Живой

- Аллочка, - Олег Викторович отложил газету, когда жена поставила перед ним тарелку с завтраком, - а не подарить ли нашим детям дом? Вот, по нашей улице, давно уже дом продается. - Потому и продается давно, что цену задрали, а ведь тот дом намного хуже нашего, - заметила Алла, деловито расставляя тарелки со всевозможными закусками из Чехии. - И все-таки, как тебе такой расклад? И ты, Глеб, что молчишь? Дом не хочешь? – отец посмотрел на сына. - Так, Олег, - Алла решительно подала мужу плетеную тарелку с хлебом. – Ешь и не говори глупостей! Дети будут жить в нашем доме. Вот объясни мне, зачем Глебу куда-то уходить? У нас что, места нет? Какая в этом необходимость? – Алла решительно подала Денису тарелку с овощной нарезкой. – Денис, положи себе огурцов, а то совсем не ешь ничего, бледный вон какой. - Тише, Аллочка, ребенка разбудишь, - ласково сказал Олег Викторович и повернулся к сыну. – Ты, Глеб, не обращай внимания. Мама всю ночь не спала. Да оно и понятно – единственный сын женится, - Олег Викторович похлопал Глеба по плечу. - И все же я считаю, что молодой семье нужно жить отдельно, - вернулся к начатому разговору Олег Викторович. - Зачем? – Алла строго посмотрела на мужа. – Зачем? Мы им что, мешать будем? Не понимаю я тебя, Олег. - Да не в этом дело! – возразил Лобов-старший. – А ведь мы с тобой, Аллочка, начинали жить отдельно. У меня, помнится, квартира была. А вот привел бы я тебя к своим, по-другому бы заговорила. - Ладно, пап, - Глеб видел напряжение матери. – Мы останемся здесь. Если ты не против, разумеется. - Молодец, сынок, - похвалила его Алла. – Ты, Денис, будешь жить в комнате Глеба, а твою комнату и комнату Валерии мы объединим в одну, - Алла потрогала мальчика за плечо, но тот не отреагировал. - Опять ремонт? – нахмурился Олег Викторович. - Ремонт, - ответила Алла. – Месяца нам хватит до свадьбы. - Боюсь, мам, не хватит, - сказал Глеб, вытирая губы салфеткой. – Регистрация в это воскресенье, пятнадцатого. - Как?! – ахнула Алла. – И ты молчал?! Почему так быстро? А когда вы заявление подали? - Они восьмого в загс бегали, - вяло ковыряясь в тарелке, проронил Денис. - Но… - Олег Викторович что-то подсчитывал в уме. - Нас по особым обстоятельствам быстрее расписать обещали, - сказал Глеб. - Это по каким еще особым обстоятельствам? Она беременна?!! – Алла в изнеможении села на стул, безвольно сложив руки на коленях. – Только этого еще не хватало, - взгляд Аллы упал на приемного сына. - Денис! Хватит ковыряться в еде! Это некультурно! Ешь по-человечески! – раздраженно выговорила она мальчику. - Ну вот, Глебчик напортачил, а Денис виноват, - мальчик обиженно застучал вилкой. - Мам, успокойся, - скользнув по брату взглядом, ответил Глеб, - Аля не беременна. Это я уговорил. У меня там знакомая работает. - Что, так не терпелось? – задала Алла тот же вопрос, что и Лера. - Не терпелось, - засмеялся Глеб. - Да, тебе смешно, Глебушка, а осталось всего несколько дней. Когда все организовывать? – раздраженно спросила Алла. - Банкетный зал, приглашения, меню, свадебное платье… Ой, да столько всего! - в отчаянии проговорила Алла. - Ты об этом подумал? – Алла в возбуждении заходила по кухне. - Действительно, Глеб, - Олег Викторович укоряюще посмотрел на сына, - и сессия началась. Самое удачное время для свадьбы. - Не надо свадьбы и залов с приемами, - сказал Глеб. – Я не хочу. - Что, вот так, сбегаете, распишетесь и все? - Алла Евгеньевна остановилась и одарила сыном взглядом, полным сожаления. – Как жизнь начнете, так и пойдет. И женитьба это не рядовое событие! - Мам, я не хочу, чтобы все пялились. Не хочу на всеобщее обозрение, понимаете? – Глеб обвел взглядом сидящих за столом в надежде встретить понимание. - Обойдемся без приемов. - Ну да, ну да, потом и вспомнить будет нечего, - иронично заметила Алла. – И что ты предлагаешь? - Я предлагаю после загса дома посидеть. В узком семейном кругу, так сказать. - Кто? Ты да я, да Дениска с папой? – Алла иронизировала. - Нет, ну почему же, - Глеб снова уперся руками в стол, качаясь на стуле. - Франсуа с девушкой, Иван Николаевич со «Скорой». У Алевтинки четверо друзей... Нина Алексеева. - Нина Алексеевна, - пробурчала Алла. - Ковалец, - вспомнил Глеб. - Ковалец?! – Олег Викторович удивленно поднял голову от тарелки. – Причем здесь Ковалец? - Притом пап, притом. Я ее еще в крестные позову, смирись, - с вызовом ответил Глеб. – И Лера, - добавил он тише. – С Гордеевым, конечно. Установилось молчание. - А придет твоя Лера? – тихо спросила мать. - Наша Лера, мам, наша... Придет, куда она денется, - Глеб залпом выпил сок. Он был не уверен, что придет, и не уверен, хочет ли он сам того, чтобы она пришла. - Ну а группа? Твоя группа? – спохватилась Алла. – Вот видишь, в нашем доме мы не разместимся. - Группа не придет. Я их потом в ночной клуб позову. Да и, кстати, у нас, кажется, на этой неделе Шостко и Рудаковский женятся. Только сейчас об этом подумал, - Глеб вспомнил, как месяц назад они с Алькой, гуляя с Ангелиной, встретились с Валькой и Пинцетом. Это же было как раз месяц назад. Интересный раскладец... Глеб качнулся на стуле, но неудачно, - задев стену. - Глеб, я сколько раз тебе говорил, не качайся на стуле! - раздраженно заметил отец. - Ну что ты, ей богу, как... маленький! - он в раздражении хлопнул ладонью по столу, отчего Дениска еще ниже опустил голову. - Ладно, я пошел, - Глеб встал из-за стола. – У меня зачет. - К которому ты явно не готовился, - пробурчал Олег Викторович. - Ошибаешься, пап, готовился. В четыре встал, - сказал Глеб, стараясь не замечать выпадов отца. – Дэн, созвонимся, - он на ходу тронул брата за плечо. – Пока, мам, - поцеловал мать. - Глеб! – окликнула его мать. – К обеду мне чтоб был список гостей! Аля… Он рвался в больницу. Он все-таки согласился с тем, что Алька будет дежурить этой ночью в нейроотделении. Согласился, убеждая себя, что Гордеев не опасен. Гордеев был у них дома в Рождество, они сидели за одним столом и разговаривали – о жизни, о делах, о Лере. Гордеев был тогда непривычно тих и спокоен, молчалив даже. Глеб вспомнил, как сиротливо сидел Гордеев вместе со всеми на диване и смотрел фильм. Вспомнил его пальцы, скользящие по Леркиному столу, и взгляд, задержавшийся на Алькиных иконах. И у операционного стола – творящего невозможное для рядовых докторов. Нет, такой не сможет… Хотя... Все эти досужие больничные разговоры... И Нина не раз обмолвилась... Но - рождественская ночь, храм и крестное знамение, гордеевское... Нет, такой не сможет... Все меняется в этой жизни. Абсолютно все. И даже Гордеев. Убеждая себя, Глеб почти сразу же перезвонил Альке после ее звонка и даже сам отвез Альку, выговаривая ей, что нужно себя беречь и что еще успеет она наработаться, а пока нужно восстанавливать нервную систему. И стоило ему это великодушие недешево, при его-то обстоятельствах, - ночи без сна. Каждый час он набирал ей сообщение и, только получив ее ответ, он успокаивался и подсмеивался над своей паранойей. В четыре он не выдержал и встал – готовиться к зачету. Так можно было хотя бы отвлечься. Сейчас Глеб ехал, чтобы забрать Альку, и рассчитывал еще посидеть вдвоем в кофейне. Мама с Дениской обещали присмотреть за Лизой. На удивление, матери понравилась Лиза. Может быть, потому что она была нешумным ребенком. Не обычным, не капризным. Алла плохо себя чувствовала. Перелет утомил ее, а тут – женитьба сына. Новость обрушилась на нее подобно снежной лавине, накрыла ее и разом придавила, уничтожив все иллюзии относительно большого будущего ее сына. Самые худшие ее опасения подтвердились - материнское сердце не обманешь. Она не любила Альку, не хотела видеть ее рядом с сыном. Но сын выбрал эту девушку, любил и просил за нее. Алла не могла отказать сыну и потому, сжав зубы, накануне со всей возможной душевной щедростью обнимала будущую невестку. Безродную, непонятную… А что делать? Ради сына… Алла не спала всю ночь. Не могла уснуть, тревожась о будущем Глеба. Тогда же она решила, что сделает все, чтобы держать ситуацию под контролем. Она сразу решила, что будет настаивать на том, что молодые будут жить в их доме. Так проще присматривать и если что, то принять меры. И что – если что? И какие меры? Алла не думала об этом. Об этом – потом. Пока же ей придется принять выбор сына и постараться полюбить его будущую жену, как дочь. Ну если не полюбить, то хотя бы искусно делать вид. Ради сына все можно. Сейчас же, сообщив подруге по телефону, что в ближайшие дни не появится на работе, и раздав необходимые указания относительно работы своей фирмы, Алла поручила странную девочку Лизу заботам Дениски и отправилась в свадебное агентство. У нее везде были знакомые, поэтому она предполагала все многочисленные дела сделать быстро. Конечно, придется немного переплатить за срочность, но чего не сделаешь ради родного сына... Ее смущало лишь то, что Глеб не хочет шумной свадьбы и как будто от всех скрывается. А что скажут люди, многократно задавала она себе вопрос и решила все же пригласить на свадьбу Павловых. Алька была еще занята в нейрохирургии, и Глеб отправился к Ковалец. - Доброе утро, Ирина Васильевна, - заглянул он в кабинет завотделением. - Глеб! Проходи, - Ковалец подняла голову от вороха бумаг, улыбнулась. – Что, тянет в родные стены? Давно скальпель не держал в руках? - Тянет, Ирина Васильевна, - Глеб прошел в кабинет и сел на диван напротив Ковалец. – Я б отрезал что-нибудь. Страсть как люблю это дело. - Ну, так в чем же дело? У меня в десять плановая, милости прошу, - улыбнулась Ковалец. - Не могу, зачеты, - вздохнул Глеб. - Слышала, ты в кардиохирургическом отметился, - сказала Ковалец, - искренне за тебя рада, Глеб. - И я, ой как за себя рад, - Глеб выпрямился. – Только я долг пришел отдать, Ирина Васильевна. - Какой еще долг? – удивилась Ковалец. - Благодарность, разумеется. Я ведь вам так и не сказал спасибо за то, что поверили в меня. Если бы не вы… - он подбирал слова, но никак не мог найти нужных слов, вспоминая себя, тогдашнего - озлобленного, потерянного и не уверенного в себе. – Если бы не вы… - Не надо, Глеб, я поняла тебя, - Ковалец избавила его от откровенных излияний. - Я дала тебе старт. Главное, не потерять теперь ничего из того, что ты приобрел. И всегда можешь на меня рассчитывать. Приходи в любое время, - доброжелательно сказала она. - Значит, всегда могу рассчитывать? – Глеб улыбнулся. – А крестной у моих детей будете? - Что? – Ирина Васильевна в недоумении откинула прядь волос. Подумала, что ослышалась. – Глеб! О чем ты? - Я спрашиваю, крестной у моих детей будете? Хочу породниться с вами, - засмеялся Глеб. - Но какие дети? Откуда? – удивилась Ирина Васильевна. – Ааа, я поняла, - догадалась она, - это все ваши шуточки, доктор Лобов, - грустно улыбнулась. - В воскресенье я женюсь, - как можно более безразлично сказал Глеб, пытаясь скрыть невольную дрожь от этого – «женюсь». - Как женишься? На ком? Почему я не знаю? – Ковалец привстала от неожиданности. Глеб довольно засмеялся. - Все начальники одинаковы. Мой отец тоже вот все время спрашивает: «Почему я не знал?» А если серьезно, на Альке, Погодиной. Кажется, у Ковалец было состояние подобное тому, как если бы ей сообщили о грозящем цунами. Она была в растерянности. Она не верила, потому что эта новость возникла из ниоткуда – за несколько месяцев практики Глеб не был замечен ни в каких связях. И если бы что-то и произошло, то уж об этом-то больничный телеграф точно не умолчал бы, как было со Старковой. А Погодина... Ирина Васильевна мало знала эту студентку – почти все время практики Гордеев отсылал ее в нейроотделение. - Ну и дела, - Ковалец покачала головой. - Поздравляю, Глеб. А не рано? - Не рано, Ирина Васильевна. Отец рад – сказал, за балбесом хороший присмотр будет, - Глеб встал, - ну так я вас жду пятнадцатого, в двенадцать в загсе. - Спасибо, Глеб... Дай-ка я тебя обниму, - Ирина Васильевна, расчувствовавшись, встала и порывисто обняла Глеба. Ковалец уже привыкла к сыну главного, "разгильдяю и лоботрясу", как сам, тревожась о будущем Глеба, неоднократно в доверительных разговорах с Ковалец называл его Олег Викторович. Теперь в отделении ей было одиноко – Гордеев уволился, у Глеба закончилась практика, с Семен Аркадьичем не складывалось, и с новым сотрудником, Жуковой Лидией Гавриловной, кажется, тоже не сложится. Они сталкивались один раз при передаче должности в горздраве и не понравились друг другу. - Ну все, иди, Глеб, - Ковалец отвернулась, скрывая накатившиеся слезы. - Иду, Ирина Васильевна, - Глеб сделал вид, что не заметил ее состояния. Все женщины одинаково сентиментальны, думал он, идя по коридору родного уже отделения абдоминальной хирургии. Потом вспомнил Валю Шостко и подумал, что бывают все-таки исключения. Он забежал к Инне. Инна собирала вещи в пакет. Ее выписывали. - Глебчик, - бросилась она к нему обниматься. – Совсем забыл меня! А меня выписывают. - Вот поэтому и зашел, - он не дал себя обнять. Поймал ее руки и сел, поставив стул спинкой вперед. – Смотрю, ожила. - Ожила, - с готовностью подтвердила Инна. - А меня не отпускали, пришлось родителям врать, что я у Юльки к сессии готовлюсь. - Поверили? - Глеб равнодушно ощупывал пальцем вмятину на спинке стула. - Поверили, - сказала Инна. - Это тебя еще рано выпускают, - сказал Глеб, чтобы хоть что-то сказать. Они помолчали. - Ты сейчас никуда не ходи пока, в клуб особенно, - сказал Глеб. – Позвонишь мне через неделю, встретимся. Денег дам, откупишься, и давай-ка завязывай слоняться по клубам. Иначе в другой раз я приеду уже на констатацию смерти. Я понятно объяснил? - Куда уж понятнее, - вздохнула Инна. – Только знаешь, обидно мне, почему я должна им платить за то, что… Инна осеклась. - За то, что не заказывала, - холодно продолжил Глеб. – Ой, как обидно, да? Но ты давай без обидок, сама виновата. Если не отдашь деньги, то они не отстанут. Не боишься, что могут порезать твоих родителей, например? - Боюсь! Этим уродам все, что угодно может в голову прийти, - обиженно поджала губы Инна. - Ну вот видишь, сама все понимаешь, - Глеб встал. – Давай, Инночка. Звони, номер мой помнишь. Он поцеловал ее в щеку и вышел, вытирая губы за дверью. Щемило в сердце. Было жаль ее, и одновременно ее глупость злила. Своим упрямством она подставляла под новый удар Леру. Конечно, сейчас уже не было необходимости вредить Лере, но кто знает, какой логикой руководствуются эти ублюдки. Предполагать, что человек, не единожды взявший в руки нож, мыслит так же, как ты, глупо. - Аля, - он подкараулил ее в коридоре из-за угла и схватил за руку. - Глеб! - кажется, она испугалась. – Глеб, - и тут же прильнула к нему. Сама. Глеб прижался губами к ее волосам. Закрыл глаза – все будет хорошо. Все будет хорошо. Аля старается, она умная, по-человечески умная, мудрая, у нее получится. Полюбить – получится. У нее большое сердце. Нежное. Океан нежности внутри. Спасибо, Господи, спасибо... Я Тебя люблю... Глеб снова тихо засмеялся. Он оставил машину за углом, и теперь они медленно шли к институту. Хотелось гулять с ней долго-долго. У них еще не было настоящих романтических прогулок. - Аль… - Да, Глеб. - А если я тебе изменю, ты меня простишь? Он думал о матери. О том, как вчера блестели глаза матери при виде Франсуа и как отец делал вид, что ничего не происходит. Она засмеялась. - А ты собираешься изменять? - Ну чего смеешься? Все в жизни бывает. Вот напьюсь, и не известно, куда меня занесет… Ой, - он схватился руками за голову, – даже страшно представить... Ну, а если… - Я тебя, Глебушка, жалеть буду, - Алька прижалась щекой к его плечу. - Как это? - притворно удивился Глеб. Он знал, что Алька ответит, просто хотелось услышать это из ее уст. - Вместо того чтобы скалкой отходить, жалеть будешь? Это как-то не по-женски, неправильно, - Глеб поправил на Альке съехавший на один бок берет. - Надо скалкой? – улыбнулась Алька. - Сковородкой еще можно. Только не чугунной. Чтоб не прибить сгоряча. - Нет, Глебушка, я тебе другую казнь придумала. - Ого! Да ты еще тот инквизитор. И какую же? - Я тебя жалеть буду за то, что ты нагрешил, и буду молиться за тебя Боженьке, чтобы простил. - А я, значит, совестью замученный, умирать буду… - Будешь… И молиться будешь тоже. - Что, и не прогонишь? - он знал, что не прогонит. - Не прогоню. Если прогнать, то это не любовь будет, а обида… А надо любить, Глеб. Любить, - она прижалась к его плечу. – Любить. - Спасибо, - снова щемило в сердце. – Я вот, знаешь, о чем думаю? - О чем? - Как же Бог любит меня, что все-таки доверил мне тебя, Аля. - Доверил? - Доверил. Я так и молился Ему: отдай, доверь ее мне. - Правда? – ее глаза увлажнились. - Правда, - он сглотнул. – Приставал к Нему нескромно. Наверное, надоел, вот Он и решил… отдать. - Нет, - подавляя слезы, проговорила Алька, - я сама отдалась. Это было предопределено. …Лера в нерешительности стояла перед дверью приемной главного врача. В руке она держала пакет – гостинец из Франции. Она могла бы отдать его вчера Глебу, но решила – сама. Еще тогда обещала, что примирится с опекуном, когда бежала по пустынному кварталу от устрашающих мужских голосов, гонимая страхом из прошлого, вжимаясь в стены и через кашемировое пальто ощущая неровности стен парижских домов; когда готова была встретить даже Аллу Лобову и если встретила бы, то, наверное, обрадовалась и бросилась за защитой. За те страшные минуты тогда она переосмыслила свое отношение к ненавистным ей Лобовым, отобравшим у нее все – родителей, любовь, заботу и даже брата... И вот теперь она сомневалась. Она вернулась домой. Все наладилось. Страх отступил. К чему играть в прощение, если нет – прощения? К чему улыбаться, если в сердце одна – горечь? Это с Глебом получилось – улыбаться, потому что он все-таки любит ее. Он сказал, что любит, и она знала – правда. Пусть женится, пусть. Но он всегда будет любить ее. Лера все-таки смогла преодолеть себя и даже привезла подарок его «фиалке». Там, в Париже, в фирменном магазине, она думала почему-то о ней и даже – с теплом. Но сейчас… Ее сердце снова ожесточилось. Убеждая себя словами Глеба, что «все мы нуждаемся в прощении», она все же толкнула дверь и оказалась в приемной главного врача. - Лерочка, - в приторной улыбке расплылась Зоя. – Давно тебе не видела. Что, некогда было? – спросила та, как всегда с каким-то смыслом. - Олег Викторович у себя? – Лера смотрела сквозь нее, волновалась. - У себя. Сказать или сама? – спросила Зоя с придыханием. - Сама, - для приличия улыбнулась Лера и нерешительно открыла дверь. Как провинившаяся школьница, с гулко бьющимся сердцем, Лера тихо вошла в кабинет и осторожно закрыла за собой дверь. Прижалась к ней, как будто дверь могла придать ей уверенности. Ее приемный отец сидел за столом и был весь в работе. Ее несостоявшийся приемный отец, который семь лет ждал, что она назовет его «папой»… Единственный друг ее отца… Друг, взявший на себя ответственность за смерть ее отца, оперируя на грани, - чтобы никто больше не мучился, как ее Сашка… - Что, Зоя? – не отрываясь от бумаг, спросил Олег Викторович. Единственный друг ее отца и одновременно - друг ее отца, простивший убийцу ее родителей… Спазм сдавил горло, она не смогла ответить. Не дождавшись ответа, Олег Викторович написал еще пару строк и, наконец, поднял голову от бумаг. Побледнел. - Л-лера? Л-лерочка! – он поднялся из кресла и привычно, до боли привычно, рванул ворот рубашки. – Л-лерочка! Случилось что-то? - Все хорошо, Олег Викторович, - на ватных ногах Лера двинулась к нему. – Вот, - она вытянула руку с пакетом вперед – так защищался от нее когда-то Глеб. - Вот, это вам. Из Парижа. Олег Викторович хотел что-то сказать, но не мог и только произносил какие-то бессвязные звуки. Заикался. Все так же держа руку вытянутой, Лера поставила пакет на стол. - Л-лерочка, с-садись, расскажи, как ты, - Олег Викторович, наконец, пришел в себя и бросился к Лере, протягивая руки для объятий. Лера испугалась. Кадры из ее ночных снов один за другим бешено мелькали перед глазами, и – этот страшный звук тормозов. Она не готова была вот так взять и сразу простить. - Не подходите, - крикнула Лера. – Не подходите! Я не смогу! Она повернулась и выбежала за дверь. Кажется, Зоя что-то спросила, но Лера не остановилась. Она убегала – подальше от Лобовых, убивших ее родителей. Алла Евгеньевна уехала, а Денис слонялся по дому, не зная, чем себя занять. Лиза спала. Лизка… Это его шифр. Прикрытие. Этакое небрежное - «Лизка». А на деле – сестренка, которая смотрит на него с обожанием, потому что он, Денис Чехов, ей все разрешает и вдруг – нежничает. Он совсем не знал этого про себя – того, что он может быть нежным. Что дарить - это лучше, чем принимать. Об этом говорил ему Глеб, но то были пустые, ничего не значащие, красивые слова. Он понял их значение лишь тогда, когда незаметно для себя стал думать о Нине как о матери. Не получится, брат, сказал ему однажды Глеб, когда они оба шутили, как бы им к Нине «усыновиться». Не получится, потому что разница в возрасте должна быть четырнадцать лет. Денис тогда подсчитал – их с Ниной разделяли одиннадцать лет. Он сник и на время оставил эту идею. Но если бы Денис тогда знал.. Если бы знал, что они с Глебом оба ошиблись. На целый десяток. Денис понял это намного позже, уже после свадьбы Нины. Но, наверное, это было и к лучшему - меньше надежд, легче разочарование. Все чаще Денис думал, что Глеб намеренно ошибся тогда. В экономисты все-таки собирался. Не мог он так позорнуться. Да и он, Денис Чехов, тоже хорош. Такой косяк... Это ж - начальная школа! Счет в пределах сотни. Лучше надо было учиться, Дэн, горестно шутил он, лучше надо было учиться в школе. Когда на горизонте возник Емельянов и перед Ниной замаячила возможность выскочить замуж, Дениска даже обрадовался – его мог усыновить муж Нины. Вот тогда-то Дениска мгновенно прекратил ревновать и вдруг разглядел в Лизе сестренку. Она и раньше нравилась ему - не пищала, не плакала и была согласна на любую затею, но все же она была – агрессором, отбирающим внимание Глеба и Нины. А Денис уже видел себя сыном Нины, тем более что в последние дни перед замужеством, еще в декабре, перед самым новым годом, Нина часто обнимала его и замирала, думая о чем-то. Тогда она гладила Дениску по голове, и он думал о том, что Нина не хочет с ним расставаться, и представлял, как теперь они заживут. Он даже готов был терпеть Емельянова. В те последние дни перед замужеством Нина часто подолгу смотрела на них с Лизой, играющих у нее в ногах на полу, прямо перед диваном. Денис думал тогда, что Нина любуется им – она же не раз говорила, что хочет себе такого сына. Говорила же? Денис верил. Но Нина обманула, подвела. Денис сорвался и устроил бабскую истерику, которую видели Глеб и американец. Стыдно, обидно. Он обиделся на Нину, но он любил ее – теперь уже чужую, бросившую его, любил через Лизу. Любя Лизу, ее дочь, его сестренку. Сейчас она еще спала, и будет спать часа два. Раньше не встанет – за дни, проведенные девочкой в их доме, Денис уже все узнал про Лизу. Он открыл дверь в Алькину комнату - воровато, осторожно. Хотя знал, что Алька не ночевала дома. Алькина комната… Денис усмехнулся. А ведь раньше здесь жила Лерка. Даже это у него отобрали. Никто не понимает его, даже Глеб. А еще братом себя называет. Денис прошел в комнату и сел. Огляделся. Все Леркино вроде на месте – даже «Нейрохирургия». Он открыл ящики столов, пробежался придирчивым взглядом – нет, все Леркино цело. Пока все Леркино, а вот поженятся… И все же… Зачем он сказал ей вчера про гены? И про то, что сиротам все можно. Он не хотел, чесслово. Слова сами вылетали из его рта. Дениска вздохнул. Совсем испортился. Все раздражает, бесит даже. Точное слово – бесит. Даже песня есть такая – «Бесит». Он ее не слушал, эту песню, но она точно про него... И чего он вчера ушел? И главное – куда? В подвал, на базу. А ведь обещал Глебчику-то, обещал. Кхех… обещал. Кто ж ему верить-то будет, если он сам себе не верит теперь? А Алька, молодец, не сдала, свой парень. Одуванчик, фиалка сиреневая. И от этого – бесит еще больше. Строит из себя святую. Хотя нет, не строит, просто злит своей правильностью. Рядом с ней чувствуешь себя последним пацаном и от этого звереешь. И все же зачем он вчера про эти гены ляпнул? Неправильно это, не-мужски. Денис не нравился себе. Он вообще в последнее время себе не нравился. ***** Они сдали зачет и теперь всей группой сидели в баре и ели суши. Глеб с Алькой тоже пошли – Денис по телефону уверил, что они с Лизой позавтракали и теперь увлеченно играют. Глеб знал, что Алька любит товарищей, и потому они пошли посидеть с группой «буквально на полчасика». Они сидели, ловя на себе оценивающие взгляды Вики и Кати, и грустно-нежные – Лерины. Кажется, из группы пока никто еще ничего о них не знал. Алька думала о том, что надо поблагодарить Леру за такой неожиданно щедрый и красивый, до замирания, подарок из Парижа. Она хотела сделать это еще в институте, но не решилась – она всегда чувствовала себя неуютно рядом с Лерой. Они почти не общались, только здоровались. Может быть, эта неловкость возникла тогда, когда Алька поняла, что Глеб влюблен в Леру. Может быть, ей было неловко – знать чужое. Чужую тайну, в которую ее не приглашали, но она сама высмотрела эту тайну, наблюдая из своей раковины. А сейчас Альку поселили в Лериной комнате. В Лериной… Алька чувствовала себя так, будто она обобрала Леру. В любом случае, и Лера не стремилась с ней общаться. Лера была серьезной, в себе, всегда грустила, даже когда смеялась. Лера всегда была занята. Они столкнулись нос к носу у гардероба. - Лера, спасибо за такой подарок, - решилась поблагодарить Алька. – Эти фиалки, они такие красивые, и есть их не хватает смелости. Они такие красивые, - Алька смутилась. Она вдруг вспомнила обвинения Вики и это, от Глеба, – «Лера будет ревновать». - Не за что, - ответила Лера. – Глеб - мой брат и… любит тебя, так что мне хотелось как-то порадовать вас двоих, - Лера была грустна. Сегодня, произнося эти слова, она расставалась с иллюзиями. Она обещала – когда бежала, гонимая страхом. - А фиалки ты попробуй. Они очень вкусные, правда, - Лера улыбнулась. - Ты знаешь, что Денис называет тебя фиалкой? Фиалкой в его аду, - голос Леры дрогнул, но она должна была сказать – Погодина ей не соперница, по крайней мере, в отношениях с Глебом. Каждому - свое. Но ошибочные фантазии – тянут, и так тяжело расставаться с ними. И говорить это тяжело – отдавая Глеба. - В чьем аду? – испугалась Алька, вспомнив свои недавние стычки с Денисом. - Глеба, - коротко ответила Лера и обрадовалась возможности завершить разговор, потому что к ним стремительно приближалась Вика. - Вот ты где! – громкий веселый голос Алькович ворвался в их напряженный тихий разговор, мгновенно разрядив обстановку. - Лераа! Я придумала, - Вика взяла подругу за руку и мечтательно посмотрела на потолок. - Что? Что ты придумала? – грустно улыбнулась Лера. - Мы пойдем на курсы французского! Я тоже хочу в Париж! С Франсуа! И хочу с ним разговаривать по-французски. Я уже кое-что выучила, - сказала Вика, оглядываясь на Альку и поворачиваясь к ней спиной. Оказавшись за спиной у Алькович, Алька обрадовалась возможности удалиться и боком отошла. А подруги продолжали разговор. - Слушай: ma fleur de lys. Как, красиво звучит? Меня так Франсуа называет. - И как же это переводится? - улыбнулась Лера. - Моя лилия. Представляешь? - Вик, зачем тебе французский? - сдержанно спросила Лера. Она не разделяла восторгов подруги, ей было не до того. - Тебе надо английский учить. Франсуа из Штатов. - Пусть! - сказала Вика. – Но его отец - француз. Английский - для дела, а французский – для любви, - она замерла в мечтательной позе, потом очнулась. – А вот еще - mon trésor. Мое сокровище! Это он меня так называет, - вспомнила Вика. – И он сказал, что не бросит меня. Неужели, Лерка, я дождалась своего счастья? - засмеялась девушка. - Дождалась, дождалась, - улыбнулась Лера. - Ну, а у вас как? – Вика стала серьезной. – Помирились? - Мы и не ссорились. Просто… отдалились, - не желая поддерживать разговор, Лера посмотрела в сторону. - Понимаешь? Перестали разговаривать. Совсем. А теперь так сложно научиться снова говорить. Доверять. - Да ты не думай, Гордеев вел себя прилично в твое отсутствие, - Вика пыталась успокоить подругу. Она не поняла – про доверие. - Да ты-то откуда знаешь? - Лера едва заметно нахмурилась. Ей все больше не нравился разговор. - А вот и знаю! - многозначительно ответила Вика. - Видела твоего. Лера промолчала. Глупо было спрашивать – где? с кем? Хватит уже. Не хотелось. Грязи не хотелось, сплетен не хотелось, домыслов. Хотелось - начать с начала, зачеркнуть все безумства, за которые теперь и больно, и досадно, и немного стыдно. - Что не спрашиваешь? – удивилась Вика. – Не интересно? - Не интересно, Вик, представь себе, - Лера не смотрела на подругу. - А я все равно скажу! – весело возразила подруга. Она не заметила раздражения в голосе Леры. - Гордеев был у Лобовых на Рождество! - Ты-то откуда знаешь? - не поверила Лера. - Я там была, с Франсуа. Как тебе? Нет, ты не думай, твой вел себя прилично. Почти не пил, не пошлил, не курил… - Хватит, Вика! - Лера развернулась и пошла, сама не зная куда, раздражаясь на подругу. Ничего плохого не прозвучало, но это были сплетни. По крайней мере, выглядело как сплетни. И все же… Как много она не знала о своем муже. Как много. Внезапное увольнение, вопреки принципам, икона, ее альбом, его больное сердце, венчание, теперь вот… Лобовы. Чего еще она не знала о своем муже? А знала ли она его вообще? Кажется, Глеб знал его больше. Ведь это его статью она читала в самолете, захлебываясь сдавленным стоном, размазывая тушь по щекам и не стесняясь участливых вопросов Даши и бортпроводников. Ведь это он убеждал ее, что Гордеев «нормальный мужик». Он был одержим ее мужем, которого называл не иначе как «твой Гордеев», и до раздражающего фанатизма был убежден в Сашкиной любви к ней. А она не верила. Не хотела верить. Или не умела видеть? Лера быстро надела пальто и вышла из бара. Когда это случилось? Отдаление. Она знала теперь почти наверняка - когда, поддавшись порыву благодарности, впустила в свою жизнь мысль о Глебе. Еще до бегства к Сашке. Возможность все переиграть. Возможность к отступлению. Но за любовь надо бороться, а не бежать при малейших трудностях. А бороться теперь будет сложнее – в ее жизни слишком много иллюзий, главная из которых - Глеб. Глеб, который должен принадлежать только ей. Почему она так решила? Почему позволила себе так увлечься этой мыслью, что, едва подумав, ушла из дома и чуть не разрушила семью? Трудно будет избавляться от иллюзий, но необходимо. Потому что если ты знаешь, что у тебя нет запасного аэродрома и тихой гавани, ты будешь смотреть вперед, а не оглядываться назад. Так сделал Глеб. Любя ее, а она точно знала это, он все же шел вперед, оглядываясь, сомневаясь, но вперед. Он сумел как-то выстоять перед ее властью над ним. Отчего? Теперь она знала – БОГ. Она поняла это там, вдали от всех, наедине со своим одиночеством, войдя в храм Александра Невского. Покровителя ее мужа. А у них? У них с Сашкой. Что? Тоже вперед. Вместе. Венчаться и запретить себе смотреть назад, оглядываться на Глеба, перекладывая на него ответственность за свое счастье. И - ребенок. Ребенок, которого, еще не родившегося, Лера сделала заложником своих метаний, топя в слезах и алкоголе. Она, Лера, правильная девочка, которую всегда ставили всем в пример, и особенно – Глебу… Лера поймала такси и назвала свой адрес. Она знала, что будет делать. Она будет знакомиться со своим мужем. Узнавать его заново. Потому что иного пути нет, и любовь надо вырастить, как цветок в горшке. Как фиалку в аду, вспомнила она денискино. А у них с Сашкой сейчас ад. Войдя в квартиру, Лера скинула сапоги и пальто. Огляделась. Срочно нужна ревизия. Ревизия отношений. Изменить обстановку – фон этих отношений. Нужно – новое, красивое. Фон должен быть красивым, как во Франции, в которой хочется – любить. Несмотря ни на что эта поездка определенно пошла на пользу. Несколько часов без устали Лера бросала в мешки хлам. Все, что считала хламом. Все, что отравляло воспоминаниями. Сашка придет вечером. Если придет. А если нет – что ж, у нее будет время в запасе. И конечно, она сама поедет к нему – на часик. Но только на часик, потому что ночью ей нужно спать. Сейчас ей нужно больше отдыхать, нужно беречь ребенка. Ей пришлось несколько раз подняться с улицы за мешками с хламом. Их было много, этих мешков. Облегченный, корабль поплывет увереннее. ....... Удовлетворенная, Лера сидела теперь на тумбочке и считала деньги. Их дал ей Глеб, когда вез в аэропорт. Они не понадобились во Франции, но зато нужны сейчас – вклад в новую жизнь. Лера свернула деньги и сунула в пальто. Вызвала такси и отправилась в торговый центр. Вспомнила – завтра зачет. Какой зачет, когда ее жизнь чуть не рухнула. Какой зачет? ***** - Вот. - Что это? - Алька удивилась, взяла. - Это замок. Помнишь, в парке, на ограде? Рядом с твоими воробьями. - Глебушка... - Он похож на твое сердце, - сказал, улыбнулся - только ей он мог говорить такие слова, для остальных - глохло, слова застревали, паяц паяцем. Алька вертела в руках маленький нежно-розовый металлический замок с надписью «Глеб и Аля». Романтик... Алька украдкой посмотрела на Глеба – встретилась с его серьезным с прищуром взглядом. Хотелось обнять его и назвать уже любимым, но – как? Стыдно обманывать, нельзя. А он – совсем уже родной и отныне единственный человек в ее жизни. Она уже приняла это как неизбежное. - Глебушка, - не выдержала, прижалась, - теперь и наш замок там будет? - Конечно. Каждый день на него любоваться будем, - Глеб обнял ее в ответ. - Надеюсь, Емельянов оставит эту ограду нетронутой, когда будет перестраивать парк. Столько судеб… - Нет, он не сломает. Может, даже и укрепит ограду. Она же рухнет скоро под тяжестью этих замков… Может, он, как в Париже, сделает – стену любви? Лера рассказывала… - Люблю, Аля. И как ее не обнять? Ну льнет же, ищет защиты. - Спасибо, Глеб. Меня еще никто не любил. Прижалась сама, еще сильнее. С ним давно уже безопасно и тепло. - Благодарность? Тогда ты говорила о благодарности. - Благодарность, Глеб, и … что-то большее. - Что, Аль? Не надейся, Лобов. Радуйся тому, что имеешь. - Пока не знаю. Но когда пойму, скажу тебе сразу. Что-то большее... Любовь? Брось, Лобов, ничего не жди. Просто отдавай себя. Глеб ушел – его позвала мать, а Алька присела на кровати рядом с Лизой, занятой засахаренными фиалками. Алька смотрела, как девочка пересыпала эти фиалки из одной баночки в другую, попутно прихватывая в рот. - Лиз, вкусно? – Алька погладила Лизу по спине. Девочка кивнула и протянула ей одну фиалку. - Кушай сама, это все тебе, - сказала Алька, и девочка тут же положила в рот цветок. Худая, совсем худая. Согнутая еще. Но это пройдет – нужно время. Время все лечит, а если не лечит, то полирует прошлое так, что оно перестает беспокоить. Почти. Но это «почти» уже можно пережить без страха. Алька гладила девочку, другой рукой отстраняя котят от фиалок. И этот розовый замок... Алька подняла его на свет и взглянула. Их замок, который защелкнется навсегда уже в воскресенье. Улыбнулась – как будто от этих замков зависит жизнь. Интересно, замок Рудика тоже там есть, на этой ограде? Хотелось пойти и посмотреть – если ли? Еще несколько минут Алька вспоминала Рудика. Его внимательный взгляд из-под очков, красивые глаза, его губы, говорящие как всегда что-то серьезное. Казалось, они все знали, эти его губы. И его рука – на талии у Маши... А в последнее время Рудик даже стал разговаривать с ней, с Алькой. Добрее, что ли, стал, терпимее. Но это ничего не значит. У Рудика – Маша. А у нее новая жизнь, в которой – Глеб. Кто бы мог подумать… Если бы тогда ей сказали, она бы ни за что не поверила. Господи, помоги забыть Рудика… Помоги полюбить Глеба. Помоги не обижаться на Дениску... Алька встала на молитву, вспоминая, что сегодня опять не удалось причастить Лизу. А вот завтра - завтра обязательно. До зачета будет время. - Глебушка, я одного не пойму только, - мать разбирала шкаф в своей спальне. - Чего, мам? – закинув руки за голову, Глеб лежал с ногами на родительской двуспальной кровати. - Почему твоя невеста все время вздыхает? – Алла достала огромную стопу с постельным бельем и тяжелым прессом водрузила ее на грудь сыну. - Мам, ты чего? – Глеб глазами указал на белье. - Лежи и не двигайся, а то все сейчас развалишь мне, - шутливо сказала мать, но в голосе ее сквозила тревога. – Так ли все хорошо у вас? Я наблюдаю за ней, она сама не своя. Ну не могут так себя вести счастливые невесты. Я сама была невестой когда-то, - сказала Алла, деловито сортируя белье. - Мам, понимаешь, в чем дело… Аля, она не такая, как все. Она другая. - Другая? Глебушка, другая - это с психическими отклонениями. Уж тебе ли не знать? Ты врач. - Будущий врач, мама, будущий. Нет у нее отклонений, не выдумывай. - Я? Я не выдумываю, это ты сказал, что она – другая. Ну, хорошо, может, ты заставил ее замуж выйти? Я тебя знаю, упертый. - В кого только? – Глеб наблюдал, как стопка перед его носом становилась все ниже. - В меня, конечно, а в кого же еще, - удивилась Алла. – Олег всегда был мягким. Ты не смотри, что он кричит. Это… это так, от бессилия. Он мягкий, и добрый. - И позволяет тебе кокетничать с Франсуа, - Глеб все-таки не удержался от выпада в адрес отца. Алла на несколько секунд замерла с пододеяльником в руке. Выпрямилась, потом снова принялась за работу. - Глебушка, не лезь в это… - мать не смотрела на сына. - Вам в одной комнате стелить или в разных? - спросила она как можно более безразлично. - В разных, - ответил Глеб. – Аля с Лизой. - Я могу забрать девочку, - с едва заметным раздражением заметила Алла. – Чего уж теперь в разных комнатах… Все равно женитесь. - Не, мам, пусть все идет своим чередом, - ответил Глеб, глядя в потолок. Алла внимательно посмотрела на сына. - Ну, как скажешь... Так что там у вас с Алевтиной? Почему она такая, подавленная? - вернулась Алла к начатому разговору. - Да все хорошо, мам. Просто она узнала о том, что станет невестой, восьмого утром. - Как так? - Я признался ей в любви, мам. Вот как. - Что, и сразу в загс? Ой, сынок, сынок, - Алла присела рядом и, убрав оставшиеся два комплекта белья с груди Глеба, обняла его. - Ну что ты делаешь? Ну что ты делаешь? - Поговори с ней, мам. Успокой. Она тебя послушает. - Послушает? Сейчас такая молодежь пошла, никого не слушает. - Не, она другая. - Какая же? - Моя, мам, моя, - Глеб вздохнул и прижался к материной груди. – Если бы ты ее полюбила. Она полюбит, обязательно. Ее сын говорит с ней о любви, и просит… Бедный ее Глебушка. Ее сын. Он стал сейчас спокойнее и, наконец, никуда уже не убегает, делится вот. Ее ребенок наконец-то успокоился. Нужно беречь его покой. Нужно беречь его. ***** Он только что расстался с Алькой, и его лицо еще хранило тепло ее тихой нежности, а руки - прикосновение тонких пальчиков, аккуратно, самыми кончиками, наносящих на заживающие швы освященное масло. Он делал инъекцию, последнюю в этом курсе, и она, наблюдая за ним, сказала: «Дай-ка Боженька тебя полечит тоже, чтобы рецидивов не было», и достала свое масло... Надо отшлифовать завтра остальные, думал он, одновременно держа руль и разглядывая поочередно свои ладони. Новая жизнь. Никакой памяти о прошлом. Вспомнилась последняя операция с Франсуа. Миллиметровая точность, необходимая в хирургии сердца, в любой хирургии, но – сердце, особый орган. Нужно беречь руки. Новая мысль удивила – его мышление менялось, отношение к себе - тоже. Он все больше начинал думать, как Франсуа – не злоупотреблять жизнью, чтобы в любой момент быть готовым держать скальпель. Самодисциплина… Усмехнулся. Если бы кто-то несколько месяцев назад сказал ему нечто подобное о нем… Всего-то – несколько месяцев прошло, но как много приобретено - если жить, а не бегать от жизни, ища спасения на дне стакана или утопая в бесноватом бессмысленном веселье ночных клубов. Если жить… Сейчас Глеб, поручив Альку и Лизу матери, ехал в торговый центр за микроволновкой для Гордеевых. Алька осталась - готовиться к зачёту, все боялась не сдать. Денис на звонки не отвечал и потому Глеб включил радио. Хотелось музыки - немного чужого счастья, созвучного его счастью. Тихому, замершему счастью. А завтра зачет. И этот зачет он точно не сдаст, потому что вообще ничего не знает. Ничего. Если только, не спавший прошлую ночь, не найдет в себе силы встать опять в четыре утра. А встать придется – отец больше не будет его страховать, да и самому ему это надоело – пора брать ответственность за свою жизнь. "Мы вдвоем вокруг солнца на земле день за днем", - ворвалось в его размышления о предстоящем дне. Вдвоем… Воскресенье близко. День, который станет неповоротным в их жизни, невозвратным. Вдвоем… «Все на свете переживем и когда-нибудь в одни день умрем, мы вдвоем», - лилось из динамиков. Вдвоем… Это же про них, про них с Алей. И не только про них. Человеческое счастье, оно одно, на всех. Все счастливые семьи похожи друг на друга, вспомнилось ему из школьного. И они с Алей тоже скоро пополнят эти ряды – счастливых семей. Осталось-то немного – регистрация, пост, исповедь, причастие, венчание. Но как это сложно - молитва, борьба со своей проклятой страстью, до тремора, - целомудрие… Емко. Целомудрие... Входит в сознание сложно, но через него рождается любовь. Любовь - не жизнь под одной крышей, потому что все так живут, потому что нужно, чтобы кто-то готовил и стирал, потому что нужно с кем-то спать, в конце концов…. Нет, все это еще не любовь и в любовь может не перейти никогда. А им нужна любовь. Не за это ли он бился до хрипоты с жизнью, с собой? Любовь… Аля… Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, не ищет своего… Он прочитал это в прошлом году на футболке одного из прохожих, когда с друзьями сидел на лавочке в парке и лакал пиво. Красная надпись на ослепительно белой футболке врезалась в его пьяную память. Любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит, - потом, вспоминая ту белую, до ослепления, футболку с красно-огненной надписью, он дочитал это в интернете. Дочитал и отложил на время. Отложил, чтобы сейчас достать из недр услужливой памяти. Достать-то достал, а что с этим делать теперь? И по-прежнему нельзя, и по-новому не получается… "Все на свете переживем мы вдвоем", - повторил он слова песни, которая давно уже закончилась и сменилась чем-то более легким, танцевальным – Глеб не слушал. Они встретились в торговом центре, когда Глеб с микроволновкой в руках решил подняться на эскалаторе на третий этаж, чтобы купить что-нибудь Лизе. Возвращалась Нина. Теперь он будет видеть Лизу редко. - Глеб! – Лера стояла перед ним, нагруженная пакетами. - Лера? – удивился он. - Давай помогу, - он взял пакеты из ее рук, - ты чего такие тяжести таскаешь? – спросил он. - Скажу тебе по секрету, у меня еще и другие покупки есть. И знаешь, где? - Где? - Внизу, в шкафчиках «Перекрестка», - сказала Лера и устало улыбнулась. - Закрыла, значит, а сама ключ утащила, - пошутил Глеб. - Да, - Лера снова улыбнулась. - Хулиганка, - сказал Глеб. – Давай отвезу. И вот твоя микроволновка, - кивком головы указал на коробку в руках. - Спасибо, - обрадовалась Лера. – А то я в технике не разбираюсь. Но мне еще тут кое-что надо купить, у меня дела, - сказала она. – Отвезешь все это к нам домой? - Конечно, отвезу, не вопрос, - ответил он. – А куда? К вам с Гордеевым? – он уточнил. Уточнил, потому что не был до конца уверен, что Лера сейчас с Гордеевым. - Мог бы и не спрашивать, - Лера сняла со связки ключ и протянула ему. – Ключ. - Давай, - сказал Глеб. – Но, может, я лучше тебя подожду и отвезу? - Нет, мне еще долго, - Лере не хотелось свидетелей. – Поехали вниз. - Я давно не была у родителей, - Лера обернулась к нему со ступеньки эскалатора. – Сходишь со мной завтра после зачета? - Пойдем, - он мгновенно согласился, прокручивая в голове планы на завтрашний день и сверяя их с возникшим внезапно новым обстоятельством на совместимость. – Заодно расскажешь, как съездила. - Нет, расскажу о планах на жизнь, Глеб, - возразила Лера. – Вот, - она открыла шкафчик для хранения сумок, принадлежащий супермаркету «Перекресток». Глеб присвистнул. - Ну ты даешь! А как ты все это, - он указал кивком головы на торчащие из довольно вместительного шкафа коробки и пакеты, - собиралась домой тащить? - Ну, я бы догадалась такси вызвать, - иронично ответила Лера. – Это не сложно, - она взялась доставать пакеты и коробку. - О, цветочки, - Глеб подхватил большую коробку. – Обустраиваешь семейное гнездышко? Замечательно, Лер. Ты стой здесь, сейчас все это закину в тачку и вернусь, - Глеб подхватил еще коробку и, нагруженный, пошел к выходу. Хотелось оглянуться – сердце пело, Лерка взялась за ум. Цветочки, вот шторы из пакета торчат, белье, постельное, разумеется. А как же без него-то? А в шкафчике супермаркета, кажется, продуктишки остались… Молодец, Лерка! И все же… Что там такого произошло в этом Париже, что она вернулась совсем другой, почти прежней, уверенной, спокойной? Гордеевой, в общем. Не Чеховой. Что произошло тем шестоянварским вечером, когда она просила в телефонную трубку защитить ее? Щемило... Воображение подкидывало версии одну страшнее другой. И одна из них - те майские события, которые с большой долей вероятности произошли бы, если бы Инна не проболталась, если бы он не успел... Глеб оглянулся. Усталая Лерка что-то озабоченно вычеркивала из блокнота. Он грузил покупки в багажник, вспоминая, как горячо молились они с Алькой о Лере в тот рождественский сочельник. «Люблю тебя», - написал он Альке на ходу, возвращаясь в здание торгового центра, чтобы забрать остальные вещи. - Оставь все в прихожей, я сама потом разберу, - Лера с отсутствующим видом провожала его до дверей, думая о своем. – Ключ завтра отдашь. У меня дубликат. - А твой? Если дома? – Глебу не хотелось ехать. - Нет, Саша будет до ночи сегодня, он предупредил. - У тебя классный муж, я даже завидую, - сказал Глеб. - Чему? Что у тебя такого мужа нет? Глеб! – Лера вдруг оживилась. – Думай, что говоришь, - включила она свое привычное, тоном учительницы, из прошлого. - Я не о том! - испугался Глеб. – Я о другом, Лера, о другом. Он думал о том, как было бы хорошо, чтобы он вот так же, как Гордеев, работал, а его любимая жена бродила по торговому центру и обустраивала их дом, делая его уютным, и ждала бы его, выглядывая в окно, чтобы броситься к нему, прижаться и подарить тихую нежность. Глеб тихо отъехал со стоянки торгового центра. Снова представлял… Он шел бы в душ, а Алька в это время накрывала бы на стол. Свое, простое - картофельное пюре, котлетки и салатик из капусты. Она готовила уже, у Нины. В «Домике» учили готовить, это же дом семейного типа. А ничего вкуснее он еще не ел, потому что – ее. Они садились бы напротив камина, а в их доме обязательно будет камин, прямо на полу, и ужинали бы, делясь важным и не очень, произошедшим за день. И обязательно – откровенно, без утайки. Потому что уже – одно целое, не Я и ТЫ, а МЫ. А потом он брал бы ее на руки и… Глеб закрыл глаза, но тут же в испуге открыл их – он выехал на дорогу. Одной рукой он дотянулся до бутылки с водой – от его мечтаний кружилась голова и сохло в горле, но он боролся с собой - из целомудрия рождается любовь… Которая долготерпит, милосердствует, не ищет своего, не раздражается, все покрывает… Это она, Аля… И он будет биться за эту любовь. Господи, как же не случайно все в жизни – слова, люди, встреченные мимоходом, выхваченные случайным взглядом неслучайные огненные надписи на неслучайно ослепляющей своею белизной футболках случайных прохожих… Все не случайно, все послано для чего-то. И потом, в один момент, как паззл, собирается в единое целое, чтобы подсказать, куда тебе дальше, с кем, и главное – как. Надо только правильно понимать происходящее. Помоги нам всем, Господи, помоги... Как вор, вошел он в квартиру Гордеева – Гордеевых! - и в спешке, бросив микроволновку, пакеты и коробку с цветами в прихожей, поспешно вышел на лестницу. Закрыв дверь ключом, прислушался, не идет ли кто снизу. Как вор. Потом быстро сбежал вниз, стараясь ступать неслышно. Почему? Он думал об этом, когда, казалось, едва касался ступнями ступеней подъезда. Что, если Гордеев вдруг пойдет ему навстречу? Он бросится вверх, на последний этаж, прятаться? Как вор? Задевало. Щекотливое положение, неоднозначное... Нет, больше он не согласится на такую авантюру. Но как отказать? Он не мог отказать Лере. Лера… Он ехал домой, вспоминая их разговор с Рыжовым об Альке, обвинения ее "школьного друга" в том, что Глеб слишком давит на Альку. Сейчас он сомневался в своей правоте. "Аль" - "Да, Глебушка". "Как ты?" - "Учу". "Я слишком поторопил тебя?" Она недолго думала - "Все это было неожиданно". "Тебе очень трудно, да?" - "Жить вообще трудно". "Если невмоготу, я отпущу". Сохло в горле - он смог это написать. Но слова Рыжова жгли. "Ты передумал, Глеб?". "Я? Ни за что. Я о тебе". "Все было предопределено". Она отвечала туманно, общими фразами. И это - сводило с ума и порождало еще более сильные сомнения в своей правоте. "Я люблю тебя", - написал он и бросил телефон в бардачок - хватит, бред какой-то. Она согласилась. Согласилась... Он ехал, прокручивая их первое объяснение, ее "да", фразу за фразой, каждое слово. Потом решил - согласилась, и довольно. Чтобы отвлечься, свернул в центр и заплатил госпошлину, заехал в загс. Понимающая женщина-армянка оказалась не простой регистраторшей, а целым начальником загса с оригинальным именем Гуар Ашотовна. В тот день, когда они подавали заявление, она сидела в чужом кабинете. "Не передумали еще, скороспелы?" - спросила она с улыбкой. "Не дождетесь!" - ответил Глеб. Он свернул в ночной клуб, чтобы найти Геру, но Геры в клубе не оказалось. "В последнее время он редко появляется", - сказал ему знакомый бармен, который не раз наливал ему виски со словами: "Не слишком ли резво начали?" Да, раньше он всегда начинал резво - пропускал сразу два-три шота, чтобы разом придавить проблемы. "Приветствую, Герман", - он позвонил Гере. "Ты где? Есть дело, на бабки", - сказал он. "О, харе," - даже сквозь расстояние он видел, как Гера уже потирал руки. "Я счас приеду в клуб", - пообещал Гера. "Не надо, давай адрес, сам", - не хотелось толочься в этом клубе, где все напоминало лето, где каждый его знал, видел - в те дни страшные дни, когда он себя убивал. Все это было так далеко, что казалось уже неправдой. Не хотелось вспоминать... Он ехал по указанному адресу, и адрес казался ему знакомым. Он въехал во двор. Ну да, точно, это же адрес Новикова, и они с Герой уже встречались когда-то в этом дворе. От подъезда отделилась фигура в черной куртке - Гера. - Привет, братан, - Гера протянул руку. - Герман, - Глеб протянул руку. - Трезв? Гера не ответил, но довольно усмехнулся в снег. - Короче, нужен ящик шампанского. Лучшего, Гера, лучшего. Сделаешь? - Шампусик? Сделаю. Бабки гони, - Гера протянул руку. Глеб усмехнулся и достал бумажник. - Вот, - он вложил в Герину ладонь купюры. - Чек и десять процентов тебе, за работу. - Куда принести? - Гера довольно потирал руки. - В воскресенье, к двенадцати в загс, - Глеб засунул бумажник за пазуху. - Ага, - ответил Гера. - Ждать долго. А кто женится? - Я женюсь, Гера, я, - Глеб похлопал его по плечу. - Ааа, - Гера почти без эмоций смотрел на Глеба. - В ночном клубе не появляешься, - сказал Глеб, чтобы что-то сказать. - В завязке? - Ага, - подтвердил Гера. - Гераа! - позвал кто-то. - Иду я! - обернулся Гера. - Мамка, на рынок идем, ждет меня, - Гера махнул рукой и Глеб обернулся. Узнал - тетя Тамара. Та самая, которую он видел в квартире матери Новикова... Пьяная, икающая... Закусил губу. Юлька с больной бабкой и тараканами, Герка с пьющей матерью... А если покопаться, то и у Инки много чего найдется. И он, Лобов, с ними... Ущербные... Глеб незаметно усмехнулся. А Новиков - нет. Новиков - в меде, и станет-таки хирургом. Глеб еще раз поднял голову на окна Новиковых и сделал в воздухе крестное знамение. - Ты че? - голос Геры вырвал его из размышлений. Глеб взглянул на него - тот только что закончил считать деньги на шампанское. - Ниче, Герман. Иди к своей мамке, - Глеб хлопнул Геру по плечу и повернулся к машине. - Глеб, - окликнул его Гера. - Если халтура будет, я завсегда, ты знаешь. - Гер, пить бросил, так может, на работу устроишься, балбес? - Глеб открыл дверцу машины и сел. - Не, на работу не, я в армию ухожу, - сказал Гера, переминаясь с ноги на ногу и по привычке оглядываясь по сторонам. - Вот те на, - Глеб от неожиданности даже вышел из машины. - Ты ж бегал, помнится. Что, поймали? Не удалось откосить? - Не, я сам, - топтался Гера, от холода вжав голову в плечи. - Геркаа! - снова позвала тетя Тамара. - Да щас, мам! - оглянулся Гера. - А че так, Герман? - спросил Глеб. - За ум взялся? Совсем? - Совсем, - Гера сплюнул на снег и утерся рукавом. - Учиться пойду. - Куда? В архитектурный? - засмеялся Глеб, вспоминая их последний разговор у ледяных букв для девушки брата. Глеб плохо помнил этот вечер. Тогда умирала девочка... - Не, в строители, - сказал Гера, оглядываясь на мать, - у Ромки я щас, халтурю. - Рад, - Глеб снова протянул руку. - Ну, бывай, Герман! Он ехал в машине и не верил - Герка! Вечно пьяный, бестолковый Герка, который путался под ногами и вечно клянчил деньги ... Глебу почему-то было приятно, что Гера вдруг взялся за ум. Он уже подъезжал к дому, когда его телефон начал разрываться. Смертин. - Привет, Толик. Что надо? – он заглушил двигатель и посмотрелся в зеркало. Он теперь стал чаще смотреться в зеркало. - Привет, Глеб. Отдай дежурство, - сказал Толик без предисловий. - Вот так сходу? Ну ты даешь, старик. Бери! - Спасибо, - в трубке послышался облегченный выдох. - Тяжко, брат? Сочувствую, - Глеб разглядывал свое лицо в машинном зеркале. Кажется, он снова посвежел. Отдых все же… - Достала, - зло ответил Смертин. - Но после дежурства было легче, - добавил он. - Это почему? - не понял Глеб. - Так я спал, - усмехнулся Смертин. - А! Ясно. И твое бездыханное тело ее просто не замечало. - Ну да, - мрачно согласился Толик. - Смотри, трудоголизмом не заразись. А то так бегать от женской ласки… Блин, - засмеялся Глеб, - кому из мужиков сказать, они ж от смеха валяться будут. - Только попробуй, Глеб! И кончай уже прикалываться, не до шуток мне, - раздраженно сказал Толик. - Ладно, не грузись. Позвоню Косареву, наберу тебе. Когда уже твои справки готовы будут? - Не знаю, задрался я бегать с этими анализами. - Так озадачь Светку. Она же родственница Емельянова. А у Емельянова жена кто? Секешь? - Ааа, - обрадовался Толик, – точно! Как это я раньше не догадался. - Она одним днем липу сделает. Чего время терять-то? Че у вас там новенького? - Переезжаем. - В емельяновские хоромы? Неужели? Поздравляю, Анатолий! - обрадовался Глеб. - Не, не туда, - уныло сказал Толик. – Отца Емельянова помнишь? Ну, дурковатый такой дед? Его еще Новиков опекал. Вот к нему. Он в городе живет, не с сыном. Вцепился в Ангелинку – внучка, говорит. Каждый день ездил, коляску катал. Заберет коляску – вам, молодым, говорит, время даю для общения. А оно мне надо? Полдня где-то с дочерью ходит, а мне хоть вешайся. Короче, надоело ему ходить, переезжайте, говорит, ко мне. А у него метраж… Тут, в центре города. Двухуровневая квартира, больше трехсот метров, наверное, а то и все пятьсот. Я еще не понял. - Ну и чем ты недоволен, Толян? - А тем, - Толик шумно вдохнул воздух. – Женись, говорит. Что за срам – нерасписанными жить. Вот прям так и говорит. Прикинь? - Прикинул. Согласен со стариком. Женись уже. Куда ты денешься? Дочь общая. И потом… Светка твоя сейчас богатой стала. Женихи не замедлят. Секешь? - Не понимаю. - Ты что? Хочешь, чтоб твою дочь какой-нибудь мудак воспитывал? - Не, я не согласен, - встревожился Толик. -Тогда женись, Смертин! – весело крикнул в трубку Глеб. – Женись! – он засмеялся. – Без вариантов! - Похоже, без вариантов, - неожиданно быстро согласился Толик. – И отец долбит, женись, женись. - Только в группе не трепись, Глеб, - предупредил Толик. - Чего так? - не понял Глеб. - Ты хочешь, чтоб меня альфонсом считали, да? На содержании у бабы?! - возмутился Смертин. - Ну так ты работать будешь, какой альфонс? - Работать! - кажется, Толик махнул рукой. – С такой работой много не заработаешь. - Это точно, - согласился Глеб. – А я, Толян, тоже женюсь. - Светка сказала, просила не трепаться. Я молчу. А ты-то чего скрываешься, Глеб? - А я, старик, не хочу, чтоб обсуждали… Ты что, не знаешь, как у нас умеют? - Шостко! - Толик засмеялся. – Вот баба, огонь! - Шостко! - повторил за Толиком Глеб. - Шостко это Шостко, - добавил он тише, вспоминая Валю, обнимающую отца. - Помнишь, как мы ее с пробиркой накололи? – весело спросил Толик. - Я не хочу об этом говорить, - сухо ответил Глеб. Прошлого нет. Все. Не надо. – Ты придешь ко мне? - Извини, Глеб, но я лучше к Шостко, - быстро отказался Толик. - Понимаешь, я со Светкой не хочу, - объяснил он. - Ладно, до завтра, - Глеб отключился. – Ну и дурак, - сказал он в пространство. – Дурак. Он вошел в дом – суета. Мать затеяла генеральную уборку. Вернее, генеральную переборку. Готовилась к приему гостей. Вместе с домработницей они выносили из дома лишние вещи. - Привет, мам, привет, теть Маш! – Глеб поздоровался из прихожей. – Мам! Зачем так капитально? Будут все свои. - А, сынок, давно хотела выбросить лишний хлам, есть повод, - мать оторвалась от комода и выпрямилась. – Столько лет сюда не заглядывала. Ну вот что это! – она подняла вверх руку со стопкой бумаг. - Что? – спросил Глеб, выглядывая из прихожей. - Мои конспекты, что! Институтские, - мать улыбнулась. – Не нужно это ничего, а лежит, место занимает, - мать бросила бумаги в мешок для мусора. – И пыль собирает. - Ладно, тогда я у себя и у Дениски тоже прочистку сделаю, - сказал Глеб. – Раз есть повод. Мам, а где Аля? У себя? - Учит, - Алла снова сосредоточенно занялась комодом. – У нее завтра зачет. А вот почему ты болтаешься без дела, не понятно, - сказала она, извлекая из комода кучу каких-то щеток для волос и заколок. – Сколько у нас, оказывается, хлама. Этим сто лет уже не пользовались. Все работа, работа. А жить когда? Мария Сергеевна, - обратилась она к домработнице, - выносите этот пакет, полный. - Оставьте, теть Маша, я сам, - остановил Глеб домработницу. - Мамуля, это тебе, от меня, - Глеб достал из-за спины и протянул матери розу. Ему всегда нравились эти розы – особого сорта, с большим розовым бутоном необычной формы. Он всегда дарил матери такую розу – не упакованную, одну. Обязательно одну – роскошь одинока. И мать всегда кололась о шипы, но в том и прелесть роз. - Спасибо, сынок, - мать расчувствовалась. – Хоть ты меня балуешь. - Аль, - Глеб по привычке открыл дверь без стука. Зашел в комнату. – Поехали? Отметил – в ее глазах мгновенное оживление и радость, даже едва заметное движение к нему, к Глебу. Навстречу. На встречу. Умница, старается. Она полюбит, она мудрая. Аля… Улыбнулся. Спасибо, Господи... Алька с Лизой сидели на кровати. Алька учила, закутавшись в плед, - уютная, маленькая, родная. Жена… Глеб улыбнулся. Лиза снова перебирала сахарные фиалки. Она умела тихо играть, никого не тревожа. Коты мирно спали на Лерином мягком стуле, свернувшись клубком и прижавшись друг к другу. Идиллия. - Тебе, - он протянул Альке розу. Он еще ни разу не дарил ей цветов. Она молча взяла эту розу. Ей дарили цветы лишь однажды. Поцеловала бутон. - Спасибо, - произнесла тихое, благодарное. - Я смотрю, Лиза хорошо тут поработала, - засмеялся Глеб, подсаживаясь к этой уютной компании. В прозрачной коробке в виде сердца оставалось мало фиалок. – А ты? Так ни одной и не попробовала? – Глеб сгреб девочку в охапку, всунул ей в руку пакет с кислыми, обсыпанными сахаром, мармеладными червяками, любимыми ею, прижал к себе. - Не попробовала. Не могу я цветы есть. Жалко, - Алька улыбнулась из своего пледа. - Жалостливая моя, - Глеб дотянулся до Альки и погладил ее по волосам. Вспомнил свои недавние мечтания – отдернул руку. – А где Дениска, не знаешь? - Не знаю, - неуверенно ответила Алька и быстро перекрестилась. – Наверное, у репетиторов. - Сегодня нет репетиторов, - Глеб гладил Лизу по животу. Лиза лежала на нем, закрыв глаза, растекшись невесомой мармеладкой. Может, энергии добирает, всегда об этом думал Глеб. - Ну, значит, у вертолетов, - успокоительно сказала Алька. И Глеб уловил в ее голосе беспокойство. - Я его с нами хотел позвать, - сказал Глеб. – Поехали? - Поехали, Глебушка, – Алька откинула плед и соскочила с кровати, с розой в руках. Глебушка… Он уже не коллекционировал свои имена. Теперь их было много. Вытянет, она вытянет их брак, старается. Любовь обязательно придет. Обязательно. Аля… Господи, помоги нам всем... Пока Алька одевалась, Глеб несколько раз звонил Дениске и все-таки дозвонился, позвал его с собой в храм, но брат неожиданно отказался. - Ты на вертолетке? – спросил Глеб. - С друзьями, - неохотно ответил Денис. - Аааа, - Глеб забеспокоился. В последнее время Денис почти не общался с друзьями. – Ну захочешь, приезжай. Я соскучился. Денис промолчал. - Диня? - Что, Глебчик? - Люблю тебя. Молчание. Что происходит? - Ты где сейчас? Я приеду. - Не надо, Глебчик. - Говори адрес. - Не надо. Глебчик, я сам приеду, я сейчас. Денис приехал и, поискав глазами брата, пробрался сквозь негустую толпу в храме и встал рядом. В ответ на доброжелательно-внимательный взгляд Глеба еще сильнее сжал челюсти. Он снова выпивал и курил. Его угостили. Ему - можно. У него – горе. Когда у Глебчика было горе, он тоже выпивал. И Гордеев. И Алка глушит, будь здоров. Тоже горе, как пить дать, горе у нее. - Ты как? - шепнул Глеб. - Норм, - сквозь сжатые челюсти выдавил Денис. Глеб приобнял его и тут же отпустил. Денис встретился глазами с Лизой, кивнул ей и незаметно для окружающих дернул ее за палец. Лиза ответила ему, радостно улыбаясь из-за коленок Глеба. Глеб заметил возню у себя в ногах и, решив, что Лиза устала, взял ее на руки. Стало скучно. Теперь придется слушать, чего они там поютЬ. А жвачки нет, придется стоять смирно, чтоб не привлекать внимания. А то еще спросит Глеб чего-нибудь, да так, что одним «да» и «нет» не отделаешься. Эх… Денис искоса глянул на Глеба – стоит, лицо серьезное, мыслит что-то, понимает, как будто. Когда только понимать стал? А все она, Алька. Денис, чуть подавшись вперед, заглянул через Глеба на Альку – платочек беленький надела, смирненькая стоит, героиня русских романов, одуванчик сиреневый. Чего им приспичило? Пошли бы в ночной клуб и оторвались. Разве так любовь отмечают? Эх… Скучно с Глебом стало. И Гордеев туда же… Совсем с этой работой крыша потекла у Леркиного мужика. Не сопьется, так по храмам ходить начнет. Пропащие… Хотя прикольно было – ночью, рождественской, стоять в толпе. И даже креститься. Конечно, как не креститься, если Гордеев тоже... А то неудобно как-то столбом стоять, еще вопросы задавать начнет, неудобные. Прикольно было. И даже круто. Такое – в первый раз. И тоже, как в новом году, ждалось чего-то. Даже в груди кололо. Даже немного щипало в носу. Совсем нервный стал, с такой-то жизнью. Денис, забыв об осторожности, громко шмыгнул носом, поймав на себе внимательный взгляд брата. Лера суетилась весь день и устала, но она была довольна. Она навела уют в доме, который больше не будет домом Гордеева. Это будет их дом, и пахнуть он будет ими, Гордеевыми. Цветами, горьким шоколадом, хорошим кофе, «Шанелью» - как в Париже, где хочется любить. Где радостно бродить просто так, и не скучно. Где много символов любви – всех этих замочков, башен, цветов, статуй, фонтанов. Где даже есть стена любви. У них теперь тоже есть стена любви. Не парижская, конечно, но сути это не меняет – на этой стене они будут писать друг другу – о любви, о себе. Будут разговаривать. Глеб всегда говорил ей – надо разговаривать, недосказанность убивает отношения. Откуда он такой умный? Хотя, нет, не умный, просто быстро учится. Был бы умный, не ругались бы они семь лет подряд… Лера взяла в руки изящный блокнотик с цветными отрывными клейкими страницами. Задумалась - доверие. Его нет. В последнее время не хотелось ни о чем рассказывать Гордееву. Он не поймет, не раз говорила она Глебу. Ей всегда казалось, что Сашка приземленный медик, ему не до искусства, поэтому она почти ничего не рассказывала ему о своей галерее, не делилась рисунками и размышлениями, также как не делилась еще своим личным Парижем. А Сашка? Он же тоже ничего ей не рассказывал – молчал, переживал, весь в себе. Он еще не разучился быть одиноким, сказал Глеб. Наверное, Глеб прав. И вот теперь через эти записки они будут учиться доверять друг другу. Она принесла в дом цветы, много цветов, постелила на кухонный стол скатерть в тон шторам, купила постельное белье, шелковое, которое так любит Вика, а Вика знает толк в таких делах. Она внесла в дом множество мелких милых безделушек – статуэток, постеров с яркими надписями, свечей и поставила их на освобожденные от хлама полки. Антураж создает настроение. В кухне появилась дорогая, из цветного французского стекла, посуда и фужеры. И симпатичные салфетки, конечно же, с Эйфелевой башней, - все эти мелочи нужны, они создают настроение. И их фотографии в красивых рамках - будет ее мужу работа в первый же выходной. Молотком стучать придется долго. Лера не тронула только одну комнату – в ближайшие дни здесь начнется ремонт. Это комната их ребенка. И Глеб снова прав – ребенок должен знать, что его ждут в этом мире. Они будут ждать – покупать игрушки, милые вещички. Просто ходить по детским магазинам. Хотя бы иногда, ведь Сашка все время занят. Но в это время они будут вместе - надо учиться быть семьей. Лера была довольна – их дом преобразился. Маленький Париж. Париж, в котором навсегда, несмотря ни на что, осталось ее сердце. Город, где живет спокойствие и любовь. Где пришло прозрение, и не важно какой ценой. Гордеев вернулся, как и обещал, вечером. Уставший, он поцеловал ее и пошел мыться. Не заметил - ну и что. Она знала, убедила себя, приказала себе так думать – из операционной Саша поехал к ней, а не привычно пил водку с Димой Ивановичем у себя в кабинете. Лера читала об этом у Глеба – как ее муж пил водку. Жесты, взгляд, диалоги - все было детально прописано. Она не знала, что Глеб замечает такие мелочи. Но может быть, именно эти детали и помогли ей увидеть мужа в кабинете после многочасовой операции. Не зря она рыдала в самолете - статью было больно читать, в каждой Сашкиной фразе – огромный смысл, много невысказанного. Чего только стоит Сашкино о том, что он боится заразить близких гепатитом. А она никогда не думала, что он думал об этом. О ней. Она думала, что Гордеев боится только одного – своей несостоятельности как хирурга. Лера стукнула для приличия и зашла в ванную. Села на край ванной, за шторой. - Лер, ты? – он услышал ее сквозь шум воды. - Я, соскучилась, выходи уже давай. - Дай полотенце, - сказал он устало. Лера молча протянула мужу полотенце. Она тоже устала. Хотелось завалиться в его объятиях и спать. А завтра зачет. Ну ничего, зачеты как-то сами сдаются. Наверное, сработала репутация вечной отличницы, даже на явные пробелы глаза закрывают преподаватели. Или знают, что ждет ребенка. Лера вышла из ванной и зажгла свечи. Как давно они не зажигали свечи? Да с тех самых пор, как Сашка ушел в нейроотделение. А должно быть красиво. - Слушай, Лер, у нас тут как-то по-другому стало. Что произошло, не знаешь? – Саша появился на пороге комнаты. – Свечи, вкусный ужин, давно я не ел твоих итальянских блюд, - Гордеев прошел к столику и сел. - Теперь будешь есть французские, - Лера достала бутылку привезенного вина. - Дай я сам, - Гордеев взял у нее из рук бутылку и налил себе. – И тебе, немного можно, - он плеснул ей вина на дно бокала. – А все-таки хорошо иметь молодую жену, - сказал он. - Это почему же? - улыбнулась Лера. - Нуу, - Гордеев забавно закатил глаза под потолок, - романтический ужин при свечах, милые безделушки на моей рабочей полке. - На которой у тебя хранились старые газеты, - вставила Лера. - Полный хаос в ванной, - Гордеев игриво улыбнулся. - Полный порядок, - вставила Лера. – И новый гель для душа. - Красная скатерть в некогда холостяцкой кухне, - улыбнулся Гордеев. - Цвет страсти, - с вызовом ответила Лера. - И очаровательное юное создание под боком, - рассмеялся Гордеев. – Иди сюда, пузатый мой человечек, - он взял ее за руку и потянул к себе. - Ну почему пузатый? Тебе пузатые нравятся? – Лера прильнула к мужу. - Нравятся, - игриво ответил Гордеев. Гордеев делал над собой усилие. Он устал после операции, но еще больше он устал от глухоты в их отношениях. В конце концов, сказал он себе, романтические ужины будут не каждый раз после таких сложных операций, но если именно сейчас Лерка постаралась, нужно быть на высоте. - Лерка, что ты сделала с моим кабинетом? Они сидели, обнявшись. - А ты заметил? - Конечно, заметил. Мне вообще доложили, что прошла целая спецоперация по идентификации тебя с моей женой. - И кажется, Куратов поставил точку в этом пристрастном опознании, - с иронией ответила Лера. - Да, главным экспертом оказался Куратов. Он подтвердил – похожа на жену А. Н. Гордеева. - Похожа? Я тебе дам, - Лера шутливо толкнула мужа в грудь. - Красивая ты у меня, Лерка, - Гордеев поцеловал жену в висок. - Красивая? И ты это только сейчас заметил? - Ага. Пока сидел за столом, ход операции записывал, разглядел, - Гордеев устало шутил. - Надо было раньше поставить свое фото, - довольно улыбнулась Лера. - Надо было. Я бы тогда вообще из отделения не вылезал, - Гордеев взял тарелку и усиленно заработал вилкой. - Это почему же? – Лера удивилась. - А зачем? Больные есть, диван есть, кофе есть и жена на столе, тоже есть. - Саш… - Шучу. Скучал я, Лера. Ты больше не уходи, - Гордеев поднял бокал с вином. - Не уйду, даже не надейся, - Лера тоже взяла бокал, отпила, вспоминая ночной Париж. - Нам кроватку и распашонки на новый год подарили. Я не говорила? - Кроватку? – удивился Гордеев. – Весьма оригинальный подарок для нового года. Кто? – он снова принялся есть. – А вкусно, Лер. Ты угощайся, - он шутливым жестом пригласил ее присоединиться. - Спасибо, - Лера тоже взялась есть. Она была голодна, день выдался насыщенный, некогда было отвлекаться на такие мелочи, как еда. - Глеб с Денисом притащили перед новым годом. Сказали, что от Лобовых. Заберешь? - Конечно, заберу. Кроватка нам не помешает, - Гордеев задумался. – И вообще, Лер, может, все-таки начнете общаться? Хотя бы с Олегом Викторовичем. Нормальный мужик, хорошо к тебе относится. Сама же говорила. - Да ходила я к нему сегодня утром. Хотела подарок отдать, из Парижа. Но не смогла, Саш, я не смогла. В кабинет зашла, как увидела его, вспомнила, что он муж Лобовой. И все знал ведь, а простил ее, - Лера заволновалась, вспоминая, как бежала из кабинета Олега Викторовича. - Лер, он ее муж, - тихо сказал Гордеев. - И друг моего отца. А она убийца, - Лера опустила голову, нервно выкручивая пальцы. - Сложный выбор был у Лобова, - Гордеев снова обнял Леру. - Но друга он уже потерял, а семью рушить было глупо. Кому от этого было бы хорошо? - Да я все понимаю, - Лера разжала наконец пальцы, но тут же снова принялась выкручивать их. - И Глеб простил мать. Помнишь, он пил? Это из-за нее. А потом все равно простил. - Если любишь, все просить можно, - тихо и убедительно сказал Гордеев, вспоминая свои подозрения по поводу жены и ее "брата". - Сашка, родной мой, какой же ты у меня… - Какой? - Я не знаю… Не могу выразить словами. Плохо мне было без тебя, одиноко, - Лера прилегла к мужу на грудь. - И мне, Лер. Вроде на автомате работаешь, живешь, а вот ты появилась, и сразу понял – было пусто без тебя. Они молчали, обнявшись. - Ты статью Глеба читал? Я пересылала тебе. Там о тебе так пронзительно. Я не знала, что все так… - Лера не смогла договорить, подбирая слова. - Я читал, но статья не обо мне. Глеб писал о себе. Мы все были тогда потрясены, и твой брат тоже. - Но он восхищен тобой. - Скорее, идеализирует. Просто через меня он открывает для себя медицину. Он восхищен медициной. - Скромный ты мой, - Лера поцеловала мужа. – Я же вижу, что ты устал. Пойдем спать. ….. - И все-таки я плакала, когда читала про тебя в самолете эту статью. Там про твои глаза, и ты, уставший. Как будто сама там была, перед глазами стоит. Они уже легли, но Лера никак не могла успокоиться. Так много нужно было сказать, так много было не сказано. - Лерка, не выдумывай, - Гордеев засыпал. - И о том, что ты чего-то боишься. Я не знала, что ты чего-то боишься, Саш. Ты всегда казался таким уверенным. - Уверены только идиоты, а я обычный человек. Твой брат правильно написал, что пациенты хотят видеть в нас всезнающую машину, а мы просто люди, - возразил Гордеев. - Правда, умеющие держать скальпель, - добавил он с показной хвастливостью. - Глеб писал, с тобой был Бог, - не унималась Лера. - Это его бурная фантазия. Он студент, ему можно. - А я тоже думаю… - Что? - Бог. - И ты туда же… Сила слова? - Нет, Сашка. Я думаю…- Лера вдруг вспомнила про альбом. - Саш, откуда у тебя в столе мой альбом? Так много хотелось спросить и обсудить. Мысли перескакивали одна на другую. - Значит, по столам лазила? – пошутил Гордеев. - Саш, ну что ты. Просто хотелось посмотреть, чем живет мой муж. Знакомилась, - Лера нежно провела рукой по его щеке. - Ну так что с альбомом? - Твой спиногрыз дал. - Денис? – Лера искренне удивилась. - Денис. Мы тут гуляли как-то, о тебе разговаривали. Скучает он без тебя, Лерка. Надо его почаще к нам забирать. - Это он к Лобовым тебя привел? - спросила Лера. - Кто доложил? – спросил Гордеев, хотя знал, кто. - Вика. - Ожидаемо. Для чего нужные еще подружки? - Гордеев усмехнулся. – Дениса подвозил, а Глеб пригласил поужинать. Ну я и зашел. В итоге просидел до ночи. Хорошая компания подобралась. Молодняк. Хотел посмотреть, как ты жила у них, понять, как тебе там было. - Понял, как мне было? – Лера поджала губы. - Был в твоей комнате. «Нейрохирургия» на почетном месте, - Гордеев вспомнил, как он стоял в комнате Леры и, пытаясь быть ближе к ней, трогал ее вещи, и как ему хотелось остаться одному, но вокруг было много людей, которым было абсолютно все равно, что он сейчас скучает по Лерке. Кроме Лобова-младшего, тот, похоже, сам скучал. - Да? – Лера чуть не расплакалась. – Слева на столе? Я всегда ее там клала. - Слева на столе, Лер… Знаешь, я думаю, надо все-таки мириться. Ну что мы с тобой живем одни? У меня никого нет, знаешь. А из Олега Викторовича мог бы получиться прекрасный дед нашему ребенку. Глупо, Лер, тратить жизнь на обиды. Вот у меня уже полжизни прошло, а что я видел? Жизнь проходит быстро, - Гордеев тихо убеждал Леру. - Да все я понимаю. Все понимаю. Но эти сны, они постоянно будоражат воспоминания. Я все в деталях помню, каждую мелочь той поездки, - Лера всхлипнула. - Понимаю, - Гордеев нащупал рукой ее лицо и теперь вытирал слезы. - Но это от того что ты думаешь постоянно об этом. Ты думаешь, и это тебе снится. Скоро наш ребенок появится, Ковалец сказала, будет много хлопот. Будет не до воспоминаний. - Ковалец? Вы обсуждали это с Ковалец? - Лере не нравилось, что ее муж обсуждал их проблемы с Ковалец. - Надеюсь, что ты прав, Сашка. Так хочется всех простить. Устала я от себя, от своих переживаний, и от Лобовой. - Почему от Лобовой? - не понял Гордеев. - Она постоянно живет во мне. Понимаешь? - Лера занервничала. - Я о ней ни на минуту не забываю. Все думаю, что человек такое натворил, а живет хорошо – все ее любят, и муж и сын. - Дело не в ней. Дело в них, - возразил Гордеев. - Любят, не потому что она прекрасный человек, а просто потому что они умеют любить. - И Емельянов… - Лера всхлипнула. - Тошнит от его благодеяний, весь город аплодирует. И ведь никто не знает. И женился, теперь постоянно в больнице будет. Теперь с Глебом сойдутся – Старкова же… Видишь, как они все в кучу собрались. Емельянов, Лобовы… И все у них хорошо. - И у тебя все хорошо, Лера. И у Дениса, - пытался утешить жену Гордеев. - Да, - Лера прерывисто вздохнула. - Перестань смотреть в их сторону, Лера. Не трави ты себе душу. Бог сам знает, кого наказать, кого простить. А мы будем проживать свою жизнь, без оглядки на них. - Ты говоришь как-то по-другому теперь. - Я многое обдумал, Лер. Многое переоценил. Было время. - И я. - Да, для этого нужно было укатить в Париж, - устало пошутил Гордеев. - Лицом к лицу не увидать, больше видится на расстоянии, - Лера улыбнулась. - Стихами заговорила? - Нет, Глеб как-то сказал. - Глеб… А он неглупый, твой брат. Я давно заметил. Но ты все-таки со мной делись, а не с ним. Я твой муж, Лера, я. - А ты будешь меня слушать? Тебе интересно? – Лера подняла голову и заглянула в глаза мужу. Она уже перестала плакать. - Интересно. Только ты ничего не рассказываешь, - с закрытыми глазами он дотянулся и чмокнул Леру, получилось в нос. - Но ты не спрашиваешь... - Я думал, ты не хочешь… - Я думала, ты думал… И вот до чего мы дожили, - вздохнула Лера. - Чуть не разбежались, - она снова заплакала. - Лерка, ну хватит, ну все уже закончилось, - уговаривал он ее. – Прости, я все делал не так. - Это я все делала не так, - всхлипывая возразила Лера. - Тебе можно, ты маленькая, - успокоил ее Гордеев. – Какая молодость без ошибок? Опять всколыхнулись сомнения – было или не было? Вопрос остался открытым, сомнения остались. Ошибки… Все совершают ошибки. Бывают фатальные ошибки. Но все можно пережить. Вспомнилась рождественская ночь – стоя в тесной толпе, в храме, он думал тогда об этом - о возможной измене жены. Но вокруг происходило нечто тихое, умиротворяющее, впервые переживаемое и оттого принимаемое безоговорочно, что он уже тогда начал думать, что измена - это, конечно, омерзительно, но и ее можно простить, потому что есть в жизни кое-что поважнее ущемленного самолюбия, что-то выше личного, и что, может быть, многие, и он в том числе, слишком примитивно понимают содержание любви, исключая из нее духовное. И еще в ту ночь он вспоминал Нину Старкову, свои измены ей и удивлялся тому, как это он совершенно не мучился после случайных бесстыдных ночей со случайно подвернувшимися медсестрицами. Может быть, именно в тот момент он начал, наконец, уважать Нину за то, что жалела его в его беспринципности, не устраивала истерик и все-таки верила в него, несмотря ни на что. Теперь он был в положении Старковой – жизнь поставила его на ее место, но и ударила больнее – Лера была женой, Лера была беременна. Может быть, думал он, это расплата – Лерку можно простить, но что делать с ребенком? Устроить тайную проверку? Но его природная порядочность бунтовала против этого. Он все же решил ничего не говорить Лере, ни о чем не спрашивать, просто – забыть, и терпеливо нести этот крест вечного подозрения как искупление за то, что он делал с Ниной. Он удивлялся себе – своим мыслям, выводам, настроению. Кризис, что ли, наступил, спрашивал он себя. Или поумнел, наконец? Так или иначе, его радовали эти перемены. Надоело быть для всех хорошим хирургом, светилой, лучшим скальпелем страны, гением, вторым после Бога – сколько же эпитетов для одного только Гордеева! Он подсмеивался над собой. Все это было ненастоящее, искусственное, вычурное, не нужное ему. Хотелось быть просто хорошим человеком. Гордеев посмотрел на спящую Леру и поцеловал ее, поклявшись себе, что больше никуда ее не отпустит. … Они только что молились – готовились к причастию, как велел отец Алексий. Полтора часа на ногах, почти литургия. Глеб не привык, было трудно, посещали всякие мысли. Он верил в Бога, молился Ему своими словами, любил Его, как умел, но совершенно не видел смысла в этих вычитываниях правил и канонов. Половину слов Глеб не понимал, постоянно терял мысль и сбивался на свои мысли. Самая худшая из всех мыслей была – о ней. Всеми силами он гнал от себя картины их будущей жизни, картины, будоражащие кровь и заставляющие руки плясать в треморе. Было стыдно, отчаянно и досадно на себя. И тяготило его тем сильнее, чем отчетливее он осознавал – фантазировал в молитве. Страшное искушение, постыдное. Такое на исповеди как скажешь? В попытке отогнать эти мысли он отодвигался от Альки, но это не помогало, и тогда он бросал вычитывание по книге и просто молился о прощении, изредка ловя сознанием Алькин тихий шепот. За их спиной тихо спала Лиза с котами под мышкой. Алла Евгеньевна сделала попытку забрать Лизу к себе. Она вдруг привязалась к ней, настолько насколько можно привязаться к ребенку, с которым ты знаком все день. Алла вдруг начала жалеть о том, что не родила в свое время «второго Глебушку». Своего второго сына она видела точно таким же, как Глеб. Был бы еще сын, было бы двойное счастье, сожалела она… Алла хотела забрать Лизу к себе на ночь, чтобы снова вспомнить те моменты, когда ее Глеб был маленьким. Да и Лиза ей нравилась – она была на редкость усидчивым ребенком. Но Глеб не отдал ей Лизу. «Мам, она нас совсем не напрягает. Наоборот, я хочу побыть с ней. Нина завтра заберет ее, я буду скучать», - сказал ей ее сын. Ее сын, вечно всех жалеющий сын. - Еще поучу немного, - прошептала Алька, складывая свои молитвословы в стопку. - Я к Денису, - помня о своих недавних буйных фантазиях, он не решился даже взглянуть на нее. Целомудрие, ему до целомудрия далеко… Но Алька прижалась к нему сама. Без всяких фантазий. Просто искала тепла. Все будет хорошо, Алька чистая, полюбит. Глеб думал об этом, открывая дверь в комнату брата. - Динь, привет. - Привет, - Денис испугался. Он думал о том, что сегодня снова изводил Альку, и боялся, что Глеб уже знает об этом. Он знал, что неправ, но ничего не мог с собой поделать, яд переполнял его сердце. - Чем занят? – Глеб лег на кровать брата. - Готовлюсь к школе, - с плохо контролируемым спокойствием ответил Денис. Перед глазами стояло грустное Алькино лицо, и особенно ее губы, пытающиеся в ответ на его колкости сказать что-то добро-примирительное. Знает Глебчик или нет? Денис искоса взглянул на брата. - Да брось, к школе он готовится, завтра только одиннадцатое, - Глеб засмеялся. - Денис, смотрю на тебя, удивляюсь. - Чего? – Денис вздрогнул, и Глеб заметил это. - Что происходит? – Глеб сел. – Ты странно вел себя вчера, когда предки приехали, сегодня в храме молчал, сейчас вот дергаешься. Динь, ты все-таки принимаешь. Денис выдохнул - не знает, не сдала Алька. В душе слабо шевельнулась благодарность. - Это утверждение или вопрос? – Денис снова стал уверенным и занялся "делом" - начал сортировать учебники. - Пока не знаю. - А не знаешь, не говори. Глебчик, я занят, - сказал Денис, пытаясь прервать эти настойчивые расспросы. - Я сегодня сказал, что люблю тебя. - И че? - Денис делал вид, что складывает учебники. - Ты не ответил. Дуешься за что-то? - Эээ, мы будем в угадайку играть? - Динь, если тебя что-то напрягает, ты можешь сказать мне. Помнишь, я говорил тебе. - Помню, Глеб, - Денис попытался быть повежливее. – Но меня достали ваши подозрения. - Хорошо, беру свои слова обратно. Тогда что? На личном фронте проблемы? С Лизаветой? Чем помочь? - Да ладно, Глебчик, не думай. Все норм, просто… - Голова болит снова? – в голосе брата прозвучала такая тревога, что Денису мгновенно стало стыдно и за Альку, и за пиво, и за сигареты. - Глебчик, - Денис подсел к брату, прижался. Закрыл глаза – хорошо, - Да все нормас, не парься. Настроение не катит, паршивое. - Чего так, Динь? – Глеб поцеловал брата в макушку. – Ты отдаляешься. Я снова ничего о тебе не знаю. - Не, все норм, просто перемены. Нина, ты… Хорошо хоть дома жить будете, не уйдете. - Не, мы не уйдем, не волнуйся. Уходя, Глеб бросил взгляд на ноутбук мальчика, недавно возвращенный из ремонта на свое привычное место. Надо проверить содержимое, решил Глеб. И телефон надо проверить как-то. Береженого Бог бережет. Денис уверял, что только настроение, - не верилось. И Алька что-то знает, вон как испуганно перекрестилась при последнем их разговоре о Денисе. Знает и молчит. Господи, береги Дениску... Было поздно. В доме все легли спать, и Алька, кажется, тоже. Прошлую ночь она не спала, дежурила. Надо было что-то решать с этими дежурствами, она уже начала собирать документы. Надо что-то думать… Но они еще не говорили, а завтра зачет. А поговорить хотелось, Алька нужна была ему как воздух. Он не мог вот сейчас уйти и уснуть. Глеб стоял в нерешительности у двери Лериной комнаты. Наконец он отошел от двери и сел на диван. «Аль…». «?». «Я люблю тебя». «И я…». Ясно, многоточие означает все, что угодно. Родная, Алька нашла-таки выход. Умница она, умница. «Можно зайти?». Пауза. «Конечно, заходи». - Я зашел, - он прошел в комнату и сел напротив сидящей на кровати Альки, завернутой в плед. Он не знал, что сказать. Хотелось разговаривать, а мыслей не было. Он снова волновался, как в первый раз, а тем не менее – почти жена. - Глебушка, спасибо за цветок, - она выручила его. – Чувствуешь, как пахнет? Он не чувствовал, да и одна роза вряд ли так сильно пахла. - Нет, не чувствую, - он улыбнулся. – Я чего пришел-то… На вечернее подведение итогов. - Как в армии? – она тоже улыбнулась, устало. - Ну давай. Что у тебя было сегодня и вчера, о чем я не знаю? Он не был готов к такому. Он думал – она расскажет. Он как-то странно представлял себе эти итоги и только сейчас это понял. - Лера, - прошептал он, преодолевая себя. Делиться, так делиться. – Я купил ей микроволновку, и отвозил цветы Гордеевым домой. Лера решила навести в доме уют. Он сказал это на одном дыхании – сам же затеял эти откровения. Он не знал – нужно ли рассказывать об этом. Но – если одно целое, то какие тайны? Он ни в чем не был теперь уверен. - Что скажешь? – тихо спросил он. - Ты очень хорошо сделал, Глеб, что помог Лере. Ей сейчас так трудно, - Альке было жаль Леру. Ей всех было жаль. - Откуда знаешь, что трудно? - прошептал он, видя Алькино смятение. - Аль, мы с тобой одно, целое. Да? - Да, - ответила Алька едва слышно. Она помолчала. - Гордеев с Куратовым говорили, а я слышала. Только я не специально, я наушники забыла, нечем было уши заткнуть. А они говорили. Но я поняла в общих чертах, - прошептала она быстро, как будто оправдываясь. - Ясно. Лерке трудно, но она сильная, Лерка. - Не бросай ее, Глеб. - Она к отцу сегодня приходила в кабинет. - Неужели мириться?!! Умница твоя Лера. Умница это ты, Аленька. - Но потом сбежала. - Ей нужно время, Глеб, нужно время, - Алька пересела и прижалась к Глебу, жалея его. – Но если человек задумался над чем-то, он обязательно сделает это. Она вернется. - Надеюсь. Они помолчали. - Ну, теперь ты. Только все, до конца, - прошептал Глеб. - Все и до конца… Это сложно, Глебушка. Я так не привыкла. - Надо, Аль. Мы с тобой друг у друга… Помнишь? - Помню, - прошептала Алька обреченно. - Я встречалась с Костей. Я сама ему позвонила, - Алька вжалась в Глеба, почувствовав, как его тело мгновенно одеревенело. – Но ты же сам сказал… - Сказал, успокойся, - он погладил ее по спине, убеждая себя, что надо учиться доверять. – Про нас сказала? - Сказала, Костя придет. Мы ездили в монастырь, я там заказала... за Дениску. - Почему за Дениску? - удивился Глеб. - Не знаю. Маленький он еще, вот и заказала. - А я думаю, что ты что-то знаешь и просто не хочешь сдавать его. Раскрытая Алька закрыла лицо руками. - Я не обманываю тебя, я просто не говорю, ты не думай, - прошептала она сквозь пальцы. – Я что-то знаю, но пока не могу тебе сказать, - она открыла лицо. – А как быть, если это чужие тайны, Глеб? - Думаю, - Глеб с шумом выдохнул воздух. – Давай тогда завтра вернемся к этой теме, - он и сам не знал. Он так хотел делиться всем без утайки, что забыл, что они с Алькой живут не на необитаемом острове, и что находятся во взаимодействии с другими людьми. Но – Денис… Это же был его брат. - Но я думаю, что если ты не уверена, что сможешь повлиять на него, то лучше рассказать мне, - добавил он. - Я тоже так думаю, - прошептала Алька. – Прости меня. - Да ладно… Есть еще у тебя что-то? - спросил Глеб. - Боюсь я, Глеб, будущего боюсь. - Но ты стараешься, я вижу. - Стараюсь. Тебя заново вот увидела, разглядываю, удивляюсь. Ведь раньше… сам знаешь. - Знаю. А я… - он хотел сказать так, как обычно говорят, но почему-то подумал, что для Альки это будет уже слишком, да и говорить такое Альке язык не поворачивался. – А я хочу быть с тобой. Целовать тебя, и не только. Ты понимаешь, о чем я? Желания… - Понимаю, - она опустила голову. – Вот и этого я боюсь. - Но ведь это должно быть в семейной жизни, Аль. - Конечно… и будет, - неуверенно ответила Алька. Кажется, для Альки сказать такое было подвигом. И тем не менее они поговорили – намеками, деликатно – о том, что тревожило каждого из них. Совсем о личном, и скоро уже – об общем. Глеб удовлетворенно вздохнул – все получится, семья получится, понимание будет. Она вытянет. - Как тебе у нас? Как с родителями? – он ласково гладил ее по спине - своя. Он был счастлив. Абсолютно счастлив, без всяких «если» и «почти». - Твой папа… он такой… Алька, наконец, выдохнула после трудного разговора и мечтательно улыбнулась. - Какой? - улыбнулся Глеб. - Такой… он очень добрый. Не скажи, что большой начальник. Повезло тебе, Глеб, - она шептала ласково. - Ты не обижай его, он хороший, и пожилой уже, - ее слова царапали и одновременно ласкали. - Он меня дочкой уже называет. - Это точно, он любит всех, кроме меня, - даже сейчас он не смог сдержаться от иронии и горечи, так глубоко засела обида в нем. Алька вздохнула и ничего не ответила. Да и что тут ответишь? Пустые, ничего не значащие слова, фальшивые, - о том, что все будет хорошо? Она помнила откровения Глеба про сравнения отца Глеба с Валерией. Он рассказывал об этом тогда, в машине, когда лил дождь, а в салоне висело его глухое одинокое отчаяние и было невыносимо больно слушать его. - А мама? Как с мамой? – прошептал Глеб, прижимая Альку к себе. - Алла Евгеньевна?.. Она заботливая. Все меня называет Аленька, Аленька, - Алька помолчала. - Знаешь, Глеб, теперь я понимаю, почему ты такой хороший. - Не совсем так. Но все же - почему? - Тебя любили – в этом все дело. В любви. Мама тебе все прощала, жалела тебя и не осуждала, я думаю. Она лучшая мать. - Даже несмотря на ее… прошлое? - Все ошибаются! – прошептала Алька убежденно. – А ты… ты тоже ошибался, но в тебе заложено все хорошее было, оно все от твоих родителей, от ваших семейных праздников. Просто все хорошее в тебе было задавлено, вывернуто. Понимаешь? Ты просто сдавался часто, плыл по течению и был как… щепка. Такая скользкая, грязная, мокрая, позеленевшая щепка. Понимаешь? Но это было все снаружи. А внутри – ты был как палисандр, или даже бокота. - Не понял я, Аль… - Ну, внутри ты был как самые ценные породы деревьев. Бокота – самое дорогое дерево, понимаешь? И палисандр тоже. Ты внутри очень ценен, глубок, ты был очень нравственным всегда. А снаружи этого не было видно, и все думали – гнилая щепка. Понимаешь? - Палисандр, бокота, скажешь тоже… Обыкновенная гнилушка был я. Увлекаешься ты, Аля, - тихо засмеялся Глеб. От ее веры в него мутнело в глазах и дурнота подкатывала к горлу. - Нет, Глеб, нет, - убежденно зашептала Алька. – Я всегда знала, всегда видела тебя, другого, вот такого, как ты сейчас… - Аль, я тебе не говорил еще сегодня? – кажется, он перебил ее. - Что, Глеб? - испугалась Алька его тона. - Я люблю тебя. Снова щемило в груди. И какая мука жить с рядом с такой восторженной чистотой, ощущая свое недостоинство пользоваться ее любовью, ощущая огромный разрыв между нею и тобою, Лобов. И счастье, и мука… Помоги нам Господи, нам всем...