Живой

Глеб задремал только под утро, но был разбужен слабым шумом воды из ванной. Франсуа рано встал и теперь мылся, тихо разговаривая с кем-то, вероятно, по телефону. Глеб лежал неподвижно, прислушиваясь к мерному, ровному дыханию брата. Дениске полегчало, инъекции и капельница Франсуа помогли. На этот раз обошлось, но это больше не должно повториться. Да, Денис повзрослел, и в феврале ему будет четырнадцать. Уже четырнадцать или всего четырнадцать? Кажется, в этом возрасте Глеб позволял себе намного больше за спиной родителей. Этот хотя бы не курит. Хотя лучше б курил, чем капли. Надо поговорить. Вот отоспится, и они поговорят. И Алька что-то знает, но не говорит. Не получается у них — откровенно. Он думал, что он не умеет разговаривать, а оказалось… С Алькой все намного сложнее оказалось. Да, интернаты ломают не слабо. Теперь он уже не был столь уверен в том, что сможет вытянуть Альку одной только своей любовью. И в голове вертелось — необратимые изменения… Чтобы не думать, он встал и пошел к Франсуа. Тот уже готовил завтрак, воткнув в ухо Глебову старую гарнитуру, извлеченную когда-то из недр бардачка Глебовой машины и с восторгом изъятую им же «на время» как раритет. Глеб и сам был рад избавиться от этой штуки, эта некогда модная штука почему-то напоминала ему о прежних, не самых приятных, временах. Франсуа спрашивал зачетный материал у Алькович. Глеб сел, наблюдая за руками Франсуа, что-то взбивающими ручным венчиком в стакане. Алькович и Франсуа, интересная парочка. Легкие отношения. Судя по тому, как Вика плещет счастьем, беспроблемные и комфортные. Интересно, что их связывает? Есть что-то общее, духовное? Они — одно целое? Что Франсуа привлекает в Алькович? Но не одна же внешность? Франсуа слишком глубок для поверхностных связей. Глеб вдруг подумал, что излишне увлекся размышлениями об Алькович и Франсуа. Тебе-то зачем? Это чужое, не твое, одернул он себя, свое разгребай. — Все выучил? — спросил Франсуа, закончив разговор. — А ты и меня хочешь проэкзаменовать? — устало улыбнулся Глеб. — Хватит с тебя и белокурой студентки. — Нет, друг мой, я тебя буду экзаменовать после сессии, по учебнику, который я тебе дал, и поверь, у тебя земля будет гореть под ногами, — невозмутимо парировал Франсуа. — Ого! Ты выучил новую идиому, — иронично ответил Глеб. — Но не обольщайся, я вызубрю учебник наизусть. — Ты слишком самоуверен, — Франсуа улыбнулся и отвернулся от Глеба, заливая взбитое в мультиварку. — Но это похвально. Большие амбиции, помноженные на огромные усилия, в нашем деле необходимы. — У тебя тоже большие амбиции? — удивился Глеб. — Не заметил. — Были. Растерял. Глеб не ответил, рассматривая измятую салфетку — Алькина работа. Нервное напряжение. — Так что про отношения Дениса и Али? — спросил Глеб. — Ты вчера заикнулся. — Заикнулся? — не понял Франсуа. — А, сказал… Да, я вчера сказал, — Франсуа поставил перед Глебом стакан с водой. — Пей. — Ну так что про отношения? — переспросил Глеб и взялся за стакан. — Твой брат изводит Алевтину, — невозмутимо ответил Франсуа, засовывая в рот какой-то кусок. — Возьми стакан левой рукой. Left hand! - повторил он настойчиво, потому что Глеб не отреагировал на его слова. — Изводит? Не понял. Ты что-то путаешь, — удивился Глеб, послушно перемещая стакан по столу справа налево. — Денис? — Дэн недолюбливает ее, думаю, ревнует, — невозмутимо ответил Франсуа. — Это тебе Аля сказала? — Глеб вспомнил их вчерашний разговор с Алькой. — Я слышал, когда жил у вас, и вчера видел. Дэн сейчас в некомфортном состоянии, уязвим, я спросил, он вынужден был подтвердить. — Но Денис сам позвонил Але, — не верилось, совсем не верилось. — Она безотказная, а ему некому было позвонить, — невозмутимо возразил Франсуа. — Но он знал, что она моя невеста, — Глеб искал аргументы. Он не мог допустить даже в мыслях, что Денис может, как выразился его друг, кого-то изводить, тем более Альку. — Он знал, что она не расскажет тебе. Потому что она уже так делала, — Франсуа невозмутимо поглощал содержимое своей тарелки, держа вилку в левой руке. — У твоей девушки нарушен механизм социального взаимодействия, она не понимает разницы между взрослым и ребенком, точнее, между их желаниями. — Не понял, Франсуа, — Глеб занервничал. — Психо-социальная депривация, неизбежная в силу изоляции от общества в учреждении, — пояснил друг. — Отсутствие опыта взаимодействия с другими людьми, комплекс вины перед обществом, ощущение себя лишним человеком. You get me? Она не умеет взаимодействовать с людьми и сама говорит: «Все сложно». Пограничное состояние, невроз, — Франсуа поднял измятую Алькой салфетку и поднес ее к глазам Глеба, — тремор, тик, однозначно, страхи, и еще пара сюрпризов, когда вы начнете жить вместе. — Ты не знаешь всего о ее прошлом, — Глеб взял салфетку из рук Франсуа и принялся рвать ее на мелкие кусочки. — Но и того, что я вижу, достаточно, — Франсуа достал с полки коробку с лекарствами и принялся разбирать их. Глеб нервничал, но старался держать себя в руках. — Ты хочешь сказать, что Але нужен психиатр? — он сказал это и сам же отрицательно покачал головой. — Бред.  — Скорее, клинический психолог, — Франсуа мельком глянул на него. — Некоторая коррекция не помешает. Травмы должны лечиться, — Франсуа забросил в рот горсть таблеток. — Они могут существенно отравлять жизнь. Как вчера, например. — Она чистая, — зачем-то сказал Глеб. — Ты понимаешь, о чем я? — Я не сомневаюсь в этом. Но одно другому не мешает, — улыбнулся Франсуа. — Франсуа… — Ты выбрал ее для совместной жизни, неужели ты не видел ее проблем? — Франсуа поморщился. — Видел, — Глеб сжал остатки истерзанной салфетки в кулаке, — но я не думал, что нужно описывать их в медицинской терминологии. — Но мы врачи, и подобные факты должны оцениваться профессионально, — улыбнулся Франсуа. — У вас есть огромный потенциал в отношениях, и чистота, — Франсуа снова улыбнулся, — но все же ты должен немного почитать теории. Надеюсь, ты в состоянии изучить материал по клинике неврозов и последствиям депривации? Ты можешь стать для нее врачом. — Как? — Глеб кусал губы, это был тяжелый разговор. — Это просто. Обнимай ее чаще, — Франсуа улыбнулся. — Долгое время она была лишена тактильного контакта, я уж не говорю про эмоциональный. У нее отсутствует доверие к миру, поэтому она закрыта от тебя, даже если она преданно заглядывает тебе в глаза. Обнимай ее, чаще разговаривай, это будет ее первичная терапия, и ты увидишь, как она раскроется. Потом посмотришь, какие проблемы останутся. Если оставшиеся проблемы будут мешать ей жить, привлечете специалиста. Но вполне возможно, твоя терапия нивелирует ее проблемы до приемлемого уровня. Я верю в тебя, — Франсуа встал и отвернулся, склонившись над звякнувшей мультиваркой. — Почему ты мне раньше не сказал? — Глеб смотрел в спину Франсуа. — Потому что это не мое дело, — Франсуа подошел к столу и что-то искал взглядом, — но ситуация зашла слишком далеко, и теперь ты знаешь… А вот же, — он, наконец, нашел, что искал. Раздавленный этим разговором, Глеб не смотрел, что. — Если Алевтина будет потакать Дэну, это может плохо кончиться. Я думаю, ты справишься, — Франсуа больно хлопнул Глеба по плечу. — Чай остынет. — Вике не трепись, — предупредил Глеб. — I am on up the up-and-up, порядочный человек. Я, кажется, уже говорил, — Франсуа поставил перед ним тарелку с омлетом. Глеб усмехнулся и не ответил. Он знал, что Франсуа не расскажет. От Вики еще ни разу ничего не пошло в группу. — Расслабься, старина, — Франсуа сел напротив, — все не так трагично. В мире не более пяти процентов абсолютно здоровых психически людей. Поздравляю, — он через стол протянул руку для рукопожатия, и Глеб встретился со смеющимся взглядом Франсуа, — мы с тобой не входим в их число. Take it easy! — Ты хочешь сказать, что ты тоже псих? — криво улыбнулся Глеб, пожимая протянутую руку. — Конечно. Иначе я не приехал бы сюда, бросив детскую хирургию, — Франсуа отвернулся. Без цели — заметил Глеб. Отметил про себя — этот кажущийся благополучным доктор тоже уязвим. У всех свои скелеты в шкафу… …Позвонила Нина и спросила, завтракал ли он. Глеб удивился, но сказал, что еще не успел. Сейчас он ехал в больницу к Нине. Она просила приехать. «Сдашь кровь, — сказала она. — Твоя невеста волнуется, подозревает, что у тебя анемия. Откровенно говоря, выглядишь ты неважно, так что проверим тебя». Алька еще спала, поэтому Глеб оставил ее в квартире Чеховых, планируя съездить в больницу и вернуться. После разговора с Франсуа он больше не ревновал Альку. После всех рассуждений Франсуа трудно было представить его в роли соблазнителя. Глеб сдал кровь — этого хотела ОНА. Он не мог отказать ей в такой мелочи, лишь бы она не переживала. Он шел из лаборатории, чтобы перекинуться парой слов с Ниной. Он соскучился, а вчера на глазах у всех нельзя было обнять ее и поговорить. Он думал об Альке. А в голове настойчиво крутилось — «обнимай ее». Все верно говорит Франсуа. Кто обнимал ее? Родители. Но когда это было? И насколько часто? Алька прямо не говорила, но складывалось ощущение, что с родителями она не была близка — они мало виделись. Потом ее ад. Ломка личности. Как после этого доверять миру? Четыре года среди нормальных людей с нормальными отношениями… Конечно, они многое ей дали, эти четыре года, — в наблюдательном плане. А в общении… Да кому она была нужна все эти годы, если уж честно? Вот даже в их группе. Пожалуй, только Хмелина еще общалась с ней. А Новиков унижал, и он, Глеб, тоже. Она вообще такая, что ее хотелось задеть, обидеть. Потому что — непохожая она, совсем другая, инородное тело, — и это цепляло. А теперь вот Диня… Его брат… Глеб вздохнул. Нашел тоже, кого задевать, придурок малолетний. Когда человек делает больно другому человеку, то сам он несчастен, сказал ему Франсуа. Да Глеб и сам знал это: счастливые стараются осчастливить, а несчастные — сделать больно другим. У кого что в кармане припрятано, то и раздаем людям — или камни, или конфеты. Глеб не сам это придумал, встречал когда-то на необъятных просторах интернета. И вот сейчас это всплыло в памяти и вдруг стало актуальным. Дениске плохо, поэтому он третирует Альку. Надо разговаривать, а по-хорошему — ввалить. Но нельзя — он же болен, хотя Франсуа говорит, что он должен вырасти мужчиной и отвечать за свои поступки должен как мужчина. Глеб снова вздохнул. Нет, он не будет вваливать, он пока поговорит. Хотя если Диня опять начнет свое «и че», то придется ввалить. Он снова мысленно вернулся к Альке. А ведь по-настоящему она стала раскрываться только сейчас, с ним, с Глебом. Ведь Франсуа трижды прав и Глеб двумя руками за — Альку нужно обнимать. Ведь он помнит, как, сначала деревянная, она расслабилась и прижалась к нему всем телом в ночном клубе. Это было тогда, когда он ее еще не любил, когда он не мог еще радоваться за нее, когда он не мог еще быть нежным… И столько времени упущено. Ведь он все правильно понял-то про этот ледяной куб. Он будет ее обнимать. Хотелось развернуться и рвануться к ней. А Лиза… Он вспомнил ее, растекшуюся по нему «мармеладкой». Ребенок, а интуитивно вычислил способ набираться человеческого тепла. Потому что еще наивен и не знаком с условностями. Алька вот тоже все чаще стала прижиматься к нему, но срабатывает барьер — нельзя, неприлично, что люди скажут. Что он скажет — не доверяет… А он ведь будет только рад, но она — не доверяет… И прав Франсуа-то про доверие, прав. — В квартиру пока не ходите, там надо оставшиеся вещи перебрать и выкинуть, — Нина деловито ходила по кабинету, что-то искала. Потом села за стол. — Нин, возьми, — развалившийся на диване, Глеб пошарил в кармане и нашел ключ, — мы будем жить у моих, — протянул Нине. — Зачем? — Нина удивленно подняла голову от стола. — Ты так привязан к своим родителям? Глеб не ответил. Нина, порывшись в бумагах и извлекая оттуда какую-то папку, удовлетворенно кашлянула. — Григорий очень привязан к отцу, и поначалу меня это смущало. Если бы отец жил с Григорием, я не вышла бы замуж, — сказала она, шумно листая страницы папки. — Почему? Чем тебе старикан мешает? — Глеб крутил ключ в руках. — Ничем не мешает, хороший человек, у нас прекрасные отношения, но я не уверена, что они были бы такими, если бы он жил с нами. В этом доме хозяином был бы он. — Так думаешь? — лениво переспросил Глеб, думая о своем. — Уверена. И в вашем доме хозяйка твоя мать. Прекрасная женщина, я ей очень благодарна за Лизу, — Нина быстро разбирала бумаги, — но она не даст вам построить свою семью. — Мама не из тех, кто будет лезть и командовать, — возразил Глеб. — Ой, Глебушка, обожание матери это хорошо, — отмахнулась Нина. — Но все же советую тебе воспользоваться возможностью и жить отдельно. Вам никто не мешает общаться хоть каждый день, но у вас должна быть своя, семейная территория, со своим бытом, со своими громкими разговорами и даже ссорами. Ты не выстроишь своего, если будешь жить с родителями. И потом, это твой дом, родной. А Але как в нем, комфортно? — Она сказала да, — Глеб устроился поудобнее. — Ой, сомневаюсь. Она что, так и будет теперь у вас сидеть в комнате, закутавшись в свое одеяло? — в голосе Нины звучало раздражение. — Ты видела? — удивился Глеб. — Заходила к ней, — Нина отвлеклась от своего занятия и пересела на диван. — Послушайся моего совета, Глеб, - доверительно произнесла Нина. - Создавай свою жизнь. Ключ в любом случае оставь себе. Я дарю тебе нашу квартиру, а там… сам смотри. — Нинуль… — Дарю. Мы были счастливы в ней когда-то. Помнишь? — Нина вдруг расстроилась. — Ты помнишь, как ты привез туда Лизу? — Нина смахнула слезу. — Только ты можешь жить в этой квартире. Безумно тебе благодарна, — Нина вдруг расплакалась. — Нин, да ты что, — Глеб подсел к ней. — Ты чего придумываешь? Я ведь не тебе Лизу вез, мне просто помощь нужна была твоя, врачебная. Я ж раздолбай совсем был, ничего не знал, не умел. — Все в этой жизни, Глебушка, не случайно, — всхлипнула Нина. — Я люблю тебя. — И я люблю, Нин, — он обнял ее. — Ну все, Нин, не плачь. Все ж хорошо, — успокаивал он Нину. — Так хорошо, что я даже вздрагиваю, — Нина взяла себя в руки. В это утро Лера проснулась рано и взялась хлопотать на кухне. «У Сани сложный пациент, не грузи его сейчас», — сказал ей вчера подвыпивший Куратов. Сложный пациент, а Сашка сидел вчера в шумной компании. О чем он думал? О ком? Лера вчера всматривалась в лицо своего мужа. Казалось, он был поглощен веселыми разговорами с друзьями. Но Лера видела — Саша держал в поле зрения телефон. Ждал звонка, нежеланного звонка. Звонок — это значит кому-то плохо, нужна помощь, редко кто по иной причине звонит докторам. Саша дергался, но ради нее он сидел дома. С ней. Именно поэтому Лера встала сегодня пораньше и еще раз прочитала статью Глеба о своем муже. Она решила: будет читать эту статью каждый день. Эта статья, однажды потрясшая ее там, в воздухе, теперь вдохновляла ее здесь, на земле. На терпение, на милосердие, на сострадание — именно в этих категориях был оценен Глебом труд ее мужа, оценена его жизнь. Теперь Лера готовила завтрак — для мужа. Хотелось отблагодарить его за его поступок. И за Дениса — она была безумно благодарна мужу за Дениса, и Глеб написал об этом так пронзительно. Напомнил, всколыхнув в памяти те страшные часы томительного ожидания, когда они втроем — Лера, Глеб и Олег Викторович — сидели в кабинете. Ждали. Вспоминали. Боялись. Надеялись. Верили Саше. — Саш, в Париже есть стена любви, — сказала Лера, ставя перед мужем тарелку с завтраком. — Там «Я тебя люблю» написано на разных языках, больше двухсот записей. Представляешь? Двести записей, а смысл один. — Потрясающе, — Гордеев был рассеян и сидел с отсутствующим видом. Он был не с ней, и Лера заметила это, но тут же убедила себя, что ее муж вчера принес в жертву ради нее свою работу. — И у нас есть теперь стена любви. Париж многому научил меня, — сказала Лера и, присев на подлокотник дивана, обняла мужа за плечи. — Чему же? — вырванный из своих дум, Гордеев прижался к теплой Лере. — Беречь чувства, — сказала Лера и погладила его по голове. — Вот, — Лера показала рукой на холодильник. — Вот здесь наша стена любви. И я уже написала для тебя. — Я тебя люблю, — прочитал Гордеев, рассеянно улыбнулся. — Лер, спасибо. Хорошо иметь молодую жену. Задорная она, романтичная. — Я надеюсь, что ты тоже будешь что-нибудь писать мне, — Лера поцеловала мужа, — но только не сейчас, — поспешно добавила Лера, — я понимаю, что ты уже на работе. — Да? — встрепенулся Гордеев. — Да, Лер, у меня там Васин… сложный случай, — сказал он сбивчиво, бросив вилку. — Лер, прости, мне надо идти, — сорвался он с места и ринулся в прихожую одеваться. — Я тебе позвоню. — Иди, Саш, — Лера достала из холодильника контейнер с едой — больше никаких Погодиных! — На вот тебе, муж, — она вручила Гордееву контейнер. Гордеев, уже одетый, посмотрел на контейнер, потом на Леру. — Лер, — он двумя руками прижал ее к себе, — спасибо, — шепнул и быстро вышел. Лер грустно улыбнулась — ее муж не мог жить без работы. А она? Глеб сказал — организуй свою часть жизни. Да, она организует, у нее много дел… Лера достала синий планер, вероломно отобранный ею у мужа, и написала план на сегодняшний день: «1.Зачет. 2.Венчание, узнать. 3.Статья. 4.Забрать статьи папы, изучать. 5.Галерея. 6.Позвонить Даше (?). 7.Позвонить Денису, мужу. 8.Повесить шторы, купить бра в спальню». По плану жить легче — меньше глупостей в голове, меньше скуки, есть цель. Лера бросила планер в сумку, взглянула на часы и села готовиться к зачету. …Глеб позвонил родителям и отчитался, что все живы-здоровы и благополучно ушли по своим жизненным делам. Но это было не так - Денис все еще спал в квартире Франсуа. Сейчас группа уже сдала зачет и ждала под дверями аудитории, когда преподаватель объявит результаты. Глеб был удовлетворен — он все-таки сдал этот последний зачет и сдал неплохо. Ночное учение не прошло даром. Алька тоже сдала, потому что, хотя и урывками, но все-таки училась в этом семестре. «Когда поженимся, все изменится, — склонившись над Алькой, пообещал ей Глеб, — я хочу, наконец, стабильности». «И я», — ответила Алька, покраснев. Глеб повернул голову в ту сторону, куда был направлен ее взгляд, и увидел причину ее смущения — Новиков. Тот внимательно смотрел на них. Наблюдает, подумал Глеб, и ревность снова шевельнулась в душе. — Лер, а Лер, а вот скажи, французы правда лягушек едят? — донесся до него голос Капустиной, и он взялся смотреть на Машу. — Я б не смогла. Гадость какая, — Маша смешно поморщилась. Глеб переключился на этот разговор. Незаметно для всех он водил пальцами по Алькиной спине, изредка ловя на себе ее смущенные, украдкой, взгляды. — Не лягушек, а лапки лягушачьи, бррр, — поправила Капустину-Новикову Алькович. После вчерашнего похода по магазинам Вика преобразилась. Она стала похожа на Леру — надела юбку средней длины и облегающую водолазку. Соблазнительная красотка, да с ее-то ростом — модель. Они с Франсуа — привлекательная парочка. Глеб едва заметно улыбнулся. — А вот и нет, — возразила Лера. — Не знаю, кто это придумал, но они не едят лягушек. По крайней мере, настолько много не едят, как об этом пишут. Нет, он не отступится, даже если Алька идет за него замуж из желания угодить, а ведь так и есть, даже если он ей противен. Он женится на ней, а потом уже будет разгребать проблемы, но он не отступится. Холодея от своего эгоизма, Глеб прижался плечом к Альке — ни за что не отступится. Ком стоял в горле. Хотелось скрыться от посторонних глаз и целовать Альку, и спрашивать, и слышать, что не противен, что она не принуждает себя. — Надо же, — удивлялась Маша. — Лер, а ты не знаешь, что у них за диета такая, у француженок, сыр едят, вино пьют, мясо любят, и багеты, а не толстеют. А тут сидишь на капусте и толку нет… Что за секрет у них? — Да, кстати, что? — повернулась к Лере Шостко. — Капустина на капусте, — вставил Пинцет. — Ой, ну вам-то зачем про худобу, — грустно улыбнулась Лера. — Вы и так худые. Верно, Толик? — обернулась она к Толику. — Верно, верно, красотки, — раздраженно отмахнулся Толик. Тот стоял, отвернувшись от всех к окну. Глеб знал — у него были сейчас не лучшие времена. — На всякий случай, — сказала Шостко. — Вот родишь ребенка, поправишься. Многие потом сбросить не могут. Слабо шевельнулась мысль — отдать Смертину сегодня дежурство? Слабо шевельнулась и снова залегла на дно. Глеб скучал по работе, хотелось самому. — Ну ладно, ладно, скажу. Не едят француженки багетов, и круассаны на завтрак тоже. Только кофе. И все. — И все? — Маша и Валя удивленно застыли. — Так это че получается, — Валя почесала затылок, — на одном кофе сидят? Не, я так не согласна. — Получается, что так, — улыбнулась Лера. — У них если молодая женщина полновата, это осуждается. Прямо нетерпимость какая-то к молодым и полным. Вот так. Но тем не менее у них там культ еды. Обеденный перерыв — два часа. Едят основательно, долго, но по часам. В четыре часа дня, например, ты не сможешь пообедать в ресторане. У них все по часам, — рассказывала Лера. — Блин, не поеду во Францию, — очнулся от сна Фролов. Все это время он дремал на единственном в коридоре диване. — Есть по часам… я не согласен. — Да у тебя, Фрол, все равно денег нет есть не по часам-то, — повернулся Смертин. — У них очень популярно блюдо «крок-мадам», — Лере явно нравилось рассказывать, — яичница на багете. — Обыкновенная яичница? А как же кулинарные изыски? — удивился Фролов. — Про французов столько пишут. — Это все вымысел, — возразила Лера. — А еще знаете, что там интересного? — улыбнулась Лера. — Я только сейчас вспомнила. У них бутылка вина во многих ресторанах стоит дешевле чашки чая. — Офигеть, — удивился Новиков. Группа занялась обсуждением последней новости от Леры, а Глеб занялся Алькой. Он снова гладил ее по спине, подсмеиваясь над бурной реакцией группы по поводу вина и чая, хотя и сам тоже удивился и даже отвлекся от Альки на какое-то время, слушая диалоги товарищей, но вдруг почувствовал, что Алька прижалась к нему всем телом, обняла его за шею на глазах у всех. Это было так ново… Ухнуло сердце. Он встретился с серьезным ее взглядом. — Обними меня, Глеб, — прошептала Алька. — Я не противен тебе? — хрипло спросил он, понимая — глупо. Она только что сказала — нет. — Ну что ты, наоборот, — она прижалась к нему, — и хватит уже скрываться и обманывать всех. Он молча обнял ее, закрыл глаза. Все, отставить сомнения. Она чувствовала его сомнения, чувствовала его самого, она создана для него. Он нужен ей. Жена. — Аль, люблю. Она не ответила. Никто ничего не сказал. По крайней мере, никто не отреагировал так, чтобы нужно было оправдываться. Лишь удивленно-радостный взгляд Фролова, смущенный — Шостко, грустный — Лерин. Глеб был удовлетворен такой реакцией — выворачивать себя наизнанку, объяснять что-то, отшучиваться не хотелось. — Лер, а это правда, что все французы горбоносые и некрасивые? — спросила Шостко. — Шостко, — обернулся Смертин, — да тебе и здесь все козлы. — Че ты кидаешься?! — вскипела Шостко, готовая в любую минуту включить режим электропилы. — Я тебя не трогаю! — Правда, Толик, ты чего? — с опозданием возмутился Пинцет. — Да ладно вам, — вмешалась Лера. — Мне тоже поначалу показалось, что некрасивые, — повернулась она к собеседницам. — А потом присмотрелась, привыкла. Они очень элегантные, — Лера загадочно улыбнулась, скользнув взглядом по Глебу, слегка кивнула ему. — Одеты с налетом небрежности, и умеют носить шарфы. Как Толик, — добавила она, посмотрев на Смертина. — Франсуа — тоже француз, но он не носит шарфов, — Вика, кажется, обиделась, что Лера сравнила Толика с элегантными французами. — Его мать американка, — возразила Лера. — Ну и что, — вначале обиженная, Вика снова пришла в хорошее расположение духа. Вероятно, образ Франсуа вызывал у нее восторг. — У него почти все от француза. Он утонченный и хорошо готовит… Началось, иронично подумал Глеб, слушая восторженные похвалы в адрес Франсуа. Глупо, как глупо ведет себя Вика. Совсем голову потеряла от любви, даже не ожидал от нее такого. Любовь надо беречь, думал он, сжимая в объятиях Альку, потому что никто не порадуется за тебя, никто. Он посмотрел на Смертина. Тот повернулся к товарищам и, скрестив руки на груди, слушал излияния Алькович. Глеб оглядел лица товарищей. Ироничное — Новикова, удивленно-радостное - Фролова, восторженные — девушек, грустное — Леры. И злое — Смертина. Вика плескалась своим счастьем, и чем сильнее плескалась, тем острее резала скальпелем по надеждам Смертина — наживую, изощренно, но зато без иллюзий. Женская месть? Блюдо, подаваемое холодным? Глеб вздохнул, а он так и не смог вырезать Леру из сердца. Вздохнул и прижался губами к Алькиным волосам. — Слушай, Вика, а с чего это твой брутальный гений из Америки свалил, да еще из такой престижной клиники? — не выдержал Новиков излияний Алькович. — Накосячил, ясен пень, — добавил он язвительно. Ясен пень, Новиков, мать твоя снова куролесит, вот ты и кидаешься на людей. А вон и Капустина твоя жалостливо моргает. Глазками хлоп-хлоп из-под рыжей челки. Сейчас заплачет. Ну так и есть — мать… Щемило в груди. — А это чтоб такие завистники, как ты, спрашивали, — холодно парировала Вика. Новиков открыл было рот, чтобы что-то съязвить еще, и задумался, наверное, как бы поострее поддеть размечтавшуюся Алькович. Ну так и есть — никто не порадуется чужому счастью… Не зря он свое прячет, не зря. Вот Аля что-то разоткровенничалась. Уж не напел ли ей Франсуа чего, пока она мяла салфетку, сидя за кухонным столом? — А это он знал, Рудик, что у нас в Константиновске такие красавицы живут! — Фролов неожиданно резво вскочил с дивана и обнял Леру с Викой. — Ну красавицы же! Американки отдыхают! — он поцеловал смеющихся девушек в щеки и тут же был позван равнодушной ко всем этим разговорам Хмелиной обратно на диван. Глеб рассмеялся, посмотрел на Новикова — как тебя Фролов уделал, а? Поймал Машин жалостливый взгляд в сторону Новикова. — Маш, — Глеб позвал ее, не выпуская Альку из объятий, — подойди. — Чего тебе, Глеб? — Маша подошла, смущенная, расстроенная. — Ты чего грустишь? Угощайся, — Глеб извлек из кармана шоколадку, вдыхая Алькиного Есенина, — бери. — Ой, зачем? — удивилась Маша. — А помнишь, ты мне магнитолу латухинскую дала? Вот, благодарю. — Да я же тебе просто так дала, Глеб, — еще больше удивилась Маша. — Да вру я. Просто так бери, — Глеб сунул Маше в руки шоколадку.— Подсластись. Глеб с удовольствием смотрел, как отошла от них Маша, удивленно подергивая плечами и оборачиваясь в удивленно-довольной улыбке. Капустина… Зачет сдали все. Потом снова собирались в кафе — зачетная неделя закончилась. Предстояли экзамены и свадьба Шостко-Рудаковского. Глеб с Алькой остались — им было не до кафе. Денис… Они стояли у стены, обнявшись, прощаясь с товарищами и получая в ответ немое удивление. Кажется, группе надо было это переварить. Хотя многие о них знали. Знали, но не видели их вместе, в обнимку. «Обнимай ее почаще»… Он будет обнимать ее почаще, без фантазий, как в тот первый их вечер, когда хотелось согреть ее… Какая сложная штука — жизнь. И как сохранить баланс между разумным и чистым? Глеб улыбнулся в стену. — Глеб, — к ним подошла Лера, кивнула Альке, — мне нужны папины статьи. Ты, кажется, их в папин гараж отнес. Достанешь? — Не вопрос, Лера. Только бумаги в квартире уже, в твоей комнате, на антресолях. А в гараже отсыреют, нельзя... Не видела? — Нет, — качнула головой Лера. — Поедем? Я заберу. — Не пойдешь в кафе с ними? — удивился Глеб, кивнув в сторону удаляющихся шумной стайкой товарищей. — Нет, у меня много дел, — ответила Лера. — Поехали? Глеб растерялся — в квартире Чеховых отсыпался Дениска. Ситуация, однако... — Конечно, поехали, — тем не менее сказал он, надеясь, что на ходу он что-нибудь придумает. — Поехали, Аля? — он наклонился к Альке и поцеловал ее в щеку. Чувство вины перед Лерой шевельнулось, но он тут же обрушился на него со всей мощью своей логики и придавил его. Они дошли до машины. — Садись вперед, Аля, — он открыл дверь перед Алькой. — Глеб, я лучше назад сяду, — Алька взялась за ручку задней двери. — Мне там удобнее. — Давай без лишних разговоров, — и без того напряженный из-за Дениса, Глеб настойчиво подтолкнул Альку вперед и усадил в кресло. Встретился с внимательным взглядом Леры. — Жена должна сидеть рядом с мужем, — сказал он ей и открыл заднюю дверь. — Спасибо, Глеб, — Лера села, одарив его грустной улыбкой. Глеб вел машину и лихорадочно думал, как выкрутиться. Лгать не хотелось, он устал от вранья. Хотелось искренности и доверия, а их все не было, как он ни старался. Только сейчас навалились на него воспоминания минувшего позднего вечера, когда он, не найдя в доме Альки и не дозвонившись до нее, в бессилии сполз по стене прямо напротив раскрытого шкафа со свадебным платьем и в отуплении думал, что — сбежала. Почти из-под венца. Платье купили — и сбежала. Классика свадебного жанра... Он вспомнил, как леденили душу эти тягучие гудки в телефонной трубке, как плыло пространство вокруг, и казалось, дом стал похож на огромный качающийся на волнах корабль. И потом в трубке — голос Франсуа, всколыхнувший бешеную ревность. И облегчение — Алька была с Денисом. Он успокоился, и утром был спокоен, но сейчас опять думал, почему ОНА звонила именно Франсуа? Кажется, он даже Рыжова готов был простить — друг. Глеб включил музыку. Посмотрел на Альку. Она виновато улыбнулась ему, обернувшись назад, что-то спросила у Леры, Лера ответила. Глеб не слушал их. Он увидел ее пальцы, сплетенные в комок, машинально накрыл свободной рукой. Волнуется - он был безобразно груб с ней. Недовольство собой давило ставшую в последнее время приемлемой самооценку. — Лер, Франсуа дома, не будем заходить, — он все-таки врал. Врал и ненавидел себя. — Я один поднимусь, чтобы не пугать его всей нашей бандой. — Франсуа? Вика говорила, у него несколько операций, — удивилась Лера. — Ну… он зашел кофе попить, — Глеб быстро вышел из машины, — не скучайте, я быстро, — он с силой захлопнул за собой дверцу. Он взбежал по лестнице. — Денис! — позвал с порога. Молчание. — Денис! — он скинул обувь и прошел в комнату. Заглянул в каморку — Денис лежал, закрыв глаза. Казалось, он спал. — Динь, — Глеб тронул брата за плечо. — Ты как? Мальчик открыл глаза, безучастно посмотрел на Глеба и не ответил. — Там Лерка внизу, — сказал Глеб. — И ей растрясла, — уныло сказал Денис. — Кто? — не понял Глеб. — Фиалка твоя, — мрачно ответил Денис. — Знал бы, не позвонил. — Я узнал о тебе от Франсуа, а Лерка хочет бумаги вашего отца забрать. Но мы ее не пускаем в дом, внизу держим. — Будешь мне мозг выносить? — обреченно спросил Денис. — Вынесу, если понадобится, — пообещал Глеб. — А за то, что сделал, ответишь, это я тебе обещаю. Мы сейчас Лерку домой отвезем и вернемся. А ты полежи пока, полежи, — Глеб сжал ладонь брата. — Надо поговорить, причем, серьезно. — А что ты знаешь? — насторожился Денис. — Вот об этом ты мне сам расскажешь, братишка, готовься, — сказал Глеб. — Водички попей, и чайку зеленого, помогает при похмелье, — сказал он, вставая. Доставая коробку с антресолей, Глеб выглянул в окно на свою машину: интересно, как они там, нашли общий язык? — Динь, я пошел, — Глеб на ходу чмокнул брата в щеку, подумав, что он все же слишком сурово поговорил с ним. Он сел в машину, Алька разговаривала по телефону и отвечала: «Хорошо, я приду». — Кто звонил? — спросил Глеб, сдавая назад, чтобы пропустить встречную машину. Оглядываясь, поймал полуулыбку Леры. — Старшая медсестра, — Алька нервно мяла руки. — Тертель, что ли? — Глеб разъехался с другим автомобилем в узком проходе двора и теперь выезжал. — Нет, из нейро, — Алька спрятала руки под сумку, взглянула украдкой виновато. Сжал зубы — не хами. Но раздражение закипало — договорились же. Молчал –сосредоточенно глядя на дорогу. Что сказать? Она обещала подменить. Что теперь сказать? Что он против? Да он против, но что это меняет? Она дала согласие, не советуясь с ним. Хотя она всегда была такая — всегда шла вразрез мнению группы, и только его она слушала, вот он и привык. Привык, а теперь получай, Лобов, щелчки по носу. И где-то в глубине слабо подавало голос — но она же имеет право! Имеет, кто бы спорил. Но он против. Глеб понимал, что он не прав, но никак не мог справиться со своим эгоизмом. А ведь он поклялся — слушать ее, слышать. — И опять невозможно было отказать? — все-таки вырвалось едкое наружу. Алька быстро взглянула на него. — Глеб, там сразу трое на больничном, ну никак нельзя. Понимаешь? — спросила она виновато, бросив едва заметный взгляд назад, на Леру. — Давай об этом потом поговорим, — добавила она еще тише. Глеб не ответил. Лучше смолчать, чем опять отпустить какую-нибудь колкость. Довольно с них ругани. Он снова вспомнил, как сидел у стены, шепотом упрашивая Бога вернуть Альку, потому что без нее он не хочет жить. Что он тогда нес-то? Лучше забери меня, я без нее не смогу? Ну да, это говорил он, и Бог вернул ее. Конечно, очень неприятно, что она пренебрегла им и понеслась за помощью к Франсуа, но пережить можно. Главное, она здесь, рядом. И теперь потерять ее из-за какой-то ночной смены рядом с Гордеевым? Глеб посмотрел в зеркало на Леру. Она сидела недовольная. Тоже ревнует. Лерка недовольна, Алька виновато крутит пальцы под сумкой, он, Глеб, почти в бешенстве. И все из-за какого-то Гордеева. Ну, Николаич… Светило, однако ж. Глеб расхохотался. — Ты чего? — спросила Лера.  — Да так, вспомнил один анекдот, — Глеб краем глаза увидел — Алька расслабилась. Тоже улыбнулась. Ну вот, смех помогает, надо чаще смеяться, Лобов. Обнимай ее и смейся. — Глеб, ты мне шторы не поможешь повесить, раз уж мы едем ко мне? — спросила Лера. — Конечно, повешу, — ответил Глеб. — Только они не глаженные еще, но я быстро. Всего полчаса. — Не вопрос, Лера. А твой? — А мой опять на сутки, — вздохнула Лера, — будет только утром. Очередной сложный больной. — Причем, бесконечный, — заметил Глеб, лихо въезжая в гордеевский двор. — Девушки, готовимся на выход. — Я здесь подожду, — быстро сказала Алька. — Идите, я пока музыку послушаю. — Аль, — сказал Глеб. — Ты моя жена, — он взял ее за руку. - Пошли, Аленька, - он пытался преодолеть свое раздражение. Денис, Франсуа, Алькины дежурства рядом с Гордеевым, а теперь еще и дом Гордеева... Но он не мог отказать Лере. — Аль, конечно, что ты будешь тут сидеть? У нас музыку послушаешь, пока мой любимый братик будет вешать шторы, — Лера с улыбкой взглянула на Глеба. — Мне же еще гладить, ты забыла? — Короче, отставить препирательства, все на выход, — скомандовал Глеб и вышел из машины. По очереди подавая девушкам руку, он благодарил Бога за то, что с ним была Алька. Оставаться наедине с Лерой да еще в гордеевской квартире — не это ли та самая беда, о которой предупреждала его мать? Он не чувствовал себя братом Леры и задавал себе вопрос: а она, каждый раз теперь подчеркивая, что он брат, чувствует его именно братом? В любом случае, он никогда не назовет ее сестрой. Этот фарс надоел. Его чувства к Лере были почти изменой Альке, и он ясно осознавал это. Достав перфоратор Гордеева и удивившись, что у Гордеева вообще есть перфоратор, Глеб крепил новые карнизы, Алька гладила шторы, Лера командовала. Потом они все вместе вешали новые шторы из органзы, сразу же удивительно преобразившие комнаты. У Леры было потрясающее чувство стиля. Художник, однако… Они справились часа за полтора и потом пили чай с французским шоколадом и разговаривали на несущественные темы. Глеб сидел как на иголках — он помнил прицел в гордеевских глазах той ночью, двадцать пятого декабря, когда отмечали его день рождения. И запах апельсинов помнил… — Лера, у вас дома очень красиво, — сказала Алька уже в машине, когда они везли Леру в храм «по делу», как сказала им сама Лера. — Французский островок. Очень романтично, — она сказала и покраснела, поймав на себе всегда смущавший ее взгляд Глеба. Тот самый взгляд, с прищуром в увлажнившихся его глазах. Теперь этот его взгляд, хотя и вгонял Альку в краску, в то же время волновал ее, заставляя переживать что-то новое, волнительное и пугающе-приятное. — Вам тоже надо съездить, — ответила Лера, — я уже Глебу говорила. В феврале в Тулузе проводят фестиваль фиалок, — она улыбнулась. — Мы обязательно поедем, — откликнулся Глеб. — Если документы сделаем. А если не успеем, то у меня своя фиалка есть, — он взял Алькину руку в свою. Пора уже было правильно расставить акценты, и давить это чувство вины перед Лерой, давить. Они отвезли Леру в собор и потом покупали обручальные кольца, и Глеб перемерил много колец на Алькин тонкий пальчик лишь бы найти законный предлог прикасаться к ней. Кажется, он обманывал сам себя — ведь решил же не трогать ее до венчания. Но сегодня он был раздражен и махнул рукой на свое решение. Глеб набрал Денису — тот еще лежал в постели, с телефоном в руках, конечно, судя по тому как быстро он ответил. — Динь, я скоро приеду, — пообещал Глеб. — Полегчало? — Ага, — ответил Денис. — Чай выпей, ну или кофе, — сказал Глеб. Нужно было, наконец, обсудить этот мучительный вопрос про нейрохирургию с ее Гордеевым. Да, он ревновал Альку к Гордееву. Ревновал, несмотря на то что Гордеев хороший мужик и занятой врач, несмотря на то что к Гордееву вернулась жена, которая, кажется, взялась за ум и теперь наводит уют в берлоге бывшего холостяка. Ревновал, понимая, — без повода. Но икона? Икона… — Ты подарила Гордееву икону? — спросил он, когда они присели в тихом суши-баре торгового центра. — Как и тебе, — виновато возразила Алька. Она защищалась — он понял. Она знала, что он будет нападать, и заранее защищалась. — И это не Александру Николаевичу, это чтоб в кабинете было, — добавила Алька. — А то у всех есть, а у него нет. Пусть будет. — А ты прям у всех смотрела? — он не смог удержаться от сарказма. Куда его несло? А ведь через несколько дней свадьба. — Глеб… — Я знаю, что я Глеб, — он плохо контролировал себя, — и я против твоих выходов. Я против, — добавил он раздраженно. — Ешь, — он зачем-то двинул ее тарелку. — Старшая сказала, нужно зайти в отдел кадров подписать договор, все документы готовы, — тихо сказала Алька. — Договор? — его глаза гневно сузились. — Ты сделала все у меня за спиной… И Старкова, конечно, помогла тебе. Я правильно понимаю? — Да, — прошептала Алька глядя в стол. Отлично, все решили без него. Вчера Франсуа, а теперь вот Старкова и Гордеев. Ну замечательно. А его она, кажется, исключает из своей жизни. Он вообще ей кто? — Объяснись, — он сумел подавить раздражение до холодности. Алька молчала, кажется, она подбирала слова, нервно комкая салфетку на коленях. — Я не могу, когда ты так смотришь, — наконец, жалобно сказала она. — Аль, я устал, — Глеб не отвел взгляда. — Кто я тебе? Я понимаю… не любишь. Но ведь... даже не друг. — Почему?! Ее глаза - испуганные, широко распахнутые от удивления... Он уже сомневался в своей правоте. — Потому что не доверяешь. Я должен решать, а ты отводишь мне роль…. Дениски. — Но я берегу тебя! — Вчера, что ли? Ты хоть знаешь, во что мне вылился твой бережный уход? Я думал все, конец. — Прости меня, я уже поняла все, — просительно сказала Алька, готовая расплакаться. — И теперь… почему не посоветовалась со мной? - его раздражение пошло на убыль. — Не спросила разрешения, — виновато поправила его Алька. — Я знала, что ты будешь против. — Ты с самого начала знала, что я против, Аля, — жестко сказал Глеб, — и теперь не надо про то, что ты боялась. — Да, я знала, — согласилась Алька, — но… — Что? — требовательно спросил Глеб, предвидя какое-нибудь глупое возражение. — А мне дышать вообще можно? — тихое, Алькино. Оглушительно тихое. Глеб закрыл глаза — она впервые так с ним разговаривала. Это был почти вызов. Да что там почти — вызов. Все рушилось, между ними вообще не было понимания. Но, как будто отгоняя эту мысль, ее теплые руки обвили его за шею и губы коснулись краешка его губ. — Глеб, прости меня. Он простил, в то же мгновение простил и рывком прижал ее к себе, преодолевая мучительное желание поцеловать ее. Он знал, что она примет его поцелуй, но он поклялся. И отец Алексей сказал — в чистоте! Небольшая жертва за долгую жизнь с НЕЙ. Он сумел убедить себя. — Позволь мне, Глеб, пожалуйста, — шептала Алька. — Пожалуйста. — Зачем тебе это? — хрипло спросил Глеб. — Хочешь, Нина тебя в терапию устроит? — Я хочу там, Глеб. Там очень-очень тяжелые больные лежат, и в коме. И есть, к кому никто не приходит. — Иди тогда к Емельянову, — устало возразил Глеб. — Нет, я тут хочу, привыкла я, всех там знаю, мне уже доверяют там. У меня, бывает, руки трясутся, но только там ко мне относятся с пониманием. Меня больше нигде не примут, у нас в хирургии косо смотрели. Ну что мне теперь, за швабру взяться? А там мне доверяют капельницы ставить и уколы делать. И у меня хорошо получается, да. Глебушка, ну услышь меня, родной ты мой, хороший, — она целовала его в шею, убивая в нем всякую решимость дотянуть до венца в чистоте. Господи, помоги удержаться... Вспомнилось про любовь, которая милосердствует, все покрывает, не превозносится, не ищет своего. Подавил тяжелый вздох. Было невыносимо жаль Альку, которую чужой Гордеев жалел больше его, любящего Глеба. Он только сейчас понял это, со всей обжигающей сознание ясностью… — Прекрати, Аля, — он вырвался, — не надо, а то я за себя не ручаюсь. Он согласился - по-другому и быть не могло. Самодур, эгоист, слепой ревнивец... И все-таки он был против этой работы, ей нельзя было работать. - Но тебе нельзя пока работать, - он вспомнил Алькин дневник, - надо беречь нервную систему. Успеешь еще. - Нет, мне надо, именно сейчас надо, чтобы начать верить в себя, - Алька заглянула ему в глаза. - Ну как ты не понимаешь? Нет, он понимал. Самоутверждение и уверенность в себе - это нужно, важно, он проходил это. Но - нервы? Нейрохирургия, ночной график - тяжелая нагрузка на психику. Справившись со своей ревностью, он наконец начал думать об этом. Но думать теперь было поздно - рубить то, что начато? — Только в кабинет Гордеева не ходи, и еду ему носить не надо, — сказал он. — Обещаю, — Алька всплакнула, вероятно, от благодарности. — Спасибо, Глебушка. Будем вместе работать, ты и я. Мы же не можем жить на деньги твоих родителей. А мне пособие и пенсию, наверное, теперь перестанут платить, — она вздохнула и снова обняла его. — Аль, да не в деньгах дело, — возразил Глеб, с удовлетворением ощущая у себя на шее ее руки, — на наши кровно заработанные гроши все равно не проживешь. — Все равно, хоть что-то. А то будет нехорошо, что ты привел меня в дом и посадил на шею своим родителям. Мне плохо от этого будет. — Знаешь, я тут думал, — Глеб поцеловал Альку в макушку, — будем жить отдельно. Нина права — нам свое нужно, свое пространство, свой мир. В Нининой квартире жить будем. Вот как у Леры… Смогла бы она такое сделать у нас в доме? Она строит свой мир, это правильно. И у нас будет все свое, — мечтательно сказал он, представляя, как Алька в шелковом халате сидит в кухне на столе с чашкой кофе и болтает ногами, рассматривая в телевизоре какой-нибудь "Модный приговор". — Довольна? — Я как ты, Глебушка, — тут же согласилась Алька. — А как сама хочешь? — настойчиво переспросил Глеб. — Я б тоже отдельно, только… — Что? — Дениска… Ему без тебя грустно будет… Так что давай останемся. — Нет, мы будем жить отдельно, — возразил Глеб. — А Дениска… я подумаю о нем. Глеб вспомнил, как когда-то всерьез думал о том, что заберет брата у родителей в квартиру Чеховых и будет воспитывать его вместе с Лизой. Улыбнулся своей наивности. Память услужливо подкинула ему тот вечер, когда Нина вышла замуж. Денис тогда сказал, что ненавидит Лерку за то, что звала его уйти из их дома, а сама выскочила замуж и не взяла его с собой. Ясное дело, что Диня любит Лерку, а про ненависть… про ненависть это так, эмоции. Кстати, почему она не взяла Дениску? А он и не знал, что дети Чеховых вели такие разговоры… чтобы уйти из их дома. Снова саднило. Плохо им было, что уж говорить. — Я подумаю насчет Дениса, — еще раз сказал Глеб. — Глебушка, надо остаться, надо быть с ним рядом, нельзя его бросать, он же так любит тебя, - убежденно ответила Алька. — Франсуа сказал, что Денис третирует тебя, он сказал, что Диня подтвердил, — Глеб отстранил от себя Альку и теперь глядел в ее лицо. — Нет, он не так понял, твой Франсуа, — Алька опустила голову. — Не было. — А даже если и было, ты не скажешь, — преодолевая сопротивление, Глеб поднял Алькино лицо за подбородок и теперь смотрел ей в глаза. — Ведь все равно соврешь, чтоб не выдать моего любимого братика. — Не было такого, Денис очень хороший, чуткий мальчик, — сказала Алька, покраснев. — Ладно, — Глеб отпустил ее. — Сам выясню. — Только не ругай его, — поспешно сказала Алька и снова прижалась к Глебу. - У него травмы одна за другой. Лера, Нина и теперь ты. Ты должен понимать его, а не ругать. — Заступница, — улыбнулся Глеб. — Я тебе не говорил еще? — Что? — Я люблю тебя. Ты ласковая, — его отпустило. — Ты будешь такой же ласковой, когда мы поженимся? — спросил он шепотом, почти в самые Алькины губы. — Я буду очень-очень ласковой, — Алька залилась румянцем. - Я так хочу. — Я, наверное, не доживу до этого дня, — улыбнулся Глеб, отбиваясь от желания задушить ее в объятиях. — Почему? — испуганно прошептала Алька. — Умру от своих нескромных фантазий, — он посмотрел ей в глаза. — Ааа, — она смущенно засмеялась. Он снова подарил ей розу. Он готов был бросить к ее ногам весь мир, но ей было достаточно розы. Она с таким восторгом прижимала ее к себе… Он отвез Альку в больницу к Нине. Им нужно было заехать в свадебное агентство - решить какие-то подготовительные вопросы. И еще, оказывается, они договорились погулять по магазинам. — Попробую уговорить ее надеть платье, — сказала Нина, когда Алька ушла в отдел кадров подписывать договор. — Что это такое — одни джинсы и два свитера? А сумка? Старая. Ты почему не замечаешь? В общем, ладно, что с вас, мужчин, взять, вы же только в технике разбираетесь. Но смартфон неплох, Глебушка, неплох, — похвалила его Нина. — Последняя самсунговская модель, — довольно улыбнулся Глеб. — А нужно, чтобы еще и последняя модель одежды и обуви, и желательно, косметики, — засмеялась Нина. — В общем, беру это на себя. — Бери, я не против, — Глеб протянул ей карту. — Ну что ты, Глебушка, — Нина небрежно отвела его руку в сторону, — времена изменились, теперь я могу позволить. — Теперь я не могу позволить, — Глеб снова начал раздражаться. Почему все решают за него? — Это моя жена. Он выделил это «моя». Нина внимательно посмотрела на Глеба. — Ладно, — сказала она и взяла карту. — Только учти, счет будет опустошаться с катастрофической быстротой. — Не сомневаюсь, — Глеб с размаху бросился на диван. — Вы, женщины, просто созданы для этого. Он оставил Альку с Ниной, перекинулся парой слов с отцом в его кабинете, потом забежал поздороваться с Ковалец и договориться на операции следующей недели - по графику сдачи между экзаменами были свободные дни. — Я подготовлюсь, — сказал Глеб, целуя ее в щеку. — Не отдыхается ему, — засмеялась Ковалец. — А не отметить ли нам твою свадьбу в операционной? — А что? Отличная мысль, — подхватил Глеб. — Зарегистрируют прямо со скальпелем в руках. Это ж бомба, во всем мире прославлюсь! Неся на себе Алькину тихую нежность и ее очень даже революционные поцелуи, Глеб ехал в квартиру Лериных родителей. Теперь там был их сын, Чехов Денис. Он ведь, кажется, в этой квартире подрастал… Маленький родной Дениска… Денис уже встал и позавтракал. Он обреченно встретил Глеба, по-видимому, понимая, — разговора не избежать и все тайное сегодня станет явным. Глеб видел — Денис напряжен. — Ну, — Глеб сел на диван и похлопал по сидению кресла напротив, — иди сюда, брат. Денис послушно сел в кресло напротив. Какой послушный, правильный мальчик, усмехнулся Глеб. Щемило. — Рассказывай, — сказал он. — Че, все говорить? — уныло спросил мальчик. — Нет, Динь, только по делу, — засмеялся Глеб. Денис молчал. — Ладно, помогу тебе. Вопрос-ответ, устроит? — Устроит, — вздохнул мальчик. — Наркотой баловался? — Нет, — быстро ответил Денис. — Что пил? — Вино, итальянское, полбутылки, — также быстро сказал Денис. — Зачем? — Так это, — растерялся мальчик, — все пили. — Меня все не интересуют. Ты зачем пил? — Домой не хотел идти, — вздохнул Денис. — Нина? — Она самая, — вздохнул Денис. — Я понял. Но настоящие мужчины так проблемы не решают. Знаешь? — Знаю. Но проблем много, - Денис почесал затылок и пригладил волосы. — Лизавета? — Нет, уехала она, на каникулы, в Москву, - вздохнул Денис. — Что у тебя с Алей? Чем не угодила? — кажется, его голос прозвучал слишком строго. — Блин, — Денис опустил глаза. — Давай по существу. Что за претензии? — Глебчик, я… неправ я был, признаюсь. Че-то много лишнего наговорил ей. — Ревнуешь? — Глебу стало жаль мальчика. Денис опустил глаза, вздохнул. — Я, Динь, люблю тебя не меньше Альки, пойми. Но это разная любовь. Она женщина. Тут другое. Разве можно выбирать между женщиной и братом? — Но ты… ты все время с ней, - еще ниже опустил голову Дениска. — А ты хочешь, чтоб я все время с тобой? — улыбнулся Глеб. — Так не получится, Денис. Я мужчина. Понимаешь, о чем я? Я нормальный, мне девушка нужна. Денис украдкой посмотрел на Глеба, покраснел. — А за слова свои придется извиняться. Ты же тоже мужчина. — Какой я мужчина? Тринадцать мне, — слабо возразил Денис. — А мужчина даже в девяносто остается мужчиной, — усмехнулся Глеб. — Или ты ребенок? Лялька? Тебе памперс не подогнать, случайно? — Глебчик! — возмутился Денис. — Ну вот, сам все понимаешь. Ты, конечно, можешь не извиняться и продолжать дальше в том же духе, и вырастешь... - тут Глеб остановился, подбирая слово пожеще, но все убедительные слова, имеющиеся в его лексиконе, были неприличными для слуха ребенка, поэтому он добавил, - сам знаешь, кем. Денис отвернулся. — Да я и сам знаю, что я... сам знаешь, кто, — сказал он. — Думаешь, я собой доволен? Я ей такого наговорил, я ей сказал… — Не надо, не рассказывай, — перебил его Глеб. — Достаточно того, что ты адекватно оценил себя. Извинись перед ней. — А может, это… ей музыки накачать, — нашелся Дениска, — а то она какая-то несовременная, - он повернулся и, наконец, открыто посмотрел на Глеба. — Накачай, — улыбнулся Глеб. — А хочешь, я вас пофоткаю? — Денис оживился. — У вас же это... нет нормальных фоток. — Ты прав, у нас совместных фоток-то и нет, — Глеб подумал вдруг, что их катастрофически мало. — Давай соберемся как-нибудь? Может, в субботу? — Нет, с Гордеевым мы, в субботу, в боулинг идем, — вспомнил Денис. — А сегодня Лерка зовет к себе, звонила уже. — Сходи. У нее дома теперь все изменилось, — лениво сказал Глеб. — Че так? — удивился Дениска. — Парижский дух, Диня. Привяжется, не отвяжешься, — улыбнулся Глеб. Они засмеялись. — Иди сюда, — Глеб хлопнул рядом с собой, и мальчик быстро подсел и прижался к нему. — Боюсь я, Глебчик, уйдешь ты и … забудешь про меня, — торопясь, заговорил он. — Тебе с твоей фиалкой поинтереснее, я ж вижу, не маленький уже. — Не забуду, будь уверен. Я думаю сейчас об этом, — Глеб поцеловал брата. — Расслабься. — За фиалку прости, — осторожно сказал Дениска. — Прощу, но в первый и последний раз. Еще раз повторится, ввалю. — Спасибо, Глебчик, — вздохнул Денис. - Я так и думал. — А теперь давай уберем здесь следы человеческой жизнедеятельности, не оставлять же Франсуа, — Глеб встал и огляделся. — Он звонил, несколько раз. Спрашивал, как я. И сказал тачку отмыть. — Что, и новую тачку его уделал? — удивился Глеб. — Косяк, — Денис вжал голову в плечи. — А что за тачка? — Глеб выглянул в окно. — Не та, серебристая без номеров? — Та самая, — виновато кивнул головой мальчик. — Ну ты даешь, Диня, позор. «Прадо», елки-палки. Семиместная? Ну ты даешь… Как там, не тесновато было? — Крузяк, новая, три с половиной, я уже посмотрел, — вздохнул мальчик. — Зато обновил тачку, — он снова вздохнул. — Четвертое поколение, трехлитровый, дизельный, сто семьдесят три коня, пятиступенчатая автоматическая коробка передач, скорость до ста семидесяти восьми, разгон за одиннадцать секунд… А в заднем ряду ниче так, в фиалкиных объятиях, — он вспомнил, как Алька держала его и уговаривала потерпеть. — И тебя, паршивца, жалела? Она всех жалеет, — Глеб тепло вспомнил Альку, улыбнулся. — Я представляю, что ты там натворил, раз Франсуа уехал в больницу на такси, — засмеялся Глеб. — Сказал, ключи оставил, чтоб я убрал все, — Денис виновато показал на стол. — Ладно, помогу. Блин, неудобно перед другом, — Глеб взял ключи со стола, — пошли. Ты меня подставил, братишка, конкретно. Денис виновато поплелся за Глебом. Они мыли машину Франсуа, разговаривали о свадьбе Глеба, о Нине, об Альке, и Денис все-таки проговорился, что высказывался об Алькиных генах. Глеб расстроился, но виду не подал - осознал же. И сколько еще паршивцев, разумных и неразумных, будут тыкать ей ее генами? Что, теперь с калашом ходить? А в Библии сказано - любить обидчиков и молиться за них... Глеб едва удержался, чтобы не выругаться, - какая разница, про себя или вслух, - мат он и есть мат, хула на Матерь Божью. Он слышал это от Альки. Хотелось забрать Альку и спрятать ее на необитаемом острове, защитив разом от всех. А Франсуа говорит - ей нужно расширять социальные контакты, приобретать опыт самостоятельных решений... И единственный выход - спрятать ее под своей фамилией, сделать членом своей семьи. Тут все - и необитаемый остров, семейный, и социальные контакты, но уже под другой фамилией. Он отвез Дениса домой, застав там дизайнеров, устроивших в их некогда уютном доме полный хаос. Рабочие выносили мебель, что-то заносили. Матери было не до него. — Глебушка, ты костюм купил? Сегодня четверг! — на ходу она чмокнула его в щеку. — А где невеста? — А невеста, мам, на шоппинг поехала, с Ниной Алексеевной, — Глеб поймал мать и обнял ее. — Как папа? Ты звонила ему? Как он себя чувствует? — Хорошо, Глеб, хорошо, — мать поцеловала его в ответ. — Ты звонила ему? - настойчиво переспросил Глеб. — Звонила, звонила, — улыбнулась мать. — Чем помочь? Говори, а то я дежурю сегодня. И Аля тоже дежурит. — Что это еще за дежурства для молодой девушки? — возмутилась мать. — Нечего ей ходить по ночам. Ей здоровье нужно, чтобы ребенка родить! — Мам, ты знаешь, не получится. Гордеев без Али как без рук. Говорит, пропадут больные, — голос его дрогнул. - Ты про синдром госпитализма что-нибудь слышала? Вот Гордеев Альку и привлекает, чтоб синдрома этого не случилось с его больными-то. Как же, сам оперировал... — Гордеев?! Пусть он свою Валерию привлекает к дежурствам! — мать в раздражении отвернулась. — Ей нельзя, она ребенка ждет, — возразил Глеб. — А твоей, значит, можно? — спросила мать раздраженно. — Глеб, куда ты смотришь? — Ладно, мамуль, мы разберемся, — он примирительно поцеловал мать в щеку и ушел в Лерину комнату. Сел, слушая, как в соседней комнате мать разговаривает с Дениской. Нет, Нина права, надо жить отдельно. Самим решать все. Вот решили же они сегодня в кафе. Решили… Саднило - от собственной слепоты. Ой, учиться ему еще у Гордеева и учиться... Глеб открыл некогда Лерин, а теперь уже Алькин шкаф. Платье — красивое платье. Глеб провел по нему рукой, представил, как ослепительно нежна будет в нем Алька. Туфли — высокий каблук, шпильки. Глеб взял туфлю, перевернул — тридцать шестой. Улыбнулся - маленькая ножка, почти как у Золушки. Заглянул в пакет, стоящий тут же, рядом, — нижнее белье, чулочки. Хотелось посмотреть, но он захлопнул дверцу шкафа. Он лег на Алькину кровать и закрыл глаза, вдыхая ее едва уловимый запах. Аля… Поспать, что ли? Сегодня дежурство, а он не выспался. Глеб повернулся на бок, устраиваясь поудобнее, подоткнул подушку, почувствовал что-то твердое. Он просунул руку и вытащил большой блокнот. Большой, фиалковый. Лерин презент из Франции. Открыл — «За что я его люблю». Больно колотнулось сердце — Новиков. Даже сейчас — Новиков. Блокнот-то новый. Негнущимися пальцами перевернул страницу — записи. Он знал, что чужое читать нехорошо, он уже проходил это, стоя перед мучительным выбором — читать или не читать. Но сейчас он не мог не прочитать. ______________________________ 9 января Психолог говорит, что надо материализовать свои страхи и мечты, сделать их видимыми. Чтобы можно было уничтожить первые и развивать вторые. Я развиваю. Я выхожу замуж. За человека, которого я не знаю. Вернее, знаю его как друга и просто человека. Просто жалею. Но я должна полюбить его, потому что если не любить, он будет страдать. Всем нужна любовь. Каждый день я буду писать о том, за что я его люблю - буду писать в настоящем времени — и тогда это материализуется. Психолог говорит, что самоубеждения помогают. Стоп! Это она, значит, собирается складно врать себе?! Это такая терапия, что ли? Терапия принятия? Психологи… калаша на них не хватает… Хочется прижаться к его груди. У его груди тепло и надежно. И он волнует меня. Да. _______________________________ Нет, тут правда, чистая причем. Желания… Куда ж они денутся. Он закрыл глаза, сам волновался. 10 января Он любит своих родителей, особенно маму. Он говорит ей «Мамуля» и обнимает ее за плечи. В эти минуты он беззащитен. Его голос меняет тон. Он очень терпеливый, Глеб. Человек, который любит свою мать, очень хороший человек. И за это я его люблю. Боюсь разочаровать его в первый же день. Это страх. ______________________ Ну почему она думает, что кому-то должна? Ну зачем он только сегодня уничтожал ее в кафе торгового центра своим раздражением? Глеб тяжело выдохнул. Хотелось прижать ее к сердцу и просить прощения, и шептать ласковые слова. Он так и сделает. Когда она вернется, он так и сделает. 11 января Он всегда в себе. Люди называют это скрытностью, но я думаю, что это самодостаточность. Он не любит, когда его обсуждают, просто не любит быть открытым, понятным. Ему безразлично, что думают о нем люди. Он сам –целый мир. Его мир не понятен мне, но я хочу понять его. Ведь он сам говорит – мы одно целое. И еще он очень умный и много знает. Я люблю его за то, что он знает больше меня и может больше меня. Он просто самый надежный человек в этом мире. Я хочу, чтобы он всегда обнимал меня, только … Глеб бросил читать. Он явно не заслужил таких слов. Но как она старается, как убеждает себя… Господи, спасибо за нее, ведь это же такой дар. Такой дар… Фиалка в аду. Она вытянет их брак. Теперь он точно знал — она работала над собой, старалась полюбить его. Она полюбит, это же Аля… Он захлопнул Алькин новый дневник, героем которого стал теперь он, Глеб Лобов. Ну что, Новиков, вот ты и снят с пьедестала. Снят и засунут в пыльные уголки памяти. Усмехнулся — да какой он герой, Глеб Лобов? Он условный герой, и еще не известно, смогут ли ее убеждения реализоваться. Черт бы побрал этих психологов с их советами. Знает он — нарисовать, написать, скомкать, сжечь… Еще по ветру пепел развеять. Одна ложь это. Ложь. А любовь это — Бог. Только через Бога — любовь. И она знает это еще лучше его. Глеб засунул новый Алькин дневник под подушку и закрыл глаза. Встретятся, он сделает все, чтобы она забыла его раздражение. Он будет обнимать ее, просто обнимать, и говорить, что любит... «Аль, люблю». Не ответила. Некогда ей. Наверное, вся в примерках. Женщины… Глеб открыл список сообщений — его счет стремительно уменьшался. Пусть, пусть ей будет хоть какая-то радость. Молодец, Нинуля. «Саша, как ты? Жду, люблю». Он не ответил, а прошло уже несколько часов. Лера сейчас писала о Париже, изредка поглядывая на телефон и убеждая себя, что ее муж в операционной. Наконец она не выдержала и позвонила на пост медсестры. — Гордеева Александра Николаевича можно к телефону? — спросила измененным голосом. — Он еще на операции, — ответили ей. — А кто его спрашивает? — Да нет, я так, — растерялась Лера. — Я потом перезвоню. Лера вздохнула и, убеждая себя, что ее муж когда-то выйдет из этой операционной, собралась в магазин за пельменями — сегодня к ней должен был прийти с ночевкой Денис. От нее он поедет в школу. Завтра у брата первый учебный день в третьей четверти. Не давало покоя Сашино сердце, и она уже корила себя за то, что накануне не дала ему отоспаться. Инфаркт — и нет человека. И что тогда? Лера зажмурилась на несколько секунд, представляя себя в тот день, когда она останется одна — ни исправить, ни обласкать, ни утешить. Ничего же не останется, ни одной возможности. Только молиться. А ведь Саша старше ее на целых пятнадцать лет. Пятнадцать лет — это так много. Его сердце уже устало, а тут — изматывающая работа. Лера нашла в интернете икону Александра Невского и долго смотрела на нее. Они сидели втроем в столовой — Глеб, Денис и Алла Евгеньевна и разговаривали о предстоящей регистрации, когда приехала Алька. Ее привезла Нина. Алька неловко протянула пакеты с одеждой, и Глеб понес их в комнату. А потом были примерки, и Алла Евгеньевна похвалила все, что выбрала Нина. Глеб ждал, когда, наконец, закончатся эти бесконечные обсуждения одежды, чтобы остаться наедине с Алькой. Он чувствовал себя неуютно от того, что вернулся к прежнему стилю общения. Гармония была нарушена, нужно было срочно что-то делать. — Иди ко мне, — сказал он, когда, наконец, мать и Дениска вышли, и, не дожидаясь, когда она подойдет, подхватил ее на руки. — Глеб, — Алька застеснялась. — Аль, ну мы же почти женаты, — сказал Глеб и посадил Альку к себе на колени. — Я люблю тебя, имею я право? Ладонями он взял ее лицо. — Любимая, родная, любимая, родная… Он говорил еще что-то, смотря в Алькины испуганные глаза. Он не помнил, что говорил. Что-то ласковое — они отдалились, но он больше не хотел жить в непонимании. — Глебушка, что с тобой? — прошептала Алька. — Я тебя люблю, — в порыве он сделал движение поцеловать ее, но вспомнил — отец Алексий. Он прижал ее к себе. Три дня… - И я... - прижалась, вздохнула. — Алька, а ты какую музыку любишь? – спросил в машине Денис, когда они ехали к Гордеевым. К Лере. — Кроме своих псалмов. — Я много чего люблю. А зачем тебе? — Алька оторвалась от своих размышлений. Ее лицо хранило еще следы мечтаний. Быть может, она вспоминает, как он обнимал ее, думал Глеб. Хотелось бы на это надеяться… — Просто интересно, — Денис не смотрел на Альку. — Я вот Фэйса чту. Нормальный чувак. А ты? — Ой, а я чуваков не люблю, — засмеялась Алька. — Мне Мот нравится. — Кто? — дружно удивились Глеб и Денис. — Аль, правда? — обернулся к ним Глеб. — Правда, — Алька засмеялась. — Тащишься по греческим профилям? — иронично спросил Денис. — По песням, — засмеялась Алька. — «Великий»?... Не ожидал от тебя, — солидно заметил мальчик. — Нет, не это, — Алька встретилась в зеркале с удивленно-смеющимся взглядом Глеба. — Его романтика... Он женился… Глеб снова посмотрел на Альку в зеркало — смутилась. — Короче, брат, не смущай мою жену, говори, что хотел, - поспешил он на выручку. — Так я это, — Дениска почесал затылок, — я тебе, Алька, скачать хотел, музыку на телефон. — Скачай, — сказала Алька. — Я буду рада. - Скачаю, только еще кандидатур подкинь, - ответил Денис. - Клипы, видосы там. - Ну давай клипы, - улыбнулась Алька. - "BTS", например. - Вау! Би ти? Не ожидал, - удивился мальчик. - Благородный греческий профиль, корейские сладкие мальчики... Ты, Алька, шкатулка с секретом. - Аль, правда? - повернулся Глеб. Для него самого это было полной неожиданностью. - А что такого? - засмущалась Алька. - Они танцуют хорошо и поют. - Фэйк лав? - ехидно спросил Дениска. - Слышь, Глебчик, фальшивая любовь, - сказал мальчик, но тут же осекся, наблюдая, как пальцы брата сжали руль. - А песня красивая, - сказала Алька. - Самая красивая у них. - И от кого тащишься? Признавайся, - переключился Дениска на Альку. - Чи Мин? Или Чон Гук? Или крутой рэпер? Который? Тот, кто оперным женским голоском поет, наверное, да? - ехидно спросил Дениска. - С розовыми волосиками, да? - Чи Мин. Контратенор это называется, - улыбнулась Алька. - Самый высокий мужской голос, в природе не существующий. - Это почему не существующий? Поет же, - оставил на время свое ехидство мальчик. - А потому, Денис, что бас и в жизни разговаривает басом, и баритон, а контратенор нет. Понимаешь? - ответила Алька. - Ну, Диня, как тебя Алька уделала? А? - засмеялся Глеб, глядя на этих двоих в зеркало. - Ну уж и уделала, - огрызнулся мальчик. - А ты, я смотрю, так подробно разбираешься-то во всех этих чиминах, - поддел брата Глеб, давясь от смеха, - уж не испытываешь ли ты, братец, тайной тяги ко всем этим сладким корейским мальчикам, а? Откуда такая осведомленность? - Глеб весело повернулся в салон. - Глебчик! Да ну тебя, - Денис стремительно краснел. - Тоже мне! Скажешь! Он встретился глазами с Алькой и отвернулся. Злился. Конечно, ему пришлось. А как тут не изучать, если она - интересуется. Его Лиза Темникова просто бредит этими "Би ти эс". И вот ему пришлось изучать - биографии, имена, личики, в конце концов. Чтобы понять, почему ей нравятся эти корейские пупсы. Тоже, придумала - пупсы, милашки... Да Егорка Крид, если уж на то пошло, брутал по сравнению с этими... пупсами... Да, он знал их всех по именам. Знал! И вот теперь Глебчик спалил его, как последнего пацана. Брат, называется, не мог промолчать. Надо же было обязательно подставить брата перед одуванчиком сиреневым своим. Денис обиделся. - Денис, а ты мне еще фильмы закачай, - сказала Алька. - Буду на лекциях смотреть, тайком от преподавателей, - Алька видела, что Денис надулся. Ей было жаль мальчика. Это же подросток, а Глеб поддел его на очень деликатную тему. - Давай. Что? - Денис нехотя повернулся - его план по примирению с Алькой не был завершен. Если бы не план - ни за что не повернулся бы. - Нуу, - Алька подняла глаза, - давай "Первую любовь", - сказала она, подумав. Денис многозначительно хмыкнул. - Это не про то... Это про танцы, - примирительно сказала Алька. - Там танцуют красиво. Хип-хоп, контемп, джаз фанк... Ну и про любовь тоже, конечно, - Алька улыбнулась в окно. - Ааа, - Денис хотел сказать Альке что-то такое, этакое, с поддевкой, но передумал, встретившись глазами с Глебом в машинном зеркале. - Ну тогда завтра? Завтра закачаю, - сказал он, и Алька ему кивнула. Помирились, с удовлетворением подумал Глеб. Он посмотрел назад. Обиженный Дениска сел с закрытыми глазами, заткнув уши наушниками. Обидчивый стал и задиристый. Переходный возраст... А Аля.. Как много он о ней не знал, оказывается. Вспомнил - корейские мальчики, благородный греческий профиль, джаз фанк... Вау! - сказал себе денискиным. А если серьезно - все это давно в ней было, только задавлено оно, заморожено страхом, и теперь именно ему, Лобову, нужно разморозить этот ледяной куб, в котором живет до сих пор его Алька. - Аль, - тихо позвал он ее и встретился с ней глазами в салонном зеркале. - Я тебя люблю. Она улыбнулась и неожиданно, быстро взглянув на Дениску, показала сердечко из пальцев. Они отдали мальчика Лере и теперь стояли в холле больницы, прощаясь. Ныло в груди — он не хотел отпускать ее. Но придется привыкнуть - отпускать ее. А там еще Шурыгин… Глеб шумно выдохнул. К Гордееву не ходи, так в ординаторской Дима Иваныч… Куда от них деться? Только в золотую клетку ее закрыть. Бред какой-то… Интересно, ревность — это грех? — думал он, сбегая по лестнице. Был поздний вечер, когда в дверь, наконец, позвонил Франсуа. — Извини, было много работы, — сказал он, с порога протягивая Вике пирожные. — И поэтому ты не отвечал? — Вика обняла его за шею. — Я звонила. — Прости, я не мог, сложный случай, но я слышал, что ты звонила, — он поцеловал Вику и начал раздеваться. - Что с розеткой? Электрики были? - Починили, - ответила Вика и направилась вслед за Франсуа проверять розетку, которая, откровенно говоря, была не в том состоянии, чтобы проводить такую сложную по времени и денежным затратам операцию по ее замене. Но это же Франсуа - у него все должно быть идеально. Он такой. Вика вздохнула, глядя, как ее друг склонился к розетке. — Как сходили в кафе? - спросил он, удовлетворённо выпрямившись. — Отлично посидели. Зря Лера не пошла с нами. И Глеб тоже. Так все-таки что там было вчера с Погодиной? — С какой Погодиной? — не понял Франсуа. — С Алькой, — пояснила Вика. — Ничего особенного. Небольшие проблемы, но мы их решили, — Франсуа мыл руки. — Мы, — разочарованно произнесла Вика, стоя у него за спиной. — Виктория, тебе лучше не забивать голову домыслами, — Франсуа повернулся к ней и взял полотенце. — Иди ко мне, — он обнял ее и поцеловал. Через полчаса они лежали в комнате на ковре и пили чай. Вика была разочарована сегодняшним вечером. Она рассчитывала куда-нибудь сходить, потому что все зачеты были сданы, а экзамены начнутся лишь с понедельника. Хотелось развеяться, а вместо этого она после ухода электриков просидела одна в пустой квартире, ревниво думая о том, с кем сейчас ее друг, который вопреки обыкновению не отвечал на звонки. Вика знала, что Франсуа всегда отвечал на звонки — он брал с собой телефон даже в ванную, не говоря уже об операционной. И вот сейчас он говорит ей — сложный случай, не мог… Вика боролась с ревностью и подозрениями. — А я на курсы теперь хожу, — сказала Вика. — Учу французский. — Зачем тебе, Виктория? Лучше английский учи, — устало возразил Франсуа. — Нет, мой дорогой, мы с тобой будем дома разговаривать на французском, — Вика прижалась к другу. — И — мы поедем в Париж этим летом? — В Париж? Поедем, — согласился Франсуа. — Но боюсь, у меня будут проблемы с отпуском по вашему законодательству. Надо узнать. — Жаль, — разочарованно протянула Вика. — А Гордеевы едут. — Но мы можем неплохо отдыхать и здесь, — примирительно сказал Франсуа. — Летом тепло. — А ты, наверное, мерзнешь? У нас холодно. — Есть небольшая температурная разница, но это несущественно, — Франсуа явно не хотелось разговаривать. День преподнес ему много сюрпризов, он устал, но приехал к Виктории, как и обещал. — Франсуа, а тебе какое имя нравится? Для мальчика. Я хочу, чтобы у нас был сын. И не один, — Вика кокетливо провела ладонью по его груди, вдыхая слабый, вчерашний запах умопомрачительного его диоровского «Фаренгейта». — Это хорошее желание, — Франсуа закрыл глаза. От ее тепла клонило в сон. — Мать должна выбирать имя. Ты какое предпочитаешь? — Я? Я — Антон. Я могу родить тебе Антона. Кстати, как это будет по-французски? — Антуан, но сейчас так во Франции почти не называют. — А мы назовем, - Вика мечтала. - Тебе нравится? — Нравится. Только рано еще об этом, Виктория. Тебе еще столько лет учиться, — устало сказал он. — А я летаю… понимаешь? Я летаю и не хочу учиться. Не хо-чу! — Вика была в приподнятом настроении. Она была влюблена. — Мечтательная студентка, — он открыл глаза в ответ на ее восторженную реплику. — Но я тебе не дам забросить учебу. Будешь каждый день сдавать мне по параграфу из своих учебников. — Даже на каникулах? — с притворным ужасом спросила Вика. — Даже на каникулах, — Франсуа улыбнулся. — Какой вы… строгий. Ваша ученая степень сделала вас жестоким, — кокетливо пожала плечами Вика. — Виктория, вы даже не представляете себе, как я люблю мучить хорошеньких студенток, — улыбнулся Франсуа. С притворным ужасом округлила глаза. — Как же? — Пятикратная сдача зачета, например, — Франсуа провел ладонью по ее щеке. — Не менее пяти раз. А ты что подумала? — И любоваться ее прелестями… так? Вы очень гадкий, профессор, — дернула плечами. — Виктория, — он приподнялся на локте, — ты провоцируешь меня. — Вы очень-очень гадкий, вы развратный, — она снова повела плечами, пряча смех. — Виктория, — шутливо предупредил он, — не буди во мне зверя. — Какого зверя? Медведя? — призывно дразнила Вика. — Тигра, — он оглушительно рыкнул и схватил смеющуюся Вику, — попалась, mon petit oiseau! — Главный все подписал, — сказала постовая медсестра Люда. — Завтра зайдешь в отдел кадров и заберешь. По документам ты санитарка, но будешь выполнять обязанности младшей медсестры. Гордеев распорядился. — Да, я знаю, — сказала Алька, раскачивая в руках тонометр. — А ты с какого официально выходишь? — спросила постовая. — С первого февраля, — Алька огляделась. Соскучилась. — Ну, поздравляю, Алевтина, — Люда тронула ее за руку. — С тебя угощение. — Какое угощение? — испугалась Алька. — Как это, не знала? — удивилась Люда. — Ты же новенькая. Проставиться надо. — Ааа, проставлюсь. Чаем? — Ага, чаем, — засмеялась постовая. — Куда мне? — спросила Алька. — В пятую. Давление, температура. Помыть, памперс, белье. Потом в третью, только из реанимации перевели сегодня. — Я пошла, — Алька направилась в пятую палату. — Алька! — позвала ее Люда. — Гордеев! — она показала рукой в сторону кабинета завотделением. — Что-то срочное. — Поняла, — кивнула Алька. Она поняла — Гордеев приготовил ей бумаги. Целую кипу бумаг, которые понадобятся завтра. Будет чем заняться ночью, когда больные спят. Нет, бегать по палатам придется, некоторых больных нужно постоянно держать на контроле и снимать то одни показатели, то другие. С кем-то надо просто посидеть. И надо как-то извернуться и все напечатать. — Здравствуйте, — Алька зашла в палату. — Как ваши дела? Она знала, что больной ей не ответит. Он в тяжелом состоянии. В стабильно тяжелом. Автодорожка… — Ничего, сейчас красоту наведем, будешь красивым, — сказала Алька, заставляя себя глядеть в лицо и улыбаться молодому парню с потухшим бесцветным неподвижным взглядом. — К лету поправишься, а пока отдохнешь, — Алька уже привычно начала несложную работу. Тяжело было только переворачивать больных, а все остальное давалось легко. Вдвоем ухаживать за больными не получалось — младшего обслуживающего персонала не хватало. — Наелся от пуза, — довольный Денис вылез из-за стола и похлопал себя по животу. — Спасибо, Лерка. — Пожалуйста, братик, — Лера с грустью погладила брата по голове. Раньше он не говорил ей «Лерка». — Вытри кетчуп. — Ааа, — Денис сделал гримасу и вытер губы. — Чисто? — Чисто, чисто, — доброжелательно ответила Лера. — Чай будем пить? Мне тут Алла дала, — он побежал в прихожую и принес пакет. — Вот, говорит, угости Валерию. — Как там они? — тихо спросила Лера, машинально выкладывая содержимое пакета на стол. — Ништяк, — равнодушно ответил Денис. — Что с ними станет? Хотя, вру. Папа… в общем, сердце у него. Даже с работы свалил. Глебчик рассказывал. — Сердце? — встревожилась Лера и растерянно села на диван. — Сердце. — Да ладно, Лер, не парься, — небрежно успокоил ее брат. — Он же немолодой, без болячек никак, — он раскрыл конфету и сунул в рот. — Хотя Глебчик переживает, просил не огорчать, — тихо добавил он, вспомнив, о чем они с Глебом разговаривали, когда отмывали автомобиль иностранца. — Надо позвонить ему, — задумчиво сказала Лера. — Позвони. Я вот вообще не понимаю, че ты так отделилась? Не заходишь. Лер, если проблемы какие, ты скажи, я ж не маленький, помогу, — Денис внимательно посмотрел на сестру. — Помощник ты мой, — очнулась от своих размышлений Лера. — Пошли кино смотреть. У меня чипсы есть. — О, ништяк, — обрадовался Дениска. — Да ты, я смотрю, продвинутая из своего Парижа вернулась. Если там такому учат, то я не против, ехай в свою Францию еще раз. — Ехай… И поеду, — Лера потрепала его по волосам. — Мы с Сашей весной поедем, сакуру цветущую смотреть. — Все ездят, только я один дома сижу, — проворчал Дениска. — Как там Глеб с… невестой? — осторожно спросила Лера, перебирая фильмы на накопителе. Она подготовилась к встрече и скачала много фильмов. Боевики — для брата, мелодрамы — для них с мужем. — У Глебчика все окей. Влюблен, все дела, — мальчик не заметил, как Лера закусила губу. — А Алька… В комнате она сидит, все к зачетам готовится. Сегодня вот на дежурство свалила. Ага, Глебчик на свое, а фиалка на свое. Работа у них. — Что за работа? — с замиранием сердца спросила Лера. — Да ты че, Лер? — Дениска звучно открыл пачку чипсов. — Глебчик уже полгода как на «Скорой» катается. Забыла, что ли? — Я знаю. А у Альки? — настойчиво переспросила Лера. — Ну как же, работать она теперь будет, в вашей больнице, — отмахнулся брат. — В каком отделении? — Лера занервничала. Разовое дежурство это одно, а работа — совсем другое. Все-таки будет работать… — Не могу знать, — вздохнул Дениска. — Ночами работать будет, — его ответ почти убил Леру. — Лер, да что с тобой? — он наконец заметил состояние сестры. — Нет, ничего. Просто… давление, — нашлась Лера. — Выбирай сам фильм, — она села рядом с братом и, запустив руку в пакет, разом достала оттуда большую гость чипсов. — Эй, куда?! А мне? — возмущенно окликнул ее Дениска. — Ты это... давай поскромнее, Лерка. — Хорошо, хорошо, все остальное тебе, — машинально ответила Лера. Она не смотрела фильм. Боевики ее вообще не интересовали, а тут еще новость — Погодину взяли на работу. И кто? Да ее муж, вот кто. Он же всю практику Погодину к себе наверх таскал. Лера убеждала себя, что в этом нет ничего предрассудительного, что ее муж любит помогать всем сирым и убогим, а Погодина странная. Она убеждала себя, что Сашка устроил ее из сострадания и вообще потому что она невеста Глеба. Родственники же… В отличие от нее, Сашка не был так непримирим к Лобовым, скорее равнодушен, и его терпимость к ним порой раздражала. Лера пыталась справиться с собой. Она вышла в другую комнату и позвонила мужу. Теперь ей хотелось, чтобы он не выходил из операционной. Ее муж снова не ответил — все еще был на операции. Отлегло, и Лера вернулась к брату. Первый вызов этой смены… Глеб ждал его. Он скучал по работе, рвался. Но первый вызов удивил. Повод — «зуд, температура». Отличный повод. Температура — это тревожный сигнал, особенно когда не указан градус. Реанимобиль рванулся по указанному адресу. «Руслан, заводи сирену», — уже в пути сказал Глеб водителю. Хотелось сирены, мигалок, настоящего дела. Не хватало адреналина и напряжения, к которым он уже привык. Старый дом, пятиэтажный. Редкое явление в их работе, почти роскошь - квартира на первом этаже. Маленькая двушка, тесная, старая. Дети — как горох. Любопытные мордашки, кажется, высовываются из каждого угла. И молодая женщина лет тридцати, их мать. На лице — отчаяние, смешанное с виноватостью. С порога ясно — повод к вызову бригады незначительный. Женщина проводит их в комнату и сразу признается — обманула. У детей — вши, денег на лекарства нет, в больницу нельзя. И заискивающе, просительно — сделайте что-нибудь. Почему в больницу нельзя, спрашивает Косарев. Ответ — «Потому что сообщат куда надо и детей отнимут, бедные мы». Детей, как оказалось, пятеро. Женщина рассказывает жалобную историю — детей нарожала, муж бросил. Работает статистом в первой городской. Зарплата мизерная, за пособиями не обращалась — боится попасть в поле зрения соцслужб. Правильно, что боится. Глеб с ней согласен, он сталкивался уже с этими вершителями человеческих судеб, для которых мерилом человеческого благополучия являются квадратные метры. Глеб оглядывается — двухъярусные кровати, казарма. Зачем бригаду вызвала? Вполне логичный вопрос от Косарева. Так чтоб помогли, заискивающе отвечает, детей же надо лечить, а денег осталось тысяча, и кормить же их надо. Женщина виновато кивает в сторону детей. «У вас есть лекарства. И вы же не будете никуда сообщать? Правда?» — ее наивное, виновато-заискивающее, от которого накатывает раздражение за то, как государство мизерной подачкой, громко называемой зарплатой, заставляет своих же граждан унижаться, давя в себе человеческое достоинство. «Вы, вероятно, нас не за тех приняли, — отвечает Глеб раздраженно. — Мы не полиция нравов, мы врачи». Педикулез — не их специализация, и Глеб уже начинает чесаться. Он ждет, что Косарев сейчас откажет, и они покинут это неуютное место. Детей жаль, и эту несчастную брошенную каким-то подонком женщину тоже жаль. Но еще не хватало накануне свадьбы подхватить педикулез. Неуютно, и чешется. Разыгравшееся воображение, успокаивает себя Глеб и снова запускает руки в волосы. Он ждет, что Косарев откажет женщине, как обычно ссудив деньгами, но Косарев отводит его в сторону и неожиданно приказывает: «Останешься и поможешь». Он достает из кармана деньги — «Купишь». Глеб вынужден остаться в этой квартире. Он не может отказать в медицинской помощи, даже не по профилю, потому что он — врач. Зажав в себе неприятные предчувствия, он возвращается из аптеки с кучей средств, которые он купил, добавив к косаревским свои, кровные, и с шутками начинает вместе с многодетной матерью обрабатывать детские головы. Попутно он вспоминает заинтересованно-внимательный взгляд Косарева, брошенный в дверях на эту женщину, Полину, которая сейчас стоит рядом с ним в тесной ванной. Глеб тоже украдкой смотрит на нее — вполне, вполне. Равнодушный Косарев, кажется, влип. И все-таки любовь — необъяснимая химия. И примитивная физиология! - Давайте уж и вас уже обработаю, - говорит он Полине, предполагая, что Косарев еще вернется в этот дом, и явно не из чувства врачебного долга. "Человеку плохо" - отличный повод нестись по городу с мигалками и напряженно гадать, что будешь делать через пять минут. Отличный повод получить большую дозу адреналина в кровь. Приехали по указанному адресу, к старому дому, еще сталинской постройки. Поднялись на четвертый, позвонили. Мужчина на пороге удивился - все живы, здоровы, не вызывали. Уточняющий звонок диспетчеру - тот ли адрес? Диспетчерское - "Ждите, сейчас перезвоню. Старушка звонила, глухая, может, что перепутала". Десять минут ожидания - старушка-то глухая, понятно, - и новый адрес. Старушка перепутала старый адрес дочери с новым. Снова мигалки, и на другой конец города, холодея от мысли, что успеется как раз к констатации. Стук в дверь, молодая мать с грудным ребенком на руках в проеме открытой двери - мы не вызывали! А кто же вызывал тогда? Небольшое объяснение и только факты: глухая старушка, мать женщины с грудничком, решила, что первый же чих ребенка почти смертелен, и вызвала "Скорую", да и еще по старому адресу, где они когда-то все вместе и жили. Извинения за вторжение, выход во двор, озадаченное "да уж", потеря времени - час. Час! Это слишком много для кого-то, слишком фатально. А тут - старушка, деменция. Бывает. А кого-то не спасли за этот час, не доехали. Старушка виновата? Или все же Промысел? Ведь ни один волос не упадет с человеческой головы без воли Божьей? Перекрестившись, Глеб занимает привычное место в машине. Он снова думает об Альке. Алька освободилась ближе к двенадцати. Тихо прошла мимо постовой сестры, украдкой дремавшей за стойкой, проскользнула в кабинет Гордеева, включила свет и выдвинула ящик стола. Да, хорошая стопка... Учитывая настоящий докторский почерк Гордеева, часа на три работы вместе с расшифровкой. Алька вытащила бумаги и пошла к выходу, зацепившись взглядом за яркую посуду, оставленную на столе. Огляделась — в кабинете стало уютно. Лера вернулась. Алька улыбнулась. Открыла холодильник — еда… А на столе — рамка с фотографией. Вернулась… Вспоминая, как сегодня они все дружно вешали шторы в квартире Гордеевых, Алька пошла в ординаторскую. Там тоже был компьютер, а сидеть в кабинете Гордеева больше было нельзя. Все ревновали — Лера, Глеб… В один миг она вдруг стала роковой девушкой… Алька тихо засмеялась. Надо же, ее ревнуют, и к ней… К кому — к ней, такой незаметной. Пока загружался компьютер, вспоминала, как Нина постоянно внушала ей, что она красивая, как вдвоем они ходили в торговый центр и как боролись они с Ниной за каждое платье, и как Алька, которая носила платья разве только что в детстве, уговаривала Нину остановиться на длинном платье, раз уж платья так необходимы. Но Нина была непреклонна. «С твоим ростом нужно носить платья чуть выше колена», — говорила она и заставляла Альку примерять очередное платье. Все эти вырезы, яркие цвета, длина пугали Альку и повергали в отчаяние, но Нина вынудила ее все это примерить и купить. Нина не знала, что Алька все эти годы буквально заставляла себя снимать со своего тела все эти многослойные водолазки. Еще в прошлом году она носила их по две, а теперь только футболку под свитер. Это было большим достижением, но Нина - не знала. Красное… «К твоим волосам идет красное, ты очень эффектно смотришься», — сказала Нина и решительно бросила в корзину красный свитер. Зеленое, изумрудное… как она будет все это носить? «Если не будешь все это носить, я изыму у тебя все белое», — шутливо сказала Нина. Она просто не знала, что Алька не может без белого. И Глеб… Алька вспомнила его взгляд, когда она примеряла красное по просьбе Аллы Евгеньевны. Его увлажнившийся взгляд с прищуром, от которого Алька терялась до дрожи в теле и который она теперь правильно понимала. Алька рассматривала себя в зеркале, когда в ординаторскую вошел Шурыгин. Ойкнув себе под нос, Алька метнулась к компьютеру. — Привет, — сказал Шурыгин, едва взглянув на нее. — Что здесь? У Гордеева свободно. — Мне тут удобнее, — Алька усиленно застучала по клавишам. — Закончили? — Закончили, — Шурыгин умылся и достал из шкафа подушку. — Я спать. Алька смотрела, как он извлек из того же шкафа плед и лег на диван, закрыв глаза. — Я быстро закончу, — сказала Алька и выключила свет. — Извини. — Ничего, ты не мешаешь, — Шурыгин с блаженством на лице подоткнул подушку. — Кто бы мои бумаги напечатал, — не открывая глаз, вздохнул он. — А ты Катю позови, — Алька быстро печатала, ругая себя за то, что потратила столько времени на разглядывание себя в зеркале. — Кате полезно будет выписки попечатать, заодно много чего узнать можно. — Как же, дождешься от нее, — пробормотал Шурыгин, мгновенно погружаясь в сон. Алька просидела еще два часа. Иногда она прерывалась и выходила в коридор, чтобы наведаться к своим больным, потом тихо возвращалась и садилась печатать, осторожно нажимая на клавиши, чтобы не разбудить уставшего молодого доктора. Шурыгин что-то бормотал во сне. Алька знала из разговоров персонала, что он вместе с Гордеевым не выходил из операционной с самого обеда. И тем более она удивилась, когда встретила в коридоре в пять утра Гордеева. Была его смена, и он, проспав несколько часов, теперь совершал обход сложных пациентов. — Отчет сделала? — спросил он, остановившись. — Цифры видела? Я подколол. — Сделала, — сказала Алька. — Неси, — сосредоточенно обдумывая что-то, Гордеев пошел дальше по коридору. Алька посмотрела ему вслед, и, переложив в другую руку инфузионную стойку, пошла дальше по коридору. А Лера новые шторы повесила… Алька вспомнила эти красивые шторы, сразу преобразившие квартиру Гордеевых. Как-то не вязались сейчас эти великолепные шторы из шоколадно-красной органзы с больничными стенами, и трудно было представить в человеке, медленно и бесшумно бредущем по коридору, ценителя всего того прекрасного, что задумала Лера. Закончив с делами и написав ответ на очередное сообщение Глеба, Алька вошла в кабинет завотделением и достала из кармана флешку. — Сейчас распечатаю, — сказала она. — В ординаторской доктор спит, жалко будить. Гордеев не ответил, только кивнул, разглядывая рентгеновские снимки. Алька печатала бумаги, и ей казалось, что принтер слишком шумит, бесцеремонно нарушая ночную тишину отделения. Закончив, она разложила бумаги на столе. — Ваш отчет здесь, — сказала она и пошла к выходу. — Как Денис? –спросил ей в спину Гордеев. Алька остановилась, несколько секунд размышляя, сказать или не сказать. — Он вчера отравился, — она решила, пусть лучше Гордеев знает. Кто-то же должен знать, чтобы помочь мальчику. А Гордеев правильно понял ее в прошлый раз, теперь вот спортом решил заняться с Дениской. Спорт воспитывает. — Напился вина и отравился, вино некачественное было, — пояснила она в ответ на удивленный взгляд Гордеева. — Глеб ничего не сказал Лере, ей нельзя. — А родители как? — Гордеев отвернулся к лампе и снова занялся снимком. — Родители не знали, Глеб отпросил его к другу, — пояснила Алька. — Но сейчас все нормально. Дениска у Леры. — Глеб разрешил ему выпить? –удивился Гордеев. — Да вы что, — испугалась Алька. — Глеб не знал, Дениска с улицы позвонил. — Ну-ка, давай кофе и расскажешь заодно, — Гордеев отложил снимок. Поколебавшись, Алька принялась за кофе, попутно рассказывая Гордееву, как все произошло. — Тут не только сложный возраст, — сказал Гордеев. — Да, — подтвердила Алька. — Денис ревнует. Он думает, что я отниму у него Глеба. Она в очередной раз подумала, стоит ли рассказать про ту недавнюю истерику мальчика, но потом передумала. Слишком много информации — она не знала, можно ли так много рассказывать. Но ведь Гордеев — родственник. И причем, близкий для Дениски — муж родной сестры. Она взглянула на Гордеева, тот что-то сосредоточенно обдумывал. Было жаль этого человека. — Вы не расстраивайтесь, Александр Николаевич, с Дениской уже все в порядке, — успокоительно сказала Алька. — Это может повториться, — Гордеев едва заметно вздохнул. — Это я виновата, — сказала Алька. — Это он из-за меня. — Да причем здесь ты, — раздраженно ответил Гордеев. — Тут в другом дело, в другом. Алька молчала. — Это хорошо, что вы его к спорту приобщаете, — сказала Алька. — Лера сказала, что вы собрались с мальчиком на лыжах кататься, — она хотела успокоить Гордеева. — Это вы хорошо придумали. Спорт воспитывает волю. — Лера? — Гордеев сосредоточенно размешивал сахар. — Лера. Глеб подвозил ее, — Алька улыбнулась. — У вас красиво дома. Очень уютно. — Откуда знаешь? — спросил Гордеев. — Так мы сегодня у вас в гостях были, — Алька улыбнулась. — Лера пригласила. — Ааа, — Гордеев бросил мешать сахар. — А тебе не кажется, что они слишком часто вместе проводят время? — Гордеев усмехнулся. — Слишком часто, — повторил он и снова взялся за ложку. — Каждый день, с тех пор, как Лера вернулась из поездки. Алька онемела. Это был не Гордеев. Гордеев не мог такое сказать. Он мог подозревать, и даже злиться и мстить, но он не мог сказать. Хотелось спросить, можно ли ей идти, но она не могла спросить. Кажется, она сама виновата в том, что сболтнула лишнего. Хотя к чему скрывать, ведь Гордеев все равно узнал бы, что в его доме были гости. — Они же брат и сестра, — тихо сказала Алька. — Брат, сестра, — усмехнулся Гордеев. — Вы сами-то верите в это? А ты-то что ж, согласна, что твоего почти мужа, — Гордеев не глядел на нее, — постоянно дергает почти сестра? — Но их связывает… — Я понятия не имею, что их связывает, но это… возмутительно, — Гордеев бросил ложку. Он злился на самого себя. В последнее время он вел себя глупо, до смешного. Ревность делала его посмешищем в собственных глазах, о том, что думали другие, он мало волновался. Алька раздражала его сейчас тем, что не видела очевидного, происходящего у нее под носом. А ведь от нее даже не прятались. Знали — примет все за чистую монету. Так и было — она рассуждала о нежных братско-сестринских отношениях. Раздражало. Он снова начал раздражаться. И все же ему нужно было поговорить обо всех своих сомнениях. С Куратовым было бесполезно говорить, только — «перетереть» и повздыхать. Погодина — другое дело, она почти жена, и все происходит у нее на глазах. Гордеев усмехнулся — кажется, они в одной лодке. Кто бы мог подумать. Только эта - тут Гордеев не смог подобрать для Альки звучного эпитета, хотя просилось "дура", - ничего не видит. Блажен, кто верует… — Александр Николаевич, — Алька встала, — вы не правы. — Не прав? — изумленный, Гордеев снисходительно посмотрел на Альку. — Я могу сказать, как я это вижу, — Алька отошла от Гордеева на приличное расстояние. Он пугал ее своим раздражением. — Расскажи, — Гордеев напряженно смотрел на Альку. — Я весь во внимании. Все равно делать нечего до утра. Алька собралась с духом. Мелькнула мысль — а что, если он не знает? Не знает про Аллу Евгеньевну? — Лера не общается с семьей Глеба, вы знаете. Она обижена, и мы знаем, за что, — Алька не посмела назвать истинную причину, и Гордеев не спросил. — Но она прожила там семь лет, у нее ведь больше никого нет. И Олег Викторович… он всегда любил Леру. — Ну-ну, — Гордеев скрестил руки на груди и откинулся на спинку кресла, всем своим видом изображая внимание. Он вел себя так, как будто Алька давала ему занимательное представление в театре. — Он хороший, Олег Викторович, — убежденно сказала Алька. — А Лера… она тоже любит его. Только обижена. Может, она и Аллу Евгеньевну любит, — сказала Алька, расслышав смешок Гордеева. — Не знаю… Но в любом случае ей страшно совсем отказаться от них… Вы знаете, как это страшно, когда у тебя за спиной никого нет? Я же вам рассказывала, но вы, наверное, не помните… — Помню, — кивнул головой Гордеев. — И Лере страшно. Поэтому она не может разорвать связь с семьей. А Глеб — это мостик, — Алька вспомнила Емельянова, настойчиво пытающегося сойтись с Глебом. — Мостик. Она никогда не расстанется с ним, никогда. Ей страшно, понимаете? — Алька, может, тебе в университет надо было, а? — засмеялся Гордеев. — Зачем? — испугалась Алька. — На факультет психологии, — смеясь, ответил Гордеев. — Ты громоздишь сложные вещи, а жизнь намного проще. В основе человеческой деятельности лежат… — Инстинкты, я знаю, — подхватила Алька. — И первый из них — самосохранения. Лера не может быть человеком без прошлого. А ведь семья Глеба — это ее прошлое. — Ну, если мне не изменяет память, у нее есть своя семья, — ответил Гордеев. — Нет, нет ее, семьи. Они остались там, — Алька ткнула пальцем в потолок. — А здесь — Лобовы. Лере так безопаснее. Она держится за Глеба, он мостик. — Но он Лобов, — возразил Гордеев. — Но он не… — Алька не решилась продолжать. — Знаешь о Лобовой? — Гордеев стал серьезным. — Знаю. Мне Глеб рассказал, — ответила Алька осторожно. — И он непричастен… Поэтому. — И он… — Он принимает ее полностью, — сказала Алька твердо. — Он думает, что это он виноват. И больше ничего, — добавила она строго. — Она держится за него как за мостик, соединяющий ее с прошлым, а он — из чувства вины. Вы знаете, что он взял всю вину на себя? — Не знал, — качнул головой Гордеев. — Не верю. — А зря, — с вызовом сказала Алька. Она жалела Гордеева, но Глеб теперь был ее — одно целое, как решили, и она готова была яростно его защищать. — Он любит меня. Он дарит мне розы, и мы будем венчаться. Вы не волнуйтесь, Александр Николаевич, ничего не случится, — добавила Алька, но голос ее дрогнул. Она сказала это и сама испугалась, но по-другому было нельзя. — Одно другого не исключает, — расхохотался Гордеев. — А хорошенькую теорию ты выстроила, не придерешься, — сказал Гордеев, когда закончил смеяться. — Я поверил. Почти, — он снова принялся размешивать сахар, который, вероятно, и так уже растворился. — И что, не волнуешься совсем? — А вы никогда не думали о том, зачем мы живем? — она снова села в кресло напротив. — Вот зачем мы все здесь? — Ну, просвети, — Гордеев улыбнулся и звучно отхлебнул свой кофе. — Может, я чего-то не знаю. — Нет, ну зачем? — снова повторила Алька. — Вот вы спасаете жизни, а зачем? — Зачем? — Гордеев удивленно поднял брови. — Это работа. — Работа… — Алька крутила пальцы. — Если бы только работа… Мы все здесь, на земле, учимся самому главному — любви. Ну, тренинг у нас такой, понимаете? Практика, как у студентов в больнице. Учимся любить людей. Понимать, прощать. И времени мало — ну, лет семьдесят, если получится. — Ну, я допустим, собираюсь жить долго, — мрачно пошутил Гордеев. — Да вы, боюсь, раньше можете уйти, Александр Николаевич, — тихо сказала Алька. — У вас сердце слишком … любящее, — добавила она в ответ на удивленный взгляд Гордеева. — Износ большой. — Ну спасибо на добром слове, — хмыкнул Гордеев. — Давай дальше, весело с тобой, — он откинулся на спинку кресла. — Так о чем я? — Алька потеряла мысль. — А, вот же… Вот нам за эти годы надо научиться любить. То есть понимать и прощать. А мы? Мы на что время тратим? Ладно бы только на глупости — гулянки-развлечения, так ведь еще и любовь до конца убиваем — ссоримся, обижаем, упрекаем. Понимаете? Вот так глупо тратим свою жизнь... и чужую отравляем. Алька помолчала, пряча глаза от смеющегося взгляда Гордеева. — А любовь наша начинается с близких, — сказала она тихо. — Не ищите проблем там, где их нет, Александр Николаевич, — голос ее дрогнул, теперь уже от того, что она, кажется, слишком много непозволительного наговорила куратору. Ей было жаль Гордеева, который уже сутки работал, был взвинчен и плохо себя контролировал. — Я пойду? — Я не держу, — Гордеев встал и, выплеснув кофе в раковину, отвернулся к снимкам. Алька метнулась к выходу, но уже в дверях она обернулась: — Спасибо за работу, Александр Николаевич. Я вам очень-очень благодарна, что вы поверили в меня. — Иди, Алевтина, — Гордеев, не поворачиваясь, нетерпеливо махнул рукой. Алька вышла из кабинета и прижалась к стене. Было невыносимо жаль Гордеева, который запутался в своей ревности. Но ей было легко судить — она не любила. А если бы любила? Может, тоже плакала бы сейчас вместе с Гордеевым. Гордеев же любит. Может быть, как-то сказать Глебу, намекнуть? И лишить его возможности, помогая Лере, преодолеть чувство вины, которое его просто уничтожает? Алька зажмурилась, представляя, как Глеб заболел от тоски, стал худым и бледным. Нет, она не хочет, чтобы Глеб страдал. Он и так устал, он слишком часто говорит о стабильности и покое. А Гордеева жалко, он хороший и похож на ее отца. И он спас Глеба. И Дениску с Аллой Евгеньевной. Хотелось вернуться и благодарить его, но она понимала, что это была бы слишком навязчивая благодарность. Тихо открылась дверь, мимо нее прошел Гордеев. Улыбнулся себе под нос — врать другим просто, а себя не обманешь. Стоит и переживает теперь, а врала-то как… Какую песню пела, складную. Хотя… что-то в этом есть. Надо подумать на досуге. О жизни вообще. Гордеев, сжимая в руке телефон с сообщением жены, несколько развеявшим его мрачные подозрения, свернул в палату интенсивной терапии. Реанимобиль БИТ-1 мчится по загородному шоссе на призывное «истекает кровью». Непрофессиональный повод, не правильно сформулированный, но емкий — человек умирает. Вызов поступил от прохожих, значит, умирает на улице. Глеб посмотрел на часы — шестой час. Время дежурства пронеслось незаметно. Сегодня почти все пациенты сплошь с терапией дыхалки. И ни одного смертельно исхода. Полина и ее дети, ну еще пара пьяных бродяг, не дошедших до своих подвальных обиталищ, не в счет. И бабушки. Куда ж без них, без бабушек? А у Леркиного ребенка бабушки не будет… Интересно, Аля спит? Догадалась она поставить телефон на беззвучку? Он бы позвонил, но вдруг она прилегла где-нибудь в сестринской? «Аль?». «Глеб». Ответила мгновенно — не спит. Он мог бы позвонить, но вдруг она не поставила на беззвучку. Поднимет все отделение, будут отчитывать. «Я люблю тебя». «И я…». Спасибо. Родная, старается. «Скучаю». «Грустно без тебя, Глеб». Ложь или правда? После ее нового блокнота — попробуй пойми. Раньше он поверил бы, раньше он обрадовался бы. А теперь… Лжи не хотелось, даже приятной. «Что с тобой?». «Скучаю. До слез». «Правда?». «Слезная правда». Наверное, такое не лгут. Такое нельзя лгать, наверное. Глеб вздохнул. «Не грусти. Утро уже». «Три часа…». Подсчитала? Подсчитала - ждет? «Приеду за тобой». «Буду ждать». Глеб подбросил телефон и сунул его в карман. Да какая разница — ложь или не ложь? Главное — его, вся. Хотя… Вспомнил разговор с Франсуа. Все-таки почитать о пограничных состояниях придется. Вслепую — трудно, а до пятого курса долго ждать. И — обнимать, обнимать… Жалеть ее, говорить о любви. Ты же так хотел, Лобов, высказываться о любви. Высказывайся. Спасибо, Господи... Помоги нам всем... Парнишка на снегу, истекает кровью. Выпивший, забитый металлическим прутом. Кому он мог насолить? Прут валяется рядом, и Косарев не разрешает его трогать — вызывает полицию. Почему прохожие не вызвали, не понятно. Парнишка бредит, черным комком шевелится на белом снегу. Вероятно, так ощущает себя еще живым. Сколько ему? Шестнадцать? Что он делал тут ранним утром? А родители? А может, он так же, как Дениска, ушел и упал где-нибудь. Дениску тоже могли бы вот так… Глеб усилием пресекает эти мысли. Парнишку довезли, в дороге сделали все, что можно было сделать. Запах крови, казалось, пропитал все вокруг и даже волосы. Запах крови сегодня невыносим. Где Аля?.. А Гордеев все еще в операционной или выпил свой законный стопарь и спит?.. Автодорожка… Десятки тягостных минут в пути до места аварии, с максимальным выбросом адреналина в кровь. Совершенно не ясно, сколько пострадавших и что предстоит. Глеб напряжен, хотя едут не в первый раз. Почему не взяла реанимационная бригада, не понятно, наверное, все машины заняты. На месте две столкнувшиеся машины — на пустынном шоссе, в семь утра. Искореженные автомобили и тела. Один зажат, как когда-то Франсуа. Подушка безопасности не сработала. Вызвали спасателей, Глеб больше не полез ломать стекла — бесполезный энтузиазм. Пробрался в автомобиль и вколол пострадавшему обезболивающее. Дорожно-транспортное — всегда тяжелые вызовы. Пострадавших отвезли в областную — одного в травму, другого — Гордееву. Не вернется сегодня Гордеев утром к Лерке. Работы часов на шесть. Но кто-то же должен спасать человеческие жизни. Перед окончанием смены поступил повод «Дедушка в тяжелом состоянии». Повод висел на табло минут десять — на часах без четверти восемь. Никто не брал — конец смены, кому охота возиться. «Берем», — решил Косарев, когда Глеб закончил минимальные санитарные мероприятия в салоне. Запах крови сегодня особенно невыносим… Пока ехали на вызов, Глеб прикинул, взглянув на часы, — к восьми теперь уже никак не освободиться и Альку не забрать. К девяти, не раньше. Он склонился над картами вызовов и начал усиленно писать. Дорога каждая минута. Это было неожиданно — на кровати почти высохший, но живой дедушка. Дочь приехала к нему, открыла дверь и увидела такое. Дочь вернулась с Дальнего Востока — командировка у нее была там. А дедушку оставила с сиделкой, которой заплатила немалые деньги. Сиделка просидела с дедом три дня и исчезла, с деньгами, конечно же. А дед — инвалид, без ног. Ни встать, ни в туалет сходить, ни поесть. Так и лежал неделю. Пил воду, экономно, по глотку, считая, когда же приедет дочь. Телефон его разрядился, а зарядное устройство было далеко. И лежал этот дед тут один в тишине. О чем он думал? Занимаясь им, Глеб заглянул ему в глаза — пустые, неподвижные, выцветшие… Застыл дед. Было не по себе. Плачущую дочь деда успокаивали как могли, красочно рассказывая, как подлечат деда в стационаре. Но она отказалась отдавать отца «Скорой». Он звонил Альке и предложил уехать из больницы на такси, но Алька решила ждать его. Он еще какое-то время дописывал бумаги и мыл машину. Карету… — Куда его? — спросил Глеб, уходя. Он кивнул на пса, скромно лежащего под носилками. Пес катался с ними всю ночь и, надо сказать, совершенно не мешал. Как будто понимал — не до него. Но сейчас он поднял голову и жалобно проскулил. — К другу пристрою, — Косарев потрепал пса за ухо. — Семья большая, многодетная. Будет кому заниматься. Жаль, кличку не узнали. Не до клички им было... Сильное удушье, спасти бы, а хозяин все о собаке волновался. Одни они жили, бобылями. Косарев, чтобы успокоить мужчину, в нарушение всех правил взял собаку на борт, пообещал, что не бросит собаку. Жалко было псину, преданно заглядывающую им в глаза. В квартире не запрёшь, а на улицу выгонять жалко. Вспомнился Бим из детства. Тот самый, история которого пробивала на слезу даже такого задиристого мальчишку, как Глеб. Тогда, в далеком детстве, он плакал украдкой, скупо, отворачиваясь невзначай. Косарев, наверное, тоже вспомнил детство… Пса потом вернули хозяину. Как раз через Глеба и вернули — хозяина отвезли в центральную. Сколько радости было на лице этого одинокого мужчины, когда он узнал, что его пес сыт и в семье…