Бесценно для двоих

Час за часом повторялось одно и то же, время будто бы закольцевалось: повтор, повтор, повтор, перемотка, повтор... Оцепление стояло плотно, от инструкций никто не отходил — Эд пытался умолять, угрожать, прорваться силой, но все было бесполезно. — Нигма, ты не арестован только потому, что не до тебя, — рявкнул в конце концов Буллок. Он так и отирался рядом, не давал докричаться до Джеймса Гордона — единственного, кто здесь хотя бы в теории готов был помочь. Или уже не готов. Полиция так легко отдала Освальда Валеске, будто его жизнь ничего не значила, его боль ничего не значила, он сам ничего не значил. Не в первый раз: не так давно Джеймс Гордон собирался отдать Освальда ему самому в обмен на сыворотку. Тогда Эд еще злился — убил бы вряд ли, уже в тот раз бы не смог, но наверняка причинил бы боль. Что над ним сейчас может вытворить Валеска, оставалось только гадать. И молиться. Эд всегда так гордился логикой и холодной головой. Смотрел сверху вниз на порывистого, импульсивного Освальда, у которого планы менялись на ходу и всегда хотелось нового. Так верил: что бы ни случилось, он всегда будет рассуждать спокойно и здраво. Перед глазами так и стояло, как Валеска окликает его, а потом хватает Освальда, притягивает к себе и целует. Грубо, силой берет то, что... «Должно было достаться нам, Эдди». ...никому нельзя получать без разрешения. Эд нашел в себе силы крикнуть, что вытащит, что вернется, что не бросит, но Освальд вряд ли слышал; его застывший взгляд врезался в память так остро, что казалось — сквозь годы не забудется. Хохочущий Валеска, мертвые светло-серые глаза Освальда, остановившийся обратный отсчет... Здесь и сейчас Эд готов был убивать. Даже не убивать — уничтожить. Не думая, не рассуждая, без плана — просто уничтожить, разорвать, раздавить, заставить заплатить, чтобы Валеска страдал так же — если он вообще способен на страдание — как Освальд. Если бы не дурацкие планы поиграть в сияющего спасителя, Эд сказал бы про Джерома Валеску раньше, конечно. Он не особенно верил, что это помогло бы: аркхэмские сидельцы явно замышляли свой план давно, и предупреждения остановить их не смогли бы. Даже не заставили Освальда быть осторожнее. Но тогда между ними не встала бы очередная ложь. Если бы, если бы... Если бы Эд сам не твердил, что любовь — это всегда жертва. Конечно, Освальд запомнил, и конечно, пожертвовал собой без оглядки. Он так уже пытался сделать, только в тот раз Эд решил, что он спятил, а Освальд и не думал съезжать с катушек, он был в своем уме, и тогда, и сейчас, отдавая себя в руки психически неуравновешенному маньяку, лишь бы не тронули его любимых людей. Мартина забрали врачи. Эд убедился, что лица смутно знакомы и он не сдал ребенка неизвестно кому, вокруг него суетятся действительно люди из больницы, и на этом решил, что здесь вопрос решен. Врачи хотели и им заняться, но он сбежал и остался с полицией. Может, стоило поехать с ними, может, стоило поехать к Айви. Он даже подумать об этом не мог — о том, что можно взять машину и уехать от «Эйс Кемикалс», где Освальд остался в руках воскресшей мрази. Это было так чудовищно нечестно. Неправильно. Неправильно, что Освальд жертвовал собой, неправильно, что Валеска целовал его, неправильно, что полиция ничего не слушала и ставила толпу горожан выше и важнее самого важного человека для Эда. Толпа была не слишком большой; когда Эда и Мартина поймали на въезде в город, он внимательно слушал и смотрел, что происходит вокруг — рассчитывал, что потом пригодится. Валеска, Тэтч и Крейн захватили квартиры рабочих того самого «Эйс Кемикалс» по соседству с цехами, заперли заложников в одном из залов, а потом Крейн занялся своей бывшей формулой страха, доработанной во что-то новое, Тэтч — заложниками, а Валеска потребовал у полиции Освальда. Пару раз на него наткнулся Гордон. Велел убираться, пока не арестовали, и умчался. Валеска с товарищами удерживали в заложниках гражданских, и Гордон думал о них. Не об Освальде. А потом Валеска нанес первый удар. Он выпустил где-то треть заложников — человек двадцать, кажется. Их вытолкнули за дверь, и они безвольно замерли, глядя перед собой пустыми, как у кукол, глазами. Их по одному вывели за кордон, вокруг засуетились врачи, но сделать толком ничего не могли: люди шли, когда их вели, а когда отпускали — останавливались. Не отвечали на вопросы, не реагировали на прикосновения и норовили сбиться все вместе. Эд надеялся, что в поднявшейся суете проскользнет к дверям, но оцепление не сняли. Зато его вынесло прямо на Гордона. — А ты что здесь делаешь? — он, казалось, удивился. — Пропусти меня туда. — Эд. Слушай. У него там человек шестьдесят заложников... — Пятьдесят шесть. И мне плевать. У него Освальд. Не идете сами, так меня пустите! — Ничего с ним не будет, они с Валеской договорятся. Эд, сейчас не до тебя, но мы будем вынуждены тебя арестовать, если ты продолжишь мешать нам спасать людей. — А Освальд вам что, не человек? — Да тебе-то какая разница? — рявкнул Гордон, явно выходя из себя. — Я люблю его и не брошу! Выпалив это, Эд умолк. Слова вырвались так резко, так непрошено — он не был готов, хотя они зрели давно, спали внутри, крепли, крепли — а теперь пылали в сердце, распаленные страхом потерять и больше никогда не увидеть. «Я люблю его», — эхом отозвался Загадочник. «Я люблю его», — повторил Эд. Второй раз оказалось проще, и сердце откликнулось: да, правда. И когда стрелял, и когда потом сходил с ума от невозможности жить в мире, где Освальда нет, и когда выхаживал, зашивал рану, отогревал, завернув во все домашние пледы и обнимая, и когда загадывал загадку про любовь, ловя теплые отблески в глазах, и когда пытался поймать и убить, злясь, что Освальд — не его, не подчиняется, делает по-своему, не сдался, и когда искал, чем заткнуть дыру в сердце... С первой встречи в полицейском участке. Пять лет, чтобы понять, что это — не просто восхищение, желание быть рядом, греться в лучах криминальной славы, желание обнимать, прикасаться, вдыхать хвойный свежий парфюм, желание знать, что твое мнение для него — первое и самое важное, осознание, что твой мир без него — тусклый и пустой... Что все сложнее. И проще. «Люблю». Гордон смотрел ошарашенно. — Я думал, у вас временный союз. К тому же, ты пытался его убить. И очень хотел преуспеть. — Это сложно. И сейчас — неважно. Просто дай мне помочь вам, потому что я хочу его оттуда вытащить. Пусти к тем, кого Валеска вывел, это наверняка послание. Поймем, чего он хочет, — придумаем, как остановить. Идея работать вместе с полицией не вдохновляла, но Эд не представлял, что можно сделать в одиночку. Знал только, что полиции Освальда не доверит: они с легкостью им пожертвуют. Отпущенные заложники стояли, сбившись все вместе — как только тех, кого отвели в сторону, выпускали, они тотчас бездумно шагали к остальным. — Их обыскали? — Нет, Эд, мы начали с медицинской помощи. — Ну так обыщите. Валеска не мог смолчать. Или... или нет, пусть от них все отойдут. Гордон несколько секунд глядел на него, прищурившись, и молчал. Потом наконец решился. — Ты, пожалуй, прав, Эд. Спасибо. Жаль, что твои мозги сейчас тратятся на... преступления. Через пару минут и некоторое количество споров отпущенных заложников оставили в покое. Как только вокруг них образовалось свободное место, они перестроились — сцепились за руки, кто-то встал в круг, кто-то в линию. — Что это еще за... «Ха-ха-ха»? Серьезно? К ним подошел Буллок. Обошелся без вопросов типа «а он тут что делает» и сразу перешел к сути, даже странно — наверно, теперь все уже понимали, что Валеска не затевает ничего хорошего и действует всерьез. Несмотря на «ха-ха-ха». Тот, кто стоял в хвостике среднего «а», вскинул руки и начал делать движения, будто что-то пишет. Переглянувшись с Буллоком, Гордон достал истрепанный блокнот и вложил в чужие ладони. Догадались они быстро: не иначе, в эту игру с ними уже успели поиграть. Эду хотелось подойти, встряхнуть и спросить: что вы там видели, что Валеска сделал с Освальдом, где он — но вряд ли загипнотизированные люди могли бы ответить ему нормально. Прошло несколько часов. Что могло случиться с Освальдом — наверное, уже случилось. Нет смысла бояться, нет смысла снова и снова думать, что там с ним. Можно только что-то сделать. Полиция расшифровывала записи, и об Эде опять позабыли. Что можно сделать? Освальд не сдается, он просто не умеет. Если у него были шансы, хоть какие-то, он должен был дать знак. Что можно сделать, если рядом Валеска? Эд решил начать с обыска. Валеска наверняка начал бы таскать Освальда за собой, ему нужна публика, ему нужно видеть лицо жертвы. Если была хоть малейшая возможность оставить записку или какой-то знак, Освальд это сделал бы. — Что ты делаешь? — Гордон заметил его действия на карманах третьего человека. — Ищу подсказки. Что у вас? — Джером Валеска хочет миллион, вертолет и какие-то уэйновские патенты. Мы связались с Брюсом, он готов помочь, но эти безумцы ничего не должны получить. Ты что-то нашел? Нам надо спасти людей. — Пока нет. Можно я вернусь к делу? — Да. Да, конечно. Весточка обнаружилась на старике с дрожащими руками. Эд едва замечал, чьи карманы обшаривает, но этого мужчину запомнил еще в заложниках: он просил воды для тех, кому стало плохо. Не получил, конечно. У Освальда была булавка для галстука — тонкая, длинная, с мерцающим аметистом. Они вместе ее выбирали. Вместо галстука булавка была криво подколота внутри кармана и удерживала выдранный откуда-то смятый лист с химической формулой. Почерк был Эду незнаком; руку Освальда он бы узнал из тысячи. — Тут кое-что есть. Отдай Фокси, наверное... стой, без булавки. Гордон посмотрел неожиданно сочувственно. — Это Освальда? — Да. Он, скорее всего, стащил вот это... не знаю, что, а когда Валеска выбирал, кого отпустить, передал. — Это сильный риск. Думаешь, он стал бы так подставляться?.. — Плоховато ты его знаешь за столько лет. Гордон не ответил — да что тут было отвечать? Он смял листок и умчался прочь. Наверное, искать Люциуса Фокса или мелкого Уэйна. Три часа. Освальд был в руках Валески три часа. Самому Эду досталось больше времени, но его не целовали силой, его не лапали, забираясь под одежду, его просто придержали при себе, а Освальда — хотели. Три часа. За три часа можно доехать до Метрополиса по автобану. Нажать красную кнопку и развязать мировую войну. Расчленить тело и растворить в кислоте. Три часа. Он с трудом соображал, что делать. Время будто бы чудовищно ускорилось; счет шел на минуты, надо было бежать помогать Фоксу разобраться с формулой, изобретать способ пробраться на завод, подбивать полицию на штурм — плевать, плевать на заложников, там Освальд — торжество в глазах Валески, смотри, мол, ты думал, он твой, раз ты выкрал его из Аркхэма, но я забрал его назад, он мой и будет моим, — а Освальд просто взял и отдал себя в обмен на них, будто так и надо, и смотрел, смотрел, и... Эду хотелось кричать. И убивать. Он стискивал в кулаке булавку, но понял это, только когда ладонь стала мокрой — не заметил, как сжал, сам себя раня острием. Один из корпусов завода вдруг начал проваливаться внутрь себя. Потом загудело и полыхнуло пламя, а за ним пришла ударная волна: Эд видел, как суетящуюся полицию посбивало с ног. Не его — он сидел на асфальте, прислонившись к какому-то грязному ящику. Ожило радио — все станции в окрестных машинах. Говорил Валеска — жизнерадостно, будто ребенок, которого повели в кино, в зоопарк и купили мороженое. — А вот и первый звонок в нашем театре! Вы там что-то не торопитесь, дорогие зрители! Помните, звонков всего три... Если я не передумаю. Моя птичка вам подтвердит, что я ужасно непостоянный, да, Оззи? Пауза. Шорохи. Потом — тихий твердый голос: — Он будет считать до каких захочет, а потом мы все вместе повеселимся. Просто повеселимся. Страшно повеселимся. Вы все увидите сами, если будете смотреть на сцену. Потому что он больной ублюдок, а я... Звук удара. — Ой-ой, — продолжил Валеска. — Что-то моя птичка играет не по сценарию. Извините, я сейчас ей напомню слова. Снова звук удара. Освальд вскрикнул. — Пойду воспитывать птичку и готовить второй звонок. Если не хотите видеть занавес, поторопитесь! Он жив, по крайней мере, он жив. Это лучше, чем ничего — лучше, чем не знать, больше, чем впустую надеяться. Только как его оттуда вытащить? Подбежал Гордон — запыхавшийся и весь в грязи. Эд понадеялся, что чувствует он себя так же, как и выглядит. — Эд, ты нам нужен. Что он пытался сказать? — О чем ты? — Что Освальд пытался сказать? Он не стал бы подставляться попусту. Он что-то пытался передать. Ли говорила, как вы общались шифрами у Валески под носом. Он наверняка ждет, что ты ему поможешь. Он говорил с тобой. Мне нужно, чтобы ты сосредоточился и подумал: что он пытался сказать? «Им все равно. Им все равно, видишь, Эдди? Валеска приготовит из него рагу, пустит его по кругу через всю свою банду, а Джеймсу Гордону все равно». «Замолчи. Я не смогу его спасти, если будешь мешать». — Эд? Понимаю, ты переживаешь, но кроме тебя, Освальда никто не поймет. Даже я. — Ну... «Страшно повеселимся». «Мы все». — Что бы Валеска ни планировал, это коснется всего города. Не знаю, какое-то массовое оружие? Может, он решил распылить тот пугающий газ? «Повеселимся». — Или не только пугающий. Джим, я не знаю. Когда вы пойдете на штурм? Гордон медленно изменился в лице. — Господи, та формула... Эд, спасибо! Вы с Освальдом очень нам всем помогли! Он умчался, так и не ответив ничего ни про штурм, ни про то, что полиция вообще собирается помогать. Не то чтобы Эд сомневался, просто лишний раз убедиться было нерадостно. Конечно, Освальд, отправляя подсказки, ждал, что помогут ему самому — из благодарности ли, потому ли, что как идиот верил в Джима Гордона — Эд давно бросил попытки понять, с чего. Полиция пытается договариваться, чего-то добиться, чего-то вытрясти из Валески, а это ведь бесполезно. Валеске не нужно много денег и власть, это скучно, это неинтересно, это работа — Эд помнил, какая именно и как он помогал Освальду утрясти оба расписания — теневое и мэрское. Время на сон и еду там предполагалось, но в основном была работа. Валеске нужна сцена, а никакой сцены у мафиозного короля нет, ты просто как будто все время решаешь загадку про волка, козу и капусту, только капуста норовит сожрать волка, лодка — потонуть, а лодочник с козой вытворяют такие непотребства, что хоть вон беги. Тогда чего же он хочет? Зачем ему Освальд? Грохнуло — гулко, раскатисто, протяжно. Север окрасился густым черным дымом. Где-то у реки. — Второ-о-ой звонок! Снова ожило радио. Они как-то перехватывали сигнал и подменяли своим. Где-то на заводе должна быть точка, откуда это можно сделать. — Моя птичка больше не может с вами поговорить, так что поговорю я. Гони деньги, Гордон. А то мы еще что-нибудь взорвем. Я только забыл, что: мы разложили бомбы по всему городу. Смешно, да? Прямо у вас под носом. Это конец, понял Эд. Все, сейчас полиция и спецназ побегут прочесывать Готэм, проверять, где еще заложены бомбы, искать угрозы... И Валеска сможет делать что хочет — никто ведь не перехватит. Он побежал к Гордону. Неважно как — упросить его начать штурм, шантажировать, угрожать — не имеет значения. Лишь бы дать Освальду шанс. И все же опоздал. Медленно, медленно распахнулись двери, и заложники начали выходить — медленно, медленно, по одному. Пустые глаза, застывшие лица. Они проходили несколько шагов и падали. — Группа, внутрь! Никто не остановил Эда, когда он рванул вслед за полицией. Никто не посмел. Тихо. Пусто. Гулкое эхо шагов. Лестница — вот здесь Валеска целовал Освальда, прижимая к перилам. Наверх — подниматься круто, с больной ногой было, наверное, невыносимо. Пусто. Пусто. Пусто. Пустые подсобки, пустые кладовки, пустая рубка управления. Пурпурный галстук, брошенный в коридоре. Ткань смята и явно сорвана с шеи. Отпечатки ног — по нему успели пробежаться: не то полиция, не то еще кто. Эд подобрал галстук и стиснул в кулаке. Издалека послышались крики. Встряхнувшись, Эд побежал туда, на звук — коридор вел в другой цех. Там держали заложников; впрочем, сейчас ни одной живой души не осталось. Только цистерны и мусор на полу — чей-то ботинок, чей-то носовой платок, чей-то выпотрошенный бумажник... В одной огромной цистерне плескалось что-то ядовито-зеленое, от второй шел пар. Пусто. Никого. — Эд, — Гордон подошел к нему с кислым лицом, — они что-нибудь при тебе обсуждали? Пока мы отвлекались на взрывы и заложников, они успели сбежать. Нам надо понять, куда и как. — Они утащили Освальда. — Да, да, наверное. Пожалуйста, Эд, сосредоточься. Над головами снова грохнуло. Посыпалась пыль; Эд метнулся под защиту стен и коридора, прочь из зала. Потолок вдруг ожил — обернулся натянутой тканью, снова хлопнул; ожили тросы, и над разъехавшейся крышей всплыл дирижабль. Тяжело, медленно — явно с грузом. Всплыл и медленно поплыл над Готэмом. — Они все давно спланировали, — горько бросил Гордон. — Надо же было спрятать тут эту машину. Подготовить взрывы. Валеска не за день это устроил. Он сидел в Аркхэме и готовился. И ему помогала София, больше некому. Потом она его, скорее всего, кинула бы... Что он ей, интересно, пообещал? Сломать и замучить Освальда, хотел крикнуть Эд, но не стал. Ему казалось — произнести страшное значит сделать это страшное реальностью. Нет. Нельзя. София Фальконе хотела перехитрить Валеску, но не устояла против них. Валеска воспользовался своим же планом и сделал... Что? Сбежал на дирижабле? Что он делает? — Я пойду проверю радиостанции, — Эд сам с трудом узнал свой голос. — Может, найду какой-то след. — Звони, если что-то найдешь. И, Эд... Мы постараемся вытащить Освальда. Но пойми, сначала — Готэм. — Да. Я понимаю. Гордон полицейский, для него будет так, да — но Эд с пугающей ясностью понимал: ему плевать. Если Валеска сожжет город, если Крейн превратит башню Уэйнов в гигантское пугало, если Тэтч объявит мэра Обри своей новой Алисой, если... неважно, неважно, что будет с Готэмом, если они с Освальдом сбегут. Улицы были пусты. Готэмцы, казалось бы, ко всему привычные, на всякий случай все же не высовывались. Телефон обвесился пропущенными звонками — Ли, снова Ли, Айви Пеппер, какой-то незнакомый номер... Эду было все равно. Радиобашня кишела и бурлила. Эд сходу понял: ловить тут нечего, работа штатная. То есть не штатная, раз у них перехватили сигнал, но по крайней мере, саму станцию никто не захватывал. Чертовы технические гении, преступники нового поколения... хотя это теперь проблемы полиции. Не его. Телефон зазвонил. Эд мельком бросил взгляд на экран, и сердце болезненно зашлось: на этот раз номер был знаком. Руки мигом вспотели; он стиснул трубку, нажимая на прием. — Освальд? Ты живой? — Здравствуй, Эд. Я так рад слышать твой голос. Ты в городе, да? — Естественно, я в городе. Где ты? Как достал телефон? Как мне тебе помочь? — Эд, я хочу, чтобы ты навещал могилу моей мамы, ладно? И позаботься о Мартине. — Ты что несешь? Ты где? Что с тобой? Эд не хотел кричать, но тихо не получилось. — Наверх посмотри. — Там только дири... О черт. Это было как удар по голове. Эд мог только повторять — черт, черт, черт, — потому что на ум ничего не шло. От злости и отчаяния из головы вылетели все слова, которые тут можно было бы сказать. — Они все продумали. Отвлекали полицию, готовили газ, заряжали дирижабль... Здесь автозапуск. Они очень хорошо подготовились. Если повредить управление, дирижабль рухнет на город, газовые баллоны лопнут — и накроет может не весь Готэм, но районы. Если ждать, то сработает таймер, и всех облучит прямо с высоты. Я... я звонил Джиму. Можно посадить дирижабль в реку, вода как-то нейтрализует газ. Я попробую. Это шанс, Эд: если ничего не делать, первая доза будет моей, и... я не знаю, что именно тогда отсюда заберет Джером. Они этот газ не тестировали. Собой я точно не буду, и этого я не допущу. Я, в общем, хотел на всякий случай попрощаться. Глупо, да? — Очень глупо! Кто тебе сказал, что вода нейтрализует газ? Кого ты слушал? Оз, не смей! Оставайся на месте! Сколько времени на таймере? — Восемьдесят шесть минут. Что ты?.. — Я успею. Не вздумай садиться в реку, слышишь? Ты не выплывешь. Оставайся там. Маневрируй над городом. Слышишь? Оз, ты меня слышишь? Трубка молчала несколько секунд. — Ты думаешь, мы сможем? Я уже пытался, Эд. Если эту штуку безопасно посадить, я тут же получу свою дозу. Он... этот... Джером все рассчитал. Он получил что хотел, а потом решил, что я слишком своевольный. Он решил, что очень смешно уничтожить Готэм, как я его люблю, моими руками, а потом уничтожить меня. Голос у Освальда дрожал. Эд представить боялся, что он там сейчас чувствует — один, обреченный прихотью сумасшедшего мудака. — Пожалуйста, доверься мне. Пожалуйста. Оставайся там, никуда не садись. Ни в реку, никуда. Мы спасем Готэм вместе. — Лучше с другом в темноте, чем одному на свету, да? — Не в этом дело. Просто мне одному — ни к чему. Дыхание сбилось. Но фразу Эд закончил. — Мне одному это ни к чему, Оз, ни спасать Готэм, ни жить. Я уже пробовал. Без тебя — ни к чему. — Ни к чему одному, но для двоих — бесценно, — тихо отозвался Освальд после нескольких секунд. — Да. Ты обещаешь не делать глупостей? Подождешь? — Подожду. Эд сбросил вызов. Ему хотелось слушать голос Освальда, хотелось оказаться рядом, обнять, услышать ответ на свое признание — чуть более определенный, чем то, что ему сообщили, но для этого надо было перестать вздыхать и начать действовать. Он набрал Фриза. В войну тот лезть не захотел, но теперь война окончена, теперь речь обо всем городе и о спасении всех. Задним числом уже Эд подумал, что из Гордона так есть шансы вытрясти амнистию — на них с Освальдом так точно, а на остальных, пожалуй, с вероятностью. — Нигма, опять ты? Я же сказал, что лезть в ваши разборки не буду. — Это уже не наши. В окно выгляни. И телевизор включи. — Я выглядывал и включал. Кажется, это проблемы полиции. — Это проблемы всего Готэма. — Тебе не кажется, что от тебя и от твоего Пингвина у Готэма многовато проблем? — От Джерома Валески их будет еще больше. Подъезжай на угол Сент-Дор и Эдем и возьми свои игрушки. Пингвин в долгу не останется. — А почему он сам не позвонил? — Немного занят. Его-то нам и придется спасти.