Лерки, - каменея от волнения, сказал Глеб просто так. Что могла посоветовать ему Алька? Она же не знала ситуации Леры. - Просто разговаривать. Разговаривай с ней... Она же постоянно ищет тебя - ей нужно твое время, - прошептала Алька в самое ухо, не понимая, что сейчас просто сведет его с ума. В эту минуту она напоминала ему Нину… с Гордеевым. Наверное, насмотрелась этих сцен там, в нейрохирургии. Гордеев Альку ни во что не ставил и не прятался. Да и Нина хороша... - Ты помнишь, как мы впервые поговорили? – она отошла, и Глеб выдохнул. - Да, это были сплошные наезды. - Нет, ты просто вынуждал меня разговаривать. Когда говоришь, всегда легче. Вот видишь, как ты меня разговорил, рот не закрывается, - улыбнулась Алька. - Пусть не закрывается, - согласился Глеб. - Ты должен много говорить с ней, много-много. Знаешь, нам кажется, что мы должны спасти весь мир, но мир начинается с наших близких. Это наш крест. Как мы можем страдать за других, если не понесли крест за наших близких? Лера и Дениска - твоя семья. И у тебя мало времени. Лерочка станет мамой, и ей вообще будет не до Дениски. - Но я могу заменить ему Леру, - возразил Глеб. - Глебушка, - Алька с сожалением посмотрела на него и отрицательно покачала головой, - это все равно что поставить донорское сердце. Оно будет работать, но навсегда останется донорским. Ты можешь стать только его сводным братом, и все. А пока Лера будет жива, Диня будет страдать от ее невнимания. Это всегда будет мучить его. Понимаешь? - Понимаю, - вздохнул Глеб. – Думаешь, я должен посвятить свою жизнь им? - Думаю, да. И себе, конечно, оставить какую-то часть – заниматься кардиохирургией. Как я за тебя рада, Глеб! - А я не надорвусь? – Глеб вспомнил рассуждения Франсуа о чемоданах. - Ну у тебя же есть я, - сказала Алька. – Я помогу тебе, сделаю все, о чем попросишь. Могу писать для тебя, выполнять поручения… Просто чтобы у тебя было время на Леру и Дениску. - Ага, стать девочкой на побегушках, - иронично улыбнулся Глеб. – Убирать грязные носки в моем больничном шкафчике... Хорошую же роль ты себе определила в этой истории. - Я хочу быть полезной людям, - сказала Алька со смешной серьезностью в лице. - Алька, ты удивительный оптимист, - сказал он, - как же я тебя люблю! Она засмеялась – не поняла. - Все будет хорошо с Дениской, только не отпускай его сейчас! И не ругай его, ладно? Глеб зашел в комнату. Он весь горел. Он влюблялся в Альку все больше и больше. Хотелось поговорить с ней о Лере, о ее неразрешимых проблемах с Гордеевым, хотелось вывернуть себя наизнанку перед ней. Она был нерациональна, слишком эмоциональна в своей наивности, но в ней было столько любви к ним ко всем. Он в очередной раз думал о том, чтобы было бы, если бы она с самого начала была с ним. Может быть, он не наделал бы таких глупостей. А ведь она и была – с самого начала. Еще со школьных лет. Но он ее не видел – не способен был видеть. Потом три года института – и там не видел, хотя она, вот, живая, сидела рядом с ним, непозволительно близко. Не способен был. Четыре года рядом – и не видел. Вспомнились слова Франсуа про похожие уровни зрелости. Дорос, что ли?.. Глеб лег рядом с Дениской, стараясь не разбудить его, но тот тут же шевельнулся. - Как ты, Диня? – Глеб повернулся к нему, и мальчик перекатился к нему на руку. - Норм, - сказал брат и прижался к Глебу. - Ты это... не парься про то, как… вчера, - после некоторого молчания виновато сказал Денис. – Все нормально. Бывает, - сказал Глеб и поцеловал его в макушку. – Неожиданно, правда. Не знал, что держишь все в себе. - Этого больше не повторится, - сказал Дениска. - Чтобы этого больше не повторилось, ты можешь говорить со мной. Все проблемы от того, что люди не умеют просто нормально говорить. - Даже если ты занят? - Да. Просто конкретно говоришь мне, что у тебя проблемы. Ты знаешь, я всегда стараюсь понять тебя. - Знаю. - Ноут жалко. - Блин, че теперь делать? Предкам как сказать? – Денис приподнялся на локте. - В сервис отнесем. - И это, - Денис сел спиной к Глебу. – За мамку свою… прости. - Хватит уже извиняться, - Глеб сгреб мальчика в охапку и свалил его на диван. – У тебя сегодня зачетный полет, не забыл? - Точно, - спохватился Денис. – Жаль, что я не в форме, - тут же сник. - Вот сейчас умоешься, позавтракаешь и будешь в форме, - ободряюще сказал Глеб. – Вставай. Дениска слез с кровати и неуверенно пошел к двери. - Слышь, Глебчик, а эта твоя фиалка тоже слушала вчера… концерт? - Успокойся, она в моей ванной мылась. Там не слышно, - соврал Глеб, боясь только одного, как бы Алька не выдала себя жалостливыми взглядами. Но Алька оказалась сообразительной и весело поприветствовала Дениса. Только сейчас Глеб заметил, что Алька бледна. - Ты чего такая бледная сегодня? – спросил он, помогая Альке раскладывать завтрак, приготовленный для них Франсуа. - Ночь не спала. Не могла уснуть, - ответила Алька. Он отвез Альку в квартиру Нины – она не хотела оставаться в его доме одна и рвалась готовиться к экзаменам. Сам он отправился на вертолетку – нужно было помочь Денису. Сегодня его брат должен был блеснуть перед дамой своего сердца. Альку Глеб не взял и даже ничего не сказал ей про поездку – на вертолетке был Рыжов. Вечерние события с Денисом стерли переживания Глеба по поводу участия в жизни Альки Рыжова. Глеб ревновал, но затаился. Хотелось теперь пообщаться с Костей, чтобы понять… Он был в пути, когда провибрировал его телефон. Электронка. Одной рукой включил экран – точно, письмо. От Леры. Открыл его и улыбнулся – очерк о Париже. Все-таки написала. Все-таки Чехова. Он вдруг стал представлять ее журналистом, таким же как ее отец. Подумал про себя, что он не знает, каким был ее отец. Решил расспросить своего отца про Чехова, чтобы лучше понимать Леру. Пытаясь контролировать обзор дороги, Глеб пробежался по строкам Леркиного сочинения. Уловил едва заметную грусть. Париж не вызвал восторга в Лерке. Может, потому что сейчас зима, и Лерка ходит по серым унылым улицам города, пронизанным холодным влажным ветром. Другое дело, ночные клуб и пабы. Там весело, и пожалуй, слишком весело. Но Лерка туда не ходит, она не любит все это. И это замечательно, что не ходит. - Лерочка, куда пропадаешь все время? Почему не на связи? – он позвонил ей. – Ты написала. Я горжусь тобой. Ты истинная Чехова. - Нравится? – спросила Лера. - Не то слово, - искренне ответил Глеб. – Родная моя, - добавил он, представив ее, одинокую, в далеком чужом городе. Теперь можно было говорить откровенно. - Можно опубликовать? - спросил Глеб. - Можно, - равнодушно разрешила Лера. - Можно напрячь Дениску и создать группу вашей галереи где-нибудь в ВК или блог. Ты сможешь писать туда. Я думаю, у тебя все получится, потому что гены не пропьешь, Лер, - сказал Глеб. - Лер? – переспросил он. Даже сквозь расстояние он почувствовал, что она не слушает его. Кажется, писанина меньше всего занимала ее. А Глеб вдруг увлекся этой идеей о том, что Лерка могла бы пойти по стопам своего отца. Хотя это и было опасно – Лерка была такой же правдолюбкой, как ее отец. Глеб прекрасно помнил ту историю с подменой ампулы, когда Лерка вынуждала его сознаться в обмане. Но он не только не сознался, но еще же и подставил ее перед отцом. Глеб вздохнул. - Гордеев звонил? - спросил Глеб. - Звонил, - раздраженно ответила Лера. - А ты ему? Статью послала? - Ты думаешь, его интересует Париж? – отмахнулась Лера. - Почему нет? Вот весной махнете вместе, - с притворной беззаботностью сказал Глеб. – Весной вишня цветет, красиво. - Сакура, - поправила Лера. - Пофоткаетесь, романтика, - Глеб старался не замечать раздражения Леры. – В нашем захолустье такого не найдешь. Нет, правда, подумай об этом. Гордеев-то и не был нигде, кроме своей Москвы. Лера не ответила. - Как там оплот буржуазного комфорта? Еще не разбаловалась? - О чем ты, Глеб? - Да о твоем отеле от крутого араба. Ты смотри там, а то привыкнешь, тяжело будет возвращаться в наши захудалые стены. - Глеб… - Ты нормально питаешься? Смотри, ты эту буржуйскую дрянь не ешь, а то желудок сорвешь на чужбине-то. Чем там пробавляешься? - Луковый суп, консоме, потофе, цыпленок в вине, тимбаль, галантин, трюфели, фуа-гра, устрицы, - начала перечислять Лера. - Глеб, тебе это о чем-то говорит? – раздраженно спросила она. - А лягушки? Подают? Ты смотри, не вздумай глотать эту гадость. И устриц я бы не стал есть, - Глеб сжал руль. Что там происходит? Почему она такая нервная? Видно, невесело ей там. – Может, ты домой вернешься? – спросил он. – Гордеев может забрать тебя из Москвы. - Глеб, ты прекрасно знаешь, что мне тут еще быть несколько дней, - ответила Лера. - А мои умотали в Прагу, - сказал Глеб. - Я рада за них, - Глеб даже на расстоянии почувствовал, как Лера поджала губы. - Так что я теперь за Дениской слежу. - Как он? - Отдыхает от учебы. - Да уж, отдыхает... Он и не перетруждался, - кажется, Лера улыбнулась. Любит она брата, любит. - Как там огненная Милен поживает? Не встречались? – пошутил Глеб, желая продлить их разговор. - С чего это тебя интересует Милен? – иронично спросила Лера. - Так, - их разговор снова стал напряженным. – Ассоциации с Парижем, и со всем французским… - Не знала, что ты такой миленщик, - язвительно прозвучало в трубку, лерино. – Может, мне на фоне ее скромного домика сфотографироваться для тебя? - Не надо. Просто у меня Франция как-то ассоциируется с Милен, - сказал Глеб. - А у меня не с Милен. - С Джо Дассеном, я помню, - сказал Глеб. Он помнил. – Ладно, Глеб. Тут Даша пришла, - поспешно сказала Лера. - Погоди, откуда? Рано же еще, - удивился Глеб, понимая, что у них – рано, а в Париже – еще раньше, на целых два часа. - Все, пока, - Лера положила трубку. Глеб вздохнул. Кажется, Лера обиделась на весь мир. Сможет ли она когда-нибудь простить его? А Гордеева? Муж, все-таки… А Париж далеко… Скучая по Лере, оттого что испытывал чувство вины перед ней, он потянулся к бардачку и, порывшись, достал старый диск. - Pardonne-moi, - звучало в салоне голосом Милен Фармер – прости меня. Он знал, он переводил раньше, в прошлой жизни. - Je t'aime trop... Я слишком люблю тебя... Глеб на секунду закрыл глаза – не отпустило. - Qu'elle me broie... Как же она вымотала меня... Вымотала. И все же - жё тем тро, Лера. - D'autres «je t'aime», d'autres «toujours»... Другие «я люблю тебя», другие «навсегда»... - Дотр «жё тэм», дотр «тужур», - повторил Глеб. Другие… Он рассмеялся и выключил музыку. Париж мгновенно исчез, а вместе с ним и Лера. Бедная девушка… Алька поднималась по лестнице в родную хирургию. Она ехала в «Теплый домик» и сама вызвалась помочь Глебу – по пути отвезти передачку девушке с ножевым. Инна, кажется. Глеб уехал на вертолетку с Денисом. Они шептались, чтобы Алька не слышала, куда они едут. Но Алька знала от Кости – на вертолетку, катать девушку Дениски. Она прекрасно понимала, почему Глеб не хочет ей говорить – там был Костя. И сейчас она волновалась, как пройдет их встреча. Не наделал бы Глеб глупостей. За Костю она была спокойна – он всегда был рассудительным. И Глеб... Ездит туда-сюда, а на носу сессия. Что, если он не сдаст? Буду сдавать сам, надоело, что отец хлопочет каждый раз, сказал ей Глеб. Сказал, а сам не готовится. Вот поэтому Алька так и настаивала отвезти передачку, чтобы сэкономить время своего друга. А он уехал на вертолетку... А ну как не сдаст? Он, конечно, талантливый, Глеб, и умный, но все же - четвертый курс. - Ну, как ты? – на лестнице она встретила Гордеева. - Не отдыхается? - Здравствуйте, Александр Николаевич, - улыбнулась Алька. – Пришла навестить… - Ааа, - Гордееву было неинтересно. – Алевтина, пару бумаг сделаешь? – озабоченно спросил Гордеев. - Все равно ты здесь. А у тебя быстро получается, - Гордеев так блеснул глазами, забавно улыбнувшись, что Алька в очередной раз открыла рот, засмотревшись. Альке всегда нравилась эта его озорная улыбка. - Сделаешь одолжение? - переспросил Гордеев. - Конечно, Александр Николаевич, - спохватилась Алька. Она всегда готова была услужить Гордееву. Шевельнулось чувство вины перед Глебом, но она тут же подавила его. - В верхнем ящике, - сказал Гордеев и пошел вниз. Алька пробежала мимо их привычной хирургии наверх и столкнулась на лестнице лицом к лицу с Новиковым. - Рудик, привет! - от неожиданности она поприветствовала Новикова излишне горячо. Подкосились ноги, она густо покраснела. - А, Погодина. Ты че здесь делаешь? - машинально спросил Новиков. - А ты? – отчаянно преодолевая волнение, спросила Алька. - А я, Погодина, оперирую, - авторитетно ответил Новиков и победно посмотрел на Альку. – Глебу привет, - он посмотрел на Альку оценивающе, впервые внимательно, и пошел вниз. До кабинета Гордеева Алька шла на ватных ногах. Сердце бешено колотилось и никак не хотело успокаиваться. Он чужой, он чужой, он Машин, говорила себе Алька. Но все равно сейчас, сидя за столом у окна в кабинете Гордеева и уставившись на экран загружаемого компьютера, она вспоминала каждую деталь произошедшей встречи. И особенно – оценивающий взгляд Рудика. Он впервые посмотрел так… А она? Растрепанная. Алька подошла к настенному зеркалу, висящему над раковиной. Пригладила волосы. Хорошо, хоть накрашенная. Спасибо Кате. Алька подумала, и распустила волосы. Так будет лучше. Вдруг еще раз встретятся. Укоряя себя за разврат в отношении женатого человека, она снова села за стол и открыла ящик стола. Конечно же, Гордеев приготовил для нее выписки. Бедный Гордеев, у него столько работы. Почему заведующим не дают по секретарю для всей этой бумажной волокиты? И почему врач после тяжелого трудового дня должен в свое личное время оставаться, чтобы печатать эти бумаги? А у Гордеева помимо выписок еще куча других бумаг – он же завотделением. И операции у него – самые длинные, самые сложные. Порой дежурство закончилось, а он еще оперирует. Если Гордеев будет меньше уставать, он будет лучше оперировать, будет меньше кричать там, в абдоминальной, будет меньше сидеть здесь, уставившись в стену бессмысленным взглядом, мучительно обдумывая что-то. Ловко набирая текст, Алька вспомнила утренний разговор с Глебом. Если Алька будет помогать Гордееву, у него останется больше времени на Леру. Лере нужно много нежности. Она же сирота. Алька знала от Глеба, что Лера была нелюбима Аллой Евгеньевной. Но как быть с Викой, с ее обвинениями? И с просьбой Глеба бросить ходить в это отделение? Господи, как же сложно быть среди людей, взаимодействуя с ними. Когда живешь один, ни с кем не сближаясь, то и живешь сам по себе. А тут – нужно постоянно делать выбор. По настоянию Глеба и Вики нужно бросить работу с теми тяжелыми пациентами, и помощь Гордееву. А между тем – это как раз для нее, ведь больше она ни на что не годится. Что за врач с такими руками? Кто такому врачу будет доверять? Другое дело, что по сто раз на дню менять простыни, мыть, кормить, принести-унести, поговорить, подменить уставшую сотрудницу – она сможет. Сможет, несмотря на нежелание соприкасаться с чужой болью. Но ведь жизнь для того и дана, чтобы преодолевать себя, чтобы помогать другим людям. В каждом человеке живет Христос. И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, тот не потеряет награды… Она должна служить, и может это делать. Она может, но почему-то все против. Нет, полы мыть, как раньше она думала, она уже не хочет. Она может большее. И раз не будет семьи, то она все же будет помогать людям. Ради Бога. Стукнула дверь, вошел Гордеев. Он разговаривал по телефону, и из его разговора Алька, усиленно стуча по клавиатуре, поняла, что он недавно оперировал и скоро снова отправится на следующую операцию. Праздники прибавили работы нейрохирургам и травматологам. - Я сделаю, - сказала Алька, увидев, что Гордеев нажимает на кнопку электрического чайника. Он пил кофе, сидя в кресле спиной к ней. Уставший человек, похожий на ее отца. Она видела в другие дни - иногда он отворачивается, держится за сердце. За свое нежелезное сердце. И она видит, как он ни пытается скрыть это. Его жена уехала в Париж и не отвечает на телефонные звонки. А он, еще не известно, когда был дома в последний раз и нормально ел. Алька посмотрела на пакет, который она несла этой несчастной девушке Инне и который теперь стоял на полу рядом со столом. Она колебалась, вспоминая тяжелый взгляд Вики в новогоднюю ночь. - Вот, кушайте, Александр Николаевич, - она поставила перед Гордеевым контейнер с котлетами, картофельным пюре и хлеб. Положила одноразовую вилку. Сегодня утром она готовила это для той девушки. Ну ничего, в пакете есть еще салатик и сладости. – Кушайте. Гордеев удивленно посмотрел на нее. - Откуда? Несла кому-нибудь? - Не беспокойтесь, у меня еще полный пакет. Праздники же, - Алька подняла пакет и убедительно потрясла им в воздухе. - Благодарю, доктор Погодина. Давно не ел нормальной еды, - сказал Гордеев и устало принялся за еду. Алька тяжело вздохнула и принялась звучно стучать по клавишам – было невыносимо жаль этого человека, который сейчас исчезнет в операционной, быть может, до самой ночи. - Я все, - она взяла последний лист из принтера и положила в аккуратную стопку. – Я могу с больными побыть. Только переоденусь. - На сегодня твоя миссия закончена, - сказал Гордеев, отрываясь от своего занятия. – Сядь-ка, расскажи, как праздники отметила. Хоть какое-то разнообразие между операциями. - Хорошо отметила, - сказала Алька. – Скоро сессия, не до праздников уже. - Как твой товарищ? Тоже готовится? – безразлично спросил Гордеев, и Альку вдруг бросило в жар – Гордеев же не просто так спрашивает, ведь он знает что-то нехорошее про Глеба. Что-то учудили Глеб и Лера. А может, если бы знал наверняка, не спрашивал бы? Как же его успокоить? - Да, - сказала Алька. – Мы вместе готовимся к экзаменам, - она специально сказала «вместе», чтобы Гордеев успокоился. - Слушай, что между вами общего, понять не могу? – Гордеев поморщился. Алька поняла – Гордееву интересно, что нашла в Глебе Лера. И еще – Гордееву невыносим этот разговор, не его это – выяснять такие вещи. - Много чего, - нужно было успокоить Гордеева, показав, что Глеб все время проводит с ней, с Алькой, что было правдой. – Мы много разговариваем. Глеб разговорил меня, - Алька улыбнулась, это было правдой. – Он заботится обо мне. - Как? – устало спросил Гордеев. Хотелось прекратить этот разговор. И так было сказано достаточно. - Александр Николаевич, - умоляюще сказала Алька. – Глеб верующий. Он должен понять. Гордеев должен понять: верующий, значит, порядочный. - Верующий? Удивлен, - Гордеев поднял брови. – Ты, что ли, его так обработала? - Нет, он сам, он давно такой. Еще после того как вы спасли его. - Спас, - усмехнулся Гордеев. На свою голову, дочитала Алька с его лица. - Вы не думайте, он по закону живет, не так, как раньше, - тихо убеждала Алька Гордеева. - Что за закон? И почему я не знаю? – пошутил Гордеев. - По закону, - повторила Алька. – По закону любви к людям. Любовь – это жертва, понимаете? - Понимаю, я этим всю жизнь только и занимаюсь, - задумчиво сказал Гордеев. Она знала. Если бы это было прилично, она поцеловала бы его руки за то, что он спас Глеба, Дениску и их мать. Ангел их семьи. А он даже не знает об этом. - И чем он жертвует, твой друг? – Гордеев явно избегал произносить имя Глеба – ревновал, подозревал. Алька понимала Гордеева. - Давайте, я вам еще кофейку сделаю, - Алька вскочила и повернулась спиной к Гордееву. Оправдывать Глеба под внимательным взглядом Гордеева было неловко. – Понимаете, Глеб сейчас Дениской занят. У мальчишки переходный возраст, настроение меняется каждый день. И еще он дежурит, и звонит часто, спрашивает, как я. Заботится. Вот сейчас из общежития меня выгоняет, - Алька поставила кружку перед Гордеевым. – Говорит, общежитие - это проходной двор. - Куда пойти предлагает? – иронично спросил Гордеев. - К нему, - Алька опустила голову. – Но вы не думайте ничего, - спохватилась Алька. – Глеб... он строгих правил. Его мама хорошо воспитала. - Пойдешь? – усмехнулся Гордеев. - Конечно, нет, - ответила Алька. – А то болтать будут всякое. Но вы не думайте, он от чистого сердца. Просто боится… Проходимцев, говорит, много развелось. - Трясется, значит, за свое, - сказал себе под нос Гордеев, вспоминая их пьяный треп на куратовской даче. – И на чужое зарится. - Что? - не поняла Алька. - Нет, это я не тебе, - сказал Гордеев. - Так, говоришь, по закону любви к людям живет твой друг? – Гордеев откинулся на спинку кресла. - Порядочный он, - тихо сказала Алька. – Вы не думайте. Я же знаю, что вы с ним в конфликте. Но Глеб... он только притворяется. Он не такой, каким кажется. Он хороший, он из-за девочки переживал. Помните? - Помню, - усмехнулся Гордеев. - Он детей любит. И верующий, - добавила Алька. - Если бы вера страховала от ошибок, - сказал Гордеев с непривычной для постороннего слуха горечью. - Страхует. И будоражит совесть, Александр Николаевич, - убежденно ответила Алька. - То есть напаскудишь, а потом совестишься? Это вера? – Гордеев усмехнулся. - Вера дает опору в жизни. Покой. Прощение. Понимаете? - Все можно простить, говоришь? - Все, - убежденно сказала Алька. - И предательство? Алька поняла – Гордеев говорил об измене. Глеб и Лера… Господи, помилуй... - И его тоже. Если предал, то это беда человека. Если любишь, за него надо молиться, чтобы помочь ему. В этом как раз любовь, - Альке вдруг стало нехорошо. Казалось, она залезла туда, куда не следовало бы. Все-таки чужая семья. – Можно я пойду? – ее сердце бешено котилось. Гордеев не ответил. Алька напряженно разглядывала своего куратора, который опустив голову, методично размешивал в кофе несуществующий сахар. Гордеев буквально кричал сейчас о своей боли. Было неудобно перед Гордеевым – она была слишком откровенна, защищая Глеба и пытаясь избавить Гордеева от подозрений. Было нехорошо на душе. - А сахара нет, - сказала Алька. – У вас закончился. - Да? – Гордеев отхлебнул из кружки. Поморщился. - Но я сейчас посмотрю. У меня, кажется, есть, - Алька бросилась к своей сумке и, порывшись, извлекла из нее целых два пакетика с сахаром. Она никогда не оставляла пакетики с сахаром на столе «Кофейного домика» и клала их в сумку. Сама он не пила чай с сахаром, и Глеб тоже. Глеб посмеивался над ней, когда, собрав все пакетики, она засовывала их в сумку. Потом вдруг он перестал смеяться. И вот сейчас эти пакетики пригодились. - Вот, - Алька высыпала сахар в кружку. Нужно было уходить, но Гордеев не отпускал ее. Алька мучительно подыскивала тему. Не хотелось более продолжать их тяжелый разговор про измену. Алька слышала это слово и еще другое слово, более конкретное, из уст Куратова, который зашел тогда в кабинет, чтобы «перетереть» кое-что. Он многозначительно показал тогда взглядом Гордееву на нее, Альку, но Гордеев обернулся на Альку и махнул рукой. Потом он не отпустил ее выйти – горели сроки, работы было много, а времени мало. Да, они говорили про измену, сделав ее невольным слушателем. Потому что, как ни стучи по клавишам, все равно слышно, даже несмотря на шум компьютера. Альке не хотелось говорить про измены. - А вы верите? – внезапно спросила Алька. – Скоро Рождество. Удивительный праздник. Вы когда-нибудь были на ночной службе? Это чудо. Даже воздух другой в Рождественскую ночь... И тихо так на земле. Гордеев молчал. Алька не могла понять, принимает ли он ее слова? Ей казалось, что через принятие чуда рождения Христа возможно примирение всех. - Дениска был бы рад, если бы вы его позвали с собой. Он из-под палки ходит в храм. Его Глеб заставляет, но с вами Дениска пошел бы на ночную. Вы же спасли его, вы его ангел-хранитель, - Алька уже ругала себя за болтливость. Гордеев рассмеялся. - Что, трудно, говоришь, парню? – он снова стал серьезным. - Ему сейчас нужны близкие люди, - сказала Алька. – А вас он любит. - С чего бы это? – спросил Гордеев. - А когда вы… переживали, Дениска за вами ухаживал, жалел вас. Дениска правильно понял все – любовь начинается с близких, - сказала Алька. – Можно я все же пойду? - Иди, - равнодушно сказал Гордеев. – А за кормежку благодарствую, - он улыбнулся Альке. – Приноси еще, не откажусь, - сверкнул он глазами и снова забавно высунул кончик языка. Собрав контейнеры, Алька пулей вылетела из кабинета. Было неприятно – зачем она все это сказала? Это же не ее дело? Не ее? Не надо было лезть в те отношения? Да, жить во взаимодействии с людьми непросто. Куда как проще залезть в свою раковину и сидеть в ней, зато всегда будешь в мире с собой. Расстроенная, она доехала до Нининой квартиры, снова набрала еды, вернулась в больницу и передала пакет больной знакомой Глеба через медсестру, как и просил Глеб. Вышла из больницы – и передумала ехать в свой бывший "Домик". Побрела к храму и обещала себе, что больше рта не раскроет. ***** Студентка ушла, а Гордеев все сидел, задумавшись. Интересная молодежь пошла – один кадр интереснее другого. А Погодина-то не так наивна, кажется, мысли читает. Неплохо она его попыталась убедить – все по полочкам разложила и, главное, ведь почти убедила – Лобов чист. Значит, и Лерка тоже. Хотелось бы в это верить. Гордеев с шумом выдохнул воздух. Прощение, покой… Покой нам только снился... А так хочется покоя. Или хотя бы передышки. Гордеев пересел за стол. Он написал заявление об увольнении по собственному желанию – он принял решение заниматься только нейрохирургией. «Любовь – это жертва, понимаете?» - даже юная Погодина это понимала. Впрочем, он давно это уже решил, еще после ночного разговора с Леркой. Он отнес заявление секретарю Лобова и вернулся в кабинет. Сразу стало легче. Гордеев набрал Лерин номер – после скупого вчерашнего разговора она снова не ответила. Это был уже десятый звонок за сегодня, наверное. Где ж тебя носит, родная ты моя... «Лерка, хватит прятаться. Люблю. Муж». Гордеев улыбнулся – он никогда не писал любовных смс. Он вдруг затосковал по Лере. Близилось Рождество. «Даже воздух другой в рождественскую ночь. И тихо так на земле» - Погодина сказала это с таким волнением, а он и забыл, что он - живет. Ему что луна, что земля, все равно - одна больница. Он выдохся. Устал. И он еще не отошел после недавней потери, подорвавшей его веру в себя. «А вы верите?» - его вообще когда-нибудь об этом спрашивали? Вот хотя бы Куратов... Гордеев закрыл глаза. Странный разговор получился. Они что, с Лобовым так и разговаривают? А Лобов не дурак. Совсем не дурак Лобов, рассмотрел-таки бриллиант, стервец. Скорей бы уж женился, да только такую жалко за Лобова отдавать. - Александр Николаич! На операцию! - ворвался в тишину кабинета голос медсестры. - Маврина, вы до сих пор еще не уволились? – спросил он, не открывая глаз. - А почему я должна уволиться? – настороженно спросила медсестра. - Сколько раз я просил вас стучаться, Маврина? – Гордеев нехотя открыл глаза. – Скажите, что сейчас буду. Гордеев встал и усталой походкой пошел к двери. Из кабинета вышел совсем другой человек – он энергично шел по коридору, спокойный и уверенный. Как всегда. ***** - Приветствую, - Глеб приехал на вертолетную площадку первым и теперь подошел к Рыжову. - Здравствуй, - Костя пожал протянутую руку. - Как жизнь? – Глеб прислонился спиной к корпусу вертолета. - Вполне, - ответил Костя, глядя в сторону. - Как новый год отметил? – с безразличием спросил Глеб. - Приемлемо, - Рыжов, наконец, посмотрел на Глеба. – В ночном клубе. Тебя там видел, на вызове. Ухнуло сердце – понятно, кто рассказал Альке об Инне. Он и так понял это еще из их разговора, но теперь яснее ясного и вернее верного, что они встречались. - Часто к моей девушке заходишь? – напрямую спросил Глеб. - Не часто, но захожу, - Костя встал напротив. - В каком качестве, позволь спросить? - Глеб занервничал. - В качестве школьного друга, - спокойно ответил Костя. – Ревнуешь? – внезапно улыбнулся он. – И правильно, потому что я добью эту тему. Она сказала, вы встречаетесь, любовь у вас, до гробовой доски, - Костя приостановился, поймав удивленный взгляд Глеба. – Только почему она такая затравленная с тобой? Нет в ее глазах ни блеска, ни радости, только страх, - Костя пристально смотрел в глаза Глебу. - Так... Я что-то не понял, - Глеб прищурился, - это ты сейчас тоже в качестве друга спрашиваешь? - Глеб засунул руки в карманы. - В качестве друга, - ответил Рыжов. – И ничего более. Мне было конкретно сказано, я понимаю. Но мне не понятно, почему она боится тебя? Ты, помнится, в школьные годы деликатностью не отличался. В этом все дело? - А ты, помнится, в школьные годы был излишне нежен, и теперь твои изнеженные мозги бредят, - едко парировал Глеб, ошарашенный тем, что Алька могла такое сказать про них. - В последний раз… - Когда? - перебил Глеб. - На днях, - ответил Костя. - Ты был счастлив, я понял. Моя девушка пожалела тебя. Ей было скучно и она пошла прогуляться с тобой, пока я был в больнице. Ну надо же ей было чем-то заняться,- иронично сказал Глеб. - Я всегда знал, что ты никого не уважаешь, Глеб, и сейчас вижу, что не уважаешь свою девушку, говоря о ней пошлости. Только ты ошибся: она ездила в монастырь и заказала за тебя что-то там, - Костя развел руками и посмотрел на небо. - Я подвозил ее. Ты доволен? - Вполне, - Глеб отвернулся. Кружилась голова и снова щемило сердце. Он не понимал, зачем он затеял этот разговор и не видел смысла в его продолжении. - Но разговор не закончен. Объясни мне, по какому праву ты запрещаешь ей общаться с людьми? – Костя агрессивно уличал его в спину. - С тобой, ты хотел сказать, - с вызовом повернулся Глеб. - Хотя бы… Почему, получив твое сообщение, она чуть ли не в истерике срывается домой? Ты принуждаешь ее? Пользуешься тем, что она безропотная? - Нет, - ответил Глеб. – Но я узнаю, почему она так реагирует, когда с тобой. - Устроишь ей сцену ревности? – Костя усмехнулся. – Глеб, она должна светиться от счастья, а она сникшая. И меня это напрягает. - Еще бы, ведь ты сам рассчитывал на нее, а она тебя послала, - поддел Глеб. - Я просто волнуюсь за нее, - возразил Костя. - За нее есть кому волноваться, ты лишний, - парировал Глеб. – Я думаю, тебе стоит успокоить свое разыгравшееся воображение. - Значит так... если ты ее хоть пальцем тронешь, я вмешаюсь. Я понятно выразился? – Костя угрожающе подался вперед, глядя в глаза Глебу. - Понятно, - враждебно ответил Глеб, не шелохнувшись. – Только если ты еще хоть раз появишься рядом с ней, то окажешься в травме, и надолго. - Ничего другого я от тебя и не ожидал, - усмехнулся Костя. - Ты каким был, таким и остался. Все решаешь силой. Да? - Да, - коротко ответил Глеб и ушел в машину. Всегда держи удар, вспомнил он слова Франсуа. Глеб усмехнулся. Он думал, что нанесет удар Рыжову, но оказалось, что это ему самому пришлось защищаться. Он плохо держал удар. Он не знал, как реагировать и был растерян. Алька лгала - оказывается, она умела лгать. Неумело, конечно, лгала. Но все же… Это было открытием. Если она тайно встречалась с Рыжовым, зачем она лгала ему, что она девушка его, Глеба? Алька лгала. Рыжов был уверен и излишне рьяно заступался за Альку, считая Глеба садистом. Глеб был растерян, он весь горел. Его размышления прервал автомобильный гудок – Дениска привез на такси свою девушку. Из машины Глеб наблюдал, как по-приятельски поздоровались Денис и Костя. Рыжов держался невозмутимо, как будто не было только что тяжелого разговора. Он улыбался Дениске и что-то доброжелательно говорил знакомой по фотографиям высокой девочке в серой с блеском шапочке с распущенными, до пояса, светлыми волосами. Глеб вышел из машины и тоже подошел. - Знакомься, Лиза, это мой брат Глеб. Серьезный человек, доктор, - с гордостью представил Глеба Дениска. Девушка застеснялась и с улыбкой опустила глаза, но Глеб заметил, как она внимательно разглядывает его. Кажется, он ей понравился. Только этого еще не хватало – малолеток. Через какое-то время Глеб понял, что девочка рассматривает так же и Костю. Понятно, интересуется взрослыми парнями. Куда Дениске до них, маловат он для девочки-то. Ну да ладно, ведь главное – быть рядом, дарить радость, себя. Глеб вспомнил Альку и помрачнел. - Ну, как тебе? – спросил довольный Дениска, когда они отошли в сторону, наблюдая, как Костя что-то объяснял Лизе про вертолет. - Хороша, ой, хороша, - улыбнулся Глеб. - Ты это... смотри, сам не запади на нее, - озабоченно сказал Денис. - Обижаешь, брат, - засмеялся Глеб. – Это твоя девушка. Свято. Они ударили по рукам. Пока общались, Глеб стоял со всеми и старался выглядеть веселым, шутил, чтобы разрядить атмосферу некоторого напряжения, какое обычно бывает между людьми малознакомыми. Глеб рассказывал анекдоты и ловил на себе восхищенные взгляды девушки Лизы. После разговора с Костей, после пережитого открытия про Альку, которое он еще не успел осмыслить, его понесло, и он не закрывал рта. Костя шутить не умел, он всегда был серьезен. Потом девушку пригласили в салон, и Глеб с удивлением наблюдал, как гордый собой и одновременно смущенный его брат галантно подавал руку даме своего сердца. Взгрустнулось: вырос Дениска, женихается вот. - Глеб! – окликнул его Рыжов. – Садись, - он кивнул на вертолет. - Спасибо, друг, мне на земле комфортнее, - отказался Глеб и, сделав видеосъемку взлета, ушел в машину. Он снова принялся думать про Альку. Почему она обманывает? Не только его, Глеба, но ведь и Рыжова тоже. В чем смысл? Глеб силился понять и мог. Что он скажет ей? Что откроется ему после их разговора? Может, не стоит и заводить с ней этот разговор, потому что потом можно потерять ее? А что, он так всю жизнь и будет бегать от разговоров? Трус… Он не мог определиться и потому достал учебник Франсуа и принялся читать. Он должен стать кардиохирургом, и никакие обстоятельства не помешают ему. Он так решил. ...Он привез Альку в квартиру Нины – сегодня он дежурил. Он и хотел бы, но не мог оставить Альку в родительском доме, рядом с Франсуа. Нет, он доверял Франсуа, но Альке было бы неловко. Он понимал это. За эти полдня он, отвлекаясь от изучения болезней сердца, пережил все: разочарование, страх потери, раздражение, бешенство. Оказалось, он совсем не знал Альку. Он зашел в комнату. Алька сидела на диване с учебником. - Кажется, у нас снова проблемы с доверием? – Глеб тихо подсел к Альке и взял из ее рук учебник. – Поговорим? – спросил он осторожно, боясь как бы не испортить хотя бы то немногое, ценное, что было между ними. - О чем? – кажется, она испугалась. Поняла по тону. - Рыжов сказал, вы виделись на днях, - медленно, чтобы не сорваться, сказал Глеб, наблюдая, как Алька мгновенно съежилась и опустила голову. – Он считает, что ты боишься меня, затравлена. И еще – ты сказала, мы встречаемся? Алька покраснела, другого он и не ожидал. - Я, кстати, не против, - пытаясь сохранить равновесие, он улыбнулся. – Не переживай так, - он накрыл ладонью ее руки, начавшие свое, привычное, - просто объясни. Алька волновалась и готова была расплакаться. Она часто и тяжело задышала и встала. - Мне так стыдно, Глеб, так стыдно, - сказала она взволнованно. – Я лучше пойду домой. Прости. Она бросилась из комнаты, но Глеб не дал ей уйти. - Нет, сядь. Хватит бегать. Надо просто поговорить, - он усадил ее на диван. – Я пойму, - кажется, он уговаривал сам себя. - Ты не поймешь, - Алька опустила голову еще ниже. – Это так нехорошо, я так мучаюсь из-за своего поступка. А как нужно было поступить, не знаю. Она начала плакать. Было невыносимо жаль ее, и Глеб рывком прижал ее к себе. Он простил ее, сразу же. За Рыжова простил. - Успокойся, Аленька, я все пойму. Говори. Алька встала и отвернулась. - Иди сюда, - позвал Глеб. – Нужно учиться говорить прямо. Я знаю, тебе трудно, но это преодолимо, - он взял ее за руку, когда она вернулась на диван. - Помнишь тот день, когда мы ссорились из-за Кости? – сказала Алька, помолчав. - Ты сказал тогда, чтобы я не виделась с ним больше. Ты сказал, что можешь сделать с ним что-то. Что бешеным становишься... прости... и что не можешь быть на вторых ролях. Глеб! Мне так стыдно, но я подумала тогда, что ты можешь так же, как Емельянова… душить. Прости, что я так подумала. Прости, прости. - Говори, Аль, - Глеб прижал ее к себе. Наверное, так проще говорить, когда тебя обнимают. Логика ее поступка стала мгновенно понятна ему – он часто поступал не по правилам, пер напролом, и вот результат – ложь. - Но Костя хотел видеться со мной, и я просто не могла сказать ему, что из вас двоих я выбрала тебя, потому что… - Алька прижалась к Глебу, - потому что ты мог… понимаешь? - Что мог? Придушить? Неадекват? – уточнил Глеб, чтобы помочь ей закончить мысль. - Нет, не неадекват. Просто ты был так напряжен все те дни, и еще Емельянов… Понимаешь ли ты? Ну понятно, это то же самое что и неадекват, только корректно. Сути это не меняет. - Я понимаю. - Ну не могла я этого Косте сказать, тебя подводить не хотелось… И Костя... он тогда не отошел бы в сторону. Он спросил, встречаемся мы с тобой или нет. Я не знаю, с чего он это взял, - уж Глеб-то знал, с чего. Он же сам наврал об этом Косте. - Вот я и обманула, что мы с тобой… встречаемся. Это же было убедительно, - Алька снова заплакала. – Но я так мучаюсь от этого, мне так стыдно перед Костей, он так заботится обо мне... И ты заботишься, а я вас обманываю. Но я не знаю, как надо было поступить. Мне так удобно было жить одной, а сейчас в этом мире, с людьми, приходится принимать решения, но это так сложно, чтобы всем было хорошо. Я сделала это… Поверь, я не хотела тебя обманывать. - Но ты встречалась с ним? Во всей этой истории это было самое больное. - Костя звонил мне, регулярно, да... и приходил иногда, - Алька прижалась к груди Глеба. И Глеб с удовлетворением отметил, что его спокойствие передалось и ей. Но кто бы знал, чего ему стоило это спокойствие, когда он слушал, как Рыжов приходил к его девушке. - Что-то было? – кажется, его голос прозвучал холодно. - Что? – испугалась Алька. – Глебушка, да мы просто друзья, - горячо сказала Алька. - Если хочешь, я тебе расскажу, как мы в школе дружили, о чем говорили, как с уроков физкультуры убегали, - поспешно сказала она, потому что Глеб не ответил ей. - Мы же два инвалида тогда были. Я вообще двигаться не умела, а Костя мяч в корзину не мог забросить, и над ним смеялись. А физру нам сдвоенную ставили. Помнишь? Вот мы и убегали. Это же были такие приключения... Глеб, ты ничего даже не думай, - Алька прижалась к Глебу. Он обнял ее двумя руками. Моя, она моя, моя, стучало в висках. Не отдам. Господи, помоги. - Ты обманула, потому что я давил на тебя, - сказал Глеб. – Я был неправ, - ему далось это с трудом, но он действительно был неправ. Он был бы прав, если бы они официально встречались, но он сам врал ей. – Ты обманула, потому что ты не доверяла мне, а я тебе. Так? - Да. Ты простишь меня? - За что? – засмеялся Глеб. – За то, что мы с тобой, оказывается, пара? Я не против, мне даже приятно. - Глеб… -А вот с Рыжовым надо разобраться, - он снова стал серьезным. – Я не хочу, чтобы ты боялась меня. Но я не хочу, чтобы ты встречалась с ним. - Глеб, но ведь это мой школьный друг, - Алька оторвалась от него и села с прямой спиной. Закрылась, подумал Глеб. Он снова вернул ее к себе и обнял – нужен был контакт, иначе не получалось говорить по душам. Он чувствовал, что Алька права, и в этой ситуации он выступает самодуром, ведь он не имел права требовать чего-то. Официально они не были связаны обязательствами. Он вдруг подумал, что сейчас можно признаться ей в своих чувствах, но тут же струсил. - Неужели тебе так важно дружить с ним? – спросил Глеб. - Ведь школьные годы прошли, он изменился, ты изменилась, и у тебя есть я. Я хочу быть единственным в твоей жизни. Другом, конечно, - он вынужден был солгать в ответ на ее удивленный взгляд. - Если бы ты полюбила, я отошел бы в сторону, - он был противен сам себе, но не мог найти других объяснений своим требованиям устранить Рыжова из ее жизни. - Глебушка, - он с удовлетворением отметил это «Глебушка», есть контакт, - я понимаю тебя, но ведь я тоже чего-то хочу в этой жизни. Она была права – она имела право на желания. Она вообще могла сейчас встать и уйти, и слава Богу, что она сидела тут с ним и еще пыталась переубедить его. А тем не менее она пожертвовала своей дружбой ради него, Глеба. Любовь – это жертва, вспомнилось ее, недавнее. Любовь… - Почему из нас двоих ты выбрала меня? – спросил он. - Глеб, я знала тебя последние три года, мы же рядом сидели. И я все-все знала про тебя. Видела, как ты мучаешься из-за… - Леры, – подсказал Глеб. – Ты можешь произносить ее имя. - Я пожалела тебя. Тебе нужен был друг. Плохой из меня друг, но все-таки ты нуждался во мне. А Костя… В то время я уже отвыкла от него, да и все хорошо у него было… Ой, как я нехорошо поступила, Глебушка. - Я благодарен тебе, что ты… предпочла меня. Ты мой самый родной человек, Аля. Спасибо, что ты есть у меня. - И ты… Она снова прижалась к нему. Это было что-то нереальное. Достаточно было проявить к ней простое понимание, и она открылась, призналась и прижалась к нему. Доверие и понимание – это как раз то, чего не хватало им с Лерой. Он был почти счастлив. Кажется, он свернул с того пути, на котором он в порыве ревности все ломал и рушил. Любовь – это всегда жертва, вспомнилось снова ему. Но что делать с Рыжовым? Уступать ей не хотелось, хотя сердце подсказывало – надо. - А Костя очень важен для меня. У меня же ничего от прошлого не осталось. До интерната жизни нет. Я ее вычеркнула, забыла. - Селективная амнезия? - Что-то вроде того. Я, правда, многого не помню. А вот начиная с «Домика»… это уже другая жизнь пошла. И Костя был единственным человеком, первым из нормальных людей, с кем я начала общаться. Понимаешь? - Понимаю. Он знает про интернат? - Нет, ты что! – испугалась Алька. – Только ты знаешь. - Спасибо за доверие, - Глеб поцеловал ее в макушку. - Глеб, а как же теперь с Костей? Мне надо сказать ему. - Не надо, будем парой, - ответил Глеб. – Мне нравится быть твоим парнем. Это будет нашей тайной. - Но ведь это обман, - возразила Алька. – Костя не заслужил… - Это не обман. Это способ избежать осложнений. Я действительно бешеный и могу прибить, ты знаешь. Поэтому если этот тип начнет ухаживать за тобой, - Глеб опустил глаза на Альку, она покраснела, - я не знаю, как я отреагирую. Я тебя так просто не отдам, - он поймал странный Алькин взгляд. - А общаться с ним, общайся. Только давай по телефону, - он вынужден был согласиться. Альке была важна связь с прошлым. - Спасибо, Глебушка, - она вжалась в него. – Ты очень хороший. Знаешь, я надеюсь, что со временем мы могли бы дружить втроем, и даже вчетвером. - Здрасьте, а четвертый кто? – удивился Глеб. - Катя. Она занималась с Костей балетом. - Знаю, - сказал Глеб. – Только не будет этого. Я говорил, что на вторых ролях я не умею. Я один хочу заботиться о тебе. - Глебушка, ну почему ты так избегаешь людей? Я хочу, чтобы ты со всеми общался, чтобы все тебя любили, - Алька мечтательно закрыла глаза. - Главное, чтобы ты меня любила, - сказал он и поцеловал ее еще раз. - Спасибо тебе, Глеб. Камень с души снял. А так перед тобой было стыдно, и перед Костей, а теперь бегать и бояться не надо, - она вжималась в него. Маленькая, родная, она доверяла ему и не убегала от него в пустой квартире, как раньше. Это дорогого стоило. Глеб шумно выдохнул. Вот оно – терпение, принятие, мостик между людьми. И тогда – без обид, без недопонимания. Тогда – гармония, как сейчас, и – «Глебушка». Полное принятие и доверие. Одно целое. Слияние. Разве он не этого хотел? Конечно, все имеет свою цену. Ценой сегодняшнего слияния стала уступка, жертва – он вынужден был уступить, услышать ее. Это трудно, и он совсем не спокоен, но он научится уступать - ради нее, ради них. Спасибо, Господи, помог. Спасибо. Он вышел за дверь, и тут до него дошло с предельной абсолютной ясностью: жертва, прощение - все это он уже проходил, тогда, сразу после ранения. Только потом озлобился на мир и – забыл. Но это знакомо ему, и теперь, рядом с Алькой и с помощью Альки, он возвращался к самому себе. Глеб улыбнулся и побежал вниз по ступенькам. Отзвонившись родителям, домой и Нине, Глеб ехал на дежурство. Он все еще переживал разговор с Алькой и то удивительное открытие, что любая проблема может оказаться глухой стеной непонимания между людьми, а может и сблизить. У них сегодня получилось – сблизиться. Он поклялся себе больше не устраивать сцен ревности и бурных выяснений. Их будущая семья должна быть такой, как сегодня – тихой нежностью. Тихая нежность – емко. В этих словах все – тепло, близость, радость, понимание, прощение. Любовь. Аля… автор этой самой тихой нежности. Сама тихая нежность. Он улыбнулся – себе, ей, Богу. ***** Глеб ушел на дежурство, а Алька, подарив ему привычную уже тихую нежность и перекрестив его, легла на диван и закрыла глаза – от всего навалившегося на нее разом. От встречи с Новиковым, от того что, наконец, сбылась его мечта и он оперирует, от того что позволила себе лишнего с Гордеевым, от того что Глеб оказался таким понимающим и родным, и от того что Костя все равно обманут. ***** …Дежурство началось с огнестрела. Чистый криминал с несколькими жертвами. Двое убиты, один, с пробитым насквозь черепом, жив. Их желтый реанимобиль несется с недопустимой скоростью. Несется в областную, к Гордееву. Глеб уже не звонит, он знает – Гордеев на месте. А где же ему быть еще? И уверенность в том, что для этого совсем молодого еще парня будет сделано все, дорогого стоит. Это бесценно. Глеб помогает Косареву и думает о том, что Лерка так мало знает о Гордееве. Может, статью накатать? Безумная мысль, он никогда не писал статей. А с другой стороны – слабо? Он может разговаривать с Леркой на ее языке – она же Чехова. Пусть потом сидит и правит его корявые рассуждения. Будет многократно кроить текст, приводя его в порядок, а в мозг впечатается буквально – ее муж гениален и его надо беречь. Это ведь не пустые слова, они выстраданы и буквально написаны кровью. Душевные раны тоже кровавые. Он привычно набирает лекарство в шприц и уже знает, что надо написать о тех страшных днях, когда все они, такие разные, пережили надежду и разочарование, а потом мучительно ждали конца. Надо написать о том, как Гордеев скрывал и не показывал своего отчаяния, и лишь его шумное дыхание выдавало его. О том, как они напились. О том, как Гордеев маниакально работал потом, когда наступила развязка, беря на себя все самые сложные операции. Как хотел этим компенсировать боль утраты, преодолеть разочарование в себе. О том, что с ним тогда, в операционной, был Бог. Глеб все это видел, кожей чувствовал, а Лера – нет. Надо рассказать - но поймет ли Лера? А как не понять, если это все написано кровью и болью? А Лерка должна понять, она же - ОНА. Безумная мысль, безумная затея… И времени в обрез – можно вылететь пулей из института. Но ведь Лерка важнее? - Выгружаем, - и Глеб стремительно закатывает каталку в больницу. Так и есть – неизменная Тертель, Семечев, Гордеев. Выдох. Слава Богу! Снова бабушки. Глеб сегодня любит всех – особенно их морщинистые руки, сующие ему в карман сушки и дешевые карамельки в слипшихся от времени обертках. Последние деньки доживают эти бабушки, последние капельки любви людям отдают. Конфетки, чай с пряниками. Неспешные разговоры. Теперь их меньше, неспешных разговоров и пустых вызовов, потому что – в ночь, и страшно оставаться наедине с плохим самочувствием - теперь меньше. Слава Емельянову!.. А если серьезно… Если серьезно, то уж точно не ему, Глебу, судить этого Емельянова. Выпитый уксус. Третья степень отравления, химический ожог, поражение легких, желудка, кишечника. Страшные боли, спутанное сознание. Все возможные меры реанимации в пути. Много молитвы. Летальный исход. Еще один кусок с болью выдран из души. Но что ей станется, душе-то? Она ж необъятная. Инфаркты – несколько раз за ночь. Много людской боли. Порой невыносимо сложно смотреть в глаза родственникам. Привыкнуть к этому невозможно - но выбор сделан, и с этого пути уже не свернуть. Праздники продолжаются – нельзя людям столько отдыхать.