Пробуждение Ассоль

Предисловие Любезный читатель! Сим уведомляю тебя, что это фанфик не по роману Александра Грина. Это фанфик конкретно и четко по мюзиклу Максима Дунаевского, причем - по его конкретной московской постановке. К сожалению, без знакомства с этим мюзиклом понять, что происходит в фанфике, будет сложно. Поэтому я взяла на себя смелость объединить отдельные арии этой постановки в плей-лист на ютубе, для тех, кто еще не знаком с мюзиклом, но хочет прочесть мой фанфик: https://www.youtube.com/watch?v=G7n5Cyly42Q&list=PLDy88YRoT2PeYdBbRcgo4kC3zMZugAICd Также я написала ряд заметок с размышлениями об отдельных нюансах мюзикла и подборкой разных вариантов исполнения ключевых арий. Желающие могут прочесть и посмотреть: Образ Грея: https://vk.com/wall120038479_18687 Ключевая ария Грея: https://vk.com/wall120038479_18690 Меннерс-младший и мечты: https://vk.com/wall120038479_18691 Почему я верю в преображение Меннерса, а в преображение Грея - не верю: https://vk.com/wall120038479_18844 Меннерс-младший и любовь: https://vk.com/wall120038479_18870 Такой ли уж счастливый финал у "Алых парусов": https://vk.com/wall120038479_18882 В тексте фанфика вам встретятся ссылки на мои авторские коллажи, которые служат иллюстрациями. Непонятные слова в названиях глав - это названия ветров. Уточнить информацию о них вы можете в "Словаре ветров" Л. З. Проха или погуглив. Пролог. Обманчивый гарби *** - Вы скажете, Лонгрен?! Вы скажете! Вцепившись в тюремную дверь, я чувствовал, что истерика накрывает меня с головой. Отчетливо, неотвратимо я понимал: не скажет, нет. Он не поверил мне. Он не принял меня всерьез. Он не принял мои чувства всерьез. Почему?! Почему?! Почему?! Она не приняла меня всерьез и не поверила в мои чувства; и он не поверил. И мать считает, что это блажь. И все лишь смеются надо мной. Никто, никто не верит, что я люблю ее – да, блаженную, да, дуру, - но люблю, люблю по-настоящему! Да я… да я умер бы за нее! Да я бы убил за нее! Я бы!.. С безумным смехом я выбрался на берег. Грозные волны шумели в темноте. Ни звезд, ни луны не было видно за тучами – лишь ее проклятый маяк ярко светил там, в вышине. Что делать? Я все проиграл, все! Даже ради отца она не станет! …я сел на песок, сжался в комок, притянув колени к подбородку. Ветер был пронизывающим, но трясло меня не от холода, а от отчаяния: я не понимал, как это возможно. За все эти годы я так и не сумел добиться не то что проблеска чувства – хотя бы внимания. Она не просто не принимала меня всерьез; она смотрела мимо меня, как будто я не человек, как будто меня нет. Мимо меня, поверх меня – в ее глазах сияла такая вера в этого ее придуманного капитана! В сравнении с его непогрешимым обликом я выглядел жалко и не заслуживал ее внимания. Она не видела меня, не желала видеть. Что я только ни делал. Как только ни пытался. Эта ситуация с Лонгреном лишила меня последнего самообладания. Я не мог всего этого выносить: ее незащищенности, враждебности жителей перед ними, их неспособностью справится даже с небольшими неприятностями. Ее выдумка не спасет ее, ее мечта не поможет ей – а я бы мог спасти, я бы мог помочь! Но она не видит, не видит меня в упор. Я хотел жениться на ней: чтобы защитить ее от всего. Чтобы она ни в чем не нуждалась. Чтобы она, и ее отец, жили в достатке, под моей защитой. Я хотел перестать тревожиться о ней. Хотел знать, что сделал лучшее для нее. Я так надеялся, что теперь она разглядит меня! Я надеялся, что дело только в ее зацикленности на мечте; что в ней есть расположенность ко мне. Что нужно только подтолкнуть. Только объяснить. Только сделать так, чтобы она поняла: я надежен, я не обижу, со мной она будет в безопасности. Я пытался, пытался, пытался. Я думал, что помогу ей разглядеть меня, если поставлю ее перед необходимостью брака. Она ведь упрямица немыслимая; она нипочем сама бы не согласилась, что ее мечта – фикция, бред. Даже понимая это, она из гордости бы цеплялась за свой выбор. А я, мне казалось, помогу ей, если не оставлю выбора – помогу достойно выйти из этого положения. Ведь разве теперь она не видит, как безумна и бесплодна ее мечта? А я позволяю ей отказаться от нее с достоинством: не она предала мечту, а Меннерс не оставил ей выбора. Чего же еще? …как я ошибся. Она снова смотрела мимо. Я сжал голову руками и застонал. Он не скажет, нет. А и сказал бы – она и его не послушала бы. Только в своих мечтах, всегда в них. Я не существую для нее и никогда не буду существовать. Даже вся эта ужасная ситуация не заставила ее увидеть бесполезность, пустоту своей мечты. Она продолжает цепляться за нее, а во мне видит лишь досужую помеху, насильника, врага. …откинувшись спиной на холодный мокрый песок, я застонал от бессилия и запоздалой ярости, сразу, лихом осознав, какую глупость вытворил. Я так хотел привлечь ее внимание, что упустил главное: она увидела за моими поступками шантаж, насилие. Я снова проиграл. Снова. Подняв голову, я долго смотрел в затянутое тучами небо, в котором мягком проблеском светилась луна. На несколько минут мною овладело искушение: продолжить давить. Все еще может сложиться: я возьму ее в жены, я буду терпелив и кроток с ней, и, возможно, с течением времени она привыкнет ко мне и разглядит… Нет. Я помотал головой, отвергая заманчивые мечтания. Не разглядит и не простит; Ассоль не из тех, кто прощает принуждение. Моя затея от начала была провальной. Нет смысла пытаться. Немедленно вскочив, я отправился в тюрьму. Нужно решить этот вопрос сейчас, сейчас же! Оказалось, чтобы забрать заявление, нужна мать; я не хотел терять время, да и не был уверен, что она послушает меня; я просто выплатил штраф – благо, за деньгами идти было недалеко. Его выпустили сразу, при мне. Кажется, он что-то хотел сказать – посмотрел на меня странно, не мимо, а как будто увидел меня, - но я уже бежал искать ее, сказать ей – скорее, скорее! Скорее, к этому ее маяку! …я не успел выбраться из города, как наткнулся на нее; она бежала с совершенно безумным выражением лица. Увидев меня, остановилась, твердо и отчаянно сказала: - Меннерс, я согласна! – и опять сорвалась на бег. В муторном лунном свете я успел увидеть, что она плачет. Господи, что с ней произошло? Я бросился вдогонку; вовремя, чтобы увидеть ее уже в объятиях Лонгрена. Когда я подошел, она твердо говорила: - Завтра. Я решила. Мы обвенчаемся. Лонгрен перевел потрясенный взгляд на меня; она проследила за этим взглядом, заметила меня и так же твердо сказала: - Меннерс, я хочу платье. Белое. Красивое. Что хочешь делай, но найди. Я хотел сказать ей, что сам заплатил за свободу ее отца, что она ничего не должна мне; но она не стала слушать. Я пыталась объяснить, даже отговорить ее – она была в явно невменяемом состоянии, доведенная до отчаяния, не владеющая собой. Я должен был остановить ее, отговорить – я знал, что она не желает брака со мной, и я не понимал, почему теперь, когда отец ее свободен, когда я не требую от нее ничего, она продолжает настаивать. Это выглядело самоубийственным упрямством, и ее состояние не на шутку пугало меня. Но на все мои аргументы – подхваченные и повторенные Лонгреном – она лишь отвечала: - Это неважно, это уже неважно, - твердо и как-то зло повторяла она, а потом вдруг вскинула на меня острый взгляд: - Или я тебе больше не нужна? Я был деморализован. На какой-то страшный, отчаянный миг мне показалось, что она хочет покончить с собой; ее взгляд был страшен, он пронизывал меня насквозь. - Нужна, - одними губами еле выговорил я, сдаваясь. Что ж! Может, Бог решил вознаградить меня за терпение? Может, этот брак и впрямь благословен небесами? Может, стоит просто поверить, что счастье возможно? Она в отчаянии; и из этого отчаяния она потянулась ко мне – разве возможно оттолкнуть ее? И они ушли к церкви, договариваться о венчании; а я понесся искать платье. …я не мог в это поверить. Даже когда держал в своей руке ее тонкую, нежную, доверчивую ручку, стоя перед алтарем и слушая слова молитв, - не мог. Это слишком большое, невозможное счастье! Может ли быть?.. Тихонько я пытался незаметно скосить глаза на нее; она была нереально красива в белом женственном платье, словно повзрослела! Даже черты лица как будто изменились; и, кажется, она была слишком бледна. Невозможно было поверить в это чудо; и я правильно сделал, что не поверил. Все сорвалось самым абсурдным и трагичным образом: к причалу подходил ее долгожданный корабль с алыми парусами, на котором вполне виднелся красивый, подтянутый, рослый – не иначе как мистер Грей. Она не поверила сперва; оглядывалась; дрожала. Потом взглянула на меня – совершенно сумасшедшим молящим взглядом. Меня пронзило насквозь. Я понял, что это была за мольба! Она дала мне слово; и она сдержала бы его несмотря ни на что. Это я, сам, своею волею, должен ее отпустить. Сам – подписать себе смертный приговор. Сам – отдать ее этому призраку, ставшему реальностью. Сам. Горящая, живая мольба в ее взгляде изожгла мне всю душу. Она впервые смотрела на меня - и видела. Так я и знал, что все эти церковные рассуждения – обман. Да-да, Бог мои молитвы услышал. Она меня заметила. Но каков оказался выставленный счет! Каков бы ни был – платить придется. - Ну, иди же… - отпустил я ее руку, делая жест к причалу. Отпуская. Ее лицо просияло неземной, сверхъестественной радостью. На секунду мне показалось, что она бросится мне на шею и поцелует; нет. Бросилась, но не на шею, - бежать к причалу [1]. Мне оставалось только провожать ее взглядом. Сердце проваливалось сквозь ребра, легкие сжались в немыслимую круговерть боли. Солнце выжигало глаза, но я смотрел, смотрел ей вслед. И понимал, что все потерял. 1. В мюзикле, конечно, Ассоль не пришлось никуда бежать, но прозаический текст не приемлет сценических условностей; приходится учитывать, что корабль не может вплыть прямо в церковь, и какое-то расстояние между убегающей из-под венца Ассоль и приплывшим Греем должно быть. *** Я неслась как на крыльях; немыслимое, солнечное счастье накрыло меня с головой. Он приплыл! Он приплыл! От торжества и нестерпимой радости я смеялась на бегу. Приплыл! Приплыл! Заплетаясь в непривычной длинной юбке, потеряв на ветру фату, я в три прыжка взлетела по трапу – прямо к нему, к нему, в его объятья! Он был точь-в-точь такой, каким я его себе представляла. Настоящий и живой! Я ни о чем не думала; только пыталась впитать всеми органами чувств его настоящесть. Трогала, смотрела, вдыхала запах – это был он, он, он! https://sun9-13.userapi.com/c857432/v857432738/34740/zwb4hPMhiDA.jpg Он смотрел на меня такими же сияющими глазами, как мои; он нежно гладил мои волосы, целовал руки; мы ни о чем не говорили – к чему слова? Все было ясно меж нами. От невозможно глубокой, невыносимой радости я плакала; он нежно целовал меня, стирая слезы, и мне казалось, что я вбежала не на корабль, а прямиком в рай. Сбылось! Сбылось! …но все же мы пока еще не в раю. Земная жизнь диктует свои условия. Момент яркой, невероятной встречи закончился. Его обступали матросы, что-то говорили. - Праздник! – отвечал он им. – Устроим самый настоящий праздник! Все смеялись, улыбались, поздравляли. Я не вслушивалась; смотрела лишь на него. Всей пестрой толпой мы спустились на берег; он не отпускал моих рук. В нашем маленьком трактире было тесно от этой толпы; но я ничего не замечала. Я смотрела только на него, а он смотрел на меня; больше мне ничего в этой жизни было не нужно. Мы что-то ели, что-то пили. Что там было вокруг – мне было уже все равно! Я смотрела только на него и мечтала остаться с ним вдвоем. Больше мне ничего не хотелось. Только видеть его, ощущать его, обнимать его, целовать его, впитывать его каждой клеточкой своего существа – это он, он, он! Потом мы встали, и он куда-то повел меня; с удивлением я поняла, что на улице уже ночь. Мы шли к причалу, поминутно останавливаясь и целуясь – как это было прекрасно! Волшебно! Удивительно! …вдруг кто-то взял меня за руку. - Ассоль! – я вздрогнула. Его не было видно в темноте в его черной сутане; только белый воротничок слегка отсвечивал в этом мраке. - Уже поздно, мистер Грей, - обратился падре к нему, - я отведу Ассоль домой. Я не хотела отпускать его рук; и он не хотел отпускать меня. Я видела по его лицу, что он недоволен; я тоже была недовольна. Как мы можем разлучиться теперь, когда мы нашли друг друга? Что за немыслимая идея! Теперь мы должны быть вместе всегда, всегда! Я уже хотела высказать все это падре; ясное же дело, что нас нельзя разлучать! – но вдруг он отпустил мои руки и сказал: - Иди, Ассоль, я приду утром. - Придешь? – доверчиво рассмеялась я. - Приду! – пообещал он, целуя меня напоследок. …меня шатало, как пьяную; падре пришлось поддержать меня под руку. - А где папа? – удивилась вдруг я. Почему не он увел меня? Святой отец заметно смешался и не ответил; я догадалась. Да. Праздник же. Любимая дочь выходит замуж! Замуж! Замуж за любимого! От счастье сердце сделало кульбит! - Мы должны забрать его домой! – встрепенулась я, устремившись к трактиру. - Уже, - остановил меня падре. – Я давно отвел его туда. - Спасибо, святой отец! – от благодарности я бросилась обнимать его; он был обескуражен: - Ассоль!.. По тревоге на его лице я поняла, что он подумал. - Нет-нет, я не пила, святой отец! – рассмеялась я, хотя и не была так уверена – совершенно не помню, что было за столом. – Это просто счастье! Счастье! - Счастье… - повторил он как-то грустно. Наконец, вот и дом. Мы попрощались; отец уже спал. Я же от волнения долго не могла уснуть и все ворочалась; лишь к рассвету провалилась в тягучий, душный сон.