Manens rea

      Внутри склепа под многими тоннами скальных пород время почти что остановилось. Хорошо, что какой-то добрый человек помог замуровать тело в заброшенной нише буквально в двух шагах от места казни. Только легкий сквозняк из щели между придвинутым ко входу камнем и каменным полом давал знать, что снаружи что-то существует.       Кроули лежал и дремал на груди Иешуа, мирно свернувшись клубочком — форма змеи имела свои преимущества, когда речь заходила о тесных пространствах. Просторная плащаница скрывала под собой изуродованное тело, а резкий аромат пресловутого нардового мира приятно жег ноздри и помогал забыться хоть ненадолго. Кроули более не пугала перспектива потерять память в обличье рептилии.       «В конце концов, может, так будет даже лучше. Впаду в спячку до тех пор, пока нас обоих не сожрут сколопендры».       Кроули не хотел думать, куда угодила душа Иешуа и угодила ли вообще. В чудо на третий день он вообще не верил. Вера была в живого, из плоти и крови, тянущегося к отверженному, как лоза к солнцу. А то, что осталось — лишь остывшее напоминание, но до постылого дорогое для демона-неудачника.        Никто не просил его нырять в тот омут, из которого ему не суждено выплыть. Что ж, для Ада он — невелика потеря, даже искать не будут. Никто не будет.       «С-с-спи-спи-спи».       Внезапное сотрясение земли бесцеремонно выдернуло Кроули из сладких объятий сна. Распрямившись, он хотел было сменить позу на…       «Постойте-ка. А где МОЙ ИЕШУА!»       К великому ужасу, обожаемое тело будто испарилось, оставив после себя одну плащаницу.       На месте здоровенного валуна, притворявшего вход в склеп, зияло наливавшееся персиковым предрассветное небо. Совершенно ничего не соображая, Кроули выполз из склепа, преображаясь в женскую оболочку прямо по пути. Потому он попал в крайне глупое положение, столкнувшись нос к носу с шестикрылым серафимом, когда вместо ног сзади еще волочился хвост. Хотя пыхтящий, как чайник, Азирафаэль по соседству смотрелся еще глупее.       — Любезный слуга Божий, Азирафаэль, — от сладкого вкрадчивого голоса, которым вопрошал серафим, даже Кроули становилось не по себе, — Как ты объяснишь сие?       — Какая неожиданность! — всплеснул руками Азирафаэль, будто его наивные ужимки могли и впрямь кого-то задобрить, — Я не смыкал глаз три дня кряду и понятия не имею, откуда ЭТО тут взялось.       — АЗИРАФАЭЛЬ!!!       — Да что вы прицепились, простой вражеский лазутчик погоды не делает, ведь так? Все же прошло гладко!       — Да, гладко, — с видимой досадой признал серафим, спускаясь с камня и скрывая лицо крыльями.       — Я немного не понял…       — Заткнись уже и испарись, пока цел! — шикнул из-за верхней пары крыльев серафим.       Азирафаэля не надо было уговаривать.       Кроули, завершивший все же свой переход, так и не успел ничего сообразить.       Это был он, ошибки быть не могло, но в то же время и не совсем. Облаченный в слепяще белоснежную тогу, он будто прибавил в росте на голову. Да и парочку фунтов веса набрал (когда только успел?). Еще молодой священный нимб над головой уже тихонько рдел. А лицо… Кроули любил другое лицо: худощавое, с будто вытесанными стаместкой чертами, с желтушным оттенком и глубоко посаженными пытливыми глазами. Теперь перед собой он видел будто не Иешуа, а его парадный портрет: ни морщинки, ни рубца, ни родинки — не было там ни одного из тех милых сердцу несовершенств, за которые обычно любят смертного человека. И никакой крови. Ни следочка.       Но Кроули разом послал подальше и свою гордость, и страх перед присутствующим высшим ангелом и припал к ногам теперь уже перерожденного Иешуа.       «К черту Рай и к черту Ад! Только намекни, что ты прежний и помнишь меня…»       — Мария, — дрожь пробежала по всему телу от знакомых теплых ноток в голосе, — что ты плачешь?       — Муж мой… — Тут Кроули не мог сдерживать себя и инстинктивно потянул руку к Иешуа, чтобы коснуться его и никуда больше не отпускать.       Но Иешуа… отшатнулся?!       — Не прикасайся ко Мне, — знакомые нотки как ветром сдуло, — ибо Я еще не вознесся к Отцу Моему, а иди же к братьям Моим да возвести им, что Я возношусь к Отцу Моему.       «Какого?..»       В следующий миг Кроули вздрогнул от резкого хлопка и боли в запястьях: медные венчальные браслеты каким-то образом треснули и распались на куски, и те, упав на землю, тотчас испарились. В последней надежде Кроули искал ответа в выражении лица Иешуа.       Ни один мускул не дрогнул на «просветленном» лике. Легкая полуулыбка (или ему она вообще лишь показалась) так и не исчезла с его лица, будто окаменела.       А затем Иисус Христос развернулся и, как ни в чем ни бывало, пошел прочь, шагая в ногу с задумчивым серафимом. И минуты не прошло, как райское свечение с жадностью поглотило обоих.       Кроули жалко всхлипнул в голос. И наконец понял, что плачет.

***

      Дела пошли.       Ну, верней, его не развоплотили и не отдали на вечное обслуживание мерзкого старичья в гниющем болоте — на том огромное спасибо.       Вельзевул, поначалу обещавший в самых живописных подробностях открутить ему башку, под конец смиловался. Видимо, сказалось резкое сокращение потока прибывающих, которые, он даже не скрывал этого, уже сидели у него в печенках.       Свершилось!       Вдогонку пришло сообщение, что Иерусалимский храм — едва ли не главная святыня — раскололся, как разбитое яйцо. Ох, и шуму-то было…       Вельзевул состроил кислую рожу, едва дернул бровью и спросил:       — Твоя работа?       Кроули на всякий случай утвердительно кивнул.       — Не хорошо, но и не ужасно.       И его постыдную убогую историю соблазнения замяли. Пыльную тонкую папку скрепили сургучной печатью и поместили в подвал, где процент влажности стремился к непостижимой цифре. Примерно через тысячелетие эта папка обросла черной плесенью, и новенький сотрудник, уже успевший провиниться, был отправлен на разбор архивов. Стоит ли говорить, что едва ли он их разбирал, скорее, по-быстрому свалил провонявшую документацию в бойко горящий костер, который развел прямо посреди архива.        Поступили свеженькие музыканты-менестрели. Давали первый концерт. Как он мог пропустить премьеру, возясь с никому не нужными папками?!       Магдалина выполнила последнюю просьбу восставшего покойничка. Она покорно, как верная вдова, донесла до апостолов благую весть, натянуто улыбнулась на прощание и канула. Те только обрадовались. Отсутствие тринадцатой любимой ученицы, так мешавшей их мужскому обществу, развязало им руки.       Напрасно Иешуа уповал на их добропорядочность. Учение не изменилось ни на одно переписанное слово. Ведь они не стали его править, дружно сговорившись «а зачем? И так сойдет». Никто уже не стоял над их головами суровым проверяющим. В качестве оправдания все новые проповеди Иешуа были списаны на дурное влияние его маленькой слабости.       Напоследок Кроули зашел в дом, где почувствовал тот незабываемый всплеск счастья, когда его прощально поцеловали.       Он хотел забрать кодекс, который по праву уже считал своим. Черт знает, зачем он сдался теперь, но тогда им овладел порыв неуемной сентиментальности. Ангелы и без того решили стереть все священные реликвии Иисуса Христа (чтобы глупые люди не поспешили сразу же нарушить главную заповедь: "не сотвори себе кумира"), а он хотел что-то… себе. Лично. Но напрасно он облазил все углы в слепой надежде отыскать заветную книжицу. Пусто.       Кроули вернулся в Ад ни с чем.       Единственное, что тогда держало его на плаву — желание поквитаться с Иудой. Но и тут его быстро настигло разочарование. Иуда расквитался с собой сам, лишив Кроули возможности обречь его на мучительную смерть, расчленив его тело.       Напрасно он исколесил вдоль и поперек девятый круг. Ледяное озеро с торчащими посиневшими головами на поверхности безмолвствовало, а добродушный громила Эфиальт только развел руками.       — Да не было здесь такого, зуб даю. Ты же знаешь, как я педантичен в ведении отчетности. Кроули, вылезай уже, а? У тебя сосулька на носу выросла.       Кроули нашел его случайно. Однажды забрел на седьмой круг, потому что знакомый попросил парочку амфор с вином прошлогоднего урожая. Он не отказывал демонам в столь безобидных просьбах.       Поначалу Кроули подумал, что обознался. Но нет же. За массивным трухлявым пнем, служившим игральным столом, расположилась презабавная компания.       Несколько озадаченных старцев, насупившись, уставились в разложенные перед ними карты и время от времени пересчитывали жалкие стопки монет. Зато у третьего игрока, безмятежно почесывавшего чуху растолстевшей гарпии, этого добра было навалом.       — Т-ТЫ! — яростно прошипел Кроули.       — Магдалина? Ты ли это?! — густые брови Иуды поползли вверх.       Кроули уже как пару лет сменил тело на мужское. Срезал длиннющую шевелюру под корень и завернулся в угрюмость и уныние, как в плотный защитный кокон. Носил только черное. И его все… устраивало. Но эта ярость, пробившая разом все оболочки…       — Постарайся объяснить, какого хрена ты тут прохлаждаешься, когда, по идее, должен быть как два года закатан в лед?!       — Господа, жду вас через пару деньков на реванш, — поспешил откланяться Иуда, напоследок отдав все выигранные деньги довольно уркнувшей гарпии.       — Надо же извлекать какие-то выгоды от вечного соседства с мотами, — как бы между делом оправдался Иуда.       — Ты мне не ответил, — Кроули продолжил пожирать взглядом свою будущую жертву.       — Так это ваш… с мухами который. Пожалел же. Вот и отправил сюда.       — Вельзевул?       — Он наверное. Тебе виднее.       — Что?!       И Иуда рассказал.       В тот роковой вечер четверга, когда Иуда спешил от старика Соломона с двумя амфорами белого вина, его беспардонно схватили за руку и увлекли в темную безлюдную улочку. Все, как в плохо поставленных дешевеньких спектаклях.       Иуде явился ангел. Какой-то белобрысый придурок (Кроули очень надеялся, что это не Азирафаэль. Он ведь не единственный блондин на весь рай, так ведь?!), показавший свои белоснежные крылья, чтобы потерявший дар речи Иуда убедился в правдивости произнесенных слов (Кроули поморщился при рассказе уже тогда: показывать крылья смертным всегда было строго запрещено, явно действовал какой-то дилетант).       А там и началось это мракобесие: человечеству нужны две знаковые фигуры: спасителя и предателя. Ну-ка бери сценарий, изучай по-быстрому и иди играй роль плохого парня. В награду за неудобства посулили место в Раю и полное понимание со стороны преданного.       Как он мог воспротивиться воле… ангела? Посланника Бога? Если Бог приказывает выдать местоположение Иешуа, что он мог противопоставить?       Так что тот злосчастный патруль, согнавший их с тайной вечери, уже был делом рук Иуды.       Хотя на Гефсиманию Иуда поначалу не соглашался. Он сто раз вбивал в голову стражников, как выглядит Иешуа, чтобы те в конце концов все равно потащили его с собой. И хотя при задержании Иешуа вел себя спокойнее индийской коровы, при виде его жестокого избиения фанатиками Иуда вдруг с ужасом осознал, как он ошибся.       — И что же?! — Кроули оттеснил Иуду к цветущему розовыми цветами церсису*, — Почему ты не в Раю при таком раскладе?! Раз ты такая умница…       — Магдалина, тебе ли говорить. Сама видела, как он страдал. Это не стоит никаких Небес для меня. Я не выдержал.       — Так ты тут как самоубийца, — Кроули осенила эта простая истина. Он слышал, что Иуда повесился, но…       — А что? Как мот по-твоему?! Я-то?!       — Ну… — Кроули бросил выразительный взгляд на опустевший от карт пень. — У тебя неплохо получается наверстывать упущенное.       — Здесь много… интересных людей. Да и с гарпиями, если делиться, можно договориться. Клюют только во время проверок. По четвергам. В общем, тут неплохо. Гарпии — лучшая компания, чем те одиннадцать.       Кроули не стал спорить.       — Магдалина, может, ты будешь ко мне иногда… заглядывать? Я так рад тебя… видеть. Чтобы ты знала. Я сразу разглядел в тебе непризнанную тринадцатую. Лучшую из нас. Он потом это поймет.       — Мне уже ничего от Него не нужно, — Кроули хотелось провалиться сквозь оставшиеся три круга Ада прямо в его сердцевину, но вместо этого только смахнул с плеча осыпающиеся с дерева лепестки и сделал от Иуды шаг назад. — Красиво тут у тебя.       — Заходи, когда сможешь. Я буду рад компании друга.       Молчание, повисшее в воздухе, нарушалось только шелестом лесных трав и шепотом многовековых деревьев. Когда-то грешники, попавшие на седьмой круг, тут же давали корни, врастали ногами в землю и пускали из тела молодые зеленые веточки. Но лес распростился уже на многие километры, и никто теперь не заставлял вновь поступавших самоубийц проходить эту метаморфозу. Зато появились лесники, бережно ухаживающие за своими деревянными собратьями. Иуда тоже предпочел быть лесником.       Кроули в последний раз взглянул на цветущий церсис перед тем, как попрощаться, не давая никаких обещаний.       Но розовый церсис нравился ему больше, чем неоскверненный — девственно белый.