Manens rea

      Подернувшееся багрянцем солнце уже клонилось к закату, и тень от щедро раскинувшего ветви сикомора коварно, пядь за пядью, подползала к трапезному столу, накрытому прямо на улице. «Трапезному» — с натяжкой, так как из яств на нем красовались пока что только слегка заветрившиеся оливки. Пока сестры Мария и Марфа, работая до седьмого пота, старались исправить этот недостаток, их брат, чудесным образом воскрешенный Лазарь, предпочел вместе с двенадцатью апостолами поглазеть на другое чудо Сына Божия.       Когда еще доведется узреть в забытой Богом Вифании настоящий сеанс экзорцизма? Правда, так желаемого многими пафоса не предвиделось: ни тебе защитной пентаграммы, ни пут, врезающихся в кожу бесноватой, даже мрачных плащей с капюшонами — и тех не выдали. Апостолам и хозяину дома оставалось довольствоваться чашей с освященной водой, лучиной, да лежащей на полу крестьянского дома худощавой, со впалыми щеками и хищным, будто ястребиный клюв, носом женщиной, которая для приличия изредка шипела направо-налево и скребла грязь ногтями.       Лазарь проявлял несвойственное для воскрешенного нетерпение, потому вопрос вырвался сам собой:       — А скажите, всегда все гладко проходило?       — Да, учитель прекрасно справлялся и без нашей помощи, — отозвался апостол, который казался старше остальных, — но мы не покидаем его, дабы не было худого.       — Когда кропить святой водой будем? Мочи нет, как хочется!       — Обожди, Варфоломей, сказано же: «воду пускаем в ход только в КРАЙНЕМ случае», — шикнул тот, что был с глубокой сеткой морщин у глаз и самый обросший.       — Но как мы поймем, что она вообще действует? — не унимался этот самый Варфоломей.       «Через пердак», — Кроули уже с трудом сдерживался, чтоб не превратиться в змея и хорошенько пугануть этих экзорцистов-самоучек.       — Что ты! — возмутился апостол, чьи спутавшиеся дредлоки давали ему сходство с Медузой Горгоной. — Божись, чтобы учитель не услышал твоего лепета! Раз он сказал, что поможет, значит, поможет.       Спор мог продолжаться и дальше, но полог у входа в дом приподнялся, и явился сам Иешуа… без ничего. Тихо прошуршав одеждами, он присел прямо у головы Кроули и, закрыв глаза, положил ладонь ему на лоб.       — Я пришел сюда, чтобы исцелить тебя, раба Божия Мария, что из Магдалы, — начал он монотонным голосом, который так не выносил Кроули, — не моей дланью, но дланью Господа нашего…       «Так не пойдет, я покажу им настоящий театр!»       — Оставь меня, нечестивец! — Кроули стал корячиться на полу и «предсмертно» покряхтывать. Разве только слюной не брызгал.       — Вижу ясно, бес поработил душу твою, и не один…       — Один тут ты, самозванец, хулитель веры, рукоблуд несчастный!       — …Вижу, семь бесов сидят в тебе, имена им: Гордость, Сребролюбие, Зависть, Чревоугодие, Гнев…       — Бесовское семя, поганое отродье, ты не страшишь меня!       — …Уныние и Блуд, — под конец голос Иешуа все-таки предательски дрогнул.       Кроули выдал последний финт и, выставив из-под туники стройную ногу, при этом задирая мешковатые одежды до бедра, как можно соблазнительнее промурлыкал:       — Ты устал, Сын Божий! Возляг со мной, и обретешь силу, какой и не видывал!       Кроули ясно почувствовал, что пальцы Иешуа ощутимо вдавились ему в лоб.       — Изыдите, отпрыски сатаны, владыки Ада, отца лжи. Во имя Господа Бога нашего, Сына и Святого Духа. Аминь.       «Все, сейчас вы точно обосретесь».       Кроули выгнулся в спине, едва не встав на мостик, после чего снова шмякнулся на пол и затрясся в «конвульсиях». Но дальше… из рукавов, ворота и подола его просторной туники вырвались аккурат семь черных, как смоль, с кроваво-красным брюхом змей, сухими ручейками умчавшихся прочь из хижины под громкие вопли апостолов. Для одного из них это было уже слишком, и он с воплем «Изыди, нечистая сила!!!» брызнул кистью со святой водой прямехонько на «одержимую».       — А-А-А-А-А, ЧТОБ ВАС! — Дальше от Кроули пошел строй нечленораздельных ругательств на всех известных тогда языках мира. Иешуа выставил всех апостолов наружу, благо, Лазарь первым вылетел из дома.       — Где ты понабрал-то таких?! — Кроули редко позволял себе ныть, но сейчас было подходящее время.       — Это уже мое дело, — Иешуа бегло осмотрел гроздья ожогов на лице Кроули, — а с Варфоломеем я поговорю, это тебе обещаю…       — Нет, серьезно, ГДЕ?! ЭТО БЫЛИ ПОЛОЗЫ. БЕЗОБИДНЫЕ ПОЛОЗЫ. ЛУЧШЕ БЫ ГАДЮК НАСОБИРАЛ.       Кроули баюкал, словно младенца, свою руку, на которую тоже попала вода, и старался не думать, что все-таки стало с лицом.       Выходит, освященная вода опасна для демонов? Она может навредить? Если несколько капель несло столько жгучей боли, что будет, если вылить целое ведро?       — Да не трясись ты так. У тебя всего лишь… чуть-чуть сошла кожа.       — Чуть-чуть?!       — Я… Я все поправлю!       И Кроули услышал спасительный звук откупоренного пузырька и резкий, но успокаивающий запах трав.       — Здесь тысячелистник, полынь, крапива, кора ивы, топленое масло…       — Это, блядь, приправы, а я — главное блюдо?       — Угомонись. Побереги силы для последнего действа, а дальше ты свободен.       — Я буду проклинать этот день до конца своей жизни. Ах, да, я бессмертен, как я забыл?! Пока меня еще один какой-нибудь придурок не обольет.       И все же Кроули, тихо чертыхаясь, поковылял вместе с Иешуа к столу, где уже все было накрыто для вечери. Строго говоря, стол и был единоличным вкладом Иешуа в подготовку праздника. Даром, что ли, пропадать умениям плотника?       Там их с опасениями ожидали хозяева дома и все двенадцать апостолов. Кроули почему-то доставляло удовольствие смотреть, как эти фанатики с первобытным страхом смотрят на него.       «Непривычно изгонять демона высокого полета?!»       Иешуа сделал широкий жест рукой и провозгласил:       — Узрите, братья, пред вами Мария Магдалина. Теперь она свободна от бесов и всякого греха! — И Иешуа, не ожидая приглашения, сел на треногий табурет и выразительно посмотрел на Кроули.       «Что б я сдох», — подумал Кроули, откидывая с головы капюшон, — «если это Божий замысел, то у Него плохое чувство юмора».       По условному кивку Иешуа Кроули достал из-под стола заранее припасённый алавастар с нардовым миром. В ноздри Кроули ударил одновременно резкий и дурманящий запах, от которого кружилась голова.       Но худшее было только впереди.       Едва он вылил немного мира на ладонь, как его пробрало до дрожи от сильнейшего жжения.       «БЛЯДЬ, ДА ВЫ ИЗДЕВАЕТЕСЬ».       «Нет, я этого не вынесу».       И Кроули сделал единственное, что пришло ему в голову: распустил и без того распушенную косу и, как можно скорее, нанес зловонное масло себе на волосы. Уж лучше мазать это дерьмо волосами, чем руками: те хотя бы не жгло до потемнения в глазах. И их легко и без жалости можно обрезать. В отличие от той же руки. И хотя унижения было в разы больше, но пусть лучше оно, чем боль.       Как и ожидалось, большинство апостолов под собственные изумленные охи тут же стали судачить о полном очищении грешницы. Но общий унисон нарушил угрюмого вида смуглый молодой человек.       — Не понимаю, учитель. Отчего было бы не продать это миро на рынке, за него бы дали самое меньшее триста динариев. Вырученные деньги с успехом можно было бы раздать нищим.       «Куда ты лезешь?!» — подумал Кроули, чья боль в руках даже не думала униматься.       Остальные апостолы тоже враждебно посмотрели на своего собрата, который больше напоминал затравленного охотничьей сворой волка, чем своего среди своих.       — Оставьте ее. Она сбережет это миро на день погребения, мне предначертанный. Как и предначертано, что она будет нас сопровождать отныне, дабы наравне с вами нести людям мое слово.       Апостолы все, как один, стали растерянно переглядываться:       — Учитель, мы боимся, что неправильно поняли тебя. Не хочешь ли ты сказать, что принимаешь ее в ученики?       — Именно это я и говорю вам, — оборвал дискуссию Иешуа и усадил едва не стонущего от боли Кроули подле себя за стол.       Марфа и Мария, сестры Лазаря, боязливо подали к столу главное блюдо…       Да, сложно было ожидать от бедного крестьянского дома кулинарного шедевра, но чечевичное пюре грязного цвета было полной неожиданностью. Но апостолы и домочадцы взялись за руки и вместе с Иешуа вторили Ему: «Возоблагодарим Господа нашего за щедрую манну, что ниспослал Он нам». После чего каждый макнул по ломтю зернового хлеба в общий чан с этой «манной».       «Конечно, расщедрился Он, наверно, от сердца краюху эту черствую отрывал».       — Спрашиваю, как без пяти минут праведная ученица твоя, ибо не знаю ещё всех порядков общины твоей, — елейным голосом прощебетал Кроули Иешуа, спокойно поглощавшему эту бурду, — не пошлёт ли Отец твой что-нибудь мясное к нашей вечере?       Как демон, Кроули не нуждался в пище, но раз ему доводилось набить живот (конспирации ради), то по крайней мере чем-то аппетитным. Вся братия уставилась на Кроули с вытаращенными глазами.       — Простите ученице моей ее неведение, ибо только вошла она в нашу общину, — поспешил успокоить всех Иешуа, обратившись затем напрямую к Кроули. — В нашей общине никто не съест и куска мяса. Ибо если съест, то мясо убитых животных станет могилой для его собственного тела. Дабы не губить храм души грехом чревоугодия, мы питаемся тем, что даёт нам земля: плодами деревьев, зерном, полевыми травами, молоком да пчелиным мёдом. Так заповедал Отец мой.       Кроули едва не поперхнулся едой.       «Приехали! У Пифагора, что ли, этой чуши начитался? Знай я, что так все обернётся, походил бы грешной путаной до конца вечери».       Хотя на смену скорбной мысли сразу пришла приятная: «на худой конец, могу готовить Ему пирожки «по-пифагорейски» и тайком подмешивать туда мясо. По чуть-чуть. Для грехопадения хватит, а я играючи спасу свою задницу».       Пока же Кроули оставалось только проводить голодным взглядом двух худосочных коз, загоняемых Марфой в дом на ночлег. Вскоре подоспели и напитки, правда, и тут Кроули постигло разочарование: фруктовый квас только завершил омерзительную картину этой трапезы.       Несмотря на скудную пищу, апостолы за столом не умолкали, в то время как воскрешенного Лазаря как будто не существовало за общим столом. К чести сказать, его упомянули один раз — но это было связано с поступавшими от первосвященников угрозами укокошить несчастного как вещественное доказательство чудотворности Иешуа. Далее все перешли к теме наплыва иудеев в Вифанию: только трепет перед Сыном Божьим мешал сотням людей, ютившихся под открытым небом, ворваться во двор Лазаря ради встречи с ним.       — Начнем принимать страждущих на рассвете, ибо всякому нужен отдых от трудов дневных, — заключил спокойно Иешуа, вставая из-за стола вместе с Кроули, — так и передай им, Фома. Благодарю, Лазарь и сестры, за ваши труды! Ну, а вы, ученики мои, удаляйтесь ко сну, завтра предстоит тяжелый день. Я же, с позволения Марфы, займу ее полог, чтобы излечить язвы ученицы моей, дабы не занимать этим время, отведенное страждущим.       Варфоломей, этот любитель водных процедур, бросился в ноги Кроули, причитая:       — Прости меня, Мария Магдалина, ибо убоялся я темных сил, чем навредил тебе! Прости меня, Учитель, что усомнился в силах Твоих, не дождавшись выхода всех демонов!       Иешуа улыбнулся самыми кончиками рта:       — Вставай, Варфоломей, ты еще юн и неопытен. Знание придет вместе с опытом, главное, не пускай более страх в свое сердце. Иди с миром!       «Убирайся, пока цел!»       Кроули буквально затылком чувствовал, с каким подозрением глядели апостолы на него, добившегося аудиенции с их учителем. Внутреннее ликование от этого факта заглушало приступы боли лучше всяких мазей.       — Ай, больно! — в голосе Кроули слышалось больше изумления, чем возмущения. Все-таки для него было неприятным сюрпризом узнать, что святая вода нейтрализует его способность регенерировать. По крайней мере по адским меркам. Придется рассчитывать на скромные возможности человеческого тела, вот Иешуа и вызвался им помочь, накладывая швы на самые крупные раны, а те, что поменьше, смазывая каким-то ароматным составом. Практически не жгло. Руки уже были обработаны едко пахнущими снадобьями и тщательно перебинтованы.       — Только не дергайся, а то некрасиво выйдет! — Иешуа щурился при слабом свете от лучины.       — Как будто тебя заботит моя красота?! — Кроули только поджал губы. — Учитывая, что женщину пришлось лепить из того, что есть…       — Поверь, ты красивая. В каждом существе есть капля красоты Божьей.       Да, теперь Иешуа обращался к Кроули как к женщине, ведь у стен в буквальном смысле были уши: от спящих почти друг на друге апостолов их отделял только тонкий полог.       — Интересно, а теперь поподробнее — что во мне ты считаешь красивым?       — Когда ты улыбаешься, — Иешуа как раз затягивал узелок на втором шве на скуле, оставалось наложить последний, на шее. — Эта сеточка из морщин в уголках глаз. И волосы, конечно, пусть это и происки сатаны.       — На этот раз нет! Их я отращивала сама! — Кроули благодарил судьбу, что те не пострадали от мира, только стали жесткими на время.       — Теперь еще и шрам красивый будет, в форме полумесяца.       Иешуа закончил работу и, обрезав нитку, убрал корпию и остальной хирургический инвентарь в свою дорожную сумку.       — Все-таки странно, что ты просто не исцелил меня очередным чудом. Или, хочешь сказать, твои чудеса тоже не безграничны?       — Наверное, дольше таить от тебя это нет никакого смысла, но я вовсе не тот чудотворец, о котором все говорят. Я всего лишь набирался знаний у мудрых лекарей. И да, возможно, отчасти мне помогает дарованная Отцом сила… Но только отчасти.       — То есть? А вода, превращенная в вино?! Прогулки по воде?! Изгнание бесов?!       — Не было никакого вина. Неужели ты думаешь, что я стал бы потакать своей матери в ее тяге к алкоголю? Я просто послал одного из своих приближенных на рынок. Он и купил виноградного сока. Прогулки по воде?! Неловко, но те мои горе-ученики были вдрызг пьяны и сели брюхом лодки на мель. Неудивительно, что я там ходил. Что до изгнания бесов — это уже что-то ближе к лечению. Болеть может не только тело. Но и душа. Душу я тоже стараюсь… лечить. Иногда получается.       «Какого хрена?! Откуда берут начало все эти байки?»       «Впрочем, изгнанные демоны все-таки были настоящими… что в остальном…»       — Почему же все считают тебя?..       — Потому что людям хочется верить в чудо, — перебил Иешуа. — А еще, тебе ли не знать, Мария, как рождаются сплетни. Один дурак приврет, другой дурак повторит, тоже слегка приукрасив — и так по бесконечной цепочке.       — Но…       — В любом случае я — Сын Божий. И то, что я не могу проделывать такие трюки, как ты, вовсе не делает меня слабее. У меня другое оружие.       — Какое же? — растерялся Кроули.       — Мое слово, — уверенно заявил Иешуа.       — О ЧЕМ ТЫ ДУМАЛ?! Как ты планируешь исцелять сотни этих несчастных завтра, если не чудом?! Или скажешь: «извините, лимит чудес исчерпан»?!       — Не скажу, — Ни один мускул не дрогнул на лице Иешуа. — Я буду усердно работать, и в этом мне будут помогать мои ученики. Я их научил некоторым навыкам врачевания.       — Горю любопытством посмотреть, как ты будешь выкручиваться. Кстати, эти твои ученики. Как их угораздило вообще?!       — Ну, Варфоломея ты, наверное, уже знаешь. Истинный иудей, в котором нет лукавства. Сначала делает, потом думает. Как в случае с тобой.       — А тот смуглый, который зажопил тебе миро?       — Мария! — Иешуа покачал головой, но до причитаний не опустился. — А это наш казначей — Иуда Искариот имя его. Он распоряжается деньгами нашей общины и раздает их нищим. Очень толковый и талантливый молодой человек. Мне повезло, что я встретил его.       — Что-то я не заметила, что он пользуется популярностью среди других апостолов.       — Это все по причине другой его добродетели: он очень принципиальный. Даже когда кончается последняя краюха хлеба, он не даст апостолам и гроша, покуда я не скажу ему.       — Что ж, всё прояснилось.       — А теперь отправляйся на покой, Мария. Твоему телу нужно набираться сил.       Кроули с насмешкой огляделся, выискивая место, где можно было преклонить голову.       — Может быть я, э-э-мм… пойду к милым, нежным хозяйкам дома? Женщины должны держаться вместе. Не к апостолам же за ширму идти.       — Почему? Я уверен в своих учениках. Ибо те хранят верность своим женам.       — Постой. Что-то не вижу их жен рядом. Или хочешь сказать, что они бросили своих жен и сказали «к нам тут Сын Божий пришел. Мы погуляем немного, когда вернусь — не знаю»?!       — Не гневи Отца моего, Мария. Не веселиться они ушли, ибо это есть испытание духа. Так что их женам и детям нечего стыдиться.       — ДЕТЯМ?! Погодите-ка, ты позволил ДВЕНАДЦАТИ женатым мужчинам уйти из дома, повесив голодную ораву на несчастных женщин?! Ты когда-нибудь вел хозяйство, нянча на руках ребенка?!       — Не двенадцати. Восьми, Мария.       — О-о-о-о, конечно! Это ВСЁ меняет!       — Эти мужи посвятят себя высшей цели.       — Твоей будущей жизни на Небесах они жизнь посвятят. Слушай, Сын Божий, тебе никогда не казалось, что, вместо того, чтобы придумывать себе идиотские запреты ради блаженной жизни на Небесах, было бы лучше заняться делами земными?!       — Именно этим я завтра и займусь. И если ты так не доверяешь моим ученикам, можешь лечь подле меня, — фыркнул Иешуа и отвернулся, достав из лежащей рядом с ним сумки потрепанный кодекс.       — А ты сам-то спать не планируешь?       Ответом Кроули были только шелест страниц и поскрипывание гусиного пера, изредка прерываемое маканием его в чернильницу.       Кроули дико распирало от любопытства, что же Сын Божий утаивает от всего мира, но подглядывать не стал.       «Зачем, если скоро он и сам будет просить меня прочесть», — подумал Кроули, и веки на змеиных глазах спокойно сомкнулись.