Раз в год и палка стреляет

— Ты еще на ногах? — с брезгливым удивлением спрашивает мой сын. Я теряюсь с ответом. Нет, не так. Меня как будто стукнули кирпичом. Сегодня в мои планы входил разбор дерьма в платяном шкафу, а не общение с трудным подростком. Я невольно представляю, как мы вдвоем надеваем девчачьи ободки, вооружаемся тряпками, и… — Все-таки пьяный… — бормочет Северус, разглядывая мое несомненно глупое выражение лица. Я, наконец, отмираю и звеню ключами. Северус неотрывно следит за моими действиями. Такой себе аналог ободранного уличного кота. — А ты чего раньше не зашел? — я проворачиваю последний оборот, и дверь, скрипнув, отворяется. В доме темно. Сквозь небольшое кухонное окно на стол падает желтоватый свет уличных фонарей. Пахнет сырой древесиной и, чуть заметно, моющими средствами. — Мои не подошли, — как бы между прочим сообщает он, перебирая ключи в кармане мантии. Я поднимаю школьный чемодан с крыльца и еле сдерживаюсь, чтобы тут же его не выронить — такой он тяжелый. Ты с собой однокурсника привез? Северус дергается к своему имуществу и потом резко отстраняется. Придурок малолетний. Украду я твои книжки, что ли? Тем временем я с трудом втаскиваю чемодан в прихожую. — Я замок новый врезал. Извини. Он вскидывается, точно все тот же кот, в полумраке блестят темные глаза: — О, неужели тебе есть, что охранять, кроме пойла? Я игнорирую выпад и зажигаю свет. Жмурюсь — слишком долго проторчал в темноте. Больше не глядя на сына, я волоку чемодан на второй этаж. Там я опускаю его возле кровати Северуса. Девятое января 1960-го года. Так написано в документах. Получается, сейчас ему почти шестнадцать? Я вспоминаю себя четыре года назад и содрогаюсь в ужасе. Курево, алкоголь и нечто посерьезней. Ежедневные драки с приютскими хулиганами. Цветастые футболки, ненависть к учительнице математики, панибратство с физруком. Первая настоящая любовь, первая попытка суицида, третья по счету приемная семья. Букет выходит совершенно патологический. Я спускаюсь обратно и обнаруживаю Северуса все там же, в прихожей. Но отчего-то мне жутко неловко смотреть на него. И я не смотрю. Парень безразлично окидывает взглядом кухню: — Я думал, что у тебя нет денег на уборщиц. О, мы соизволили заметить… — Правильно думал, — на ватных ногах я подхожу к холодильнику. Привычно отдергиваю загребущую тобиасовскую руку от верхней полки, где раньше лежало пойло, и достаю ингредиенты для ужина. — Я сам тут это дерьмо разгребаю. Своими руками. — я раскрываю пачку замороженного бекона и подношу к фамильно ценному носу. Вроде, нормально. — Садись за стол. Я жду глухого сопротивления, но вдруг слышу, как позади меня отодвигается стул. Создается неприятное впечатление, что Северус просто сидит там и пялится мне в спину. Наверное, так и есть. Я на мгновение замираю. Насколько хорошо Снейп знает своего отца? Может ли он заметить подмену по тому, как я двигаюсь и как разговариваю? — Яичница с беконом, — объявляю я, выкручивая вентиль плиты. На вытянутой руке подношу зажженную спичку — не дай бог этот синерожий газовый дьявол снова на меня пыхнет. — Ты дерьмово готовишь, — замечает Северус. У меня в башке возникает дурная мысль его пристукнуть. Ну, что за херня?! Сам готовь, раз такой умный. Вместо этого говорю: — Я только учусь. Он усмехается за моей спиной, а я все никак не могу оглянуться. Уж как при жизни не любил общаться с подростками, так и сейчас — хоть убейте. — Как дела в школе? — прицельным ударом ножа разбиваю четыре яйца, выливаю все это дело на сковородку. Он шуршит мантией. Не отвечает. Я опускаю в шкворчащую массу тонкие ломтики бекона. По кухне расползается аппетитный запах, и мне, не обедавшему бедолаге, становится особенно голодно. Чтобы хоть как-то разбавить тишину, я ставлю чайник. Он греется медленно, и я отмечаю, что пора бы прикупить новый. Когда-нибудь. Чайник неистово шумит — справляется со своей ролью, молодец. Чтобы дойти до радиоточки пришлось бы развернуться, а я этого не хочу. Пусть случай даст мне еще немного времени собраться. Если я буду игнорировать это, оно исчезнет. Я оказался максимально не готов к отцовству. Но момент «х» все же наступает, когда электрочайник щелкает, а яичница начинает скворчать громче. За столом мне все же приходится поднять взгляд на Северуса, пока мой несомненно проницательный сын не заподозрит неладное. Теперь уже взгляд отводит он, делая вид, что эта самая яичница — самое интересное, что он когда-либо видел. Я не мешаю Северусу думать, что он здесь самый умный, и в тихушку разглядываю его. Он охренительно похож на меня. Что, кстати, в нашем случае плюсом не является. Все тот же нос — да будь он трижды проклят! — темные волосы, слишком бледная кожа. Как там я говорил? Аполлон-утопленник? Хотя он скорее походит на мертвеца. Но, конечно, сначала я замечаю не это. На острой скуле красуется свежая красная ссадина, расползается, чуть подтекая кровью. Северус поднимает взгляд. Я замираю, словно меня застукали за чем-то фривольным. Лампочка над нашими головами моргает. За окном начинается отвратительная морось — снег вперемешку с дерьмом ближайшего завода. Я чувствую себя, как в каком-то фильме, и тайно надеюсь, что Тарантино не мой режиссер. — Кто тебя так? — я киваю на северусовскую боевую отметину. — Что, завидуешь, что не ты? Что? Он только что сказал — что?! О, Боже… Меня накрывает леденящей волной ужаса. То есть я его еще и бью? В башке лихорадочно мечутся мысли — нет, да не может быть! Северус замечает мой пристальный взгляд и осторожно тянется к карману. Я вижу это, но не препятствую. Он слишком дорожит учебой, чтобы нарушить закон, так ведь? Некоторое время я и правда жду, что меня заколдуют. Но этого не происходит. Остаток ужина мы проводим в гнетущем молчании. Северус держит вилку левой рукой — правая все еще сжимает волшебную палочку, — и мне становится по-настоящему стыдно за его страх. Я не успеваю ничего сказать — он просто подхватывает мою пустую тарелку вместе со своей и несет к раковине. Я слежу за ним — неужели всю работу по дому делает он? Делал, — поправляю я себя, но с места сдвинуться не могу. Тарелки звякают о полку. Он скомкано желает мне доброй ночи, — какое, нахуй, «доброй ночи» в такой ситуации?! — и, не оглянувшись, поднимается в свою комнату. Я остаюсь на кухне. Лампочка мигает еще раз, ветер на улице усиливается. Выбросы с соседнего завода обрушиваются градом на Паучий Тупик, а у меня в голове все никак не укладываются внезапно открывшиеся подробности нашей жизни. Где-то наверху поскрипывают доски — вероятно, Северус разбирает свои вещи. На прошлой неделе я (очень вовремя, как оказалось сейчас) организовал себе спальное место. Немного разобрался в той самой комнате, в которой очнулся. Под грудами хлама выискался плесневелый матрас. Пришлось выбросить это вонючее чудовище. На его место я (не без помощи собутыльника-Марка) притащил из прихожей старый продавленный диван-книжку. Хорошо хоть не пришлось насиловать скрипучую лестницу — конура моя располагалась на первом этаже. Диван транспортировку пережил паршиво — как открылся, так и не собрался обратно. Сейчас бы закурить, — проносится шальная мысль, пока я слушаю, как сверху Северус готовится ко сну. Или выпить, — подсказывает подсознание. Я тоскливо смотрю в сторону холодильника. Я бы выпил, честно. Я-двадцатилетний. Сейчас же мое дряхлое старческое тело, — я про себя усмехаюсь подобным мыслям, — вряд ли выдержит натиска вредных привычек. Вот так, приятель. Пообещал себе после тридцати не пить и не курить — будь добр исполнять. И плевать, что тогда ты имел ввиду еще десяток лет беспробудной порчи легких и печени. Год — и тебе уже тридцать пять. И ты воспитываешь сына. Мысли по кругу возвращались к Северусу. Чтобы хоть как-то успокоиться, я решил пройтись. Накинул старое пальто — ночью ни к чему палиться своими благами — и вышел за дверь. Погода медленно налаживалась. Грязный снег похрустывал под ногами, и на него ложилась моя длинная угловатая тень. Недолго думая, я направился к типографии. Видеть пьяную рожу Марка не хотелось от слова вообще. Не знаю, на что я надеялся, но уж точно не на то, что увижу зажженный свет на втором этаже бизнес-центра. На лестнице и в пустеющих залах внизу темно и, как всегда, холодно. Я поднимаюсь почти вслепую, цепляюсь за шершавые стены и все думаю — какого черта я вообще творю? Чуть позже я чуть ли не скатываюсь с лестницы — прямо перед моим носом отворяется дверь. — Прошу прощения, — говорю я, тактично игнорируя упирающийся в горло кончик волшебной палочки. — Ах! Это Вы! — Зельда завораживающе-техничным движением прячет оружие, и мы каким-то чудесным образом оказывается внутри. — Что, даже не спросите, какого хрена я забыл у Вас? — Даже не спрошу, — Зельда наливает мне лавандовый чай. Она читает мои мысли — такое немного подбешивает, но и об этом, скорее всего, ей уже известно. Тут, где мы сидим, теплее, чем во всем бизнес-центре. Комнатка небольшая: в ней ютятся два обитых зеленым кресла, круглый столик и дряхлый книжный шкаф. — А я, представляете, как раз хотела Вам сову отправить, — женщина отпивает свой остро пахнущий бергамотом чай. Ставит чашку на блюдце, проворачивая так, чтобы ручка встала перпендикулярно краю стола. — По какому поводу? Женщина закидывает ногу на ногу и подается ближе. — Это немного неловко, слегка бестактно и очень самонадеянно, — она белозубо улыбается, неосознанно поправляет непослушные седоватые волосы. — О, не беспокойтесь. Я Вам слишком обязан, чтобы пререкаться. — В таком случае… что ж, ладно, — она достает из кармана сложенный в несколько раз пергамент. — Мне нужно, чтобы вы купили вот эти книги. Деньги я отдам. И за курьерские услуги доплачу. А эта ведьма знает, чем меня заманить! Но, черт возьми… — Почему я? — Не спрашивайте, — женщина машет рукой. Я отпиваю зеленый чай. Рот немного вяжет. — О’кей. Я согласен. — Так просто? Даже не взгляните на список? — она играет удивление, но совершенно при этом не старается. — А зачем? Наверняка там сплошь запрещенная литература, которую вы не желаете покупать от своего лица. Ага, или порно романы. Зельда смеется, — чертова легилименция! — но потом внезапно стихает. В ее глазах сверкают стальные отблески. — Это останется только между нами. У меня от такого тона по спине пробегают мурашки. Что же там такое, в этих книгах? Но вместо очевидного вопроса я уверенно произношу: — Клянусь. Зельда Тафт тут же меняется в лице. Кажется, я произвожу впечатление человека, которому можно доверять. Или она рассчитывает на то, что сквиб не станет сдавать ее преступную натуру? — Вы в раздрае и хотите выпить, — утверждает она уже другим, мягким тоном. — Семейная размолвка? Я хмурюсь: хватит долбиться в мою голову! И, помедлив, отвечаю: — Да, типа того. Сын вернулся из Хогвартса. Зельда понятливо кивает. — Сколько ему? Мне требуется пара мгновений, чтобы вспомнить. — Пятнадцать. — Сочувствую, — она вздыхает. — Не представляю, во что превратится мой Саймон к этому возрасту. Уже на подходе к дому я замечаю нечто пугающее. Из приоткрытой форточки (комната Северуса, чья же еще!) тонкими струйками поднимается угольно-черный дым. Я слышу, как что-то взрывается, и вваливаюсь в дом. Это похоже на фильм ужасов. Или общественный сортир. Нелицеприятного цвета жижа стекает по стенкам распахнутой настежь ванной. Я мельком смотрю на лестницу — там, в эпицентре, этим дерьмом залито все. В ванной же я нахожу совершенно потерянного Северуса. Кажется, его не задело. У меня внутри все вскипает и взрывается тоже. Я почти кричу:  — Как и зачем, Северус, КАК И ЗАЧЕМ?! Он вздрагивает, сбрасывая оцепенение. — Я… экспериментировал… зелье… Розье… он дал мне не тот рецепт, кажется… Экспериментатор хуев! — А почему, скажи на милость, ты полез варить эту бурду, а не лег спать? Он почти шепчет: — Я не хотел спать. — Потрясающе! — я всплескиваю руками. — И поэтому ты решил взорвать дом?! — Нет! — Северус начинает заметно паниковать. — Нет, я же пытаюсь объяснить! В рецепте была ошибка и… и… — И все к херам рвануло, — участливо подсказываю я. — Ну, в общем, да, но… — Заебись! Деревянный дом — лучшее место для огнеопасных опытов, а? Мог бы сразу его поджечь — чего с котлом возиться?! — Нет, я не… — Да ты просто гребаный гений! Никаких, слышишь, никаких больше зелий в этом доме! — Ты не можешь мне запретить! — О, именно это я и сделаю. Я пытаюсь схватить Северуса за рукав, но он, рванувшись, молниеносно оказывается на другом конце кухни. И зажмуривается, подтягивая руки к лицу. Я задыхаюсь от стыда. Неужели он и правда решил, что я буду… черт, конечно, это же не я, это гребаный ублюдок Тобиас, который, наверное, и не за такое его бил. А тут — почти что пожар, почерневшие стены и кромешный пиздец в свежеочищенной ванной. Я тяжело вздыхаю, пытаясь прийти в себя. Сжимаю и разжимаю кулак. Это как с алкоголем — тело действует за меня. Только что я его чуть не ударил. Притянуть за рукав и со всей дури залепить пощечину. И потом, дернув за волосы… В груди клокочет ярость. Я сглатываю. Меня трясет, я совершенно не готов в свои… двадцать… чувствовать нечто подобное. Я, словно во сне, подхожу к сушилке для посуды и достаю кружку. Она привычно звякает, а Северус, — мой сын, — испуганно вжимается в стену. Он прячет лицо в ладонях, а меня тянет блевать от всей этой ситуации. Злость все еще переполняет меня, я как будто бы пьян, но, черт возьми, почему? — Иди сюда, — я стараюсь говорить спокойно. Выходит настолько паршиво, что парень судорожно мотает головой. И, кажется, всхлипывает. Я ставлю кружку на стол — еще один резкий звук, от которого мы оба не в восторге. Отодвигаю стул с его стороны. Парень все-таки открывает глаза, смотрит сквозь расставленные пальцы, что я такое делаю. А я тем временем плюхаюсь на стул напротив. — Северус, — голова кажется чугунной. Я запускаю руку в свои темные патлы. — Иди сюда. Мне нужно знать, как все произошло. — Зачем? — тонко спрашивает он, с ужасом глядя на свободное место — как если бы это была гильотина, а не обычный сколоченный стул. — Боже, ребенок… — я несчитанный раз тяжело вздыхаю. — Ничего я с тобой не сделаю. Обещаю. — Ты всегда так говоришь, — он украдкой утирает набежавшие на глаза слезы. Не хочет, чтобы я его жалел, или боится получить еще и за это? — Я не верю. Лучше иди спать. Ты пьян, и… — А это ты с чего взял? — теряюсь, рассеянно смотрю на его дрожащие руки. Северус, похоже, принимает это за наезд и сбивчиво повторяет: — Иди спать, я все уберу… — Нет. Сначала ты мне расскажешь, как так произошло, что не только твоя комната в дерьме, но и… все остальное. — Ты злишься? — он опасливо смотрит на стул. — Конечно, злюсь. Я на пределе. Но это не помешает нам разобраться, — я пододвигаю к нему кружку с водой. — Давай, Северус, ну? Парень смотрит на дверь. Думает бежать? Боже, насколько же он запуган! Я судорожно провожу пятерней по волосам. — Хорошо, можешь рассказать все оттуда, если тебе так спокойнее. Только скажи, какого дьявола у нас вся ванная в дерьме и что, собственно, это за дерьмо? — Эт-то зелье, — он смотрит на меня такими несчастными глазами, что я невольно думаю — зелье — это теперь у нас конец света, что ли? Не увидев в моем лице то, что ожидал, парень тихо продолжает: — Это должно было быть зелье снов-без-сновидений, но оно… — Стало смертоносной жижей? Да уж. Ты знаешь, как оно действует в… э… нынешнем виде? Некоторое время мой сын молчит, а потом прикрывает глаза, как перед прыжком в ледяную воду, кишащую акулами и Тобиасом Снейпом. Он говорит так быстро и тихо, что я не разбираю ни слова. — Что? Еще раз. Медленнее, пожалуйста. — В нынешнем состоянии оно, кажется, разъедает все подряд, пока не застынет, — к концу фразы его голос становится совсем тоненьким и срывается. — То есть как это — разъедает? — очень трагично, с весомыми паузами переспрашиваю я, закипая по-новой. — Ну, как… как кислота… но я не уверен… ой, — он дергается, когда я срываюсь с места и мчусь на второй этаж. Наверное, так выглядел последний день Помпеи воочию. Северус постарался на славу — весь пол перед его комнатой залит. Страшно представить, что творится внутри. Может, все же стоит его хотя бы выпороть? Я на пробу тыкаю ботинком (старым, конечно же) в нелицеприятную массу на полу. Она оказывается твердой, а под натиском рассыпается, как песок. Застыла уже, значит. — Ну, оно хотя бы не воняет, — невесело усмехаюсь я, прикидывая, где бы можно раздобыть мощнецкий пылесос. — Пап? — с лестницы доносится робкий голос. Надо же. Не сбежал. — Боже ж ты мой, — я двумя пальцами приподнимаю прожженный насквозь ковер. — Молись, чтобы эта штука ничего не сделала с полом! — громко говорю я, осторожно, как спецназовец, проникая в комнату. Лестница за спиной скрипит и потом стихает — кажется, парень еще до конца не решил, стоит ли идти за мной. — Бля-ять, — все, буквально все в комнате Северуса застыло в жидком дерьме. Я беру первую попавшуюся книгу с полки и использую ее в качестве проверочного инструмента — ни за что не хочу прикасаться к «зелью» голыми руками. Северус мнется в дверном проеме. Я узнаю это по тихим, судорожным всхлипам. Похоже, для него настала та стадия истерики, когда невозможно остановиться. — Я не нарочно… — выдавливает он, пытаясь выровнять дыхание. Звучит очень по-детски, и мне становится его жалко. Он не знает, что говорить. Вероятно потому, что до этого момента они с Тобиасом ни разу не доходили. Мужик сразу начинал распускать руки, и способности Северуса к словесным разборкам застыли где-то далеко в детстве. Он повторяет: — Я не нарочно… И у меня внутри как будто все переворачивается. Но виду я не подаю. — Ну нихера себе волшебство, — проигнорировав очередной мокрый всхлип, заглядываю в огромную дыру в кровати, через которую виднеется пол, покрытый все той же застывшей жижей. — Ладно, кровать я и так планировал заменить. Конечно, не так скоро… но если эта штука прожгла еще и пол со стенами, я… — Пап, — зовет он уже громче. — Ну? — Ты сказал, что х-хочешь узнать, почему оно в ванной? — Очень хочу, Северус. Так просвети же меня. — Оно сначала не взорвалось, — он стыдливо стирает слезы, — просто объем увеличился, зелье стало подниматься выше верхнего предела котла, и… И тут до меня доходит. Но я держусь. Я хороший отец. — И ты не придумал ничего умнее, чем вылить все в унитаз, да? — я подхожу ближе — он так расстроен тем, что собирается сказать, что даже не отстраняется. — В общем-то… да? И только после оно начало взрываться. И все трубы… ну, ты понимаешь. — Пиздец, — резюмирую я. Северус, в подтверждение, всхлипывает. — Эй, — я вздыхаю, разглядывая заплаканное лицо. — Успокойся. Не собираюсь я тебя бить или что-то такое. Завтра устроим генеральную уборку. Я планировал закончить с первым этажом, но, видимо, придется сначала здесь разобраться. Мы все исправим. — «Мы»? — А ты думал, я тебя одного на амбразуры брошу? Размечтался! Он не отвечает. Я стараюсь говорить как можно мягче: — Простая уборка, Сев. Это же не конец света? Парень слабо кивает. — Пойдем лучше посмотрим, что будем делать с трубами. Я уже мысленно представляю лицо Марка, когда он увидит все это великолепие. Но, что тут поделать? Дети… Я застилаю свой диван свежим бельем — для Северуса. Он, все еще робея, объясняет, что зелье может источать вредоносные пары. Мы открываем все окна на втором этаже и готовим ко сну единственную уцелевшую кровать. Диван оказывается достаточно широким для нас обоих. Северус, вроде бы, не против, чтобы я спал рядом. Я гашу свет. Он не спит. Я понимаю это по сбивающемуся дыханию. И, в подтверждении, слышу тихое: — Пап? — М? Северус медлит. А потом вроде как усмехается: — Ужин был не таким дерьмовым, как обычно. Я усмехаюсь тоже. — О. Вау. Спасибо, сынок. — Ну, я хотел сказать… ты изменился. То есть, вообще! — Это плохо? — мне становится не по себе. Заметил! Хотя, с другой стороны, я не особо-то и скрывался. Северус шуршит одеялом. — Нет, совсем не плохо. Просто непривычно. — И на том спасибо. Какое-то время он молчит. Я уже успеваю задремать, но тут он вырывает меня из сна своим: — Пап? Я закатываю глаза. — Ну, что еще?! — Нет, ничего. Извини. — Сказал «а», говори «б», Северус. За окном усиливается ветер. Кажется, град разразится снова и ворвется в открытые окна. Ну и черт с ним, второй этаж уже ничем не испортить. Вторя моим мыслям, парень тихо спрашивает: — Ты очень разозлился из-за зелья? — Очень. Скорее из-за того, что ты, горе, мог себя ненароком растворить вместе с кроватью. Где-то наверху ветер треплет занавески. — Ты странный. Наверное, он удивлен, что я повел себя так… сдержанно. Мне становится горько. — Ну, какой есть. Спокойной ночи, Сев. На этот раз он не отвечает.