Живой

В эту ночь с пятницы на субботу он спал тревожно, часто вставал, чтобы покурить, потом вспоминал, что бросил, жевал кофейные тянучки и грыз мятные леденцы, снова ложился. Его кошмар, потревоженный, вероятно, запомнившейся Глебу фотографией больного ребенка на прозрачном благотворительном боксе в торговом центре, снова мучил его, и потому Глеб окончательно проснулся еще затемно – на циферблате часов светилось шесть. В темноте спящего дома он тихо проскользнул к Алькиной двери и, приоткрыв ее, увидел Альку, убирающую постель. - Встала уже? – шепотом спросил он, проходя в комнату. - Да, - ответила она ему так же шепотом. – Глеб, чем вчера закончилось? Тяжелый разговор… Я ждала, ждала, но вы все говорили. Я легла, чтобы не думать. - Нормально все, - Глеб сел на убранный диван, потому увидел, как Алька взялась складывать постельное белье в шкаф, и встал. – Давай помогу… Денис будет жить с нами, - сказал он, заталкивая подушку на полку. - И Олег Викторович согласился? – удивилась Алька. – Как тебе удалось уговорить его? Глеб, может, не надо все это? Давай останемся. Денису до окончания школы не так много, а мы учиться будем, работать. Ну что ты так не хочешь? Он не мог сказать Альке, что не хочет оставлять ее в доме родителей, чтобы не обнажать ее проблемы перед другими. Довольно с нее комплексов. - Нужно свою жизнь проживать, - сказал Глеб. – Мы все выяснили, отец согласился. К сожалению, я не мог рассказать ему все о Дениске... А на душе поганенько так, - вздохнул он. – Как будто я обобрал своих же родителей. - Ну что ты, Глеб, - Алька подсела к нему. – Что ты. Разве твоя вина здесь? Не родной он им, и они не родные ему. Это раз. Лера… Она столько лет растила в нем эту мысль, потом Нина. Так что Дениска пришел к этому совсем не из-за тебя. - Нет, я ему еще до Нины говорил, что заберу. Давно еще, когда дома не жил, - Глеб уперся лбом в ладони. – Безответственно это. - Нет, Глебушка, не в тебе тут дело, - убеждала его Алька. Глеб вдруг подумал, что Алька готова оправдать любой его поступок. Как тогда, когда он набросился на нее у общежития. «Ты не мерзавец», - это было хуже порицания, хуже, чем если бы она кричала на него и ударила. Вера в тебя больно бьёт, когда ты сам понимаешь, что не заслуживаешь этой веры. - Давай не будем больше об этом, Аля, - сказал Глеб. – Мне тяжело об этом говорить. - Тогда будем готовиться? – Алька встала и взяла в руки молитвослов. - Я заходил к тебе ночью. - Да? – Алька испуганно посмотрела на него. - Ты лежала, освещенная свечой, красивая. - Да? – Алька отвернулась и занялась чем-то. Кажется, бесцельно, лишь бы скрыть смущение. - Да, - Глеб подошел к ней и обнял за плечи. – И с розой. - Так я думаю о тебе, - прошептала Алька. - Аль, - он развернул ее к себе и обнял. Прижался щекой к ее волосам, закрыл глаза. - Господи, спасибо, - прошептал он, и Алька вдруг заплакала. Он успокаивал ее, чувствуя даже удовольствие от того, что он может успокаивать ее, проявляя заботу и любовь к ней, высвобождая все лучшее в себе, что так тщательно давилось и скрывалось в течение многих лет. Потом они готовились к причастию. Вместе, как он и хотел. Направляясь в комнату брата, Глеб считал оставшиеся холостяцкие часы. Выходило больше суток. - Динь, вставай, - он тряс мальчика за плечо. – Надо собираться. - Куда? – простонал мальчик, пытаясь поглубже завернуться в одеяло. - Я в храм иду, - сказал Глеб. – Лиза тоже будет. - Лизка? – Денис моментально проснулся. – Тогда я с вами. - Любишь ее? - спросил Глеб. – Любишь, я вижу, - он погладил мальчика по плечу. - Люблю, - вздохнул Денис. – Как сестра она. Привык. - Чем же она тебя так покорила? – Глеб поднял с пола Мурзика и пустил его на кровать. - Молчит, на уши не приседает и не орет, - сказал Дениска. – Муурзя, - он схватился за кота. - Денис, давай поговорим о вчерашнем… - Глеб взглянул на часы, время еще позволяло говорить. - Ты зачем вчера на амбразуру полез? Не мог меня дождаться? - Вас дождешься, - проворчал мальчик. - Я сам собирался сказать. Ну так… как-то не по-человечески получилось. Все согласились, но не по-человечески. - Ааа, понял. Все хорошие, Денис один плохой, всех обидел, - Денис мгновенно встал в оборону. - Да погоди ты психовать, - Глеб взлохматил ему волосы. – Тут другое… Отец обижается, он ведь любит тебя. Ты можешь как угодно к нему относиться, но он любит. Когда ты в коме лежал, - Глеб тяжело вздохнул, - он ведь … он… хрипел. - Да? – Денис виновато посмотрел на Глеба. – Но я все равно без тебя не согласен, - спохватился он. - И потом... это ведь отец настоял, чтобы вас с Леркой взять. Отец… Ты вот приютом разбрасываешься, убежать грозился, - сказал Глеб в макушку на виновато склоненной голове мальчика. - А ты вот Альку расспроси, как там, в детском доме-то... Это ведь бесследно не проходит, жизнь там ломает будь здоров. - Фиалка странная, - сказал Дениска. - Изломанная она, и хорошо хоть так, а то и свихнуться можно было. Так что ты не разбрасывайся угрозами в другой раз… И еще… Все-таки поговори с папой. Объясни ему, скажи, что любишь его. Ему это нужно, Денис. Нельзя тебе молча уходить, нехорошо это. Все-таки не совсем твоя заслуга, что ты у меня такой нормальный пацан вырос, как думаешь? - Ну и задачу ты мне подкинул, Глебчик, - Денис растерянно почесал затылок. – Уйди, Мурзя, не до тебя, - спихнул он котенка. – Ну пойду я к отцу, и че я ему скажу? - Скажи, что чувствуешь, Диня. Мы все не умеем говорить о чувствах, к сожалению. Мы все, - повторил он. – А вот гадостями швыряться, тут мы все просто виртуозы. Плохое легче сказать, чем хорошее, но надо себя перебороть. Справишься? - Справлюсь, - прижался к брату Дениска. – Я же мужчина. - Мужчина, мужчина, - невесело засмеялся Глеб. Щемило в груди. – И смотри, будешь с нами жить... Алька по утрам кашу варит, придется есть. - Я согласен, - вздохнул Денис. - Ладно, пойду к родителям. Кажется, кто-то встал, - Глеб услышал шаги на лестнице, уже подходя к двери, по шагам понял – отец. Отец… Он всегда вставал в одно и то же время, рано, даже в выходные дни. А тут… Может, ночь не спал после таких потрясений. - Пап, - Глеб вышел в гостиную. – Как ты? - Как я? Как я? Лучше не спрашивай, - Олег Викторович махнул рукой и пошел в кухню. - Пап, - Глеб вошел в кухню вслед за отцом. – Пап, да не расстраивайся ты так. Тут не в вас с мамой дело, тут другое. Я про Дениса говорю сейчас. - Одни загадки, Глеб, одни загадки, - отец схватился за чайник. - Давай я сам, - Глеб усадил отца. – Ты знаешь, пап, я давно хотел тебе сказать… давно. Глеб так же, как отец, схватился за едва закипевший чайник. Было неловко, непривычно разговаривать на такие темы с отцом. - Я благодарен тебе за Алю, за то, что ты принял ее, - он поставил чай перед отцом и сел. – Я люблю тебя, - Глеб склонился и быстро поцеловал отца в щеку. - Да ладно, - отец смущенно повел плечами. – Было бы из-за чего благодарить. - Не, пап, ты не понимаешь, - Глеб сел напротив. – Ты не думай, я ж все помню. Помню, как ты тащил меня из клуба. Ты думаешь, я был совсем пьян? Наверное, но я все помню. Как ты ледяным душем поливал меня, - Глеб улыбнулся, встретившись с удивленным взглядом отца. – Ты знаешь, мы с тобой никогда не понимали друг друга… Но, может быть, отцы для того и нужны, чтобы в критический момент просто вытащить из болота… Я люблю тебя, пап, - на последнем слове голос его дрогнул. – И за маму спасибо… За то, что сохранил мне мать... За то, что любил ее так, что покрыл все. Ты научил меня самому главному. - Чему? – тихо спросил отец. - Беречь семью, что бы ни случилось, - так же тихо ответил Глеб. - Ты пример для меня, пап. - Глеб… Глеб, - Олег Викторович растерялся, - ты это… как будто прощаешься. - Отдаю долги, - улыбнулся в колени Глеб. - Да ладно! Долги он отдает, - повеселевший Олег Викторович шутливо взлохматил сыну волосы. - Ты вон давай… не подведи теперь! Ты у меня вон какой… взрослый теперь! А, сынище! – отец похлопал Глеба по шее. – Не подведи! - Не подведу, пап, - серьезно сказал Глеб. – Даже не сомневайся. За Альку еще раз спасибо. - Ааа, - смущенный отец махнул рукой, - хватит уже благодарить! Хватит! - Доброе утро, мальчики! - в кухню вошла Алла Евгеньевна. – Что так рано встали? – Алла настороженно посмотрела на мужа. – Олег, как ты? - Все хорошо, Аллочка, все хорошо, - ответил ей весело Олег Викторович. - Мам, спасибо за все, - Глеб приобнял и поцеловал мать. – Я пошел. - Куда это ты? А завтракать? – кинулась за ним Алла. - Мы с Алей в кофейне позавтракаем, возле собора. Мы раньше там часто бывали, - сказал Глеб. – Дениску покорми, он с нами идет. - Куда в такую рань идти в выходной день? – услышал он озабоченное ворчание матери, выходя из кухни. ***** - Саш, мою статью напечатают в трех изданиях, - Лера зашла в кухню с телефоном в руках. – Мою статью про Париж! – пояснила она в ответ на удивленный взгляд мужа, оторвавшегося от экрана ноутбука. – В «Ведомостях» уже в среду читать можно будет! - Я в тебе никогда не сомневался, Лера! – улыбнулся Гордеев. – Откуда узнала? Издатели в очереди стоят? Сегодня ж суббота. - Глеб написал, - ответила Лера, не отрываясь от сообщения Глеба. - А, Глеб, - Гордеев, насупившись, снова уставился в ноутбук, а его пальцы невольно выдали барабанную дробь по столу. - Глеб устроил мою статью, - Лера подсела к мужу. – Да и не он это, - сказала она тихо, - это… она. - С чего так решила? - повернул к ней голову Гордеев. - У нее связи… с редакторами, с чиновниками. Со всеми… - Эдакая могущественная провинциальная леди, - пошутил Гордеев. – Но в любом случае, - он снова стал серьезным, - теща помогла, за что ей спасибо от зятя и счастливого мужа журналистки Гордеевой. Или Чеховой? - Чеховой, как мой отец... Ты поддерживаешь меня в моем решении уйти? - Лера обняла мужа за плечи. - Нуу, - Гордеев картинно закатил глаза к потолку, - тут поддерживай не поддерживай, а решила – надо считаться. А не будешь поддерживать, она кормить перестанет. - Сашка, - Лера толкнула его плечом. – Вечно ты шутишь! А если серьезно? - А если серьезно, - Гордеев перестал улыбаться, - если серьезно, в тебе есть задатки хорошего врача, хирурга. И, на мой взгляд, зря ты, Лера… Но, - он вздохнул, - раз ты уже решила… Но я буду настаивать, чтобы ты стала медсестрой. Сдашь ближе к весне. Зря разве училась? Да и не известно, где может пригодиться. - Спасибо, Саш, - Лера чмокнула мужа в щеку. – Что ты там смотришь? На сайте знакомств висишь? - она заглянула в ноутбук. – «Дубки»? - «Дубки», - кивнул Гордеев. – Пытаюсь снять нам домик на пару дней. Мы с Денисом будем на лыжах кататься, на ватрушках, а ты будешь нам борщ варить. - Как же, борщ! – засмеялась Лера. – Я тоже хочу кататься на ватрушке! - Пузатым нельзя, - Гордеев провел рукой по ее животу. – Только борщ! Нуу, можно еще котлеты, и что ты там французское запланировала? – он забавно улыбнулся. - Нет, Саша, я знаю, что делать! - Что? - Найду в этих «Дубках» столовую и буду вас туда водить. Я тоже хочу отдыхать! - Ладно, сдаюсь, согласен на столовую! – пошутил Гордеев. – Будешь нас с братом на камеру снимать. Надо же мне перед Куратовыми похвастаться потом! - А у тебя получится с работой? У тебя же может не получиться, - тихо сказала Лера. – Саш, может, не надо так задолго планировать? - Ну не задолго, а всего за неделю. Потом, надо было вписаться в график венчальных бесед, и у Дениса школа. Так что, Лера, я бронирую. Только давай определимся. Этот, - Гордеев кивнул на изображение деревянного домика на экране, - или вот этот, - Гордеев щелкнул мышью, сменив изображение. Они еще какое-то время выбирали домик. - А со временем… я разберусь, - сказал Гордеев, захлопывая ноутбук. – Лер, давай завтракать. - Давай, - откликнулась Лера. – Только я ждала, что ты сам подашь на стол. - Отличная новость! – веселый Гордеев встал. – Муж поднялся в такую рань, приготовил завтрак и еще теперь на стол подавай! – он открыл мультиварку. – Ладно, жена, тарелки-то хоть дашь? - Тарелки дам, - Лера протянула мужу тарелки, на которые тот положил омлет. – Вот, по книжке готовил, - сказал он, оправдываясь. – Надеюсь, съедобно. - А вот это мы сейчас и проверим, - Лера поставила тарелки на стол. – Молоко свежее? - Свежее, - кивнул Гордеев. - Соль клал? - спросила Лера. – Клал, - с готовностью подтвердил Гордеев. - Яйца перед тем, как разбить, мыл? - Лера строго посмотрела на мужа. - Яйца не мыл, - сказал Гордеев, озадаченно почесав затылок. - Да еще и упала эта... как ее... скорлупа в кастрюлю… Я потом вылавливал, с перьями вместе. - С какими перьями? - расстроилась Лера, отложив вилку. - С какими... с куриными. Ну они же налипли на скорлупу, - давясь от смеха, сообщил Гордеев. - Саша… - упавшим голосом, Лерино. - Сдаюсь! Пошутил! - Гордеев расхохотался. - Все помыл... Ну как ты могла сомневаться в Гордееве? – он схватил в объятия расстроенную Леру. – Поверила? Лерка! - Поверила, поверила, - говорила она обиженно. – А ты точно помыл? - Помыл, Лера, помыл, - он чмокнул Леру в нос. - Ну ладно, - Лера взяла вилку и начала осторожно есть. - Да ешь смелее, - засмеялся Гордеев и заработал вилкой. - Когда повенчаемся, займись загранпаспортом, пожалуйста, - сказала Лера. – Так хочется вернуться в Париж, но только с тобой. - Париж… Из-за меня? Может, куда-нибудь в другое место? Тебе скучно будет, - возразил Гордеев. - Нет, не будет, - Лера улыбнулась. – В самолете познакомилась с семейной парой. Старенькие оба, лет по семьдесят. Так вот они в двенадцатый раз летели в Париж. Представляешь? Говорят, им дети уже и в Берлин путевку покупали, и в Лондон, но старички все равно любят Париж. Говорят, что знают там уже каждую улочку, каждый дом. У них есть там излюбленные кафе и знакомые французы. Любят Париж. Лера помолчала. - И я их понимаю, - добавила она. – Это Париж, - она мечтательно взглянула на один из постеров на стене и вздохнула. - Хорошо, Лер, займусь, - Гордеев тоже посмотрел на постер. – Красиво там… А когда, кстати, у нас венчание? - Двадцать пятого января, я тебе говорила, - любуясь, Лера провела ладонью по лицу мужа. - А я, наверное, на операции был, - улыбнулся Гордеев. - Как всегда. Силой мысли оперировал. Рядом со мной, на диване, - пошутила Лера. – Ну что, после чая по магазинам, как планировали? - А что мы хотели, напомни, - Гордеев силился вспомнить, за чем же они собирались в магазин. - Детскую, Саш! – серьезно напомнила Лера. – Денег у нас правда нет, закончились. Но можно купить в кредит. Придется немного переплатить, но… Или давай просто пока посмотрим, что есть, - предложила она. ***** - Доброе утро, мои дорогие, - Нина поцеловала Альку и Дениса. - Ну, здравствуй, женишок! – обняла она Глеба. – Лиза, выходи, - Нина открыла дверь, и из машины прямо на руки, которые Глеб успел-таки вовремя подставить, выпрыгнула Лиза. - Спасибо, Нинуля! – Глеб отвернулся от всех с Лизой на руках. – Ну, как ты там с папой поживаешь? - прошептал он на ухо девочке. – Хороший папа, добрый? – девочка кивнула. – А дедушка? Ты его не дергай, за усы. Старенький он, дедушка твой, - Глеб прижался холодной щекой к теплой, Лизиной. - Глебчик, дай мне Лизку! – подошел Денис. – Лиза, брось ты его, - сказал он девочке, - смотри, что у меня есть, - Денис достал из кармана леденец на палочке. – Все, как ты любишь, - он протянул девочке леденец. – Только сейчас не ешь, счас тебя в храм поведут. Иди ко мне, с Глебкой скучно, - приманивал ее Денис. - Ладно, бери. Мне с тобой не состязаться, - засмеялся Глеб и поставил девочку на снег. – У меня теперь своя ноша есть, - Глеб развернулся и подхватил Альку на руки. – Я ее завтра зацелую, - шепнул он в запале Альке прямо в губы, с удовольствием наблюдая, как Алька краснеет. – Шучу, - он поставил Альку на землю. – Нин, пошли с нами, - посмотрел она на улыбающуюся Нину. - Ой, нет, нет, Глебушка. Не сейчас, - отмахнулась Нина. – Мне еще к нотариусу, у меня куча дел, - сказала она деловито. - Пока, моя родная, будь умницей, - Нина присела перед дочерью, поправляя на девочке шарф. – Слушайся дядю Глеба. Папу Глеба, мысленно поправил Глеб. Полуторачасовая служба прошла на одном дыхании. Глеб был напряжен – он впервые причащался. «Смотри, нельзя подходить к чаше без благоговения. Это же Кровь и Тело Христовы!» - сказала ему Алька. «Знаешь, я наверное, в другой раз, - засомневался Глеб. - Не чувствую себя достойным причащаться. Вчера вот отца обидел…». «А тут никого достойных нет, - Алька обвела рукой храм. – Все достойные там». Она глазами показала вверх. «Пошли, - потянула она его за собой. – А сомневаешься, спроси у батюшки». Глеб вспомнил строгого отца Алексия, и не пошел спрашивать, пошел причащаться вместе с Алькой и Лизой. Стоя в очереди, оглянулся на брата – тот кивнул ему и отвернулся, разглядывая знакомую Глебу девчонку в косынке. Многих прихожан храма Глеб уже знал в лицо. Сейчас же, в очереди на причастие, он вдруг увидел впереди себя Даниила. Дэна, как называли его друзья. Того самого, которого он возил с эпистатусом и который потом передал ему подарок к новому году. Кажется, Дэн был здесь впервые, раньше Глеб не видел его. После причастия Дэн сам подошел. - Привет. Помнишь меня? - спросил он и достал из-под куртки крест Глеба. Глеб узнал крест. Он носил его всю жизнь, с самого крещения. - Конечно, помню, - он протянул руку. – Спасибо за подарок. - Это – подарок, - сказал Дэн, держа крест в воздухе. – А то… просто новогодний хавчик. - Как ты? – спросил Глеб, чтобы заполнить неловкую паузу. – Лечишься? - Лечусь, - ответил Дэн. – Только толку ноль. Зато теперь здесь. Ты, я смотрю, тоже. Глеб кивнул. - А девушка?.. Ты про девушку волновался, - напомнил он. - С девушкой расстались, - сказал Дэн. - Сам отпустил. Зачем ей жизнь портить? - Правильно. Волевое решение, - кивнул Глеб. - Ну давай, доктор, - Дэн снова протянул руку. – Спасибо за все. Сам не болей. А это кто, твоя девушка? – спохватился он, уже уходя, и кивнул на Альку. - Жена, - сказал Глеб, и кожей почувствовал, как Алька покраснела. - Часто вижу... Повезло тебе с женой, доктор, - сказал Дэн с плохо скрываемым сожалением в голосе. Они снова сидели в «Кофейном домике», уже вчетвером – Денис и Лиза были здесь впервые. Ждали Нину, у нее были дела в городе. - Ниче так местечко, - снисходительно оценил кофейню Денис. – Можно погреться. - Я тебе дам ниче так, - засмеялся Глеб. – Самое уютное место в городе. Можешь, кстати, свою музу сюда приводить, ей понравится. - Глебчик, - Денис с сожалением посмотрел на брата, - это место для старичков, а Лизе нужно что-то более крутое. - Старичков? Это мы-то старички? – Глеб снова засмеялся. – Старички… А ведь и правда, надоела беготня. Хочется покоя, чтобы – дома, одни, в тишине. Но разве это старость? Позвонила Нина. - Я освободилась. Подъезжайте на Советскую, восемь. - Это что? - удивился Глеб. - Нотариальная контора, - ответила Нина. Нина все-таки сделала то, о чем говорила – она подарила свою квартиру Глебу. И сейчас Глебу, как одаряемому, было предложено нотариусом подтвердить согласие на принятие дара и поставить подпись. - Нин, можно было бы и без этого, - Глеб растерялся. - Глебушка, эту квартиру я могу оставить только тебе, - ответила Нина, оглянувшись на степенно сидящего поодаль Емельянова. Тот кивнул. Глеб подписал договор, его поздравили с приобретением. - Свадебный подарок, - сказала Нина, целуя Глеба. - Ну смотри... Если что, ты знаешь, куда идти, - прошептал он, когда они обнимались. - Вот фигушки! Не дождетесь, - улыбнулась Нина, снова оглянувшись на Емельянова. Нина ринулась в новую жизнь без оглядки. Если перед регистрацией с Григорием Емельяновым у нее и были какие-то сомнения, вполне естественные для любой женщины, выходящей замуж, то теперь все они исчезли – Григорий оказался порядочным человеком и любящим мужем. Он жил по старинке – подавал руку на лестнице, подставлял стул, когда Нина садилась за стол, приносил Нине завтрак в постель и не называл ее «Нинкой». Он не курил и не матерился, предпочитал вечера в кругу семьи и чтил отца. Это последнее – почитание отца сыграло решающую роль в том, что Нина окончательно доверилась этому человеку и расслабилась. Она больше не тревожилась о будущем – оно казалось ей надежным. Григорий сразу же переписал на нее часть имущества и выдал карту с неограниченным денежным ресурсом. Нина стала финансово независимой, что было немаловажно для нее самой. Григорий интересовался сбором документов для усыновления им Лизы и по-своему, нескладно и стеснительно, любил ее. Может быть, старался любить, но Нина не замечала того, чтобы он тяготился девочкой. Он всегда был терпелив с Лизой, в меру ласков и каждый раз приносил ей подарок, обычно в виде какой-нибудь мелкой сладости. Он заботился о Лизе, наполняя дом всевозможными игрушками, и даже терпел ее котенка, частенько бесцеремонно устраивающегося сладко поспать на мощных, и оттого удобных, его коленях. Нина знала, что Григорий не любит животных. Отец Емельянова, Анатолий Григорьевич, принял Нину всем сердцем – он и не надеялся, что сын женится. А тут – привел в дом роскошную красавицу, да еще и с ребенком. У деятельного старика, некогда бывшего начальником, а теперь слоняющегося без дела и потому начинающего болеть чем только можно, вдруг появился смысл в жизни – внучка. Лизу Емельянов-старший принял сразу и хвастался ею перед бывшими сослуживцами как родной внучкой, ни разу не обмолвившись о ее неродстве. Надо сказать, что Емельянов-старший был осчастливлен вдвойне, потому что вдруг возникла на горизонте их дальняя родственница Светлана, о судьбе которой он ничего не знал и считал ее пропащей. А тут – еще одна внучка, которую можно было носить на руках и катать в коляске. Емельянов-старший вмиг забыл о своих хворях. Внучки занимали все его время. Он даже просил, чтобы Лизу не водили в садик, а оставляли с ним, но Нина не поддержала эту идею. Анатолий Григорьевич настоял на том, чтобы Светлана с Ангелиной и «мужем» Анатолием переехали к нему. Теперь он мог заниматься младшей внучкой двадцать четыре часа в сутки. Особенно любил Анатолий Григорьевич катать коляску в парке и беседовать с такими же друзьями-старичками. Ангелина была его родной кровью, и новоиспеченный дед не мог надышаться на нее. Почти ежедневно, по вечерам, чтобы оставить наедине молодую семью Светланы и Смертина, Анатолий Григорьевич ездил к сыну за город и забавлял Лизу тем, что катал ее на спине. Потом он долго охал и получал любящий нагоняй от сына, но все равно каждый раз играл в «лошадку». Нина не бросила работу, потому что не могла бросить Гордеева, не могла не видеть его, не переброситься с ним парой слов. Но ее общение с Гордеевым было теперь без надрыва – боль осталась, обида тоже, но они были сглажены нынешним устойчивым положением Нины. В общем, мало заботясь о будущем, Нина сразу же, узнав о женитьбе Глеба, решила подарить ему свою квартиру в память о тех днях, когда они все были в ней по-своему счастливы. - В квартире есть все, что нужно, - говорила Нина. – Телевизор, холодильник, стиральная машина, пылесос, посуда, постельное белье. Все, - перечисляла она. - Посудомоечной машины нет, - спохватилась Нина. – Ну да вам двоим зачем? Глеб улыбался, Алька краснела. - Есть еще сюрприз, вам понравится, особенно тебе, Глеб, - Нина многозначительно посмотрела на Глеба. - Но в квартиру пока не ходите, я еще не все приготовила, - Нина поправила на Альке шарф. Они прощались – Нина и Глеб. И Глеб слышал, как Емельянов пригласил Дениса в гости и обещал заехать за ним в среду вечером, слышал, как Денис с радостью соглашался, и от этого на душе было тоскливо. Жизнь усиленно сводила его с Емельяновым. Буквально связывала самыми крепкими и надежными узами. Нина, Лиза, Денис, Алька – куда уж крепче. Он чувствовал раздражение, а Емельянов степенно ликовал. Этот преступник получил от жизни все, что хотел. Емельяновы уехали, Денис, ворча, отправился к репетитору по химии, а затем к Гордеевым, а Глеб и Алька снова вернулись в кофейню. Хотелось быть наедине с ней, снова говорить, как раньше, еще на заре их отношений. Говорить без остановки, все, что думалось и переживалось. - Почитать тебе? – спросила Алька. – Мы давно не читали. Она достала из сумки Джека Лондона. - Все это время ты носила его с собой? - удивился Глеб. - Да. Ты мог захотеть слушать, - кивнула Алька. - Давай уже расстанемся с многострадальным Мартином, - Глеб взял книгу из Алькиных рук. - Но почему? – удивилась Алька. - Трагичный финал, - Глеб потряс книгой. – Этот идеалист выбрал смерть, потому что идеала достичь невозможно. А знаешь, почему он это сделал? - Он был неверующим, - сказала Алька. - Вот именно, - Глеб постучал ребром книги на столу. – Нам не по пути. Но он помог мне. - Чем же? – поинтересовалась Алька. - Он дал мне возможность смотреть на тебя, - сказал он, наблюдая, как Алька заливается краской. - Так ты специально просил читать? Глеб, - Алька опустила голову. – Как тебе не стыдно? – грустно пошутила она. - Представь себе, не стыдно, - засмеялся он. - Это было возможностью владеть тобой, - он стал серьезным и подался вперед, к Альке. - Ты была в моей власти. - Во власти твоего взгляда, - прошептала Алька и не опустила глаз. - Ты смущал меня. - Знаю, - засмеялся Глеб. – А мне только того и нужно было… А теперь… теперь оставим Мартина здесь, - Глеб оглянулся. - Будем навещать его, - он встал и, дойдя до книжной полки, установленной в кофейне, вероятно, ради стилистического снобизма, положил книгу рядом с модными Брэдбери, Коэльо и Мураками. - А мы будем приходить сюда? – спросила Алька, когда он вернулся. - Каждый раз, когда будем выходить оттуда, - Глеб показал рукой на храм. – Это будет нашей традицией, семейной, - сказал он, поймав на себе восторженный Алькин взгляд. - А Людмила Николаевна права… - В чем? - В том, что я попала в хорошую семью, - на ее глазах уже выступили слезы. – Все-таки в хорошей семье хорошие люди вырастают. Вот как ты. Что бы ты ни делал, а все-таки в тебе заложено самое главное. - Алька, ну хватит. Я сейчас покраснею, - Глеб в притворном смущении закрыл лицо руками. - Нет, я скажу, ты – семьянин... и нежный. Все идет из семьи, Глеб. Она, как всегда, преувеличивала. Она любила преувеличивать хорошее в людях. - Надеюсь, что у нас будет настоящая семья, - улыбнулся Глеб. - Я так хочу семью, - отозвалась Алька. - И всегда хотела, только не понимала этого. Ты научишь меня? - Я? - Глеб удивился. - Ты. Ведь у тебя хорошая семья, и ты знаешь, как это, - грустно сказала Алька. - Ты такой же, как Олег Викторович, такой же... нежный. - Ой, не знаю, - качнул головой Глеб. - Вместе будем, Аля, семью строить, вместе. Давай напишем что-нибудь в наших «Откровениях»? - предложил он. - Давай, - Алька достала из новой сумки синюю тетрадь. - Дай мне, - Глеб протянул руку. – Составим брачный договор. - Зачем? - ее брови взметнулись вверх. - На тот случай, если кто-нибудь тронется умом, - сказал Глеб, открывая тетрадь. – В жизни всякое бывает, Аля, всякое. И память порой оказывается короткой. Так вот, это, - он поднял тетрадь в воздух, - при прочтении освежит мозги. Они писали, двигая тетрадь по столу, серьезно и улыбаясь, почти не думая. «Аля, я люблю тебя. Если вдруг мы поссоримся, из-за ерунды или важного…» «Ссора? Это возможно, и очень даже возможно. Просто неизбежно, Глеб». «Почему неизбежно, Аля?» «Когда людям не все равно, они иногда спорят, или ревнуют». «Хорошо. Я ревную, до бешенства. Признаюсь». «Это от страха потерять. От прошлого тяжелого опыта». «Все так... Ты одна понимаешь меня. Но мы отклонились от темы». «Если вдруг мы поссоримся, Глеб?» «Да. Вот я хлопну дверью и уйду. Дурак, а что делать. Что сделаешь ты?» «Я? Буду молиться». «И все? Обижаться не будешь?» «Не буду, Глеб. Обида – это саможаление. Я буду тебя жалеть лучше». «Заблудшего?» «Нет, запутавшегося». «Но это одно и то же». «Только мягче». «А чего бы ты ждала от меня?» «Чтобы ты обнял меня. Мне теперь нужно, чтобы ты обнимал меня». «Мне самому нужно обнимать тебя, до ломки». «Тогда, Глеб, если ты хлопнешь дверью, пойди выпей кофе и возвращайся». «А ты не молчи, звони мне все время». «Чтобы не прерывать связь, Глеб?» «Да, чтобы быть одним целым». «Тогда на сколько возможен разрыв, Глеб?» «Я думаю, часа хватит, чтобы выпить кофе и привести мозги в порядок». «А если не хватит?» «Ты знаешь, где искать. Наша кофейня». «Значит, не больше часа и не дальше кофейни?» « Все так». «А если я разозлюсь на тебя, Глеб?» «Я не представляю, Аля, как ты можешь разозлиться». «И все же? Я тоже пойду и выпью кофе. И вернусь». «Я представляю тебя на пороге, с запахом кофе на губах». «Я буду недолго пить кофе, Глеб, потому что на тебя невозможно долго злиться». «Нет, кофе ты выпьешь в нашей кухне. Я сам тебе сделаю». «Но почему?! Что за неравенство?» «Потому что я никуда тебя не отпущу злиться». «Но почему?!!» «Потому что ты моя. Потому что я люблю тебя» «Я тоже обещаю тебе любить тебя, Глеб. Я обещаю». «Появилась волшебная палочка?» «Да». «???». «Твои глаза. Я люблю твои глаза. Выразительный взгляд, нежный. Смотри на меня». «А поцелуи?» «Глеб! Мы же о серьезном!» «Целоваться? Куда уж серьезнее. Тебе рассказать?» «Глеб, давай заканчивать» «Целомудрие? Целомудрие… Люблю. Всегда об этом помни, даже если обидишься на меня». «А ты помни, что я нуждаюсь в тебе, ты нужен мне». «Напиши еще раз». «Я нуждаюсь в тебе, Глеб! Ты нужен мне!» "Всегда буду об этом помнить. Люблю!" Он написал последнее слово и засмеялся. - А хорошенькая беседа у нас получилась, - он захлопнул тетрадь. – Только с завтрашнего дня ты тетрадь с собой не носи. Пусть у нас в квартире лежит, в общем доступе. Пусть каждый туда пишет, что хочет. Идет? - Идет, - засмеялась Алька. Они ездили в торговый центр, и Глеб выбрал себе костюм на свадьбу, и очередную розу – для Альки. Она взяла розу из его рук и тут же, прямо в магазине, расплакалась, прижимая розу к груди. Вместе с ней прослезилась и знакомая Глебу густо накрашенная продавщица. - Ты чего, Аль? - спросил Глеб, когда они, сопровождаемые умиленными взглядами продавца, вышли в коридор торгового центра. - Я не знаю, - вздохнула она. – Завтра все изменится. И это навсегда. И нет ли тут ошибки? И … роза. Я чувствую себя героиней сказки. - Ты и есть из сказки, - сказал Глеб. – Не волнуйся так. Все неизвестное пугает. А розы я тебе каждый день дарить буду. Вот увидишь. Он взял ее под руки и повел по коридору, улыбаясь, – он будет дарить. Будет. - Отвези меня домой, - сказала Алька, прижимая розу к груди. - В понедельник экзамен, а я еще ничего не знаю. Мне надо учить. Глеб отвез Альку домой и обнаружил в доме рабочих. Он пытался добиться от них, кто ими руководит и где его мать, но они сосредоточенно занимались своими делами, не обращая никакого внимания на его «Але! Я к кому обращаюсь». Наконец наверху появилась раскрасневшаяся мать. Она спускалась по лестнице и увлеченно разговаривала с женщиной, которую Глеб уже однажды видел в их доме и которая напоминала ему, быть может, своими очками, известную модницу и теледиву Эвелину Хромченко. - Глебушка, ты пришел, - улыбнулась Алла при виде сына. – Дай я тебя поцелую. Алла Евгеньевна поцеловала сына. - Значит так, - Алла Евгеньевна протянула сыну листок. – Смотри, завтра в восемь у Алевтины прическа и визажист. Ее повезет Старкова. Мы договорились. В десять у вас фотосессия. Алевтину тоже везет Старкова... А ты, Глебушка, подъедешь вот по этому адресу, - Алла обвела адрес карандашом. - Мам… - Не мамкай! – Алла Евгеньевна была недовольна, что Глеб прервал ее. Он сбивал ее с мысли. – В двенадцать загс, - она снова начала перечислять программу завтрашнего дня. – Потом снова фотосессия, уже на улице. И как принято – вечный огонь, замок. Ты замок купил? – озабоченно подняла она голову от листка. - Купил, мам, купил, - нетерпеливо сказал Глеб. - Только к чему эти фотосессии? Мы так не договаривались. - Сейчас все так женятся, - «Хромченко» оторвалась от своего блокнота, в котором она все это время что-то сосредоточенно писала. – Еще видео сделаем, с разным хронометражем. Для сетей и полноразмерное. Для Инстаграмма будет готово уже на следующий день. И к Юркину вас записала, - поправляя огромные очки в черной оправе, повернулась она к Алле и указала ручкой на листок в руках Глеба. - Юркин лучший фотограф в городе. К нему запись за несколько месяцев, но он мой друг и потому... Она многозначительно замолчала. - Спасибо, Маргарита, - Алла Евгеньевна принялась благодарить дизайнера. – Маргарита не только дизайнер. Она хозяйка свадебного агентства, - пояснила мать Глебу. - Да, и еще... пресса, – Маргарита деловито подняла в воздух карандаш. - Никакой прессы! – перебил Глеб. Он готов был взвыть. Он хотел жениться скромно, тихо, тайком от всего мира, чтобы не расплескать своего счастья, чтобы ни с кем не делиться, а тут – пресса. - Мама, я против, - решительно сказал он матери. – Хорошо, согласен, фотосессия. Но прессу не надо. - Так надо или нет? - Маргарита с карандашом, застывшим в воздухе, переводила нетерпеливый взгляд с Аллы на Глеба. - Ну хорошо, прессы не надо, - уступила сыну Алла. – Но на фотосессию чтоб без опозданий! - Хорошо, мам, - кивнул Глеб. – А что еще в программе? - спросил он у Маргариты. - Все остальное сюрприз для молодоженов! – Маргарита захлопнула блокнот. – Напомните гостям, что они будут давать интервью для видео. Во время консультаций я им говорила об этом. - Ну, я надеюсь, никаких игр вроде сними прищепки с чужой жены с закрытыми глазами не будет? – пошутил Глеб. - Молодой человек, - Маргарита строго посмотрела на Глеба, - у меня серьезное агентство, и подобной безвкусицей я не занимаюсь... Кстати, можете рекомендовать меня вашим друзьям, - Маргарита извлекла из нагрудного кармана рубашки несколько визитных карточек и протянула их Глебу. - Спасибо, - Глеб взял визитки. – У меня как раз несколько друзей не женаты, но уже на подходе, - улыбнулся он, встретившись с укоряющим взглядом матери. - Глебушка, ну как ты мог… как ты мог сморозить такую глупость? – спросила Алла, когда «Хромченко» отошла от них к рабочим. - Мам, да что я сказал? – удивился Глеб. - Что он сказал? – возмутилась Алла. – Да неужели ты думаешь, что я найму для свадьбы единственного сына, - и это «единственного сына» больно кольнуло Глеба, - какое-нибудь второсортное агентство с пошлыми играми? Глебушка, ну это несерьезно, - развела она руками. - Знаешь, мам, - сказал Глеб, наблюдая, как рабочие устанавливают изогнутые металлические арки, - я хотел тихо жениться, чтоб никто, понимаешь, никто… - Ну не спрячешься от всех, Глебушка. Ну что за ребячество, - мать ласково погладила его по плечу. – Ну неужели ты так любишь эту свою Алевтину, что готов с ней запереться в четырех стенах? - Мам, я дышать без нее не смогу, пойми, - Глеб зачем-то посмотрел на дверь Лериной комнаты, закрытой теперь декорациями. Там была Алька. - Ой, Глебушка, Глебушка, - жалостливо покачала головой мать, - ну иди, отдыхай, готовься к экзамену. Не мешайся тут. Костюм купил? – мать только заметила в руках сына пакет. – Вечером посмотрим. Померяешь для нас с отцом. А сейчас иди, не мешай, сынок. - Мам, помощь нужна? – спросил Глеб. - Нет, всем занимается Маргарита, - отмахнулась мать. – Иди! – она нетерпеливо развернула сына и подтолкнула его к дверям Лериной комнаты. Отодвигая белую полупрозрачную штору, выполняющую декоративную функцию, Глеб открыл дверь в Лерину комнату. В дверях он оглянулся, и мать, которая все еще смотрела на него, кивнула ему. Он закрыл дверь. Теперь они с Алькой были отделены от всего мира. Алька сидела на кровати. Она переоделась в красное, ей шел этот цвет. Ее лицо, обрамленное каштановыми волосами, приобретшими вдруг золотисто-красный оттенок, казалось еще красивее, и Глеб снова заволновался рядом с ней. Дотянуть бы до завтра без фантазий, мелькнула мысль, когда он, не в силах совладать с собой, бросился на кровать и лег головой на Алькины колени. - Тебе учить надо, я помню, - сказал он, закрывая глаза и скрестив руки на груди, - я сейчас уйду. Две минуты. - Да лежи хоть сколько, - Алька взяла учебник с кровати. Ее рука, и он почувствовал движение у самого своего лица, на несколько секунд зависла в воздухе, а потом тихо и тепло опустилась на его лоб маленькой ладошкой. - Две минуты подремлю, - Глеб совсем расслабился под теплой ее рукой, снова считая часы своей постылой свободы. - Спи, - ее рука скользнула по его щеке, потом по другой. Тепло и волнительно. А сколько часов все же осталось? Он начал счет заново. Сейчас три... Рука скользнула по губам, и он с трудом удержался, чтобы не поцеловать ее пальчики. Итак, три... Ее рука ласково скользила по лицу. Люблю ее… Он приоткрыл глаза и вместо Алькиного лица увидел висящий над ним учебник - Алька учила... И все же, сколько часов-то? Мысли вдруг запутались окончательно, он весь горел, но никак не мог вырваться из плена этих ласковых пальчиков. Мог, но не хотел. Ничего не случится, повторял он про себя, замерев, но буйные фантазии, одна смелее другой, уже хозяйничали в его голове, вызывая бурное сердцебиение. Слабая воля, слабая, говорил он себе. Или физиология рулит? Инстинкты? А мозг где? А мозг, кажется, сейчас взорвется, не в силах совладать с борьбой страсти и совести. - Аль, остановись, - хрипло сказал он. – Не надо. - Что, Глеб? – Алька отбросила учебник и отдернула руку. Глеб сел. Головокружение тянуло его снова лечь к ней на колени. - Твои руки… - Что, Глеб? - Они просто ласковые, а я… я… я тебя сейчас съем, - он уже справился с собой, повернулся к Альке и начал щекотать ее. Алька взвизгнула. - Нет, скажи серьезно, что не так, - прошептала Алька, когда он все-таки поймал ее и, ухватив под мышки, приблизил к своему лицу. - Страсть, - прошептал Глеб. – Тайфун, цунами, торнадо, ураган, землетрясение, вулкан! Понимаешь? Не провоцируй меня, - он сделал страшные глаза. - Ой, - Алька испуганно зажмурилась, и Глеб расхохотался. - Все, все, не бойся, - он обнял Альку. – Я не страшный, шучу. - Ты красивый, Глеб, - послышалось Алькино, приглушенное от того что она уткнулась лицом ему в грудь. - Нет, я тебе должен это говорить, - Глеб двумя руками поднял ее голову и заставил смотреть на себя. – Я скажу об этом, когда мы останемся одни, вдвоем, когда уже все, одно целое. Это будет завтра. А пока… я лучше пойду, а то и вправду съем тебя, - он засмеялся и встал. - Люблю тебя, фиалка, - Глеб вышел из комнаты, с непривычки запутавшись в шторе, и натолкнулся на многозначительный взгляд матери. - Я пошел, мам, - бросил он на ходу. Уже в прихожей, одеваясь, он увидел свое отражение в зеркале – взъерошенные волосы и красное, пятнами, лицо. Н-да, сказал он своему двойнику в зеркале, ну и рожа у тебя, теперь ясно, чего это мать так смотрела. А что она подумала, даже страшно представить, сказал он себе, выходя на улицу, и улыбнулся. Стоя на крыльце, он достал телефон. Хотелось курить, и он даже привычно похлопал себя по карманам. Потом вспомнил, что бросил, и, пошарив, достал из кармана мятный леденец. Он позвонил Франсуа. - Вижу, ты еще в операционной. Можно приехать? – спросил Глеб, рассматривая на экране лицо Франсуа, скрытое под маской и стеклами хирургической лупы. Видно, кто-то из бригады держал телефон перед Франсуа. - Послушай, Глеб, - ответил Франсуа, не отрываясь от работы, - мне сегодня некогда возиться с тобой. Сложный случай, и я немного напряжен. You get me? Давай в другой раз. - Ты когда освободишься? - спросил Глеб. Ему хотелось поболтать с Франсуа. - Боюсь, это будет ночью, - ответил Франсуа. – У тебя в понедельник экзамен, если ты не знаешь, чем себя занять. Seeya! Видеосвязь прервалась. Глеб с сожалением посмотрел на пустой экран. - До встречи, - ответил он, представляя, как сейчас в операционной Франсуа с командой спасают какого-нибудь сложного больного. Он подумал, что до сих пор не видел ни одного сложного больного с сердечной патологией, и Франсуа в напряженной работе тоже не видел. Гордеева видел, когда – счет на минуты, а Франсуа – нет. Франсуа не приглашал на сложные случаи, поэтому-то ему и казалось, что в операционной кардиохирургии всегда по-рахманиновски спокойно. Сейчас, наверное, не до Рахманинова, раз Франсуа не взял его в операционную. Скучая по работе, томясь в ожидании завтрашнего торжественного мероприятия, Глеб действительно не знал, чем себя занять. А в понедельник экзамен. Надо учить, убеждал себя Глеб… В дом возвращаться не хотелось. Снующие по дому рабочие и грохот, который они производили, не располагали к учебе, а в Лериной комнате сидела Алька в новом образе, к которой его тянуло, как магнитом, и рядом с которой он не мог оставаться сдержанным, несмотря на все данные ранее обещания. Глеб все-таки вернулся в дом и забрал из комнаты конспекты. Он поехал в кофейню и сел за подготовку к экзамену с кофе и булками, убеждая себя, что эта вынужденная разлука с Алькой даже на пользу. Опять взялся считать часы, время тянулось медленно. Убедившись, что Смертин не забыл про дежурство, Глеб приступил наконец к подготовке к предстоящему экзамену. Он читал до вечера, постоянно отвлекаясь на переписку с Алькой, разговоры с Богом и собственные пространные размышления. К пяти в храм начали подтягиваться люди, и Глеб, бросив лекции в машину, тоже пошел за всеми. Глеб второй раз был на вечерней. До встречи с ним Алька часто ходила на вечерние, а с ним – забросила, потому что он схватил ее в свои тиски и не выпускал. Он знал об этом. Ему нравилась сегодня эта служба, вечерняя. Сегодня пели «Воскресение Христово». Пробирало до дрожи, хотелось петь и петь, но спели один только раз. Воскресение Христово видевши, поклонимся святому Господу Иисусу, Единому безгрешному... Он выучил эти слова мигом, и даже не выучил, они сами как будто врезались в его память. Он как будто даже знал их и чувствовал нечто огромное, нечто объединяющее и поднимающее ввысь всех стоящих в тот момент в храме, как будто бы они все были одним целым существом, поющим о Боге, парящим к Богу в благодарности за эту, земную, жизнь. За все – за рождение, за родителей, за радость, за любовь, за шанс и даже за страдание. В этот момент он уже не ясно пока, не вполне осознаваемо, любил Бога, и это были не пустые слова. Он больше не слушал, что пели и читали дальше. «Воскресение…» пело в нем само. По окончании службы он, как делал всегда, подошел к Христу. Говорить не хотелось. Молчал. Благодарил молча, потому что не было на земле человека счастливее его. Он знал, что не заслужил – ни ЕЕ, ни кардиохирургии, ни матери с отцом, ни брата. Это был щедрый и не заслуженный им подарок. Он благодарил за этот подарок. И еще – было нечто большее, чем благодарность за что-то. Было – просто так, не из-за чего, по любви. Без всяких ожиданий, без этого вечного, человеческого - "дай", "помоги". ***** В этот субботний день Лера устала больше, чем в обычные, учебные дни. День оказался насыщенным и таким, каким и должен быть обычный выходной день семейных людей. По крайней мере этот субботний день оказался удивительно похожим на субботние дни в ее кровной семье. Из прошлой жизни Лера помнила, что отец с матерью первое утро выходных посвящали закупкам продуктов. Так было и в этот раз. Впервые за их недолгую совместную жизнь ее муж был свободен, впервые они спокойно позавтракали и посидели у ноутбука, впервые поехали вместе в магазин, чтобы купить продукты на неделю и присмотреть мебель для детской комнаты. Впервые Лера чувствовала, что они обычная рядовая семья, такая же, как все семьи вокруг. Это было приятно – вместе выбирать куски сыра и сок. Обыденно и не романтично, но приятно. Это сближало. Лера вдруг узнала, что любит ее муж, а что «терпеть не может». Впервые ее муж вообще что-то покупал, кроме консервов, сосисок и тортиков. Они успели даже обсудить сорта риса, остановившись у полок с крупами, и скидки, и даже поспорили, какой кофе лучше выбрать. Это было по-настоящему, семейно. Лера любовалась мужем, когда он, стоя у кассы, о чем-то переговаривался с продавцом и потом расплачивался. Это был ее муж – обычный человек, такой же как все вокруг, не робот в белом халате. Намеренно идя позади, Лера с не меньшим удовольствием наблюдала, как, нагруженный пакетами, ее муж шел к машине и устраивал эти пакеты в багажник, заталкивая обратно в них выпавшие отдельные продукты и поправляя коробки с яйцами. Этот склонившийся над багажником человек был живой, настоящий и близкий - ее муж. Лера стояла у него за спиной, и он изредка, устраивая очередной пакет, оборачивался на нее и улыбался. А потом они ездили в мебельные магазины и рассматривали детскую мебель. Они даже говорили о том, кто у них будет, мальчик или девочка, и оба почему-то сходились на том, что будет мальчик, Петр. Они заказали мебель и оплатили первый взнос. Сегодня они были семьей. Обычной российской семьей со средним достатком, со скромными возможностями, с общими, вполне приземленными заботами. Но именно сегодня они общались больше, чем за всю их предыдущую совместную жизнь. На обед к ним приехал Денис, и Лера, обнимая брата, в очередной раз пожалела, что не забрала его с собой из дома Лобовых. Казалось, Денис безвозвратно отдалился. Он изменился – то ли незаметно вырос, то ли что-то переживал. Стал резче выражаться и уже не переносил объятий, нервно дергая плечами и называя эти объятия «телячьими нежностями». Ее муж, казалось, не замечал нервности ее брата и общался с мальчиком на равных. Кажется, они довольно близко сошлись в ее отсутствие. Теперь Денис тянулся к Саше. Наблюдая со стороны, как Денис смеется над шутками Саши, Лера с грустью спрашивала себя, почему она раньше не замечала, что ее муж такой терпеливый и понимающий человек. Они обедали дома, обычным борщом, который Лера приготовила для разнообразия, устав от поиска редких продуктов иностранной кухни, и муж с братом неожиданно горячо хвалили ее борщ и даже попросили добавки. Ее брат был за столом так весел и прост в общении, что Лера даже подумала, что она, с помощью мужа, справилась бы сейчас с его воспитанием. - Денис, ты не хочешь перебраться к нам? – спросила она Дениску, когда они пили чай. Денис растерялся. - К вам? - он озадаченно почесал затылок. - Ну да, к нам, - сказала Лера. - Ведь ты, Саша, не против? - Лера с надеждой посмотрела на мужа, и тот едва заметно ободряюще кивнул ей. - Конечно, я не против, - весело отозвался Гордеев. – Ну что, Денис, скажешь? Мальчик насупился. Он ответил не сразу. - Не, я с Глебом жить буду, - сказал он, ложкой наводя круги в чайной чашке. – У вас хорошо, - добавил он поспешно, - но.. я с Глебом. - А разве Глеб не с родителями останется? - удивилась Лера. - Нет, у Нины жить будут, - мальчик наконец посмотрел на Гордеева и сестру. – Я тоже. - У Нины? - встревожилась Лера. - Что за Нина? - Старкова, - подсказал Гордеев, поймав на себе встревоженный взгляд жены. - Но ведь Глеб еще молодой совсем, и Алька. Куда им тебя воспитывать? - растерялась Лера. - Да и ты не старенькая вроде, - улыбнулся Денис. – И воспитывать меня не надо, я сам воспитываться буду... Короче, решенный этот вопрос. - А родители согласны? – спросил Гордеев, весело блеснув глазами. - Согласны, куда они денутся, - пробурчал мальчик. - Даже не представляю, как ты смог убедить их, - засмеялся Гордеев. - Нуу, немного шантажа, немного фантазии, - с некоторой долей гордости сказал мальчик. – А вообще-то, - он покраснел, - предки нормальные, только я все равно с Глебчиком. - Ну с Глебом, так с Глебом, - хлопнул мальчика по плечу Гордеев. – Будешь к нам приходить. В следующие выходные на горно-лыжную базу едем, на лыжах кататься. - И на ватрушках, - вставила Лера. - О, расклад катит, - обрадовался Денис и тут же стал серьезным. В последнее время он находился в постоянном напряжении, скорее, даже в беспричинном раздражении, как сейчас, когда все, казалось бы, было хорошо. В кухне повисло неловкое молчание. Лера усиленно искала тему для разговора. Она хотела было рассказать брату про домик, который они с мужем выбрали утром, но потом забеспокоилась, не поторопились ли они с предварительной оплатой. - Саш, - Лера повернулась к мужу, - а мы не поторопились так задолго оплачивать домик в "Дубках"? Мало ли какая погода будет. Снег может растаять. Как вы кататься будете? Гордеев с Денисом переглянулись. - И правда, Лер, - Гордеев озадаченно почесал в затылке. - Столько денег грохнули на это мероприятие. - А когда? - спросил Денис. - В следующие выходные? Щас, прогноз помониторю, - он взял со стола свой смартфон и быстро набрал запрос. Тяжело вздохнул. - Как в воду глядела Лерка. - Что? Таять все будет? - расстроилась Лера. - Ну вот. Последовал дружный мужской хохот. - Я не поняла, чего вы смеетесь? - говорила расстроенная Лера, глядя как ее хохочущие муж и брат, покрасневшие, хватаются за животы, и как Денис от смеха чуть было не упал лицом в не остывший еще чай. - Вы чего? - повторяла Лера растерянно. - Лер, - Гордеев наконец перестал смеяться. - Ты не волнуйся. Если снег растает, его сделают. Без снега никого не оставят. - Привезут снег? - спросила Лера. - Ага, - смеясь, подтвердил Дениска. - На машине? - удивилась Лера. - Это сколько же самосвалов нужно, чтобы столько снега привезти, - растерянно сказала она под возобновившийся хохот Гордеева и Дениски. - Нет, Лерка, самосвалами долго, а вот самолетами... - сквозь смех еле проговорил Дениска. - Но это же дорого! - воскликнула Лера и ее реплика была встречена новым взрывом хохота. - Чего вы ржете? Я ничего не понимаю! Я сейчас обижусь на вас, - обиделась наконец Лера. - Лера! - Гордеев перестал смеяться. - Если снега не будет, его сделают. - Но как?! - Лера не понимала и начала раздражаться. - Искусственный снег?! - Представь себе! - засмеялся Гордеев. - А из чего? - Лера была озадачена. - Из пушки! - вдвоем крикнули Гордеев и Дениска. - Из пушки, Лера, - пояснил смеющийся Гордеев. - Из снеговой пушки. Специальное устройство, стоит вдоль всей трассы. Понимаешь? - Понимаю, - обиделась Лера под хохот мужчин. Потом, веселясь, они уговаривали Леру не дуться, и Гордеев пообещал сходить с ней в ночной клуб с ее шестой группой, а Дениска - получить по химии пять в четверти. Впрочем, Лера недолго обижалась. ...Было тревожно от того, что ее брат будет жить с Глебом. Было тревожно… Шевелилась ревность – мальчика будет воспитывать не она, сестра, а Погодина. Алька… Ну какой из нее воспитатель? А любовь? Будет ли она любить Дениса? Сейчас, стоя в кухне и слушая расплывчато доносящуюся из комнаты беседу мужа с братом, Лера кусала губы от того, что сразу не забрала Дениску. Она сотню раз возвращалась в тот день, когда навсегда покидала дом Лобовых. Что мешало ей увести мальчика? Ничего. Никто не был бы против. Но в те дни она была слишком зациклена на своих проблемах, чтобы думать о ком-то еще. В те дни она слишком много часов своей жизни отдала борьбе с Аллой. А теперь брат и сам не хочет жить с ней. С тоской осознавая, что потеряла брата, Лера прижалась к стене и закрыла глаза. Одна, снова одна. Лобовы все отобрали. - Лер, что стоишь тут одна? – Гордеев заглянул в кухню. – Че грустишь? Из-за Дениса? – догадался он и подошел. – Не убивайся так. Денис будет приходить к нам, – Гордеев обнял Леру за талию. – Не бросим парня. Лера открыла глаза. - Я потеряла его, Саша, - сказала она грустно. - Лобовы отобрали у меня все. - Ни в коем случае, Лер, ни в коем случае, - Гордеев чмокнул жену в щеку. – Будем теперь все время на связи. Ну хочешь, пригласим молодых Лобовых вместе с Дениской к нам? - Ради меня ты готов дружить с Глебом? – Лера взметнула на мужа удивленный взгляд. – Вы же с Глебом… - Дружить вряд ли. Но поддерживать отношения… Лера, главное, ты не волнуйся, - Гордеев снова поцеловал жену. – Да и пора заканчивать эту войну, - Гордеев встал рядом с Лерой и тоже прижался к стене. - Глупо все это... Глупо, - он с шумом выдохнул воздух из ноздрей. - И со старшими Лобовыми пора заканчивать воевать. - Это сложно, – прошептала Лера. - Не знаю, решусь ли я завтра. - Ну, не решишься, мы с Денисом пойдем. От нашей семьи. Скажу, что плохо себя чувствуешь, - успокоил ее Гордеев. – Ты, главное, не волнуйся, Лера. - Ты так хочешь, чтобы мы все помирились? - спросила Лера. – Да? - Хочу, - Гордеев покрутил обручальное кольцо на пальце. – Понимаешь, Лера... у меня полжизни прожито, и не известно, сколько еще осталось. У тебя… Родишь, суета начнется, жизнь полетит… Не успеешь оглянуться, прожита. А как? Как? – Гордеев посмотрел на Леру. – В бессмысленной войне, в обидах… Устал я воевать… И вообще, чего-то не хватает в жизни. Смысла… Не могу пока понять. - Детей? - спросила Лера. - Детей само собой. Но дети - это часть чего-то большего, Лера... Чего-то большего, - повторил он задумчиво. - Чего, большего? – снова спросила Лера. - Пока не понял, - улыбнулся Гордеев. - Саш, у тебя кризис среднего возраста, да? – Лера повернулась к мужу и обняла его. – Ты изменился. - Я изменился, Лера... Изменился, - ответил Гордеев, прижимая Леру к себе. – Столько всего произошло, столько надо осмыслить… Пошли, а то наш спиногрыз заскучал уже, - спохватился он. - В боулинг? - В боулинг. ***** К вечеру дом Лобовых был готов к завтрашнему банкету. Он напоминал цветущий сад. Столько живых цветов в их доме никогда еще не было. Гостиная изменилась до неузнаваемости. Искусно оформленные арки превратили помещение из небольшой гостиной в огромную террасу с живописными видами. Дизайнер Маргарита умела создать нужный оптический эффект. Погруженный в себя, Глеб ходил между столов, привезенных в их дом заранее и украшенных роскошными скатертями до пола и живыми цветами. - Ну как, Глеб, нравится? - к нему подошла Алла Евгеньевна. - Наверное, хорошо выложилась… Спасибо, мам, - в порыве благодарности Глеб обнял ее. - Мама, - прошептал он, прижимаясь к матери, как в детстве. – Мама... - Глебушка, ну что ты? Что это с тобой? – встревожилась мать, поглаживая сына по голове. – Передумал? - Жениться? Да ты что, мам, - Глеб вздохнул. – Но я буду скучать по тебе. - Ну, ты же не в другой город уезжаешь, - сказала мать, и голос ее дрогнул. – Не расстраивайся, мой дорогой. Я буду приходить к вам, буду помогать. На что еще мать нужна? - Мам, как я тебя люблю, - Глеб снова прижался к матери и закрыл глаза. Щемило в груди. Щемило, как будто завтра он должен был потерять что-то важное, бесценное. Жаль было расставаться с матерью, с отцом. Однажды он уже уходил из дома, и как-то жил один. Казалось, должен был привыкнуть. Но сегодня – было жаль расставаться. А между тем, и мать была права, он всего лишь уходил жить в другой дом. - За все вам благодарен, - сказал Глеб, - за все. Нет родителей лучше вас. - Ну конечно, ведь мы же твои родители, не чужие, - засмеялась Алла, украдкой стерев слезу. – Иди к своей невесте, - она оторвалась от сына. – Иди, сынок. Раз уж решил жениться, то теперь уж все вместе. Брак – это на всю жизнь, запомни это. И чтоб никаких мыслей о разводе! - строго добавила она. - Обязательно, мам, обязательно, - пообещал Глеб. – Как вы с папой? - Да, - мать посмотрела на лестницу. – Как мы с отцом. ***** Глеб скрылся в комнате невесты, а Алла отодвинула от стола стул, одетый в бархатный, красного цвета, до пола, чехол, и в бессилии села, прислонившись всем телом к высокой спинке. Ее сын грустил не просто так – он прощался с прежней жизнью, с ними. Он безвозвратно покидал родительский дом, но он любил их с Олегом. Он любил ее, мать, несмотря на то, что знал о ее преступлении. Алла снова вспомнила то страшное объяснение - себя на лестнице, ставшее вмиг чужим лицо Глеба и рыдающую Валерию позади сына. Никто не знает, что пережила она в те страшные минуты объяснения. Никто не знает… Никто не знает, как в невыразимом страдании сжималось ее сердце, когда ее сын не пришел домой даже на третий день. Никто не знает, как бесцельно ходила она в те дни по опустевшему дому, шатаясь от слабости в теле, искореженном в аварии, и в тающей с каждым днем надежде ждала, когда щелкнет замок в прихожей и вместо обычного: «Аллочка, как ты?», она снова услышит: «Мам! Я пришел!» Никто не знает, как ждала она тогда и одновременно страшилась возвращения сына, ставшего ее судьей. Никто не знает… Никто не знает, что чувствовала она, когда спустя несколько месяцев, нескольких долгих, убивающих ее месяцев, она все-таки услышала этот заветный щелчок двери. Никто не знает, каково это, обнимать продрогшее, насквозь промокшее от ледяного дождя, раздавленное страданием, выросшее твое дитя и слышать его плач, и знать, что это ты, его мать, причина его душащего своей безнадежностью плача. Никто не знает… Никто не знает, каково это, когда тебя простил собственный сын. Никто не знает, какое это невыносимое страдание – быть прощенной сыном. Как это страшно – осознавать, что ты недостойна этого прощения, потому что ты не сделала ничего, чтобы искупить вину за содеянное и не можешь преодолеть себя, чтобы сделать хотя бы шаг к искуплению. Никто не знает, как тяжело ей сейчас от того, что ее сын снова уходит, и теперь уже навсегда, потому что – с другой. Потому что ее сын вырос во взрослого мужчину, и она больше не может держать его при себе. И это правильно – то, что он уходит. Правильно, несмотря на то, что ее душа сейчас глухо стонет от неотвратимо приближающейся во времени потери. И все же, никто не знает, каково это, пройдя через такие испытания, потеряв и вновь обретши сына,– отдавать сына другой. Алла закрыла глаза. Сердце сжималось от того, что завтра их дом опустеет. Она выйдет на работу, будет снова занята, в делах, но она будет возвращаться в пустой дом, где только Олег будет ждать ее. И угрожающая старость. Алла встала и аккуратно поставила стул на место. Она тихо прошла на кухню и, стараясь не звенеть посудой, налила себе вина. Тайком от сына. Алла отпила глоток и поставила фужер на барную стойку. Было тяжело – не пилось. Алевтина, Алька, Аленька, фиалка… Как сын ее только не называл. Странные отношения – но это его выбор. Женщина, которой она отдала сына. Да и не женщина – сирота, почти ребенок. Пугливая, странная, до невозможности странная, - и от этого хочется по-матерински выть, потому что сын выбрал ее и это на всю жизнь. И в руках этой странной девочки теперь счастье ее сына, ее внуков. - Оой, - с тихим стоном Алла в изнеможении закрыла ладонью лицо. И Валерия… Валерия ушла, а между тем ее сын все еще любит Валерию. Любит, потому что даже перед собственной свадьбой он заботится о замужней Валерии. Статьи Валерии, любимое блюдо Валерии, его автомобиль, превратившийся в такси для Валерии, потом вот карнизы в доме Гордеевых по просьбе Валерии (да, да, Алевтина наивно проболталась Олегу!) - что дальше? Что дальше? Измены, разрушенные семьи, брошенные дети? Что дальше? Ее сын ходит по краю, но пропасти не видит. Он юн и самонадеян, как все молодые. Алла через силу сделала глоток – нужно было расслабиться. Что делать? Ведь нужно же что-то делать... Алла еще долго стояла у стойки, размышляя над тяжелой участью своего сына и о том, как помочь ему сберечь свое счастье. Она мучительно искала, за что бы ей полюбить Альку, и не находила в ней никаких достоинств, кроме, пожалуй, верности. Эта будет верной. Ее восторженный взгляд, направленный на Глеба, ласкал материнский взор. Алла вздохнула, выплеснула вино в раковину и тщательно помыла фужер. Огляделась – никаких следов ее мелкого преступления. Она выключила свет и поднялась наверх, к мужу. - Освободилась, Аллочка? - Олег мельком взглянул на жену. Олег Викторович еще не спал. Он читал газету, лежа в постели, как делал это уже много лет. Изо дня в день. Его беззаботное времяпровождение было сейчас неприятно Алле, и она снова вспомнила о Франсуа, с которым во время его короткого пребывания в их доме они вели оживленные беседы, наполненные размышлениями о жизни и рассказами о прошлом. Франсуа был интересен Алле своим обаянием и молодостью, и в то же время уже достаточным жизненным опытом, чтобы они беседовали на равных. Алла тяжело вздохнула, наблюдая в зеркало трельяжа, как ее муж перевернул газетный лист, коротко взглянув на нее. А ведь в Праге он не читал газет и был весел и галантен, как в те времена, когда они познакомились... Алла молча легла в постель. ***** Сопровождаемый взглядом матери, Глеб вошел в комнату Альки. Или Леры? Нет, все же Леры. В этом доме – Леры. А Алькина комната будет в другом доме, там, где они – одни, вдвоем. Нет, еще Денис. Кстати, надо переговорить с Дениской, напомнил себе Глеб. Алька готовилась ко сну. В коротком халате, купленном вместе с Ниной, она убирала свои немногочисленные вещи в шкаф, который выделила для нее Алла Евгеньевна. На столе, рядом с «Нейрохирургией» горела лампадка. Раньше Глеб не видел этой лампадки. - Ложишься? – Глеб обнял Альку. Скользя лицом по ее волосам, вдыхал ее запах свежей травы. – Так хочу поскорее жениться уже. Она засмущалась, попыталась высвободиться, но Глеб не разжал рук, с удовлетворением чувствуя, как ее тщетные попытки к освобождению сменились полным расслаблением тела. - Вот так и надо, Аленька, - сказал он. - Как? – не поняла она. - Вот так, расслабиться, - Глеб поцеловал ее в лоб. – Ты зажата. Боишься меня? - Непривычно, - прошептала Алька. – Но мне приятны твои руки. И всегда были. - Я сейчас сойду с ума от этих слов, - Глеб отпустил ее. Он снова начал волноваться рядом с ней. Она, сама того не подозревая, все время провоцировала его. Получив свободу, Алька, поглубже запахнув халат, снова взялась складывать вещи. - Брось это, ложись, - Глеб откинул одеяло на ее кровати. – Уложу тебя, как Лизу, - тут же добавил он в ответ на ее испуганный взгляд. - Мне надо помыться, - пролепетала Алька. Все-таки ее смущали эти интимные, почти семейные сцены. Муж с одеялом в руках - Глеб представил себя со стороны, улыбнулся. Он бросил одеяло обратно. - Иди, я подожду. - Зачем? – ее брови снова взметнулись вверх. - Чтобы уложить тебя, как Лизу, - засмеялся Глеб. – До свадьбы ничего не будет, даже не надейся, - шутливо погрозил он ей пальцем. Алька облегченно выдохнула и поспешно вышла. Глеб лег на разобранную постель, прижался щекой к подушке, вдыхая Алькин запах. Господи, помоги нам пережить эту ночь... Попутно вспомнил, что не узнал для Леры про поступление в университет. А ведь обещал, и завтра она спросит. Взгляд упал на Алькин телефон - как она? обсуждает, наверное, со "школьным другом" свои сомнения? Или нет? А телефончик оставила, не прихватила с собой в ванную - доверяет. И ты, Лобов, доверяй. А то от ревности много чего наворотить можно. Ведь так было уже, с Леркой-то. Отодвинул телефон подальше. Алька вернулась быстро. Он знал, что Алька вернется быстро – она не могла заставлять его ждать. Она так делала всегда – всегда спешила, когда он ждал ее. И сейчас она вошла в комнату, на ходу вытирая лицо и шею. - Я сейчас, - она вынула заколку из волос, и они рассыпались по плечам. Алька торопливо взяла щетку и начала причесываться перед зеркалом. Глеб быстро встал с кровати, подошел. - Дай мне, - взял щетку из ее рук, наблюдая в зеркало, как Алька смущается. Он медленно расчесывал ее волосы. Он никогда не думал, что это занятие может приносить столько удовольствия - просто расчесывать ее волосы и пропускать пальцы вдоль прядей, касаясь при этом ее обнаженной шеи. - Глеб, ты меня смущаешь, - Алька поглубже запахнула халат, снова сжалась. - Закрой глаза, - шепнул ей на ухо Глеб. – Закрывай, - снова шепнул он, видя ее нерешительность. - Не зажимайся, дыши глубоко. Дышишь? - спросил он, и Алька едва заметно кивнула. - Ни о чем плохом не думай. Я просто расчесываю твои волосы, - добавил он, с удовлетворением чувствуя, как Алька немного расслабилась. - Легче? - Да, - смущенно засмеялась Алька, не открывая глаз. - Релакс на ночь, - ответил Глеб. - Ты привыкнешь. Он уложил Альку в постель, закутав ее по подбородок в одеяло. Они еще какое-то время разговаривали, и Глеб, глядя на ее лицо, освещенное слабым огоньком лампадки, в очередной раз рассказал ей о том, как он тайно любил ее. Пусть знает, как он мечтал о ней и как назначил ее своей женой, и уже давно называл ее так про себя. Пусть знает и верит, потому что она – до сих пор еще не верила. И каждый раз, после очередного его признания в тайных чувствах, она горячо спрашивала: «Глеб, ну почему же ты не рассказал все сразу?» И этот ее вопрос, полушепотом, отчего-то вселял в него уверенность, что все – сложится. - Спи, родная. Люблю, - он склонился и быстро поцеловал ее в щеку. Он вышел из комнаты и встал у закрытой двери. Завтра вся она будет его, а он ее. Одно, целое. Завтра пойдет новый отсчет времени ее жизни, в которой она перестанет пугаться и начнет, наконец, полноценно жить. Спать, раскинув руки, спокойно принимать его любящий взгляд и объятия, верить, что ее кто-то может любить, и знать, что любит, и прямо смотреть в глаза людям, доверяя миру и принимая себя как равную другим. Потому что это естественно и должно быть в жизни каждого человека. Завтра – навсегда, навечно. Что Бог соединил… Глеб улыбнулся и постучал к Денису. Мальчик лежал на диване с телефоном в руках. Глеб лег рядом, чмокнул брата в щеку. Получив в ответ нечто нечленораздельное, напоминающее «угу», он дотянулся и, взяв телефон из рук брата, взглянул на экран. - Что там у тебя? Холдинг "Вертолеты России" и представители Министерства обороны РФ приступили к государственным совместным испытаниям тяжёлого военно-транспортного вертолёта Ми-26Т2В, - прочитал он. – Уважаю, Денис, просвещайся, - он отдал телефон обратно. - Вообще-то, Глебчик, нельзя чужое читать. Ты ж не маленький, понимать должен, - укоряюще сказал Денис, пряча телефон под подушку. - Так ты, Денис Чехов, на внешние раздражители не реагировал. И Я подумал, вдруг там в телефоне Кашпировский тебя гипнотизирует, - Глеб повернулся к брату. - Как прошел день с Гордеевыми? Дениска улыбнулся. - Норм. Лерка борщом кормила. - Борщом? Не путаешь? – удивился Глеб. - Это точно не «Минестроне» был? Она ж кроме итальянской кухни ничего не признает. - Да точно борщ, я тебе говорю, - убедительно возразил Денис. – А то задолбали меня эти ее мексиканские штучки. - Итальянские, - поправил Глеб. - Ну итальянские. Какая разница? - пробурчал Денис. - Большая разница, - сказал Глеб. – Твоя мать любила итальянскую кухню. Лерка готовит в память о ней. Ей это нужно, чтобы чувствовать связь с родителями. Денис не ответил. Он почти не помнил родителей, и Глеб подумал, что положение мальчика намного хуже, чем его сестры Лерки. Лерка помнила родителей, страдала из-за трагической потери, но они у нее были. А Денис… Чеховы были для Дениса размытым воспоминанием, Лобовы так и не стали родителями. У Дениса вообще не было родителей, и это было хуже, чем лишиться их. Денис был более одинок, чем Лера. У него не было даже воспоминаний. Они молчали, думая каждый о своем. Глеб вспомнил, что в жизни Леры был такой период, когда она начала вдруг готовить. Ей было лет четырнадцать или пятнадцать, когда она открыла книжку с рецептами итальянской кухни, доставшуюся ей от матери. Приготовленное ею ризотто с морепродуктами было просто божественно, но он показательно морщился, а потом громко плевался в раковину, и мать не сделала ему замечания, разговаривала с подругой по телефону. Не слышала, наверное. Лишь отец тяжёлой рукой хирурга дал ему тогда увесистую затрещину прямо при Лере, от чего Глеб коротко, но по-хамски огрызнулся. Тогда все поругались. Глеб тяжело вздохнул. Альку ломал интернат, а Лерку – Глеб Лобов. В полумраке комнаты Глеб разглядел не известно откуда взявшийся чемодан. Глеб не помнил, чтобы у них такой был. А может, и был, но он не придавал значения таким мелочам, как чемоданы. Собирается... Не терпится ему уехать из родительского дома... Снова щемило в груди. - Диня, давай сразу договоримся, - Глеб повернулся к брату и приподнялся, опершись на руку. - О чем? – вздрогнул Денис. - О том, как мы будем жить вместе, - сказал Глеб. - Ну давай, - нехотя согласился мальчик и надул огромный пузырь из жевательной резинки. - Без «ну», - Глеб раздражался на брата за этот шар из резинки, выдуваемый прямо ему в лицо, но скрывал свое раздражение. - У меня есть правила, - он сделал многозначительную паузу. - Первое – слушаться Алю. - Мы помирились, - лениво ответил мальчик, сдув пузырь и рукой заталкивая в рот остатки жвачки, при падении прилипшей к подбородку. Хотелось хлопнуть мальчишку по рукам, наблюдая это зрелище, но Глеб сдержался - переходный возраст, травмы, и вообще - это не принципиальный момент. - Нет, Денис, я сказал – слушаться. Это значит, что, если меня нет в доме, ты будешь спрашивать у нее разрешения уйти из дома или лечь попозже спать. Понимаешь? Если она сказала учить уроки, значит, ты будешь учить уроки. - То есть я в рабстве, - мрачно заключил Денис. - Отличные условия. - Послушание – это не рабство. Если ты думаешь, что, уйдя от предков, будешь делать, что хочешь, то ошибаешься. Я несу за тебя ответственность, и Аля тоже. - Что еще? – настороженно спросил Денис. - Алю не трогать. Узнаю – прибью. Не огрызаться, не хамить. - Че, и слова поперек не сказать? – насмешливо спросил Денис. - Я сказал, не трогать, - угрожающе повторил Глеб. – Она и так искалеченная. - Чем? - испугался Денис. - Издевательствами сволочей. Узнаю, что ты сволочь – придушу. Но, я надеюсь, ты все-таки мужчина. Мы должны беречь Альку. Фиалка – цветок нежный. - Да не трону я твою фиалку, - Денис искоса взглянул на брата, который редко разговаривал с ним резко. – Что еще? - Минимальное самообслуживание. Теть Маши больше не будет. Носки и грязное белье убирать за собой, и комнату тоже. Справедливо? - Придется согласиться, - притворно вздохнул мальчик. – Все? - Сюда, к родителям, наведываться раз в неделю, можно со мной, а звонить каждый день. Две – три минуты в день… Они все-таки твои опекуны, и если бы они не согласились… - Я все равно свалил бы, - упрямо сказал Денис. - Перспективу я тебе уже рассказывал – детдом, - отрезал Глеб. - А вот и нет, - Денис победно посмотрел на брата. – Мне Лерка вчера предложила к ней переехать, - сказал он с вызовом в голосе. - Лерка? – от неожиданности Глеб сел. – Ну, а ты? - А я отказался, - вздохнул мальчик. - Чего так? Ведь ты же хотел, - Глеб тронул брата за плечо. - Я с тобой, Глебчик, - снова вздохнул мальчик. – Так уж и быть, должен же кто-то за тобой присматривать. Один ты у меня остался. - Диня, - Глеб пригладил Денискины вихры, - спасибо за доверие, братец. - Надеюсь, уживемся? - как-то по-взрослому спросил брат. - Надеюсь, Дениска, - Глеб чмокнул брата в лоб. – Но теперь я тебе не совсем брат, и теперь тебе придется слушаться меня и мою жену, а недовольство будет. - По-любому, - вставил мальчик. – Но надеюсь, ты не будешь слишком строгим. Брат все-таки. - Брат братом, но я уже видел слепую любовь на одном из дежурств... Победитель всероссийских и международных олимпиад, двумя годами старше тебя, в подъезде, скрючившись от передоза, живой до смерти... Да я рассказывал, кажется, - вспомнил Глеб. - Рассказывал, - вздохнул мальчик, поежившись, - но недовольство… - Но тормоза-то на что? – засмеялся Глеб. - И еще один момент. - Блин, а не много? – возмутился Денис. - Ты чемодан-то погоди паковать, - Глеб еще раз взглянул на чемодан – неужели все так паршиво? - Не рвись так, завтра дома останешься. - Чего так? – испугался Денис. - Первая брачная ночь. Имею право, вот чего так, - засмеялся Глеб. - Блин, как я сам не догадался, - Дениска в смущении прятал глаза. - Договорились, значит? - Глеб протянул руку. - Договорились, - с притворным смущением согласился мальчик, отвечая рукопожатием. - Я ж тебе, Глебчик, отказать не могу. Брат все-таки. Глеб расхохотался. - Страшно представить, что было бы, если бы ты все-таки отказал мне. ***** ...Глеб ушел, оставив после себя поцелуй, касание рук и свой запах – шанельный, ореховый, волнующий. Ее волновал этот запах. В нем было то, чего ей не хватало в последнее время, – сила, защита, твердость духа. И его руки, которые сегодня едва ощутимо скользили по ее шее, заставляя замирать от волнения... И нежный поцелуй его мягких теплых губ на ее лице… И несмотря на страх, все это было ново, пугающе-заманчиво и желанно. Теперь все это предназначалось ей – навсегда. Хотелось, чтобы навсегда. Но уверенности в этом столь желанном «навсегда» - не было. А был, опять же, страх – от невозможности дарить в ответ, от неспособности сделать его счастливым, от неумения открыто проявлять свои чувства. А чувства были – она смогла перестроить себя. Всего-то за неделю. Любви еще не было, хотя она тщательно искала в себе эти капельки любви к нему. Но кое-что изменилось – она, наконец, разрешила себе это – желать его прикосновений и близости его лица, когда хотелось поцеловать его и обнимать его самой за шею. Она разрешила себе желания, несмотря на строгое духовника – «Хранить чистоту». Она помнила об этом предупреждении и тщательно следила за границами своих новых желаний, соблюдение которых давалось ей легко, – она привыкла к самоограничению и слишком стеснялась и Глеба, и кого бы то ни было, чтобы дать своим желаниям возможность разгуляться. Но ей нужны были теперь его объятия, без них она чувствовала одиночество и холод, ранее не ведомые ей. Прислоняясь к нему, она чувствовала себя в безопасности. И дело, как оказалось, не только в безопасности, а просто в необъяснимой потребности, чтобы ее обнимал именно Глеб. Она уже не могла представить себя рядом с другим человеком. И это радовало ее – она думала, что начинала любить его. Она приглядывалась к Глебу, поминутно анализируя его жесты, высказывания, отношения с людьми – и все, что он делал, вызывало в ней восторг. Даже их недомолвки не портили его образ. Она понимала, что он не идеален, но она полностью принимала его. Она тщательно выискивала теперь любые детали и эпизоды, за которые можно было любить Глеба, и завела тетрадь, ту самую, первые записи которой Глеб все-таки прочитал, и в которой она записывала все хорошее о нем, хотя бы на бумаге называя свои чувства к Глебу любовью. Так она материализовала желаемое. Она осознавала, что искусственно прокладывала дорогу ему к своему сердцу. В то время как ее товарищи просто влюблялись с первого взгляда, идя по прямой, она пыталась взрастить в себе любовь, идя в окружную. И у нее это получалось – ей все нравилось в Глебе, теперь она нуждалась в нем, чувствуя физическую потребность слышать его голос, его смех, чувствовать его рядом. Когда он уезжал, оставляя ее в родительском доме, она тосковала без него. Она думала, что начинала любить его. Алька села на кровати. Из-за стенки, разделяющей ее комнату и комнату Дениса, слышался приглушенный смех Глеба. Он рядом – Алька посмотрела на стенку. Проверила – ей приятно, что он смеется, спокойно от его близости. Она дотянулась и взяла со стола его розу. Загадала – если Глеб будет дарить ей по розе каждый день, как обещал, не пропуская ни дня, то ровно через год, так же пятнадцатого января, она скажет ему о своей любви. Она дала себе время. Год – это много, за год она свернет горы, прочитает уйму книг, переломает свой страх. Она отдаст ему всю себя, чтобы полюбить его, ведь только отдавая, можно приобрести. Любить кого-то – это огромный дар от Бога, и пока она не может его принять и оценить, потому что ей еще только предстоит научиться любить. Она хотела научиться любить Глеба, любить так же, как Глеб, и ей уже казалось, что она начинает любить. Она думала, что способность любить может сделать ее полноценным человеком. Рудик... Она долго думала о нем, о своем отношении к нему, и пыталась понять, была ли это любовь. Она пока не знала - любовь или нет. Но она уже запретила себе мечтать о нем перед сном, хотя делала это несколько лет, изо дня в день. Она вытесняла память о Рудике. Нашла способ - она клала с собой в постель розу. Розы – это было его, Глеба, и только его одного. Это и был - сам Глеб. До него Альке никто еще не дарил роз. Она клала розу рядом с собой, и ее аромат, особенно сильный в темноте и тишине, возвращал Альку в те мгновения, когда Глеб дарил ей цветок. Вызванные искусственно, эти воспоминания были приятны Альке. Она засыпала с мыслью о Глебе, а Рудик оставался в прошлом. Она очень боялась, что однажды во сне произнесет имя Рудика. Она боялась причинить боль Глебу. И еще очень хотелось семьи. Это желание - иметь семью - заронили в ней Нина и Глеб, но в те далекие дни Алька еще не связывала это желание с Глебом. Это желание было абстрактным. Потом ей на время пришлось отказаться от этой надежды - иметь семью. Из-за ее проблем с окружающими, из-за страхов, которые никуда не делись за эти почти четыре года среди нормальных людей. Но Глеб помог ей принять эту мысль - она должна жить в семье, у нее получится. Он заставил ее жить в его доме, рядом с его родителями. Преследуемая страхом быть лишней, она спряталась в этом чужом доме под свое одеяло, как будто одеяло могло спасти ее. Ее не трогали, позволяли заниматься только зачетами и находиться в одиночестве. И она наблюдала, из-под своего одеяла, из-за закрытой двери слушая разговоры в гостиной и дорисовывая их своим воображением, - за Глебом и его матерью, за разговорами обо всем на свете родителей Глеба и стычками отца и сына, за нежными братскими отношениями. Усиленно работая над собой - ведь Глеб дал ей всего неделю - она привыкла. Привыкла жить в семье. Привыкла слышать доброжелательный голос матери Глеба, приглашающий на завтрак, привыкла к шуршанию газеты Олега Викторовича, к милым спорам родителей Глеба и к строгому, отцовскому - "Где ты до сих пор болтался, Денис?" И к запаху дома она привыкла, и к мерному тиканью часов в тишине... И все эти разговоры с Глебом о семье... В этом доме ей теперь нравилось все - каждая вещь, каждая дощечка в его стенах, каждый звук, особенно скрип лестницы. Сидя под своим одеялом, она научилась различать всех членов семьи по шагам. У каждого из них был свой характер. И самое главное, то, из-за чего теперь было невозможно тяжело уходить из этого дома - это короткое "дочка" Олега Викторовича. Доверительное, ласковое, доброжелательное, вселяющее уверенность в то, что - любима. Она не могла теперь просто так расстаться с Олегом Викторовичем и пыталась ему об этом сказать, дважды за неделю промямлив невнятное "папа", но он не расслышал. Ради этой "дочки" она готова была на многое. На все, чтобы оставаться и дальше "дочкой". Она больше не хотела жить одна, в стороне от всех, в стерильной пустоте, без проблем, где все хорошо. Было страшно, но хотелось стать частью семьи Лобовых. Услышав легкий щелчок замка в двери Дениса и знакомые шаги по лестнице вверх, Алька перекрестилась и легла. Мысленно перекрестила Глеба и Дениса и закрыла глаза, вдыхая запах розы. Глеб... Вечер Гордеевых заканчивался и плавно переходил в ночь. Гордеев досматривал телевизионные новости, Лера лежала на диване с планером в руках. На ручке двери шкафа висело отглаженное платье, скромное, не в пол, в каких обычно Лера появлялась на вечерах в галерее, и приготовленное «на всякий случай». Под всяким случаем они оба, и Лера, и ее муж, понимали свадьбу Глеба. Рядом, на ручке соседней дверцы, красовался модный костюм Гордеева, в котором тот женился. Костюм, в отличие от платья, был приготовлен не на всякий случай и точно знал, что ему предстоит выход в свет. Лера планировала воскресный день, поглядывая на платье и огорчаясь от одной только мысли, что Алла как будто специально устроила праздник дома, как будто хотела, чтобы ей, бывшей опекаемой Валерии, было еще труднее решиться прийти к брату на свадьбу. Если бы свадьба была в кафе… В кафе было проще прийти, но дом… Тот самый дом, в котором она всегда чувствовала себя чужой и лишней, в котором сначала плакала несколько лет, а потом застыла, пытаясь спасти свою расшатанную психику и унять боль потери, с которой она так и не смирилась. Дом, каждый миллиметр которого пропитан запахом убийцы ее родителей. Поглядывая на платье и вспоминая годы в этом неприятном ей доме, Лера пыталась гнать эти обрывочные навязчивые воспоминания. Поэтому, чтобы отвлечься и не срываться до отчаяния, она планировала воскресный день, который было бессмысленно планировать по одной лишь причине – завтра была свадьба ее брата и весь день она должна была быть на свадьбе. Но все же она планировала, писала детальный план – на тот случай, если она все же не решится. - Саш, ты отвезешь меня утром в салон красоты? – спросила с дивана Лера, когда Гордеев шевельнулся в кресле, меняя позу. - Когда надо? – не отрываясь от телевизора и не моргнув глазом, спросил муж, хотя его планы по утреннему посещению очередного подопечного больного летели теперь с этой ее просьбой в тартарары. - В десять, - ответила Лера. - Отвезу, - Гордеев мельком посмотрел на нее. – Что царапаешь в незаконно конфискованном планере? Он подсел к Лере и погладил ее по спине. - Можно? – протянул руку за планером и, беспрепятственно получив блокнот, взялся его изучать. – План А. Душ, прическа, свадьба (Глеб, Вовка?)…. Так, это интересно. Весьма содержательно... План Б. Читать статьи отца, писать свои статьи, прибраться в чайном шкафчике, купить баклажаны и прованские травы (рататуй), помириться с Дашей, выучить урок номер три французского, - он просмотрел следующие записи. - Лерка, так вот на что ты извела мой блокнот, - весело сказал он. - Да, так проще жить, больше успеваю, - Лера перевернулась на спину. - Из тебя получился бы отличный секретарь, - улыбнулся Гордеев, поглаживая жену по животу. – А свадьбу-то зачем планировать? - Не знаю, - Лера положила руку на ладонь Гордеева, прижав ее к животу. – Так проще решиться. - Лер, не заставляй себя, не можешь, не ходи, - серьезно ответил ей муж. – Сейчас нужно больше отдыхать и меньше нервничать, - он многозначительно пощупал пальцами Лерин живот. – Нужно думать о ребенке, а не о приличиях, - убедительно сказал он. О ребенке… Лера вздохнула. А Сашка и не знает, как думала она о ребенке в Париже. Вспомнились ночные клубы, оглушающая музыка, поглощающее целиком ощущение космоса и абсолютной свободы чувств. Потом – тошнота с головной болью, и тот страшный квартал, шершавые стены которого навсегда оставили на ее коже свои следы. Лера снова вздохнула, но муж по-своему понял ее вздох. - Не переживай, я схожу от нас, - он взял Лерину ладонь в руки и поднес к губам. - Спасибо, Саш, - Лера грустно улыбнулась. – Ты жертвуешь, ради меня… - Ради нас, - поправил Гордеев. – Да и не жертвую, исправляю ошибки. Они молчали, думая об этих ошибках. - Как тебе удалось заполучить два выходных подряд? - спросила наконец Лера. - Договорился со Свиридовым, обещал ему ящик коньяка, - Гордеев весело сверкнул глазами. – Шучу. Свиридов должен мне немыслимое количество дежурств, пришлось включить сволочизм и вспомнить о долге. Ну что, спать? - Спать, - Лера схватила мужа за руку. – Неси меня в спальню, я устала, - с непривычной для Гордеева кокетливостью приказала она. - С удовольствием, - Гордеев подхватил жену на руки и понес в другую комнату. – Лерка, как хорошо, что ты не поехала в Тайланд, - серьезно сказал Гордеев, бережно опуская жену на кровать. – Предупреждаю: в Тайланд не пущу! - Это почему же? – прищурилась Лера, ожидая очередной подвох со стороны мужа-шутника. - Нууу, после твоей поездки в гости к очаровательным тайцам мне пришлось бы давиться жареными кузнечиками, саранчой, гигантскими водными жуками, сверчками, гусеницами и прочей ползающей и прыгающей живностью, - со смехом скривился Гордеев. – По сравнению с ними баклажаны с прованскими травами… - Сашка! – Лера не дала ему договорить и в шутку начала отбиваться подушкой. – Вечно ты все испортишь! Гордеев расхохотался и в притворном страхе выбежал в другую комнату. - Буйная жена – смерть хирургу, - со смехом приговаривал он, наворачивая круги по квартире, чтобы закрыть входную дверь, проверить газ, электроприборы и выключить свет. Весь день Вика провела одна. Ее планам на выходной день не суждено было сбыться – Франсуа с утра работал в операционной и до сих пор еще не вышел оттуда. Вика взглянула на часы – десять. Тяжело вздохнув, Вика посмотрела на диван, на котором удобно расположились два раскрытых учебника – французский и медицинский. Она читала попеременно то один учебник, то другой, пытаясь преодолеть тоску и скуку, то и дело заглядывая в беседу институтской группы в вайбере. Ее одногруппники готовились к свадьбе Вальки и Пинцета - уточняли про подарки, выясняли адрес кафе, список гостей, сдавали деньги на общий подарок, в общем, бурлили. Даже Лобов, который завтра женится, периодически появлялся в группе, чтобы вставить парочку как всегда неподобающих комментариев, и тоже сдавал деньги на подарок за себя и за Погодину. Всем было хорошо, кроме нее. Единственная подруга Лера не участвовала в общей беседе. Лера сегодня была счастлива – ее муж, Гордеев, наконец-то взял выходной. Вике больше некому было позвонить. Оказалось, что, кроме Франсуа и Леры, у Вики никого и не было. Уговаривая себя, что в понедельник ее ждет экзамен, Вика весь день пыталась заниматься учебой, тем более что Франсуа с напускной строгостью пообещал – будет спрашивать. Под его смеющимся взглядом было стыдно чего-то не знать, и потому она учила. Учила и все равно чувствовала тоску. Пытаясь преодолеть свое одиночество, Вика звонила родителям, но никто из них не стал с ней долго разговаривать. Мать сослалась на маленького брата, а отец в очередной раз предложил денег. Она хотела рассказать родителям про Франсуа, поделиться своим счастьем, но не стала. Им было не до нее. После разговора с отцом Вика открыла бутылку вина. Сидеть в четырех стенах было невыносимо. Пить вино, плакать и готовиться к экзамену – она уже это проходила, испытала на себе – на следующий день будет легче. На часах – одиннадцатый. Почти ночь, и становится ясно, что сегодня они не увидятся. Мелькнула мысль – собраться и рвануть в больницу. Ждать перед операционной - самоотверженно, напряженно, как ждут родственники оперируемых больных. Он выйдет из операционной и увидит ее у стены – бледную, уставшую и любящую. Он поймет. Он все поймет. Вика представила эту картину, но тут же отбросила мысль ехать в больницу. Франсуа не впускал ее в свое пространство. Он пригласил ее к себе в отделение – но это только потому что хотел сделать из нее врача. Это – не личное. Она просилась приехать к нему в отделение как-то давно, просто так, – он отказал, мотивируя это тем, что не имеет права отвлекаться от работы. И о том, что он живет в бывшей Лериной квартире, она узнала лишь недавно, да и то от Леры. Он ни разу не пригласил ее к себе. Ни разу. Она любит Франсуа, но не уверена в их будущем. Когда он с ней, ей кажется, что они буквально созданы друг для друга, когда уезжает – она начинает сходить с ума от неуверенности в их отношениях, даже если он звонит ей, а он всегда звонит, если обещал, или чтобы поинтересоваться, как она сдала зачет или что привезти ей вечером в качестве подарка. Но он не рассказывает ей о своей бывшей, о том, почему они с женой расстались, а между тем ему приходят сообщения на английском языке. Она знает о Франсуа слишком мало. Толик тоже скрывал от нее свое прошлое, врал. Франсуа, в отличие от Толика, не врет, он просто говорит, что не хочет продолжать разговор. Вот так и обрывает – довольно неделикатно, при всей его деликатности. И все же… Есть за что ждать, страдать и верить ему. Он красив и серьезен, и сводит ее с ума. И одного этого уже достаточно, чтобы ждать его всю жизнь. Еще он обязателен и практичен, как американец, и галантен, как француз. Его настроение всегда ровное и с ним легко. На него невозможно долго обижаться, хотя он часто поступает по-своему, не считаясь с ней. И еще он заботится о ней, всегда помнит о ее нуждах, даже о незначительных. И это - любовь. Он любит, но ему нужно время, чтобы принять важное решение. И она даст ему это время. Он же обещал подарить ей кольцо. Она наденет его кольцо и будет ждать. Вика отпила вина и встала, мечтательно разглядывая себя в зеркале. Теперь она часто стояла перед зеркалом в мечтах. Она вздрогнула, когда зазвонил телефон – Франсуа. Это была его мелодия – Джо Дассен. Вика установила эту мелодию на телефон после того, как Франсуа спел для нее в доме у Лобовых. Она приняла видеовызов, он всегда пользовался видеосвязью. - Франсуа! На экране возникло его, до боли дорогое, лицо, послышался гул, какой бывает в салоне двигающегося автомобиля. - Виктория, добрый вечер. Ох уж эта его официальность. Но это не смущает ее – он еще выучит нормальную русскую речь. - Я освободился. Как ты? Извини, я не мог позвонить тебе, сложная операция. Уже поздно, ложись. - Франсуа, куда ты едешь?! – короткий взгляд на часы – двенадцатый. Еще не поздно, еще не ночь. – Ты едешь ко мне? Глупый вопрос, потому что он только что предложил ей лечь спать. - Я еду к себе, я устал, Виктория, дорогая, завтра мы будем целый день вместе, а сейчас… Чем занимался мой ангел сегодня? – он улыбнулся с экрана. - Франсуа! Мне плохо, - Вика в отчаянии села на диван. – Если ты не приедешь, я не смогу заснуть. Мне плохо, понимаешь? Плохо. Я скучаю, - она начала плакать. - Ты выпила? – вероятно, в обзор камеры попала бутылка вина. Его молчание - пауза в несколько секунд просто невыносима. – Я приеду. Он приехал, и Вика бросилась к нему на шею, чтобы снова сказать ему, как она любит его, как ей физически невыносимо находиться вдали от него и что такое с ней впервые. Он снова сдержанно укорял ее за выпитое, убирая бутылку подальше в шкаф и тщательно намывая ее стакан. Потом они сидели, обнявшись, и вяло делились новостями прошедшего дня. Им не о чем было сегодня говорить – ее день был тягучим и безрадостным, его – напряженным и мало понятным для нее. Расслоение всей аорты грудного отдела и аневризма брюшного отдела аорты. Сложное заболевание, сложная и редкая комбинация, предсказать результат радикального лечения практически невозможно, а риск летального исхода пугающе высок. И пациенту – за пятьдесят. Огромный риск потерять такого пациента. Пациент не мог дышать самостоятельно, и его подключили а аппарату искусственной вентиляции легких, стимулировали предельными дозами работу сердца, поскольку оно не справлялось с нагрузкой. Установка стент-графа для остановки кровотечения, протезирование аортального клапана и коронарное шунтирование - гибридная операция, совмещающая в себе эндоваскулярное вмешательство и последующую операцию на открытом сердце. Пациент успешно прооперирован, но все еще находится в зоне огромного риска. Слушая вялый рассказ своего друга, Вика мало что понимала в этом. Ясно было только одно – эта операция все еще не отпустила Франсуа. Ей было неловко от того, что она сорвала его к себе, она вспомнила, что даже не предложила ему поесть. Она прекрасно осознавала, что выглядит в его глазах сейчас инфантильной дурой, но ничего не могла с собой поделать. Выпитое вино сделало ее совесть сговорчивой. Если бы они жили вместе… - Есть будешь? – Вика наконец сняла руки с его шеи. – Я не ужинала, ждала. Ты, наверное, голоден. - Голоден, - Франсуа встал вслед за ней. – Пожалуй, надо подкрепиться. Она снова сидела на кухонном диванчике, и он снова хлопотал у плиты, разогревая остывшую еду. Они снова разговаривали. Все было как раньше. Вика вдруг успокоилась. - Останься у меня сегодня, - она подошла сзади и обняла его. – Останься, ну куда тебе ехать? Поздно уже, - она потерлась щекой о его сильное упругое тело. – А в понедельник я приду к тебе в кабинет и снова буду печатать твои скучные бумажки. Хочешь? – спросила она жалобно. Он сдержанно вздохнул. - Мой пациент вряд ли выживет, подобные операции редки и предсказуемы, но я сделал все, что можно, - устало сказал Франсуа, на мгновение застыв с тарелками в руках. – Сейчас с ним Макс, а мне нужно отдохнуть, если вдруг понадобится повторное вмешательство. Я не имею права на врачебную ошибку. К тому же утром у меня плановая, которую пришлось отложить. - Я не буду тебе мешать, обещаю, Франсуа, - жалобно попросила Вика. – Пожалуйста, ну пожалуйста. Он не ответил. Разжал ее руки и усадил за стол. - Как твой экзамен? – спросил он из прихожей, извлекая из кармана куртки небольшую коробку любимых Викой шоколадных конфет ручной работы с вишней и коньяком, последнюю из коллекции сладостей, купленных им заранее в частной кондитерской и брошенных в машину. - Сегодня выучила почти все, - бодро ответила Вика, понимая, что выучила она на самом деле немного. - Завтра вечером буду спрашивать, так что утром, до мероприятия у Лобовых, тебе лучше заняться учебой, - Франсуа вернулся из прихожей и сел рядом с Викой. – Тебе, - он открыл коробку. - Мои любимые! – Вика взяла одну конфетку и, шурша желтой фольгой, развернула ее, вдыхая запах горького шоколада. – Спасибо, Франсуа, - сунула конфетку в рот и закрыла глаза от наслаждения. – Потрясающий вкус! - открыла глаза и встретилась с внимательным смеющимся взглядом Франсуа. - Ты восхитительна, ma fleur de lys, - он чокнулся с чайной кружкой Вики. – Cheers. - Переведи, - попросила она. - Ура, что-то вроде застольного тоста на английский манер. Извини, я просто устал, – пояснил Франсуа и начал сосредоточенно пить чай, думая о своем. Он все-таки остался. Это было второй раз за всю историю их отношений. И теперь он спал, а Вика не могла заснуть и боялась пошевелиться, чтобы не потревожить друга. Сквозь слабый свет из двора она разглядывала его лицо. Не так давно в ее сердце поселился страх потери. Вика стала бояться, что с Франсуа может что-нибудь случиться, как уже случилось однажды, когда он только появился в стране. Она боялась простых вещей – падения на льду, кирпича на голову, случайной перестрелки на улице. Теперь она металась – остаться ли ей в педиатрии, как было решено заранее, или стать терапевтом или кардиологом, чтобы все время держать на контроле здоровье Франсуа. Она не могла определиться и приняла решение заниматься кардиологией самостоятельно, потому что она уже печатала выписки и знала кое-что. Вика уснула только под утро и сквозь сон слышала, как звонил телефон Франсуа, и как он, закрывшись в кухне, с кем-то коротко переговорил, после чего сорвался из дома. Наверное, в больницу, а куда же еще, решила Вика и не стала себя будить. Надо быть для него красивой на свадьбе, сонно сказала она себе, ощущая на щеке его невесомый теплый поцелуй. Глеб резко сел и уставился на светящийся циферблат часов - три. Ему ничего не снилось, он спал спокойно, но неведомая сила подкинула его в постели. Сна не было - было ясно и тревожно. Он не думал, почему он проснулся. Была только одна причина – она. Он знал, не сомневаясь, – Аля. Аля… Тревожась, он оделся и наспех умылся. В темноте спящего дома, особенно остро пахнущего корицей и чем-то новым, привнесенным, вероятно, дизайном «Хромченко», он бесшумно, в одних носках, спустился вниз и подошел к двери ее комнаты. Он знал, что дверь будет приоткрыта, чуть-чуть, на миллиметр. Алька не закрывала дверь на ночь на тот случай, если ей придется встать ночью. Щелчком дверной ручки она боялась разбудить домашних. По крайней мере, она так говорила. Но Глеб подозревал, что она просто боится закрытых дверей, потому что в их доме двери были почти бесшумными и условным щелчком она никого не могла бы разбудить. Так и было – из узкой, миллиметровой, щели в проеме двери в гостиную просачивался слабый свет. От лампады, решил Глеб. Он не знал, спит ли Алька и можно ли открыть дверь, если вдруг она спит, не разбудив ее. Прислушиваясь, он прислонился головой к дверному косяку. Различил слабо доносящийся шепот. Алька не спала – она молилась, и, Глеб с трудом сумел различить слова ее тревожной молитвы. - Боженька, помоги мне полюбить его, пожалуйста. Помоги мне сделать его счастливым, я боюсь, что мы оба ошибаемся… Помоги мне, Боженька… Он не мог больше это слушать, слышать. Это было невыносимо – сначала страдал он, теперь страдала она. Своим признанием он сделал ее несчастной. Что за жизнь… Глеб толкнул дверь, и Алька, стоя на коленях перед иконой, вскрикнула, испугалась. - Тише, это я, - Глеб подошел к ней и сел рядом прямо на полу. – Ты чего это не спишь? – обнял ее. - Глеб, как я испугалась, - ее руки, машинально обнимая его, все еще заметно дрожали. - Ты плакала? – отстранившись, Глеб заметил ее заплаканное лицо. – Ты плакала, - он стер несколько капель с ее лица. – Ну пойдем, расскажешь, - он взял ее на руки и пересел на кровать, держа ее на руках, - он не мог сейчас отпустить ее. - Как ты узнал? – спросила Алька. - Не знаю, что-то подняло, - Глеб чмокнул Альку в нос. - Глебушка, - протяжно всхлипнула она и уткнулась лицом в его шею. – Я не смогу. А как быть? - Ну чего ты не сможешь, Аль? – он был спокоен, как будто наблюдал стремительно приближающуюся смертоносную стихию. Так бывает. - Не смогу, - всхлипнула Алька. – Тебе будет плохо со мной. Ты хоть понимаешь, что это будет за жизнь? А как я смогу это вынести? Быть твоим тюремщиком. - Ой, дурочка ты моя, - вздохнул Глеб, - какая же ты дурочка, Алька, - он тихо засмеялся. – Да я самый счастливый человек на свете, а она… А она несчастна, Лобов. И сколько ночей она уже так проплакала? А ты и не знал, да? - Ну хочешь, отложим, если тебе так страшно, - даже не понятно, кому сейчас было страшнее. Но он был спокоен. - Давай, - торопливо согласилась Алька и, затихнув, уткнулась в его плечо. - Только тогда ты точно бросишь меня, - прошептала она. - А я... ну и пусть, - вздохнула она. Это был полный провал. Жизнь рушилась. - А что ты, что ты, Аля? Ты не договорила, - устало спросил Глеб. Он не хотел расставаться с ней, но вынужден был сказать ей это, а она слишком быстро согласилась. И все же, это ее "бросишь"... - Ну? К чему лишние слова, если и так все понятно - перфекционизм, не рассчитала сил, испугалась. - А мне страшно одной теперь, - бросила плакать, тяжело вздохнула. - Я привыкла уже. Только я боюсь. Просветлело... Или он не понял ее? - Аля, я не понял... Я уже ничего не понимаю. Ты не хочешь расставаться? Или... Алька сильнее прижалась к нему. - А можно честно? - Нужно, Аля, нужно. Они молчали. Он ждал, что она скажет ему в очередной раз, что он хороший, но она любит Новикова. ... Он был спокоен, почти убит. - Глеб... ты хороший... Он тихо засмеялся - так и есть, хороший. - И я без тебя уже никак... не могу. Страшно теперь одной. И с тобой страшно. Боюсь стать тебе... обузой. Боюсь, как Света для Толика... И так плохо, и так... Выдох... Расслабься, Лобов. Это - комплексы. Ее комплексы, которые не имеют отношения к их браку. И как он мог предложить ей отложить свадьбу? Дурак. Вот дурак-то. Приятное тепло разливалось по телу - она не хочет расставаться, но боится стать "тюремщиком". Просто не верит в его чувства. Она вообще никому не верит. А Франсуа предупреждал... Но это исправимо. Отложить свадьбу - не пойдет. Она вернется в свою нору. Но ведь только с ним она стала говорить, и обнимать, и смеяться. Нет, он будет тянуть ее изо всех сил. - Значит, женимся, - сказал Глеб, усаживая ее поудобнее. – Давай поговорим, - он прижал ее еще сильнее, чувствуя ее дрожь. - Твои сомнения – это нормально. Страх перед чем-то новым – это нормально. Неуверенность в себе – это плохо, но мы справимся… Они долго разговаривали. Она говорила, что не сможет уже без него и в то же время убеждала, что не сможет сделать его счастливым, что ему нужна другая, более успешная девушка. Глебу казалось, что Алька все-таки говорит про Леру, в любом случае, сравнивает себя с Лерой. В ответ он уверял ее, что понимает ее страхи, что не ждет от нее ничего сверхъестественного и что брак не налагает на нее никаких обязательств, кроме верности и обязанности принимать его заботу. Она много и коротко плакала, он вытирал ее слезы, и она, в очередной раз, извинялась. Он, кажется, сумел убедить ее. - Я же решила, что смогу… Я очень хочу, Глеб, я стараюсь, - сказала Алька, успокоившись. – Но потом мне стало страшно, и… я не уверена. Но как я буду без тебя? - Все изменится, - сказал он, когда на часах было уже почти пять. – Ты увидишь, что все не так страшно, как ты себе вообразила. Он уложил ее спать и сам лег рядом, поверх одеяла, обнимая ее. Он знал, что ей будет так спокойнее – в последнее время она сама бежала к нему навстречу. Он не ошибся – расслабившись под его рукой калачиком, она мгновенно уснула и спала так тихо, что Глеб, прислушиваясь к ее бесшумному дыханию, даже заглядывал ей в лицо, пытаясь понять, дышит ли она вообще. Он молился еще какое-то время, а потом, проверив Алькин будильник, тоже уснул.