Бесценно для двоих

Стоило закрыть глаза — и снова рядом оказывался Джером. Руки Джерома на груди, на бедрах, на шее, перехватывают запястья, дыхание Джерома — горячее, колючее, глаза Джерома, в которых одно: ты — мой. По крайней мере, с этим последним Джером понял, что просчитался. Умирать от этого все равно приятнее не стало. Тэтч хотел посадить за штурвал кого-то из рабочих, только загипнотизировать, но Джером так разозлился от попытки Освальда предупредить полицию, что сорвался. Попытка вышла все равно дурацкая — Освальд подозревал, у Джима не хватит сообразительности. Может, мальчик Уэйнов поймет. Но молчать было невозможно; если не донести что происходит, его точно никто не вытащит. Да и город было жалко. Готэм заслужил многое, но не Джерома. За свою жизнь Освальд бывал в отчаянии не раз и не два — его сбрасывали в реку, он умирал в лесу, он все терял, от него отказывался любимый человек. Он побывал под прессом для машин, под кислотным льдом, под дулом пистолета вообще бессчетные разы... А вот уничтожить его же руками, пусть невольно, все то, что он пытался раз за разом построить, еще никто не пробовал. Выбор был невелик — уничтожить дирижабль вместе с собой, уведя от города в глушь или в реку, остаться и ждать свою судьбу — или поверить Эду. Освальд сам не знал, с чего решился позвонить и попрощаться. Зачем бередить душу, и так все плохо — от звонка Джиму вот стало еще хуже, потому что Джим не придумал, чем помочь. Ждал самопожертвования, а не решения. У него здорово выходило: Освальд пожертвует собой и освободит Готэм и от себя, и от джеромовых сюрпризов. Эд просил ждать. И... и признался. В признание Освальд не верил. Просто его пожалели — Эд давно выбрал и между ними давно разошлась пропасть, разбитая яростным «я тебя не люблю» и холодной речной водой. Просто жалость, просто прощание — умирающим больным говорят, что все будет хорошо, и все понимают, что это вранье. Просто так принято. Но услышать еще раз голос Эда было слишком важно. Умирать не хотелось — никогда не хотелось по-настоящему, — но выхода Освальд не видел. Или спасти Готэм ценой себя, или ждать того, что будет. Может, газ превратит его в овощ, и тогда будет уже все равно, что с ним еще вытворит Джером. Правда, если ему будет все равно, Джерому станет неинтересно, он ведь ждал реакции. Готэм превратится в ад, но это будет уже неважно. Все будет неважно. Может, не такой уж плохой выход... Он так старательно отталкивал все мысли о том, что Эд может правда за ним вернуться, что не поверил, когда в гул двигателя ворвался еще какой-то шум. Другой. Если бы Освальд мог — вскочил бы, наверное, но Джером пристегнул его наручниками за больную ногу к трубе. На щиколотке браслет как раз сошелся, а встать и опереться на ногу Освальд совсем не мог. Джером что-то-там повредил, когда слезал с него и навалился всем весом, а потом таскал за собой, придерживая за предплечье. На адреналине было выносимо хоть отчасти, а сейчас — невыносимо вообще. Можно было, цепляясь за ту самую трубу, встать и дотянуться до управления, Освальд пробовал, — пока ведомый автопилотом дирижабль попросту висел, даже не слишком высоко над городом. Но не бегать и не вскакивать. В иллюминатор было видно немного — здания, кусок неба. Освальд даже район с такого ракурса не рискнул бы опознать, одно понятно, что не Нэрроуз и не Аркхэм. А потом иллюминатор выбило. Внутрь кабины грохнуло стекло — он еле успел прикрыть голову — мелькнула веревочная лестница, которую качало и трепало во все стороны — снова грохнуло, и в кабину впрыгнул Эд. За плечом у него висела пушка Фриза. — Я же сказал, что приду. Где этот газ? — Вон баллоны. За моей спиной. — Ага. Сейчас. С пушкой Эд управлялся неумело, хотя и проворно. Направил, прицелился — Освальда обдало холодом, и весь грузовой отсек вморозило в огромную прозрачную глыбу. Дирижабль ощутимо тряхнуло. — Так, теперь тебя. Ты идти сможешь? — Не знаю, попробую. Эд направил ледяную струю на трубу. Металл, касавшийся голой кожи, обжег — останется, наверное, след на всю жизнь, подумал Освальд. Эд ударил прикладом по заледеневшему концу трубы, разбивая, и вытряхнул обломившуюся цепочку из осколков. — Все, пошли. А то сейчас упадем. Фриз нас вечно ждать не будет. — Подожди, мы над жилыми районами. — И что? — Направим в реку. Втащи сюда лестницу, пока мы не упали. Что делал Эд, Освальд не смотрел. С техникой у него всегда было плоховато, но он видел, как заводили дирижабль, и постарался запомнить побольше — где давление, летевшее сейчас куда-то в красный сектор, где рычаг, где ручка управления... Наверное, в глубине души слишком надеялся, что как-то выкрутится. Опять. — Все? Оз, время! Дирижабль сильно тряхнуло; пол накренился. — Все. Или в реку, или на склады. На нежилой район. Эд крепко обхватил его за талию — он, оказывается, успел пристегнуться к лестнице — и выскочил в иллюминатор, выдергивая за собой. В лицо ударил ледяной ветер; их тут же понесло в сторону — теперь Освальд различил вертолет. Так Джим все-таки решил помочь... Эд держал крепко, хотя не слишком удобно, пальцы вмиг закоченели, и Освальд порадовался, что от лестницы они по крайней мере не отвалятся. Их втянули в вертолет вместе с лестницей; Освальд повалился на пол и прикрыл глаза. Чудовищное напряжение мало-помалу отпускало, и он начал осознавать: выжил. Не умер. Не надо умирать, не надо отдавать себя Джерому, не надо падать в реку — вообще ничего больше не надо, потому что и он сам, и его любимые люди в безопасности. Пролежать с закрытыми глазами ему удалось не больше трех секунд, потому что его обняли, притискивая в теплое и мягкое, в нос ударили цветочные духи, и звонкий голос Айви произнес. — Я так рада, что мы успели! Он отстранился — мягко отвел ее руки и отодвинулся. — Спасибо. Я думал, в этот раз не выживу. Это Джим дал вертолет? Эд поморщился. Он избегал взгляда в глаза и вообще держался отстраненно. — Это Уэйн дал. Я позвонил Фризу, потому что подумал, что нам поможет лед, Фокси сказал, что полиция не даст свои вертолеты, но дал номер Уэйна... — А я сама позвонила, — перебила Айви. — Вы же решили, что меня можно в курсе не держать. — Извини. Прозвучало не очень натурально и без капли раскаяния. — Я знаю, что ты хотел удержать меня подальше, но не надо за меня решать. И... можно совет? Захочешь отослать Мартина подальше, спроси сначала его, чего хочет он. В дурацкий элитненький интернат или жить с тобой. Отослать Мартина подальше Освальд решил давно и твердо, но когда Айви заговорила об этом вслух, внутри все неприятно заныло. Он заметил вдруг, что глаза у нее красные и припухшие — плакала. Переживала. Из-за него. — Я спрошу. Эд тронул его коленку. — Можно я посмотрю, что с твоей ногой? — Потом. Дома. Отвечать ему было почему-то неловко. И в глаза смотреть тоже не получалось. Хотя Освальд как раз и не врал про свои чувства, просто загнал их подальше, не разрешая себе лишний раз думать, прокручивать в голове, переживать... Ему хотелось, чтобы Эд обнял и еще раз повторил все то, что говорил по телефону, загадал дурацкую загадку, хоть про любовь, хоть про пингвинов, чтобы утешительная ложь оказалась правдой, но Эд провел ладонью по его ноге, чуть задержавшись на щиколотке, поднялся с пола и принялся отстегиваться от лестницы. Пушку он отбросил к стене, на что Фриз, сидевший за штурвалом, быстро показал ему кулак. Ничего — он жил с нелюбовью три года и проживет еще сколько угодно. Почти все можно перешагнуть, преодолеть, если не забыть — то затолкать поглубже и не доставать. Сегодняшний день вообще хорошо бы спрятать как можно дальше. Вместе с болью, с чужими прикосновениями, с вонзившейся в спину кушеткой, с глазами Джерома, с... Он прикусил губу, заставляя себя удержать слезы. Не сейчас, не при Айви, не при Фризе. И не при Эде. Не расклеиваться. Нельзя. Вертолет сел — прямо на крышу полицейского участка. Вид отсюда был так себе — несколько столбов дыма из разных районов, толпа перед входом; еще на крыше стояла целая делегация. Прекрасно. Теперь люди, которых он не жаждал видеть, будут смотреть, как он не держится на ногах. Айви молча подала руку, и Освальд принял. — Я с вашей полицией разговаривать не буду, — буркнул Фриз, стаскивая пилотский шлем. — Имей в виду, Пингвин, Нигма сказал — это в зачет будущего района. — Имею в виду. И спасибо. Без твоей ледяной пушки я бы здесь не стоял. Я такого не забываю. Заберешь любой район. Освальд не стал уточнять, что перед тем, как вручить район, власть придется восстанавливать, и делать это, скорее всего, надо будет долго — кто там остался-то, и многим надо будет заново объяснять, кто такой Пингвин и почему его лучше слушать. Его мир держался на страхе, как было до него — в мире Фальконе, в мире Совиного суда, в мире распрей Дюма и Уэйнов... Они все плохо кончили, как и Pax Penguina. Опираясь на теплую надежную Айви, он выбрался из вертолета. Толпа — полицейские, юный Уэйн со своим дворецким, еще какие-то люди без формы и потому неопознаваемые — закричали и замахали руками. От этого внутри разливалось приятное тепло. Как всегда и бывало — когда толпа приветствовала его, победителя выборов, его, помогающего приютам, его, возглавившего войну с монстрами... Без страха люди начинали отдавать любовь, но чем их удержать, если любви надолго не хватает?.. Эд шагнул ближе, подхватил под вторую руку, распределяя вес; Айви чуть слышно выдохнула. Ей, наверное, и правда было тяжело тащить его в одиночку, просто она не жаловалась, а он не сообразил, потому что думал о себе. Эд поддерживал осторожнее, чем она; Освальд заставил себя не отдергиваться и не отстраняться. Это ведь не Джером. Другие руки, другой человек... — Опирайся как удобно, — шепнул Эд. — И не бойся, начнешь падать, подхвачу. И ногу твою я все-таки посмотрю. Джим, на удивление торжественный, хотя и мрачный, вышел навстречу. — Вы спасли Готэм. Прости, Освальд, мы не могли помочь, но я рад, что все разрешилось. «Разрешилось»... Если забыть то, что с ним делал Джером, если забыть дирижабль и то, как он собрался умирать, можно, конечно, было бы назвать это «разрешилось». Но закричать Джиму в лицо — значило рассказать всем. Не только Джиму. Все узнают, что случилось. Что Джером с ним сделал. Будут осуждать, шептаться, может даже жалеть, но главное — будут знать. — Да, Джим. Все разрешилось. Но видишь ли, не хватает одной маленькой детали. Вы арестовали Джерома Валеску? Пальцы Эда на его руке сжались крепче. — Нет. Мы арестовали Тэтча. Крейн ускользнул, Валеска сбежал, когда дирижабль начал падать. Но главное, что город не пострадал и жертв почти не было. Джим сказал это так радостно. Почти не было жертв. То, что Джером с ним делал, ведь не считается. Никого не интересует. — Ясно. Что ж, мы уходим. Всего хорошего. Айви начала было что-то возражать, но Освальд пихнул ее в бок. Она дернула носом, но замолчала — поняла, к счастью, что обижаться можно попозже, а сейчас надо с законопослушным видом исчезнуть как можно дальше от полиции. Они спускались молча. Ногу то и дело прошивали вспышки боли, но Освальд уже притерпелся. Лучше пусть нога болит, чем думать о Джероме снова и снова. Сосредоточиться на простой и ясной боли и не представлять снова и снова то, что представляется, когда закрываешь глаза. Начинало вечереть. День получился какой-то бесконечный — еще с вчерашней войны; перестрелка с Софией, атака на ее базу, победа — огнемет обжигал ладони, но Освальд понимал: это все, это конец, она больше не воскреснет и не перейдет ему дорогу, не отберет Готэм; надежда на то, что все хорошо и завтра принесет только новые победы, Джером, его глаза, его руки, его... Нет, об этом думать нельзя. Тогда получится, что Джером все-таки сломал его и победил. Полиция и так не смогла поймать ни его, ни Крейна, потому что Джим в некоторых вещах неразумен как десятилетний. Освальд резко остановился. Они едва успели выйти на улицу и не прошли и полквартала до остановки. — Что такое? — встрепенулась Айви. — У меня к тебе просьба. Забери Мартина у врачей или кто там его забрал. Не будут отдавать, убеди, я разрешаю использовать что угодно. И езжайте домой. — А ты куда? Может, мы Виктора позовем? — А я скоро вернусь. И обойдусь без Виктора. Позови его лучше, чтобы отвез тебя и Мартина, так будет спокойнее. Пару мгновений они молча глядели друг на друга. Айви не выдержала первой — отвела взгляд. — Я все сделаю. Но вы хоть звоните. Сам же понимаешь, каково это — не знать... Глядя, как она уходит, Освальд подумал с удивлением, что действительно успел крепко к ней привязаться. Со всей ее нелепой заботой, с полным непониманием личного пространства, с оптимизмом на границе с детской наивностью... А она — к нему. Тянуть ее с собой Освальд не хотел. Ему вообще было сложно оставаться с кем-то рядом — держать лицо, разговаривать, не показывать, что хочется только спрятаться. Перед Эдом можно было не сдерживаться, он и так уже слишком много видел — и его Освальд не прогонял. К тому же без Эда он бы все равно далеко не ушел. Трость сама собой не появилась, ортез тоже, и без посторонней помощи любая попытка ходьбы усложнялась в разы. — Что ты задумал? Ты ее отослал, потому что задумал что-то, да? Освальд кивнул. Эд перехватил его руку, подтягивая поближе. — Я знаю, куда он пошел. Джером, в смысле. У них в цехах осталось немного сырья, думаю, что это план В. — Черт... я вроде видел какую-то цистерну. Оз, давай скажем полиции. Серьезно, пусть Гордон хоть что-то сделает сам. — Нет, Эд, ты не понимаешь. Я не усну спокойно, если не увижу сам, как он сдох. Эд покачал головой. — Ладно. Ладно, давай сделаем как ты хочешь. Чем тебе помочь? — Машина и пистолет. Мы за последние сутки столько угнали, что еще одна погоды не сделает. Это даже было бы смешно, если б не было грустной правдой: вздумай тот же Джим предъявить обвинения — им только угонов хватило бы на двадцатку, и это не считая убийств, шантажа, расстрелов и еще краж по мелочи. Сутки выдались очень насыщенные. Слишком. — Ладно. Подожди, я позвоню Ли. — Только не надо надо мной так трястись, как будто я сейчас развалюсь. Эд вздохнул и отстранился, осторожно выпуская. Освальд поймал равновесие и ухватился за стену дома — по счастью, они шли по дальней стороне тротуара от дороги. — Я просто переживаю. И хочу, чтоб Джером сдох. Он посмел тебя тронуть, и я его убью. В его глазах появился знакомый блеск, а в голосе — знакомые нотки; для Загадочника весь мир был одним игровым полем, но вот сейчас он, кажется, был серьезен как никогда. И он, и Эд — оба они. — Я сам. Если не возражаешь. — Не возражаю, но пойду с тобой. Эд отошел, набирая номер, и Освальд сполз по стене, прикрывая глаза. Он совсем запутался — что Эд чувствует? Почему не оставляет, зачем жалеет, что теперь делать ему самому — как подпустить кого-то близко, как жить дальше, как выстроить все заново? Он до смерти устал. Знал только, что выдохнет спокойно, когда Джером Валеска перестанет быть. Иначе в этом городе никогда не будет безопасно — ни для Мартина, ни для него самого, ни для тех безумцев, кто решил оставаться рядом, несмотря ни на что. — Оз? Ты в порядке? Открыв глаза, Освальд обнаружил, что Эд стоит рядом на коленях и осторожно встряхивает за плечи. — Да, прости. Я просто... отключился, наверное. — Ли скоро приедет. Она не рада. — Давать мне пистолет? Я верну. Сначала верну Готэм, потом выдам ей в Нэрроуз какие-нибудь привилегии, можешь так и передать. Она мне помогала, я такое не забываю. — Вообще-то она не рада, что я решил остаться с тобой. Эд устроился рядом, прислонившись спиной к стене. Сидеть на мокром холодном асфальте стало, пожалуй, не лучшим их решением за сегодня, но Освальду уже было все равно. — А ты решил? — Я... понимаю, тебе трудно мне верить. Я не слишком хорошо с тобой поступал. Но я сказал тебе правду. Мне ни к чему одному. Мне без тебя вообще как-то бессмысленно. Я пытался. Только так получилось, что счастлив я был не вторым человеком в Нэрроуз, а твоим главой администрации. И еще пораньше, когда мы жили у меня. Освальд молчал. Асфальт перед глазами дрожал и расплывался. — Скажи что-нибудь? Оз, пожалуйста. Я чувствую себя очень неловко. Боже, теперь я несу чушь. — Знаешь, Эд, я так долго пытался перестать что-то к тебе чувствовать, что сейчас мне сложно. Я очень хочу тебе поверить, потому что любил и люблю. Но мне сложно. По крайней мере, честность Эд заслужил. — Но ты можешь дать мне шанс? Остаться с тобой и доказать? Я понимаю, что как раньше, уже не получится. — Не получится. Придется строить что-то новое. И... я не знаю, что будет, но рад разделить это с тобой. Пальцы Эда накрыли его собственные. Освальд осторожно вытянул их, чтобы взять за руку — ему казалось, так правильнее. И спокойнее, потому что так он контролировал, что происходит. — Знаешь, Оз, сказать Джиму Гордону, что я люблю тебя, оказалось проще, чем сказать тебе. — Вот теперь ты и правда несешь чушь. Они оба рассмеялись — немного вымученно, зато искренне. Освальду казалось — между ними лопаются натянутые невидимые струны. Постепенно, медленно. Но однажды, наверное, они лопнут все, а он перестанет каждый миг ждать подвоха или вспоминать другого человека, когда Эд будет его касаться. Когда приехала Ли, уже успело стемнеть. Она громко хлопнула дверцей, выдергивая их обоих из транса, одарила Освальда непередаваемым взглядом и протянула пистолет. Эд вскочил, забирая оружие. — Спасибо тебе. Ты очень нас вы... — Я, кстати, еду с вами. — Это почему? — Потому что вы хуже Джима. Оставишь одних, и вы по уши в дерьме. Эд не нашелся с возражениями. Освальд, впрочем, тоже. Опираясь на стену, он поднялся. — Нам к «Эйс Кемикалс», Ли. — Спасибо, что уточнил, потому что за руль я тебя не пущу, ты машины не возвращаешь. Пока они ехали, чувства постепенно будто бы отключало. Исчез страх — впрочем, страх ушел первым, с прикосновениями Эда. Злость — сил злиться уже не было. Боль — не вполне пропала, не растаяла, просто отступила внутрь, успокоенная скорой местью за все, что Джером сделал. Осталось только холодное, стылое желание мести. Смерти. Отнять чужую жизнь и сделать так, чтобы этот человек больше не тронул ни его самого, ни дорогих ему людей. Наверное, Эд бы на его месте выстроил сложную многоходовку, как когда-то с ним самим. Наверное, Джим попытался бы арестовать, упустил и оставил на свободе. Но Освальд не хотел многоходовку и тюрьму, он хотел вычеркнуть из бытия, перешагнуть и как-то жить дальше. Месть нужна не затем, чтобы поглумиться. Месть нужна затем, что ты живешь — а твой враг нет, и он уходит из жизни, осознавая, за что и почему. Наверное, хорошие люди так не поступают, но Освальд и не настаивал на том, чтобы быть хорошим. Быть живым, счастливым и отомстившим его совершенно устраивало. Оцепление вокруг «Эйс Кемикалс» успели убрать. Видимо, полиция собрала все, что смогла найти, и занялась ловлей преступников в других местах; Освальд, в общем-то, даже не удивился. Если бы готэмская полиция работала получше, ни Фальконе, ни Марони, ни другие мафиозные кланы не смогли бы подняться, и в Готэме царила бы тишь да гладь, как в соседнем Метрополисе. — Эд, дай пистолет. — Ты удержишь? У тебя руки дрожат. — Удержу. Я в порядке. После замечания Освальд понял: да, правда дрожат. Его всего потряхивало. — Я тебе трость привезла, — сказала Ли. — Эд упомянул, твоей ноге хуже. Как врач говорю — лучше прими меры пораньше, а то не сможешь ходить. Он серьезно кивнул. — Непременно последую твоему совету. Пока Освальд выбирался из машины, Эд успел отойти и бегло осматривал территорию. Ли понизила голос. — Постарайся его поберечь. Не знаю, за что, но он тебя действительно очень любит. Поэтому у нас с ним ничего и не вышло по-настоящему. Эд вышел на свет — длинный темный силуэт, черная тень на серо-стальной стене. — Я постараюсь. Спасибо, Ли. Если можешь, дождись, пожалуйста, нас, я буду очень признателен. Идти, опираясь на трость — чужую, не подобранную по росту и руке — было все же проще. Принять помощь Эда — удобнее, но лучше пусть у него обе руки будут свободны, рассудил Освальд, и хотя бы один из них сможет передвигаться свободно. Куда им дальше, он помнил. Лестница — не думать о том поцелуе, не-ду-мать, нельзя, — верхние пролеты. Темный коридор — не смотреть на лампы под потолком. Не смотреть, нет их, нет, нет, нет. Есть Джером, который смеется, когда другим плохо, и чтобы до него добраться, этот путь надо пройти до конца. Не думать. Не вспоминать. Неважно. Эд каким-то образом почувствовал, что что-то не так. Оказался рядом, хотя только что держался на три метра впереди. — Хочешь, уйдем? Или позвоним Гордону? — Нет. Нет, я сам. Я в порядке. Снова лестница. Нельзя стучать тростью, нельзя громко дышать — здесь слишком хорошая акустика. Идти тихо. Думать о том, как не шуметь. Не о Джероме. О тишине. Только о ней. Второй цех — там, где держали заложников и готовили смесь для газа — и вправду не пустовал. Осторожно выглянув из-за угла, Освальд увидел их обоих, и Крейна, и Джерома. Мальчишка бегал по нижнему этажу — видимо, не мог доверить тонкий процесс никому, кроме себя. Джером стоял наверху, почти над цистернами, и наблюдал. Освальд отбросил трость — так, что она с грохотом проехалась по металлу. Джером обернулся. — О, привет, птичка. Я такой неотразимый, что ты все-таки ко мне прилетел? Хочешь жить долго и счастливо или понял, кто тут выиграет? Шаг. Еще шаг. Нога подламывалась. Боль не давала ни кинуться безоглядно вперед, ни задохнуться от гнева и ярости. И каждое мгновение напоминала — кто ее причинил. — Прилетел. Ты же подарил мне летное средство. Пол под ногами чуть дрогнул — на подвесной проход шагнул Эд. — А загадочный парень тут что делает? А, понял, он все-таки приревновал. Ну извини, кто первый успел, тот и сорвал розочку. Теперь Джером повернулся к ним лицом. И отвернулся от перил. — Я пришел тебе кое-что напомнить. — Да? Наш поцелуй? Тебе понравилось, хочешь повторить? Иди сюда. Посмотрим, как злится загадочный парень. Левая рука Джерома медленно ползла к пистолету. Правая оторвалась от перил — он картинно поманил Освальда пальцем. — Не совсем. Видишь ли, пингвины не ручные птички. Пингвины хищники, а в своей стихии ты их не поймаешь. Он выдернул пистолет и выстрелил трижды. Плечо и обе коленные чашечки. Вскрикнув, Джером рухнул на самый край. — Загадочный парень не приревновал, — сказал Эд, подходя поближе. Ли притащила пистолет и ему, и он держал Джерома на прицеле. — Загадочный парень хочет загадать тебе загадку: что это такое — зеленое, красное, крутится, крутится, крутится? А, ты даже ответить не можешь. Ладно. Подскажу. Это ты через две секунды. Зарычав, Эд с силой толкнул Джерома вниз — в бурлящую ядовитой зеленью цистерну. Тело изломалось в полете — и пропало. — А то у Гордона начнутся вопросы, — выдохнул он. — Кстати, а Крейн где? — Не знаю и мне все равно, если честно. Пусть полиция ловит. Освальд покосился на пистолет и швырнул вслед за Джеромом. — Поехали домой. Я уже, кажется, больше не могу. — Конечно. Конечно, поехали. Только можно... — Что? Эд осторожно притянул его к себе и коснулся губами губ. Не надавливая, не принуждая раскрываться и впускать себя, просто коснулся, совсем не настойчиво и не требовательно. Не удерживая, только давая опору и оставляя возможность отстраниться. Просто «я здесь». — Вот что. Дома эта твоя мелкая любительница растений будет меня осуждать. — Она не будет. Спаси меня еще пару раз, и она будет шутить про «долго и счастливо» не хуже, чем... — Освальд кивнул в сторону булькающей цистерны. У Эда сделалось странное лицо. — Ну и пусть шутит. В каждой шутке есть доля... Но сейчас я просто хочу домой. И пиццу. Давай позвоним Айви и попросим заказать пиццу. — Только если без ананаса. — Без ананаса.