Бесценно для двоих

— Он позвонит. Все будет хорошо, слышишь? Айви пересела на подлокотник кресла и обняла. Руки у нее были теплые, волосы щекотались, и предыдущие два часа она напрочь игнорировала попытки Освальда ее отослать. Чтобы забрать Мартина из лесного убежища и вернуться в особняк Ван Далей, Эду хватило бы минут сорок. Ну час. Два часа. Три. Прошло шесть. Так уже было — Освальд уже ждал Эда в этом доме, в этой самой гостиной и за этим самым столом, ждал, чтобы наконец признаться в любви вслух и прямо, и Эд обещал прийти, давал понять, что все взаимно, обещал быть рядом — и пришел со словами, что встретил любовь всей жизни. Все, что он раньше говорил Освальду, оказалось ложью, вся его вера, все его чувства, его объятия, его слова — все было ложью. Сейчас, после того, как Эд спас его, прикрывал, обещал быть рядом, Освальд успел поверить, что хотя бы про дружбу это была правда. Про дружбу, про верность, про то, что они на одной стороне... Но телефон молчал, и Эд не вернулся и не вернул Мартина. Айви отобрала у него бутылку виски и принесла чаю. Не пошла туда, куда Освальд ее послал, зато позвонила Виктору, поворковала с ним так, будто он уже три раза позвал ее замуж, и сказала, что в Нэрроуз Эд не возвращался, а фургон в лесу пуст. — Вик проверит. Все будет хорошо. И Эд тебе позвонит. И, Оззи, живо дай сюда. Она двигалась быстрее, так что очередная попытка присвоить бутылку не удалась. Глушить боль алкоголем, конечно, было так себе выходом, но Освальд уже не выносил. Не мог. Телефон зазвонил под утро, когда уже светало. Они с Айви метнулись к нему одновременно, но тут Освальд успел первым — и был впервые в жизни разочарован, увидев имя Джима. — Что такое? Мне сейчас не до... — Ты смотришь? — перебил его Джим. Голос был усталый и какой-то тусклый. — Что смотрю? Айви стояла близко, опустив голову к трубке, чтобы тоже слышать. — Телевизор. Освальд, у меня плохие новости. В Аркхэме массовый побег: Джером Валеска, Джервис Тэтч и Джонатан Крейн со своей бандой. Джером Валеска... Горячее дыхание над ухом, «Почему ты такой скучный? Улыбайся, я хочу, чтобы ты улыбался, птичка моя», пальцы, скользящие по его скулам, выкрученные руки, короткие, жесткие удары под ребра, ладони, шарящие у него под полосатой робой, мнущие и рвущие ее еще больше... «Эй, я хочу назад того веселого парня, который убил столько народу, вместе нам будет так хорошо! Улыбнись, ну чего ты такой серьезный? Давай убьем санитара вилкой, которую ты стащил?» — ...Освальд? Ты меня слышишь? Освальд! — Да, да, Джим, прости. Валеска сбежал? — Да. И ему нужен ты, так что мы решили его немного опередить. Приезжай в участок. Бандитов своих не бери, у Тэтча гражданские. — Ты что, хочешь, чтобы я пошел и отдал себя в обмен на твоих гражданских? Ты уже пытался расплатиться мной за антивирус Алисы, помнишь? Честно говоря, мне не очень понравилось. — Освальд... У него твой мальчишка, как я понял. И он хочет поговорить. Мы попробуем спланировать операцию так, чтобы никто не пострадал, но нам нужно твое согласие. Без тебя мы не накроем Валеску и не спасем ребенка. — Да. Да, Джим, я сейчас буду. Да. Он повторял это «Да», с трудом соображая, что делать — в глазах потемнело, горло перехватило, нога подламывалась, а мыслей в голове не осталось, только «это все из-меня». Пальцы Айви крепко стискивали его собственные. Второй рукой она вытащила у него телефон. — Мистер Гордон, мы сейчас приедем, ждите. Она отключила звонок и положила телефон на стол. Встряхнула Освальда за плечи, крепко стиснув — хватка у нее была сильная. — Оззи, пожалуйста, соберись. Я сама не справлюсь. — Да. Да, прости. Сейчас. Он расцепил пальцы. Нащупал трость и вцепился в нее. Убрал телефон в карман. Простые привычные действия будто вернули мир вокруг: вот он, особняк Ван Далей, теперь — Кобблпотов, вот журнальный столик, вот темный паркет, вот окна с раздвинутыми шторами и серое тусклое утро — такое обычное, будто бы чудовище не вырвалось на свободу и не похитило его сердце. ...Сердце. Если Мартин у Джерома, что с Эдом? Сумел сбежать? Ранен? О нем Джим ничего не сказал... Телефон негромко пискнул — сообщение. Снова незнакомый номер и снова «<3». Два раза. У Джерома Валески была поговорка — «Считаю до трех, птичка моя, а потом с тобой может случиться что угодно». — Айви, я готов. Ты остаешься дома, это не вопрос, это приказ. Я что-то больше не хочу терять тех, кого люблю. Если все будет плохо, уходи, Кошка тебе поможет, вы вроде дружили, а у нее этот золотой миллионер Уэйн в приятелях. Не пропадешь. Сможешь связаться с Виктором — отправишь за мной. Остальных не надо, это риск для Мартина. — А ты? — Выполню его условия. — И как ты поедешь? — На машине. Я не люблю водить, а не не умею. Я сам со всем разберусь, Валеска предсказуемый и простой, и он еще очень молод. Крейн тоже. Я умнее и у меня больше опыта. — Они сумасшедшие и сильные, — напомнила Айви. — И они фрики. У Крейна есть газ, у Тэтча гипноз. — А у меня есть любовь. И еще я хорошо умею прятать оружие. Они думают, я сломался, у меня ничего нет и со мной легко справиться. Так вот, нельзя. — Ты серьезно решил идти один? — Да, серьезно. Не дам использовать против себя никого и ничего. Ну, до встречи. Она так и осталась стоять — оторопевшая, с недоверием и страхом на лице. Приказа, впрочем, не ослушалась. Может, наконец-то усвоила, что если просят, то не просто так, а по плану, и надо подчиняться, а не скандалить. Плана не было. В критичные моменты никогда ничего не шло по плану: у Освальда неплохо получалось предсказывать и опережать того же Марони, иногда Барбару, получалось с полицией, с мэром Обри Джеймсом. Он знал, чего захочет и что сделает Эд. Со старым доном Фальконе было труднее, и с ним Освальд скорее договаривался, чем играл. Сначала он попытался быть честным и с Софией, но чутье не дало. Над его паранойей, он знал, посмеивались, но она выручала не раз. Предсказывать и вычислять, чего хочет Джером Валеска, было, в общем-то, бесполезно. Освальд умел полагаться на логику и расчет, умел — на сердце. Проблема была в том, что у Джерома Валески не было логики и разума и сердца тоже не было. Он хотел превратить Готэм в один сплошной Аркхэм — мир безумия. Он хотел зажать Освальда в углу и трогать так, как Освальд был готов позволить только одному человеку, и вовсе не Джерому. Он хотел играть, но у игры не было цели и сюжета, а у Джерома не было привязанностей и слабостей. Такая привычная, такая удобная схема — найди, что человек любит, и бей прямо туда — не работала. Давным-давно, сжимая его запястье теплыми пальцами, Эд говорил, что человек, который никого не любит, неуязвим. Его нельзя достать и ранить. Убеждаться в его правоте было больно и очень страшно, но на такую роскошь, как сидеть и бояться, Освальд тоже не мог рассчитывать. Ему самому рядом с Джеромом было чудовищно тяжело — а каково Мартину? Освальд понял, что если вдруг все кончится благополучно, выправится и они победят, никакого официального усыновления он себе просто не позволит. Мартин заслуживает счастья и нормальную семью, а не опекуна, который сам свои беды разгрести не может, не то что чужие. Не воспитает он теневого наследника, а своими же руками затащит во тьму. В Метрополисе есть хорошие школы-интернаты и нет сумасшедших, мафиози и сумасшедших мафиози. Наверное, такие, как он, просто не заслуживают ни любви — Джиму его чувства были не нужны, а Эд прямо сказал, что не любит, и застрелил, — ни детей. Только выцарапанный, выгрызенный у судьбы теневой трон, да и тот вечно теряется. От страха, от нервов напрочь пропал и сон, и боль в ноге. Больше суток без отдыха в тридцать четыре года и многочасовая беготня на переломанной ноге самочувствию никак не помогали, а надо было сосредоточиться. Освальд не мог позволить себе проиграть эту битву — лучше уж тогда спрыгнуть с башни Уэйнов или поехать на пирс и наконец-то там застрелиться. Полицейское управление стояло на ушах. Порядок там был... ну разве что во время Pax Penguina, то есть довольно-таки недолго, но сейчас степень беспорядка перешла все возможные границы. Увидев, что он заходит, Джим рванул через пол-участка. — Ты приехал один? Без Айви? — Естественно, один, Джим. Мне нужен координатор на месте. Что произошло? Мне нужна вся информация. — Если коротко, то в Аркхэме был массовый побег. Валеска, Тэтч и Крейн главари, с ними еще толпа, но толпа ведомая. Опасны именно они. Они захватили цех «Эйс Кемикалс», у них там гражданские... а вот это Валеска передал тебе. Джим протянул конверт, и Освальд машинально взял. — Я же предупреждал. Джим отвел взгляд. — Мы не могли действовать с информацией только от тебя. — Ты мне просто не поверил, хотя в делах я с тобой был честен. Теперь у него Мартин, и я тебе обещаю, если с ним что-то случится, я доберусь до тебя, я тебе... Пальцы Джима легли ему на губы, затыкая. У Джима вообще-то не было привычки прикасаться — разве что швырнуть в стену, ударить наотмашь, пнуть по больной ноге... Освальд помнил только одно объятие и неловкую ласку — когда он, тогда еще мэр, получил порцию газообразного страха от Крейна. — Мы его вытащим, обещаю. Но нужна твоя помощь. Нужно, чтобы ты пошел к нему, один и без оружия, — Джим кивнул на конверт. — Мы уже читали. «Лети ко мне, птичка моя <3». — Что у вас было в Аркхэме? — Кроме того, что он пытался склонить меня на свою сторону и втянуть в бунт? Ничего интересного для тебя. — Почему он называет тебя своей птичкой? — Джим, я поражаюсь, что ты до сих пор работаешь в полиции и как-то ведешь расследования. Собирай своих, у тебя здесь такой безумный базар, что Джерому даже трудиться не придется, чтобы свести вас с ума. Будьте готовы. Говоришь, завод... Я не знаю, из чего этот газ, но если и есть где компоненты — то там. Защищаться от гипноза я не умею, не знаю, что посоветовать. В Аркхэме они вроде использовали наушники... Может, вам тоже поможет. «Лети ко мне». Если бы это был кто-то другой, Освальд предположил бы, что в него влюбились и может даже вытаскивают поближе к себе — из города, который собираются превратить в ад. Но в него никто никогда не влюблялся, начиная с тех, кто нравился ему самому. Таких, как он, не любят, и то, что делал Джером Валеска, любовью не было. Крейн совсем еще юный и ему нравится химия, эксперименты, сделать и посмотреть, что получится. Валеске нравится все смешное и безумное, а смешное в его представлении — когда что-то горит, взрывается, когда человек раздавлен и уничтожен, когда в людей можно играть, как в конструктор или в машинки, и ему тоже чуть за двадцать. Они оба слишком молоды и неопытны, не знают теневой Готэм, они воплощенный хаос и порядка не принесут. С Тэтчем сложнее, он свихнулся на почве Алисы-мира и Алисы-сестры, но власть его, кажется, тоже не интересовала, а интересовало превратить Готэм в одну сплошную Алису. Как с ними разговаривать, как договариваться, им даже делить нечего?.. Чем убалтывать, на что отвлекать? Им всем есть за что мстить Джиму Гордону, и можно было бы предложить им Гордона в обмен на Мартина — но с друзьями так не поступают («а он с тобой поступил», прошептало подсознание), и, что важнее, вряд ли они согласились бы на такой обмен. В конце концов, что сложного схватить Гордона самим, с их-то возможностями? Нет, надо предлагать другое... «Эйс Кемикалс» был окружен полицейскими кордонами. И немного журналистами — эти опять везде пролезли. Освальд подумал, что если прилетят какие-нибудь безумные инопланетные захватчики, стреляющие лазерами из глаз, а им начнут противостоять какие-нибудь летающие мужики в лосинах, журналисты и тут пролезут снимать лосины крупным планом и брать экспресс-интервью у лазеров. Его никто не остановил. Наверное, Джим предупредил. Выбравшись из машины, Освальд понял, что на адреналине забыл дома трость. Джим сказал про Мартина, и из головы вылетело вообще все. Он не помнил толком, как ехал в участок, а вот сейчас, взглянув на лестницу главного входа, понял, что чего-то очень не хватает. Эд сказал бы — рассудка, холодной головы и мозгов, опять ты сначала чувствуешь и бежишь куда-то, а потом думаешь, зачем. Джером вышел навстречу. Он был не в аркхэмской робе, а в чем-то ярком — взгляд выхватил желтое, фиолетовое, зеленое цветовые пятна. Белое лицо, красные свежие шрамы, едва зашитые — его собственный удар осколком вилки. Горящие глаза. — Привет, птичка. Так и знал, что за своим птенцом и за своей любовью ты прибежишь как миленький. Джером, рисуясь, подал руку. Освальд принял — не злить же его, не сейчас, сейчас нельзя. Он почти слышал, как щелкают камеры: в дневных выпусках на всех первых полосах будет фото, как Джером ведет его под руку в двери «Эйс Кемикалс». — Что ты хочешь? — тихо спросил Освальд, не особенно надеясь на ответ. — Я же тебе рассказывал. А ты не слушал. Ну ничего, посмотришь сам. Жаль, что ты решил не участвовать, но тогда, может, хоть повеселимся? Внутри было пусто и гулко. Цеха остановили — то ли Крейн разобрался, то ли еще раньше, до захвата. За химпромышленностью Готэма Освальд не очень следил, скорее за оружейными фабриками, и судьбу этого завода не знал. — Знаешь, Джервис уже предлагал такой выбор нашему общему другу Джиму. Было весело, так что мы решили повторить. Вместо Джима у нас будешь ты, Оззи, а вместо женщин Джима твое семейство. Джервис, — он повысил голос, — начинай! Они давно здесь все готовили и у них были сообщники на свободе — за сутки невозможно было бы здесь все так переделать. Невидимый Освальду Джервис Тэтч что-то сделал — и с потолка спустились две клетки, похожие на те, которые использовал Совиный суд. В одной был Мартин, во второй Эд. — Все очень просто, детка. Правила ты, наверное, знаешь, — Джером обнял его сзади, крепко удерживая — не давая опрометью броситься к клеткам. — Тебе решать, кто останется жить. Твой приемный ребенок, ты ведь у нас такой славный, берешь под крыло сироток, чтоб растить как родное дитя. Или любовь всей твоей жизни. Выбор за тобой. Когда на пирсе Эд сказал «Я тебя не люблю», выстрелил и столкнул в воду, Освальд думал, что ничего хуже, больнее и страшнее он уже не переживет. Заново вставая на ноги, отвоевывая Готэм, он действовал злее и смелее, потому что верил: он уже пережил самое страшное в жизни. Сейчас было хуже. Когда отвергают тебя, когда любимый тобой человек тебя же и убивает — это чудовищно, но с этим можно жить. А как жить, если выбрать сейчас, Освальд не знал. Его словно сталкивали — не в реку Готэм, холодную и серую, — а в бесконечную бездну, в которой нет ничего, только выжженная пустота — потому что правильного решения нет, и жить дальше ни с одним он просто не сможет. Как отказать в жизни ребенку, который уже — твой, пусть не по крови, твое продолжение? Как предать Эда и обречь его на смерть? Он попытался спрятать лицо в ладонях и обнаружил, что щеки мокрые от слез. Джером перехватил ему руки, больно сжав запястья. — Нет, смотри, смотри на них. Ты должен выбрать, Оззи, а то умрут оба, вот незадача-то получится. Мартин плакал — тихо и беззвучно. Эд молча смотрел прямо на Освальда. Он что-то говорил — губы шевелились, — но Освальд не слышал, он с трудом видел что-либо, кроме клеток, чувствовал цепкую хватку Джерома — боль держала в реальности, боль и страх, — а в висках так стучало, что прорывался только голос Джерома. Если б он мог — упал бы на колени и закричал. Но он не мог. Ноги подкашивались, он почти висел на Джероме и не мог ни закричать, ни выбрать, ни умереть. — Эд, — сказал он. — Эдвард. Я тебя люблю. Потом Освальд повернулся к Джерому. — Возьми меня. Вместо них. Ты же хотел того классного веселого парня, который стильно одевается и избивает людей битой. Он твой. Он с тобой. Превратим Готэм в Аркхэм вместе. Только отпусти их. Джером улыбнулся. Заживающие щеки разошлись, и улыбка окрасилась кровью, но его это, похоже, не смутило. — Я знал, ты будешь умничкой, Оззи. Но ты понимаешь, я ведь хочу гарантий. — У тебя есть слово Пингвина. Этот город знает, что слово Пингвина не нарушалось. — Мы в Аркхэме все пропустили, вот беда-то. — Если ты их не отпустишь, никакого классного веселого парня не будет. Слова выталкивались с трудом. Освальд чувствовал, что стоит на очень тонком и хрупком мосту, один шаг — и он сорвется в пропасть, потащив за собой двух самых важных людей. Ошибаться нельзя. Давить на Джерома нельзя. Запугивать нельзя. Можно только предложить, как ребенку, сладкую конфетку и молиться, чтобы эта конфетка оказалась для него достаточно вкусной. С Галлаваном когда-то не сработало, но Галлаван не был безумцем. — Детка, я тебя что-то не понимаю. Ребята, дайте ток, а то наша птичка никак не поймет суть игры. Перехватив за плечи, Джером развернул Освальда обратно к клеткам, притискивая к себе. По прутьям обеих клеток прошел электроимпульс. Эд, вцепившийся в прутья, закричал и отлетел на пол. Пальцы Джерома впились больнее. — Поясни-ка теперь, что ты имел в виду. Он ослабил хватку, разворачивая Освальда обратно к себе. — Отпусти их. Пожалуйста. У тебя уже есть я. Но слушай, я куда полезнее в качестве друга, а не раба. Меня не надо шантажировать или угрожать, ты можешь просто получить всего меня, целиком, не заставлять, а получить, ты же хотел. Я люблю и знаю Готэм, я буду тебе полезен. Только отпусти их. Если я буду знать, что с ними обоими все хорошо, тот классный веселый парень будет твоим. Я не смогу быть классным и веселым, если буду за них бояться. Джером помолчал. — Ты понимаешь, что я с тобой сделаю, если пойму, что ты решил быть плохой нечестной птичкой? Мы просто возьмем тебя под гипноз. Ты будешь скучным и неинтересным, зато безопасным. Будет как электрошок. Помнишь аркхэмский электрошок? Освальд кивнул. — Вот то-то же. Не хочешь быть овощем, слушайся. — Ты их отпустишь? Джером улыбнулся. Швы на его щеках треснули уже в нескольких местах. — Отпущу, птичка. Ну-ка пойдем посмотрим. Освальд осознал, что его даже ни разу не назвали по имени: то «птичка», то «детка», то это глупое сокращение. Джером будто и за человека его не считал. Но... купился ведь? Решился? Джером повлек его на лестницу; только сейчас Освальд заметил, что над пустыми гулкими цистернами протянуты и перила, и проходы — металлические листы. Что-то вроде второго этажа, вид сверху на весь зал. — Жалко, что парень с загадками и любовь всей твоей жизни не хочет с нами веселиться. Наверное, это обидно, когда твои чувства не взаимны. Ну, ничего. Я тебя развеселю. Они поднялись наверх. Освальд цеплялся за перила и за Джерома: нога уже почти не сгибалась. Наверное, было больно, просто боль не доходила до сознания. Теперь стали видны и двери этого второго этажа — за цехами тянулись какие-то коридоры, подсобки, кабинеты. Отсюда Освальд разглядел, что клетки прицепили к манипуляторам, которыми раньше что-то делали в цистернах, управляя из рубки. Рубку он тоже разглядел, как и сидящего в ней Джервиса. На Освальда тот смотрел без всякой симпатии — наверное, жалел, что игру ему обломали. — Выпускай их, Джервис. Мы же хотим классного веселого парня назад? А он очень просит. Оттолкнув Освальда, Джером перевесился через перила. — У вас будет тридцать секунд, когда клетки откроются, а потом я даже не знаю, что может случиться! Может быть, мы будем стрелять. Так что без глупостей, загадочный парень, свою птичку ты не спасешь, да и птичка больше не твоя, он сам так сказал! Освальду хотелось кричать — пожалуйста, бегите, — но сделать так значило опять показать Джерому свою слабость, обнажиться перед ним, а все защитные слои — оружие, соратники, гордость — и так падали один за одним. У него осталась любовь, и только она и давала силы держаться и не отдавать тех, кого он любил. Клетки открылись. Эд метнулся к Мартину, схватил за руку и побежал к дверям. На выход, не спасать. Джером громко считал вслух. На двадцатом счете он прервался. — Эй, загадочный парень, смотри! Джером дернул Освальда к себе и поцеловал. Никто никогда не целовал Освальда так. У него были материнские поцелуи и были поцелуи Айви — в лоб, в нос, в щеку, нежные и бережные. Никто никогда не хватал его за лицо, не впивался в губы, надавливая пальцами на шею, не толкался языком ему в рот, не прихватывал зубами... Ему было мокро и противно; он задержал дыхание, попытался вывернуться, выпихнуть Джерома, но тот крепче сжал пальцы на шее. Когда Джером наконец отпустил его, Эд стоял у дверей и смотрел. Один — Мартина он, наверное, успел выпихнуть. Выражение лица Освальд не разглядел. К лучшему, подумал он, к лучшему, только его отвращения сейчас и не хватало. — Смотри, я сорвал эту розочку! Это ведь твой первый поцелуй, да, Оззи? Чувствительный тычок под ребра подсказал, что надо ответить. — Да. Первый. Джером, отпусти его, пожалуйста. — Я отпустил, он не уходит. Загадочный парень, ты валишь или еще чего хочешь посмотреть? Так мы покажем! Эд что-то крикнул в ответ и вышел. Все. Их отпустили. Все хорошо. Все получилось, все хорошо — это стоило и унижения, которое пришлось вытерпеть, и боли, и поцелуя. От облегчения и перенапряжения по лицу снова потекли слезы; Освальд потянулся вытереть их, но Джером перехватил руку. — Пойдем, веселый классный парень. Обещал же, что будешь весь моим целиком? Пойдем, надо доказать, а то я расстроюсь и не поверю. Ты же не хочешь меня расстроить? У Джонни Крейна почти закончена формула, но нужны добровольцы на пробу... Если я расстроюсь, пойдешь в первых рядах. — Ты хочешь от меня каких-то планов? Сейчас? — А говорили, что ты умный, — вздохнул Джером. — Я хочу от тебя потрахаться. Поиграть не получилось, зато теперь тебе деваться некуда, санитары не придут, твой загадочный парень только что тебя тут бросил. По-моему, получилось даже веселее. Ну, пошли. Джером поволок его в подсобку. Где-то в глубине души Освальд понимал, что до этого может дойти. Отталкивал эту мысль — но понимал. Джером всегда вел себя с ним довольно недвусмысленно, будто дразня самого себя и откладывая на потом, «на сладкое». Вряд ли Освальд привлекал его физически — как будто он мог бы кому-то понравиться — а вот сломать его, подчинить, переломить и прогнуть под себя Джерому, наверное, хотелось. Заявить всему Готэму — мол, я трахаю вашего бывшего короля. Просто он до последнего мгновения надеялся успеть обыграть Джерома до того, как дело дойдет до... до этого. — Ну чего ты такой скучный и серьезный? Считай, что это наша брачная ночь... ой, нет, брачный день. Звучит почти как бравный день, Джервису бы понравилось. Потом я с ним обязательно поделюсь, пусть тоже посмеется. В каморке, куда Джером втолкнул Освальда, видимо, отдыхали между сменами — телевизор, холодильник, раковина, кресло, стол, кушетка. Лампа без абажура под грязным потолком. Если удастся повалить Джерома на пол, толкнуть головой в холодильник, ударить дверцей... Стол кажется тяжелым, его, наверное, не поднять, но тоже можно попробовать... — Куда ты это смотришь? На меня смотри. — Джером... тебе ведь это на самом деле не нужно. Джером в ответ быстрым ловким движением ударил Освальда по больной ноге, заставив вскрикнуть и рухнуть на пол. Подхватил за предплечье и толкнул на кушетку — опять задевая ногу. — Вообще-то я с Джонни Крейном поспорил на полдоллара, что мы с тобой переспим. Хочу свои полдоллара назад, птичка, так что деваться нам некуда. Захочешь вырываться — отдам Крейну на опыты... Хотя ты все равно захочешь, так что я подумал об этом заранее. Придерживая Освальда одной рукой, второй Джером вытащил газовый баллон. — Минут через десять пройдет. Не бойся, мне хватит. Освальд ждал оживших кошмаров, но это было что-то иное — двигаться стало сложнее, тело плохо слушалось, зато чувства обострились — каждое прикосновение Джерома ощущалось как наждачкой по тонкой коже. — Можно было бы тебя вырубить, но это скучно, — объяснил Джером. — Только я не хочу, чтобы ты меня прикончил, у меня тут другие планы. Поэтому полежишь так. Моя птичка такая своевольная, да? Я выдержу, обещал себе Освальд, я это выдержу и убью его. Не представить на чужом месте Эда — Эд не хватал бы его так грубо, не стаскивал бы одежду, разрывая, не сжимал бы шею и запястья, не давил бы на больную ногу. Эд остановился бы в ответ на слезы. Эд не принуждал бы, ни за что. Не соскользнуть в небытие, не потерять сознание — стоит закрыть глаза, и Джером бьет по лицу, встряхивает: он хочет, чтобы Освальд все понимал и чувствовал, и Освальд чувствует все: чужие руки, которые то оглаживают, то сжимают, то наносят удары, поцелуи — Джером прикусывает ему кожу и смотрит, что получилось, чувствует Джерома внутри себя, и ему хочется кричать, потому что это — по-настоящему больно, и Джером не осторожничает, вбивая его в кушетку. Яркие глаза Джерома кажутся безумными, но он не безумен, он знает, что делает, он жадно следит за Освальдом и ловит все, что ловится: и вздохи, и слезы, и дрожащие ресницы — большего из-за газа не получается, но ему, наверное, хватает. Лампа под потолком мигала каждые десять секунд. Грязный потолок качался: ближе-дальше, вверх-вниз. Зато Эд жив и свободен, Мартин жив и свободен, уговаривает себя Освальд. Джером наваливается всем весом, частично — на больную ногу, и это тяжело. Ходить без трости он теперь пару дней не сможет, без трости или без ортеза, но у него ничего нет. Придется смочь, нельзя, чтоб Джером узнал. — Птичка моя, мы сменим тебе кличку, — выдыхает Джером. Он дышит тяжело и прерывисто — может быть, уже на грани; Освальд не знает, как это должно быть: — Я зову тебя птичкой, а если все остальные будут звать тебя Пингвин, получится, как будто ты спишь со всем Готэмом, как моя мамаша. Мне не нравится. И твой королевский фиолетовый мне не нравится, король тут я. Оденем тебя в черно-красное и будем звать Арлекин. Мой Арлекин. Тебе нравится? А, ну конечно, ты пока не можешь ответить. Правильно будет «да», подсказываю. — Джей, ты еще долго? — это был незнакомый искаженный голос, а может, уши заложило, а может, газ. Сознание путалось. — Крейн, не видишь, я занят моей пернатой принцессой. Закончу, и мы придем, пора проводить первый запуск. Надо же показать Оззи, чем мы тут занимаемся. — Ну ладно. Я пока все подготовлю. А птичка ничего, когда помалкивает... это А-21? — Он самый, — Джером прижмурился и замер. — Хорошо, я такого эффекта даже не ожидал. Ладно, оставлю вас одних, не буду мешать. Действие газа понемногу проходило: боль из глухой и далекой стала резкой и близкой; потом хлынули звуки: капающая вода в раковине, гудящая лампочка, чьи-то крики за стеной. Джером опрокинулся на него всем весом — ни пошевелиться, ни дернуться. Боль накатывала волнами, а за ней — свет, цвет и звук. Больше суток без сна; разговоры, схватка с Софией, ночь ожидания, а теперь... а теперь еще... Джером ткнулся губами ему в ямку между ключицами. Не в первый раз: кожа там саднила. — Вот так, Оззи. Можешь одеваться, не выйдешь же ты к людям в таком виде... Хотя они и так все поймут. Желтая пресса будет в восторге, представляю, что о нас напишут в газетах... Или нет, даже не представляю. Наверное, нам придется их убить. Попросим Джервиса, у него большой опыт в ловле журналистов. Так что, Оззи... Эй, Оззи, что это значит?! Лампа качнулась; свет из желтого стал ослепительно белым, и Освальд отключился.