Manens rea

      Не особенно стараясь остаться незамеченным, Кроули скорым шагом спускался по каменистой тропе к мерно несшему свои воды Иордану. Не то, чтобы Кроули страшило прослыть на всю общину последним дезертиром, но ему не хотелось лишний раз расстраивать Иешуа. Просто его очередная проповедь о благочестии для жителей окрестных селений была на редкость занудной (у Иешуа был очень специфический способ провести досуг после изнурительных часов врачевания и переходов из одного города в другой).       Однако оттока страждущих не наблюдалось. После громкого успеха у Генисаретского озера Иешуа и его братию по всей обратной дороге к Иерусалиму по пятам преследовали любопытствующие и охотники до чудес.       Справедливости ради надо сказать, что для очистки совести Кроули прихватил с собой пару ведер.       «Набрать-то наберу, но освящать — уже как-нибудь без меня».       Одолев крутой спуск, Кроули пробирался через густые заросли папируса, раздвигая его высокие побеги с пушистыми метелками на концах.       Каково же было его удивление, когда в поредевшей поросли он заприметил рослого мужчину, стоявшего к нему спиной.       «Странно, что ему тут надо? Стоит… не двигается».       Кроули не стал сентиментальничать и по-кошачьи бесшумной поступью подкрался поближе.       Пробивающаяся на голове лысина и кучерявые волосы выдали в мужчине Симона Зилота, который усиленно работал рукой над… чреслами.       Тактично выждав с минуту Кроули более не мог сдержаться:       — Ай-ай-ай, а как же учительское «если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее»?       Симон чуть не подпрыгнул. Застигнутый врасплох он все-таки не удержал равновесие и смачно шмякнулся на задницу. На его счастье, мешковатая одежда легко прикрыла причину его стыда.       — Да ладно, я не против.       Ад же выдаст благодарность за соблазнение апостола? А уж пошерудить рукой — там ума много не надо, благо в Иерусалиме Кроули этому наловчился.       — Пошла вон! Как потаскухой была, так потаскухой и осталась.       «Конечно, как уязвленному мужчине не принизить женщину за невинную шутку?»       Кроули нахмурился:       — Тем не менее руку на отсечение сейчас следует давать не мне.       — Смотри, не проговорись мне тут! Хотя… тебе все равно никто не поверит! — Симон собрал остатки мужества и резко поднялся на ноги. Увы, Атлант был уже не тот: прерывистое дыхание, взлохмаченные вихры и борода, исступленно выпученные глаза — теперь он более походил на перепуганного сатира из славных комедий Аристофана.       — Не я балуюсь с чреслами, иногда и другу помогая. Вы все одним… миром мазаны. А он в вас верит… — И, закативши глаза, Кроули повернул назад, напрочь забыв о цели своей короткой прогулки.       — Смотри, ты горько поплатишься, если раскроешь свой поганый рот! — Прилетело вдогонку.       Ну-ну.       «Что ж, одним изгоем в этой гнилой общине больше. Хотя бы Иуде не будет так одиноко».       Несмотря на то, что ничего вроде бы ужасного не случилось, Кроули настолько погряз в тяжелых раздумьях, что не сразу заметил заметил, как камни под его ногами обратились в раскаленные угли, а сам он проваливается в пышущую жаром преисподнюю.       Его тут же облепила толпа разгневанных демонов, в последнее время заметно пополнившая свои ряды благодаря неустанной работе Иешуа.       — Гнусный перебежчик! — послышалось со всех сторон. — Понравилось чудесить как ангелы? Что, забыл каков ты на самом деле? Кто твой повелитель?!       — Сатана, естественно. Не скунс же.       Кроули уже со дня на день ожидал такого «радушного» приема. Хотя смотреть на полную неприкрытого омерзения физиономию Вельзевула не было ни малейшей охоты. На всякий случай встав на колено, Кроули почтенно склонился, как того требовал адский этикет.       — Когда вы успели так похорошеть, князь Вельзевул? Как будто двести лет скинули.       — Я тебя скину сейчас по черной лестнице в самый низ Ада, на девятый круг, гнусный предатель. Хотя нет, это слишком гуманно для твоего чудовищного проступка. Ступай-ка на пятый уровень. Где почившие в агонии старушки-ипохондрики по шейку в болоте без умолку обсуждают у кого из них болезней больше и дерутся за место на прием. Кстати, принимать их будешь ты. ВЕЧНО.       Весомое наказание. Кого нынче испугаешь питьем чужого пота или сдиранием кожи? А вот чокнутое старичье, кумекающее на ухо свои бредни, хуже любого шабаша ведьм.       — К чему такая строгость?       — К тому, что ты по моим данным прекрасно спелся с нашим злейшим врагом!       — Не спелся, а втерся в доверие. У меня на него большие планы.       — Какие же? Просвети меня! — и Вельзевул в новом приступе ярости выпустил крылья — неплохой эффект устрашения, если учесть, что он уже стоял на помосте. К тому же в Аду у него были самые темные и большие крылья (как и в раю когда-то самые белые) — что не могло не вселять трепет.        Из-под каменных плит пола демонстративно стала янтарными пузырями вспучиваться лава.       «Оу, если даже сам Верховный негодует…»       — Я совращу его своим телом, как только представится возможность. Этого же достаточно, чтобы он был запятнан? Разочаровавшиеся в нем апостолы будут нам неопасны, а Учение забудется так же легко, как и появилось.       Вельзевула, недавно чуть не взрывавшегося от злобы, вдруг пробрал приступ устрашающего хохота.       — Знал бы ты, Кроули, как ты сейчас смешон. Ты серьезно думаешь, что Сын Божий искусится такой оболочкой?!       — А сейчас было обидно… — пробормотал Кроули.       «Я, по крайней мере, не прячу ее трусливо в шкафу, как некоторые».       — Ты не соблазнишь его, это смешно.       — Я согласен в случае неудачи добровольно пойти к старичью. Дайте мне четыре… нет, три дня! И он потеряет невинность со мной.       — Ты же даже на оргиях не присутствовал. Какой из шута прелюбодей? Я пошлю компетентного сотрудника. Асмодей, например. Да и чего ты достиг за этот год, чтобы он с тобой возлег?!       — Асмодей действует слишком топорно, — твердо возразил Кроули. — Он только вспугнет цель, и все мое бережное взращивание и расположение к себе пойдут насмарку. Я сплю рядом с ним. Он ест из моих рук. И доверяет мне свои секреты.       — Например?       — Ну… он храпит? А еще он не чудотворец. Не совсем.       — Не морочь мне голову. Наш осведомитель на небесах…       — К черту осведомителя. Небеса нас всех надули. Об обычных людях и говорить нечего.       — Как же ты объяснишь тогда толпы изгнанных демонов? — Вельзевул сложил крылья, что было добрым знаком. Да и преждевременное извержение отсрочилось.       — Это единственное, что он умеет. Гонять бесов да создавать святую воду. Она, кстати, опасна. Мне кажется, это то, что может нас убить, — и Кроули показал на вещественное доказательство в виде уродливых рубцов на лице, шее и руках.       «Красивый полумесяц» — как же. Отражение в корыте показало только выпуклые красные рубцы, но что только Иешуа ни пытался с ними сделать — все без толку.       — Так это он тебя так отделал? Ты пострадал от него?!       — Долг перед сатаной превыше всего, — устало вздохнул Кроули.       — Бедный мальчик. Что ж, — Вельзевул спустился с подмостков и поравнялся с Кроули.       Когда они оказались рядом, Кроули в который раз убедился, какой Вельзевул все-таки миниатюрный: еле доставал ему до плеча. Тем не менее он пугливо вздрогнул, когда тот провел холодной, как у трупа, ладонью по его рубцам. В этой обманчивой миниатюрности заключалась небывалая мощь: второй по силе после сатаны.       — Может быть, станешь чуть-чуть товарнее выглядеть… не ожидай от меня большей награды.       — Вы сама щедрость, — подобострастно прошипел Кроули.       — А как иначе… — Последняя фраза была произнесена с едва уловимой ноткой грусти в голосе. — А теперь пошел вон!       В глубине души Кроули подозревал, что Вельзевул в чем-то ему завидует. Не может демон, вынужденный столетиями подряд торчать в преисподней, не тосковать по небу.       Когда-то она больше всего любила создавать бабочек: пестрых и ярких, как золотые монетки. А сейчас она даже не могла взглянуть на свои творения. Недолго они порхали по Эдему, как мягкие самоцветы, бесхозно. Богу было совсем не зазорно выдавать изобретения падших за свои. По крайней мере Он очень удобно умалчивал об их авторстве над целой массой проектов.       Зато Вельзевул изобрела мух. Видимо, в тот день она была в особенно плохом настроении, раз придумала существ, способных разносить самые страшные хвори во все концы света. Именно благодаря мухам, а точнее, их отсутствию, Кроули понял, что снова вернулся на Землю.       — Ты где была?! — прошипел Иешуа, едва Кроули вошел в палатку посреди глухой беззвездной ночи и скользнул к нему под бок, как верный пес. Блаженное тепло вместо ледяных ладоней. Наконец-то.       Хотя обычно шипение было не прерогативой Иешуа. Недоволен?       Время в Аду шло немного иначе. Отлучившийся на полчаса Кроули пропал на Земле на целый день. Возможно, Иешуа потерял свою верную ученицу и заволновался. Где ж он еще такую дурочку на побегушках найдет?       — Строила злокозненные планы против тебя, учитель, — честно признался Кроули.       — …так себе работенка.       — И не поспоришь. Устала до чертиков.       — Тебя погладить?       Кроули коротко хохотнул в ладонь, но старался больше не шуметь: проснувшиеся свидетели им ни к чему.       Иешуа, тем не менее, зашуршал в темноте. Кажется, потянулся зажечь лучину, но не нащупал ее с первого раза.       — Видела я уже сегодня поглаживания, спасибо.       — Ты о чем?       — Если я продолжу, твоим ученикам это не понравится. И тебе тоже.       — Да, я и вправду не люблю, когда они услаждают себя руками. Особенно когда они пропускают мои проповеди за этим занятием.       — Ч-чего? — нижняя челюсть Кроули отправилась в свободное падение, — Ты знал все это время?       — Я не настолько глуп, чтобы считать, что двенадцать мужчин при отсутствии женского общества будут годами послушно воздерживаться.       — Эй! А я чем не женское общество?       — Тебя они тронуть не посмеют, — усмехнулся Иешуа. — Ты…       Он почему-то оборвал фразу на полуслове. Кроули вопросительно дернул бровью в темноте, но вряд ли Иешуа мог обладать даром ночного виденья. Зато Кроули мог. И ему предстала чудовищно редкая картина: глаза Иешуа смеялись.       — Что я? — с любопытством уточнил он.       — Спи, Мария. Тебе еще нужно набираться смелости, чтобы попросить.       — Все время говоришь загадками, а потом удивляешься, что тебя никто не понимает.       — Завтра мы идем в город. Говорят, местные хотят послушать мои проповеди.       Кроули не ответил, лишь насуплено завернулся в рогожу и отвернулся к стене палатки.       Почему-то в тот момент ему показалось, что Иешуа придвинется ближе и обнимет его со спины, бережно прижав к себе. Он бы… обрадовался этому.       Но Иешуа этого не сделал.       Никогда не делал.       Находясь так близко к смертному, Кроули впервые осознал, какая между ними пропасть. А уж смертный, который метит в высшие ангелы…       Не перелетишь, не перепрыгнешь.       Базарная площадь заштатного городишки Адама, что находился в землях Ирода Антипы, пучилась от скопления народа, преимущественно иудеев. Видимо, Иешуа послушался Кроули и не бросал попыток достучаться до «своих гонителей», благо, хорошая слава о нем обгоняла «дурную». Никто из фарисеев не называл его еретиком, что, однако, не отменяло общего скепсиса к приезжему проповеднику, которых прошло через этот город множество. Желавшие послушать расселись по ящикам и сундукам, а кто на корточках, образовал стихийный амфитеатр вокруг городского колодца — на нем восседал Иешуа. Уже битый час он отвечал на бесчисленные вопросы населения, некоторые из которых не пришли бы Кроули на ум даже в пьяном бреду. Чего стоил хотя бы такой:       — Моисей, де праотец наш, заповедал, что коли кто умрет, не оставив детей, то брат его пусть возьмет за себя жену его и восстановит семя брату почившему. Вот было у нас семь братьев, первый, женившись умер, и, не имея детей, оставил жену брату второму, подобно сделал и второй, третий… и вплоть до седьмого. Вот, наконец, умерла эта жена. Когда она очутится, как ты говоришь, на Небесах, чьей женой из этих семи ей быть?       «Ничьей, нахрена еще на Небесах терпеть этих импотентов!» — Кроули сидел на каменном пороге двери в чей-то богатый дом.        Как демон, проведший на Земле чертовски много времени, он не мог не симпатизировать людям, но то мракобесие, что творилось в умах некоторых, играло явно не в пользу человечества.       Благо, Иешуа нашел что ответить:       — Ничьей, ибо по воскрешении ни женятся, ни выходят замуж, а пребывают в состоянии ангелов, свободные. Ото всего и ото всех.       — Раз ты так понимаешь в женах, что сам без жены? — выдал автор предыдущей нелепицы, престарелый маразматик-саддукей. Местные чурались его, как зловонного нужника, и неудивительно: по городу о нем гремела слава первого мздоимца.       — Был бы с женой, если бы так предначертал мне Отец мой, но Он безмолвствует.       — Представим, что у тебя все же есть жена, — не унимался саддукей. — По какой причине ты бы развелся с ней?       — Не читали ль вы: заповедовал Господь человеку «оставь отца и мать, да прилепись к жене своей, и будут два одной плотью». Что же Господь сочетал, то человек да не разлучает.       После таких слов фарисеи усердно затеребили кисточки на своих одеждах — нелепый аксессуар, придуманный, как считал Кроули, ради снятия нервного тика. Следовать нелепым заповедям — такое нервное дело!       — Но Моисей заповедовал, коли жена не люба мужу, давать ей разводное письмо и разводиться с нею?       — Моисей сказал это из жестокосердия, — парировал Иешуа, как бы смотря сквозь толпу, но почему-то в сторону Кроули. — А я говорю вам: кто разведется с женой своей не за прелюбодеяние, и женится на другой — тот прелюбодействует.       Мужская публика зароптала, что было дурным знаком.       «Ну все, опять подбирать подол и пускаться наутек…»       Помощь пришла негаданно.       — А что же такая разведенная женщина? — внезапно из-за прилавка подала голос тучная пожилая торговка, не обремененная мужем. — Вольна она найти мужика, чтоб не такой козел был?       Этими словами смелая торговка нашла в собравшихся фарисеях искренних врагов, которые от ярости чуть не опрокинули ее палатку. Торговка пропала из поля зрения Кроули, так что Иешуа отвечал оставшимся:       — Истинно говорю, кто женится на разведенной — прелюбодействует! Как и прелюбодействует она с ним!       Но фарисеи уже не слушали Иешуа и всецело были заняты розысками дерзкой торговки. Однако немногочисленные женщины, оказавшиеся на этой проповеди лишь по прихоти собственных мужей, лишь грустно кивнули головами. Никто из них не рискнул последовать примеру смутьянки.       Иешуа еще проповедовал некоторые время редеющей публике, сказав свои коронные «не убий», «не прелюбодействуй», «не кради» и призвав людей продавать свои имения и раздавать выручку нищим, что звучало абсурдно, так как большинство не имели ничего, кроме четырех стен и крыши над головой.       Сказанное было подытожено грустной процессией Иуды с котомкой для милостыни, которая, впрочем, даже не скрыла ее дна. То ли иудеи слишком прижимистые, то ли слово Божье никого не цепляло…       — Я бы заработала больше, просто показав голую ляжку, — иронично заметил Кроули, когда Иуда вернулся со скромным заработком, — может быть, стоит снова сотворить чудо для какого-нибудь богатея, а не пополнять армию нищих?!       — Когда-нибудь меня обольют грязью, якобы за страсть к наживе — и все из-за тебя! — возмутился Иуда.       — Но это же произойдет когда-нибудь, а не сейчас. Давай купим персиков в меду, а? Мне надоела затируха, которую вы пафосно называете кашей.       — Чего это я должен тебе покупать? Эти деньги должны быть розданы…       — Да мы сами нищие! — возмутился Кроули. — Хочу персиков. И яблок.       — Купи ей, — устало сдался Иешуа и опустился рядом с Кроули на порог дома.       Минут пять Иешуа и Кроули молча наблюдали за тем, как иудейские мальчики и девочки разных возрастов собрались на опустевшей рыночной площади для игры в «похороны». Вызвавшийся играть покойничка доброволец послушно лежал на циновке со сложенными на груди руками. Самый старший мальчик в компании, видимо изображавший раввина, воздев руки к небу, нес какую-то околесицу, в то время как остальные просто ныли в сторонке со спертыми из дома свечами в руках.       — Натурально играют, — с видом эксперта признал Кроули. — Надеюсь, из этих детей вырастут меньшие идиоты, чем их родители.       — Дети как чистый лист бумаги. Надеюсь, мое учение не позволит запятнать его.       — Сам-то детей не хочешь?       Иешуа изменился в лице. На его гладком лбу проступили морщины, а глаза подёрнулись легкой задумчивой дымкой, будто озеро утренним туманом.       — Дети моих учеников будут расти без отцов. Я не хочу своим такой же судьбы.       Кроули, что ему совсем не свойственно, оставил комментарий при себе. Они немного помолчали, безучастно следя за игрой и ожидая возвращения Иуды с покупками. Тот вскоре вернулся.       — Ох уж эти проклятые очереди, — пробормотал он, протягивая Кроули три липких персика и два яблока сверху. — Не лопни, Мария.       В ответ на осуждающий взгляд Иешуа Кроули достал изо рта персик, который чуть ли не сразу засунул туда целиком:       — Раз ты закрываешь глаза на некоторые шалости своих учеников, почему бы и мне не позволить себе такую слабость?       И Кроули с заливистым смехом провел языком по мягкой пушистой кожуре, с которой капал мёд. Стоит ли говорить, что лица этой парочки предсказуемо вытянулись?       «Надо уже как-то его соблазнять», — решил Кроули, вставая с крыльца и оправляя одежду, — «весь первый день и так насмарку».       Он первым пошел вперед, но совсем не по направлению к лагерю. У него неожиданно появились планы, о которых остальным лучше было бы не знать.       — Не смей влюбляться в неё, — донесся до края уха голос Иуды, когда он уже завернул за угол.       «Вот же паскуда», — подумал Кроули, впрочем, не оборачиваясь, а продолжив свой путь. Глупая влюбленность Иешуа ему была бы только на руку.       Гений уже давно вывел золотую формулу: «влюбленность — прелюдия похоти». И воспользоваться ею было бы сейчас очень кстати.       Кроули смачно сплюнул и вытер губы.       — Симпатичная. Нос бы тебе только поменьше. И правда же. Поднялся.       — Я же говорила, что вершу чудеса.       — Я все равно не верю в бредни твоего учителя. Но сосешь ты прекрасно.       Кроули старался не показывать своего раздражения, поэтому ограничился лишь сухим кивком. Он и так остаток вечера мотался по опустевшим улочкам, выслеживая первого мздоимца города Адама, еще совсем недавно спорившего о добродетелях с Иешуа.       — Давай уже деньги. Будешь верен жене — эта проблема тебя впредь обойдет.       — Буду, если она научится так же, как ты. Может быть, мы легко поужинаем и продолжим?       Кроули сложил руки на груди: одно дело удовлетворить какого-то туповатого смертного языком или рукой, но совсем другое предоставлять чресла для грязных, похотливых делишек. И почему-то от последних Кроули был не в восторге. Он не участвовал в оргиях, упомянутых Вельзевулом по банальной причине: было брезгливо перед кем-то раздвигать ноги и силой воли заставлять собственные чресла возбуждаться. Что уж заикаться об оккультных слияниях. К тому же, если вспомнить, как выглядело большинство коллег по работе…       — Пожалуй, откажусь. У меня на сегодня намечена еще одна встреча.       В ответ мерзкий старикан только больно схватил за распущенные волосы и потянул на себя.       — Тогда меняй свои планы. А задумаешь кричать — я обвиню тебя во всех грехах, и тебя забьют камнями.       Кроули был готов вытерпеть любую боль. Но не то, как его достоинство втаптывают в грязь.       — Поостерегся бы, старче, сердечко-то невечное. — И в этот же момент Кроули высвободил волосы из трясущихся ладоней. Ни с того, ни с сего саддукей схватился за грудь в области сердца, и его малоприятная физиономия начала бледнеть на глазах.       В тупиковой подворотне раздались удушливые хрипы — предвестники скорой смерти.       — А могли расстаться по-человечески, — Кроули отвязал от пояса трясущегося кошель и оставил старика отходить от приступа в одиночестве и без денег. Плевать, что в кошеле была гораздо большая сумма, чем та, на которую они договаривались. Компенсацию морального вреда еще никто не отменял.       «Это человечество и правда пора спасать», — Кроули вышел на базар и запетлял между крошечных лавочек, чтобы выбрать себе одежду посвежее и, возможно, обзавестись парочкой блестящих побрякушек.       Мужчины падки на красоту. Не соблазнять же Сына Божия только подручными средствами? Реквизит просто необходим.       «Ох уж это правило о недопустимости создания денег из воздуха…», — Кроули долго приценивался прежде, чем сделать окончательный выбор. В любом случае давно пора сменить эти пыльные черные тряпки на что-то повеселее. Даром у него такие рыжие волосы? Небесно-голубой чудесно с ними контрастировал.       — Вам очень идет.       Кроули было неловко поймать себя на том, что ему нравится откровенная лесть, льющаяся из уст торговки одеждой, когда он вертелся, пытаясь разглядеть себя со всех сторон в обновке.       — Соблазнить в таком смогу? — со смешком спросил он.       — Пренепременно. Гарантия сто процентов.       «Ну, если сто процентов…»       Груженный финиками и пятью хлебами Кроули неспешно возвращался в лагерь в новом одеянии. Он старался ступать осторожно, чтобы не поднимать дорожную пыль: хотелось, чтобы небесный подол оставался нежно-голубым как можно дольше.       По расчетам Кроули Иешуа уже должен был прийти в лагерь, так что ничего не должно было помешать приятному сюрпризу.       В его воображении уже проносились образы один краше другого: вот ему вручают красивую, в золотой тесемочке благодарность! А вот уже его портрет выжигают на месте осточертевшей рожи Хастура под всеобщее ликование и аплодисменты.       Иешуа… ну, не попадет на Небеса. Не так уж там и интересно. А в Аду Кроули подберет для него местечко получше. Он давно нуждался в приятеле, а то и вовсе в друге, и, если подумать… он был бы совсем не против, чтобы Иешуа занял это место.       «Вряд ли он будет сердиться на меня долго… он же всепрощающий».       Неожиданно за ручку его корзины дернули, грубо развеяв мир грёз.       — Помочь донести?       Плюгавый Иаков Алфеев будто выскочил из-под земли; рядовой демон мог только позавидовать такой прыти.       — Да не тяжело вроде. Но, если ты настаиваешь…       — Для меня только в радость помочь такой женщине.       Ситуация была подозрительной с самого начала. Хотя по началу Кроули списал эту маленькую помощь как мольбу о прощении за мальчишеские подглядывания у озера.       — Я не держу зла, — на всякий случай размеренно сказал он, — людям свойственно периодически сворачивать с праведной дорожки.       — Кому, как тебе, этого не знать?       На этих словах лицо Иакова исказилось едкой гримасой. А в следующий момент, как предсказуемо! из-за деревьев по обе стороны от тропы, как голодная свора, вышли еще десять апостолов.       Они взяли Кроули в плотное кольцо, и не нужно было быть гением, чтобы понять: привет, расправа.       — Как ты чудно выглядишь сегодня, Мария! — тошнотворно дружелюбно воскликнул Симон, — не поведаешь ли нам, откуда ты достала новые одеяния? Небось, дорогие?       — Могу себе позволить, — флегматично отозвался Кроули, подавляя в себе проклюнувшиеся ростки паники.       — Слышали? Она может себе позволить! — съехидничал Филипп, с которым Кроули за все время знакомства с общиной едва ли перекинулся парой слов. — Что же ты позволяешь себе еще, Мария?       «Застукали, что ли?» — на миг усомнился Кроули. Он сегодня не особо заботился о конспирации, но быстро решил, что оправдываться перед рукоблудами самое последнее дело.       — Немногим больше, чем вы позволяете себе. В чем проблема? Я купила гору снеди. Вы в кой-то веки набьете себе животы за много дней. Или что, сейчас учините кару за то, что мой рот за пятнадцать минут заработал больше, чем одиннадцать ваших за месяц?       — Мы в поте лица целый день ходили по домам, проповедуя и врачуя всех нуждающихся, но не ты. Ты решила, что путь греха быстрее принесет золотые горы! — хором ответили апостолы.       — Твоя подачка превратится в прах на наших губах! — вскричал в неистовом бешенстве Иаков. — Подавись же!       И этот дурень лихо швырнул полную корзину дорогих продуктов под ноги Кроули. По унылым физиономиям некоторых апостолов можно было понять, что опрометчивый шаг Иакова разделяли не все.       — Еда вам моя не нравится, значит… ну ладно. И что дальше? Побьете меня? Пустите по кругу, как шлюху? Или нажалуетесь учителю?       — Дай-ка посмотреть свое платье поближе… очень хочется узнать, чего ради ты продалась.       Кроули брезгливо увернулся от потной руки, потянувшейся к завязкам на поясе.       — Я сама, — раздраженно сказал он. — Не трогай.       На самом деле этих идиотов можно было убить одним щелчком пальцев. Ну, или по крайней мере покалечить: переломать ноги, к примеру. Смертные грехи давались Кроули гораздо проще чудес.       Но он ведь не поймет…       Кроули с зубным скрежетом стянул с себя сначала мафорий, а затем, осознав, что верхней одеждой не отделаться, то и тунику.       Быть голым на потребу публике было как-то… непривычно. Даже во времена чертова Эдема выдавали одежку, чтобы не щеголять по саду, святя уязвимыми, пускай и бесполыми местами.       Хотя Кроули не стал стыдливо прикрываться. Стыда-то не было. Да и он всегда мог превратиться в змея и уползти восвояси (ну, возможно, задушив все-таки парочку апостолов напоследок…).       — Не помни и не испачкай, дур-р-рак! — Иаков вырвал из рук обновку, которую Кроули так не хотел отдавать. — Что уставились, женской груди не видели?!       — Нам дела нет до твоей красоты! Мы просто хотим показать ему, какая ты есть на самом деле!       — Какая?! Голая, рыжая и с грудью?! А он вот не знает. Открытие сделает.       — ДА ОНА ХОЧЕТ СОВРАТИТЬ ЕГО. ПОЗОР, ШЛЮХЕ.       — ПОЗОР.       — ПОЗОР.       — ПОЗОР!!!       Кроули показалось, что он оказался в гумне, окруженный стадом крупного рогатого скота. Только коровы никогда не стали бы бросаться собственным дерьмом в беззащитную (или не совсем) женщину.       Заготовленные заранее коровьи лепешки со смачным звуком ударялись о голое тело. Кроули, пытавшийся по началу уворачиваться, быстро понял, что это бессмысленно, да только порождает мерзкие приступы смеха.       Он быстро утратил всякое чувство времени и отключился. В таком состоянии с ним можно было делать все, что угодно, да он этого и не боялся. В конечном счете он пожертвует только телесной оболочкой…       — ПРЕКРАТИТЕ.       «Надо же. Разве что не на облачке явился. А где райские лучи и пламенный меч в руке?»       Заместо меча Иешуа держал в руках только крючковатый посох, которым он, о, Боже, потрясал в воздухе. За его спиной, как верный клеврет, семенил Иуда.       Апостол Фома так и застыл в состоянии готовящегося броска.       — Кто еще кинет в нее …       — Дерьмом, — любезно подсказал Кроули, чтобы не образовалась неловкая пауза.       — …Тот попадет в Геенну огненную. Без шанса на покаяние.       Часто раздувающиеся впалые щеки Иешуа тряслись от негодования. Да и мелко дрожащие руки выдавали некоторый скачок … душевного волнения в некогда спокойном, как скала, теле.       — Пошли все ВОН! — рявкнул он, но апостолы будто вросли ногами в землю.       — Учитель, — взял слово Иаков, — эта якобы самая верная ученица была сегодня поймана на грехе. Я лично с Симоном видел, слова двоих достаточно…       — ВОН!       Пульсирующая жилка, появившаяся на виске Иешуа, кажется, добила этот сброд. Апостолы сорвались с места, в благоговейном страхе выпустив из когтей затравленную добычу.       — А ты вовремя, — сказал Кроули, выковыривая кусочек навоза из волос, — у них дерьмо кончалось. А справа такая милая скала с горсткой камушков рядом.       — Умолкни! Ты будешь молиться при мне целую ночь!       — Прямо-таки целую? А мои обидчики тоже, надеюсь, будут молиться подле меня?!       Иуда, в отличие от Иешуа, сориентировался на месте быстрее. Он хотя бы снял свой гиматий и, стыдливо опустив глаза, любезно накрыл им плечи.       — Беги отсюда, — украдкой шепнул Иуда прежде, чем немой тенью пойти вслед за обидчиками. Хоть кто-то планировал вернуть ему одежду.       — Я знаю, что ты демон, — с надрывом сказал Иешуа, едва Иуда скрылся за пригорком, — знаю, что твою природу не изменить. Ты не обязана бояться гнева Господа. Но то, что ты сделала…это в сто крат хуже. Ты обманула мое доверие.       — Я должна тебя соблазнить и обречь на адское существование. О каком доверии может идти речь?! Либо я тебя, либо ты меня.       Кроули сверкнул глазами, решив вскрыть все карты разом. Он сбросил ненужный гиматий на землю и скользнул к Иешуа, прильнув грязным, опороченным телом к его — горячему, святому и чистому.       Не отшатнулся.       Просто взять и погубить его на этом месте? Сейчас? Проще, чем отнять сладость у ребенка.        Ощущая ладонью частое загнанное сердцебиение, как у жертвенного ягненка перед закланием, Кроули видел самую обыденную в этом мире картину: этот мужчина его хочет. Но не так, как паршивый саддукей в подворотне. По-другому.       — Я никогда не стану тем, кем хочешь ты, — просто сказал он, — а через два дня меня уже и вовсе не будет. Меня пустят по всем кругам, пока я не окажусь заживо съеденной прогнившим до основания старичьем. Мой начальник по достоинству оценил мои навыки врачевания. Но я буду по тебе скучать. Честно.       — У меня нет власти моего Отца, чтобы поменять тебя. Но я и не хочу этого. Ты мне нравишься, какая есть.       — Грязная и зловонная? Всеми обвиняемая и в недалеком будущем сожранная? Фу.       — Я проповедую любить даже врагов своих. Что уж говорить о тебе.       Повисла неловкая тишина, которую Кроули хотел заполнить какой-нибудь новой шуткой, но ничего решительно не шло ему на ум.       — Ну довольно, — Иешуа приобнял Кроули за плечо. — Я оставлю тебя в своей палатке, где ты быстро умоешься. Старайся на задерживаться. Тебе еще собираться в долгий путь.       — В какой путь? — удивился Кроули. — Ты же сказал апостолам, что вы выдвигаетесь не ранее завтрашнего полудня.       — А тебе говорю «сейчас».       «Он меня… изгоняет?» — грязные струйки воды стремительно бежали по телу, прежде чем впитаться в черную сухую землю. Любезно оставленная Иудой старая одежда с нетронутым кошелем лежала на косом треногом табурете, который обещал развалиться со дня на день.       Рядом лежали ошметки некогда великолепного голубого одеяния.       «Похоже, эту битву я проиграл», — размышлял Кроули, укладывая волосы в тугой жгут на затылке, на ощупь закалывая лезущие в лицо пряди.       Не тратя времени на сборы пожитков (зачем они в Аду?), Кроули, скрепя сердце, откинул полог палатки, чтобы шагнуть в темноту.       На единственном спуске с пригорка его ждала одинокая фигура. Лунная дорожка света не оставляла сомнений в ее владельце.       — Пойдем?       И Кроули вцепился в протянутую руку так же, как и тогда — на Елеонской горе.       Он не имел ни малейшего понятия, куда они отправляются, но так было даже лучше. Это порождало иллюзию мелькнувшего, как падающая звезда, счастья.