Manens rea

      Набираться смелости и просить не потребовалось. Иешуа предложил сам по истечении второго дня пари, когда они после утомительного перехода через пустыню вошли в Иерихон.       — Тебя это погубит.       — Нет, Мария. Если сделать все правильно.       — Мое имя Кроули. Когда-то очень давно было Аструм. Потом Змий. Потом Кровлей. Последнее Кроули.       — А теперь ты моя любимая Мария.       Кроули был согласен стать для него кем угодно.       — Будешь платить выкуп за меня сатане? — пошутил он, пытаясь вспомнить нелепые традиции нынешнего времени.       Иешуа нервно дернулся, но промолчал.       На третий день на Иешуа красовался венец, а подкупленный Кроули за несколько монет раввин закрыл глаза на то, что у взбалмошной чудаковатой парочки не было свидетелей. Чего только этот раввин не повидал в своей жизни. Но все-таки приплясывающую от радости невесту, которая не могла устоять на одном месте даже минуту — впервые.       — Это кошмар, — восхищенно прошептал Кроули, прикрывая лицо покрывалом, когда услышал священную фразу «Ты будешь мне женой».       Раввин отпил кипяченное вино, а затем передал бокал, чтобы новобрачные соблюли традицию. Кроули с первобытным страхом взирал на напиток, который обычно вызывал у него столько радости. Не считается ли он освященным?       Впрочем, вполне удалось изобразить щедрый глоток. Хорошо, что у него хватило ума не глотать на самом деле. Губы и без того обожгло каплями со стенок бокала. На этом, к глубокому облегчению раввина, они покинули синагогу.        — А твои чресла считаются святыми? — спросил Кроули, когда они сошли со жгучего крыльца, и он смог наконец расслабиться. Нет, ну, а что? Иешуа на проповедях задавали вопросы и побредовее.       Иешуа стянул с себя венец и изумленно приподнял бровь:       — Учитывая, что все, что они извергают — греховно, навряд ли. Узнаешь заранее? В принципе похвально.       — По законам Моисея ты всегда можешь меня бросить, если тебе это посоветует левая пятка, — успокаивающе хмыкнул Кроули, аккуратно складывая покрывало, которым всю церемонию прикрывал лицо.       — Воодушевляешь. И что дальше?       — Я буду тебя соблазнять? — игриво предположил Кроули.       — А если конкретнее?       — Даже так? — Кроули почесал правый висок, где некогда располагался уродливый рубец, но сейчас там осталась лишь татуировка в виде змеи, дважды изогнутой в знак бесконечности. — Не знаю. У тебя есть какие-то предпочтения?       Иешуа закатил глаза. Кажется, что к предстоящим плотским удовольствиям Небеса его не готовили.       — Что ж. Думаю, мы вернемся в дом, я разденусь и попробую… что-нибудь сделать?       — Постой. Ты что, чиста?       — Поздно как-то спрашиваешь, — раздраженно отозвался Кроули, взяв Иешуа за руку и поведя его по хитросплетению переулков — в низенький домик на выселках с маленьким садом и осликом в загоне в придачу — все, на что у них хватило денег, чтобы снять на некоторое время нормальное жилье. — Это важно?       — Для меня? Да.       — Ну, если рассматривать только снизу — да. Но в остальном: ты сам знаешь от своих учеников… ты серьезно порвал с ними?       — Я еще не решил. Им придется постараться, чтобы переубедить меня.       — Всегда ты даешь второй шанс…       — На то я и спаситель. Руби я все на корню, я бы сейчас с тобой не разговаривал.       — Аргумент.       Расшитый узорами дастархан на этот раз баловал изобилием продуктов. Несмотря на протесты Иешуа, Кроули еще до церемонии сходил на утренний базар и скупил все виды еды, которые только смог достать. Даже птицу не обошел стороной.       Кроули тут же опустился на пол.       — Тебе необязательно, — заметил он, подтягивая к себе зажаренного цыпленка и двусмысленно уставившись на молящегося в углу Иешуа, — люб-и-и-имый. Спой мне лучше эпиталаму!       — Брось свои мелкие издевки, ты отвлекаешь меня от беседы с Отцом.       — Тебе это не поможет.       — А кто сказал, что я молюсь за себя?       — Бесполезнее занятия придумать не мог? Садись скорее, или я все съем.       — В тебя не влезет.       — Это вызов?       — Поступай, как хочешь! — Иешуа из последних сил попытался завершить вечернюю молитву, как подобает: «и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого».       — Избавишься ты от меня, как же. Мы теперь с тобой… как ты там говорил? Одна плоть?       — Я уже жалею, что так сказал.       И Иешуа наконец сел за трапезу. Ел он к неудовольствию Кроули мало, без аппетита, а вино и вовсе игнорировал, лишь раз пригубив из кубка. Зато постоянно почесывал руку, будто в нервном напряжении. Хотя, вероятно, это оно и было.       — На твоем месте я пил бы побольше, — Кроули кивнул на амфору, сам опустошая уже третий кубок.       — Лучше скажи: ты можешь понести?       — Родить тебе хорошенького карапуза с рожками и хвостиком? А что, хочется? В Аду будут впечатлены. В Раю, наверное, тоже.       — Напротив, я бы сказал, что дети — это последнее, что я от тебя хочу.       — Что ж. Тогда радуйся, — с прохладой ответил Кроули, — я умею это контролировать. Детей не будет. Да это у нас и не приветствуется.       — А что, теоретически это возможно?       — Знавала я несколько бедолаг из нашей конторки, вкусивших радость отцовства. Материнства как-то не встречалось. Обычно эти истории заканчивались печально. Дети рождались с никому не ведомыми неизлечимыми дефектами. И вскоре умирали.       — Как считаешь, я бы мог их излечить?       Кроули растерянно развел руками:       — Я этих детей в глаза не видывала. Но, если ты хочешь подопытных образцов… В змеином облике можно провести все несколько быстрее. Можно сделать кладку…       — Давай без подробностей.       — Да я и не собиралась. Быть змеей — то еще удовольствие. Чего стоит ежегодная линька. Отвратное занятие. Да еще этот постоянный страх, что забуду, как вернуться обратно…       Их беседа текла, как мелкая ленивая речушка, совершенно незаметно для обоих. Разве только оплывшая до основания восковая свеча отмечала неумолимый ход времени.       Кажется, они проговорили бы обо всем и ни о чем целую ночь, и Кроули не стал бы возражать против такого исхода. Но Иешуа помнил о своей первостепенной задаче: спасать всех и вся. Как же он мог забыть о предназначении, данном еще до рождения?       — Так и будешь ждать, пока черти в Ад не потащат?       — Что? — Кроули ненадолго вынырнул из паров алкоголя, окутавшими плотным туманом его разум.       — Возлежание? Супружеский долг? Искушение телом?       — Ах, это. Меня всегда раздражало, как это называют люди. Слишком плоско, никакой фантазии.       — Приступай уже. Не хочу, чтобы ты проиграла свое пари с… прости, запамятовал имя.       — Вельзевул, — мягко напомнил Кроули. — Я…       «Не знаю, что делать».       Он не хотел признаваться в этом даже себе, что уж говорить об Иешуа. Но оттягивать и дальше было уже некуда, поэтому с шумным вздохом Кроули стянул тунику через голову, полностью обнажившись.       Как там женщины-то соблазняют?       Саддукею требовалось только посеять зерно сомнения, и оно тут же взросло. Может быть, тут тоже стоит предложить свои незатейливые услуги?       — Распусти волосы, — неожиданно попросил Иешуа, и Кроули, пускай и с удивлением, но выполнил эту странную просьбу, тут же осыпав тело огненными вьющимися прядями.       — Не сгорю же в адском пламени, если сейчас коснусь?       — Это просто волосы. И ты уже касался их и не раз. Хоть раз обжегся? — Кроули придвинулся ближе и положил подбородок на плечо Иешуа. — Делай все, что тебе может понравиться. Ты имеешь на это полное право.       Это было ужасно неловко: тяжелое тепло ладони, появившееся на затылке, сухой поцелуй в правую бровь и совершенно несуразное «не трясись».       — Я не трясусь! — возмущенно возразил Кроули.       — Для демона, который должен искусить мессию, ты слишком трусливая. Тебя случайно не хотели заменить сотрудником покомпетентнее?       — АХ ТЫ!       Худой соломенный матрас уже давно ждал своего часа, когда на нем сделают хорошую вмятину. Вот и сейчас Иешуа был коварно оттеснен к его рубежам и предательски опрокинут. Кроули порывисто уложил Иешуа на лопатки, прижав его сверху своим легким телом. При желании, Иешуа мог легко его сбросить, но Кроули знал: тот не станет. Даром он решился на такие поддразнивания? Все ради этого — подбодрить да как можно сильнее намекнуть «сделай уже что-нибудь».       В итоге это оказалось не так страшно. Оседлать мессию было куда проще, чем обслужить вечную очередь. Мужское возбуждение не отличалось сложностью механизма.       — Больно?       — Главное, чтобы тебе было приятно, — промямлил Кроули, теряясь от двойственности ощущений. И даже не от ощущений человеческой оболочки: как будто обрезанный член мог ему существенно навредить. Скорее, сама его оккультная сущность тряслась в подобострастной тревоге, предчувствуя возможность слияния с эфирами.       Ангельские эфиры. Родная энергия. Не запятнанная первородным грехом, а сияющая, как девственно чистое солнце на небе. Кроули все тянулся к ним, как пробившийся белесый росток к свету, но никак не мог ухватиться: пальцы каждый раз смыкались в пустоте и ловили лишь воздух.       И пускай физически Кроули ничего толком и не почувствовал: ни боли, ни удовольствия, но ленивые поглаживания по взмокшей спине, когда он разлегся на твердом теле, совсем как в горячих источниках на жгучих мраморных плитах, были приятны.       Как будто Иешуа действительно было до него дело, и все это — не задуманная Небесами игра в спасителя не то рода человеческого, не то демона-неудачника, а что-то большее.       — Все не так плохо? — с надеждой спросил он, не смея лишний раз шелохнуться: наступившая безмятежность казалась чудовищно зыбкой. Кроули не простил бы себе ее утраты.       — Прекрасно, Мария. Это… как Небеса.       — В таком случае мне жаль. Там очень скучно.       — Мария, — печально покачал головой Иешуа, — что же, в Аду интереснее?       — Точно так же. На Земле, среди людей, лучше всего.       — Хорошо, Мария. Как Земля.       Кроули некоторое время пролежал на худощавой груди, слушая учащенный стук сердца под ребрами, и все удивлялся: как долго человеческая оболочка оправляется от минутного соития. Но долго лежать тоже не стоило, поэтому нехотя он все же приподнялся.       По внутренней стороне бедра потекло семя, но Кроули не стал обтираться. Неплохое доказательство для Вельзевула. Да и кто знает. Может, его и вовсе стоит собрать и предоставить Аду как своеобразную реликвию? Или как средство для шантажа перед Небесами?       — Мне надо…       — Иди.       И Кроули благодарно кивнул, тут же растворившись в воздухе.       — ТЫ ВЗЯЛ В ЖЕНЫ БЛУДНИЦУ?!       Это первое, что услышал Кроули, когда открыл некогда прогнившую калитку их маленького садика. Кажется, Иешуа за время его отсутствия поставил новую и подремонтировал местами дырявый забор. Ох, и появилась такая милая скамейка под засыхающей смоковницей… Загляденье.       — ЧЕГО МОЛЧИШЬ? ОНА ОКОЛДОВАЛА ТЕБЯ?!       Женский голос продолжал верещать. Кроули с опаской откинул новехонький синий плат и попытался определить владелицу голоса вслепую.       Нет, никогда не слышал.       Облаченная в скромный хитон оливкового цвета незнакомка была на две головы ниже Иешуа, что не мешало ей преспокойно отчитывать «спасителя человечества» как последнего шалопая.       «Чудная картина, только мамочки здесь не хватало. Где ж ты раньше была?»       — Какая встреча! Дорогой, почему ты скрывал, что у меня такая прекрасная свекровь? — И Кроули вошел в дом, тут же пав в ноги оцепеневшей от ужаса святой Марии.       — УБЕРИ ЕЕ ОТ МЕНЯ.       «Ну, только не говори, что тебе сыночка прям ветром надуло».       Кроули тут же встал с пола, решив не унижаться дальше. К чему, когда его унижения этой бешеной женщине были без надобности.       — Мать моя, я не потерплю раздора в моем доме.       — Говори, что хочешь, но я в жизни не сяду с этой за одним столом.       — О, ты сделал стол? — Кроули оживился.       — Осталось приладить столешницу…       — Так вы, — Кроули снова перевел взгляд на святую Марию, — надолго в нашу скромную обитель?       — Божьей милостью, — проигнорировала вопрос святая Мария, продолжив вещать о своем, — твой верный ученик Иуда, о котором ты НЕЗАСЛУЖЕННО забыл, сообщил мне о твоем временном помешательстве.       «Предатель», — подумал Кроули, впрочем, вполне понимая, почему тот все выложил. Как утаить что-то от матери спасителя. Задушила бы голыми руками.       — Вам предложить что-нибудь? — все-таки попытался разрядить обстановку Кроули. — У меня как раз с собой парочка малауахов и свежее молоко.       — Я могу поговорить с СЫНОМ наедине?       — Ладно, мое дело — сторона. — и Кроули с облегченным вздохом уже был готов выйти подышать свежим воздухом ненадолго, часов эдак на шесть-восемь, но Иешуа схватил его за руку.       — Нет. Все, что ты хочешь сказать, дозволено слышать и моей жене.       «Жене», — Кроули вздрогнул.       В Аду он утаил тот факт, что совершил этот нелепый обряд в синагоге. Лишь принимал от демонов поздравления о своей скромной победе и катался на море из рук, носивших его, кажется, по всему Аду. Даже Вельзевул одарил его прохладной улыбкой и пообещал подумать о его повышении до демона высшего ранга. А еще случилось невероятное. Впервые за тысячелетия ему выдали… зарплату. Увесистый кошель с деньгами был спрятан за поясом и Кроули с облегчением думал, что теперь не придется таскаться по улицам и думать, как бы раздобыть Иешуа на пропитание, чтобы тот не помер от истощения.       Не оказывать же сейчас… интимные услуги. Даже у Кроули был неписаный кодекс чести, который, впрочем, не мешал ему идти на маленькие пакости по своей службе.       — Что ж, в таком случае я уйду из этого дома!       — Если ты до сих пор мать моя, ты впустишь в сердце слово мое!       Кроули подавил мученический вздох: опять начинается.       — Тебе ли не знать, что я Сын Божий, и глаголю устами Господа. И я сколько раз говорил, что покаявшемуся будет все прощено. Эта женщина покаялась во всех грехах и очистилась от бесов. Хуля ее сейчас, впадаешь ты во грех, мать моя!       — Ты меня так в гроб сведешь! — обессилено опустилась на табурет святая Мария. Видимо, страх перед ослушанием своего невидимого мужа взял верх над извечной мантрой свекровей «она тебя недостойна!».       — Ты правда хоть мертвого заговоришь, — шепнул Кроули Иешуа на ухо, прильнув к его плечу, — Так может быть… все-таки я вас чем-то угощу?       — Спасибо, я не голодна, — процедила святая Мария сквозь сжатые зубы. — Поверь, сын мой, я не столько обозлилась на тебя из-за невесты, сколько из-за того, что даже не предупредил меня! Поэтому вот.       И святая Мария достала из полотняной сумочки два блестящих медных браслета.       — По-человечески я должна была подарить их вам за восемь дней до свадьбы, но раз вы лучше всех всё знаете, то получайте сейчас.       Иешуа принял дар от матери и тут же надел браслеты на запястья Кроули, хотя тот об этом не просил. Как и ожидалось, браслеты не подошли по размеру и оказались чуть велики, хотя растительный орнамент пришелся Кроули по вкусу. Хватило одного взгляда, чтобы они обхватили запястья, как следует.       — Это что-то значит? — робко поинтересовался Кроули.       Святая Мария одарила его уничтожающим взглядом:       — Они символизируют ожидающие тебя цепи супружества.       «Блеск», — подумал Кроули, — «Прям как кандалы у галерного раба».       — Какая прелесть, — сухо отозвался он, возвращая любезную улыбку. — Постараюсь оправдать возложенные на меня ожидания.       — Буду держать за тебя пальцы. Тебе это будет сложнее, чем остальным, — И с изнуренным вздохом святая Мария поплелась к выходу, но остановилась в дверях, чтоб спросить напоследок. — Так что мне передать апостолам? Они верно ждут тебя.       — Скажи им, чтобы, не теряя времени, шли с миссией в Иерусалим: нести мое учение и лечить хвори. Пусть не отчаиваются, ибо ближе к Пасхе я присоединюсь к ним.       Кроули молча проследил, как Иешуа закрывает калитку за уходящей матерью. Его одолевало дурацкое желание подбежать к нему и обнадежить какой-нибудь избитой фразой «стерпится — слюбится», «поживем — увидим» — и все в этом ключе.       — А может ну их, этих апостолов? — как бы между делом вставил Кроули, когда Иешуа вернулся в дом. — Зачем так торопиться в этот Иерусалим? Неспокойный, шумный город.       — Я и так дарю тебе месяц, Мария. Целый месяц, посвященный только тебе.       — Это тоже что-то значит?       Иешуа ничего не ответил, лишь загадочно улыбнулся, опускаясь на пол:       — Как на твоей… работе?       — Оу, — Кроули смущенно отвел взгляд, присаживаясь рядом, — меня там считают прямо-таки героем. Обещают лавры, поцелуи в задницу и все такое. И все это — всего лишь за гибель твоей души.       — Я б на твоем месте согласился.       — Мне и тут пока нравится. Среди людей вертеться гораздо интереснее. Даже ты своими речами не можешь отбить у меня охоту возвращаться назад.       — Я так тебя ими утомил? — в голосе Иешуа слышалось искреннее удивление.       Кроули засмеялся, утыкаясь лбом в его худосочное плечо и заглушая о него гавкающий смех.        Исподволь его одолевало желание утащить Иешуа в постель, чтобы проспать с ним в обнимку весь оставшийся день. И, если подумать, кто ему мог помешать претворить это желание в жизнь?

***

      — Мария, проснись! — Иешуа бережно потормошил мирно дремавшего Кроули, — осел сам себя не покормит. Я даже отсюда слышу, как он обгладывает доски стойла.       — Не буду я этого делать, — Кроули демонстративно еще сильнее закутался в тонкое покрывало. — У меня с любой живностью взаимная неприязнь!       — Но меня же ты как-то терпишь? Просто брось ему кипу свежего сена с закромов, да почисть ему шкуру щеткой. А я пока доделаю стол, чтобы нам было за чем обедать.       «Так вот она какая, счастливая супружеская жизнь. Одни заботы! Надо придумать что-то получше…»       Кроули уже пять минут гипнотизировал змеиным взглядом упрямое животное. Пока что осел выигрывал. Всякий раз, как Кроули пытался коснуться его, проклятая животина отбегала в дальний конец стойла с победоносным возгласом. Попытки приманить его пучком сена были грубо высмеяны.       «Пойду, поищу что-нибудь в саду по вкусу этому уроду. Даром что ли брали дом с фруктовым садом?»       В саду Кроули постигло еще большее разочарование: природа расщедрилась только на два-три полузасохших граната, мандарины же и вовсе были все переспевшие. На стоявшей на отшибе смоковнице плодов не было вовсе, что неудивительно — сезон еще не наступил. Ее редкие соцветия только распустили веера алых тычинок, к которым неохотно подлетали пчелы.       — Хозяин дома говорил, что подумывал срубить ее, — Иешуа почти удалось подкрасться вплотную незамеченным, — Сделаю это сам на днях. Дерево слишком старое, вот и дает мало плодов.       — Как что, так сразу рубить! — неожиданно для себя вступился за дерево Кроули. — Повремени, может, просто год неурожайный. Если у тебя так много времени, попиши что-нибудь в своей книжице.       И Кроули направился обратно к дому: грозившее повторное свидание с ослом не прельщало, но он взял за правило доводить начатое до конца.       Иешуа не отставал:       — Для демона ты слишком нелюбопытна. Я столько раз оставлял свой кодекс на виду, а ты так и не притронулась к нему.       — А что я там могу увидеть? — Кроули, морщась, все же вычесывал клочья пушистого ослиного подшерстка. — Заповеди? Так ты их на каждом углу читаешь. Обретение Господа через покаяние — та же песня. Любовь к ближнему, все дела. В целом, правильные вещи, но…       — Но тебе что-то не нравится.       — Да, — Кроули прервался и упер руки в колени, — мне не нравятся речи, которые ты наплел, пока мы были в Адаме. Не к добру они приведут.       Иешуа задумчиво уткнулся носом в сложенные домиком ладони:        — Какие же речи тебя возмутили? Я говорил о многом.       — Зря ты так… С женщинами. После твоих слов всякий смело окрестит разведенную словцом, которое обычно кричат таким, как я. И так по драконовским законам придурка Моисея муж может бросить жену по щелчку пальцев, а наоборот почему-то так не работает. Хрен с ним, у женщин так появлялся хоть какой-то шанс начать жизнь с начала. Но вот приходишь ты и говоришь, что развод — «чистое зло», отбирая и эту возможность! А той, которой посчастливилось развестись прежде, и замуж то во второй раз не выйти — второсортная, видите ли. И плевать, что я демон в женском обличие, как женщина я решительно недовольна!       — Но я и не думал никого порицать! — развел руками Иешуа. — Я только хотел донести, как ценно сохранение семьи. Во имя семьи брачующиеся дают клятву, а всякое нарушение клятвы — есть грех.       — О, да! Звучит до того трогательно, что можно пустить слезу. Только ты забываешь, что люди — это люди, им свойственно нарушать клятвы. По разным причинам, порой даже не по своей воле. Вот и представь: случилось немыслимое — нарушил ты, например, брачную клятву, что мне, неповинной, остается делать? До гроба делить койку с грешным мудаком?       — На то есть прощение. Отец мой заповедал прощать прегрешения даже врагам нашим.       — Далось этому козлу мое прощение, как же! Пойдет дальше по борделям и попойкам. Что тогда?       — …Пусть такая дева попросит служителя Божия, и Господь чрез него образумит блудного мужа.       — Ха-ха-ха! Да над тобой даже осел ржет! Это сработает, если он боится суда людского. И то, притворится только, а мыслями будет сам-знаешь-где…       Иешуа присел на корточки рядом с Кроули и слегка дотронулся до его руки. Зря — теперь приятного прилива нежности это не вызывало, только раздражение.       — Не пойму одного: чего ты ждешь от меня? Чтобы я вышел к людям, объявив: «отныне в браке все свободны, свободно расставайтесь и сходитесь по первому зову сердца»? Будет так, и семей не станет вовсе, — Иешуа схватил Кроули за плечи, тщетно пытаясь встретиться с ним глазами. — Человечество вымрет, понимаешь, Мария?       — Дурррак!       — Не понял, Мария…       — Пустоголовый, наивный дурак! Прежде чем талдычить о спасении человечества, для начала нужно спасать конкретных людей. О семье он печется! Сам же втирал как-то иудеям: «всякое царство, разделившееся в самом себе, опустеет». Представь, что семья — эдакое маленькое царство. Если муж даже не изменяет, а так, только делает вид, что любит жену, разве семья не разделяется? И какой тогда во всем этом смысл?       — В детях. В них можно взрастить добродетели, которые… искупят грехи родителей, — но голос Иешуа уже не звучал так уверенно, как прежде.       Кроули схватился рукой за лоб и издал истошный вопль затравленного кабана:       — Умоля-я-яю, только не впутывай сюда детей! Прикажешь мамашам сжать зубы и полжизни играть для детей в «счастливую семью»? Твое учение сделает несчастными поголовно всех: мужчин, женщин, и никакие детишки не помогут. И кто после этого Отец лжи, а?       — Мария, я никогда не лукавил и не скрывал, что земная жизнь полна страданий. Но тем же лучше — кто больше страдал тут, на Земле, тому и воздастся больше, там — на Небесах, — Иешуа было запустил пальцы во взлохмаченные пряди Кроули — надежда унять бурю еще жила в нем.       — Знаешь что, коли ты так любишь страдать — доделывай все сам! Мне надоело драть репьи из этой скотины, — забитая напрочь шерстью щетка полетела в лицо Иешуа, пока Кроули молнией уносился вон из стойла. — А, чуть не забыла. Он тебе подарок только что оставил — убери.       И, внутреннее торжествуя, что Иешуа остался один на один с кучей ослиного дерьма, Кроули улизнул на самую крышу дома. Увы, это было слишком похоже на бегство с поля боя. Не чувствуя жара от полуденного солнца, Кроули достал мандарин, припасенный в подоле симлы, и, очистив от кожуры, попробовал дольку.       «Так и думал. Засох, и никакого тебе сока. Фу, дрянь какая!»       В сердцах Кроули не нашел ничего лучше, чем бросать кусочки сухой кожуры слетевшимся с округи убогим тощим воронам. Деловито подхватывая щедрое «угощение», они вскоре разочарованно выпускали его из клюва, недоуменно моргая черными бусинками глаз. Тем не менее ни одна не улетала, очевидно, в надежде, что нерадивый кормилец раскается и достанет что-то посущественней. Но Кроули был неумолим.       «Что вылупились, должен же я хоть на ком-то отыграться!»       — Не издевайся над ни в чем неповинными, Мария, — Иешуа робко выглянул из проема в крыше. — Я все сделал.       — Что ты хочешь за это? Хвалебную оду? Не дождешься.       — Мария, я накрыл нам на стол, спустись к обеду. Пожалуйста.       — Я и так сыта по горло. Твоим дурацким трепом.       Не то чтобы Кроули хотел как-то унизить Иешуа. Даже не наказать. Скорее, поставить на место. И раз у него есть какая-то власть над ним, грех ей сейчас не воспользоваться.       — Прости, — попытка присесть рядом была встречена уничтожающим взглядом исподлобья. — Я был не прав.       — Что-что? — Кроули приставил ладонь к уху. — Повтори, я плохо слышу.       — Был не прав. Не стоило мне решать судьбы женщин у них за спиной.       — Откуда мне знать, что завтра ты опять не начнешь талдычить старое? — градус раздражения в голосе все же заметно упал.       Иешуа достал из-за спины свой увесистый кодекс, обтянутый овчиной кожей, и протянул его Кроули:        — Думаю, самое лучшее — дать тебе самой все прочесть. Все, с чем ты по каким-либо причинам не согласна, можешь править на полях. Если я выбрал тебя в свои жены, то должен уважать твое видение.       — Ах-ах-ах, какая любезность, — закатил глаза Кроули, но кодекс взял. — Но я хочу не просто править текст, но и писать свои наблюдения. За месяцы странствий с тобой я повидала немало, и у меня есть свои мысли на сей счет.       — Будь по твоему, — кажется, сейчас Иешуа можно было подбить хоть на ограбление храма. — Кодекс заполнен только наполовину, вся остальное — в твоем полном распоряжении.       — Надеюсь, ты не думаешь, что уже прощен? — нахмурив брови, спросил Кроули, все же спускаясь с крыши на первый этаж, где уже пахло испеченной накануне халой и жареными артишоками. На свежесколоченном столе была даже фаршированная рыба с омлетом — да, ради Кроули Иешуа нарушил одну из главных своих заповедей. Хотя ел это только Кроули, Иешуа по-прежнему наслаждался овощной диетой.       С того дня Кроули всерьез занялся исследованием содержимого кодекса, а уж потом и всяческими дополнениями. После беглого прочтения Кроули даже начал жалеть, что взялся за это дело: записи Иешуа представляли собой хаотическую смесь рецептов, названий растений, советов по врачеванию и пространных обрывочный мыслей с замашками на философию. Кроули не удержался от того, чтобы позволить себе немного творчества рядом с притчами о Боге. Иешуа только удрученно покачал головой, когда заметил членные художества горе-дарования, но тактично промолчал.       В итоге чистая обратная сторона оказалась очень кстати. Утомившись бесконечно править каракули Иешуа, Кроули самодовольно решил начать творить собственную историю.       Он начал описывать пережитое с Иешуа дни без каких-либо прикрас, но в самых живописных подробностях. Решил он затронуть и личность самого Иешуа, чтобы лишить будущих историков соблазна сделать его писанным красавцем.       — Тощий, косматый, желтый?! Из всех моих качеств ты выделила эти?!       — Об остальных и так напишут твои обожаемые апостолы… Зато мои записи будут читать запоем. Могу еще написать, что ты храпишь, ни черта не ешь, а когда ешь — чавкаешь? Ах, и видок у тебя, будто целыми днями камни таскаешь. Могу еще написать, что ты боишься змей.       — Моя жена — змея. Так что это вранье.       — Скажи спасибо, что не подколодная.       — Нет, скорее, пригревшаяся.       Кроули подтвердил эти слова, игриво прижавшись к Иешуа за очередной порцией тепла, зная, что ему никогда не будет отказано.       Иешуа тоже не терял времени даром. Время от времени отрываясь от записей, Кроули наблюдал через окно, как тот упорно пытался вдохнуть жизнь в запущенный сад: он посыпал песком заросшие дорожки, оприходовал пару грядок, выполол львиную долю сорняков и какого-то черта высадил у изгороди полянку нарциссов… Бесполезно, конечно, учитывая, что скоро им снова срываться с места, но Кроули нравился этот ленивый период затишья.       По утрам Кроули ходил на базар и тратил деньги, выданные Вельзевулом. Он понял: ему нравится это делать. Ему нравится тратиться, не утруждая себя торгом и выбирая самые свежие фрукты и овощи, ему нравится есть приготовленную заботливой рукой пищу, ему нравится спать — все эти низменные вещи, свойственные глупому человеку.       Миловаться, как оказалось, ему тоже нравится. Строго говоря, подсчета не велось, но в один вечер, когда Иешуа положил руку ему на колено, между прочим, целомудренно прикрытое, он сначала проигнорировал этот жест, а то мало ли. Промахнулся случайно или ноги перепутал.       Но когда ладонь оказалась на колене снова и робко сжала его, он не удержался от едкого комментария:       — Мне кажется, или ты намекаешь?       — Может быть?       — Я, вроде как, миссию начальства выполнила. Повторение необязательно. Спасибо, что пошел навстречу, но…       — Возможно, тебе все-таки стоит закрепить мое совращение? Так, на всякий случай.       Это было так хитро и глупо одновременно, что у Кроули даже сил на злость не хватило. Иешуа оказался самым обыкновенным мужчиной — желающим новоиспеченную жену. Конечно, нельзя его в этом обвинить. Дорвавшись до плоти на тридцать четвертом году жизни, наверное, хотелось наверстать упущенное за годы праведного воздержания.       — Ты слишком коварен для спасителя человечества! — заметил Кроули, когда его обнаженного посадили на новосколоченный стол, будто ему там самое место. — Мы так-то тут едим!       Свет от оплывших в миске свечей лизнул торчащие ребра, прежде чем Иешуа мотнул головой и прильнул губами к его шее, то ли щекоча, то ли покалывая своей бородой.       Кроули почти запаниковал, когда почувствовал влажные губы у себя под скулой, а затем и по всему лицу — короткие нежные прикосновения, мгновенно вызвавшие удушливый трепет.       «Неправильно-неправильно-неправильно» — верещала запущенная с легкой руки система сигнализации, настоятельно рекомендуя оттолкнуть и послать «муженька» к черту.       Но Иешуа совершил обманчивое движение, будто сам хотел отстраниться, а затем быстро и коротко поцеловал, уже обнимая за спину и бережно притягивая к себе.       «Как драгоценность», — отметил Кроули, принимая ласку и безвольно приоткрывая рот вопреки доводам разума. Губы Иешуа пахли яблочным квасом, который они пили на ужин.        Кроули тогда пришла в голову абсурдная мысль, что они совершенно не умеют правильно целоваться, и был бы тут Асмодей, то пристыдил бы за это убожество и поднял бы на смех. Но Кроули было все равно. Им обоим нравилось пробовать, с каждым новым движением обретая уверенность.       — Мое коварство видно на три версты вперед! — спустя несколько минут низким голосом протянул Иешуа, завершая поцелуй и порывисто опускаясь на колени - на скамейку. — Лучше скажи, как тебе приятнее.       — Ты этого не сделаешь! — возразил Кроули, когда ему настойчивым движением развели ноги. — Не сделаешь! Не дорос еще до того, чтобы демона…       Его обвели вокруг пальца, обманув, как ребенка. Невинный Сын Господа, как же.       Иешуа не только сделал, умудрившись после процесса уставиться широко распахнутыми, с разлившимся по радужке зрачком глазами «тебе понравилось?», но еще и впрах разгромить последние остатки «у нас тут противостояние как бы». О каком противостоянии могла идти речь, когда любые препятствия между ними как вихрем сдуло.       Кроули сам потянул Иешуа на себя, скрещивая подрагивающие ноги на его костлявых бедрах, а руки — на шее.       Глухо звякнули медные браслеты, аккомпанируя вырвавшемуся тягучему стону — и Кроули не мог поручиться, кому из них он принадлежал.       Где-то с этого момента ему все это дело и начало нравиться. Плотское влечение стихийно поднялось и изверглось из недр оккультной сущности, будто лава, не спрашивая никого «а стоит ли вообще проявляться».       Такое применение языка полюбилось Кроули гораздо больше, чем то, когда Иешуа вещал им проповеди. Впрочем, Кроули исправно платил той же монетой удовольствия, ни разу не скупившись в ответ.       Не изнуряя себя долгими размышлениями, Кроули решился нырнуть в этот омут. Но только как истинный придурок - сразу, с головой. Не проверяя глубину и то, что скрывается под непроглядной водной гладью.       Но это только добавляло шальной прелести моментам.        Кусочек тут, кусочек там. Кроули коллекционировал эти кусочки, как мозаику, надеясь, что однажды у него хватит терпения и сил собрать из них полноценную картинку счастья.       И тогда он не жалел о своем решении ни секунды.       Уже на исходе месяца их безмятежного затворничества Иешуа снова завел разговор, что неплохо было бы избавить хозяина дома от трудов и срубить смоковницу. Справедливости ради надо сказать, что весь месяц Иешуа исправно удобрял почву вокруг дерева, обрезал лишние ветви и замазывал уязвимые места на коре садовым варом.       Смоковница благодарить заботливого садовника не желала и продолжала сохнуть, радуя глаз лишь парочкой жалких завязей.       Был уже поздний вечер и Кроули вышел из дома, волнуясь, почему Иешуа не торопится к ужину.       Темнеющее небо уже начинало пестреть россыпями звезд, а Иешуа все стоял у этого дурацкого дерева с грустной физиономией. Иногда его огорчали совершенно глупые вещи.       — Ну чего ты? Молитвы не помогли?       — Мария, не мни меня таким простаком. Понятное дело, что помимо молитв надо что-то еще и делать. Но боюсь, тут я бессилен.       — Ты грустишь из-за дерева? Серьезно?       — Возможно. А, возможно, отчасти и потому, что завтра надо отправляться в путь. Именно поэтому я раньше старался нигде не оседать подолгу. Стоит привязаться к месту — и вот уже тебя охватывает грусть при прощании с ним.       — Не к месту ты привязался, — тихо пробормотал Кроули, но тут же исправился, — хотя мы можем остаться тут. Прожить твою земную жизнь в этом тихом спокойствии за этим деревянным забором. Будешь делать мебель на заказ да лечить местных для души. Я буду стараться сделать тебя счастливым, а ты — меня. Может быть, однажды, ты захочешь ребенка, и я подарю его тебе. А когда твоя оболочка изживет себя, отправимся в увлекательное путешествие по царствам. Их великое множество: гораздо больше, чем ты видел там — в пустыне.       На миг Кроули показалось, что Иешуа сейчас легкомысленно кивнет, соглашаясь с этим правильным, а главное разумным предложением. Ведь что может быть прекраснее уверенности в завтрашнем дне с надежным плечом рядом?       Но Иешуа не согласился, а вместо этого задал этот дурацкий, неуместный вопрос:       — Ты про звезды?       — Ну… про них в том числе.       — Красивые. Бог наверняка трудился не покладая рук, когда создавал такие жемчужины.       — Не хочу расстраивать, но их создавала я.       Было бы всё не так грустно, Кроули бы рассмеялся от того выражения лица, которое возникло у Иешуа.       — Ну, не только я. Нас был целый отдел… но кое-что я создала! — И Кроули направил руку в небо.       От ленивого движения пальцев небосклон послушно пришел в движение и не останавливался до тех пор, пока перед Иешуа не забрезжило искомое светило. Ярко-голубая звезда рядом с Южным крестом, как и много тысячелетий назад, была намертво припаяна к темному полотну.       — Вот мое детище. Выглядит невнушительно на фоне всего неба, знаю, но… это тройная звездная система. Ее видно из южного полушария. Но мы туда, конечно, сейчас не поедем. Поэтому довольствуйся тем, что есть.       — Этого… вполне достаточно. Не знал, что ты создавала такие прекрасные вещи.       — То, что я павший ангел, не значит, что я не способна на прекрасное. Я бы и дальше создавала, — с легким раздражением отозвался Кроули, — но меня выпнули, как отработанный материал. И знаешь когда? Ровно в тот момент, когда моя часть работы была выполнена. Видишь? — Кроули указал на свои глаза и татуировку. — Это все плоды Его больной фантазии.       — Я… некоторые поступки моего Отца для меня самого остаются непонятны. Может быть, я чего-то не знаю? Он общается со мной только через ангелов.       — Очень надежный источник. Эти твои ангелы ненавидят падших еще больше, чем твой Отец. Хотя им просто… повезло. Если твой Отец даст им отмашку, они с радостью укокошат всех, несмотря на пол и возраст.       — Неужели все так плохо?       На миг в голове пронеслось лицо Азирафаэля. Этого добренького простофили, который укрыл его от дождя на великой стене Эдема и без мучительных раздумий отдал огненный меч первым людям «потому что им холодно… и там так опасно!». Улыбчивый, как сияющая звездочка, и приветливый, несмотря на навязанное противостояние. Разжалованный из херувимов в ангелы начал за свой идиотский поступок, но нисколько не жалевший об этом.       Но Азирафаэль — это его маленькое исключение. Не правило.       — Да.       — Что бы ты ни говорила о моем Отце, я верю, что Он милостив. Я сделаю все возможное, чтобы ты стала снова достойна Его любви. К тому же теперь ты моя жена, помнишь? Я не оставлю тебя.       Кроули решил не отвечать, а только прильнул к худощавой груди в эти теплые, как парное молоко, объятия.       «Послушаешь тебя, так нас ждет безоблачное будущее. Но одна воля твоего Отца — и весь этот незабываемый месяц канет в лету».       — Иди ужинай, — буркнул Кроули. — Зря я, что ли, корпела на кухне?       На утро следующего дня Иешуа вывел груженного пожитками осла, чтобы последний раз пройтись с Кроули до калитки гостеприимного дома. Дома, который так любезно приютил их. Правда, тем пасмурным утром кое-что другое привлекло его внимание.       — Глазам не верю! — воскликнул Иешуа, уставившись на усыпанную темно-лиловыми плодами смоковницу. А ведь даже сезон урожая еще не наступил.       — Считай это моим прощальным подарком на дорогу, — самодовольно ухмыльнулся Кроули, опуская детали того, как он полночи костерил бедное дерево, доводя его до дрожи от корней и до самых верхних листочков. Угрозы физической расправой он всегда сочинял легко, что для людей, что для ленивой растительности.       — Держи! — он сорвал нижнюю ветку с плодами, которые, несмотря на запугивания, так и не успели дозреть, — она будет всегда зеленой. Пусть напоминает тебе обо мне и об этом месяце.       Иешуа, расплывшись в улыбке, от которой в груди стало мучительно тесно, молча принял ветку, спрятав ее за пазуху.       Ближе к сердцу.