Не подходи

       Сумерки быстро окутывают город, ложась на лица прохожих зыбкими полутенями.        Старк даже не помнит, как он добирается домой.        Тони разносит в труху почти всю мебель в гостиной, пытаясь унять дробящее его на части отчаяние.        Он останавливается только тогда, когда чувствует, как хрустко поворачивается в груди сердце, тяжело отдаваясь в ребра старой испытанной болью.        — Сэр, я могу узнать, что…        — Джарвис, не трогай меня! Исчезни! — глухо говорит Старк, мертвыми глазами глядя в черноту за окном.        Господи, как же я устал.        Мозг не справляется с невозможным давлением, нервы горошинами осыпаются, разбиваясь вдребезги.        Пламя во мне растет с каждой секундой все сильнее, сжигая меня в золу.        Тони сжимает руки, вспоминая сегодняшний вечер, как бесконечный ад…        После ультиматума, поставившего точку в череде их бессмысленных разговоров, Старк выходит из алкогольного пике только через две недели.        Все это время дергаясь, как кукла в руках у ярмарочного торговца, от одной и той же, ни в какую не желающей исчезать из головы, мысли:«Не появился ли Стив?».        Все еще надеясь, что это дурной сон.        Иллюзии тают, застывая в сердце цементом, бетонируя его горестными муками и Тони через силу собирает себя из руин, бронирует себе билет на совершенно ненужную, бесполезную научную конференцию по новым системам андроидов.        Единственное ее достоинство заключается в том, что она длится три недели.        Он нарочно занимает все свое время докладами, тренингами и семинарами.        Лишь бы только не давать себе ни минуты передышки.        Не думать.        Не обрываться в сокрушающую бездну горечи.        Ничего не помогает.        Особенно когда ты все равно ищешь в толпе взглядом знакомый разворот плеч, пшеничную озорную челку и летящую удаль походки.        Мрак в тебе сгущается, заполняя душу, и ты каменеешь от тоски, застывая бесчувственной статуей.        И с этим ничего не сделать.        Вернувшись домой, Тони первое время сторонится людей, но на официальный вечер по поводу годовщины победы над «Гидрой» он дал согласие пойти уже давно, и отказаться не получится.        Старк поправляет галстук, ощущая, как в нем играет сложный коктейль из мучительных чувств одновременно боли, тоски и неутолимого желания увидеть его хоть на миг.        Тони прекрасно знает, какую идиотскую глупость он совершает.        Ведь сразу по прилету домой Джарвис сухо и информативно сообщил ему, что Барнс вернулся в город неделю назад.        И Старк тщательно выбирает костюм, не собираясь отказываться от возможности увидеть Стива.        Пусть даже зная, что это разрыв.        Но позволить себе удержаться от искушения может быть в последний раз, разрушая себя, заглянуть в серые глаза он не в состоянии.        Все уже равно.        Плевать.        Последние надежды непонятно на что рассыпаются ворохом осенних листьев под ноги Старка, когда первыми, кого он видит на вечеринке после официальной части, становятся они.        Стив Роджерс и Баки Барнс.        Старк замирает в глубине зала, на лице восковой безжизненной маской застывает боль.        Тони с каким-то мазохистским чувством продолжает пытку.        Не смотреть он не может, это нереально.        Механическая рука Барнса покровительственно похлопывает Роджерса по плечу. Они устроились на отдельном диване, и, судя по количеству шотов, сидят уже давно.        Солдаты удачи.        Чертовы однополчане.        Ответ настолько очевиден для Тони, как если бы Стив сказал ему это прямо в ухо.        Дрожь от болезненной судороги сжимает меня тисками изнутри, не давая сделать вдох.        Чертов Роджерс.        Ты не видишь меня, весь занятый Барнсом.        Твой немного плывущий взгляд ни разу не переходит невидимые границы вашего уютного столика.        Ты улыбаешься проклятому, имеющему сто девять жизней, Барнсу так, как будто кроме вас, в зале никого нет.        В этот вечер ты мягкий, снисходительно-пастелевый; ты двигаешься, переходя из одного движения в другое, как гепард, плавно и легко и я застреваю, подбитой птицей падая на взлете, не в силах оторваться от тебя.        Мое сердце молчит, перестав стучать и тревожно отзываясь скребущей волной где-то в горле.        А я все смотрю, зная, что медленно убиваю себя, но не могу отвести от тебя взгляд.        Я отравлен тобой.        Волосы чуть взмокли от жары, духоты и выпитого и ты поправляешь челку разносящим меня в куски таким знакомым движением, что мне приходится до синяков стиснуть руки, давно безнадежно сцепленные мертвым узлом за спиной.        Зачем ты так?        Ты наклоняешься почти вплотную к щеке Барнса, что-то весело рассказывая ему, и мне сводит зубы от боли.        Я кусаю губы, уже не пытаясь сохранить видимость нормальности на упрямо соскальзывающем в пропасть лице.        Я бледнею, становясь цвета пломбира.        Боль играет на моем теле, грозовыми раскатами пробегая по нему от волос до кончиков пальцев на ногах.        И я судорожно вдыхаю опоенный ревностью воздух.        Ты сломал мою жизнь, Стив.        В который уже раз.        Эта любовь расстреливает меня из пулемета очередью в упор, затягивая петлю на моей шее.        Не дает дышать.        Ты снишься мне каждую ночь.        Каждую ночь, Стив.        Ты целуешь меня, жарко выдыхая в губы:«Люблю!»        Я так хочу обнять тебя крепче и просыпаюсь…        Я нахожу в старом блокноте твои рисунки и тону в воспоминаниях…        Ты улыбаешься и в сотый раз просишь меня замолкнуть и не двигаться.        — Второе — легко, а вот с первым пунктом будут проблемы! — отвечаю я, ерзая и крутясь на стуле.        Сидеть неподвижно тоже достаточно затруднительно еще и потому, что мой требовательный сероглазый художник как будто нарочно постоянно кусает карандаш, беспокойно облизывая кончиком языка четко вырезанные из алого камня резцом гения губы.        Это чересчур соблазнительное зрелище, чтобы сидеть спокойно.        А молчать я не умею.        И не умел никогда.        — Тони, прошу тебя, подумай о чем-нибудь серьезном! Мне нужно еще пять минут! А ты вертишься, как безбилетник в автобусе! — говоришь ты, на миг переставая закусывать карандашом.        Я замираю, улыбаясь тебе и ты хохочешь, говоря мне, что я это делаю намеренно.        Мы шутливо боремся за сделанный тобой, несмотря на все тяготы, рисунок, выигрываю, конечно, я.        И замираю, оценив твой дар.        Как тебе удалось передать это счастливое выражение на моем лице?        Мои глаза нарисованы с таким изяществом, что кажутся настоящими.        Неведомым образом ты умудрился сохранить настроение на простом листе бумаги.        Я восхищенно цокаю, и твое лицо заливает румянец.        Ты не любишь никому показывать свои рисунки, и я точно знаю, что честь видеть их есть только у меня.        Ты смущенно улыбаешься, но я получаю право еще на одну сессию в ближайшем будущем.        Мы смеемся, и ты обнимаешь меня, все еще смущенный, но довольный…        Я дергаюсь, вспоминая твое лицо и леденею от будоражащих душу воспоминаний.        Ты остался во мне, Стив.        И я не знаю, что мне делать с этим.