Живой

Новость о том, что Лобов женился, буквально пронеслась по устам студентов шестой группы уже ночью. Катя Хмелина написала об этом Фролову и в ответ на его «Да ладно, хорош прикалываться!» выслала подтверждающее фото. Их начали поздравлять, не дождавшись утра, и в институте встретили удивленными взглядами. Глеб заметил эти взгляды уже тогда, когда они с Алькой, проспав, бежали к аудитории по длинному коридору. Защищаясь от лишних вопросов, он включил свое обычное и почти уже не используемое им, картинно цитируя какого-то классика: - О, пройдите мимо нас и простите нам наше счастье! И тут же принялся шумно поздравлять молодых Рудаковских, спрашивая, уж не Смертин ли поймал букет жениха. - И все-таки вы могли бы сказать, - нашлась Валя. – Тайком, от всех. Я не понимаю… - Чего ты не понимаешь? – спросила ее тихо, из-за спины, Хмелина. – Того, что личная жизнь не может быть витринной? Да? Забыла, как вы его со Старковой обсуждали? Валечка, у нас не коммунизм, где все общее, - снисходительно добавила она в ответ на непонимающий взгляд старосты. - Да ладно говорить про общее, - отмахнулась Валя. – Сама только недавно на Смертина вешалась, а теперь к Фролову привязалась. Что, страсть чужих мужиков отбивать? – маленькая Валя осуждающе посмотрела на Катю. - Ну, у кого мужики, а у кого и мужчины, - Катя смерила Валю презрительным взглядом. – А если, к тому же, сама мужичка, то остается только довольствоваться Пинцетами. Желаю приятных наслаждений! – Катя презрительно усмехнулась и отвернулась, оставив позади себя пылающую Валю. - Так, Глеб, я не понял, ты типа решил отмазаться? Да? – серьезно спросил Фролов, выдавая себя смеющимся взглядом. Несмотря на жизненные неурядицы, Фролов всегда был доброжелателен и весел. - Чего? – не понял Глеб. - Че, че! Проставон гони! – засмеялся Фролов. - Это обязательно! – пообещал Глеб и обернулся к товарищам. – Короче, после сессии все дружно идем в клуб и так же дружно напиваемся. Я приглашаю! - Погудим! - потер руки довольный Фролов. - Поздравляю, Глеб, - серьезный Новиков протянул руку и так же серьезно улыбнулся. – Не ожидал, что ты так быстро. - Да я и сам не ожидал, Рудольф, - тихо ответил Глеб. – А в жизни порой столько сюрпризов. Новиков не ответил, только внимательно посмотрел из-под профессорских очков, по поводу которых Глеб давно уже мучился от мысли, уж не для понта ли они надеты. И теперь, когда Новиков, наконец, оказался допущенным к операциям, эти сомнения еще более возросли – разве может оперировать врач с нарушениями зрения? - Кстати, наша группа лидер по женатикам, - сказала Валя. – Вот бы еще в учебе! - По женатикам? Круто, - засмеялся Фролов. – Кто следующий? Вика, ты? - Ни фига! – ответил за Вику Новиков. – У ее кардиогения нет гражданства, он не может быстро жениться. - Новиков, а ты, я смотрю, все знаешь, – зло поморщился Смертин в окно, он так и не повернулся к товарищам. - Знаю, в загсе читал, на стенде, - серьезно ответил ему в спину Новиков, протирая очки. - Вот! Успокойся! – Вика победно подняла руку вверх. – Я помолвлена! Брильянтик видишь? – она сделала несколько движений пальцем, на которое было надето кольцо Франсуа. - И че? – серьезно спросил Новиков. - И ниче! – передразнила его Вика. – Я помолвлена! - Вика у нас теперь невеста, - сказала Лера. – Ее друг вчера сделал ей предложение. - О! И когда? – насторожилась Валя, и Глебу показалось, что Валя сделала едва заметное движение схватиться за ручку и блокнот, чтобы внести предстоящее культурное мероприятие в повестку января. – Когда отмечать будем? - Будем, - неопределенно ответила Вика. – Пока в невестах похожу. - Ясен пень, это будет долго, - язвительно резюмировал Новиков. - Новиков, заткнись уже, меня мутит от тебя, - повернулся Смертин, бросив короткий взгляд на Викины пальцы. Он тут же отвернулся с усмешкой на лице. – И правда, Рудольф, хорош желчью плеваться! – Глеб хлопнул Новикова по плечу, поймав жалостливый Алькин взгляд и слезный, Машин. - Действительно, Рудик, че кидаешься? – попыталась урезонить Новикова староста. Новиков не ответил, уткнулся в книгу. Опять дома не все в порядке, отметил Глеб, жалея Новикова и Машу. Машу было более всего жаль, и, жалея ее, он в очередной раз порадовался, что у Альки с Новиковым не сложилось. Все правильно в этой жизни… - Маш, тебе, - Глеб сунул Капустиной в карман конфетку. – Не грусти. Маша не ответила, улыбнулась и отвернулась к окну. Девушки принялись разглядывать Викино кольцо, восхищаясь и пытаясь угадать, сколько оно стоит. Не выпуская из рук Алькину ладонь, Глеб взглянул на Леру. Она была бледна, но спокойна. Лера вместе со всеми разглядывала кольцо, но, заметив взгляд Глеба, улыбнулась ему краешком губ. - Пойдем сегодня? – она подошла спустя несколько минут, кивнула Альке. – Мы с Глебом собирались на кладбище, к моим родителям, - пояснила она Альке, частично уступая ей права на Глеба. - Конечно, пойдем, - ответил Глеб, отмечая про себя, что Алька сильнее прижалась к нему. – Аль, ты помнишь? - Да, - кивнула Алька. – Я помню. Она прижалась к Глебу - теперь можно было не скрываться. И Глеб - ее муж... Алька улыбнулась, вспоминая первое суматошное семейное утро, когда в последний момент, с трудом открыв глаза и подняв головы в ответ на настойчивый призыв будильника, наспех умывшись, они неслись в институт. - Толян, Ковалец приглашает тебя на операцию, - Глеб подошел к Смертину. Тот, не участвуя в разговорах, по-прежнему стоял, отвернувшись к окну. В последнее время это было его излюбленным занятием – смотреть в окно, отвернувшись от всех. – Во вторник, в девять. Пойдешь? - Ковалец? – Толик равнодушно посмотрел на Глеба. – Зачем? - Зачем, - повторил Глеб и усмехнулся. – Если зачем, то конечно… Может, так удобнее – беситься от своей никчемности, обвиняя других? Быть жертвой, Толян, удобно. - Я понял, к чему ты, - перебил его Смертин. – Но хирургия это не мое. - Тоже так думал, - усмехнулся Глеб. – Меня везде динамили, после того случая… А Ковалец скальпель дала. Не советую тебе отказываться. Не попробуешь, не поймешь. - Когда говоришь? В девять? – нехотя спросил Смертин. – Приду. - Холецистэктомия, - Глеб успел позвонить Ковалец еще в такси. – Почитай. Смертин кивнул. - Хирургический костюм не забудь, - напомнил Глеб. – Документы отнес? - Смотался уже на станцию, - при упоминании о «Скорой» Смертин встрепенулся. – Сегодня в ночь иду. - А я завтра в ночь, - сказал Глеб. – Смотри мне там бардак не оставляй в машине. Смертин засмеялся. - Рад познакомиться, коллега, - он оживленно протянул руку. – Санитар «Скорой медицинской помощи» Анатолий Смертин! Они засмеялись и пожали друг другу руки. Они сдали этот экзамен. Вся группа. Но пятерка была только у Леры и у Вики. Группе было не до экзамена – отмечали две свадьбы. Шестая группа действительно была лидером курса по количеству женатых студентов. ***** Перед тем, как навестить Лериных родителей, Глеб отвез Альку домой - в квартиру Нины. Теперь это был их дом. Дом, где был камин, о котором часто и вслух мечтал Глеб. Это был тот сюрприз, о котором говорила Нина. Глеб не помнил, говорил ли он о камине с Ниной, но наверное, говорил, раз Нина установила его. В течение нескольких дней рабочая бригада усиленно приводила квартиру в порядок, а дизайнеры вносили минимальные изменения в облик нового жилья для молодой семьи. Нина любила свою квартиру. Все они - такие разные и одновременно одинаково одинокие - были в ней счастливы. Нина надеялась, что также счастливы будут в ней и Глеб с Алькой. - Глеб, - Алька попыталась высвободиться из рук Глеба. – Лера ждет! - Еще минуту, - он не отпустил ее, - не думай о ней, - он принялся снова целовать Альку. – Люблю. Расслабляйся, закрой глаза, - шепнул он, чувствуя, что она напряжена. Алька послушно закрыла глаза, попыталась отдаться во власть тепла его рук, мысленно взывая к ощущениям прошлой ночи. Первой ее ночи с Глебом. Первой вообще с кем-то. Волшебной - от которой кружилась голова и хотелось потом плакать с вопросом: «Неужели так бывает не только в книгах?» Когда она шептала: «Спасибо, спасибо, родной мой». Не думай, ни о чем не думай, говорила она себе. Ей придется научиться расслабляться – шампанское не пьют каждый день. А вчера было легко – и говорить, и обнимать, и заглядывать ему в глаза. Смеяться. Жить. Но шампанское не пьют каждый день. - Глеб… я боюсь. - Ну что ты? – он остановился, заглянул ей в глаза. – Стесняешься? - Стесняюсь, - призналась Алька. – Вдруг ты… - Не разочаруюсь, - Глеб приложил палец к ее губам. – Люблю. Закрой глаза и просто принимай, ни о чем не думай, - он провел ладонью по ее глазам. – Помнишь, что надо дышать? - Да, - прошептала Алька. - Принимай, - прошептал Глеб и принялся снова целовать Альку. Жену. Любимую. - А вдруг я… - Тише… Ты лучше всех, ты моя, любимая, нежная, самая родная. Не открывай глаза, дыши глубоко, просто принимай. Ты не дышишь... - Глеб… - Принимай. Люблю, всю. …Она стеснялась, была зажата, но постепенно научилась расслабляться в его объятиях и почти уже не краснела под его взглядом. Это «постепенно» растянулось на несколько месяцев. В жизни не наливают каждый день шампанского – она не поняла этого еще, когда, снося все на своем пути и то и дело натыкаясь на цветы и свечи, они вдвоем судорожно искали одежду, в которой можно было бы пойти в институт. Еще с вечера они пришли в квартиру со свадьбы – он в модном костюме, она – в свадебном платье. Они проспали, и теперь у них не было времени ехать в дом родителей за подобающей экзамену одеждой. И если Глеб еще мог пойти в институт в своем костюме, хотя бы в брюках и рубашке, то Алька в свадебном платье уж точно не смогла бы явиться туда. С судорожным смехом они открывали Нинины шкафы в надежде найти хоть какие-нибудь вещи, но шкафы были пусты. Нина, конечно, постаралась и обставила квартиру, наполнив ее множеством красивых безделушек и полезных вещей, но про одежду никто не подумал. Никто не подумал о том, что первое семейное утро у молодых Лобовых начнется с экзамена. Пришлось заехать в торговый центр, потому что он стоял по пути в институт, и быстро – очень быстро! – переодеть Альку из свадебного платья в свитер и джинсы. С белым свитером были проблемы, его нужно было искать, и поэтому купили первый попавшийся – желтый. «А тебе идет!» - на ходу заметил Глеб, когда они неслись вниз по эскалатору. Алька в ответ засмеялась. Надо было видеть, сколько восторженных взглядов посетителей торгового центра собрала Алька в свадебном платье в десять утра. Они зря бежали – преподаватель задерживался, экзамен начался через час после заявленного времени. Утром было некогда анализировать свое состояние. Они бегали, сдавали экзамен, потом завтракали втроем в «Макдональдсе» - Глеб, Алька и Лера - и вот теперь Глеб взялся обнимать ее. Наступило трезвение, шампанское закончилось – Алька зажалась. Первые месяцы были сложными для их отношений. Алька неожиданно сдала назад. Страх быть непринятой вдруг вылез наружу и оказался космически внушительных размеров. Этот страх жил в ней и раньше, но он лишь слабо подавал голос в пустом, почти стерильном, ее жизненном пространстве. Она и сама не подозревала, насколько внушительных размеров этот ее страх, поэтому, еще до нового года осознав, что ей нельзя жить с людьми, она все же согласилась выйти замуж. За ту короткую неделю, от Рождества до дня свадьбы, когда Алька огромными усилиями меняла свое отношение к Глебу и пыталась если не полюбить, то увидеть в нем мужское, притягательное, волнительное – словом, то, за что можно было любить его как мужчину, а не как друга, она свыклась с мыслью, что станет женой Глеба. Она приняла, что это – навсегда, что это – доверить себя ему. Она готова была стать женой, и непременно – идеальной, ведь ее стремлением было служить Глебу, сделать его жизнь комфортнее, спокойнее. Перед самой свадьбой она вряд ли ответила бы на вопрос, чего в ее душе сейчас больше – любви к нему или все-таки соучастия, жаления. В любом случае, она считала, что он заслужил свое счастье и если уж он хочет быть с ней, то так и будет. Она пыталась убедить себя, что он больше не принадлежит Лере, - его сердце больше не принадлежит Лере. Ей казалось, что она сумела себя убедить. Чем больше она привязывалась к Глебу, тем больше она начинала понимать, что не сможет уже без него жить. Он вдруг стал казаться ей подарком судьбы. Она вдруг перестала представлять себя рядом с кем-то другим. И еще он волновал ее – объятиями, шепотом, запахом – всем. Она желала теперь только его рук, его взглядов, его поцелуев. Когда он, обвиняя себя во всех смертных грехах, предложил ей отложить свадьбу, она запаниковала. Она уже не могла с ним расстаться – он уже не был другом, он не был любимым, но он был – единственным. Единственным и первым – во всем. Он первый поцеловал ее, обнимал, полюбил. Первым он узнал ее тайну, услышал ее сокровенные мысли. Первым он разговорил ее, заставил мечтать о семье… Первым он был для нее во всем. И единственным. Она вышла замуж, потому что уже хотела этого, хотя и боялась. Впрочем, она боялась почти всего и знала это о себе. Еще накануне свадьбы она оглядывалась назад - имея свободную волю, она могла все отыграть, вернуться к исходному. Тем более что она была не уверена в том, что сможет сделать Глеба счастливым. Она неизменно сравнивала себя с Лерой. Она знала, что Лера еще живет в его душе. Но теперь это замужество нужно было самой Альке. Она начала мечтать. Больше всего она теперь боялась остаться одна, без Глеба. Хотелось любить его, быть с ним, жить среди всех этих замечательных людей из семьи Лобовых. Хотелось, чтобы называли дочкой. Привязываясь, Алька стала зависимой. Несвободной. Больше нельзя было отойти в сторону, спрятаться. Можно было только терять. Себя, Глеба, его семью, их любовь. Опыт потерь породил тот страх. С замужеством все изменилось – ее пространство больше не принадлежало ей и только ей, приходилось делить его эмоционально и физически с Глебом. Глеба было слишком много для нее. Порой по-прежнему хотелось спрятаться и убежать от всех. Быть одной, в тишине, ни о чем не думать. Спасали дежурства - трижды в неделю Глеб не ночевал дома. И тогда в десять она прощалась с Дениской и закрывалась в комнате до утра. Она ложилась в кровать и, ни о чем не думая, лежала несколько часов. Не спала – замирала, неподвижно смотря в белый потолок. Она позволяла себе это примерно раз в месяц, не больше, - боялась ухода в себя, боялась отката. Страх быть непринятой был похож на тот, что испытывала она в «Теплом домике» сразу после интерната. Ей все время хотелось плакать, с этим ничего нельзя было поделать, эти повторяющиеся состояния отчаяния были неконтролируемы – она явно переоценила свои силы в попытке помочь Глебу. Внешне все выглядело как положено и вполне благопристойно. Со стороны Алька казалась заботливой расторопной женой, нежной подругой, старательной студенткой и добросовестным членом коллектива младшего медицинского персонала нейрохирургического отделения. Она умела контролировать себя и заставлять себя делать то, чего не хотелось делать. Но… Ее мучила неуверенность в себе. Глеб любил ее, умом она знала это. Она ждала его с дежурств и физически почти не выносила его отсутствия. И это было странно даже для нее самой – она желала остаться одна, забиться в угол, и в то же время уже не могла жить без Глеба. Это было время ее внутренних противоречий. Она хотела оберегать Глеба от всего, взять на себя всю работу по дому, и она делала это, и тем не менее каждый раз с замиранием сердца ждала - понравится или не понравится ему ее ужин, посмотрит ли он довольным взглядом в ответ на ее появление в коротком халате или очередной, насильно на себя надеваемой небелой, цветной вещи, будет ли он весел после ночи. Страх не угодить Глебу не покидал ее. Семейная жизнь, в которой ей была отведена роль хранительницы очага, жены и матери, пугала ее своей кажущейся непосильной ответственностью. В те дни выражение ее лица стало испуганно-виноватым. Каждый день они разговаривали - Глеб по-прежнему жил идеей о доверии. Быть одним целым, принадлежать друг другу. Все это не забылось им, но еще ярче и настойчивее жило в его сознании. Он готов был отдавать всего себя… Для нее же это оказалось неимоверно трудным – рассказывать о себе. Но, глядя в его глаза, она не могла позволить себе – не говорить. И хотя Глеб никогда не осуждал ее, это было очень трудно – говорить о себе, о своих чувствах в страхе разочаровать его и быть отвергнутой. Она буквально вытаскивала из себя слова, вспоминая, что до брака они много разговаривали. Ее постоянно мучил страх, что она не может сделать мужа счастливым, и что он обязательно бросит ее, или мучается рядом с ней из чувства долга. Этот страх быть брошенной пройдет с ней через всю их жизнь. Но особенно он обострился в первые месяцы. В те дни она начала думать, что ей пора лечиться. Психолог в «Домике» объяснил ей, что в попытке быть идеальной она поставила для себя слишком высокую планку, что ей нужно принять себя как обычного человека с достоинствами и недостатками, как и у всех, и не обожествлять мужа. Ее пытались уверить, что с ней все в порядке, просто – прошлое, которое будет долго беспокоить приступами страха. Никто не понимал, что у нее – совсем другое. Никто не понимал – про страх доверить свою жизнь кому-то. Отдать – можно, подарить – тоже, а доверить… Доверить – было для нее сложно. Доверить – верить ему. После своего ада, в котором она жила под номером и с диагнозами, ей трудно было думать, что она кому-то нужна. Тем более – Глебу. Думая о его чувствах, видела, что он любит, и в то же время она, скорее, воспринимала себя как его каприз, игрушку, которая скоро надоест ему. Нет, внешне она вела себя как обычно. Почти как всегда. Для большинства окружающих вне дома ее страхи были незаметны – она умела смеяться. Глеб… Глеб один видел ее состояние. Ее виноватый взгляд убивал в нем всякую надежду построить нормальные отношения. Еще накануне свадьбы он мечтал о том, что завтра у него появится жена – маленькое, очаровательное создание, с добрым сердцем и чистой душой, немного испуганное, но понимающее и уже доверяющее ему. Он хотел доверия, любви, дружбы, чтобы все вместе. Он знал, что с Алькой будет непросто, но то, что произошло с ней, выбило у него почву из-под ног. На следующий день после свадьбы он заметил, что Алька резко ушла в себя, закрылась, пугалась любого его взгляда, любого перепада его настроения. Уже через несколько дней ее испуганно-виноватый заискивающий взгляд был невыносим для него. Он чувствовал себя садистом, мучающим ее. Она поставила его на пьедестал огромной высоты, и отвела себе непонятную роль, все время повторяя: «Не бросай меня, Глеб». Ее суета, заискивающий взгляд, плач украдкой… В первые дни не хотелось идти домой. Он не знал, что с этим делать. Его своеволие загоняло ее в угол намного сильнее, чем это было до их брака. До брака у нее были отступные пути, возможность все переиграть, ощущение свободной воли. В браке ее зависимость от Глеба настолько возросла, что любое его недовольство вызывало в ней панику и провоцировало новый страх потерять его. Он заметил это не сразу – лишь когда во время их подведения итогов она вдруг совсем переставала говорить о себе, рассказывая о Кате, Дениске и прочих не относящихся к ним двоим, людях и событиях. Ее откат поверг его в растерянность и раздражение. Глеб думал, что все можно покрыть и вылечить любовью. Объятиями, нежными словами, пониманием, доверием… Он ждал от их союза полного слияния. Он хотел собрать ее разрушенную жизнь в одно благополучное целое, и ему казалось, что к свадьбе у нее все хорошо складывалось, потому что рядом с ним Алька многого достигла – она перестала прятать глаза, начала смеяться, делилась с ним и нежничала. Но то, что произошло буквально в первый день их семейной жизни, - ее слезы, этот ее просительный взгляд и резкое отчуждение – обрушилось на него и придавило каменной глыбой. Он старался вернуть все назад, восстановить доверие, понять причины ее плача, тоскливыми приглушенными звуками проникающего сквозь шум воды из ванной комнаты. Не получалось. Многое мешало – его ревнивый характер, вспыльчивость, ее страхи. Спустя несколько месяцев он вынужден был признаться себе, что, женясь на Альке, он был далек от настоящих чувств, принимая их за любовь. Любовь пришла тогда, когда ради нее ему пришлось ломать и перекраивать свой характер. Размышляя бессонными ночами, почему - не получается, он все-таки вычислил, интуитивно, этот механизм утери доверия. Пришлось работать над собой, думать, тщательно следить за словами. Благодаря этому в первый год семейной жизни у них не было конфликтов, если не считать нескольких вспышек ревности с его стороны. С ревностью пришлось завязывать. Пришлось обуздывать ее. Он так и не смог внутренне перестроиться, не смог жить расслабленно, когда она не была у него на глазах. Он по-прежнему ревновал Альку то к Гордееву, то к Франсуа, то к Рыжову, но теперь он умел скрывать это. Он боялся потерять Альку, больше чем Алька боялась потерять его. Семилетняя агональная история с Лерой в прошлом не давала ему спокойно жить в настоящем. Единственное, что он смог – так это больше не мучить Альку своей ревностью. Он все держал в себе. Заглядывая по утрам ей в лицо, всматриваясь и пытаясь узнать прежнюю Альку, он видел ее устало-виноватый взгляд. И лишь воспоминания прошедшей ночи, звучащий в сознании ее шепот: «Родной, Глебушка, спасибо» и память кожи от ее ласк, дающих надежду, что вот сейчас, прямо в этот момент, Алька снова становится прежней и заставляющих хотя бы на время забыть об их отчуждении, в первые дни поддерживали его и позволяли думать, что все сложности временны. Ему пришлось все-таки пойти в «Теплый домик» к Людмиле Николаевне. Несколько часов подряд она рассказывала ему о первых днях Альки в «Домике». Заведующая тогда говорила, что Алькина паника была синдромом отмены препаратов, но Глеб не верил, он же читал в ее дневнике – страх. Страх перед всем новым, страх быть не принятой. Никто не понимал Альку, он – понимал. В те дни он думал, что не случайно она дала тогда ему свой дневник. Было жаль, что она уничтожила его – хотелось перечитать строки о прошлом, чтобы понять настоящее. Оставалось открыть интернет и начать читать статьи по клинике неврозов. Нужно было принимать меры, пока ее страхи не обрели форму патологии. Теперь у него был план. - Что делать, если объятиями невозможно преодолеть чью-то неуверенность в себе? - небрежно спросил он как-то у Франсуа, когда они беседовали после очередной операции. Они вдруг стали вести разговоры на философские темы. Франсуа посмотрел на него внимательно, но расспрашивать не стал: - Значит, надо увеличить дозировку объятий до максимально возможной. В лечении важны последовательность, терпение и абсолютная уверенность в положительном исходе. Он смог преодолеть себя и научился разговаривать ровно, спокойно и так же спокойно реагировать на Алькины порой странные поступки. Теперь он понимал их, вместо того чтобы считать себя уязвленным. Эти тяжелые дни не прошли даром - он учился терпению и терпимости. - Когда скальпель бесполезен, остается прикосновение к руке пациента. Порой этот единственный инструмент врача помогает достигнуть шокирующих результатов, - рассуждения Франсуа удивительным образом помогали, хотя Глеб ни разу не обмолвился о ситуации в семье. В первые месяцы он постоянно говорил ей, что она красивая, нежная и любимая, но поначалу ее реакция вызывала в нем недоумение, граничащее с отчаянием, – она не верила ни первому, ни второму, ни третьему и начинала плакать, уверяя, что скоро надоест ему. Он думал об этом – почему? Он не мог смириться, что так будет и дальше. Он хотел близости, доверия, но в зависимости не было доверия. Ее зависимость от него пугала безысходностью. - Пациент может капризничать, отчаиваться, но врач, как профессионал, не имеет на это права. Он должен быть абсолютно спокоен и уверен в том, что он делает, - сказал ему однажды Франсуа. Эти слова помогли ему собрать волю в кулак. Развестись мыслей не было, он был намерен идти до конца и биться за Альку до последнего – терпения ему было не занимать. Все эти месяцы, вместо того чтобы наслаждаться "медовыми" прелестями брака, как обычные молодожены, он много думал. Многое пересмотрел, многое стало неважным. Он резко отдалился от Нины, Франсуа и Леры в тот период и почти не общался с родителями. С первой же недели их жизни мать взялась приходить к ним домой, но Глеб резко отстранил ее от общения. Он не мог позволить, чтобы мать каждый раз видела виноватые Алькины взгляды, ее заискивающую суету в ответ на любую его просьбу. О ее страхе мог знать только он. Но мать увидела – достаточно было и одного раза. С отцом Алька встречалась на нейтральной территории – бывая в стационаре, она заходила к нему в кабинет. Алька очень любила Олега Викторовича, и Глеб понимал, почему. Он поощрял их общение. Им владела решимость вернуть все назад, вытащить Альку из ее страхов, которые - и он понял это только теперь - она называла своим "болотом". Но – ничего не получалось. Иногда он так уставал от Алькиных метаний, ее виновато-испуганного взгляда и услужливых движений, что наливал ей шампанского. И тогда Алька становилась прежней - той, что была на свадьбе. Она вдруг начинала смеяться, обнимать его и говорить всякие нежности. Ей нужна была эта передышка. И ему тоже. Он долго думал, кому же вообще верит Алька. В одну из бессонных ночей он вспомнил – БОГ. Разве не от нее он слышал, что человеку нужна не вера в Бога, а вера Богу? Это же она, совсем недавно кажущаяся ему в своей вере тверже гранита, говорила с ним о Боге. Но сейчас… В последнее время Алька перестала говорить о Нем, брала в руки молитвослов, но через несколько минут закрывала его и виновато возвращала на полку. Полка с иконами покрылась пылью. Ее страх пересилил ее веру. Глеб заметил это не сразу, но когда понял – похолодел. Он долго стоял у Христа в храме и в немой просьбе молил Его вернуть Альку. Он много говорил с ней о душе. Казалось, что их жизнь – это сплошные разговоры. Чтобы поговорить, они пропускали лекции. Ему даже не приходилось настаивать – Алька на все торопливо соглашалась, убийственно суетилась, лишь бы он не нахмурился. Вечерами говорить было некогда, с ними был Дениска, ему нужно было их время. Еще они работали. Они снова стали молиться вместе. Глеб наконец встроился в этот молитвенный ритм, который он впервые познал с Алькой, а теперь установил в семье уже сам - утреннее правило, вечернее правило, службы, исповедь, причастие. Всё вместе – но теперь на молитвы звал уже он, а не Алька. Он научился подавать записки в храме и делал это каждый день. Каждый день он наливал Альке крещенской воды. Он и сам толком не знал, зачем. Просто знал, что крещенская вода – особенная. Он даже съездил в монастырь, чтобы заказать за Альку чтение неусыпаемой псалтыри – вспомнил, что так делала она. Ему пришлось теперь все знать, дойти до всего самому, выстроить в логическую завершенную систему все те обрывочные знания, которые он получил из прежних разговоров с Алькой. Понимая, что – не получается, он пошел к отцу Алексию. Ему пришлось преодолеть себя – просить помощи у других было не в его правилах. Отец Алексий выслушал, взял из церковной лавки псалтырь, протянул его: «Кайся, читай и постись». Это было неимоверно трудно, но он – смог. Исповедовался каждую неделю. Молился, с трудом вычитывая псалтырь, хотя ничего не понимал в ней. Читать с вниманием получалось плохо – в голове постоянно крутились мысли о причинах Алькиного неверия. Но ради Альки он готов был на все. Хотя – сомнения были, отчаяние, даже злость. Тогда он курил - позволял себе, чтобы не сойти с ума, - пил кофе и читал их тетрадь, в которую Алька, несмотря на свои страхи, писала почти каждый день. Стихами, для него. Возводя его на головокружительную высоту. Ее стихи не радовали - рвали сердце и душу Алькиным абсолютным неверием в себя. В той же тетради Алька рисовала свои сердечки, в центре которых было теперь «Глеб». Потом, придя в себя, он снова молился. Он видел, что после причастия Алька успокаивалась и меньше плакала. Вера была ее спасением. Как выяснилось, и его тоже. В тот момент ему не на кого было больше опереться. Может быть, он окончательно понял тогда, что никогда уже не отойдет от Бога. Любое испытание дается ко спасению, сказал ему отец Алексий. Эти слова поддерживали его в попытке сделать невозможное. Он не мог оставлять ее одну – заметил, что она тут же уходит в себя. Ему пришлось выстраивать их совместный жизненный график и заняться простыми делами, постоянно присутствуя рядом. Вместе с Алькой он варил суп, крутил фарш на котлеты, мыл полы, гладил белье – все рядом с ней, на равных, чтобы она не мучилась от того, что сделала что-то не так. Раньше он никогда не занимался подобными делами, но сейчас делал все даже с радостью - в совместных домашних хлопотах Алька отвлекалась от своих переживаний и все чаще смеялась. Становилась прежней. В те дни он многому научился в быту. В свободные вечера они гуляли. Это был ритуал – прогулка перед сном по пустому темному парку. Они кормили воробьев, целовались и потом он смешил Альку. Пришлось вспомнить все свои анекдоты. Иногда он думал – она смеется, потому что ей смешно, или чтобы не разочаровывать его? Потом он одергивал себя – какая разница, главное, что она вообще смеется. Прогулки перед сном удавались нечасто – пять вечеров в неделю они работали. Но в остальные дни Глеб не пропустил ни одной. Это было частью Алькиной терапии. Алька плохо спала рядом с ним. Он знал, почему – во сне она боялась произнести имя Новикова. Она долго лежала, не закрывая глаз, ждала, когда он уснет, чтобы уснуть самой. Она вздрагивала от каждого его движения. Бессонные ночи сказывались на ее мировосприятии – она чаще плакала. Плакала она всегда коротко, как бы украдкой. Но он слышал. Иногда они ходили на каток. Там Алька становилась прежней – наверное, подсознательно возвращалась в беззаботную жизнь. Постепенно посещение катка вошло список его спасательных мероприятий. Стало легче примерно через три месяца, к середине апреля. Иногда он думал потом, что, может быть, солнечная весна так подействовала на нее. Алька вдруг, как-то разом, перестала плакать. Ее нежность буквально обрушилась на него и перекрывала все ее странности и метания. Она нашла столько нежных слов, что он почти забыл о том, что она не любит его. Она придумала отличную фразу. В ответ на его «Я люблю тебя» она неизменно отвечала теперь: «А я люблю в тебе все, все». И обнимала его. Она почти все время обнимала его, льнула. Ее виноватый взгляд постепенно сменился на восторженный и долго-нежный. Она наконец начала смеяться и перестала суетиться. Спорила, но не часто, потому что она по-прежнему во всем, хотя и не суетливо-виновато, но соглашалась с Глебом. Его слова и поступки снова вызывали в ней восторг. Они начали откровенно разговаривать, строить планы на будущее. Их вечерние «подведения итогов» протекали теперь легко. Алька вдруг заговорила о себе. Наконец у них началась та идеальная жизнь, о которой он всегда мечтал, – стабильная и предсказуемая. Завтракали, собирались в институт, писали лекции. Он, как бывало на первых трёх курсах, спал на лекциях после дежурств, прячась за спиной Новикова, а Алька, то и дело одаряя его нежными взглядами, писала конспект – теперь уже один на двоих. Почти всегда она с удовольствием носила ему кофе, считая это почетной обязанностью. Может быть, ей было приятно вспоминать первые годы их общения - он не знал. В любом случае он позволял ей носить для него кофе. После обеда у камина они разговаривали, пили чай, учились. В эти счастливые дни, наполненные пониманием и нежностью, Глеб основательно взялся за учебу. Часто они сидели на Нинином красном диване, обнявшись, с учебниками в руках. В те дни Глеб с удивлением начал открывать для себя гистологию. Он вдруг увлекся, иногда не мог оторваться от чтения, ругая себя, почему раньше был таким разгильдяем. Переживания прошедших месяцев заставили его серьезнее относиться к жизни - беречь каждый день. После пережитого хотелось жить – наслаждаться доверием, полноценной любовью, учиться, хотелось в операционную. Алька перестала плакать, стала улыбаться и отгоняла его от домашних дел. И несмотря на то что она по-прежнему была в центре его внимания, появилось свободное время, которое он отдавал теперь учебе. Он много читал. Часто он поднимал голову от учебника и встречался с Алькиным нежным взглядом. Иногда затылком чувствовал ее взгляд и не оборачивался, наслаждаясь им. Ему казалось, что в те мгновения она уже любила его. Все те напряженные дни, наполненные борьбой за семью, Глеб мало интересовался операциями. Сам он не просился, иногда отказывался идти. Почти всё, не связанное с Алькой, перестало его интересовать. Он знал, что вернется и к кардиохирургии и к ставшим в те дни лишь средством заработка дежурствам, но лишь когда отвоюет Альку у ее прошлого. Поначалу Франсуа, видя настрой Глеба, держал дистанцию, но потом, после очередного отказа со стороны Глеба, в резкой форме потребовал, чтобы тот приехал в больницу. Совместные операции возобновились. Потом уже, когда прошло много времени, Глеб вспоминал, что после их совместных операций Франсуа начал рассказывать ему о своей бывшей семье. Глеб даже не помнил – что. В те дни ему было не до чужих проблем. Главное, что осталось в его памяти – это то, что сам Франсуа жалел, что, безумно любя жену, сдался, когда та ушла от него, и отказал, когда она вернулась. В те тяжелые дни, сжимая зубы, Глеб выходил из кабинета друга с решимостью идти до конца и не повторять чужих ошибок. После того как Алька переболела своим страхом, Глеб стал посещать операционную Франсуа стабильно два раза в неделю. Именно тогда Франсуа потребовал, чтобы он наконец взялся за теорию по кардиохирургии, учебу в целом и язык. Из некоторых наблюдений Глеб сделал выводы, что Франсуа встречался с его родителями и разговаривал о нем. Наверное, о его будущем, потому что вдруг неожиданно отец вызвал его в кабинет и беседовал с ним о перспективах предстоящего лета. Глеб записался на курсы английского, теперь у него был индивидуальный преподаватель. Чтобы получить необходимый для стажировки сертификат, нужно было сдавать экзамен на уровень «В2». Почему затребовали такой уровень знания языка, было не понятно. На обычно требуемый «В1» он сдал бы с умеренной подготовкой. Английским он занимался непрерывно – было много пробелов в разговорном. В те дни он мало спал, рано вставал и все время учился. Он учился даже на дежурствах, в перерывах между вызовами. В его ухе через наушник постоянно звучала английская речь. Языковой экзамен, возможно, был самой сложной частью предстоящей программы – Франсуа похлопотал, чтобы Глеба приняли в Центр хирургии врожденных пороков сердца штата Мичиган в качестве стажера. «Посмотришь, сравнишь», - сказал Франсуа. Постепенно наладился Алькин сон. Алька стала засыпать у него на плече, расслабленно прижавшись к нему всем телом. В эти минуты он был счастлив этим простым человеческим счастьем. Правда, ночью она все равно уползала и куталась в одеяло, сжавшись в комок. В позу эмбриона, защитную… Он понимал – старые страхи, которые могут преследовать теперь всю жизнь. Он читал об этом. Но он не сдавался. Почти каждую ночь, проведенную вместе, проснувшись и не обнаружив ее рядом, он разматывал ее из ее одеяла и, сонную, снова прижимал к себе, получая в ответ ее нежное «Глебушка», иногда с причмокиванием губами. Она ни разу не ошиблась именем. Алька снова начала встречаться с Катей и ходить с ней на каток, уже без Глеба. Он отпускал ее – свою ревность он уже обуздал. На Рыжова тоже пришлось закрыть глаза. В те страшные дни, когда Алька паниковала, они не созванивались. Глеб видел – Рыжов звонил несколько раз, но Алька сбрасывала звонки, потом писала ему сообщения. Наверное, писала, что все хорошо, что занята. Глеб не читал их. Впервые Глеб сам протянул Альке поющий телефон, когда на его экране возникло лицо Кости. «Поговори с ним», - сказал он, вспоминая слова Франсуа о том, как важно Альке расширять границы социальных контактов. И уж тем более, сохранять старые, додумался он. Алька тогда испуганно взяла телефон и попыталась разговаривать при нем. Но Глеб вышел в кухню, чтобы не мешать, и, намеренно гремя посудой, чтобы она не думала, что он ждет ее, и не суетилась, занялся чаем. Когда они пили чай, Алька казалась веселее. Пришлось съездить с Дениской на вертолётную площадку и помириться с Рыжовым. Помириться – это конечно, не то слово. Скорее, начать снова разговаривать. О Дениске, о его перспективах. В какой-то из дней Глеб пригласил Рыжова и Катю к себе домой. Альке важны были ее друзья. Пришлось переступить через себя. Пришлось согласиться с тем, что Алька иногда гуляет с Катей, Костей и Денисом, и осознанно давить свою ревность. Иногда, когда казалось, что от учебы он сойдет с ума, он гулял с ними. Надо сказать, теперь это было не так сложно – переступать через себя. Научился. Он так хотел жить в счастливом браке, а не как все, что – пришлось. Уступать в мелочах вошло у него в привычку. Заставляя себя говорить с Алькой ровным голосом и быть нежным даже в раздражении, он сам стал спокойнее. Возвращаться к тем, первым, травматичным, месяцам семейной жизни, не хотелось, и он всеми силами старался сохранять внутреннее спокойствие и душевный комфорт в установившихся, наконец, гармоничных отношениях с женой. Он многое передумал за те дни. Много вспоминал отца, его терпение по отношению к матери, убившей его друга. Он многократно переоценил свое отношение к отцу в те дни и сам стал намного терпимее к людям. После пережитой семейной драмы многое стало казаться неважным, даже мелким. Первые месяцы испытаний изменили его навсегда. ***** Все эти дни Дениска жил с ними. Ему выделили отдельную комнату – он выбрал себе комнату Лизы, несмотря на то, что Нина не забрала детские шкафы. Глеб хотел поменять мальчику мебель, потому что у Лизы была розовая, Глеб сам ее когда-то выбирал, но Денис запротестовал. «Лизкину не дам на вынос!» - решительно сказал он. Алькины метания никак не сказались на Денисе, наоборот, Алька и Денис как-то неожиданно для Глеба сблизились. Отвлекаясь от своих страхов, Алька вдруг излишне рьяно стала помогать мальчику с учебой - писала сочинения и рефераты на дополнительную оценку, пересказывала ему произведения, делала черновые расчеты по алгебре. Иногда, когда Денис уставал или был не в настроении, она предлагала ему «списать и разобрать» письменные работы из "Готовых домашних заданий" (ГДЗ). Этим демократичным подходом она сразила Дениса, стала казаться ему «довольно продвинутой», и он забыл, что когда-то дулся на нее. Мальчику вдруг как-то разом стало легче жить. Его рюкзак был всегда чист от мусора и заполнен учебниками по расписанию, карандаши были поточены, а все домашние задания оказывались выполненными. В дневнике исчезли замечания учителей. Конечно, эта райская жизнь для Дениса не могла длиться бесконечно – Глеб узнал о ГДЗ. Он оказался неожиданно строг, выговаривал Денису, с удивлением узнавая в своих речах отца. Алька плакала, просила прощения, и Глеб махнул рукой. Это был как раз тот первый, сложный период - воевать с этой «бандой», как он называл теперь союз Альки и Дениса, у него просто не было сил, тем более что мальчик стал приносить из школы меньше двоек. Потом, когда отношения с Алькой вошли в фазу стабильности, Глеб занялся братом и закрутил гайки. Вначале – тоже не складывалось. Несмотря на то, что они были братьями. Несмотря на их нежно-дружеские отношения. Денис вырос, стал раздражительным и начал отвечать. Глеб в его представлении оказался таким же отсталым во взглядах, как и Олег Викторович. «А еще брат называется», - раздраженно ворчал он после каждого назидательного разговора с Глебом, когда тот грозился мальчику «отправить обратно к предкам». «Совсем испортился, типа взрослый стал», - жаловался он Альке, и Алька, не выражая своего мнения, жалостливо гладила мальчика по плечу. Алька теперь казалась ему сторонником. В отличие от Глеба. Постепенно Денис привык к требованиям старшего брата, и их конфликты сошли на нет. Глебу достаточно было только взглянуть, и Денис сразу же замолкал. В последнее время он начал слишком много высказываться. Сложный переходный возраст… Как-то получилось, что Алька пригласила в их дом Лизу Темникову. Это было уже, когда Алька перестала метаться и плакать. Они слушали музыку, обсуждали исполнителей, и вкусы девушек оказались неожиданно похожими. Может быть, это было оттого, что Алька еще не прожила свой подростковый период, как обычный человек. В любом случае, не зная об этом, Лиза была впечатлена «продвинутой женой» Денискиного брата. Лиза Темникова любила печь сладости и вела кулинарный блог. Втроем они, подобно Юлии Высоцкой, выпекали тортики и снимали видео. Снимал Денис, который был горд тем, что Лиза сделала его частью своей команды и теперь во всех выпусках видеоблога указывала – «Видеооператор Денис Чехов». Лизе нравилась кухня в Нинином доме – Нина напичкала ее современными устройствами. Алька не умела печь и стояла на подхвате – подавала, замешивала, пробовала и хвалила. В их нехитром сценарии она выполняла роль ученицы, а опытным кулинаром и ведущей, конечно, была Лиза. Денис сначала молчал из скромности, а потом освоился и тоже начал подавать голос из-за кадра, участвуя в разговорах девушек. Эти съемки случалось регулярно, в основном когда Глеб был на дежурствах. После съемок Лиза и счастливый Денис уходили в комнату мальчика - монтировать запись, а Алька оставалась в кухне, чтобы отмыть ее. Это новое занятие - съемки - отвлекало Альку от страхов первых месяцев. Иногда втроем - Денис, Лиза и Алька - ели чипсы, пели и переводили песни. Алька неплохо знала язык. Теперь Лиза часто появлялась в их доме, что, несомненно, в глазах Дениски повысило Алькину ценность. Алька же любила Дениса прежде всего потому, что он был братом Глеба. Любимым братом Глеба. Глеба, в котором она любила все. В свою очередь, Алька научила Дениса и Лизу делать картины из засушенных кружочков апельсинов, лимонов, грейпфрутов и прочих цитрусовых. В «Домике» дети обязаны были посещать кружки, и Алька, как оказалось, многое умела. Денис часто помогал Альке сушить апельсины и лимоны. Раньше Денис был равнодушен к кухне, считая это немужским занятием. Но, пожив бок о бок в родительском доме рядом с иностранцем, как мальчик называл Франсуа, он был впечатлен его кулинарным увлечением - Денис не считал теперь постыдным стоять у плиты, ведь Франсуа, важный врач, не брезговал кухней. В глубине души Денис уважал Франсуа за то, что тот "качок" и "доХтор", но внешне проявлял к нему враждебность. Ему не нравилась прямота Франсуа и была даже какая-то политизированная ревность, выражавшаяся, если коротко, в заносчиво-емкой фразе "Понаехали тут", сформулированной в своё время москвичами по отношению к приезжим провинциалам. Узнав о том, что больше всего Дениска любит пельмени, Алька занялась этим вопросом всерьез. Чтобы мальчик не «травился» магазинной «химией», ей пришлось освоить технологию изготовления этих чудных мясных «вкусняшек», как называла их Лиза Темникова. Альке все не удавалось тесто, но Лиза научила ее. Теперь по вечерам, когда не было Глеба, Алька и Денис лепили пельмени и вели задушевные беседы. В лице Альки Денис открыл для себя идеального слушателя и вовсю пользовался этим. Он находился в самом расцвете переходного возраста, часто злился, замыкался в себе, но иногда на него находили приступы словоохотливости, и тогда, за лепкой пельменей, он нещадно эксплуатировал Алькино внимание. Алька знала теперь по именам всех его одноклассников, их амурные дела и разборки. Иногда мальчик делился своими планами на жизнь, и тогда они мечтали вместе. Конечно же, в этих мечтах Денис Чехов, вдохновленный энергичными, поощряющими его бурную фантазию кивками Алькиной головы, всегда выходил героем. Может быть, все эти разговоры, не имеющие никакого отношения к реальности, все же смогли отвлечь Дениса от выпивки в сложившейся компании. В один прекрасный день ему стало скучно с прежними друзьями. Иногда Алька рассказывала Денису о том, как она потеряла родителей. Может быть, это нужно было ей самой, она не знала, зачем она рассказывала о тех днях именно Денису. Но в любом случае ее разговоры впечатляли мальчика. Особенно разговоры о его ровесниках из интерната, многие их которых пугали Альку своим цинизмом, жестокостью и почти уголовными привычками. Может быть, тогда Денис осознал, в кого может превратить система маленького человека. Он вдруг стал думать о своей жизни в доме Лобовых и, анализируя все, что получил от Олега Викторовича и Аллы, преисполнился благодарности – за то, что не бросили, не отправили его в такой вот интернат, как у Альки, за то, что он не стал таким, как те его сверстники, многие из которых были похожи на волчат и считали нормальным воровство и насилие. После Алькиных откровенных рассказов Денис долго не мог заснуть, несколько дней ходил задумчивый. В один из дней он появился в кабинете Олега Викторовича «просто так поздороваться», чем растрогал Лобова-старшего, который, махнув рукой на свои бесконечные дела, повел сына в презираемый им «Макдональдс» и долго беседовал с ним. Общение с подростками шло Альке на пользу. Участвуя в их «детских» делах, она проживала свое, непрожитое. Иногда они все же спорили - Алька и Денис. И тогда Денис уходил в свою комнату и дулся, игнорируя Алькин ужин или призыв вовремя лечь спать. К приходу Глеба с дежурства они мирились. Несколько раз после коротких и всегда тихих, за плотно закрытыми дверями, чтобы Алька не слышала, выяснений отношений с Глебом Дениска приходил выпившим. Это случалось, когда Глеб после разборок уходил на дежурство. Открыто противостоять Глебу мальчик боялся, опасался, что брат вернет его в родительский дом. Алька ни разу не сказала об этом Глебу. Хотелось, чтобы братья смеялись, обнимались и нежничали. Такое случалось. Глеб и Денис, как в прежние времена дурачились и в шутку колотили друг друга. Глядя на эти сцены, Алька подпитывалась их любовью. А потом Глеб снова становился серьезным. Теперь он все время был серьезным и часто сидел, погруженный в себя. Алька понимала – это он из-за нее такой, даже несмотря на то что теперь все хорошо между ними. Раз в неделю Дениска ездил к Гордеевым, иногда – чаще. Гордеев основательно взялся за мальчика и усиленно вовлекал его в спорт. В ту зиму они съездили на Красную Поляну, на настоящий горно-лыжный курорт. По этому случаю Глеб подарил брату сноуборд. Так же регулярно, раз в неделю, Дениска ездил к Емельяновым. Пришлось закрыть на это глаза – Денис скучал по Нине и Лизе, да и роскошь емельяновского дома слепила ему глаза. Чаще всего мальчика вечером забирала Нина, утром она отвозила его в школу. После Емельяновых Денис возвращался всегда возбужденный, с ворохом впечатлений, планов и подарков. Емельянов не скупился. Благодаря этим ночевкам Дениса Глеб и Алька, уже в хорошие, счастливые дни семейной жизни, смогли совместить одну смену дежурств. Во второй вечер, наедине, после обязательной прогулки они устраивали романтические посиделки у камина. Теперь они не виделись вечерами и ночами четыре раза в неделю, а свой единственный романтический вечер вспоминали до следующего. По воскресеньям после литургии они собирались прежним составом – после того, как миновал тяжелый период их жизни, стала приходить Нина. Каждое воскресное утро Глеб ездил за Лизой к Емельяновым, Нина забирала девочку. Она привозила разные лакомства, и они обедали, пили чай и разговаривали. В эти часы Дениска был особенно весел. Он льнул к Нине и вырывал Лизу из рук Глеба. Он так и не смог забыть Нину и ее дочь. Вместе с приходом Нины в их дом возобновились душевные беседы на балконе. Глеб и Нина теперь снова уединялись ненадолго, только Нина не курила – она ждала ребенка. Нина не знала о сложностях в семье молодых Лобовых. В те тяжелые дни ее мучил токсикоз, она лишь изредка виделась с Глебом и Алькой. Глеб был абсолютно счастлив в эти дни. Алька… Она помнила этот момент прихода в себя, когда страх отпустил… Она проснулась раньше Глеба и вместо того, чтобы в спешке, лихорадочно подсчитывая свободное время, вскочить готовить мужу завтрак, заранее пугаясь, что ему не понравится и он к такому не привык, она, не в силах преодолеть желание почувствовать тепло Глеба, прижалась к нему. Он проснулся сразу же и, кажется, не поверил. Почему-то спросил: «Можно?» и тут же начал целовать ее. Она наконец расслабилась и отдалась его порыву, ни о чем не думая, не оценивая себя его глазами. - Ожила? Ожила, - несколько раз повторил он и засмеялся. Он давно так не смеялся. Искренним смехом. В последнее время он много смеялся, но то был напускной смех. Даже в своей тихой панике она не могла не видеть этого. - Глебушка, прости меня, родной, я больше так не буду, - Алька ласкала его лицо ладонью, впервые за эти месяцы она могла смотреть ему в глаза. - Ожила, ну точно же, - тихо засмеялся Глеб, и Алька внутренне сжалась от того, что она с ним сделала. Он давно уже так не смеялся. – Спасибо, Господи! - Я больше так не буду, - жалобно пообещала Алька, покрывая его лицо мелкими едва уловимыми поцелуями. Кажется, он снова засмеялся, откинувшись на спину и беззаботно раскинув руки. Он давно так не лежал. Все эти несколько месяцев она видела его озабоченным, с руками в карманах и кусающим губы, застывшего у окна в мучительной мысли. Потом, заметив ее взгляд, после которого она пугалась, что не так выглядит, что слишком мала ростом – и этих «что» был огромный список – он становился подчеркнуто бодрым или тихо-спокойным. Она знала – он старался для нее. В своем мучительном страхе не соответствовать ему она многое замечала. - Ну что, Алевтина Алексеевна, - сказал Глеб, потягиваясь, - с возвращением! А если серьезно, - он повернулся на бок и сгреб Альку в охапку, - я так за тебя испугался. - Прости, Глебушка, - жалобно всхлипнула Алька. – Я чуть не провалилась в свое болото, но ты спас меня. А я потрепала тебе столько нервов, - добавила Алька. - Ой, - она снова всхлипнула. - Спаситель, - передразнил себя Глеб, нервно выдохнув. – А вообще, - он снова стал серьезным, - я тебя никуда не отпущу, даже не надейся, когда снова полезешь в свое болото. Бесполезно! Ведь избавиться от меня хотела? Признавайся, - он щекотнул ее. Алька взвизгнула. Она боялась щекотки. - Нет, - сквозь смех жалобно ответила она, - наоборот, вцепилась... Глеб! Не надо! Не щекочи! Он отпустил ее. - Я все в тебе люблю, все, - прерывисто выдохнула Алька, обнимая Глеба. - И я люблю, тебя, всю, - Глеб повалил Альку и принялся снова целовать ее. - Завтрак! – спохватилась Алька. Ей не хотелось выбираться из теплых его рук, но чувство долга и привычка во всем ограничивать себя взял верх. Глеб остановился. - Завтрак? – он почесал затылок и снова засмеялся. – Завтрак! Так мы же вчера вместе яйца варили. Зачем еще что-то? - Глебушка, ну что это за завтрак? Завтрак должен быть горячим, - жалобно возразила Алька. - Твоя мама так говорила. - Моя мама, моя мама, - с напускной иронией повторил Глеб. – Моя мама далеко, и нам не обязательно ее слушаться. Ведь так? – он снова стал серьезным. – Мы муж и жена, я люблю тебя и ты… тоже, и мы… имеем право… От его шепота кружилась голова, было немного страшно, но лишь слабым отголоском вчерашнего всеобъемлющего страха, и Алька, преодолевая этот слабый уже страх, закрыла глаза, как когда-то учил ее Глеб. - Не отпущу, - шепнул Глеб. - Не отпускай, Глебушка. Она отдалась во власть ощущений. Эти несколько страшных месяцев, казалось, закончились для нее. И закончились так же внезапно, как и начались. Она не работала над собой, сдалась своему страху не соответствовать, не угодить и быть брошенной, но она выкарабкалась. Алька знала – не сама. Еще вчера перед сном они долго разговаривали. Она молчала, говорил Глеб. Все эти страшные месяцы он много говорил. Среди ночи она проснулась от его шепота. Приоткрыла глаза, и в свете лампадки увидела Глеба. Он стоял спиной к ней, перед иконами, молился. Она снова зажмурилась – уже от того, что не могла обнаружить свое присутствие, но и слушать чужую молитву ей тоже претило. Но – слушала. Ей было некуда деться. Ее Глеб так искренне молился за нее, что она чуть не разрыдалась. Она думала, что скоро надоест ему, что он устал нянчиться с ней, ей казалось, что он жалеет о своей женитьбе, о венчании. Но он так искренне молился о ней… Ее сердце разрывалось от жалости к Глебу. Хотелось подбежать, обнять его и просить прощения… Она так страдала, так подавляла в себе слезы, что заставила себя уснуть. Эта привычка – просыпаться в любое время, в любой час и также засыпать по внутренней команде – осталась в ней из прошлой жизни. А утром… утром произошло, то что произошло… Сейчас они сидели вдвоем в кухне, напротив друг друга, завтракали, и Альке казалось, что она после долгой болезни вернулась из больницы домой. Наконец она разглядела кухню. Ту самую кухню, которую она содержала в идеальном порядке, в которой все эти месяцы они вдвоем с Глебом готовили. Она видела кухню как будто в первый раз. Как будто впервые пришла в гости. Она перевела взгляд на Глеба. Вздрогнула – старое не отпускало. - Глеб… - Что? - Ты так смотришь… я смущаюсь. - Смущайся, тебе идет. Я люблю, когда ты смущаешься. - Но почему? - Ты живая… - Глеб, - она бросилась к нему на шею и разрыдалась. Снова просила прощения, вспоминая его ночную молитву и думая о том, сколько боли она причинила ему своими страданиями. …Они привычно сидели на лекциях, но ей не училось, не слушалось, не писалось. Она сидела как в лихорадке и краем глаза разглядывала Глеба. Мужа – так странно было произносить это слово. Она несколько раз произнесла это слово про себя – муж, мой муж Глеб… Чудно, странно, немного страшно. Она мысленно перекрестилась, вспомнила, как Глеб поил ее крещенской водой от ее страхов. Вспомнила, как равнодушно пила она эту воду, бутылочку с которой в прежние времена брала с благоговением и только предварительно вымыв руки с мылом. Он похудел и был бледен – бросалось в глаза. Вспомнились шутки товарищей по институту, по поводу его бледности, - "ночами не до сна". От этого хотелось снова плакать, но Алька запретила себе. И все же… Глеб стал таким из-за нее. Она помнит – в те страшные для нее дни он вдруг перестал ходить на свои операции и забросил учебник по кардиохирургии. Он уходил на свои дежурства, задерживаясь в доме до последнего, и было заметно, что он не хочет уходить. Из-за нее он утратил вкус к жизни. В ноутбуке на «рабочем столе» она нашла его папку со статьями по неврологии и психиатрии, а в «истории» высвечивалось множество непрофессиональных запросов на неожиданные темы – «Как поднять самооценку человека?», «Режим дня в лечении неврозов», «Речевые формулировки, формирующие положительную мотивацию», «Страхи выпускников детского дома», «Последствия приема психотропных препаратов». И еще очень много запросов. Алька знала – из-за нее Глеб совсем перестал заниматься учебой. Сейчас, разглядывая Глеба и осознавая, что она сделала с его жизнью, Алька клялась себе, что больше не допустит того, чтобы страх овладел ею. Едва заметно она прижалась плечом к Глебу, вдыхая его шанельно-ореховый запах. Сегодня впервые за несколько месяцев он побрызгался туалетной водой. - Аль, - шепнул он ей. – Давай сбежим, как раньше. Пойдем гулять, весна, - он показал ручкой в сторону окна. Алька кивнула. Хотелось снова броситься ему на шею, хотелось сказать, что любит. Но она не сказала – было стыдно за себя вчерашнюю. Она давно уже не смотрела на Новикова. Первый день семейной жизни вычеркнул Новикова из ее сознания навсегда. Они сбежали с лекций и сидели в «Кофейном домике», и Алька удивлялась, как будто была в этой кофейне впервые. Ей нравилось здесь все – тепло, огромные окна, запах, люди. Она как будто заново открывала свою прошлую жизнь. Он ярких красок и ощущений кружилась голова. Все ей казалось острым, резким, ослепляющим – запах кофе, цвет штор, приглушенно-назойливые звуки миксера из-за барной стойки, звон церковных колоколов за окном... Все казалось новым, хотя и знакомым, но вытертым из памяти почти до бела. Это было как возвращение после долгой болезни, когда заново узнаешь мир сквозь мутные обрывочные воспоминания о тех днях, когда ты уже знал этот мир и был счастлив в нем. Сегодня Алька любила весь мир, центром которого был Глеб. Алька усадила Глеба спиной к камину, чтобы видеть его на фоне огня. Ей хотелось что-то сделать для него, что-то необыкновенное, чтобы он забыл о том, как несколько месяцев она изводила его своей неуверенностью. Теперь хотелось вывернуть себя всю, отдать ему, сказать много нежных слов. Но она молчала, наблюдая как он пьет кофе, что-то говорит, смотрит в окно. Они гуляли в ожившем парке. Было солнечно, тепло и людно. Играла музыка – цвела весна. Глеб купил Альке воздушный шарик и мороженое. Впервые за несколько месяцев она приняла от него что-то без заискивающе-виноватого взгляда. Она слышала ночью… Такое не лгут даже из жалости. Он любил ее. Слабый страх шевелился еще в душе, но она давила его, освобождая место для доверия. Она украдкой взглянула на Глеба. Он шел, с удовольствием подставляя лицо солнцу. Смешно щурился. Сейчас он был похож на того мальчишку с фотографии, что стояла на полочке в кухне его родительского дома. Он казался ей необыкновенно красивым и юным. И все же на лбу его залегла первая складка. Хотелось обнимать его, покрыть поцелуями, любить, чтобы он все забыл - все плохое, что было между ними. - Аль… - Да, Глебушка. - Пойдем домой, пока Дениска не вернулся из школы, побудем вдвоем. - Пойдем… я тоже только что об этом думала. - Правда? Его глаза – огромные, смеющиеся, любящие. Ласкающее солнце. Теплый ветерок. И где-то на вдали – их песня. Та самая, под которую он впервые обнял ее. Среди серых стен молчанья, я нашла тебя случайно, позвала тебя с собою, назвала своей судьбою... - Помнишь? – спросил Глеб. – Наша песня. - Никогда не забуду, - ее голос дрогнул. Что же ты с ним сделала, Алька, спрашивала она себя, пока они шли домой. Что же ты сделала с его жизнью? – задавала она себе этот вопрос уже в сотый раз, от жары расстегивая красный плащ. В те страшные месяцы в желании угодить Глебу она стала носить цветное и открытое. Это было неимоверно сложно, но довольный взгляд Глеба в те дни был для нее единственным доказательством того, что еще хотя бы день она не будет брошена им. Она еще не привыкла к новым вещам. Впервые за эти страшные месяцы отчаяния она искренне молилась, благодаря Бога за то, что он послал ей Глеба. Алла… Проснувшись утром после свадьбы, Алла долго лежала в постели. Не хотелось вставать, идти на работу. Зачем? Вчера на празднике она была весела, много пила, чтобы не помнить - ее сын уходит из дома, отрывается от нее. Было страшно – однажды он уже уходил. Ее дом был непривычно тих. Пуст. Холоден. Мрачен. Хмурый Денис, сонно качаясь, ушел в школу. Олег уехал в больницу. Он был воодушевлен – помирился с Валерией. А она… Она лишилась сына. Кто-то приобретает, а кто-то теряет в этот момент. Алла закрыла глаза и заснула. Она спала до обеда, не обращая внимания на вибрирующий телефон. Ее ждали на работе, нужны были ее подписи и распоряжения. Внизу настойчиво звонил домашний. В обед Алла все же встала и спустилась вниз. Прослушала автоответчик и перезвонила на работу. Сказала, что сегодня не появится, дала необходимые распоряжения. Потом пришли рабочие из свадебного агентства – выносить столы и декорации, а Алла ушла в кухню и занялась оставшимися с праздника блюдами. Она аккуратно упаковала их – для детей. Сформировала две коробки – Глебу и Валерии. Для Валерии – не хотелось, но – Олег! Помирились же… Вечером Алла позвонила Глебу и приехала. Нужно было проверить, как устроился Денис, отвезти вещи сыновей, еду и вообще посмотреть, в каких условиях собрались жить ее дети. Условия ей понравились. Конечно, не коттедж с его метражом, но вполне уютно и главное, обустроено. Старкова постаралась. Алла мысленно поблагодарила Нину. Но с чего такие щедрые подарки? «Та, давняя история», - вспомнились ей слова мужа и неожиданный выпад Глеба в адрес отца. От нее явно что-то скрывали. Неужели… Что? Вот здесь? Алле стало не по себе от пришедшей в голову единственной догадки. И теперь они привели сюда эту наивную сироту? Это что, издевательство такое? Алла брезгливо присела на край дивана, пока Алька суетилась, подавая чай. Внимательно взглянула на сына – он был растерян. Потерян. Ну точно… Внутри все похолодело. Вспомнилась встреча со Старковой перед реанимационной палатой Глеба. Тогда Старкова как бы невзначай сообщила ей, что Глеб влюблен в Валерию - "Матери все узнают последние". Старкова – знала, была осведомлена, и выходила как раз от Глеба. Значит, все-таки было… тесное общение. Алла укоризненно посмотрела на сына – Глебушка, ну как ты мог вляпаться в такое? Не дав разгуляться воображению, Алла одернула себя – еще ничего не понятно. Но она узнает. Она пойдет в больницу и все выяснит. Тертель хоть и строит из себя, но болтливая, а еще лучше Степанюга. Зайдет к Степанюге, спросит о чем-нибудь, проконсультировать, например, подольстит. Степанюга любит, когда ему льстят. Можно элитным кофейком его побаловать – быстрее расскажет. Алла решила, что завтра зайдет к Степанюге. Ей нужно было узнать. Они пили чай, и Алла видела, что новой семьи не получилось. Глеб был растерян, Алька – напугана, как будто виновата. Всего-то день прошел. Что произошло? Ее сына сложно довести до такого состояния - он упертый, если надо, умеет за себя постоять. Алька? Алла взглянула на невестку и встретилась с ее испуганным взглядом. Не верилось, что Алька могла довести ее сына до растерянности. Хотя… первая брачная ночь? Ну ведь говорила же мать ему - непонятная, странная… И вот теперь он сам это понял. Дошло, наконец, только поздно уже. Поздно. - Глебушка, что у вас произошло? – спросила Алла, когда Алька вышла в кухню, бросив виноватый взгляд на Глеба. - Натворила что-то? – Алла выразительно показала в сторону кухни. - Мам, прекрати, все нормально, - ответил Глеб нервно, но тут же улыбнулся, пряча себя под маской. Алла вздохнула – наивный, он думает, что она поверит. - Как прошел день? – Алла попыталась завязать разговор, который не клеился. - Нормально, мам. Экзамен сдали. А хочешь, прикол расскажу? - Глеб оживился. Он рассказывал о том, как они с Алькой, проснувшись утром, не обнаружили одежды, в которой можно было бы пойти в институт, и как Альке пришлось ехать в торговый центр прямо в свадебном платье. Алла ахала, все смеялись. Алька тоже смеялась, и Алла подумала уже было, что ей померещилось. Устали после бессонной ночи, экзамен, бывает, решила она, выходя из Нининой квартиры. Но следующие дни вернули прежние подозрения. Степанюга подтвердил ее опасения – у Старковой и ее сына была связь. Он, конечно, мялся и юлил, этот Степанюга. Все-таки Глебушка - сын главного врача, но и ее, Аллу Лобову, не проведешь - выпытала. Глеб и эта его «фиалка» были напряжены, как будто совсем чужие. «Фиалка» смотрела на ее сына заискивающе-виновато, суетилась, когда тот просил ее о чем-то. Точно знала. Знала про Глебушку и Старкову, и теперь ей было тяжело в этом доме свиданий. - Может к нам вернетесь? – предложила Алла сыну, но тот категорически отказался. Алла продолжала ездить каждый день. Нужно было убедиться, что за Денисом хорошо следят, хорошо кормят. Это, последнее, ей не нравилось – простая еда, дети к такому не привыкли. Алла взялась возить свои салаты – хоть какое-то разнообразие в рационе ее детей. Все те дни Глеб общался с ней напряженно, отшучивался, много говорил. Алла знала – он много говорил, когда нужно было что-то скрыть. Сегодня она ехала, чтобы поговорить с Алькой и выяснить, что же все-таки происходит. Глеб был на дежурстве, Алла специально выбрала такое время. Разговор не удался – при первом же вопросе Алька разрыдалась - «Простите меня». Что она, как мать, могла думать? Изменила? Еще на свадьбе рядом с ней крутился бывший одноклассник Глеба – Рыжов. Алла знала его деда-бизнесмена. Изменила… Нелепая догадка. А других нет. Что еще могло произойти за несколько дней? Да в первый же день, в первый… Может, она что-то пропустила на свадьбе? Или Валерия опять замешана? Ой, ну говорила же она, предупреждала Глебушку… Алла терялась в догадках. Сиротские слезы сводили с ума, и Алла перестала расспрашивать Альку. Она снова попыталась поговорить с сыном, но тот неожиданно попросил ее пока не приезжать. - Мам, мы сами будем к вам ездить. Пока не приезжай. Пока у нас сложности, - сказал он откровенно, но объяснять отказался. Алла больше не приезжала, только звонила. Глеб ездил к ним вместе с Дениской раз в неделю. Альку он не брал с собой, и от этого Алла не могла спать ночами. В поисках хоть какой-то информации о жизни сына, который теперь закрылся от нее, она беседовала с Денисом. Но Денис говорил, что молодые живут мирно, не ругаются, а фиалка "так вообще пляшет перед Глебом". Это-то и пугало – «пляшет». В наши-то дни… И что это за семья, где «пляшут». У них с Олегом не такая семья. Спустя две недели Алла позвонила Франсуа и приехала к нему в больницу. - Я узнаю для тебя информацию и сообщу, - сказал ей Франсуа, наливая в ее кофе несколько капель коньяка «для успокоения». Действительно, Франсуа перезвонил ей через пару дней и они встретились в ресторане. Алла не знала, что Франсуа пытался поговорить с Глебом, но тот отшутился и быстро ушел. В тот же день во время ночного дежурства Франсуа поднялся в нейроотделение и нашел там Альку. - Привет, - сказал он, заходя в палату. – Как на первом рабочем месте? - Привет, Франсуа, - улыбнулась Алька, на секунду оторвавшись от работы. – Еще не рабочем. Я только с первого. - Ну все равно, - Франсуа взглянул на больного, того самого парня, после аварии, из пятой, за которым особенно внимательно ухаживала Алька. – Давай помогу, - сказал он, наблюдая, как Алька по миллиметру вытаскивает простыню из-под больного. – Тяжеловато тебе придется, - Франсуа поднял больного, и Алька быстро перестелила чистое. - Да, тут таких медбратьев, как вы, не хватает, - засмеялась Алька. – И быстрее было бы, и легче. - Агитируй Глеба, все лучше, чем на «Скорой» ездить по городу, - сказал Франсуа, укладывая больного. – Вместе будете работать. - Нам нельзя, - Алька принялась протирать больного. – С нами Дениска. Его нельзя оставлять одного. - Верно, - согласился Франсуа. – Я об этом не подумал. Ну, как вы? Уживаетесь? Алька кивнула. Ему было не понятно: Алла говорила – все плохо, суетится, виновата, но Алька держалась абсолютно спокойно, уверенно. Надумывает, ревнует Алла, решил про себя Франсуа. Но что-то смущало. Глеб… Глеб ведет себя странно – перестал интересоваться операциями, даже отказался несколько раз, после чего Франсуа не предлагал ему прийти в операционную, списывая отсутствие интереса Глеба на любовную лихорадку первых семейных дней. Но днем, после встречи с другом, Франсуа был озадачен – Глеб выглядел потерянным, нервным, закрылся. Нет, дело не в любовной лихорадке. - Глеб не выглядит счастливым, я видел его сегодня. Что у вас происходит? Глеб перестал интересоваться операциями. Слова Франсуа застали Альку врасплох, и она, пытаясь спрятаться от настойчивого взгляда Франсуа, отвернулась к окну, к тумбочке, в беспорядке перебирая содержимое медицинских контейнеров. - Алевтина, ты должна мне рассказать, - слова Франсуа преследовали ее, не давали спрятаться, она заметно согнулась.- Алла волнуется, ей отказали от дома. Но с матерью мужа так нельзя поступать. Алька разрыдалась. - Я не подхожу Глебу, - это все, что он понял из ее тихих рыданий. Взглянув в пустые бесцветные глаза больного, Франсуа обошел каталку. - Сейчас об этом поздно говорить, - сказал Франсуа. – Дело сделано. С чего ты решила, что не подходишь ему? Если Глеб недоволен, я вправлю ему мозги, не плачь. - Нет, дело во мне. Я не подхожу ему, - повторила Алька. – Ему нужна другая жена. - Жена Гордеева? – спросил Франсуа. – Брось! Забудь о ней. Он выбрал тебя. - Он ошибся, он бросит меня… Франсуа вздохнул. - Алевтина, ты впадаешь в крайности, - Франсуа повернул Альку лицом к себе и посадил ее на стул. Они долго разговаривали рядом с неподвижно лежащим больным. Франсуа удалось вытащить из Альки все ее страхи. Она рассказала откровенно - от доброжелательно-настойчивого взгляда Франсуа трудно было спрятаться и невозможно было сказать даже полуправду. - Я понял, - сказал Франсуа. – Тебе трудно принять его чувства из страха потерять его. Быть одной всегда проще – так ты зависишь только от себя. Доверие – это мужество, это поступок. Но ты пока к этому не готова, поэтому ты не можешь расслабиться и напряжена. Все это от низкой самооценки. Но выход есть. - Какой? – Алька подняла на него глаза. - Пока твоя тревожность не переросла в патологию, нужно принять меры, помочь себе. Подружись с Дэном и сходи с ним на дискотеку, - посоветовал Франсуа. – Ты еще так молода, тебе нужны яркие впечатления. - Может, таблетки? - спросила Алька. - Твои таблетки – это друзья, дискотеки, радость. Не загоняй себя в угол, встречайся с людьми. Чем больше, тем лучше. Франсуа поцеловал Альку и ушел, а она еще долго сидела в пятой палате и плакала, мучаясь от неуверенности в себе. После этого разговора Алька и включилась в школьную жизнь Дениса. Ей казалось, что стало немного легче – она отвлекалась, успехи мальчика и дружба с ним помогали ей чувствовать себя более значимой. - Я узнал, - сказал Франсуа Алле, когда они встретились в ресторане. – Девушка немного напугана семейной жизнью, боится не угодить твоему сыночку. - То есть Глеб что-то творит…- пальцы Аллы застучали по столу. - Но почему она боится? – Алла вопросительно посмотрела на Франсуа. - Что, как ты говоришь, ее напугало? - Я не знаю, - ответил Франсуа. – Может быть, потому что в данное время она не может соответствовать вашему уровню. Ты прекрасно готовишь, элегантна, умна. А Глеб… он твой сын. Она комплексует, поэтому у нее такой виноватый взгляд, о котором ты говорила. - Но мы никогда не подчеркивали, что… - Алла бросила начатую фразу. - А Глеб? Почему он такой? Если она так пытается угодить, то почему он потерян? Он должен радоваться… Франсуа, там точно нет измены? – Алла тяжело вздохнула. - Твой сын безумно любит эту девушку, не переживай. Там точно нет измены, - Франсуа положил руку на ладонь Аллы. - Лучшее, что ты можешь сделать для Глеба, это оставить его в покое… На время, - добавил он в ответ на испуганный взгляд Аллы. – Он вернется к тебе, он почти влюблен в тебя. Он вернется тогда, когда разберется в семейных проблемах. Не мешай, дай ему стать взрослым. - Как бы ошибок не наворотил со своей взрослостью, - задумчиво сказала Алла. - Не переживай, твой сын справится. Верь в него и молись. И девушку не осуждай, это не ее вина, что она такая. Она не виновата, что ее выбрал твой сын. - Ой, Франсуа, мне бы твою уверенность, - вздохнула Алла, нервно прокручивая обручальное кольцо. - Все образуется, вот увидишь, - Франсуа налил в кофе еще коньяка. – Выпей, расслабься. Я отвезу тебя, куда скажешь. Алла вздохнула и принялась за кофе. Потом они ужинали, разговаривая о будущем Глеба. Алла тяжело вздыхала, но уверенность Франсуа и его обещания держать все на контроле немного успокоили ее. После их разговора Франсуа позвонил Глебу и в ответ на его «Давай в другой раз» в неделикатных и категоричных выражениях потребовал, чтобы тот явился на операцию. Именно тогда Глеб и спросил его о том, что делать если объятия не помогают в борьбе с неуверенностью в себе. Картинка наконец сложилась – Алевтину преследовали страхи из прошлого, Глеб мучился и страдал за нее. Но Алле об этом не обязательно было знать. Глеб не делился с Франсуа, и тот считал, что это правильно. Но ему нужно было как-то поддержать молодого друга. Тогда-то Глеб впервые и услышал историю распада семьи Франсуа. Он рассчитывал, что Глеб сделает правильные выводы из его тягостной истории, и не ошибся. Еще несколько раз они разговаривали с Аллой по телефону. Франсуа рассказывал о настроении Глеба на операциях, об Альке, которую Франсуа видел, забегая к ней утром или ночью, если совпадали их смены. Неизменно теперь он приносил ей шоколадки. «Гормоны счастья», - говорил он, протягивая плитку. «Нужно больше гулять и общаться с друзьями, вспомни о своих хобби», - напоминал он ей во время этих коротких встреч. Он больше ни о чем не спрашивал Альку, она тоже не рассказывала. Они перекидывались парой слов, после чего Франсуа, удовлетворенный, спускался к себе. Ему не надо было спрашивать Альку. Ее ровное настроение, приветливое обращение с больными и коллегами говорило о том, что ее страхи затрагивают только сферу ее отношений с Глебом и не меняют существенно ее отношений с миром. Ее состояние не подходило под описание ни одного психиатрического диагноза и Франсуа надеялся, что время сделает свое дело – ей нужно было переболеть страхом нового в своей жизни и принять это. «Она привыкнет, нужно подождать», - каждый раз говорил он Алле. Алла смирилась. Она вынуждена была принять то, что ее сын, ничего не объяснив, отстранился от нее. Она виделась с ним раз в неделю – Глеб приезжал в те вечера, когда его Алька дежурила в больнице. Он шутил, разговаривал на несущественные темы, почти ничего не ел и из личного рассказывал только о Денисе. Он похудел, и, если бы не уверенность Франсуа, Алла выплакала бы уже все глаза. Все изменилось месяца через три. Ее сын вдруг пришел в родительский дом без предупреждения. Он пришел вместе с Денисом и женой. Он казался веселым, обнимал свою Альку, и она, стесняясь, украдкой целовала его в щеку. - Все наладилось? – спросила Алла, когда они остались с сыном наедине. – Ты повеселел, сынок. - Все хорошо, мам, - сказал Глеб, впервые за долгие месяцы устраиваясь у нее на коленях. – Приезжай к нам. Извини, что так получилось. - Не расскажешь матери? – осторожно спросила Алла, лаская сына, по которому она тосковала все эти дни. - Нет, мам, не расскажу, - Глеб устроился поудобнее и закрыл глаза. – Но как я соскучился по тебе. Как соскучился… Алла улыбнулась в пространство. Вернулся. Ее сын всегда возвращался. А она… Она мать. Она будет ждать. Убедившись, что отношения молодых стабильно ровные, Алла в одно из дежурств Глеба позвала Альку к себе. - Хочу научить тебя готовить все, что любит Глеб, - деловито сказала она и начала учить Альку готовить сложные блюда. Эти мастер-классы она проводила еще несколько лет, пока Алька не научилась сносно готовить то, что Алла считала приемлемым в питании своего сына. Стоять бок о бок и не разговаривать не получалось, да и не прилично было. Они наконец начали разговаривать. Алла учила Альку нарезать аккуратными кубиками картошку, морковь и рассказывала – о детстве Глеба, о его проделках, об увлечениях, о характере. Не раз Алла ловила восторженный Алькин взгляд и видела блеск в ее глазах, когда речь заходила о сыне. Любит - решила Алла и, вычеркнув тот странный период отчуждения из своей памяти, успокоилась. Алька с готовностью училась, кажется, даже обрадовалась, что сможет узнать, как порадовать Глеба. - Только это дорого, - каждый раз говорила она. – Тут слишком дорогие продукты. - На еде не нужно экономить, - отвечала ей Алла. – Нужно правильно питаться, моя дорогая. Алла водила Альку в магазин и показывала, что нужно покупать. - Но это же целых шестьсот рублей! И так мало! - иногда ей казалось, что Алька может потерять сознание от одного только ценника на небольшом куске мраморной говядины. - Раз в неделю можно себе позволить! - и Алла решительно клала мясо в Алькину тележку. Таким же образом набирались и остальные продукты, после чего удовлетворенная Алла отвозила Альку домой, зная, что дети будут теперь целую неделю есть качественные продукты – как раньше. Но часто Алькины экономия и непритязательный вкус доводили Аллу до отчаяния. - Она пытается покупать всякую дрянь, - жаловалась она Франсуа. - Это не страшно, - успокаивал ее Франсуа. – Отнесись к этому с терпением. Это не самый большой недостаток. Алла основательно взялась за Альку – тот сложный период отчуждения ясно показал, насколько ее сын зависим от жены. И теперь Алла со всей своей энергией воспитывала Альку. Она делала это доброжелательно, всегда осторожно – учила Альку домашнему хозяйству и тому, как нужно выглядеть даже дома, наедине с собой. - Знаешь, какую женщину французы считают идеальной? – спрашивала она Альку, распахивая свои шкафы. - Красивую? – спрашивала Алька, как всегда немного испуганно, словно боясь не ответить на заданный ей экзаменационный вопрос. - Нет, - качала головой Алла. – Ту, которая сможет за пять минут выйти из дома при полном параде, - и Алла проводила рукой по многочисленным нарядам в своем шкафу. – Такая женщина должна только переодеться. Ее одежда в шкафу должна быть тщательно выглажена на все случаи жизни. Гигиена, макияж, прическа – это все уже должно на женщине. В идеале такая женщина вполне может в домашней одежде выйти на улицу до ближайшего магазина и никто не заметит, что она в домашнем. Так что, моя дорогая, дома – никаких халатов, застиранных спортивных костюмов, футболок с пятнами, стоптанных тапок и пучков с засаленными волосами, - говорила Алла, трогая свою прическу и наблюдая в зеркало трельяжа, как Алька испуганно ощупывает свои волосы. - Вот, посмотри на мои тапки, - Алла вытягивала ногу, на которой красовались изящные кожаные шлепки с пушком, - не тапки, а почти туфельки, - кокетливо улыбалась она. - Произведение искусства! Да, моя дорогая, да. И такие мелочи, как тапки, очень важны в семейной жизни. Твой муж, стоя у операционного стола, будет вспоминать тебя не на банкете, а провожающей его на работу! И то, в каком виде ты будешь провожать его, очень важно. Запомни: мужчина любит глазами! - говорила Алла и кокетливо заглядывала в зеркало. После всех этих ненавязчивых разговоров Алла везла Альку в магазин выбирать домашнюю одежду. - Дома нужно вести себя так же, как и на улице – культурно, без криков. Потому что у многих бывает наоборот – дома распускаются, а на людях – все из себя, - как бы невзначай учила Алла. - Сервировать стол нужно красиво, - Алла деловито раскладывала на кухонном столе салфетки и снова учила Альку. - Салфетки, столовые приборы - все должно быть праздничным. Наши близкие ничуть не хуже наших гостей, - как бы невзначай замечала она, расставляя тарелки. - Мне вообще не нравится это деление посуды на праздничную и обычную. И конечно же, блюда тоже нужно красиво подавать - не наваливать, как... - тут Алла остановилась, потому что просилось на язык "свиньям". - Совместные завтраки и ужины очень важны для семьи. Они укрепляют семью, надолго запоминаются. Муж будет с радостью бежать домой. - Во всем, Аленька, нужна культура, - резюмировала Алла. - И в быту, и в отношениях. Алла очень много дала в то время Альке. Со дня свадьбы Алла больше ни разу не назвала Альку «дочкой». Алька неизменно называла ее «Алла Евгеньевна», хотя сама Алла предложила называть ее на западный манер – просто Аллой. Но этот психологический барьер - называть мать Глеба просто Аллой - Алька не сумела преодолеть. Алла по-прежнему была недовольна выбором сына, но приняла его. Она видела – Глеб любил свою Альку. Что ж, каждому свое, думала порой вслух Алла и снова звала к себе невестку, пытаясь передать ей свое видение семейного уклада. Надо сказать, что Алла была вполне удовлетворена отношением невестки. Алька внимательно слушала ее, не спорила и старалась выполнять все услышанное. Бывая у сына в гостях, Алла находила там порядок, полный холодильник, опрятную уважительную невестку и ухоженных сыновей. Алле всегда казалось, что квартира ее детей пахнет розами. Почти каждый раз она смотрела на Алькины розы и удивлялась тому, что они источают такой сильный аромат. В любом случае в доме ее детей Алла не слышала ругани или раздраженных слов. Дети учились, работали, на Дениса перестали жаловаться на родительских собраниях. Попытки молодой семьи жить на свои, кровные, были пресечены Аллой сразу же и решительно. О том, что Глеб продал швейцарские часы, которыми он дорожил, Алла узнала от Дениски. От него же она узнала, что Глеб собирается «таксовать» и взял третье дежурство. Это было сразу в первую неделю самостоятельной семейной жизни ее сына. Тогда же Алла узнала, что Глеб не пользуется родительскими деньгами, которые регулярно поступали на его карту. «Свои у него. Долг отдали ему, иностранец отдал, и на свадьбу надарили», - пояснил Дениска в ответ на удивленный взгляд Аллы. - Придумали! – Алла была разгневана. – А это все ты, Олег! Упрекал Глебушку деньгами, вот он и додумался – жить на свои гроши! – набросилась она на Олега Викторовича. – Это все ты! Твои упреки! – в попытке успокоиться Алла огорченно налила себе коньяка. – Родной отец, называется! А я всегда знала, всегда, что ты ущемляешь Глеба. – Алла огорченно выпила коньяк и с глухим стуком поставила бокал на стол. – У тебя все хорошие, кроме родного сына, - Алла принялась огорченно крутить кольца на пальцах. - Аллочка, что ты говоришь! – возразил Олег Викторович. – Теперь я во всем виноват! Да, я говорил, напоминал сыну о деньгах. Но вовсе не упрекал! Я хотел напомнить ему об ответственности! Но… я никогда не ограничивал его. Ни в чем! - Упрекал, упрекал, еще как упрекал, - с горечью возразила Алла. – А у него, между прочим, гордость есть! Лобов, ты никогда не думал, что твой сын тоже живой человек? Если, конечно, ты считаешь его своим сыном! - Алла! Прекрати! Конечно, Глеб мой сын, я люблю его и я… - Нет, Лобов, по-настоящему ты любишь одну Валерию, - холодно перебила мужа Алла. – Но ты, мой дорогой, должен все решить. Как хочешь, но Глеб должен жить, как раньше, - припечатала Алла. - Конечно, должен, кто бы возражал, - согласился Олег Викторович. – Я поговорю с ним. - Только полегче, Олег, полегче! – предупредила Алла. – Не цепляйся к нему. Алла вздохнула, вспомнив о тяжелой семейной ситуации сына. Она не рассказывала об этом мужу – в те дни муж был слишком поглощен заботой о Валерии. Алла обижалась за сына, ревновала. Олег Викторович вызвал сына в кабинет. Глеб приехал, был раздражен, мало разговаривал. Отец настаивал, чтобы Глеб не мудрил и начал жить по-человечески, ссылаясь на то, что Глеб живет не один, а с братом и молодой женой, и вообще они с Аллой могут «себе позволить» содержать студентов. - А когда как не сейчас, понимаешь ли, нужна родительская поддержка! - убеждал Олег Викторович. Глеб что-то возражал, говорил, что сам справится. Олег Викторович отвечал, что свою гордость надо проявлять в других вещах. - Короче, вот мое слово, - отчаявшись достучаться до раздраженного сына, твердо сказал Олег Викторович. – Хочешь голодать, голодай! Но Дениса я заберу! И плевать на ваш шантаж! Тоже мне, понимаешь ли! Шантажисты! И Алевтину заберу! - крикнул он. – И не надо на меня так смотреть! Женился, будь добр, содержи достойно! А не можешь, нечего брезговать родительской помощью! Заработаешь – отдашь! А сейчас, будь добр! Глеб вышел, хлопнув дверью – в те первые дни Алькиного ухода в себя он был особенно раздражен и растерян. Дойдя до входной двери больницы, он вернулся. - Заработаю – отдам! – сказал он. – А Денисом и Алькой больше не смей шантажировать! Олег Викторович застыл с бутылкой коньяка в руках. Потом молча налил и толкнул стопку. - На вот, выпей, успокойся. Они вместе пили коньяк. В тот день Глеб немного перебрал от напряжения. Он пришел домой, несколько раз ронял ключ на пороге квартиры, пытаясь ее открыть. Алька открыла дверь сама. Ее испуганно-виноватый взгляд и заискивающая суета вокруг него раздражали. Он что-то резко сказал ей, потом каялся. После этого она всю ночь плакала в ванной, а он, внезапно протрезвевший, уговаривал ее простить его. Она также просила прощения, виня себя в его срыве, от чего он в бессилии хватался за голову. После этого случая он взял себя в руки, запретил себе отчаиваться и раздражаться и принялся основательно изучать Алькины страхи, чтобы понять, что с ними делать. Олег Викторович и Лера, наконец помирились. Глеб мало об этом думал - первые месяцы его жизни были заняты решением семейных проблем. Алька об этом состоявшемся примирении думала часто. Она была рада этому примирению, сама же об этом мечтала, но теперь она ревновала. Впервые в жизни. Живя в доме Лобовых, она за короткое время успела привязаться к Олегу Викторовичу и, затаившись, ждала, когда, наконец, после пятнадцатого января у нее появятся и муж, и отец. Отца не получилось – в тот день у него нашлась законная дочь, которой он отдал всю свою любовь. Теперь он другую называл «дочкой». Нет, и Альку тоже, но как-то все больше формально, Алька чувствовала это. Она прекрасно понимала, что не имеет права ни на что претендовать и что Олег Викторович вовсе не обязан… Но все равно хотелось поплакать, и даже кого-то обвинять. Кого только? Алька вполне осознавала, что никто не виноват в том, что так сложилась ее жизнь, что в свои двадцать она вдруг начала бегать в поисках родителей. Несерьезно это, говорила она себе, люди вот своих детей уже заводят… Но она продолжала упорно заходить к Олегу Викторовичу в кабинет, виновато открывая дверь под любопытные взгляды его секретарши Зои. Олег Викторович всегда с теплом принимал ее, усаживал, просил Зою принести им чаю, коротко спрашивал о семейной жизни и тут же начинал говорить про Леру, про ее тяжелую жизнь. Алька активно слушала и тоже говорила про Леру. Наговорившись про Леру, они расходились. Разочарованная, Алька шла по коридору и убеждала себя, что, разговаривая с Олегом Викторовичем о Лере, она поддерживает его. Мысленно она называла его «папой». Ей так хотелось что-нибудь сделать для «папы», что всякий раз она приносила что-нибудь вкусное для него. И всегда он сердечно благодарил ее, обнимал и называл «дочкой». В эти минуты Алька всегда думала, что она слишком корыстная, что сладости она приносит не для «папы», а чтобы получить от него объятие и «дочку». Разочарованная в прохладном отношении к себе и не имея возможности как-то проявить свои чувства к Олегу Викторовичу, Алька принималась писать Глебу добрые слова и слала их в сообщениях. В те дни страхов и сомнений ей еще больше хотелось угодить Глебу. Глеб был сыном Олега Викторовича. Потом Алька думала иногда, почему она боготворила Глеба, отчего они жили душа в душу. Ей казалось, что она любила в нем Олега Викторовича. Как-то во время их регулярных вечерних откровений она призналась в своих сомнениях. - Я уже запуталась сама, - сказала Алька. – Я снова чувствую себя виноватой. - Не надо винить себя, ты имеешь право на любые чувства, - ответил Глеб. – А вообще… пора нам подумать о ребенке. И он снова целовал ее. Она не знала, но Глеб разговаривал о ней с отцом. Когда страхи отпустили Альку и появилась возможность полноценно жить, она изобрела новый способ общения с Олегом Викторовичем. После кухонных посиделок с Аллой она доставала игру «Тик-так-бумм», и они играли. Это довольно интересная игра, "семейная", как написано на коробке. Правила просты: участники передают по кругу тикающую "бомбу", придумывая слова по заданным параметрам. Тот, у кого в руках бомба взорвется, выбывает из игры. Эта игра, подаренная на свадьбе среди прочих подарков Ириной Васильевной Ковалец и теперь перекочевавшая в родительский дом, неожиданно заинтересовала Дениса. После кухонных мастер-классов Аллы Евгеньевны Денис приезжал к родителям к назначенному времени, и они играли семьей. Алька хотела, чтобы Денис больше общался с родителями, но также она ловила себя на том, что ей просто хочется побыть рядом с Олегом Викторовичем, который в эти минуты откладывал газету с угрозой, что он «всех победит» и азартно играл, как правило, выигрывая. После этого его все поздравляли, и Алька, восхищаясь мощью его интеллекта, могла с полным правом поцеловать Олега Викторовича в щеку. Это происходило в те дни, когда Глеб дежурил. Алька не включала Глеба в эти развлечения – Глеб много учился. ****** Глеб все-таки сдал международный языковой экзамен. Разговаривая с носителем языка, приехавшим из Лондона, он путался и был немного разочарован своими успехами. Однако он все же получил далеко не низший балл, чем остался доволен. В июне Глеб и Толик сдали экзамен и получили заветный документ о допуске к работе фельдшером СМП, Алька и Лера сдали экзамен и могли работать медсестрами. В августе Глеб уехал в Америку на четырехнедельную стажировку. Как и рассчитывал Франсуа, Глеб еще больше загорелся детской кардиохирургией. Весь этот месяц Алька жила вместе с Глебом. Друзья Франсуа сделали ей вызов. Денис в те дни жил у родителей. После некоторого перерыва в общении их отношения потеплели. В этом была огромная заслуга Аллы, которая за месяцы отчуждения Глеба многое передумала. Когда Глеб отдалился, Алла оказалась в изоляции от всех. Сын с ней общался неохотно, муж занимался теперь Валерией. В те одинокие дни Алла часто ходила по дому неприкаянная. Хотелось позвонить Франсуа, поговорить, но она не могла – Франсуа был готов выслушать ее в любое время и помочь, но неизменно держал дистанцию. У него была своя, личная жизнь. Иногда они обедали вместе. Может быть, оптимизм и всегда ровное настроение нового знакомого поддерживали Аллу в те дни. Тогда же она узнала от Франсуа некоторые, тщательно отбираемые, подробности из жизни Дениса и впервые задумалась об одиночестве мальчика. Тогда у нее было много свободного времени для размышлений. Раньше Алла не замечала того, чтобы мальчик был одинок. Вернее, Алла вообще мало думала о Денисе. Денис был сыт, одет, всем обеспечен. Он рос довольно покладистым ребенком и с ним никогда не было особых проблем, кроме как со здоровьем. Но Денис был для Аллы продолжением Валерии. Даже не Чеховых – Валерии. Может быть, потому что Лера с самого первого дня появления в доме ревниво оберегала брата от всех Лобовых, Алла так и не приняла мальчика. Но, вспоминая его добродушие, неконфликтность, Алла сейчас жалела о том, что фактически отдала мальчика на воспитание тринадцатилетней Лере. В те первые дни, после гибели Чеховых, Алле было вообще не до воспитания: давящее чувство вины и страх быть разоблаченной, рыдающая Валерия, участившиеся конфликты Олега и Глеба, и еще пятилетний мальчик… Алле казалось тогда, что она сойдет с ума. Валерия все заботы о брате взяла на себя – Алла позволила, ей было это удобно. Она даже подозревала, что Лера настраивает мальчика против нее, против всей семьи, но Алле было все равно, что думают дети Чеховых. Она ждала, что после восемнадцатилетия Лера уйдет вместе с братом в родительскую квартиру и эта многолетняя пытка воспитанием детей жертв убийства наконец закончится. Но Лера не ушла, хотя Алла неоднократно намекала ей. Когда Глеб отдалился, а его горе-жена плакала так, что было страшно о чем-либо ее спрашивать, единственным человеком, имеющим живую связь с сыном, стал для Аллы Денис. Пришлось налаживать отношения, быть терпеливой – это Алла умела. Алла ждала мальчика у школы, звала в кафе, там они разговаривали, и потом, возвращаясь домой, Алла, оказавшаяся не у дел и предоставленная самой себе, вдруг начинала скучать по Денису. Может быть, в последнее время ей захотелось снова почувствовать себя матерью маленького ребенка. Дочь уже не молодой Старковой всколыхнула в ней неожиданные желания. Денису было еще тринадцать, он был еще совсем ребенком. Освободившийся из-под ее опеки, мальчик перестал бурчать и оказался довольно милым и интересным. Они всегда начинали беседу о Глебе, но заканчивали часто совсем другими темами. Как-то во время их разговоров Денис проговорился, для чего Глеб поставил кормушку и кормил птиц. «Наивный Глебчик думает, что так он кормит моих родителей там, на небе», - сказал мальчик. Алла похолодела. С тех пор она все чаще думала о Чеховых. Она не могла теперь не думать о них – каждый день ей приходилось кормить птиц. Она не могла бросить это занятие – Глеб, ее сын, просил за «пернатых». Может быть, преодолевая чувство вины перед Чеховыми и пытаясь как-то искупить эту вину, Алла стала больше заботиться о Денисе. Она взялась дарить ему небольшие подарки и покупать одежду. Алла вдруг вспомнила свою давно забытую страницу ВКонтакте, восстановила пароль и неожиданно для самого Дениса написала ему что-то веселое, с юмором, чем вызвала восхищение мальчика. Она тут же была принята «в друзья». С тех пор они обменивались картинками, которые Денис называл непонятным для Аллы словом «мемы». Как это ни странно, Алла полюбила мальчика, когда ему было четырнадцать. Теперь она неизменно называла его сыном. Все это произошло не сразу - постепенно, и вырастало из посиделок за играми, из личных разговоров с мальчиком, из длительных размышлений у кормушки. Весь месяц, когда Дениска жил в доме, Алла не отходила от него, пытаясь восполнить все, что недодала мальчику в прошлые годы. ***** …Он продолжал дарить ей розы и не пропустил ни одного дня. В ее душе уже давно благоухали эти цветы. Когда это произошло? Она не помнила – это возникло как-то вдруг, может быть, из нежности его взгляда, или его слов, или ласковых рук. Быть может, из последующих воспоминаний о тех днях, когда он в попытке спасти ее от ухода в страх отдавал всего себя. Может быть, из ее нежности, переполняющей невысказанным ее сердце. Но так или иначе, в душе ее теперь цвели розы. Леталось, пелось, кружилось. Земля качалась и уходила из-под ног, когда она видела его издалека, приближающегося к ней. Она по-прежнему стеснялась, но рвалась ему навстречу, не в силах ждать, когда он подойдет. Хотелось – дарить, принимать, слиться в одно целое. Отдать все, если это возможно. Страх потерять его – обострился и напряженно жил теперь в ее душе. Но это был другой уже страх, - не всеобъемлющий, не огромный. Он ютился бок о бок с пьянящим восторгом – жить рядом с Глебом, любоваться им, слышать его. Восторг соседствовал с этим страхом и своею силой подавлял его. Еще до свадьбы она загадала, что признается ему в любви ровно пятнадцатого января, в годовщину их свадьбы. Она дала себе время – год. Но хотелось – уже сейчас. Нежность к нему, казалось, была безграничной, а слова любви цветными бабочками теперь порхали в ее сознании, просясь наружу. К нему. Но она молчала – она не имела права говорить о любви, после того что сделала с его жизнью. Она не могла простить себе те три месяца постоянных, изматывающих Глеба слез. А бабочки порхали, рвались наружу… Она позволила им вырваться – на бумагу, в стихи. Она и раньше писала стихи для Глеба – но то была попытка удержать его, не разочаровать. Сейчас было по-другому. Сейчас она писала о себе – о радости быть с ним, о его нежности, о его шепоте, от которого кружится голова, о близости. Только «люблю» не звучало. Этой бабочке было позволено летать лишь в ее сознании. Алька не была уверена в том, что она может любить по-настоящему. И все же это произошло раньше задуманного времени, осенью. Денис уехал на вертолетную площадку. Они остались одни. Глеб писал реферат – очередную отработку за пропущенные занятия. На прошлой неделе он брал суточное дежурство. Алька стояла у окна, замерев, наблюдая за тем, как он сосредоточенно стучит по клавиатуре, изредка прерываясь, чтобы обернуться и улыбнуться ей. Бабочка «люблю» билась и просилась на волю. Алька перевела взгляд за окно – разноцветные клены кивали ей огромными красными листьями, как будто уговаривая, наконец, решиться. Отпустить? – шевельнулось слабое, неуверенное в душе - и как будто в знак согласия и поддержки в полутемную комнату светанул последний луч уходящего солнца, наполняя комнату благостью, умиротворением и теплом. Почувствовав поддержку, бабочка рванулась изо всех сил. - Глеб… - Да, Аля… Он не повернулся, сосредоточенно выделяя курсором текст. Она все-таки решилась отпустить бабочку, которая задыхалась внутри нее без солнца, без движения, без возможности порхать так, как ей вздумается. Это была уже не ее бабочка – его. Бабочка долетела и едва ощутимо села ему на плечо. - Я люблю тебя… Тишина. Глеб продолжал выделять текст, не поворачиваясь к ней. - Повтори, - сказал почти буднично. Алька позволила бабочке переместиться на другое его плечо. - Я люблю тебя. Он бросил выделять текст. Застыл, глядя в экран. Потом тихо засмеялся. Закрыл глаза. Бабочка неуверенно шевельнулась и самовольно переместилась на пуговицу его расстегнутой сверху рубашки, в самый вырез, ближе с сердцу. - Глеб, я люблю тебя! Ты слышишь? - Я слышу, - он снова тихо засмеялся и встал. – Аля, - выдохнул, обнимая. – Спасибо, Господи! - Я давно уже, Глеб, давно, - прошептала Алька испуганно. Он снова тихо засмеялся, унося ее. Эта бабочка вопреки всем законам жизни и смерти порхала над ним всю жизнь. ***** После состоявшегося примирения с Лерой Олег Викторович уже не мог ее опустить. Он снова обрел дочь, и теперь его жизнь была сосредоточена на ней. Через несколько дней после свадьбы сына Олег Викторович неожиданно пришел к Гордеевым с бутылкой под мышкой и фруктами. Его неожиданно тепло приняли. Так начался период довольно близкого общения. Гордеев оказался покладистым зятем. Они не подружились, некоторое напряжение, подогреваемое неизбежными рабочими конфликтами, все равно присутствовало, однако Гордеев всегда радушно принимал Олега Викторовича и они в конце концов окончательно перешли на «ты» и по имени. С Лерой все оказалось немного сложнее. В первые дни после откровений она закрылась, но ненадолго. Лера быстро отошла от своего испуга и, видя настойчивое желание Олега Викторовича сблизиться, наконец, приняла любовь приемного отца. В те дни Лере особенно не хватало Глеба. Хотелось проговорить с ним все, что она услышала от Олега Викторовича в тот свадебный день. Это было их общее прошлое, никто другой не понял бы Лериных мыслей. Но Глеб неожиданно для всех закрылся и ушел в себя. Все знали, что он переживает какую-то глубокую семейную драму. Но никто не знал – какую. Лера как-то подошла к брату, спросила, но он по обыкновению отшутился. Иногда они ездили на кладбище, но теперь все больше молчали. Глеб обнимал ее и едва заметно вздыхал. Лере вдруг стало с Глебом неуютно и тяжело. Ей самой нужна была поддержка в те дни, но, кажется, брату было намного тяжелее. Он не давал ей возможности поддержать его. Может быть, именно поэтому в те дни Лера сблизилась с Олегом Викторовичем – он много рассказывал ей об отце и матери. Эти разговоры всегда заканчивались одинаково – ночами, пока еще слова друга ее отца были свежи в памяти, Лера записывала услышанное. Она задумала написать книгу о родителях. Не для печати – для Дениса и своих детей. Чтобы помнили. Облекая услышанное в строки, она выплескивала в слова свою боль, заново проживала ту, счастливую жизнь. Эта работа захватила ее, и в один из дней Лера вдруг поняла, что ее боль уже не так остра. ***** В первый год после женитьбы сына Олег Викторович и Алла отдалились друг от друга. Алла направила свои силы на Глеба, его жену и Дениса. Олег Викторович занимался только Лерой. Он теперь почти не читал газет, а все больше листал старые альбомы, вспоминая погибших друзей Чеховых. Он хотел вспомнить все до мельчайших подробностей, чтобы рассказать это Лере, чтобы не упустить ничего важного. Он вдруг подумал в те дни, что все эти годы между ним и Лерой стояла недоговоренность, они все жили во лжи. Почему он никогда не рассказывал Лере о ее родителях? Что мешало ему? Спрашивал себя Олег Викторович. Ведь он же видел, как Лера мучается, подозревая всех и вся, и одновременно обвиняя себя в надуманных подозрениях. Олегу Викторовичу всегда мешала Алла. Рассказывая Лере о ее родителях, Олег Викторович предавал бы Аллу. Но Аллу он любил больше жизни. Все это теперь осталось в прошлом. Теперь Лера ушла из дома, отделилась, и рассказывая ей о ее родителях, Олег Викторович не мог уже сделать больно жене. Видя старые фотографии, вынутые из пыльных семейных архивов, Алла была напряжена. Ее тяготило теперь общение с мужем, который ни о чем больше не мог думать, кроме как о Чеховых, хотя и тщательно скрывал это от нее. Поэтому Алла все чаще звала к себе Альку, или уходила из дома, встречаясь с Денисом, или попросту ехала в гости к Глебу, где ее всегда с радостью принимали. После того как тяжелый период в отношениях сына и невестки миновал, Алла снова стала бывать в их доме. Спасали также и вечерние игры, которые устраивала ее странная, еще не вышедшая из детства невестка, но которые собирали всех под одной крышей и заставляли Олега на время отвлечься от воспоминаний и просмотра видеозаписей совместных с Чеховыми выездов на шашлыки. Тогда Олег становился веселым, и глядя на него, раскрасневшегося, с азартом придумывающего слова, Алла вспоминала того остроумного преподавателя, в которого она, студентка выпускного курса медицинского, влюбилась с первого взгляда. ***** Лера родила в июне. Мальчика – в этом не было ни у кого сомнений. Мальчика назвали Петром. В тот день Гордеев, Глеб и Дениска хулиганили перед роддомом. Персонал роддома еще долго вспоминал, как рвались в небо сотни разноцветных шаров, на которые счастливые муж и братья спустили целое состояние. На асфальте, во дворе роддома, еще долго красовалось «Лера, спасибо за сына. Люблю!», нанесенное несмываемо краской. И лишь перед какой-то проверкой краску наконец отмыли. Олег Викторович теперь часто пропадал вечерами. После работы он ехал к Гордеевым, брал коляску и шел гулять в ближайший сквер, давая возможность Лере отдохнуть и заняться своими делами. В первый день после рождения малыша Алла приехала в роддом. - Здравствуй, Лерочка, - сказала она и села рядом с Лерой. – Поздравляю тебя, дорогая. - Спасибо, Алла Евгеньевна, - растерялась Лера. – Не ожидала. Возникла неловкая пауза. - А где ребенок? – обернулась по сторонам Алла. – Как назовете? - Мой ребенок будет носить имя моего отца, - сказала Лера и опустила голову. Алла кусала губы. - А ну, ну да, Олег говорил, - сказала Алла, чтобы что-то сказать. – А где же мальчик? - Медсестры унесли взвешиваться, - Лере хотелось, чтобы Алла скорее ушла, но на беду медсестра как раз принесла ребенка. - Ой, какой хорошенький, - проворковала Алла. – Можно? Она протянула руки к Пете. - Можно, - пересохшими губами ответила Лера, со страхом наблюдая, как убийца ее родителей берет на руки ее сына. Умом она понимала, что Алла не сможет причинить вреда ее ребенку, но все равно тихо паниковала, слушая, как Алла вполголоса разговаривает с малышом. - Дайте мне сына, - Лера не выдержала этой пытки, сорвалась в нервной дрожи и протянула руки. – Отдайте! Она схватила протянутого ребенка и прижала его к груди, пытаясь защитить. - Алла Евгеньевна, извините, мне надо кормить, - она сказала первое, что пришло на ум. - А, ну да, ну да, - спохватилась Алла. – Бульон поставлю в холодильник, - сказала она и кинулась разбирать пакет. Больше Алла не приходила. В те дни Глеб был счастлив. Алька преодолела свои страхи и стала прежней, он любил и его любовь принималась, Денис вел приличный образ жизни, сам Глеб с удовольствием наверстывал упущенное в учебе, у Леры тоже все наладилось в жизни. После ее родов Глеб вспомнил о своем обещании группе и собрал, наконец, всех в ночном клубе, чтобы отметить свою свадьбу и Лериного материнство. Как и обещал, Глеб пригласил на праздник Аню, патологоанатома, девушку из общежития, и Рыжова – приходилось считаться с Алькиными друзьями. Были также Шурыгин и Алексей Петров из команды Франсуа. В тот день Петров принялся активно ухаживать за Аней, но провожал домой ее все-таки Костя. Этот праздник совпал с окончанием четвертого курса, так что веселие было бурным. Кажется, Глеб тогда с непривычки и на радостях перебрал. Правда, не только он, но и вся шестая группа. Трезвыми были только Алька и Франсуа. В октябре Нина родила девочку. В день появления дочери на свет Нина много плакала от радости и просила Альку и Глеба «поставить свечку». Она назвала дочь Наташей. Это было пожелание старика Емельянова, который до сих пор тосковал по рано ушедшей жене. Следуя просьбе старика, Нина отблагодарила его за теплый прием в семью. Ее поступок вызвал ответное восхищение старшего Емельянова, а муж увидел Нину в новом свете. В семье Емельяновых все боготворили Нину. В новогоднюю ночь в доме Лобовых было тесно и шумно. Под его крышей Алла собрала всех, кого любил ее сын. Это были его жена Алька, Дениска, крестница Лиза, Франсуа с девушкой и Ковалец. Гордеев в новогоднюю ночь оперировал, но в час ночи он по пути домой заехал к Лобовым с бутылкой шампанского, и его шумно встретили, накормили и отпустили к жене и ребенку с подарками и угощениями.