Живой

Он все-таки написал эту статью. Может быть, и не статью — он понятия не имел, как пишутся статьи. Просто написал то, что нужно было написать. Он вернулся домой с дежурства, убедился, что Франсуа уже ушел в больницу, заглянул к спящему Дениске, поднялся в свою комнату и сел писать. На эмоциях прошедшей ночи писалось легко и быстро. Глеб путал клавиши, меняя местами буквы, и не разделял слова пробелами — так много нужно было сказать, так много мыслей было, так много слов. Так много было прожитого за те страшные недели и — неозвученного. Слова, мысли лились потоком. Это было одновременно и мучительно и легко — вспоминать час за часом те дни. В деталях воспроизводить немногословные диалоги, вспоминать выражения лиц и… ее глаза. И комментировать крик Гордеева — вырывающийся наружу комок боли, превратно понимаемый окружающими как дурной характер избалованного хирурга. Все это было важно для Леры. Она должна была это прожить вместе с ними — с Глебом, с Алькой, с Шурыгиным. С Гордеевым. Так же тяжело и одновременно радостно было описывать те долгие бесконечные часы в операционной нейрохирургии, куда он, Глеб, попал не потому что Гордеев увидел в нем искру, а потому что он просто достал Гордеева и тот хотел его свалить, задавить, морально уничтожить, а вышло — приподнял, дал почувствовать атмосферу, в которой совершается нечто неземное, почти таинство – возвращение человека к жизни. Открыл новый смысл. Он даже не прочел написанного — ни к чему. Это теперь ЕЕ работа – прожить те дни вместе с ними. Он отправил текст по электронной почте со словами: «Лера, я тут накропал… Думаю, а не податься ли в журналисты? Твоя правка. И отзыв». Лера ответила ему почти сразу же: «Удивлена. Прочитаю». Сам удивлен, подумал Глеб и отправился вниз — в кухне гремел посудой Дениска. — Твой пиндос достал меня, — возмущенно встретил его Денис. — Кто, Франсуа? — невозмутимо спросил Глеб и взялся за чайник. — А кто же еще? — мальчик звучно хлопнул дверцей холодильника и забросил в рот кусок колбасы. — А ты, значит, косовский серб или того хуже смуглый латинос? — иронично поинтересовался Глеб. — Причем здесь это? — Денис настороженно повернулся к брату. — Притом. Пиндос, на их тарабарщине, жадный, идиот, засранец. К Франсуа это не имеет никакого отношения. Он не пиндос. — А кто же? — Он?.. Нн врач. Он на днях ребенка спас. Ребенку и дня не было, — голос Глеба потеплел. — Так чем тебе так не угодил Франсуа? — Да блин… кашу заставлял есть. Я ему че, маленький? А он, блин, стоит, огроменный такой, со своей кашей и говорит мне: надо правильно питаться, — Дениска смешно передразнил Франсуа. — Ну и как, удалось заставить? — усмехнулся Глеб. — Ага, щас же, — Денис победно выпрямился. — Я спать снова пошел. Озлобился, подумал Глеб. Замужество Нины что-то надломило в нем. — Ладно, травись своей колбасой, только с хлебом, — лениво разрешил Глеб. — Ну как, удалось рисануться перед Лизаветой-то? — перевел он разговор в более мирное русло. — Ага, — мальчик мгновенно расслабился, даже голос изменился. — Ты знаешь, она не ожидала, что я сам управлять буду. Костян, супермен, не подвел. Ты бы видел ее лицо, когда Костян меня пересадил за штурвал. — Да ладно, — улыбнулся Глеб. — Небось от страха за свою драгоценную жизнь готова была выпрыгнуть на землю, пока далеко не улетели. — Не, ты че! Она чуть не упала, только не от страха, от восхищения. Мы летим, она щебечет, значит, а я так солидно сижу, на пафосе, не поворачиваюсь. Ну, типа настоящий мужчина. — Ты и есть настоящий. Не типа, — сказал Глеб, забрасывая таблетки в рот. Он старательно лечил свои руки. Боялся рецидива. — Думаешь? — довольно спросил Дениска. — Уверен, — Глеб поднял бокал с чаем, и они чокнулись. — Ну, потом я ее травиться повел, в "KFC", все как ты и говорил, Глебчик. Ну, выслушал, ясно, до фига восторга. Потом гуляли, я ее фоткал, вот, — закончил Денис. — Это ты поздно вчера пришел, выходит? — спросил Глеб. — Нет, в десять как штык был, чесслово! — отрапортовал мальчик. — Ты это... с Франсуа не бодайся, ладно? — сказал Глеб, вставая из-за стола. Нужно было ехать за Алькой. — Можешь пригласить свою к нам, чаем угостишь. Там у мамы есть печеньки-шоколадочки. Разберешься, — Глеб указал на шкафчик. — Только до пяти. Потом я приеду. — О, клево, идет, — обрадовался Денис. — Только смотри, без сюрпризов, — строго сказал Глеб, многозначительно посмотрев на брата. — И комнату свою прибери. — Вот еще, а теть Маша на что? — ворчливо спросил Дениска. — Ну, носки-то хоть до бельевой корзины донеси. И рюкзак прочисть, оттуда какой-то собачатиной несет. — Так это… это Мурзик, как пить дать, — нашелся мальчик. — Мурзик! — расхохотался Глеб. — Теперь все на Мурзика валить можно, бессловесная тварь-то, — сказал он, выходя из кухни. — И пернатых покорми! — крикнул он из прихожей. — И Мурзика!.. И гвоздь на лестнице забей! — Ладно, надавал поручений, командир, тоже мне брат называется, — бурчал Денис. — Диня! — Ну что еще?! — Я тебя люблю! Тяжелый вздох. — И я тебя, Глебчик, — себе под нос. — Не слышу! — И я тебя люблю, Глебчик! Иди уже давай! Он бросил ноутбук на заднее сиденье автомобиля и сел за руль. Он устал после дежурства, но — уже привык. За праздники немного отоспался. Сейчас, после вчерашнего единения с Алькой, после трудного дежурства и написанной статьи о Гордееве, он ехал в состоянии умиротворения. Тем не менее он остановился у ближайшего магазина и купил себе энергетик. Предстоял насыщенный день — канун Рождества. Днем подготовка к экзаменам, Аля, Лиза, вечером служба, потом рождественская. Он никогда не был на рождественской, ночью. «Это чудо. Земля как будто замирает, так тихо», — вспомнил он Алькины слова, вливая в себя энергетик. Они обязательно пойдут вместе. Алька тоже ни разу не была. Все боялась, что ее в общагу не пустят ночью. Сквозь умиротворение прорвался звонок. — Приятель, это я, — на экране телефона возник Франсуа, продемонстрировав в широченной улыбке два ряда ослепительно белых зубов. — Ты уже отдохнул? — Отдохнул. Есть предложение? — встрепенулся Глеб. — Я так и думал. — Что, прямо сейчас? — У тебя полчаса. — Еду. Он позвонил Альке. Служба уже закончилась, и Алька была свободна. — Не получится сейчас учить вместе, — сказала Алька. — Меня Юля из нейрохирургического попросила подменить до пяти. У нее ребенок заболел, никто больше не может. — Аль, мы же говорили с тобой конкретно о данном отделении, — напомнил ей Глеб. — Ты где? Я тоже еду в больницу, заберу тебя. — Я уже у Нины Алексеевны, поднимаюсь по лестнице, — ответила Алька, и Глеб, разворачиваясь, услышал ее прерывистое дыхание. — Сейчас подъеду. Выходи вниз, — сказал он. — Что у тебя там? — Глеб указал на пакет, который Алька аккуратно укладывала на коленях. — Твоей девушке передачка, — ответила она. — Она не моя девушка, — Глеб упрямо сжал губы. — И я не просил сегодня, — сказал Глеб. — А я сама догадалась, — улыбнулась Алька. — Спасибо, а то мне, и правда, некогда будет, — смягчился Глеб. — Меня Франсуа опять на операцию позвал. — Глеб, — Алька повернулась к нему всем телом. — Это чудо как хорошо. Я буду молиться за тебя. Я хочу посмотреть на тебя. Глеб не ответил, улыбнулся в лобовое стекло. — Ты только смотри, сама к ней не ходи, — спохватился он. — Через медсестру передашь. Договорились? — Договорились. — И насчет отделения... Давай, чтобы сегодня в последний раз. Договорились? Алька промолчала. Глеб знал, видел — она не хочет его слушать. — А может, музыку включим, — каждый раз, уходя от ответа, она находила смешные предлоги не отвечать. То музыку включи, то чашки летающие… Глеб засмеялся, нажимая кнопку магнитолы. — Чего ты смеешься? — Алька тоже улыбнулась. Глеб расхохотался. — Не, это я так, о своем. Они ехали в центральную, в машине играла музыка. «Сегодня в белом танце кружимся, наверно, мы с тобой подружимся… Ее руки словно крылья, крылья одинокой птицы», — непривычно звучало в салоне. В последнее время он предпочитал тишину. Но сейчас ему нравилось слушать — это была та самая песня, под которую он впервые обнял Альку в ночном клубе, думая, что она безнадежно увлечена им… Крылья одинокой птицы — ну надо же, как споют. А в тему, однако, получилось-то. — Помнишь эту песню? — спросил он как можно более безразлично. — Помнишь, когда это было? — Помню, — сказала Алька. — Ты обнял меня. Это было… — она замолчала, вероятно, подбирая слова. — Как? — не выдержал он. — Тепло, — Алька старательно принялась разглядывать рисунок пакета. — Так может быть всегда, — сказал Глеб, глядя прямо перед собой. Алька не ответила, и боковым зрением он перехватил ее странный взгляд. Глеб видел — она смутилась своего «тепло», своей наивной откровенности. Или чистоты. Она ведь врать-то не умеет вертко, вот и скажет откровенно, а потом сама пугается. Но это — только с ним. С другими, кажется, у нее дар речи пропадает напрочь. И пусть. Она только его. Будущая жена. ................... Он бежал наверх и встретил Новикова. — Рудольф, ты ли это? — картинно развел руками. — Как видишь, я, — с самым серьезным выражением на лице Новиков поправил очки. Кажется, он стал еще серьезнее. — Ты что здесь? — А ты? Они ударились по рукам. — Как твоя микрохирургия? — спросил Глеб. — Профессор Новиков уже пристреливал сетчатку? — Непрофессионально выражаешься, Глеб, — заметил Новиков. — О, узнаю нашего профессора! — рассмеялся Глеб. — Согласен, я ваших энциклопедий не читал. Некогда мне, Рудольф. — А ты? Опять к Гордееву? — спросил Новиков, протирая очки, и голос его дрогнул. — Нет, у меня, Рудольф, дела поважнее! — сказал Глеб, взбегая по лестнице. А Новиков упертый, думал Глеб с каким-то тайным удовольствием, этот лбом стены прошибет, а хирургом станет. И не прав был старик Гордеев, ой, неправ... — Лобов Глеб Олегович, студент, — представился Глеб, войдя в ординаторскую кардиохирургии. — Петров Алексей Михайлович, кардиохирург, — пожал ему руку молодой врач. Алекс, как называл его на свой манер Франсуа. — Сколько тебе? — спросил Глеб, сразу переходя на «ты». Это было его отделение, он собирался остаться здесь надолго. Навсегда. — Двадцать семь, — ответил Алекс, приглашая Глеба присесть. — А ты чего из Томска в нашу глушь прикатил? Там же у вас специализированный центр, — Глеб сел. — Вот именно, что центр, — махнул рукой Петров. — На каждого пациента по одному хирургу. Самостоятельно оперировать — годам к тридцати допустят, а сложные случаи — лет с тридцати пяти, если повезет. Я столько ждать не собираюсь и в подмастерьях бегать не хочу. Я сам могу оперировать, — сердито сказал Алексей. — Вот, пригласили, я на год контракт подписал. Там видно будет. — Значит, за практикой сюда приехал, говоришь? — улыбнулся Глеб. — Это по-нашему, одобряю. А деньги? Не имеют значения? Тут глушь. — Нахрена деньги, если работать не дают? — возмутился Алекс. — Если только на штаны, истертые стулом, или на новый стул. Глеб засмеялся. — Ясно, еще одни идейный бессеребренник, — он вспомнил Гордеева. — А работа на износ, не то что в Томске, да? — Самое то, — энергично кивнул Алекс. — Хоть чему-то научишься. А шеф не твой отец? — Уже перенял словечки Франсуа? — засмеялся Глеб. — Быстро же ты. Мой отец. Только твой шеф — доктор Морель. — Морель строг, но опытен. Про него писали. Читал? — Нет еще, — ответил Глеб. — Почитай в интернете. Толковый врач. Он специализировался… — Знаю, гипоплазия… — Верно. Сложный порок. Ну что, пошли, Глеб Олегович, протезировать митральный клапан? — Петров хлопнул его по плечу. — Может, и я тебя чему-нибудь уже научу. Алька ходила из палаты в палату, с готовностью помогая больным и медсестрам и думая о своем. Только сейчас она поняла, что наконец отдохнула за эти новогодние каникулы. Сидеть с учебником, уютно устроившись в кресле, приятно. Это вовсе не работа. Предыдущие несколько месяцев ее жизнь казалась суматошной — Глеб не давал ей расслабиться ни на минуту. Она привыкла все делать одинаково, по режиму. Утром практика, обед — храм, после — институт. Вечером — кровать с книгой, до книги — «Домик». С появлением Глеба ее утренние подъемы оказались намного раньше, появились кафе в ранние часы, прогулки допоздна, потом ночные переписывание лекций, потому что она в прошедшем семестре пропустила какое-то невообразимое количество лекций. И теперь она находилась в постоянном моральном напряжении — в отличие от нее Глеб жил энергично и постоянно держал ее при себе, вовлекая в свою бурную жизнь. С той поры, которую она предпочитала больше не вспоминать, прошло несколько лет, но по-прежнему хотелось, и слишком часто, забраться подальше от всех и замереть. Глеб не давал ей этого сделать, постоянно присутствуя рядом. К сожалению, непрерывное общение тоже вызывало в ней напряжение. Хотелось залезть в свое убежище и наблюдать за жизнью оттуда, со стороны. И вот сейчас, энергично помогая медсестрам, Алька вдруг поняла, что она все-таки отдохнула за эти дни, сидя с учебниками. Даже самые тяжелые больные больше не пугали ее своим видом. Она меняла простыни, мыла больных, кормила… Все это было сейчас даже радостью. Сегодня не приходилось принуждать себя смотреть на больных, переживая их боль. Все будет хорошо, шептала она человеку в коме, вы поправитесь, Боженька вам поможет. Она гладила этого человека по руке, знала, что он почувствует, что не один. Если ты не один, легче выкарабкаться. Любовь может вытянуть даже самого безнадежного. Особенно жаль было тех, к кому перестали ходить родственники. По какой причине – кто знает. Может быть, надоело, а может быть — просто тяжело смотреть на боль тех, кто дорог. Людям свойственно избегать боли, Алька знала это по себе. — Алька, там тебя Гордеев зовет, — тихо заглянула в палату медсестра. Алька кивнула и торопливо продолжила работать. Конечно же, Гордеев приготовил ей бумаги. Он только что вышел из операционной, и вообще сегодня было не его дежурство, но он торчал в отделении, потому что оперировал. ...Алька усиленно стучала по клавишам, а Гордеев в задумчивости рассматривал снимок. — Александр Николаевич, планового готовить? — заглянул Шурыгин. — Готовь, — Гордеев оторвался от снимка. — Как раз думаю о нем. — Что там думать, Александр Николаевич, надо часть удалять, — ответил через порог Шурыгин. Гордеев вздохнул. — Риск, большой риск. И всю удалять еще больший риск, — Гордеев вздохнул. — Будем смотреть на месте, — он бросил снимок на стол. — Давай через полчасика. — Понял, — Шурыгин скрылся за дверью. — Ничего ты не понял, — задумчиво сказал себе под нос Гордеев и нажал кнопку чайника. — Пациент на грани операбельности, — произнес он тихо. Слушая шум закипающей воды, Гордеев смотрел в окно. Рождество, праздник, а в их отделении и не пахло праздником. Даже просвета не было — одна монотонная, одинаково изматывающая — и морально, и физически - работа. И этот стук клавиш… Кажется, его голова сейчас лопнет от напряжения. — Алевтина, позже напечатаешь. Через полчаса кабинет будет свободен. — Хорошо, — Алька встала. — А впрочем, — Гордеев повернулся к Альке, — давай хоть поговорим. А то все одно и то же. Одно и то же, — повторил он, вздохнув, и сел в кресло. — Я вам сейчас сделаю кофе, — сказала Алька. — Вы еще, наверное, домой не уходили со вчерашнего дня? — Надеюсь, что сегодня вырвусь. Вот сейчас быстренько прооперирую… — Боюсь, что быстренько не получится, — улыбнулась Алька, — голову починить. Мозг — это вам не мешок с булавками, запихал поглубже и готово. Гордеев расхохотался. — Это ты о чем? — Это мне сказка вспомнилась, «Волшебник Изумрудного города» называется. Может, читали в детстве? — Читал, читал. А давно это было, я уж и забыл, о чем там, — сказал Гордеев. — Ничего, будут свои дети, заново детство проживете, — успокоительно сказала Алька. — Вот кофе. Это тоже вам, — она положила перед Гордеевым еду. — Опять принесла? — слабо улыбнулся Гордеев. — Давай, не откажусь. — Хирургу нельзя быть голодным, — сказала Алька. — Он тогда нервным становится, а ему нельзя, у него холодное оружие как-никак. Прирежет от нервов. — Это скальпелем, что ли? — рассмеялся Гордеев. — Забавляешь ты меня, Алевтина. Ну-ка, сядь. Скажи, есть новости про Дениса? — Гордеев стал серьезным. Алька села в кресло напротив. — Переходный возраст... А если серьезно, то… Алька помолчала, сомневаясь, стоит ли рассказывать Гордееву. — А если серьезно… то Глеб нашел у него наркотики. — Брось! — не поверил Гордеев. — Что именно? — Капли глазные, рецептурные. Ему друг дал на хранение. — Что конкретно? — Сейчас, — Алька встала и дойдя до стола Гордеева, оторвала листок от клеевого блока. Она написала название капель. — Вот, — положила она листок перед Гордеевым и снова села напротив. Гордеев взял листок, прочитал название и смял бумагу. — Н-да, — произнес он озабоченно, и складка на его лбу стала как будто глубже. — Клянется, что один раз, — сказала Алька. — Глеб смотрел его руки украдкой, руки чистые. Но ведь вы понимаете… — Понимаю, — вздохнул Гордеев. — Не здорово... Родители знают? — Глеб решил не говорить. Олег Викторович накажет, если узнает, а Денис и так испортился. Мало ли что выкинет. А ему сейчас много любви надо, уж точно не ругани. Алька подумала, что лучше не говорить Гордееву про Нину. — Да уж, Олег Викторович это умеет, — проворчал Гордеев. — Что? — не поняла Алька. — Шашкой махать, — ядовито пояснил Гордеев. — Глеб Лере не будет говорить, — осторожно добавила Алька.— Ей нельзя сейчас волноваться. Гордеев подавил вздох. — Лере сейчас нужно тоже много любви, — сказала Алька. — Он сейчас беззащитная, как Дениска. Гордеев промолчал. — Все мы нуждаемся в любви, — поспешно добавила Алька в ответ на удивленный взгляд Гордеева. — Дениске внимание нужно, понимаете? Внимание. Его нельзя сейчас отпускать, нужно постоянно заинтересовывать, отвлекать от дурных мыслей, — поспешно сказала Алька, пряча руки за спиной. — Вот вчера он девушку свою катал на вертолете. Он же так и летает. — Да? А я и забыл, — задумчиво сказал Гордеев. — Он мне кто? Как называется по-родственному, не знаешь? Шурин? — Не знаю. Но племянник — это как-то роднее. — Племянник, — задумчиво повторил Гордеев. — Он интересный очень, Дениска, — Алька обрадовалась возможности поговорить о Дениске. Гордеев взрослый, умный, он похож на ее отца — он все поймет. — Деликатный такой, честный. Он ласковый. К Глебу жмется, ему внимания нужно больше, — Алька улыбнулась. — В каждом нашем шаге должна быть любовь. А скоро Рождество, — зачем-то мечтательно добавила она. — Рождество, — задумчиво повторил Гордеев, приветствуя кивком головы своего друга Куратова. — День добрый, — Куратов сел с ними. — Саня, отпусти это прелестное создание, перетереть надо кое-что. — Можно мне идти? — Алька вскочила с кресла, но Гордеев не ответил ей, думая о своем. — Александр Николаевич, можно мне идти? — снова спросила Алька. — Сань, - Куратов тронул Гордеева за руку. — Отпусти уже девушку. — Иди, позже зайдешь, — кивнул Гордеев Альке. Под доброжелательным, но излишне оценивающим внимательным взглядом гастроэнтеролога Алька быстро сгребла пустые контейнеры в пакет и боком вышла из кабинета. — Ну, че пристал к студентке? — спросил Куратов, когда за Алькой закрылась дверь. — А, забавляет она меня. Рассуждает уж больно… Гордеев задумался. — Как? — Заковыристо, — усмехнулся Гордеев, передразнивая Альку. — О любви к близким, о прощении, о сострадании. В один разговор все успевает напихать. Знаешь, что сказала? — Что? — В каждом нашем шаге должна быть любовь, — Гордеев навалился на стол, скрестив руки. — Ты не знаешь, сейчас вся молодежь такая? — невесело пошутил Гордеев. — Чудны крестьянские дети! — покачал головой Куратов. — Ну ты как, Саня, готов ехать сегодня на дачу? Шашлычки, салатики… А? — сказал он, аппетитно потирая руки. — Песни споем под гитару. Отметим Рождество в хорошей компании, в душевной атмосфере. — Ну кто бы сомневался, друг Куратов, — невесело улыбнулся Гордеев. — А то! — поддакнул гастроэнтеролог. — Да ты знаешь, Вадь, устал я… Тишины хочется и покоя, — Гордеев с шумом выпустил воздух из ноздрей. — Лерка? — сочувственно спросил Куратов. — Да не то чтобы Лерка, — задумчиво сказал Гордеев. — Пусто внутри. Достало все. — Не узнаю тебя, Саня, — посерьезнел Куратов. — Ну, — он встал, — надумаешь, звони. Он хлопнул друга по плечу и пошел к двери усталой походкой. ***** — Тотальная внутривенная анестезия выполнена, пациент готов. — С Богом! — Франсуа перекрестился. Вслед за ним перекрестились почти все находящиеся в операционной. — Протезируем митральный клапан, недостаточность. Алекс, вскрывай… Клапан кальцифицирован, и это однозначно подтвердится на ревизии. Пациенту сорок восемь лет, что говорит само за себя, — объясняет Франсуа, пока Петров занимается вскрытием грудины. — Сейчас Алекс обеспечивает трансстернальный доступ. Что это? — Три-четыре, — отвечает Глеб. — Понял, знаешь, в следующий раз сам будешь делать. Глеб поморщился, наблюдая распил грудины. Это-то как раз и пугало его в операционной Гордеева — все эти распилы, отломы и перфорации. — Бери ранорасширитель. — Не проблема, — Глеб берет ранорасширитель. — Развожу. Господи, помоги держать удар. — Ножницы. Вскрывай перикард, продольно… еще резани. Какой кайф… — Резанул. Держать? — Я сам. Прошивай края… Пока шьешь... Суть дефекта? — Недостаточность клапана? Так это… клапан деформирован, створки недостаточно смыкаются и кровь забрасывается обратно. Как итог, односторонний ток крови нарушается, сердце пашет в усиленном режиме, стенки сердечной мышцы утолщаются, перестают снабжаться кровью в достаточном количестве. Как исход — сердечная недостаточность. Зачет? — Зачет. Далее что? Вспоминай прошлую операцию. — Готовимся к выключению сердца из кровообращения. — Давай. Перфузиолог уже скучает. Что делаешь? — …Кисетные швы… на стенку правого предсердия… — И все? — Ушко еще. — И восходящую аорту, — добавляет Петров. — Незачет, Глеб, — говорит Франсуа. — Прошил?.. Краем глаза Глеб наблюдает, как перфузиолог подключает аппарат искусственного кровообращения. — Показатели? — спрашивает Франсуа в сторону. — На расчетной скорости, — отвечают Франсуа. — Алекс, вскрывай левое предсердие… параллельно межпредсердной борозде держи… — Знаю, док, — Петров недоволен излишней опекой. — Глеб, мы с каким клапаном работаем, напомни? — С митральным. — Чаще всего бывают проблемы именно с клапанами левой половины сердца. Почему? — Наверное, они подвержены нагрузке высоким артериальным давлением и ревматическому поражению. — Слово «наверное» не из нашего словаря. Учи теорию. — Ясно. — Смотри, операция выполняется в условиях фармакохолодовой кардиоплегии. Зачем? - Кровь охлаждается, потребность в кислороде снижается, скорость кровотока тоже. — Absolutely so. Сейчас гипотермия… — Пятнадцать градусов, — говорит кто-то сбоку. Франсуа поднимает голову куда-то вверх, вероятно, на камеру. В операционной ведется видеосъемка. — Ревизия, — он склоняется над пациентом, поправляет бинокль, осматривает. — Ревизия показала, — выпрямляется он и говорит чуть громче обычного, вероятно, опять же, на камеру, — митральный клапан деформирован, створки утолщены, спаяны в комиссурах, кальцинированы. Это будет несложно. Алекс, отсекай. Алексей встает на освобожденное место и начинает работу. — Данное вмешательство травматичное, — продолжает Франсуа, не забывая зорко следить за работой ассистента. — Клапан можно было бы поставить через минидоступ на бьющемся сердце, как минимум можно было поставить бесшовный клапан. Но я выбрал этот варварский способ, чтобы ты учился, Глеб. Тут надо соприкоснуться с сердцем, почувствовать его, иначе не выйдет из тебя толкового врача. — Везет тебе, Глеб Олегович, меня б кто так нянчил, — Петров закончил отсекать створки клапана вдоль фиброзного кольца. — Смотри, Алекс оставил бортик для фиксации протеза. Запомни это… Давай тракционные швы… Музыку включите, — говорит Франсуа в сторону. — Какую, Франсуа? — спрашивает его кто-то. — Ты какую любишь, Алекс? — Мне без разницы, — отвечает Петров. — А ты, Глеб? — Я? Рахманинова. — Удивлен… Давайте Рахманинова. Музыка в операционной? Непривычно, а вообще — успокаивает и дает думать. Даже инструмент просто держать, и то веселее. — Обрати внимание, клапан иссекают вместе с верхушками папиллярных мышц и хордами во избежание блокировки запирательного элемента протеза… Кстати, протез механический ставим. В чем его преимущество перед биопротезом? Глеб? — Служит дольше. — А недостаток? — Так антикоагулянты понадобятся, пожизненно. — Верно. Если у пациента проблемы со свертываемостью, то ставят биопротезы… Лучше держи, натягивай… — Кальций, — говорит Петров. — Аккуратно удаляю его с кольца... Вот так, — руки Франсуа аккуратно работают выкусывателем. — Шью кольцо… Прокладочки дайте. — Смотри, Глеб, сейчас будешь протез прошивать… Все, мы держим, ты шьешь… по манжете, ровнее. — Устанавливаю протез. Алекс, помогай. Пальцем утопи… Еще… Отлично. Вяжем... — Проверяю подвижность запирательного элемента протеза… Все проверяем. Алекс, Глеб… Протез установлен, работает надежно. Господи, спасибо... — Основная часть закончилась. Но работы еще много. Ушивание левого предсердия, разряд дефибриллятора — восстановление сердечной деятельности, конец искусственного кровообращения, удаление канюль. Так быстро? Кажется, только начали. — Грудину прошивает Алекс… отдельными лавсановыми лигатурами. Глеб, смотри, учись. Это я для тебя поясняю. — Дренажи в полость перикарда… Глеб, ты делаешь... Дренажи... Это его слабость... — Алекс, стягивай и ушивай рану… Пока Алекс шьет, скажи, Глеб, куда сейчас пациента? — Как куда? В палату интенсивной терапии, на аппарате искусственного дыхания, до стабилизации состояния. — Зачет. В другой раз приглашу тебя на реконструкцию аортального клапана. — Только не часто зовешь-то. Сам каждый день оперируешь. — На открытом сердце, да еще и на АИК, друг мой, не так уж много операций проводится сейчас, — кажется Франсуа улыбнулся под маской. — Есть более щадящие способы. Но там — не потрогаешь, не полюбишь. Так что в умеренном режиме научишься менять клапаны, делать комиссуротомии, шунтировать коронарную артерию… Будем учиться постепенно. Я не могу всех подряд резать, даже ради тебя. — Ну а посмотреть-то можно прийти, просто так? — Просто так? Пожалуйста. Завтра буду ставить зажим. И стентировать. Но это без крови, и без вскрытия. Извини, друг мой, но эту работу доверить тебе пока не могу. — Я понял. Стентировать через бедренную? — Да. Четырехмиллиметровый катетер… — … я бы попробовал. — By no means. Лучше учи теорию. По клапанам буду спрашивать. — Ну ты прям как старик Гордеев, — Глеб вспомнил, как Гордеев гонял его по теории всего трехгодичного курса. Развлекался, вместо музыки. — Все, закончил, — Петров выпрямился. — Слава Всевышнему! — поднял глаза к потолку Франсуа и перекрестился. Глеб поймал веселые переглядывания медсестер. Слава Богу! Господи, спасибо... За все спасибо в этой жизни! Глеб вышел из операционной, все такой же опьяневший от счастья, как в прошлый раз. Он тихо брел по коридору, переживая шестичасовую операцию от начала до конца, проживая ее снова этап за этапом. Господи, как же я благодарен Тебе за все, что есть в моей жизни. Он позвонил Нине. — Нинуля, ты уже все, отдала Лизу? — Отдала, Глебушка, отдала, — сказала Нина. — Слышала, ты на сердце оперируешь теперь? — Оперируешь — это громко сказано, — улыбнулся Глеб, — скорее, присутствую. Но я заболел. — Значит, нашел себя, — кажется, Нина улыбнулась. — Нашел, Нина. Ты не беспокойся, мы справимся с Лизаветкой. — Не сомневаюсь, Глеб. Вас там вон сколько помощников. — Я ее отец, не забыла? — Нет, Глебушка, не забыла, — Глеб явно почувствовал ее улыбку. — Ты там смотри, на Мальдивах, не расслабляйся. А то какого-нибудь паразита под кожей привезешь. — Фигушки, — рассмеялась Нина. — Кто-то забыл, что я врач. — Сама как?.. Довольна? — осторожно поинтересовался Глеб. — Довольна? Я счастлива, Глебушка, — засмеялась Нина. — Счастливо долететь, — Глеб тяжело сглотнул. — Как прилетишь, напиши. — Глебушка, теперь тебе не обязательно заботиться обо мне, — сказала Нина, помолчав. — Теперь обо мне заботится муж. — Не знаю, — тихо ответил Глеб и отключил телефон. Щемило в сердце. Он молился за Нину. ***** Они сидели и тихо разговаривали за кухонным столом. Вдали от них, в гостиной, играли дети – Дениска и Лиза. И два кота – серый, Мурзик, и почти белый, Пушок. Денис пытался дрессировать котят и уже извел на них немыслимое количество кусков копченой колбасы, но эти прохвосты никак не хотели дрессироваться. Лиза помогала Дениске, выполняя мелкие его поручения, — держала обруч, трубку, изображающую туннель, и веревки с привязанной к ним колбасой. Они прекрасно понимали друг друга. — Диня вроде снова отходит, — Глеб наблюдал за детьми из столовой. — Как думаешь? — Повеселел, — согласилась Алька. — Дети, они такие, отходчивые. — Я тут утром статью накропал. Лере уже показал, теперь тебе хочу показать... О Гордееве, — Глеб повернулся к Альке. — О Гордееве? — удивилась Алька. – У вас же с ним не складывается. — И не сложится никогда. Разные мы. Но это личное. Я о нем как о хирурге написал, - сказал Глеб. – Хотя, нет, - добавил он, подумав. – Скорее, о человеческом в хирурге. Прочитаешь? Там и о тебе есть. — Конечно, прочитаю. Не думала, что ты писать начнешь. Но… да, у тебя хорошо получается, убедительно, эмоционально. Ты вон как в наших «Открытиях» пишешь, — Алька снова улыбнулась ему. — В «Откровениях»? – он намеренно поправил ее. – Да уж, заносит порой. Они читали статью и обсуждали ее. И снова вспоминали те дни. Разговаривали ни о чем, о мелочах, о важном — о предстоящей свадьбе Рудаковского и Шостко, о свадьбе Нины, о родителях Глеба и даже о котах. — Я люблю котов, — сказала Алька. – Питерские коты — это новая идея города... Питерские коты и слоган «Потому что ты настоящий петербуржец». — Я не был там. Скатаемся как-нибудь? — Скатаемся. - Летом, после сессии. Если нас не вытурят. Алька вздохнула. — Что вздыхаешь? Боишься, сессию завалишь? – Глеб положил ладонь на ее руку. — Нет. Про город вспомнила. Сейчас вспомнила вид из окна своей комнаты. — И что же? — Канал Грибоедова. И лодочки туда-сюда снуют, целый день людей катают. Шумно и весело. Грустно вспоминать. — Ну, значит, не поедем. — Но ты хотел посмотреть… — Сдался мне этот Питер, если тебе в нем плохо будет. Перебьюсь. Мне твоя улыбка дороже всех Питеров. Я вообще нигде не был. — А я была. — Где? — В Турции была, в Греции, на Кипре была, в Италии, в Лондоне... и в Париже была. — И в Париже? – Глеб встрепенулся. — Да. Только я плохо помню, давно это было. В Париже только и помню, что «Диснейлэнд». — Нифига себе! Вот это ты путешественница. — Да. Лягушка, — нашлась Алька, и они засмеялись. — Я бы во Владимир съездила. — Чего там забыла? Тюрьму посмотреть хочешь? — Нет, там храмы, еще старинные, князьями построенные. — Ну, значит, определились на лето. Да? — Глеб, да это я так просто сказала. — Нет, это будет мой подарок, на окончание четвертого курса. Они помолчали. — Я Рудика видела в больнице. Он оперирует. Наконец-то его оценили. Не знаю, чего это Александр Николаевич к нему придирался. — Рада за него? — Рада, Глеб. — Новиков еще себя покажет. Ему просто никто не помогает, но он целеустремленный, и упертый. Станет он профессором, даже не сомневайся. — Да? Я рада, что ты в него веришь, — Алька обрадовалась, благодарно посмотрела на Глеба. Как же ей мало для счастья надо… Господи, отдай ее мне, доверь. Все для нее сделаю. Он ревновал, но немного. Новиков был ее прошлым, так же как и Лера — его прошлым. И от того что это прошлое закончилось, оно не стало менее значимым. Лера все так же была любима им. Но в прошлом. Пусть Алька любит своего Новикова, пусть. У каждого человека должны быть теплые воспоминания, а у Альки их так мало. Глеб взял Альку за руку. — Аль, давай будем вот так каждый день рассказывать друг другу о себе. Подводить итоги, так сказать, — Глеб пытался сблизиться. Она ожила, шла на контакт и больше не бегала от него. Привыкла. — Все-все? И даже о мыслях рассказывать? — И даже о мыслях… — Это сложно. Такие мысли порой посещают, что аж плачь… — Вместе плакать будем. Я давно не плакал. А знаешь, когда в последний раз? — В садике, наверное. — Бери ближе... Помнишь, когда я тебе все рассказал про себя? Вот тогда, когда домой вернулся, и мама обняла меня. Взрослый парень, а слезы текли, как у маленького. — Все мы в душе дети, — сказала Алька. — Но я бы даже не подумала про тебя. Ты такой напряженный был… Каждый раз открываю в тебе что-то новое, хорошее. — Это неудивительно, ты во всех видишь только хорошее. Вот интересно, а Степанюга тоже хороший человек? Алька помолчала. — Что? Трудно? — Глеб улыбнулся. — Есть такое. Но вообще-то, он хирург. И у него никто не умер. Люди живут и радуются жизни, и все благодаря Степанюге. И вообще, на фоне Семен Аркадича наш Гордеев, может быть, и не был бы так заметен своей искренностью и добротой, ведь все познается в сравнении. Глеб рассмеялся. — Вот умеешь ты на все найти аргументы… Они помолчали. — Гордеев, наверное, оперирует сейчас? Вот жизнь у человека… не жизнь это… — Ну что ты, Глеб, он же для того и живет, чтобы спасать людей. Я, знаешь… — Что? — Я бы, если бы это прилично было, я бы ему руки поцеловала за все, что он для вас сделал. Ведь он ангел-хранитель вашей семьи. Он маму твою спас, и Дениску. И тебя, — Глебу показалось, что Алька взглянула на него с нежностью. — Аль, твой порыв… — Это не порыв, Глеб… Вот он спас вас всех и живет скромно, не требуя наград. Понимаешь? Такой скромный человек… — Скромный, — Глеб усмехнулся, — это наш светило-то скромный? Да у него самомнения до самого твоего Питера хватит. — Только ты знаешь что, — добавил он, — ты не вздумай целовать его руки, а то люди неправильно поймут, — предупредил он, думая о Лере. — Это я знаю, что ты у меня такая благодарная и целомудренная, а другие поймут по-своему. Глеб ревновал. Он пытался взять себя в руки — ревность разрушала их гармонию. - Я смотрю, вам тут и без нас хорошо, - подошел к ним Дениска. - Глебчик, можно на твоем компе Лизке игруху показать? - Можно, - разрешил Глеб и пошел в гостиную вслед за братом. - Смотри, не доломай, как свой! - крикнул он вслед удаляющемуся мальчишке. Тот остановился и, вздохнув, показал Глебу кулак. - Понял. Молчу, - засмеялся Глеб и вышел в гостиную посмотреть, как Денис и Лиза с котами под мышкой скрылись в комнате Франсуа. …Они снова сидели одни, уже в гостиной, и тихо разговаривали. Это было потрясающе – делиться, рассказывать о себе и чтобы тебя слушали, слушали. И эти глаза, восторженно смотрящие на тебя… Это было невыносимо просто и хорошо, до того хорошо, что Глеб вдруг подумал, слушая Альку, что сейчас он близок к тому, чтобы признаться ей в своих чувствах. Они были одни, одни на всем свете и вокруг них было удивительно тихо и спокойно – безмятежно. Он наконец расслабился, за всю прошедшую жизнь расслабился от этого удивительного чувства единения. Он смотрел на ее губы, говорящие ему что-то ласковое, нежное, он не слушал - что, но знал – нежное, и выбирал момент, чтобы сказать ей все. Наполненное откровениями пространство резанул звонок его телефона. Глеб закрыл глаза. - Надо было отключить, будь он неладен. - Возьми. Вдруг что-то срочное, - Алька посмотрела на часы. - Не хочу, - сказал он капризно. – Сто процентов, Смертин облажался и меня вызванивает, чтобы слинять с дежурства. - Глеб! - Что? - спросил он лениво, развалясь на полу рядом с диваном. - Это Лера! – Алька протягивала ему телефон. - Лера? – Глеб мгновенно сел, выхватил телефон из Алькиных рук. – Лера! - Глеб, я потерялась, - ее голос дрожал. – Я давно уже хожу. И что-то выпила, мне плохо. Телефон сейчас разрядится. Я не знаю языка, и темно. Мне страшно. Казалось, мир обрушился на него со всей яростью, на какую он был способен. Качнулся пол, все поплыло. Лера… - Лера! - помертвевшими губами крикнул он, но голос его сорвался до хрипоты. – Лера, там что, совсем людей нет? - Глеб, ты слышишь? – голос ее дрожал и срывался в плач. - Я не знаю языка. Тут есть люди, но они страшные, с бородой, не французы, им весело... Мне страшно, Глеб, - Лера всхлипнула, - я где-то не в центре, темно и я ничего не вижу. Глеб, забери меня отсюда, - она тихо заплакала. – Мне плохо и страшно. Это было последнее, что он услышал, потому что потом ее телефон отключился. Разрядился, она предупреждала. Он дрожащими руками набирал ее снова и снова, пока Алька не отобрала у него телефон. - Глеб, это не поможет, - сказала она тихо. - Надо позвонить кому-нибудь. Надо в отель позвонить. Он лихорадочно заметался по дому, зачем-то набирая Гордеева. Он не мог поехать и забрать ее, у него не было визы, и загранпаспорта тоже не было. Гордеев не отвечал, он все еще был на операции. Он звонил отцу и матери. Но они тоже не отвечали – они отдыхали. Куратов тоже не ответил. Емельянов ничем не мог помочь – отдыхал на Мальдивах. Он дозвонился до Франсуа. «У меня нет шенгенской визы, извини», - сказал Франсуа. Ирина Петровна не знала номера телефона мужа этой непонятной Даши, а телефон самой Даши не отвечал. В этом огромном мире, казалось, не было никого, кто бы мог помочь Лере. Глеб бросил телефон, сел на лестницу, зажав голову руками, лихорадочно думая, что можно предпринять. - Глеб, - Алька села рядом. – Самолет только утром теперь. Понимаешь? Из Москвы можно вылететь только утром, я посмотрела. И бесполезно это – мы же не знаем, где Лера. Париж - большой город. - Я не знаю, что делать, не знаю, - он снова заметался по дому в поисках решения, бесконечно набирая Лерин номер. Внутри все стонало – в его голове рисовались картинки одна страшнее другой. И эти... Кто? Негры, арабы, кого там еще приютила эта гостеприимная страна? Как страшно. Где она… Ей плохо? Что она наглоталась? Он метался, не в силах разрезать расстояние, их разделяющее. Париж был далеко. Внутри все хрипело, трясло мелкой дрожью, мешающей думать. Свинцовое сердце билось тяжело и гулко. Он попытался взять себя в руки и сел на лестницу. - Глеб, - Алька обняла его крепко, с неожиданной силой. - Зачем я отпустил ее, беременную? – он поднял голову. – Зачем? Это я виноват... Он прижался к стене. - Глебушка, родной, все будет хорошо, - Алька гладила его по волосам. – Все будет хорошо. Ты сейчас попросишь у Боженьки, и Он защитит Леру. И у Николая Чудотворца попросишь, он всех путешествующих защищает. Он, знаешь, сколько чудес совершает? Видел, в храме икона есть Николая Чудотворца? Все увешана крестами. Это люди благодарят за чудо. Он много чудес делает и тебе поможет, - уговаривала она его. - И вот мы сейчас акафист Николаю прочитаем, только мне интернет нужен. Пресвятую Богородицу попросишь. Она мать, Она поможет. У тебя вот и образок есть на шее. Пойдем, Глебушка, помолимся. Нас там нет, но Боженька есть везде, пойдем, - он потянула его встать, но он не шелохнулся. - Я пойду, а ты приходи, - сказала Алька, оставив попытки поднять его. – Тут ничего не высидишь. Она хотела уйти, но из комнаты Глеба появился Денис. - Мы есть хотим! - крикнул он, отбиваясь от веселой Лизы. – Че с Глебчиком? – Дениска вдруг заметил состояние брата, сидящего спиной в неестественной напряженной позе, и мгновенно стал серьезным. - Денис, - Алька взбежала наверх и взяла его за плечи. – Идите в комнату и не выходите пока, - она вытесняла мальчика в комнату, а вместе с ним и Лизу. – Сидите пока здесь. - Да че такое?! – не понимал Денис. - Понимаешь, - Алька уже затолкала детей в комнату Глеба, - помолиться нам надо. Сильный душевный порыв у твоего брата. Дениска, ну пожалуйста, - она умоляюще заглянула в глаза мальчику. - Совсем свихнулись, - сказал мальчик. – А ничего, что я зверски голоден? Но я посижу, так уж и быть, - согласился он. - Ты Лизу займи, а я принесу вам сейчас, только не выходите, - Алька благодарно чмокнула Дениску в лоб, чем привела мальчишку в крайнее замешательство. Алька спустилась вниз, мимо сидящего неподвижно Глеба, и, набрав еды из холодильника, отнесла ее детям. В доме все стихло. Глеб сидел в тишине, переживая собственную беспомощность. Он ничего не мог. Если сейчас в эту минуту с Лерой что-то происходит… Наконец он очнулся и набрал отель – Лера еще не появлялась, ее телефон оставался вне доступа. Он обреченно встал и пошел к Альке. Он зашел в комнату и встал рядом – Алька молилась. Что она там читала с планшета Франсуа, он не слушал. Кажется, молилась Николаю Чудотворцу. Пусть. Глеб тоже начал молиться, своими словами. За Леру… Кажется, прошла целая вечность. Глеб иногда выходил, и звонил, звонил, но все безрезультатно. Каждый раз служащие отеля на труднопонимаемом английском отвечали, что Лера еще не пришла, а ее телефон молчал. Тогда он снова возвращался и становился рядом с Алькой напротив взявшейся непонятно откуда большой складной иконы Спасителя и Николая Чудотворца. - Глеб, - Алька отложила планшет и встала на колени, и он тоже опустился. Внутри все дрожало. Наверное, он все-таки молился, тогда, когда бежал на Лерин крик. Он вдруг подумал об этом почему-то именно сейчас и решил - молился. Ее звонок был таким же криком. Сейчас он также истово молился за Лерку, забыв обо всем и потеряв связь с реальностью… ****** Гордеев вернулся в кабинет. Многочасовая операция прошла успешно, он был доволен – сделал все, что возможно сделать в такой ситуации, когда пациент на грани операбельности. Никто в городе больше не взялся бы за такого пациента. Хотя о результате еще рано говорить - ночь могла преподнести любой сюрприз. Рождественский подарок… Гордеев покачал головой. Он заглянул в телефон и увидел один пропущенный - от Леры. Лера… Вспомнила, наконец, сбежавшая жена. Улыбнулся. Набирая ей, думал, как скажет, что соскучился, но услышал - "вне зоны доступа". Отключила… Гордеев посмотрел на телефон и сел в размышлениях - идти домой или остаться. Уйти? Свиридов в отделении. Если что, присмотрит за пациентом. Или остаться? Но зачем возвращаться в пустую квартиру? Там холодно. Раньше было вполне комфортно, привычно. Но тогда там не было Лерки… Нет, лучше уж здесь. Гордеев лег на диван и закрыл глаза. Он пытался уснуть, но сон не шел. Пролежав час, он встал, чтобы поработать над статьей, которую Ковалец ждала от него уже не один год. И наверное, не дождется никогда. Гордеев подошел к компьютерному столу и, неожиданно для себя, увидел большую икону. Она лежала - в деревянной раме, внутри золотая. Гордеев поднял открытку - «С Рождеством». Погодина… Чудны крестьянские дети, вспомнилось ему куратовское. Чудны… Гордеев сел за стол и поставил икону прямо на клавиатуру, прислонив ее к монитору компьютера. Он так и сидел, навалившись на стол всем телом, и смотрел на эту икону. Потом покурил, переоделся и вышел из кабинета. Не было и десяти, когда Гордеев подъехал к дому Лобовых. ***** - Глеб, Глеб, - Алька тормошила его. – Глеб! Лера! Лера? Что? Господи, помилуй... Он увидел протянутый ему телефон – Лера. Он поднес телефон к уху и услышал ее голос. - Все хорошо, Глеб. Я уже в отеле. - Лер, Лерочка, с тобой точно все в порядке? - кажется, он спросил это не один раз, не понимая, что она отвечала ему. - Да все в порядке, Глеб, зачем по сто раз спрашивать? - сказала Лера раздраженно. – Все хорошо. - Лер, пришли мне своё фото, сейчас, - ему нужно было убедиться, что Лерка не обманывает его. - Хорошо, - сказала Лера. – Пришлю. И спать лягу. Тишина – Лера отключилась. - Ну вот, видишь, - сказала Алька. - С ней все в порядке, - Глеб бросился на кровать и нервно рассмеялся. - А я что-то … перенервничал, - сказал он. – Выпить надо, - он сел. - Конечно, сейчас выпьешь, - сказала Алька. - Там, в баре, в гостиной, - сказал Глеб, рассматривая Лерину фотографию, пришедшую в ту же минуту, как он попросил. - Сейчас принесу, - Алька уложила его на кровать и вышла. Сразу же за дверями комнаты она наткнулась на Дениса. Мальчик покраснел. - Я не подслушивал, ты не думай, - смущенно сказал он. – Только мне Глеб нужен, срочно. - Денис, Глебу сейчас плохо, не надо к нему. - Так это... он же ржал щас, - Денис озадаченно взлохматил волосы. - Этот нервное, Дениска, - Алька взяла мальчика за руку и отвела подальше от комнаты. – У тебя срочно? - Гордеев позвонил, позвал гулять, сказал, Рождество, особенная ночь, а времени одиннадцатый час, - развел руками Денис. – Че Глеб, отпустит? - Отпустит, - сказала Алька. – Даже рад будет. А где Александр Николаевич? - У дома, в машине. - Дениска, одевайся, - заторопила его Алька. – Сходи с ним, поговори. Он хороший. - А не ввалит мне Глебчик? Поздно же. - Не ввалит, сегодня же рождественская ночь, Динечка! - Ну, тогда я… пошел? – Денис в нерешительности посмотрел на прихожую. - Иди, иди, - Алька подтолкнула его. Она смотрела, как мальчик обувается, и улыбалась. - Че так радуешься? – спросил Денис, подняв голову от своих ботинок. - Рождество наступает! – сказала Алька. - Ну ты даешь! – Денис покачал головой. - Малая одна, - строго сказал он, открывая дверь на улицу. – Смотри за ней. - Вот, - Алька сунула ему в руки кружку. – Выпей. Глеб, не глядя, жадно глотнул, но не ожидал, что будет горячо, и потому поперхнулся и вскочил, вручив кружку Альке. - И это называется - выпить?! - А что, съесть, что ли? Или сгрызть? – улыбнулась Алька. Глеб еще секунду смотрел на Альку и расхохотался. - Давай свой чай, - левой рукой он взял кружку из ее рук. – Как же я тебя люблю! Она не поняла – улыбнулась. Она думала – он дурачится. От нервов. Нервы, и правда, уже никакие. Придется все-таки сдаваться Филюрину и признавать, что он псих. - Я сейчас, - Алька исчезла и через минуту привела Лизу. - А Денис где? – Глеб жестом позвал Лизу. - А Денис… ты не поверишь. - Где? – он усадил девочку на колени и, пытаясь унять нервную дрожь, прижал к себе. - Александр Николаевич позвал его гулять. - Чего?! – он подумал, что ослышался. - Да, Глеб, - сказала Алька. – Приехал к вашему дому и забрал Дениску. Я от твоего имени разрешила. - Что это с нашим Гордеевым? – задумчиво сказал Глеб. – Какие светила наконец сошлись? - Я не знаю, - Алька улыбнулась. - Тебе поспать надо, тебя до сих пор трясет, - добавила она. - Успею поспать, мы же на ночную собирались, - ответил Глеб, с удовольствием подставляя свой нос хватким детским пальчикам. - Но тебя трясет. - Ааа, передоз адреналина… - Меня учили, как скинуть напряжение в руках. - Как? - Просто секунд пятнадцать сильно потрясти их. Мышечное напряжение уйдет. - Знаю. Так, может, ты меня потрясешь основательно, а? – Глеб оживился. - Нет, пусть Лиза, - застеснялась Алька. - Лиз, потряси меня, балбеса, - сказал Глеб и засмеялся, когда девочка, начала осторожно толкать его. - Глеб, мы режим нарушили, Нина Алексеевна будет недовольна. Давай Лизу укладывать. - Она не узнает, – сказал Глеб. – А мы молчать умеем, - он заговорщицки заглянул в глаза Лизе. – Сейчас уложим нашу девочку спать и пойдем. - Но мы не сможем уйти, Лизу не с кем будет оставить. И скоро одиннадцать, - Алька взяла девочку на руки. - Ты иди, укладывай мое солнышко, а я позвоню Франсуа. Он обещал прийти. У него завтра две операции. ***** - Франсуа, когда ты уже переедешь от Лобовых? – Вика лежала на груди своего друга. - Займусь этим в ближайшие дни, ma fleur de lys. Неудобно злоупотреблять гостеприимством таких замечательных людей. - А может, ко мне? – Вика приподняла голову и с надеждой посмотрела на Франсуа. - Виктория, не начинай этот разговор. Мы это обсуждали и решили…. - Это ты решил, - обиженно вздохнула Вика и снова легла на плечо Франсуа. - Не обижайся, - Франсуа поцеловал ее в щеку и ласково провел рукой по ее волосам. – Мне нужно время для таких кардинальных решений. - Странно слышать это от хирурга, - грустно заметила Виктория. - Радикальное вмешательство не всегда дает ожидаемый результат. - Будем заниматься лекарственной терапией? – задумчиво спросила Вика. - В данной ситуации предпочтительнее выжидательная тактика с умеренной лекарственной поддержкой, - согласился Франсуа. - Так, говоришь, с умеренной? – Вика подняла голову. – С такой? – она потянулась губами к Франсуа, и он ответил ей. - Восхитительное лекарство, - прошептал он. – Еще по таблеточке? - Давай уже весь блистер, - тихо засмеялась Вика и закрыла глаза, предвкушая то особенное, что обычно бывало между ними. Телефонный звонок. Как всегда - неуместный. И как всегда – от Лобова. - Старина, я уже еду, - Франсуа сел на кровати и начал одеваться. - Опять Лобов? – в ее голосе прозвучал упрек. - Виктория, мне все равно нужно было ехать. У меня завтра две операции, нужно выспаться, - сказал Франсуа, натягивая футболку. - А со мной? – Вика многообещающе улыбнулась. - Нет, с тобой это невозможно, ты слишком соблазнительна, а я еще не совсем стар, - Франсуа склонился к Вике и поцеловал ее. - Je t'aime. - Жэ тэм, - Вика подавила вздох. - И все-таки не понимаю, чего так срываться? - Обещал посидеть с ребенком Нины Старковой, - Франсуа уже оделся. - Ааа, - разочарованно произнесла Вика. – А как сказать «я скучаю по тебе»? - Tu me manques. - Тю мё манке, - Вика обняла Франсуа. – Когда уже мы, наконец, будем вместе? – шепнула ему на ухо. - Всему свое время, - Франсуа поцеловал ее в губы. - A bientot. - А бьенто, - Вика закрыла дверь и уныло побрела в комнату. Они уложили девочку спать - все так же вместе. Они пели, и Глеб качал Лизу. После перенесенного потрясения он наконец расслабился. Он качал Лизу, глядя на нее, и безудержная волна нежности накрыла его. Это было впервые – порыв нежности. Такой порыв. В таком количестве. С такой силой. Лиза уснула, а Глеб все еще качал ее, не желая класть на диван. - Аль, - Глеб завел машину. – Как думаешь, если мужчина слишком нежен, он… не мужчина? - Глеб, - Алька улыбнулась. - Вот Александр Невский был очень нежным и чувствительным человеком… - …но это не помешало ему в двадцать лет навалять шведам, хочешь сказать? - Да, только другими словами, - засмеялась Алька. – И он умел плакать, и на коленях стоял перед иконами. И при этом был самым мужественным человеком. Мужчина - это же не камень. - А что? - Кто. Нуууу… это образ и подобие Божие. Милосердие. Я так думаю. Образ и подобие Божие… Глеб вздохнул. Он подошли к собору, освещенному сегодня как-то особенно ярко. Было многолюдно, попасть внутрь было затруднительно, в проходе толпились люди. Служба уже началась. Было празднично, волнительно, хотелось чуда. И было немного обидно, что они толкутся тут, снаружи. Хотелось попасть внутрь, туда, откуда неслись голоса певчих, поющие о неземном. - Давай просочимся, - предложил Глеб, но Алька возражала. Ей было совестно перед людьми. После непродолжительного спора Глеб все же потащил Альку за собой, и они попали внутрь, по миллиметру продвигаясь все глубже и глубже. Пахло ладаном, пьянило и взывало к вечности. И это ощущение какого-то тихого восторга было несравнимо ни с чем. Восторг и ожидание чуда. Глеб смотрел на освещенный вертеп — это было сказочно, красиво и убедительно. Рождество Христово. Ночь рождения Спасителя. Глеб вдруг вспомнил, что так же волнительно в детстве, да что там в детстве, ещё совсем недавно, сжималось его сердце в ожидании новогодней ночи. Но теперь эти ожидания новогоднего чуда казались ему только пародией на ожидание настоящего чуда. Христос не дед мороз, Христос — Бог, Он над всеми, над всем. И его подарки не в красном мешке. Глеб улыбнулся. Его подарки — жертва, прощение, освобождение, очищение, любовь. Это не имеет цены, этого не видно, не потрогать, но оно — есть. Душа знает… Свечи… И тишина. Несмотря на огромное количество людей в храме — тишина. И только пение, и голос священника, и чтецов. Рождественский тропарь… Глеб вдруг зачем-то вспомнил пятидесятый псалом, покаянный. Он никогда не задумывался о том, почему он вышел из больницы со знанием именно этого псалма. А ведь он знал, прочел о нём всё. Пятидесятый — история блудного падения и покаяния. Давид позарился на замужнюю женщину. Теперь же Глеб думал о том — почему именно этот псалом? Покаяние после падения в ослеплении страстью… Он ещё сильнее прижал к себе Альку, стоящую в плотной толпе впереди него. Мучительно захотелось поцеловать её в висок — родная уже, родная. Но он оторвался от разглядывания её виска — пятидесятый не давал ему покоя. История блудного падения, такого же, как могло свершиться тогда, в машине, когда Алька была пьяна, и когда он много раз смотрел на неё со страстью… и сейчас, в храме. Вспомнилось Алькино целомудрие. Целомудрие, её бега от него, от себя… Из целомудрия рождается любовь… Любовь, Лобов. Он вдруг подумал, что нет в нём никакого целомудрия, а одна только страсть к Альке. Любви нет. Он ещё не совсем понял своего озарения, от которого гулко забилось сердце и снова затрясло. Но он знал – пятидесятый псалом не случаен. Покаянный. После блудной страсти, ведущей к падению. Тогда как Алька поднималась вверх, борясь со своими «желаниями», он надеялся на чёртову физиологию. Они отдалялись друг от друга. И не было в его страсти к ней никакой любви… Он ещё не совсем понимал своего озарения, но был потрясён им и теперь стоял, замерев и боясь прикоснуться к Альке. — Смотри, — Алька обернулась к нему. — Наши, — она кивнула ему вправо. — Где? — Глеб равнодушно кивнул. Не хотелось никаких «наших». «И поразил Господь дитя, которое родила жена Урии Давиду», — вспомнилось ему в связи с пятидесятым. А ведь он мечтал о детях… Поразил Господь. Физически? Нравственно? Да хоть как, всё одно — смерть… Нет, он не хотел этого. — Дениска и… Александр Николаевич, — услышал он сквозь размышления голос Альки. — Где? — он не понял. — Там, — Алька снова показала ему вправо, и Глеб вдруг увидел. Он не поверил своим глазам — Гордеев был здесь и стоял впереди них, правее, плечом к плечу с Дениской. С тем самым Дениской, который смеялся над ним, над Глебом, совсем ещё недавно. И это был тот самый Гордеев… Светило, кудесник, эскулап, от крика которого звенели стёкла в операционной. Тот самый Гордеев… Глеб не верил своим глазам. Некоторое время он наблюдал за Гордеевым, но, когда тот перекрестился, отвернулся — смотреть на Гордеева было всё равно что праздно глазеть на чужую жизнь, препарируя своими измышлениями — что, зачем, почему, для чего? Это было слишком личное — то, что Гордеев был здесь. — Ну как? — Алька повернулась к нему. Кажется, она была довольна. — Не ожидал, — сказал Глеб, боясь теперь смотреть на Альку. — Слава Богу, — прошептала Алька, и Глеб в очередной раз подумал, какая пропасть их разделяет. Была глубокая ночь, когда закончилась служба. Они вышли из храма и стояли теперь у машины. - Глеб, спасибо. - За что? - За эту возможность… побыть со всеми, ждать Рождества, и петь, и… тихо ждать. Это чудо. Даже воздух другой. Все замерло вокруг, природа тоже живая. Знаешь? - Давно знаю, - сказал Глеб. – Никогда не думал, что буду так счастлив и… озарен. - Озарен? Чем же? – улыбнулась Алька. - Пока еще не совсем понял, - Глеб взялся за ручку дверцы машины. – Это надо переварить. - Это так важно для тебя? Твое озарение, - спросила Алька. - Да. - Значит, это твой рождественский подарок? - Наверное. - И Лера… - Я понял. А ведь я даже не… - …поблагодарил, - закончили они вместе. И тихо засмеялись. - Что, голубчики, попались, - между ними возник Денис. – Я вас видел, - проговорил он возбужденно. – Стояли, все такие из себя. - Какие? – с улыбкой спросила Алька. - Серьёзные, правильные, - сказал мальчик. - Где Гордеев? – спросил Глеб. - Вот он, - Дениска показал на стоящего неподалеку Гордеева. Тот курил у своей машины, спиной к ним. - Надо подойти, - Алька вопросительно посмотрела на Глеба и, не дождавшись его одобрения, рванулась к Гордееву. Прямо рвётся к светиле, промелькнуло в сознании упрямое, ревнивое, но он тут же одёрнул себя. Было Рождество. Он не хотел подходить к Гордееву – не хотелось обнажать душу. Он не привык. В его душе могла хозяйничать только Алька. Быть рядом с Гордеевым именно сейчас, у храма, после всего пережитого, — это всё равно что делиться порывами своей души и понимать порывы чужой души. Не хотелось. Понимания не хотелось. Сближения не хотелось. Но Алька уже подбежала к Гордееву. Глеб нехотя подошёл. - Вечер добрый, - он протянул руку. - Добрый вечер, Глеб, - Гордеев ответил рукопожатием. – А точнее, ночь, - поправился он с привычной иронией в голосе. - Лера не звонила? – спросил он после секундного колебания. Глеб тяжело сглотнул и увидел Алькины огромные глаза. Он не знал, говорить или не говорить. - Звонила, - сказал он, наконец. - Я так и думал, - Гордеев затушил сигарету. – У неё телефон отключен. - С ней всё в порядке, - сказал Глеб, не глядя на Гордеева. – Она потерялась, перенервничала, но потом нашлась. Она уже на связи. У вас не включены оповещения? Он снова встретился взглядом с Алькой. Она смотрела на него выжидательно. - Лера вам звонила, но вы не ответили, наверное, в операционной были, - добавил Глеб. - А мы ничем помочь не могли, только вот молились за неё, чтобы она поскорее нашлась, - добавила Алька. – И она нашлась, - с улыбкой закончила она. Глеб пылал – идиотская ситуация, все основания подозревать Леру и полное обнажение души, причём, и его тоже. Это её «мы»… Аля… наивная простота... - Благодарю, - сказал Гордеев Альке, мельком взглянув на Глеба. - Я Дениску заберу домой, - Глебу хотелось прекратить эти откровения. – Поздно уже. - Что ты, Глеб, я не устал совсем, - возразил Денис. – Мы с Александром Николаевичем… - Иди в машину, - оборвал Глеб. – Спокойной ночи, - он подал руку Гордееву и, развернувшись, пошёл к машине, подталкивая Дениса. Он усадил брата на сидение и обернулся – Алька всё ещё беседовала с Гордеевым. Ревнуя, Глеб ринулся обратно. - Дениска сегодня радостный после общения с вами, - услышал он Альку, подходя. – Приезжайте завтра за ним, ой, теперь уже сегодня. Или вы дежурите? - Я свободен, - ответил ей Гордеев и взглянул на подошедшего Глеба. - Спасибо за Дениса, - Глеб пытался найти то настоящее, искреннее, что могло бы сгладить напряжение. Впрочем, Гордееву, кажется, было всё равно. – Возьмите его завтра погулять. Пожалуйста, - добавил он через силу. …Они вернулись в родительский дом и ещё долго разговаривали в гостиной. Было удивительно хорошо откровенничать этой ночью. Борясь со своей страстью, Глеб не пошёл в комнату Альки и даже не напомнил ей о тихой нежности. Она сама поцеловала его в лоб и перекрестила, уходя к себе. - Динь, ты чего не спишь ещё? – Глеб заглянул в комнату брата. - Почти утро уже. - Да я сейчас, Глебчик, только дочитаю, - Денис, лёжа в постели, оторвался от экрана смартфона. - Что там изучаешь? – Глеб подсел к брату и погладил его по плечу. - Самолёты. Я вот думаю, Глебчик, может, в большую авиацию податься? Или вообще в ракетное. - Родине служить? - А чё? Плохо? - Нет, одобряю, - сказал Глеб. - С чего только такие решения? - Костя… В своё время не пошёл в военное, теперь жалеет. - Тебя подбивает? - Не, я сам. - Ладно, сам он, - Глеб погладил брата по голове. – Голова как, не болит? Ты это... если что, говори сразу. - Не болит, не волнуйся, - улыбнулся Денис. - Давай спать ложись, - Глеб поцеловал брата и тихо вышел. Господи, отдай ее мне. Я понял, что был неправ. Теперь я все понял. Я понял, что совсем не любил ее, не уважал в ней это стремление к чистоте, и постоянно подводил ее. Но я исправлюсь. Я заставлю себя. Наши отношения будут такими, как Ты установил. Доверь только ее мне, я смогу сделать ее счастливой… Господи, спасибо за Лерку, за то, что она жива… Помоги Дениске справиться с одиночеством и не натворить глупостей. Убереги его от наркоты. Я не могу, но Ты можешь…. Он молился, лежа в гостиной на диване, придавленный котами, которые при малейшем его движении с любовью впивались тонкими коготками в его ноги.