Живой

Безжалостный звонок будильника в Алькином телефоне, уже в третий раз с интервалом в пять минут сотрясающий тихое пространство комнаты, пульсировал в утомленном мозгу. Глеб заставил себя открыть глаза и, дотянувшись до стола, отключить назойливый сигнал. Аля… Рядом, жена. Безмятежное, припухшее во сне лицо и неизменные две ладони под щекой. Закутанная в одеяло. Ребенок… - Аль, - он тронул ее за плечо. – Пора... Она не ответила, повернулась на другой бок, лицом к нему. - Аль, - он засунул руку ей под голову, и Алька поудобнее устроилась у него на плече –невесомо, тепло и нежно. - Я сейчас… я встану, - сонно прошептала Алька. Глеб тихо засмеялся. Вот, мечты сбываются… Мечты сбываются… А счастье-то – просто, понятно. Ничего необычного в счастье нет. Счастье – это простые вещи, обыденные, из мелочей состоящие. Из вполне земных мелочей-то. - Ну поспи еще пять минут, - он приник губами к ее лбу и так и лежал, благодаря Бога за это простое счастье. - Аленька, вставай, - в комнату заглянула мать. Увидев Глеба, она удивилась и одновременно смутилась. – Глебушка, и ты тут, - сказала она шепотом, не смотря в глаза сыну. – Буди невесту. - Еще пять минут, - Глеб улыбнулся матери. А что ему оставалось делать? Только улыбаться. - Мам, - он шепотом позвал мать, когда та выходила. – Это не то, что ты подумала. - Я вижу, - Алла вернулась. – Я ничего не подумала… Она плакала ночью, - Алла указала взглядом на Альку. - Поэтому я пришел, - шепотом ответил Глеб. - Я понимаю, сынок, понимаю, - ответила мать и, склонившись, погладила сына по голове. – Вставайте, ей на прическу. Глеб кивнул, и мать вышла, обернувшись в дверях и бросив озабоченный взгляд на горящую лампаду. Еще какое-то время Глеб любовался на Альку. Жаль было поднимать ее. - Аля, родная, просыпайся, - в темноте он гладил ее по щеке. – Просыпайся, фиалочка моя. - Я не сплю, - прошептала она, не открывая глаз. – Я проснулась, когда пришла Алла Евгеньевна. Мне стыдно теперь. - Даже не думай, - Глеб поудобнее уложил ее у себя на плече. – Она ничего не подумала, ты слышала. Вспомнился их ночной разговор. Все разрешилось, ее сомнения были предсказуемы, но он так и не спросил у нее. Не смог - еще раз предложить "отложить свадьбу" было выше его сил. Но он часто думал об этом в последнее время, это мучило его, не давало покоя после разговора с Рыжовым, а потом и с Франсуа. Он прочитал об этом все и вот, в самое неподходящее время, решился спросить. Тянуть дальше было некуда. Ее ответ мог изменить ход сегодняшнего дня, и он боялся этого ответа. - Аль, - он покрепче прижал ее к себе, - я спросить хотел… спросить. Только мне нужен честный ответ. - Спрашивай, - ответила Алька, не открывая глаз. Может быть, именно поэтому он и решился спросить, оттого что - с закрытыми глазами. - Ты про стокгольмский синдром что-нибудь слышала? Он хотел спросить прямо, но пошел в обход – боялся ее ответа, оттягивал время. Впрочем, он всегда знал, что он трус. Алька молчала. - Да… Сейчас это модная тема, - наконец ответила она. - Модная? Не знал… Но я вот о чем... Тогда, у общаги… в тот день, после Емельянова… - Я помню, - она прервала его длинный обходной путь. Помогла, не дала договорить, спасая от лишних объяснений. – Я поняла тебя, Глеб. - Поняла? Нелепый вопрос, сказала же – поняла. Она почти всегда понимала его. - Я поняла, - ответили Алька. - Стокгольмский синдром… это не то, что было. - Я про сейчас, Аля… Все, что сейчас происходит - это следствие? Он снова вспомнил обвинения Рыжова. - Глеб, остановись, - Алька, не открывая глаз, нащупала его губы и накрыла их ладонью. - Нет, - Глеб убрал ее ладонь, - давай поговорим. Ты тогда сказала, что я не мерзавец, но ведь ты не могла так думать, - он сделал паузу. - Это было… откровенное насилие. И может быть, сейчас ты… - Прекрати, Глеб, - просительно прошептала Алька. - Но почему? Тебе больно вспоминать? Ведь так? Он наконец стал говорить прямо. - А ты решил повесить на себя еще один эпизод? Тебе мало, Глеб? – спросила Алька неожиданно раздраженно. - Ты не ответила, и… не волнуйся, - Глеб гладил Альку по голове. – Не волнуйся. Просто скажи, как есть. Если это то, о чем я думаю, я… я отпущу, - щемило в груди, но да, это была единственная причина, по которой он мог отложить этот день, – за все надо платить, за любой поступок. Алька резко села, отвернувшись. - Глеб… Глебушка, - кажется, она заставила себя произнести его имя, стараясь быть терпеливой, - ничего не было. Ничего не было! Это были нервы. Тебе было одиноко. Но я никогда не думала про тебя… - Я знаю. Я читал твой дневник, - тихо перебил Глеб, предвидя ее оправдания в свой адрес. – Но это было… насилие. - Ну прекрати, - Алька повернулась к Глебу и легла к нему на плечо. – Ты преувеличиваешь. Я не хочу, чтобы ты так думал о себе, не хочу, - горячо прошептала она. – Ты все надумал. Ты не причинил мне никакого вреда, Глеб. - Но ты сопротивлялась, Аль… - Да это не с тобой связано, поверь, Глеб. Это страхи, те самые. Я просто боялась жизни… А ты… Ты дал мне шанс жить, схватил и бросил в воду... Как бросают тех, кто не умеет плавать… Какое это насилие? Да понимаешь ли ты?.. Мне страшно двигаться вперед, из-под своего одеяла. Там хорошо, но ведь это же пустыня… Там так удобно, потому что там нет людей, нет проблем, кроме как поесть и поспать. Стерильно. Пробирка. Понимаешь? И если ты будешь себя винить… я не знаю, что… Я говорила. - Я помню про твои фобии, Аля. - Пожалуйста, не вини себя… Это не было насилием, ты просто настоящего насилия не видел. - Если это не было насилием, то чем это было? - Я не знаю, - прошептала Алька. – Я никогда серьезно не думала об этом. Для меня это было скорее борьбой характеров… Ты толкал меня в воду, а я вопила – не хочу учиться плавать, отстань, - с закрытыми глазами она передразнила себя. - А пирожки? И кофе? Почему ты делала это? Перфекционизм? Или мои тупые шутки? - Глеб все равно не мог понять ее логики. - Ты боялась меня? - Я боялась всех, Глеб. Но тебя я жалела. - Так все же стокгольмский... Алька вздохнула. - Нет, я сама так хотела... Я хотела заботиться о тебе. Мне нужно было быть значимой, потому что я чувствовала себя виноватой перед вами, недостойной, ущербной... Ну ты же все читал, Глеб. - Но ты могла обманывать себя.. - Зачем? Я могла уйти, но мне самой нужно было быть рядом. - Терпеть мое хамство? - Это не было хамством. Хамство было в интернате... Головой о стену, электрошокером, плевком, матом, ногами. А как тебе кипяток на спину? - она говорила об этом так буднично, что леденило кровь. - Вот после этого сделаешь все что угодно, - она была спокойна. - Я не все написала, но ты же что-то читал... Глеб, - она подняла голову, - не заставляй меня ворошить все, чтобы доказать тебе. Отвечать было бессмысленно - он не знал этих пыток. Он мог только покрепче сжимать ее в своих руках. Но он все же спросил. - И когда заставлял тебя поцеловать меня тогда, в машине? Алька засмеялась. - А ты все эпизоды помнишь?... А если серьезно, я же не поцеловала. Меня никто не смог бы заставить. А тихую нежность... мне самой нужно было дарить ее. Я впервые сама захотела поцеловать. Сама. И потом... я же видела тебя, и Леру. Тогда на лекциях, ты учил меня жить. Кажется, она начала заговариваться в попытке обелить его. - Аль... - Жить, Глеб, - перебила Алька. - После своего ада я разучилась сопереживать. А тут ты... Сидеть рядом с тобой, прикасаясь плечом, и чувствовать твое напряжение, нервность эту, дрожь из-за ... Леры. А ручки эти твои дорогие? Эти десять оборотов, на большее тебя не хватало, я считала, и потом хруст несчастной ручки... И нервные смешки твои, тихие, но я же слышала... И эти твои бесконечные зигзаги в тетради вместо лекций. Ты был живой, беззащитный, нестрашный. Твои глаза... - Алька провела ладонью по его глазам. - А знаешь, какие глаза у детей там? Нет? - спросила она. - Мертвые, - ответила она свистящим шепотом. - А ты был живой. И смущал меня, но я не боялась, физически не боялась. Я очень боюсь боли. Понимаешь? Она оправдала его по всем статьям. Но действительно ли она так думала? Глеб закрыл глаза. - Глеб? Ты понимаешь или нет? - спросила Алька в ответ на его молчание. - Я даже думаю, что ты не понимаешь. Ты же не можешь посмотреть на мир моими глазами. Не можешь, - Алька тяжело вздохнула. - И слава Богу! Просто верь мне. Глеб молчал, осмысляя услышанное. Он уже многое знал, но новые подробности были невыносимы. - Значит, не стокгольмский? - наконец спросил он, снова крепче прижимая Альку к себе. – Не поэтому замуж согласилась? - Нет, не поэтому, Глеб, - ответила Алька. – Но если ты будешь винить себя, я сойду с ума. - Нет, я не буду винить себя, - Глеб поцеловал ее в лоб. – Прости. Они лежали молча, с закрытыми глазами, его рука скользила по ее волосам. - Теперь всегда так будет? - спросила Алька, снова с закрытыми глазами. - Как? – не понял Глеб. - Так… Мне было хорошо сегодня с тобой, спокойно, уютно, - прошептала Алька. - Всегда, обещаю. Они встали, и началась свадебная суета. В начале восьмого приехала Нина и увезла Альку вместе с платьем и прочими атрибутами невесты. Нина и Алла удивительно сошлись. Быть может, потому что Нина теперь была женой Емельянова. Быть может, потому что опытная Нина могла действительно помочь Алле справиться со всей этой хлопотливой подготовкой. Или, может быть, потому что Нина оказалась подругой Глеба, а Алла, осознавая неизбежность отдаления сына с женитьбой, отчаянно цеплялась за все, что было с ним связано. Может быть, даже все вместе это сыграло свою роль. Но тем не менее женщины пару раз сидели в кафе за чашкой кофе и обсуждали совсем не свадебные дела. В доме Лобовых было торжественно и тихо. Мужская часть семьи бесшумно сновала по гостиной между расставленных столов, которые Алла Евгеньевна ревниво оберегала от случайной порчи. Она не разрешала двигать стулья, приказала закрыть Мурзика в комнате Дениса, чтобы кот случайно не испортил одну из дорогих скатертей или не вздумал лазить по цветочным аркам и задекорированным органзой углам и дверным проемам. Алла просила «мальчиков» ходить между столов осторожно, чтобы «мальчики» ненароком не наступили на скатерти, концы которых лежали на полу. Алла нервничала, когда Дениска, рискуя что-нибудь оборвать, слишком шустро подныривал под штору, закрывающую проём его комнаты. Ее «мальчики» казались ей сегодня неуклюжими, беспомощными и бестолковыми, потому что все делали не так – неаккуратно ступали по полу, неправильно завязывали галстуки, плохо причесались и слишком часто обращались к ней с пустяковыми вопросами и неуместными просьбами. Алла не спала этой ночью, переживая свое, материнское, тревожное. А потом появились люди из агентства «Хромченко». Они тихо доделывали свою работу. В десять, как было велено, на такси, Глеб подъехал по указанному адресу в салон фотографа Юркина и обнаружил там Нину. - Глебушка, красавчик, - любуясь, протянула она навстречу ему руки и обняла. – Ох, и хорош, - повторила Нина, поправляя сбившуюся бутоньерку на его пиджаке. - Нин, хватит, - смущенный Глеб попытался расслабить галстук, душивший его. Он не привык носить галстуки. - Ладно, ладно, не буду, - засмеялась Нина. – Иди к своей невесте. Ее уже фотографируют. И на фотографа не обращай внимания, - добавила она. – Капризный, как все звезды, - она сделала смешное лицо, передразнивая фотографа. Еще накануне, когда он покупал себе костюм, стоя в примерочной, он решил, что костюм великолепен, идет ему и делает взрослее. Он даже несколько задержался у огромного зеркала, разглядывая себя со всех сторон. Но сегодня, надев этот костюм, он чувствовал себя неловко, неуютно, помпезно. Джинсы или хирургический костюм были намного привычнее. Бурча на мать, устроившую ему этот праздник жизни, и представляя, как придется сейчас позировать, изображая на камеру романтическую чепуху, Глеб шел за Ниной по узкому коридору салона. Свернув вправо, Нина толкнула одну из дверей. - Только не теряй сознания, Глебушка, - оживленно прошептала она, пропуская Глеба вперед. Он, конечно, не потерял сознания, но без сил прислонился к стене, разглядывая свою невесту через тонкую белую сетку, отделяющую вход от основного помещения. На огромной двуспальной кровати, застеленной белоснежным шелковым бельем, обрамленная белоснежной тканью балдахина, сидела его Алька – неимоверно прозрачное, неземное существо с каштановыми длинными локонами и диадемой в волосах. Из-под длинного платья, вероятно, по велению грозного и нервного Юркина, была выставлена ее маленькая ножка в туфельке на шпильке, и изгиб этой ножки был так соблазнителен, что Глеб, вмиг почувствовав себя средневековым рыцарем, готов был встать на колени и припасть губами к этой ножке. Вспомнился Пушкин, тот знал толк в женской красоте: «Ах! Долго я забыть не мог две ножки… Грустный, охладелый, я все их помню, и во сне они тревожат сердце мне». А не дурак Пушкин, совсем не дурак, улыбнулся Глеб, разглядывая Алькину ножку. В одно мгновение он понял сказочного принца, который гонялся с туфелькой крошечного размера в упорных поисках случайно мелькнувшей у него перед глазами на балу девушки. За такую ножку можно и полкоролевства отдать, сказал он себе, пытаясь унять волнение. Алька была нежна и прекрасна, а Глеб взволнован ее новым образом. Алька смутилась, когда избалованный клиентами и популярностью Юркин, обнаружив их с Ниной присутствие, с недовольным «ну, наконец-то!» пригласил Глеба сесть на кровать вместе с невестой. Несколько профессионалов фотографировали их быстро и с разных ракурсов, покрикивая голосом Юркина, если жених и невеста вдруг делали слишком напряженные лица, и Глебу уже нравилось это позирование, совмещенное с позерством и отдающее снобизмом, потому что можно было обнимать Альку за талию, или, по велению фотографа, любовно смотреть ей в глаза под окрик «Больше страсти! Больше страсти, я сказал!» Их водили в разные помещения и фотографировали в розовом саду на качелях, среди множества неоновых свечей, которые на фото было не отличить от настоящих, на вполне симпатичном витом балкончике и даже у живого дерева. Они сменили массу поз – в обнимку, с невестой на руках, лежа в кровати, Глеб на коленях с цветком перед невестой (какая пошлость, но Глебу вдруг нравилось), изображая поцелуй. Юркин требовал то страсти, то нежности, то невинности. Алька смущалась, отчего Юркин неоднократно с отчаянием, закатывая глаза, восклицал, что «нельзя в наше время быть такой деревянной». Глеб был раскован, хвалим Юркиным и своей уверенностью помогал Альке, шепча ей ободряющие слова. Наконец, Юркина «вредная работа, за которую нужно давать бесплатное молоко», и Алькино мучение закончились. Глеб жалел, что мало, и готов был остаться на съемку еще, лишь бы только снова держать Альку в своих руках, но был изгнан Юркиным из студии с нервным заявлением, что еще предстоят съемка в загсе, сложная зимняя фотосессия и потом съемка самой свадьбы, а он тоже человек со всеми человеческими потребностями (что он имел ввиду, оставалось только догадываться), и потому «теперь, молодые люди, не крутитесь у меня под ногами». Глеб чувствовал себя героем какой-то нереальной истории, когда ко входу салона подкатил белый лимузин, из которого вышел водитель и, учтиво приветствуя, открыл перед ними дверцу автомобиля. Глеб присвистнул, когда оказался в салоне, красиво подсвеченном и оснащенным кроватью, креслами, телевизором, баром с шампанским и конфетами. - Ну мама дает, - сказал ошалелый Глеб, - хотел же тихо. Глеб засмеялся, оглядываясь. Алька молчала. Казалось, на нее не произвел впечатления роскошный автомобиль. - Аль, ты что? - Глеб обнял ее. – Мы в загс едем, не на казнь. Алька едва заметно улыбнулась. Кажется, на казнь она ехала бы с большим воодушевлением. - А вот и твой букет, - Глеб увидел букет невесты, лежащий поодаль на сидении, - смотри, фиалки. Он протянул ей букет, и Алька взяла его почти равнодушно. - И мой, - он спохватился и протянул ей ставшую уже традиционной розу, которую таскал с собой все это время с самого утра, перекладывая с места на место. Он загадал, хотя и считал это глупостью и смеялся над собой, называя себя дурнем, - если он будет дарить ей розы целый год, не пропуская ни одного дня, что бы ни случилось, она полюбит его. Алька также сдержанно, едва улыбнувшись, взяла его розу. - Аль, а подвязка на тебе? – в надежде расшевелить Альку Глеб поцеловал ее в щеку. – Давай проверим, - он со смехом наклонился и протянул руки, чтобы задрать Алькино платье. - Глеб, не надо, - Алька быстро накрыла платье руками. – Там она! Она заставила себя улыбнуться. - Я тебе шампанского сейчас налью, - засмеялся Глеб и налил Альке немного шампанского. – Расслабься. Алька с готовностью выпила и улыбнулась. - Ой, наш институт! - она указала в окно автомобиля. – Все происходит как будто не с нами, - добавила она тихо. – Вот смотрю сейчас, и кажется, что институт остался где-то далеко в прошлом. - Аль, не грусти. Дай себе возможность побыть в сказке, - Глеб обнял ее. – А шуба, откуда? – спросил он, ощупывая на Алькиных плечах белую шубку, которую он в пылу эмоций не заметил сначала. - Нина Алексеевна… привезла с собой, с размером угадала, - Алька нежно провела по белому меху. – Говорит, мне подарок на свадьбу. - Хорошие у нее подарки, - улыбнулся Глеб. - А Нина как постаралась, да? - Они с твоей мамой распределили обязанности, - сказала Алька. - Фотосессия – это была идея Нины Алексеевны... Но платила твоя мама, она все расходы взяла на себя, - добавила Алька. – А букет красивый. Она взялась разглядывать букет из бело-фиолетовых цветов. - Денис, наверное, наболтал, - сказал Глеб, проводя рукой по цветкам. - Ты знаешь, что меж собой мы зовем тебя фиалкой? - А почему? Я всегда хотела узнать, почему именно фиалкой, - сказала Алька, нюхая цветы. - Фиалкой-то? Да все просто. Как-то сболтнул Денису, пребывая в романтическом настроении, что ты фиалка в моем аду, вот он и запомнил. Так и начали называть тебя. Алька улыбнулась. - Аль, я тебя люблю, - боясь испортить Алькину прическу, Глеб осторожно поцеловал ее в висок. – Ты у меня неземная. Алька смутилась, улыбнулась в колени, пряча напряженные руки под букетом. Глеб заметил эти ее спрятанные под цветами руки и, достав их из-под букета, принялся целовать, вгоняя Альку в краску. Теперь можно, решил он, почти дошли. В дверях загса их встретил Гера с ящиком шампанского. - Вот, как договаривались, - сказал он, переминаясь с одной ноги на другую. Замерз человек, видно, давно ждал, пожалел Глеб Геру. - Герман, - Глеб подал ему руку. – От всей души! Благодарю, - Глеб посмотрел на ящик. – Неси в кабинет начальницы, Эльвирой Алиевной зовут. Скажи – от Лобова. - Ага, сейчас, - деловито кивнул Гера, не обратив внимания на невесту и самого нарядного Глеба. - Да зайди, посмотри на нас, - крикнул ему вслед Глеб. Почему-то хотелось, чтобы Гера был в зале. В загсе, в той его части, которую сами работники называли Дворцом бракосочетаний, было торжественно, тихо и красиво. Красивые хрустальные люстры горели все до одной, несмотря на то, что за окном было по-зимнему солнечно. Женщина за стойкой у входа выяснила их фамилии и велела раздеться в гардеробной. Находясь в приятном возбуждении начиная с самой фотосессии, Глеб нарочито медленно снимал шубку с Альки, бросая откровенные взгляды на ее плечи под прозрачными кружевами. - Глебушка, - он вздрогнул от голоса Нины, - следи за собой, - прошептала не понятно откуда взявшаяся Нина. Глеб оглянулся и встретился с оживленным взглядом Нины. Улыбнулся ей, внутренним взором видя себя со стороны – опьяневшего, несколько утратившего точность движений, ставшего вдруг необыкновенно легким, как воздушный шарик. Казалось, он не шел, а лишь едва касался ступеней лестниц, по которым их с Алькой вели сначала вверх, а потом, в сопровождении Мендельсона, вниз, по ковровой дорожке, к гостям и мило улыбающейся начальнице загса, той самой, которая все же сдалась под натиском Глеба и разрешила ему жениться раньше определённого законом срока. Глеб не помнил, но, кажется, он еще с лестницы тоже улыбнулся начальнице, скользнув взглядом в небольшой зал, по сидящим на каких-то немыслимо помпезных желтых стульях с высокими резными спинками гостям. Он запомнил и потом часто вспоминал глаза матери, которые плакали, и ее губы, одновременно улыбающиеся ему. Больше никто из гостей не заполнился ему – только почему-то их колени, запечатлевшиеся в его памяти разноцветными пятнами прикрывающих их нарядов. Он даже выделил одно красное пятно из всего этого разноцветья – Лерино. Пришла, подумал он, и его мысль, отпущенная в звенящее пространство, донеслась до него как будто со стороны. Пришла. Он чувствовал себя героем какой-то необычайно мыльной, ну просто запредельно мыльной драмы, когда раздались аплодисменты. Пространство звенело, голос милой армянки резонировал. Он оглянулся в зал и снова встретился глазами с матерью. Она послала ему воздушный поцелуй, кивнула, и Глеб отвернулся. Пытаясь собраться, Глеб начал разглядывать лежащую на его руке Алькину руку под прозрачными кружевами. «Аленька, - шепнул он Альке не своим голосом, - ты как, родная?» «Все хорошо, Глеб, не переживай», - ответила она, едва заметно прижавшись к нему. - ...во имя любви и верности вы соединяете свою судьбу, - донеслось до него. – Вам нужно научиться понимать друг друга... Прошу ответить, является ли ваше решение вступить в брак свободным. Жених, - Эльвира Алиевна выразительно посмотрела на Глеба, призывая его быть внимательным. - Прошу ответить вас, Глеб Олегович. - Да, - проговорил Глеб, слыша свой голос как будто со стороны. - Невеста, - начальница загса так же выразительно посмотрела на Альку, и Глеб тоже повернул голову, встретившись с карими Алькиными глазами, блестящими и огромными. Он внезапно пришел в себя. – Прошу ответить вас, Алевтина Алексеевна, - сказала начальница. - Да, - ответила Алька неожиданно громко, и по той решимости, с которой она произнесла это «да», Глеб понял, что она готовилась к ответу. - Прошу вас подписями скрепить семейный союз, - начальница жестом пригласила к столу. Подписи… Глеб вдруг забыл, как выглядит его подпись в паспорте, а подписей у него было много. Подгоняемый настойчивой указкой, нетерпеливо зависшей над пустой строкой, царапнул первую пришедшую на ум, витиеватую, и передал ручку Альке, пристально следя за тем, как эта ручка в Алькиных пальчиках выводит несложную подпись из двух букв. - Властью, данной мне государством, в соответствии с Семейным кодексом Российской Федерации объявляю вас мужем и женой! Кольца, напутственная речь, поцелуи с гостями, поздравления, проходящие сквозь сознание неосмысленными. Заплаканная мать, пытающаяся держаться. Отец, называющий Альку дочерью и хлопающий его по плечу – «Сынище!»… И глупый вопрос – а что, нынче в загсах не кричат «горько»?! Кажется, не кричат. Все еще с конфетти в волосах, которыми их обильно встретили гости на выходе из загса, они ехали в своем лимузине фотографироваться. За их автомобилем двигались другие автомобили с гостями. Мать постаралась – горячо любимый сын, один раз женится. Его мать была консервативна – никаких разводов. Он взглянул на притихшую Альку. Она крутила на пальце кольцо – самое красивое кольцо, из тех, что были в ювелирном. Глеб приложил к ее руке свою руку – с кольцом попроще. - Поздравляю, Алевтина Алексеевна! Вы вышли замуж, - ликующе сказал он. – Шампанского? Алька не ответила, лишь едва заметно кивнула и улыбнулась, тоже едва заметно. Из бара он выбрал «Санто Стефано», розовое, игристый напиток для повзрослевших девочек. Он такое не пил, это было что-то ненастоящее, но Алька однажды хвалила. Они чокнулись и выпили. - Ну, Алевтина Алексеевна, - Глеб взял из Алькиных рук фужер и, не отрываясь взглядом от Альки, на ощупь поставил фужер на столик. - Глеб, - она обхватила ладонями его лицо и заглянула ему в глаза. – Я всегда хотела сказать тебе… У тебя необыкновенные глаза. - Правда? - машинально ответил Глеб, наблюдая, как Алька закрыла свои глаза и замерла. – Люблю тебя, фиалка, - он приник к ее губам. Ими командовали какие-то люди из свадебного агентства, можно было ни о чем не думать. Их просто брали за руку, вели, ставили на место и говорили, какое выражение лица надлежит сделать и что изобразить. Их возили по памятным местам города и фотографировали – вдвоем, с родителями, с гостями. Они возлагали цветы – а куда ж без этого? Каждый человек должен помнить про ту непомерную цену, которую заплатило человечество за счастье, - Глеб не иронизировал. Потом они вешали замок на ограду, и Алька под аплодисменты и радостные крики гостей защелкнула его. Маленький, аккуратный розовый замочек, напоминавший Алькино сердце. «Глеб и Аля» навсегда вошли в историю Константиновска. Тут же разливали шампанское. Кажется, тогда в порыве эмоций Глеб спросил Емельянова, не собирается ли тот случайно при реконструкции парка сносить эту ограду. Взоры, а заодно и восторги всех присутствующих, после этого его вопроса были потом прикованы к Емельянову, который торжественно обещал, что не тронет ограды. Его лихорадило. Трясло. От всего, что происходило сейчас в его жизни. Он был весел, подвижен, и кажется, шумен. И обнимал при всех свою тихую жену, первый поцелуй с которой он не забудет никогда. Была бы рамочка – вставил поцелуй и любуйся. Он улыбался - дурень. Зачем – рамочка, когда первый поцелуй можно продолжать всю жизнь? Всю оставшуюся жизнь, Лобов! Он поворачивался к Альке и смотрел на нее, снова и снова, ловя ее тихо-восторженный, почти влюбленный взгляд. Влюбленный… Почти. Гости пили шампанское. Фотографировались и пили шампанское. Шампанское разливали все те же люди «Хромченко», внимательно следя за тем, чтобы фужеры не были пустыми. - Глебчик, ты как? – под руку ему нырнул Дениска. - Счастлив, брат, и оглушен, - засмеялся Глеб. – Много не пей, - добавил он. - Я? Да ты что, Глебчик, - скромно опустил глаза мальчик. - Да как я могу. - Нин, где Лиза? - Глеб схватил за руку пробегавшую мимо Нину – фотографы и видеограф были ее добровольной заботой. - Привезу ее на банкет, - Нина поцеловала Глеба. - Поздравляю! Лера! Он вдруг вспомнил про нее. А где Лера-то? Пришла, решилась-таки, а он даже не подошел. Или подошел? Или она подошла? Глеб не помнил. Бросив великодушно-неревнивый в этот день взгляд на компанию из Альки, Хмелиной и Рыжова, Глеб осмотрелся. Гордеевы были здесь, стояли в стороне, в обнимку, наблюдая за всеми. Он подошел. - Поздравляем, Глеб, - первая сказала Лера и улыбнулась своей, грустной, фирменной. Она поцеловала его в щеку. – Любви тебе, братик. - Поздравляем, - неловко улыбнулся из-за ее спины Гордеев и сдержанно подал руку. Пожимая руку неудавшегося родственника, Глеб понимал его неловкую улыбку – Гордеев только там Гордеев, где есть пациент и операционный стол. - Спасибо, - ответил Глеб. – Лера, ты… решилась, - он оглянулся, блуждающим взглядом ища родителей, и столкнулся с тоскливым, отцовским. Отцу было не до праздника – Лера. Лера кивнула. - Как они? - Глеб жестом показал назад. - Вы… разговаривали? - Нет, Глеб, мы не разговаривали, - ответила Лера. - Позвать отца? – тихо спросил Глеб. - Глеб, - Гордеев вышел вперед, почти заслонив собою Леру, - не торопи события. Тут время нужно, - он хлопнул Глеба по плечу. – Иди к Алевтине. Глеб из-за Гордеева посмотрел на Леру, она кивнула ему. - Ладно, - сказал он. – Давайте потом со всеми, к нам. Дом не узнать. Ты, Лерка, удивишься. Он подошел к отцу, на ходу чмокнув Альку в губы. - Пап, не надо, не переживай так, - он обнял отца за плечи. - Лера пришла, это уже хорошо. Ей надо привыкнуть. Я сведу вас, дома… Попробую, - добавил он уже менее уверенно. Гости были веселы, особенно Павловы, друзья их родителей. Франсуа не приехал – он еще оперировал. По известному закону подлости, – сложный случай, и именно в этот день. Вика пребывала в унынии, но держалась, потому что все время находилась рядом с подругой. Не будь на свадьбе Леры, Вика уехала бы сейчас домой, потому что даже к Рудаковским она не пошла бы одна. Она почему-то решила, что без Франсуа не сможет жить. Они снова ехали в лимузине. В родительский дом, где тепло. Глеб снова целовал Альку, уже без предисловий – муж. Она смущалась, и от того что смущалась, обнимала его еще больше и смущенно смеялась. На природе ей неоднократно наливали шампанского – Глеб проглядел. Сам он был пьян - до летящих движений, до невесомости, до легкого головокружения. Он не пил, он просто долго ждал. И оно свершилось… В доме пахло цветами и вкусной едой – в кухне расположились люди из ресторана. Гостей встретил тамада – симпатичный блондин в костюме и с сережкой в ухе. Все те же люди из свадебного агентства рассаживали гостей и делали объявления. Не нужно было ни о чем думать. Их с Алькой посадили отдельно от всех – за небольшой столик, на подиуме. «Как в президиуме», - сказал Глеб Альке. Ну мама дает, только и мог выговорить он, глядя на все это великолепие, затеянное его матерью. Пока тамада произносил вступительную речь и знакомил гостей друг с другом, Глеб, обнимая Альку, разглядывал столы. Ближе всех к ним сидели родители, их друзья Павловы, Емельяновы и Ковалец. За другим столом, тоже рядом с новобрачными, - Света, Рыжов, Иван Николаевич, Катя и Шурыгин. За последним столом, скрытым от родительского за искусственной колонной, сиротливо вжалась в стул Лера. Она была напряжена – это было заметно невооруженным взглядом - и не общалась ни с мужем, сидящим тут же, за этим столом, ни с подругой, ни с братом. Интересно, совпало или мама, предвидя некоторую неловкость, так расставила столы, чтобы они не видели друг друга? Несомненно, им всем было так легче – не видеть друг друга, но Лера все равно была напряжена. Франсуа еще не приехал, Лиза тоже. «Где твоя воспитательница?» - спросил Глеб, вспоминая заведующую "Домиком". «Она из загса уехала, у нее дочь в роддом отвезли», - ответила Алька. «Через год тоже тебя повезу в роддом», - шепнул Глеб на ухо Альке. «Ой, Глеб», - Алька покраснела. «Ну, чего смущаешься, - Глеб поцеловал Альку в лоб, - помнишь, мы про детей говорили? Ты же детей хотела, да? – Алька кивнула и он снова поцеловал ее. - Я много детей хочу, но только от тебя», - добавил он, с улыбкой наблюдая, как Алька не знает куда деться от смущения. Тамада старался, и гостям, кажется, было весело. Официанты сновали туда-сюда с подносами. Глеб не вникал в то, что происходило в гостиной. Его легкость улетучилась, и радость исчезла. Он тревожился за Леру. Она была бледна. Он никогда еще не видел Леру такой бледной, даже после бессонных ночей в их доме. Но тамаде было все равно, кто в каком настроении сидел сейчас за столом, и он объявил поздравления гостей, вызывая каждого по очереди. Глеб видел, что Лера растерянно посмотрела на Гордеева и побледнела еще больше. Это было долго - стоять, когда твои же гости, кто с удовольствием, а кто, путаясь в мыслях и словах, потому что не привык говорить на публику, произносят пожелания и напутственные речи. Им желали любви, терпения, понимания, напоминали Глебу о том, что «мы в ответе за тех, кого приручили», кто-то сказал стихами. Потом тамада объявил для поздравлений имя Леры, и она долго шла от своего стола в центр гостиной, чтобы сказать речь, а Глеб в попытке защитить Леру встал уже было ринуться к ней, чтобы перехватить инициативу, но неожиданно появился Франсуа в непривычно помятой рубашке и, до неприличия решительно оттеснив Леру в сторону, объявил медленный танец. То и дело поглядывая на довольную Вику, он спел что-то лирическое из своего французского репертуара, сказал, что вот так, «как сейчас в медленном танце, рука об руку, в обнимку и с любовью в глазах», он желает молодым идти по жизненному пути, а потом пригласил всех выпить и, по американской традиции, вместо возгласов «горько» стучать вилками или ножами по стеклянным фужерам. Потом, после американского звонко-стеклянного «горько», следовало русское, прозвучавшее опять же из уст Франсуа, а потом снова и снова, до тех пор, пока Глеб не показал Франсуа со своего «подиума» кулак, чем несказанно развеселил гостей, и все благополучно забыли о Лере. Франсуа буквально спас Леру от публичных речей. Глеб почему-то был уверен, что Лере будет трудно говорить. Он спрашивал потом у Франсуа, намеренно ли тот так сделал, и получил туманный ответ: «Я едва успел». Глеб сделал вывод, что Вика наверняка просветила Франсуа об особенностях предстоящей пытки для Леры, и Франсуа просто вовремя проявил некоторую сообразительность. Дождавшись, когда заиграет музыка, Вика, недовольная непрезентабельным видом своего заокеанского друга, спрашивала Аллу Евгеньевну, где можно найти утюг, и повела Франсуа гладить мятую рубашку. Франсуа гладил свою рубашку сам и объяснял, что, потревоженный ее звонком, он очень торопился, поэтому не успел погладить эту рубашку. Франсуа казался усталым, но улыбался. Алла Евгеньевна обрадовалась появлению Франсуа и звала его за свой столик, но тот, склонившись, поцеловал ей руку и, сославшись на Вику, сел к Гордеевым. Кажется, после этого Лера немного ожила, потому что Франсуа, вероятно, просвещенный пикантными подробностями пребывания Леры в этом доме, принялся забавлять Леру на пару с Денисом. Привезли Лизу. Маленькой принцессой она пронеслась через гостиную прямиком к Глебу и уселась к нему на колени, испуганно заглядывая ему в глаза. Глеб украдкой посмотрел на Нину. Она кусала губы, но хорошо держалась и даже ободряюще кивнула Глебу, разрешая ему не мучиться от чувства вины за то, что Лиза любит его больше. Глеб понял Нину. Они давно уже понимали друг друга с полувзгляда. Он заметил, что Емельянов, утешая Нину, незаметно от соседей по столу положил ладонь на руку Нины. Кажется, у них были доверительные и теплые отношения. Потом уже, через полчаса, Лизу забрал к себе за стол Денис. Они много танцевали. Им многократно кричали «горько», и Глеб, закрывая Альку собою, с готовностью целовал ее, вгоняя в краску. «Ну мы же выдержим это, - каждый раз шептал он ей. – Давай не будем их разочаровывать». И она кивала ему. Были конкурсы, потом номера. Один их них был неожиданный – потрясший до глубины и заставивший прослезиться, в стелющемся по полу густом сценическом дыму, балетный танец от Кати как подарок молодым. Глеб был поражен, хотя он и видел Катю раньше на занятии в балетном классе. Он взглянул на Шурыгина. Ошеломленный Шурыгин медленно и верно погибал от этой необыкновенной красоты, из плена которой ему не суждено было освободиться уже никогда. Рыжов кусал губы, и не смотрел на балерину. Длинноволосая девушка в черном платье до пола сыграла им на скрипке, все в том же сценическом дыму. Это было романтично, красиво. Ей хлопали и просили играть еще и еще. А потом появился фокусник. Фокусник?! Фокусник. - Ну мама дает, - снова засмеялся Глеб и взглянул на Альку. Алька сидела, в восхищении приоткрыв свои соблазнительные губы. Совсем еще ребенок, снова подумал Глеб, наблюдая за ней. Потом также с восхищением она будет смотреть песочное шоу - нежное, романтичное зрелище, создание подсвеченной картинки любви из песка, буквально рисование картины прямо перед глазами зрителей. - Ну мама дает, – опять скажет Глеб, довольный Алькиной радостью. А мама, кажется, была в ударе, потому что в их помещении, посреди зимы, летала теперь, наверное, сотня бабочек. Мама устроила салют из бабочек. Эти бабочки, вылетев в праздничное пространство, сначала устремились к цветам, а потом, осмелев, начали садиться на столы и гостей, вызывая каждый раз бурю эмоций. - Все мы дети, - сказала Алька, показывая, как Гордеев, с забавным выражением на лице, едва дыша, протягивает Лере на ладони большую пеструю бабочку. - Ну-ка, дочка, пошли танцевать, - Олег Викторович пригласил Альку. Оставшись один, Глеб подошел к матери. - Мам, пойдем потанцуем, - протянул он ей руку. – Как ты? Уже не плачешь? – Глеб зачем-то потрогал ее глаза. - Глебушка, ты мне сейчас все размажешь, - сказала Алла. Она была весела и, кажется, выпила не один фужер вина. – Я смотрю, дорогой мой, ты грустишь. Почему? – она ласково провела ладонью по лицу сына. - Нет, мам, тебе показалось, - Глеб прижал ее к себе, тяжело вздохнув. – Спасибо за все. Я ведь говорил, что люблю тебя? Говорил? - Говорил, говорил, Глебушка, - улыбнулась Алла. - Мам, что у вас с Лерой? – серьезно спросил Глеб. – Ты подходила к ней? Они одни там сидят, как чужие. - С какой стати они одни? Вон же с ними Франсуа, - обернулась Алла, - а сейчас Валерия вообще с мужем танцует, – Алла выразительно наклонила голову в сторону, но Глеб не повернулся, чтобы посмотреть. - Так ты говорила с ней? – переспросил Глеб, скользнув взглядом по танцующим Косареву и Свете. - Говорила, говорила, - кивнула мать. – Она не захотела со мной разговаривать. Сказала, что пришла исключительно из-за тебя, - мать взялась поправлять сбившуюся на пиджаке Глеба бутоньерку. – Глебушка, а где твой галстук? - строго поинтересовалась она. – Зачем ты снял его? - она застегнула верхнюю пуговицу на рубашке Глеба. - Мам, - засмеялся Глеб, - меня душит, - он расстегнул пуговицу. – К чему эта официальность? Вот и Алю Нина уже переобула. - Во что это? – насторожилась Алла и выглянула из-за плеча Глеба, в попытке разглядеть Алькины ноги. - Из шпилек в кеды, - засмеялся Глеб. - Да ты не волнуйся, мам, - добавил он, потому что на лице матери появилось выражение удивленного ужаса, - это специальные кеды – белые, с блеском и кружевами. Ну и зачем Альке весь вечер мучиться на каблуках, если можно удобно танцевать. Вон как они с отцом, - Глеб кивнул. - Вижу, - голос Аллы мгновенно приобрел оттенок язвительности. – А отец, кажется, нашел себе вторую Валерию. - Мам, - Глеб чмокнул мать в щеку, - не ревнуй. Это же хорошо, что папа… Я, если честно, от него такого не ожидал. - А я ожидала! – обиженно сказала Алла. - У него кто угодно, только не родной сын, - мать любовно провела ладонью по лицу сына. - Мам, перед Леркиным уходом подойди к ней, попрощайся. Ладно? – Глеб прижал мать к себе. Вздохнул. Свадьба, а совсем другие проблемы… Оглянулся в поисках Альки – танец уже закончился. Алька все в той же компании Рыжова и Хмелиной. Смеются. Он подошел, обнял веселую Альку, поцеловал ее. Скользнул взглядом по Рыжову. - Кать, ты была великолепна, - дождался, пока Катя благосклонно кивнула, поцеловал ее в щеку. – Шурыгина жаль. - Почему же? – с томной улыбкой спросила Катя, пересаживая пеструю бабочку на плечо к Альке. Было видно, что ей не привыкать к похвалам. - Пропал парень, - Глеб сделал смешное лицо. – Пропал! Теперь ты просто обязана выйти за него замуж. Букет невесты должен быть твой! Довольная, Катя засмеялась и начала оглядываться в поисках Шурыгина. - Приветствую, - Глеб протянул руку Косте. - Поздравляю, Глеб, - Рыжов пожал протянутую руку. – Береги свою жену. - Спасибо. Ты уже говорил это, - ответил Глеб, вспоминая напутственные речи. Глебу показалось, что Костя все-таки волновался. Говоря, он едва заметно споткнулся на паре звуков. В школьные годы Костя тоже едва заметно заикался, когда, обстреливаемый за спиной у учителя мокрыми скомканными тетрадными листами, отвечал урок у доски. Глеб тоже обстреливал, нечасто, потому что – Лера. Ее строгий взгляд, с укором, со стыдом за него, балбеса, останавливал, и тогда он опускал глаза в парту и, стыдясь себя и с досадой кусая губы, с остервенением рисовал в тетради зигзаги, самым зверским образом терзая тетрадный лист. Тамада пригласил всех сесть и выпить. Снова кричали «горько», Глеб снова целовал Альку, закрывая ее от всех и попутно шепча ей нежные слова в ответ на ее тихое, с придыханием «Глебушка». Он был счастлив. Почти счастлив, если бы не Лера. Но он знал, что сам виноват во всем. Он один. Если бы он смог стать ее другом в те далекие годы… Ей не было бы так одиноко. А интересно, если мама слышала, как плачет Алька сегодня ночью, а Алька плачет тихо, то не могла же мама не слышать, как плачет и вскрикивает ночами Лерка? Родители же прямо над ней… Так слышала или нет? - Глеб, разреши пригласить на танец твою жену, - перед ним стоял Рыжов. Глеб перевел взгляд на испуганную Альку и неожиданно для себя кивнул. Жена, уже никуда не денется. Пусть… Школьные друзья… Провожая взглядом свою жену и Рыжова, остановился на Ковалец. - Ирина Васильевна, приглашаю, - Глеб подошел к Ковалец. - Глеб, - засмеялась та, – да куда уж мне, годы не те. - Пойдемте, Ирина Васильевна, - Глеб с силой потянул Ковалец за руку, подняв ее со стула, - какие ваши годы-то? Как там, в операционной? – спросил он. – Я бы отрезал. Можно зайти во вторник? - Заходи уж, - согласилась Ковалец. – Скучно мне без тебя. И вообще в отделении пусто стало, - Ковалец вздохнула. – Александр Николаич ушел, теперь редко забегает к нам, а с Семен Аркадичем у нас не складывается. Да ты и сам знаешь, - Ковалец грустно улыбнулась. - Отец говорил, вместо Гордеева Жукова. Вышла уже? – поинтересовался Глеб. - Вышла, сегодня у нее дежурство, - Ковалец вздохнула. - Как думаете, сработаетесь с Жуковой? - просил Глеб. – Она суховата. Да и с руководящей должности. Трудно ей будет под кем-то… - Все-то ты знаешь, Глеб, - засмеялась Ковалец, - Хотя как тебе не знать, у тебя отец руководитель. Аналитический ум. - А я, между прочим, в экономический собирался, - Глеб выдавил улыбку. – Хорошо, родители в медицину заставили. - Хорошо, Глеб, - согласилась Ковалец. – Из тебя получится хирург. Только не останавливайся, развивайся. - А знаете, я решил. Начну учиться. Сейчас вот сдам сессию, и подниму заново гистологию, фармакологию… Что там еще изучали-то? Биохимию обязательно, патфиз, патан… Я ж балбесом все три курса отходил. Ну вы же понимаете, отец главврач, - Глеб нерадостно улыбнулся, и Ковалец понимающе кивнула. – А теперь вот не хватает знаний-то, Ирина Васильевна, не хватает. - Ну и молодец, Глеб, - улыбнулась в ответ Ковалец. – Ты смотри-ка, за ум взялся! А я всегда в тебя верила, кто бы что ни говорил! - А этот «кто бы что», конечно, Гордеев, - сказал Глеб. – Только вы знаете, Ирина Васильевна, прав он был, Гордеев-то… Прав, - добавил Глеб, вспомнив, как Гордеев схватил его, пьяного, за грудки под лестницей и в паре предложений высказал всю нелицеприятную правду о нем. Гордеев видел его насквозь. - Не прибедняйся, - успокоительно ответила Ковалец. – Всему свое время. Ты просто был еще молод, ветрен... Ну а на что молодость тогда нужна? - она отстранилась и весело посмотрела на Глеба. - Ирина Васильевна, - Глеб стал серьезен. – Вы помогли мне поверить в себя. Помогите еще одному раздолбаю. - Это кому же? – удивилась Ковалец. - Смертину. - Смертину? – Ковалец порылась в недрах своей памяти. – Анатолию? Ааа, так он, кажется, не проявлял к хирургии никого интереса. - Я тоже не проявлял, Ирина Васильевна, а сейчас… Ломает меня иногда, так скальпель нужно в руке почувствовать. Возьмете? - Так, Глеб, рассказывай тогда, в чем дело, - танец закончился, и Ковалец пригласила Глеба к себе за столик. - Лучше ко мне, без посторонних ушей, - возразил Глеб, отыскивая взглядом Альку. Екнуло в груди – Алька и Рыжов посреди зала увлеченно разговаривали. Он успокоился, когда к ним подошли Косарев и Света. А кажется, Косарев с Рыжовым быстро нашли общий язык. Неоднократно виделись на вызовах и вот теперь сидели за общим столом. К тому же, между ними оказалась Светлана, и Глеб не раз за вечер наблюдал, как, зажатая между двух мужчин, она в обилии принимала ухаживания этих двух случайных кавалеров. Они подкладывали ей лучшие куски на тарелку, наливали вино, развлекали разговорами и по очереди приглашали на танцы. Кажется, Светлана снова чувствовала себя женщиной, потому что улыбалась. Глеб еще ни разу не видел ее улыбающейся. Он даже подумал, что Косарев вполне подходит Светлане. Если бы не одно «но» - любовь Смертина к их общей со Светланой дочери. Тут есть за что бороться, несмотря на идиотизм Смертина… Смертин… Глеб вспомнил, зачем позвал Ковалец. - Простите, задумался, - извинился он перед терпеливо сидящей рядом Ковалец. - Ничего, ничего, рассказывай, - успокоила она. Все-таки хорошая она женщина, подумал Глеб. И чего одна? Неужели, как Гордеев, все работала, работала? - Ирина Васильевна, - сказала он, - Смертин на «Скорую» оформляется санитаром. Будем на одной машине работать. Только мало ему этого, для самоуважения-то. Его бы загрузить, чтобы не думалось… У Анатолия ребенок есть. Да не вру, - засмеялся Глеб в ответ на удивленный взгляд Ковалец. – Жениться не женится и уйти не может – ребенка любит. Короче, психует, совсем на себя не похож. Раньше он у нас в группе такой весь из себя приколист был. - Да, помню его. Еще в первый день вашей прошлогодней практики запомнила. Симпатичный веселый молодой человек, - Ковалец, кажется, доставляло удовольствие вспоминать Толика. – Ты просишь взять его на операцию? Поможет, думаешь? – в голосе Ковалец звучало сомнение. - Поможет, еще как поможет, Ирина Васильевна! – заверил Глеб. – Если уж даже мне помогло… Самоуважения ему не хватает. Везде он облажа… не так сделал, - поправился Глеб, - на личном одни минусы, в учебе застой. Работать ему надо, чтобы человеком себя почувствовать. А наша работа, ой как мозги вправляет. Да вам ли не знать, Ирина Васильевна? Ковалец с сомнением смотрела на Глеба. - Ну хорошо, пусть приходит во вторник, с тобой вместе. Заодно и на товарища посмотрит, - согласилась она наконец. - Я проверю, что у меня во вторник из плановых и перезвоню тебе, Глеб. Хороший же человек, эта Ковалец… Хороший, понимающий. И чего одна-то? - Глеб, Глеб! – позвала его Ковалец. – Что это ты так смотришь? Пристальный взгляд студента приводил в смущение Ирину Васильевну. - А хороший вы человек, Ирина Васильевна, - сказал Глеб. – Я рад, что узнал вас. За последние несколько месяцев в мою жизнь пришло столько хороших людей, - он задумчиво обвел взглядом гостиную, отметив, что Алька сидит за столиком со Светланой. – Моя просьба в силе, насчет крестной моих детей, - добавил он. Он оторвал взгляд от гостей и взглянул на Ковалец. Ковалец была грустна, ее глаза увлажнились. Улыбнулся - женщина… Хирург, балерина, прокурор – все одно, женщина. Сентиментальная, чувствительная, жалостливая. - Прорвемся, Ирина Васильевна, - ободряюще сказал он Ковалец, и та кивнула. Их прервали - тамада объявил очередной тост. Все чокались, потом снова кричали «горько», и Глеб, заслоняя собой от гостей, снова целовал раскрасневшуюся Альку. Потом она в смущении садилась, и Глеб, по старой привычке, находил ее руку под столом и держал, перебирая ее пальчики. - Аль, люблю тебя. - И я… Она остановилась, опять подбирая слова. Заменять это «люблю» и не лгать одновременно было сложно. Алька взглянула на Глеба. - Я не могу без тебя, Глеб, - сказала она серьезно и не опустила глаз. Ей сегодня наливали шампанского. К ним подошли: - Букет невесты! - Пойду делиться счастьем, - засмеялась Алька и вышла вслед за тамадой. Алька приготовилась бросить букет невесты. Она стояла лицом к Глебу и смотрела ему в глаза. Ему казалось – она любила его в тот момент. За спиной у Альки в готовности отхватить свой кусочек счастья ждали соперницы – Катя, Вика и Света. Ковалец тоже пытались вывести, но Олег Викторович отвоевал ее, сказав, что не отпустит такого ценного руководителя Ирину Васильевну от себя даже на застолье. ...А вдруг она не поймает? А вдруг букет упадет в метре от нее? А бежать сломя голову как-то неприлично. Все-таки публика. И дура ты, Вика, дура – причем здесь букет? Как будто от букета зависит твое счастье. Твое счастье зависит от него. Вика оглянулась на Франсуа - тот, широко улыбаясь, ободряюще кивнул ей. А что он сказал тебе, когда ты в готовности ринуться за этим букетом вскочила из-за стола, едва не опрокинув фужер? «Иди, Виктория, поймай его», - что он хотел этим сказать? Ой, какая дура… Ну причем здесь букет? А зря, зря выпила, теперь точно букет достанется другой. Странно… Хмелина, соперница… Увела ее парня, а теперь они стоят рядом и опять соперничают за свое счастье. А с другой стороны – Светлана. Выходит, тоже соперница. Две бывшие соперницы… Ирония судьбы… Кажется, она, Виктория Алькович, героиня какого-то из любимых сериалов… Как медленно, как долго летит в воздухе этот букет… Вика, замерев, смотрела на летящий по воздуху букет. Еще минуту назад она хотела отвоевать этот букет любой ценой, а сейчас решила – будет стоять не двигаясь. Если суждено ей выйти замуж за Франсуа, то букет, как в сказке, прилетит ей в руки сам. Один, два, три… Зеленое, что-то белое – разноцветное - мелькнуло перед глазами, холодное коснулось ее раскрытых ладоней. Вдох - и в сомкнутых мгновенно ладонях прохладное, твердое, бархатное. Под крики гостей и их аплодисменты она медленно опустила голову – в ее ладонях был зажат желанный букет. Выдох… Она вернулась за стол, и Франсуа обнял ее. «Я знал», – со смехом сказал он, кажется, не придавая этому букету такого значения, какое видела в нем Вика. Ну и пусть, решила она, обнимая Франсуа. Нужно сейчас же посмотреть статистику по тем, кто поймал букет. Нужно узнать, сбылось или не сбылось. Вышли они все-таки замуж или нет… Вика уже достала телефон из сумочки, но тут тамада объявил тост за будущую невесту. Вику подняли, желали ей найти хорошего мужа и не медлить с замужеством. То, что произошло дальше, заставило Вику разрыдаться на глазах у всей этой малознакомой ей публики - Франсуа достал кольцо. "Окольцуем птичку", - сказал он гостям почти серьезно и под бурные аплодисменты надел ей на палец кольцо с брильянтом, удивительным образом подошедшее по размеру. Вика рыдала, а тамада, удовлетворенный объяснениями Франсуа о помолвке, объявлял тост за будущих молодоженов. Потом им кричали "горько". "Извини, старина, немного отвлек гостей от твоего праздника", - сказал Франсуа подошедшему поздравить их Глебу. - Глеб, - Алька умоляюще смотрела на него сверху вниз, когда он, посреди зала, присев перед нею, приготовился снимать с ее ноги ту самую подвязку, которую нужно было бросить холостякам этого вечера. – Глеб… - Не волнуйся, Аля, - он понял ее, встал и на руках донес до «подиума». - Снимай, - прошептал он Альке, усадив ее на стул. Теперь Алька была закрыта столом. – Минуточку, - он сделал жест гостям. Увидел протянутую Алькой подвязку и наклонился под стол, чтобы взять ее. - Глеб, это так пошло, - прошептала Алька. – Мне неудобно. Я просила тамаду, еще на неделе, заменить, но он, кажется, забыл… Но тамада не забыл. Это была его работа – учесть все пожелания. Это был тамада из агентства «Хромченко», а они там, кажется, ничего не забывали. Когда Глеб с зажатой в руке подвязкой вышел в зал, ее положили в красный шар, «для уверенного полета», как пояснили гостям, и, продемонстрировав этот шар присутствующим в вытянутой вверх руке, всучили обратно Глебу. Что ж, бросать шар – не то что подвязку. Глеб, стоя лицом к Альке, ободряюще кивнул ей и, не дождавшись счета «три», метнул шар за спину… Под крики гостей и их аплодисменты Глеб пытался угадать, кто же из четырех холостяков все-таки ухватил этот шар с Алькиной подвязкой, потом под смех гостей и еще более бурные аплодисменты увидел восторг на Алькином лице, и, так и не догадавшись, кто же стал счастливчиком, обернулся. В огромной белой футболке, надетой прямо на костюм, посреди гостиной топтался смущенный Косарев. На футболке с обеих сторон красовалась надпись «Ты следующий!» Они все-таки заменили подвязку на футболку и подменили шары… - Иван Николаевич! – Глеб шагнул к Косареву и подал ему руку. – Как вас угораздило? - Сам не понял, - смущенно улыбнулся Косарев и хлопнул Глеба по плечу. Косарев хотел снять футболку, но ему велено было остаться в ней еще на некоторое время. Ему желали найти себе хорошую невесту, поздравляли… Начались танцы, и Глеб расслабился. Теперь они могли сидеть вдвоем. Хотелось уединиться, поговорить в тишине. - Глеб, - Алька тронула его за рукав. – Я в комнату и обратно. - Я с тобой. Не против? – сказал он, вставая. Алька кивнула. Они проскользнули за штору, в комнату Альки. Или Леры?.. Тут было относительно тихо – от шумного праздника, затеянного его матерью, их отделяла дверь. Алька села на кровать. - Я в тишине посидеть хотела. И голова кружится, наверное, от шампанского. Глеб сел рядом, повалил Альку, обнял. Он тоже устал. Мелькнула мысль – уехать, но он тут же вспомнил – Лера. Он не мог оставить Леру. Нужно было как-то помирить их с отцом. - Аль, - он закрыл глаза, - чего бы тебе сейчас хотелось? - Мне? – Алька развернулась и прижалась к нему. – Лечь спать, с тобой. Прижаться друг к другу и спать. Прошлым утром… было хорошо. Даже не думала, что с кем-то спать теплее и… спится лучше. - Так я первый? - Ты во всем первый, я без тебя не смогу уже, Глеб, - Алька вздохнула и на секунду прижалась к нему, но тут же встала. – Надо идти, нехорошо, что гости одни. Твоя мама старалась, - Алька принялась поправлять прическу у зеркала. - Пошли, - Глеб встал вслед за Алькой, хотя он готов был уснуть тут же. Он тоже устал. Прошлой ночью они оба мало спали. – Люблю тебя, - он обнял ее за плечи и улыбнулся в зеркало. - Люби меня, Глеб, - Алька откинулась головой к нему на грудь и закрыла глаза. – Я без тебя уже не могу. Мне без тебя уже никак… Кто там сегодня Экзюпери цитировал? Не друзья твоих родителей? - Не помню. - Ты меня приручил, - Алька улыбнулась с закрытыми глазами. – Ты меня вытащил из моего тихого болотца и теперь я без тебя никак… Я полюблю, обещаю, Глебушка. - Не обещай, Аль, такое не обещают. Просто говори мне обо всем, что тебе нужно. Знаешь, я могу не догадаться, а ты говори. Алька, кажется, не слушала его, думала о своем. - Иногда я думаю, что такое любовь? Что это, Глеб? Она медленно вдохнула, прижимаясь к Глебу. - Вот как люди понимают, что любят, а не увлечены, влюблены? Что такое любовь, Глеб? – снова спросила она. - Может, для любви не существует определений? – ответил Глеб. Он терся щекой об ее волосы. Сегодня они пахли какой-то химией из салона. Не Алькой. - Вот как ты поняла… про Новикова? – спросил он осторожно. - Никак. Один взгляд, и понеслось. Три года дрожь в коленках, мечтания… Сейчас я думаю, что он был тем, чего мне не хватало… И это совсем не любовь была, - Алька замерла молча. – Я же могу все говорить тебе, да? – она улыбнулась с закрытыми глазами и продолжила, не дожидаясь его ответа. – До всего этого… до интерната, я много училась, был четкий план – на престиж, на успех. Когда я вернулась в ваш мир нормальных людей… Рудик был воплощением этого успеха. Я изменилась, а установки из прошлого еще живы были в сознании. И потом, мне нужен был мотив жить. Но это была не любовь… Как я могла любить его? - Он не дал тебе шанса, - возразил Глеб. Странные разговоры - о Новикове. И он странно спокоен. - Нет, он дал мне шанс, - возразила Алька. – И ты даже больше дал мне этот шанс любить его. Ведь это благодаря тебе я оказалась рядом с ним на лекциях, и мы даже иногда разговаривали с Рудиком. И из-за него я вставала по утрам с радостью, чего-то хотела от этой жизни, стала работать над собой, чтобы заслужить его любовь... Но теперь мне другое нужно. - Что, Аля? - Нежность, - Алька потерлась головой об его грудь. – Даря нежность, я сама стала нуждаться в ней. И раньше нуждалась… только не понимала. - А я всегда знал, что ты не понимала. Смотрел на тебя, спящую, и жалел тебя. Ты похожа на одинокого ребенка. - Просто надо попробовать один раз, нельзя хотеть того, чего не знаешь… Ты обнимал меня тогда в клубе… С того дня все началось… все эти метания. Захотелось чего-то большего, я еще не связывала этого с тобой... Но все это я нашла в тебе… Все… От шампанского она была откровенна. Щемило в груди. И сердце почти остановилось. - Только мне страшно, Глеб. Когда гости говорили про ответственность и прочее… я подумала, что боюсь потерять тебя. Если ты разлюбишь… если… я разочарую тебя… Не бросай меня. - Ну что ты, - Глеб сильно сжал ее. – Я… никогда. Я же люблю. - Люблю… многие любят. Если все любят, тогда почему люди расстаются? – Алька открыла глаза и, подняв голову, посмотрела на Глеба. Потом грустно улыбнулась его отражению в зеркале. - Потому что они не умеют разговаривать… Я говорил уже. Лера… Нет, он не допустит, чтобы было как с Лерой. Чтобы - обиды, недомолвки. - Не умеют разговаривать, - повторила за ним Алька. - Очень сложно разговаривать. Это страх, что не поймут. Многие сидят под одеялом, как я. Прячут свое хорошее, прячут больное… Говорить о своих нуждах тяжело. - Но ты начала… - Начала... Ты помог мне. Она замолчала. Они оба молчали. - Когда открылось все… про Леру и тебя, и про меня… Я ведь все в тебе люблю, Глеб. Все… Все люблю. Что такое любовь, Глеб? - Наверное, любовь будет тогда, когда ты не будешь спрашивать. Просто будешь знать, - Глеб смотрел на Альку в зеркало. Любовался ею. - Я изменилась… я справлюсь. Я хочу любить тебя. И я уже давно люблю в тебе все. - Как я могу помочь тебе, Аля? Что сделать? Алька повернулась к Глебу и обвила его шею руками. - Просто говори, что тебе нужно, - шепнула она. - Помоги мне. Я буду счастлива только тогда, когда ты будешь счастлив. И обнимай меня, я уже не смогу без твоих рук. Ты лучшее, что есть у меня в жизни. Кроме Боженьки, конечно. - Я люблю тебя, - Глеб сжал Альку в своих руках. – А обнимать буду, всегда. Не жалеешь, что вышла замуж за меня? - Нет, Глеб, не жалею. Все то, все слезы… было неверием в себя. Щемило в груди. Щемило. От ее слов. От собственных чувств. От того, что она вдруг заговорила. От того что она вообще появилась в его жизни. Незаслуженно она была в его жизни. Незаслуженно. Она оказалась удивительным человеком. За короткий срок, всего-то за неделю, перестроила свое сознание. Она тянулась к нему. Он почти любила его, потому что хотела любить. Может быть, уже любила, только еще не поняла. Эта мысль грела, и он хотел верить, но одернул себя, чтобы не порождать в душе напрасных надежд, вслед за которыми придут горечь, боль. ***** Лера сидела в доме Лобовых уже не первый час. Как она решилась зайти в этот дом, до сих пор оставалось для нее загадкой. Возможно, ей помогло присутствие рядом Саши и Дениски. Еще утром она уговаривала себя, надевая платье, что пойдет только в загс. Там безопасно, там не обязательно разговаривать с Лобовыми. Но разговаривать пришлось - еще до регистрации к ней подошла Алла. - Здравствуй, Валерия, - приветливо сказала она, кивнув Саше. Но Лера знала, что скрывалось за этой приветливостью. – Спасибо, дорогая, что пришла. Мы рады тебя видеть, - она протянула руку, чтобы тронуть Леру за плечо, но Лера резко подалась назад, к мужу. Эта приветливая фальшь убивала ее семь лет, каждый день. Ведь с улыбкой можно и убивать… - Не трудитесь, Алла Евгеньевна, - присутствие мужа придало ей уверенности, - я пришла не к вам, а к Глебу. Алла посмотрела на нее долгим взглядом. Тем самым, от которого Лере всегда было не по себе. - Ну что ж, как скажешь, Валерия, - Алла повернулась к Саше. – Александр Николаевич… Александр, - поправилась она, явно сделав над собой усилие, - добро пожаловать. Я рада, что вы пришли, и… - она снова взглянула на Леру, - берегите Валерию. Она отсидела в зале регистраций положенное время, ловя на себе тоскливые взгляды Олега Викторовича. Каждое его тоскливое «Лерочка», неизменно читаемое в брошенном украдкой взгляде, обличало ее в жестокосердии. От его тоскливых взглядов хотелось сбежать, но она мужественно выдержала эти мучительные минуты. Стало легче, когда началась регистрация, - Олег Викторович смотрел теперь на сына. Глеб… Она стремительно теряла его. Несмотря на то, что рядом сидел муж, которого - она знала это - она любила, она все же непоправимо теряла Глеба. Душили слезы, но привычка прятать все в себе помогла – она даже сумела улыбаться ставшими вдруг тугими губами. Глеб женился, она выполнила свой долг перед ним – она стремилась уйти отсюда. Уйти - гулять одной по заснеженным улицам, и вспоминать. Хотелось поговорить с Глебом – как раньше, в самом странном и неподходящем месте, на кладбище, по душам, о главном, о прошлом, о его отце. Ей нужен был Глеб – для всех этих душевных разговоров и чтобы преодолеть эту стену отчуждения между ею и ее опекуном. И не опекуном – другом отца. Ее отец, Петр Чехов, любил Олега Викторовича, доверял ему. Ради своего отца она поклялась восстановить отношения с опекуном. С другом ее отца… Друг отца – она твердила эти слова постоянно, помогая себе хотя бы в душе примириться с Олегом Викторовичем. Но стена отчуждения между ними, казалось, была непреодолима. Сейчас ей нужен был Глеб как никогда. Ей не удалось уйти. На выходе из загса она не нашла повода попрощаться с Глебом, он задерживался внутри, а толпа, направляемая организаторами свадьбы, подхватила ее и, влекомая Денисом и мужем, Лера оказалась в свадебном автомобиле. Потом фотографировались. И снова - эти тоскливые взгляды. Страшные в своей обличающей тоскливости – Лера знала, что жестока по отношению к Олегу Викторовичу, который оказался виноватым только лишь потому, что покрыл преступление своей жены. Но было и другое… "Он всегда защищал тебя", - сказал ей совсем недавно Глеб. Это было правдой. Влекомая все той же толпой, умело направляемой расторопными организаторами, Лера снова оказалась в автомобиле. И вот теперь она сидела в этом доме. В бывшем доме, так и не ставшим ей родным. - Странно, - сказала она мужу, когда Дениска, взяв за руку дочку Старковой, отошел, - сижу среди убийц своих родителей. Она смотрела, как Алла кокетничала с Емельяновым. - Лер, оставь уже это в прошлом, - Гордеев ласково обнял жену, - оставь. Не думай об этом. Ты все равно ничего не можешь сделать. Ну хочешь, уйдем, - он заглянул ей в лицо. – Как ты? - Нет, все хорошо, останемся, - Лера прижалась к мужу, - Олег Викторович так смотрит. Но он не подойдет, мы слишком бурно выясняли отношения, - Лера вспомнила, как потом не отвечала на звонки опекуна и демонстративно сворачивала на другую сторону дороги, встретившись с ним. - Мне не по себе, - сказала она мужу, поймав на себе очередной взгляд опекуна. Гордеев не успел ответить – к ним подошли Глеб и Алька. Улыбающиеся, за руку, они казались счастливыми. - Как вы? – спросил Глеб, подсаживаясь за стол и устраивая рядом с собой Альку. – Не скучаете? - Все нормально, Глеб, - вымученно улыбнулась Лера, понимая по внимательному взгляду брата, что он не верит в это ее «все нормально». Хотелось поговорить, поплакать, спросить совета, но она не имела права – это был праздник Глеба. - Лер, - начал Глеб, скользнув взглядом по Саше, и по тону и позе брата Лера поняла, что он хотел сказать что-то важное, серьезное, быть может, даже то, о чем она сейчас думала. Но Глеб не успел сказать – подошел Денис. Мальчик встал, выпрямившись. - Алька, потанцуем? – поправляя галстук, сказал он со смешной солидностью в голосе и, не глядя, нарочито небрежно подал Альке руку. - Потанцуем, - засмеялась Алька и, вопросительно оглянувшись на Глеба, весело побежала за мальчиком, смешно, с обеих сторон, держа руками платье. Все они – Гордеев, Лера и Глеб еще некоторое время с улыбкой смотрели на Дениску и Альку. Денис со смешной солидностью еще раз поправил галстук на шее и, подав Альке руку, неловко повел ее в танце. Он что-то сказал ей, закашлялся и замолчал, с каменным лицом топчась на месте. - Вырос наш Дениска, - сказал наконец Глеб, повернувшись к Гордеевым. – Вот уже и Алю перерос. - Глеб… - Лера, казалось, не слушала. Она бросила короткий просительный взгляд на Гордеева. Гордеев понял – Лера хочет поговорить об Олеге Викторовиче. Что ж, с кем как не с сыном тестя... Опять шевельнулась противная ревность, и Гордеев ругнулся про себя, отгоняя еще не оформленные в связные мысли подозрения в возможном лобовском отцовстве их с Лерой ребенка. - Пойду приглашу Ирину Васильевну, - Гордеев встал, не выпуская руки жены из своей. – Ты не против, Лера? - Я не против, Саша, - Лера благодарно посмотрела на мужа и слегка пожала ладонь мужа. Он понимал ее. Гордеев ушел, а Лера и Глеб сидели рядом и смотрели на танцующих. - Лер, ну я же вижу, измучилась вся, - он начал без предисловий, повернувшись к ней. Зачем предисловия? Они оба думали об одном и том же. Он хотел положить свою ладонь на нежную руку Леры, но вспомнил – они не брат с сестрой. И теперь он женат. – Поговоришь с отцом? Я устрою. - Глеб, Глеб, я хочу поговорить, но как… - Лера в беспорядке накручивала на палец пояс от платья, и по тому, как неравномерны были витки, Глеб понимал, что Лера напряжена. - Никак, Лер, просто позволь ему сказать. Он сам, Лер, он же отец, - не в силах смотреть на эти мучительные попытки все-таки накрутить поясок на палец, Глеб остановил этот бесконечный нервный ход Лериных пальцев. – Давай сейчас. Ты все равно не сможешь жить спокойно. Я прав? - Прав, - прошептала Лера, испуганно глядя на брата. Теперь она бросила поясок и безвольно положила руки на колени. Ради отца… Он вспомнил ее взгляд – лучистый, теплый. Особенно теплый в те дни, когда она приходила к нему в реанимационную палату. От этого взгляда ничего не осталось. А между тем перед ним сидел растерянный человек, все еще родной, любимый. Он должен был помочь Лере. Если человек задумался о чем-то, он обязательно это сделает, вспомнил он Алькино, сказанное, кажется, в машине. - Ты все равно помиришься с отцом, только сначала измучаешь себя. Я ведь прав? – Глеб встал. – Пошли, - он протянул ей руку, глядя в испуганные ее глаза. - Куда? – еще больше испугалась Лера и вжалась в стул. Кажется, руками она схватилась за платье. - Поговорите у меня в комнате, - ответил Глеб, отыскивая взглядом отца. – Не мучай себя. Пошли, - он все-таки сумел поднять Леру, взяв ее за руку. - Нет, Глеб, - Лера в испуге смотрела на него. – Я не смогу. - Сможешь, я помогу тебе, - не выпуская Лериной руки, Глеб быстро пошел к лестнице. По пути зачем-то кивнул Гордееву, танцующему с Ковалец, и достал телефон. - Глеб, Глеб, - Лера вынуждена была бежать за ним. – Я не смогу… - Я буду рядом, - обернулся на лестнице Глеб. – Хватит уже мучить себя... и отца, - он снова приложил телефон к уху. – Пап, поднимись ко мне. Преодолев лестницу, они вбежали в комнату Глеба. Он щелкнул включателем, закрыл дверь. - Я буду рядом, - Глеб взял испуганную Леру за плечи. – Просто дай ему сказать, и все. Пока отец не пришел… Я скажу… Когда я пил… я из дома тогда ушел… - мысли путались, но нужно было в одну минуту впихнуть огромное, важное, - я матери простить не мог, что она… причастна… но мучился от этого… потому что, Лера, есть нечто большее, чем личное… - Я знаю, Глеб, знаю, - прошептала Лера, глядя на него испуганными черными глазами. - Так о чем я? - взволнованный, Глеб зачем-то встряхнул Леру. - Той ночью я с Алей был… рассказал ей все. Она мне сказала… иди домой и просто дай ей тебя обнять… и ни о чем не думай… Я совета хотел, дельного, был разочарован, но сделал… просто пришел и сел. Мать вышла, говорила что-то, обняла. Я простил ее… плакал… позволил себе. И ты тоже, Лера… просто дай ему сказать… Договорились? С широко открытыми испуганными глазами, Лера с готовностью кивала ему. - Мне уйти? Или я… - Глеб отпустил Леру. - Останься, п-пока останься, - Лера ухватилась за его руку, и в волнении что-то хотела сказать, но открылась дверь и на пороге появился Олег Викторович. - Глеб! Ты... - он осекся, увидев Леру. – Лера? Л-лерочка, - от неожиданности и волнения Олег Викторович снова начал заикаться. - Заходи, папа, - хрипло ответил Глеб. – Мы ждем тебя, - он повернулся к Лере, и она, все так же с широко открытыми глазами, кивнула. Олег Викторович растерялся, он стоял в проходе, пытаясь что-то сказать и одновременно немея. Музыка мешала им. Глеб высвободил руку из руки Леры и подошел к отцу. - Пап, пройди, - он подтолкнул отца и закрыл наконец эту дверь. В комнате стало тихо. - Л-лерочка, - отец шагнул навстречу Лере. – Я… я.. – он больше ничего не мог сказать. - Лера не винит тебя, папа, - Глеб взял Леру за плечи. – Ей трудно. Помоги ей. - Лера, я пошел? – он прижался щекой к ее щеке. – Я буду на лестнице. - Иди, - Лера волновалась. – Иди, Глеб, – сказала она, не отрывая взгляда от опекуна. - Пап, - выходя, он хлопнул отца по плечу. Он вышел на лестницу и облокотился о перила, чтобы отдышаться. Медленный танец уже закончился, по лестнице взбегал Гордеев. - Там, - Глеб показал головой назад, - Лера и отец. Не ходите, - он выставил вперед руку. – Хватит пытать ее, - он убрал руку, видя что Гордеев остановился, – и отца. - Зачем ты устроил ей это? - Гордеев повернулся к нему боком, двумя руками схватившись за перила. – Девчонка столько пережила. - Хватит с нее переживаний, вы правы, - Глеб тоже вцепился в перила. – Хватит. Он волновался и шумно дышал. - Настырный ты, Глеб, - Гордеев не смотрел на него. – Девчонка беременная, а ты... - Пусть поговорят, - пытаясь успокоиться, Глеб сел на ступеньки. – Садитесь, - он хлопнул ладонью рядом с собой. Шумно выдохнув воздух из ноздрей, Гордеев сел. - У меня с группой так вышло, - сказал Глеб, машинально разглядывая свои ботинки. – Они мне бойкот объявили, за Латухина, вы должны помнить эту историю, а потом ранение, долго не учился. Сначала цепляло, злило… в общем, не все равно было. А теперь… перегорело. Время… Так и с Леркой… Время отдалит их, и восстановить отношения труднее будет. Гордеев искоса посмотрел на Глеба. Не ответил. - Отец любит ее, - Глеб все еще рассматривал ботинки. - Я ж Лерку оттого и цеплял, что отец сравнивал нас. Все Лерку в пример мне ставил, раздолбаю. Он прав отец-то был, прав, - нервный смешок вырвался сам собой, он не смог подавить его, - отец один Лерку любил по-настоящему. Пусть хотя бы он у Лерки будет. Нельзя ей без семьи. Он судорожно сглотнул и замолчал. Кажется, он вывернулся весь. Он вдруг почувствовал смертельную усталость. - Ладно, не суетись, - Гордеев толкнул его плечом. – Подождем. Гордеев обернулся на дверь. - Отец будет хорошим дедом, - сказал Глеб, помолчав. - А знаешь, Глеб, и мне уже не двадцать, - в задумчивости Гордеев достал сигарету и теперь крутил ее пальцами. – Случись что, Лерка одна останется. Глеб искоса взглянул на Гордеева. - И это тоже, - кивнул. Он улыбнулся Альке. Она подбежала к лестнице и теперь стояла снизу и улыбалась. Глеб кивнул, и Алька, поняв его, унеслась прочь, сверкая блестками на кедах. Легкая, в белоснежном пышном платье, она казалась совсем еще ребенком. Глебу нравился Алькин задор, но, кажется, ей снова наливали шампанского. Их позвали. Гости объединились за одним столом, и теперь шла оживленная беседа. - Как ты, Денис? – спросил Глеб у брата, втискивая стул между стулом Дениски и Рыжова. - А не все так плохо, - ответил ему Дениска с напускным баском и неожиданно по-взрослому хлопнул его по плечу. – Отрывайся! Денис был весел. Весь вечер он крутился рядом с Ниной, не забывая украдкой от родителей сделать глоток-другой шампанского. За ним неотступно следовала любимая, почти уже сестренка, Лиза, которая давно привязалась к мальчику. Лерка, наконец, пришла и тусила со всеми, а завтра… завтра он уходит жить с Глебчиком. Свобода… А не все так плохо, Денис, говорил себе мальчик, не все так плохо. Алька теперь не казалась ему врагом, отнявшим Глеба, и он даже пригласил ее на медленный танец, потому что никто из женской половины гостей больше не подходил ему по росту. Роста своего он стеснялся, особенно сравнивая себя с долговязым Витьком. Но он знал – пройдет полгода, и он вместе с брутальным иностранцем пойдет в спортзал. Он станет таким же качком, как Костя. И вот тогда Лиза Темникова… Дальше он не загадывал – от воображаемых успехов кружилась голова. Пока его брат по-мужски беседовал с Гордеевым, Денис еще раз пригласил Альку на танец. С маленького роста Алькой он чувствовал себя почти Шварцнеггером. И к тому же, сегодня Алька была красива – как же, отмыли, причесали. Все как в сказке. И принцы подтянулись… Денис вдруг заметил долгий, грустящий взгляд Кости в сторону Альки, когда она, смешно держа платье, тусила со своими подругами. Он вспомнил, как еще давно, на вертолетке, Костя, сажая Альку в свой «Робинсон», обнимал ее за талию, как иногда задавал непонятные вопросы о Глебчике и Альке, вскользь, небрежно, - вспомнил, и вдруг весь паззл сложился. Его друг и инструктор Костя втрескался в фиалку... От этого неожиданного открытия Денис даже встал и, чтобы оправиться, неосторожно глотнул пару раз из чьего-то фужера с соседнего стола, после чего был больно схвачен за руку этим занудным иностранцем со словами: «Тормози, друг мой, второй раз я тебе свою тачку не прощу». Но Денис, тоже не лыком шит, с непроницаемым лицом перетерпел боль и, дождавшись, когда хватка ослабнет, сбросил железную лапу – «Отвали». Иностранец расхохотался. Тачку… Научился. Типа русский… Денис хмыкнул. - Ну как ты? Доволен? - Нина выпустила несколько дымных колечек в морозный воздух. - Счастлив, Нина, - Глеб поправил на Нине шубу, накинутую на плечи. Они вышли во двор, Нина как всегда курила. - Бросай курить, - сказал Глеб. - Придется, - Нина кашлянула. - Я еще родить хочу. Но, не знаю, в моем возрасте. В ее голосе звучало сомнение. - Ну ты даешь, Нина, - улыбнулся Глеб. - Мы еще маму подбиваем родить, а ты на себе крест поставила. Рановато. Нина не ответила. - Нин, я про Лизу. Я видел... - Все нормально, Глеб, все хорошо, - Нина не дала договорить. - Я все понимаю. Ты был первым в ее жизни. - Не обижайся на нее, Нин, - сказал Глеб. - Глебушка, ну что ты такое говоришь? - Нина засмеялась и взяла его под руку. - Как я могу обижаться? Ребенок... Григорий собрал пакет документов на опеку. Удочерять нельзя, пока о матери ничего не известно. Тоже мне, бросят, а дети мучаются. Хоть бы записку тогда отказную положила в карман. Тогда удочерить можно было бы. А так... Но Григорий повлиял, мать ищут теперь активнее. - Как они, поладили? - Поладили, Глеб... И ты успокоишься со временем. Я же вижу, ты переживаешь из-за Лизы. Но тебе, Глебушка, скоро о своих детях думать надо будет. Все, женатый человек, - Нина дотянулась и поцеловала Глеба в щеку. - Только прошу тебя, не самодурствуй. Во всем, Глебушка, должно быть чувство меры... И никого в семью не впускай, не надо. Каждый со своим опытом, со своей колокольней... Люди разные... - Нин... - Нин, - повторила Нина. - А я вот за свой одинокий бабий век столько наслушалась... Соберутся женщины и давай мужей своих полоскать. И на диване лежит, пузо чешет, пиво пьет, бездельник. И алкоголик, и в постели ноль. А еще хуже, когда начинают обсуждать свекровей, или сестру мужа, - Нина снова выдохнула дым. - Мерзкие разговоры... Сидишь и думаешь, зачем же, милая, замуж-то выходила за него... - Любовь тогда была, наверное, - сказал Глеб. - Любовь, - Нина тихо засмеялась. - Была бы любовь, осталось бы уважение. Уважай свою жену, Глеб, чтобы потом не сидеть и не перемывать ей кости где-нибудь с друзьями-собутыльниками. Не заводи привычку рассказывать о ней. Никому, Глеб. Слышишь? Никому. - Нин, - Глеб хотел что-то сказать, но сказать было нечего. Все правильно Нина сказала, все правильно. - Спасибо за квартиру, - поблагодарил он. - Понадобится, верну. - Не понадобится, - Нина поежилась. - Береги свою Алю. Нужна будет помощь, звони. Деньги, время... я твой должник. Пошли, холодно, - Нина бросила окурок в мусорку и, вынув руку из руки Глеба, пошла в дом. ….. Щелчок закрываемой двери некогда обходимой стороной комнаты язвительного братца из прошлого неминуемо отделил ее от всего остального мира и оставил наедине с человеком, который любил ее, как дочь, и чью любовь она не могла принять. Можно сколько угодно говорить себе, что все можно понять, принять, что всех можно простить. Сколько угодно. Но сделать это - принять, простить – порой неимоверно трудно. Неимоверно трудно порой просто посмотреть в глаза или протянуть руки – чтобы принять. Лера, не отрываясь, смотрела в глаза Олега Викторовича и молчала. Он тоже молчал, изредка протягивая руку и делая попытки заговорить, но обрываясь на первых же двух звуках. Наконец Олег Викторович взял себя в руки. - Л-лерочка, присядь… Давай поговорим, - сказал он и сам сел на тумбочку у двери, смахнув рукой на пол посторонние вещи и мысленно, по привычке, обругав Глеба за беспорядок. Потом вспомнил – свадьба, суета, не до порядка. Машинально простил сына. – С-садись, Л-лерочка, - он сделал жест, приглашающий ее сесть. Лера молча села на разобранную кровать, вытягивая из-под себя неудобный комок из одеяла. Каким был, промелькнуло в сознании, из прошлого, но тут же оборвалось, так и не воплотившись в законченную мысль, – не твое дело, Лера. - Как т-ты с-себя чувствуешь? – спросил Олег Викторович. – Г-глеб сказал, т-ты ждешь ребенка. Т-ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на нас с Аллой… н-на меня, - поспешно поправился он в ответ на мгновенно ожесточившееся выражение ее лица. Олег Викторович подождал, пока Лера заговорит, но Лера молчала, перебирая пальцы. Она больше не смотрела на Олега Викторовича. Молчание было тягостно, разрывало душу, казалось, хрупкий мост между ними сейчас рухнет, и он снова заговорил. - Т-твой отец, Петр, был моим другом… - Знаю, - подняла голову Лера, она встала. – Не надо, Олег Викторович… Я знаю, что вы ни в чем не виноваты, что вы сделали все для моего папы. И… я … вы любили Аллу Евгеньевну. Я понимаю… у вас был сын. Вы не могли. - Л-лера, откуда? - Олег Викторович в волнении встал. - Глеб… он сказал мне, - Лера сделала шаг назад, угадывая порыв опекуна. - Л-лера, я не мог, пойми, не мог… - Олег Викторович оправдывался, и за что? – за свою семью, за то что не хватило сил разрушить ее. Это было невыносимо – она винила его и одновременно жалела. - Но я-я… все мы… я… люблю тебя, как р-родную дочь… - Как! – вырвалось с горечью у Леры. - Нет, Лерочка, нет, - поспешно возразил Олег Викторович. Его просительно-виноватый тон причинял ей невыносимые страдания, - ты неправильно поняла, ты и есть р-родная… Не сумев подобрать слова, Олег Викторович рванулся к Лере, но она снова отступила и уперлась ногами в кровать. Больше отступать было некуда. - Знаю, Олег Викторович, вы всегда защищали меня, я помню, - картинки из прошлой жизни мелькали перед глазами с катастрофической быстротой, ком подкатил к горлу, но она должна была закончить. «Потому что, Лера, есть нечто большее, чем личное», - настойчиво звучало в голове и помогало решиться, - и… простите меня! – почти криком вырвала она из себя. - Л-лера! – Олег Викторович протянул к ней руки Ни о чем не думай - Глеба… Не помня себя, Лера шагнула в раскрытые объятия. - Прости нас, Лерочка, дочка, - повторял Олег Викторович, обнимая Леру. – Прости нас, прости… Аллу. Олег Викторович глухо плакал, уткнувшись в Лерино плечо и вздрагивая всем телом. Он в беспорядке поглаживал Леру по голове, по спине. «Я простил ее, плакал, позволил себе», - крутилось в голове только что слышанное, почти бессвязное. Она тоже позволила себе и заплакала: - Простите меня, Олег Викторович… простите. - Папа, я папа, - судорожно поправил Олег Викторович. - Простите… я пока… не могу… папой, - плакала Лера. … Впервые за семь лет они сидели, обнявшись, пытаясь не слышать музыки, доносящейся из-за двери, и Лера рассказывала о своей поездке в Париж, о том, как убегала от пугающих голосов и молилась, чтобы появился хотя бы кто-нибудь из Лобовых, и как решила, что обязательно примирится с ними, и как не могла преодолеть себя. Олег Викторович впервые честно рассказал ей о последних минутах ее отца, о похоронах; о муках прозрения, когда, услышав пьяные откровения жены, он впервые сам напился до беспамятства и только мысль о сыне и об оставшихся в живых детях друга помогла ему не совершить непоправимого. И о чувствах к жене, которую он, любя, мучил все эти годы за смерть друга, принося в жертву самое дорогое, что было у нее – ее сына. И как это было невыносимо трудно - видеть, как дети его друга растут и все больше становятся похожими на Петра и Машу, и как невыносимо тяжело было смотреть в их глаза, и как в попытке заглушить эту ни на минуту не забываемую боль потери он калечил жизнь ребенку с глазами своей жены. Они то плакали, то оба разом успокаивались и просили прощения друг у друга, то говорили одновременно, перебивая друг друга. Когда, шатаясь от пережитого, Лера вышла из комнаты Глеба, она точно знала, что Олег Викторович любит ее, и всегда любил. Она открыла для себя, что не только ей было тяжело жить в этом холодном доме, но и им, Олегу Викторовичу и Глебу, тоже было невыносимо так жить: первому – от воспоминаний и знания о своей жене, второму – от непонимания и бессилия. Забыв сумочку, заплаканная Лера прошла через гостиную в прихожую и принялась обуваться. - Лер, ты как? – почти сразу же к ней подбежал Гордеев. - Лер? - Все нормально, все хорошо, я домой, - Лера быстро взглянула на мужа. – Я домой, - она склонилась, чтобы переобуться. Взгляд ее упал на черные ботинки, рядом с ботинками мужа. Она выпрямилась, встретилась глазами с братом, теперь она могла произносить это слово без иронии. - Прости меня, Глеб, за все те годы, прости, - она порывисто обняла его. – Прости меня, - обняла еще крепче и тут же оттолкнула. – Мне надо домой. Накидывая пальто, услышала голос Глеба: - На машине? - Нет, - донеслось до нее ответное, мужа. - Не уходите, сейчас, - кажется, Глеб куда-то метнулся, но Лера уже открыла входную дверь. - Лера, подожди! Наткнувшись на кормушку, Лера в расстегнутом пальто и в туфлях стремительно уходила по знакомой дорожке. - Лера! – ее догнал Гордеев, с ее сапогами в руках. – Стой, Лера, нас отвезут. Он взял ее за руку и заставил остановиться, начал застегивать пальто. Почти тут же подошел Глеб. - Сумочка, - он протянул Лере сумку. - Спасибо, - машинально ответила Лера и взяла сумку. - Лер, - не обращая внимания на Гордеева, Глеб взял ее за плечи, - ты убегаешь… Что случилось? Все… нормально? - Все нормально, Глеб, - устало ответила Лера. Щелчок снятия блокировки - мимо прошел Франсуа, деликатно звякнув ключами. Не обращая внимания на то, что ни не одни, Глеб вглядывался в лицо Леры: - Почему убегаешь? - Потому что мне надо побыть одной… Пусти, Глеб, - Лера дернула плечами, и Глеб под давлением железной ладони Гордеева разжал пальцы. - Пошли, Лер, - Гордеев хлопнул Глеба по плечу и повел Леру к машине Франсуа, а Глеб остался стоять на дорожке, схватившись за кормушку. - Все будет хорошо, Глебушка, - Алька обняла его со спины, - они умные, взрослые люди. - Когда уже это кончится? – Глеб навалился на кормушку всем телом. – Когда мы, наконец, будем нормальной семьей? – устало спросил он, но тут же спохватился. - Аль, ты раздета! Пошли-ка, - он повел Альку в дом и обнял в прихожей, согревая. - Лера ушла? - в прихожую выглянула мать. - Да, мам, - не отрываясь от Альки, ответил Глеб. - А что случилось? – осторожно поинтересовалась Алла. - Все нормально, мама, иди, мы сейчас, - Глеб зарылся в Алькины волосы. Вечер подходил к концу, ее прическа уже и так развалилась, и, оттого что развалилась, Алька выглядела еще трогательнее и красивее. - Ну ладно, - Алла внимательно посмотрела на сына и скрылась в гостиной. - Не переживай так, - Алька провела ладонью по его лицу, - не надо. Родные люди, но ты не все можешь сделать, просто помолись за них. Бог знает, что и в какое время дать, - Алька потянулась к Глебу, смешно зажмурившись. Глеб поговорил с отцом и теперь был спокоен – примирение, наконец, состоялось, половинчатое, но какое есть. Теперь у Леры есть хотя бы отец… Отец ли? В любом случае, Лера теперь не одна. Он, Глеб, и отец – ее тыл. Муж - настоящее, они - прошлое. Человек не должен быть один. Он успокоился, согреваемый Алькиным присутствием. - Хочется уехать, - сказал он ей, обнимая ее. – Ты как? Устала? - Устала, - ответила Алька. – Но тут столько интересного, - она восторженно обвела взглядом зал. – А что теперь будет с этими бабочками? - Не знаю, надо у мамы спросить, - удивился Глеб. Он правда, не знал. – Пошли, спросим. Он увлек Альку к Алле, и там их усадили за стол и желали счастья и учили, как строить семью. - Я знаю, как строить семью, - со смехом шепнула Алька, когда взрослые переключились на свои разговоры. – Я слышала. - Ну-ка, расскажи, - Глеб повернулся к Альке. Улыбнулся. - Когда я в вашей школе училась, я в больнице лежала, во взрослой палате, не в детском отделении. Там беременная девушка была, с почками. Она только вышла замуж. Так вот женщины постарше ее учили дома в халате не ходить, быть всегда причесанной, накрашенной и не думать все время о борщах, - сказала Алька. Глеб засмеялся. - Ходи в халате, а о борщах не думай, в этом они правы, - он обнял Альку. - Нет, я тогда почему-то хорошо запомнила слова этих женщин, и с тех пор халат только перед сном и утром иногда надеваю, - ответила Алька. – А беременной девушке было все равно, у нее, наверное, токсикоз был, она бледная лежала и отекшая, ей не до их советов было, – добавила она. - Смешная ты у меня, Алька, - Глеб поцеловал ее в висок. – Мам, так что с бабочками будет? - спросил он у матери. - С бабочками? – Алла Евгеньевна оторвалась от разговора с Ниной. - А что будет с бабочками? Ничего. Можно в конверт положить и довезти до дома, там выпустить, или организаторы заберут, - сказала она. - Понравилось тебе, Аленька? Бабочки были для тебя, - повернулась Алла к Альке. - Спасибо, Алла Евгеньевна, бабочки чудесные, - Алька дотянулась до щеки Аллы и поцеловала ее, едва коснувшись, потом в испуге села на место и прижалась к Глебу. Алла замерла от неожиданности, но быстро справилась с собой. - Я рада что тебе понравилось, - она замялась, - дочка. - За это и выпьем, - подхватила Нина. - За то, что в семье Лобовых появилась дочь! Павловы шумно поддержали тост, Емельянов взялся степенно разливать вино. - Спасибо, мам, - шепнул Глеб матери, - спасибо. - Ну что ты, сынок, какое спасибо, - тихо ответила ему Алла. – Бери уже бокал. Глеб поцеловал Альку и взялся за бокал. Он был трезв сейчас как никогда, пить не хотелось, хотелось запомнить этот день до каждой мелочи и сохранить ясные ощущения от прикосновений ее руки, или от тончайшего ветерка ее дыхания… - Выпьем за моих родителей! И за мою жену! - сказал Глеб и, чокнувшись со всеми, поставил бокал на стол. Он разговаривал с Косаревым и Ковалец, когда его позвала Алька. Она встала поодаль и сделала ему едва заметный кивок головой. Глеб понял ее, засмеялся. - Ты чего не подходишь? Стесняешься? - он оттеснил ее за декоративную штору и обнял. - Неудобно, вдруг вы о чем-то важном, - сказала Алька. - Глеб, а у тебя есть самые первые Лизины фотографии? - спросила она. - Мне кажется, Дениска фотографировал Лизу еще в больнице. - У меня точно нет, а у Дини, наверное, есть. Зачем тебе? - удивился Глеб. - Света хочет посмотреть. Говорит, ничего не скажет, пока не увидит первые фото. Удивляясь, Глеб выловил Дениску и спросил про фотографии. - В старом телефоне, - отмахнулся мальчик. Он был весел, Глеб оторвал его от увлекательной беседы с Катей Хмелиной, с которой Денис только сегодня познакомился и, сраженный ее танцем, уже пытался очаровать. - В нижнем ящике, - сказал он. Телефон оказался далеко не в нижнем ящике стола, как говорил мальчик. Пришлось поискать его среди хлама и разных железок, но наконец телефон был извлечен из недр Денискиной комнаты и исследован. Действительно, в нем были первые Лизины фотографии, на которых, помимо Лизы, были еще Лера и Вика. Они приходили тогда к девочке, вспомнил Глеб. - Вот, - Глеб подошел к Альке и Светлане. - Смотрите, - он протянул телефон. Светлана долго разглядывала фотографии, увеличивала их, о чем-то думала. - Это она, я уверена, - сказала девушка, возвращая телефон. - Я вам расскажу, а вы уже сами думайте, что с этим делать. Догадываясь, что речь пойдет о прошлом Лизы, Глеб отвел девушек в свою комнату. Здесь, на втором этаже, за закрытой дверью, было не так шумно. - Садитесь, - Глеб быстро накинул покрывало на свою постель, сгреб одежду с компьютерного кресла. Утром было не до уборки. - Я не стала ничего говорить Нине, - Света села, - потому что не была уверена, но девочка ее мне сразу показалась знакомой. А когда узнала, что она приемная и что мать в розыске... В общем, я почти уверена, что это она. Светлана помолчала. - Летом я гуляла с коляской в нашем парке, - начала она. - В тот день сидела у фонтана, в тени, и смотрела на прохожих. Ангелинка спала, а заняться было нечем. Да и привычка у меня людей разглядывать. И вот смотрю, по дорожке среди других людей женщина идет, а за ней ребенок бежит. Почему я обратила внимание... Женщина разговаривала слишком громко. Она была такая здоровая, размера пятьдесят второго, с короткой стрижкой, белая, с мелированием, очень модно одета. Помню, майка на ней была с броскими иностранными надписями. Я языки хорошо знаю... И джинсы голубые, рваные. И голос у нее был грубый, как будто прокуренный. Может быть, я поэтому и обратила на нее внимание. А девочку я увидела не сразу. Много людей по дорожке шло и в ту и в другую сторону. А потом увидела - женщина разговаривает по телефону, девочка бежит за ней и за руку женщину хватает, а та выдергивает руку и девочке - "Да отстань ты". Жалко мне девочку - худая, согнутая, черноволосая. Сейчас редко встречаются дети с такими черными волосами. И одета девочка была прилично, только все это на ней плохо смотрелось. Наверное, потому что она согнутая была. А бежала она резво за матерью, на людей натыкалась, выныривала и догоняла мать. Как сейчас помню ее острые локти... Они сели на соседней лавке, на солнце. Все остальные лавки вокруг фонтана были пустые, потому что на солнце. Я стала слушать, о чем женщина говорит. Она несколько раз перезванивала, называя кого-то "козлом". Тот "козел", наверное, трубку бросал, - Света вздохнула. - А женщина говорила ему, что ты, козел, должен свою дочь воспитывать, деньги давать, а я все сама, задолбалась я с ней. Короче, оставляю ее в парке у фонтана, приезжай и забирай свою уродину. Света помолчала. - Так и сказала, - продолжила она. - А девочка сидит себе так тихо на лавке, согнулась и смотрит в одну точку. Мне жалко было ее... Я думала, мамаша будет ждать своего мужа, чтобы отдать дочку, и, если честно, даже порадовалась. Потому что с такой жить... В общем, страшная женщина и неприятная. Глаза у нее, как у рыбы, выкаченные были... Ну да это, может, мое личное отношение к ней. И вот жду я, что сейчас мужчина подойдет, заберет ребенка, а женщина вдруг встает и уходит. Девочка не видела - сидела, смотря в коленки. Неподвижно так. А потому голову подняла, увидела, что мать ушла и побежала за матерью. Цепляется за нее молча, а та руку вырывает и говорит ей что-то возбужденно. И никто не обратил внимания на эту сцену. Никто! Неужели всем наплевать? А я с коляской, догнать не могу. Стала кричать, чтоб девочку взяла, потому что женщина вышла уже из парка и подошла к дороге, чтобы перейти. Думаю, побежит девчонка и попадет под машину. Мать не услышала меня, и главное, никто из людей не обратил внимания на то, что я кричу. А женщина эта схватила девочку за руку и обратно отвела на лавку. Сиди, говорит, здесь, уродина, и жди, сейчас папашка твой долбаный придет. Простите за эти дословные подробности, - Светлана помолчала. - Посадила она ее и пошла снова к выходу, к дороге. А девочка все видит и смотрит ей вслед, потом встала и пошла за матерью. Я заметалась, а всем вообще наплевать. Никто не обратил внимания. Я к парням. Они наушники из ушей вытащили, послушали меня и один из них побежал за девочкой, стал матери кричать, чтобы остановилась, потому что мать была уже на середине дороги, переходила не по светофору, а девочка была уже у края дороги. Мамаша услышала, обернулась, парня, видно, увидела и вернулась. Схватила дочь и побежала через дорогу. Села она в маршрутку, на фосфоритный завод. Это парень сказал, он видел. Дверь маршрутки захлопнулась, парень не успел... Вернулся и говорит: ""Лучше бы она ее тут оставила, тут люди нормальные, а на фосфоритке глушь, окраина и наркоманы. Она ее там бросит, ее изнасилуют и убьют"... С тех пор я криминальную сводку каждый день читаю и ругаю себя, что не задержала девочку. Они молчали. Алька сидела, вытянувшись в струну, Глеб кусал губы. Он не был удивлен или шокирован. Хорошие матери детей не бросают на лавках. И все же... Вроде и история была, а ни одной зацепки не было. Даже фосфоритный завод не мог быть ориентиром - мамаша могла сесть в первую попавшуюся маршрутку. - Ну что? - Светлана вопросительно смотрела на Глеба. - Вы уверены, что это была она? - Глеб бросил телефон на стол. - Уверена, - Светлана взяла в руки телефон. - На все сто процентов. У девочки родимое пятно было, на левой ноге, маленькое, едва заметное. Я приметила. Она тогда сидела на лавке, в шортах, и ногами болтала. И не говорила она, совсем. Есть у Лизы пятно? Глеб кивнул. Да и не нужны тут были доказательства - черноволосых, согнутых и неговорящих девочек этого возраста в их городе не могло быть много. И этот же парк. Возможно, мать живет как раз где-то рядом, раз пришла дважды в одно и то же место. - Не говорите никому, - сказал Глеб. - Никому. - Почему? - удивилась Светлана. - Я же сказал, никому, - раздраженно ответил Глеб. - Ну расскажем Нине, потом Лиза вырастет, узнает. Зачем? Чтобы мучиться от того, что у нее такая мать? - Но ребенок должен знать свои историю, - возразила Светлана. - Пока никому, - сказал Глеб строго. - Понадобится, расскажем. Да и доказательств нет. Вы могли все-таки перепутать, а ребенку каково? Я не разрешаю вам рассказывать. - Глеб - крестный Лизы, - виновато пояснила Алька Светлане, и та кивнула. - Будет искать, расскажем, - сказал Глеб. - А Нине тоже не обязательно знать. Может быть подсознательный перенос с матери на ребенка. - Глеб, да ты что? - ахнула Алька. - Это же Нина! - Нина скоро своих родит, все может измениться. Ни к чему ей это пока знать. Глеб был уверен как никогда. Все эти разговоры про гены... Живет в народе предубеждение, живет и цветет. Попрет у Лизаветки переходный возраст, вон даже Дениска чудит и раздражает порой, и тогда все эти предубеждения могут полезть наружу, сыграть против Лизы. Глеб знает, ему рассказывала заведующая про статистику возвратов - первый год в семье и переходный возраст. В этой истории не было ничего нового, кроме, пожалуй, одного - Лиза не говорила. Они с Ниной, и Филюрин тоже, надеялись, что Лизино молчание - это реакция на стресс, но оказалось, что Лиза не говорила еще при матери. Хотя крикнула же она тогда свое "ой", и речь человеческую понимает, и отвечает даже по-своему. Глеб вздохнул. - Пока молчите обо всем, - еще раз предупредил Глеб Светлану. Гости не расходились, и тогда Франсуа, взглянув на часы, многозначительно постучал пальцем по циферблату. - Время, друг мой, - сказал он. – Молодым пора спать, - пояснил он в ответ на непонимающий взгляд Глеба. – Завтра экзамен, - расхохотался он, присоединяясь к уже хохочущему Глебу. – А ты что подумал? - То же самое подумал, - смеясь, ответил Глеб. - Собирайтесь, отвезу, - Франсуа хлопнул его по плечу. …. Долгие прощания с гостями, новые пожелания, поцелуй в щечку спящей Лизаветки, «До завтра» - веселому Денису, «Мам, пап, я вас люблю»… Они зашли в Нинину квартиру – свадебный Нинин подарок, и стояли в темной прихожей в розовом благоухании. - Ну что, добро пожаловать в новую жизнь, - Глеб включил бра, и Алька ахнула от того, что они оказались в розовом саду. Миф о том, что Глеб любит цветы, распространялся среди его близких с редким упорством, и Нина постаралась. Теперь у нее были большие возможности делать роскошные подарки. Минуту они молча разглядывали все это великолепие. - Так, наверное, выглядит рай, - сказала Алька. Конечно, это их рай, теперь вся жизнь их будет раем, потому что – намучились уже. И он не допустит, чтобы было – плохо, недосказано, недолюблено. Он поклялся. - Аля, ты та, через которую я смогу стать кем-то бОльшим… - А ты? - А я, тот, через которого ты сможешь проявить свое, женское… - Да? – спросила напряженно. – Я боюсь… - Ничего не бойся, - шепнул ей и подхватил на руки, – я же с тобой, - сказал, унося ее в освещенную неоновыми свечами комнату.