Осторожно, крутой поворот

Наконец-то завершились уроки теории. Преподаватель Василий Матвеевич — бойкий мужичок, украшенный залихватскими усами, произвел на меня странное впечатление. В начале каждого предложения он вздергивал уголки рта вверх, будто собираясь рассмеяться, но тут же опять становился серьезным. Сидя на первом занятии, я пару раз улыбнулась ему в ответ, пока не сообразила, что это нервный тик, почти как у Эрнста Неизвестного. — Выбирайте фамилии инструкторов, вот марки машин и вот их расписание. Решите, кто вам подходит, и поставьте галочку возле его имени, потом подпишите там внизу. Секретарша автошколы отбарабанила заученный текст и снова уставилась в компьютер. Я взглянула на список: Королев Е.Г., Задрипко Р.Я., Житко М.Н., Семенчук Р.К., Берг Н.Э. Марки автомобилей меня не интересовали, все равно я в них не разбиралась. Мне все говорили — главное выбрать инструктора с хорошей машиной. Я решила пренебречь этим советом и вывела «галочку» возле фамилии Берг, вспомнив о шведских художниках-пейзажистах — отце и сыне — Иоганне и Ричарде, меня всегда зачаровывала дикая природа севера на их картинах. Первое занятие с Бергом Н.Э. должно было состояться послезавтра в три часа дня. К счастью, сейчас у меня был довольно свободный график. Только недавно я закончила серьезную реставрацию Каналетто для выставки и без особого напряжения работала с картинами из запасников. Автошкола находилась в районе станции метро Сокол, рядом жил мой самый близкий друг — Иван. От родителей ему достался дом в поселке художников. Островок частного сектора, одноэтажные старые домишки, выглядели как аномалия — дачи посреди мегаполиса. Меня мучила совесть, я не заглядывала к нему уже больше месяца, Иван всегда обижался, когда я пропадала надолго. Благодаря Ване мою студенческую жизнь можно назвать весьма бурной. Что мы только не творили! Он познакомил меня, стеснительную девочку из Мытищ, с так называемой богемой, хотя некоторых из его друзей правильней было бы назвать маргиналами. Вместе с Ванькой я перепробовала все: от участия в безумных перфомансах и акциях протеста до легких наркотиков. Мы вместе учились в глазуновской Академии — я на отделении реставрации масляной живописи, он — темперной. Можаев считался самым талантливым на нашем курсе, ему прочили блестящее будущее. Шутили, что рано или поздно его картины будут стоить миллионы. Сначала все складывалось удачно — через год после окончания Академии известный галерист Саша Марков даже поместил одну из его работ у себя в МСК Истсайд, посулив в дальнейшем устроить полноценную выставку, но Ваня пил и так и не написал ничего из обещанного им куратору. Вскоре все поняли, что с ним невозможно иметь дело: в любой момент он может уйти в запой. Больше предложений от знакомых галеристов не поступало. С момента окончания он нигде толком не работал, перебивался случайными заказами и постепенно опускался, при этом к своему незавидному положению относился по-философски и не пытался завязать, сколько его ни уговаривали. Ванька еще со второго курса неоднократно признавался мне в любви, но я всегда относилась к нему только как к брату и, когда он проявлял настойчивость, отшучивалась, что не готова к инцесту. Уже тогда за мной начал ухаживать Игорь. Меня невероятно интриговало, что на меня обращает внимание сын самой Светланы Яковлевны, моей обожаемой преподавательницы, недостижимого идеала женщины. Она была для меня непререкаемым авторитетом, я боготворила ее и, возможно, поэтому ее сын казался мне привлекательным. Внешне он действительно был хорош собой, но для меня это не имело значения, как и его человеческие качества. На нем по умолчанию уже лежала печать избранности, как на отпрысках королевского дома. Мне нравилось думать, что я стану частью ее семьи. Я эгоистично надеялась, что она сможет заменить мне родителей, которых я не помнила. Мама и папа погибли во время крушения корабля «Адмирал Нахимов», когда я была совсем еще маленькой. Меня воспитывала бабушка, которая делала все, чтобы я не чувствовала себя сиротой, но, конечно, мне не хватало материнского тепла. Преподавательница, вызывающая у меня, наивной юной дурочки, безграничное восхищение, вдруг выделила меня из общей массы студентов, приблизила, я стала вхожа в их дом. Игорь учился на факультете искусствоведения, и у нас были разные компании. Светлана очень ненавязчиво делала так, чтобы мы постоянно пересекались. Шувалов приглашал меня то в кино, то на выставки. Галантно ухаживал, дарил цветы. Когда я в первый раз оказалась в их пятикомнатной сталинской квартире на Кутузовском, у меня, выросшей в двушке в Мытищах, отвисла челюсть. Все казалось огромным и дорогим: картины известных современных художников Глазунова, Шилова на стенах, сверкающая под высоченным потолком хрустальная люстра гигантского размера, шкафы, доверху забитые книгами, блестящий начищенный паркет, бюст академика в его кабинете. Светлана тогда как раз была в образе безутешной вдовы, что, безусловно, придавало ей шарм. Бледность, седеющие волосы, забранные черным обручем, темные элегантные платья и полное отсутствие косметики. Эта женщина была воплощением скорби. Я была очарована силой ее любви к покойному супругу, ее всегда немного влажными глазами, подернутыми пеленой грусти, многозначительными паузами, которые она делала в разговоре, когда упоминала имя Глеба Егоровича. Академик Шувалов был повсюду: в разговорах, на фотографиях, в тяжелых вздохах. Его картины в духе соцреализма висели в каждой комнате. Я честно старалась разглядеть в них ту гениальность, о которой все время твердила Светлана Яковлевна, но видела только квадратные подбородки рабочих и крестьян, их сурово сжатые губы и пристальные взгляды. Фигуры на картинах были одинаковыми, лишенными движения — «китайскими болванчиками», как выражалась моя учительница в мытищенской художественной школе. Цветовая гамма в творениях Глеба Егоровича колебалась от грязно-зеленого до оглушительно красного — от долгого разглядывания становилось физически больно. Непоколебимая уверенность Светланы Яковлевны в том, что это шедевры, безусловно, подкупала меня, но я всегда вежливо молчала, когда она говорила о таланте своего мужа. Светлана часто сокрушалась о «неблагодарных людях», которых он в свое время «спас», «вытащил из грязи», «дал им путевку в жизнь». Все эти истории завершались грустными вздохами по поводу того, что сейчас никто из них не торопится помочь его одаренному сыну в карьерном росте. Игорь не слишком любил говорить об отце, между ними никогда не было теплых отношений: когда он родился, академику было уже пятьдесят семь. Семейная легенда гласила, что юная Светлана без памяти влюбилась в своего женатого профессора и увела его из семьи. Правда, в ее изложении это звучало так: Глеб безмерно страдал с этой ужасной женщиной, тупой мещанкой, которую всегда интересовала только материальная выгода. Она не понимала его, ничего не смыслила в творчестве. Ну что можно ожидать от бухгалтерши, не отличающей Моне от Мане? Ненависть к прежней семье своего мужа Светлана сохранила до сегодняшнего дня и при случае всегда упоминала «бывшую супругу и отвратительно воспитанных ею детей» в негативном контексте. — ---- ---- Иван ждал меня — он сидел на кухне и курил, стряхивая пепел в блюдце с щербленным краем. Я молча выложила из пакета продукты, Иван так же молча достал из старого проржавевшего холодильника бутылку водки. Он был трезв, но глаза его горели нездоровым лихорадочным блеском. — Я сейчас много пить не могу, — Можаев одним отработанным, но при этом ласковым движением откупорил бутылку и налил себе треть, а мне полстопки. — У меня заказ срочный и сложный. — Ух ты, — сказала я и залпом выпила. Взглянула в незамутненные Ванькины глаза — это было в последнее время редким явлением, почти как северное сияние. — Если все сделаю как надо — отвалят офигенные бабки, — Можаев снова налил и тут же выпил, видимо, воздерживаясь некоторое время, истосковался. — Не части, Вань, и закусывай. Так что за халтура? — я вложила бутерброд в испачканную краской ладонь. — Да там, работы немерено, — он махнул рукой, — помнишь, в прошлом году я писал Иоанна Предтечу и Богоматерь Знамение? Заказчик торопил тогда, но и заплатил по двойному тарифу. — Это когда ты чуть потом до «белочки» не допился на радостях? Сделав глоток противной бесцветной жидкости, помолчала, стараясь не пропустить тот момент, когда тепло начинает разливаться внутри. Я любила именно это состояние, когда хмель только начинал подкрадываться к организму, но еще не владел моим сознанием. Обычно в этот момент я останавливалась — мне не нравилось терять контроль. — Да ладно тебе, — Можаев улыбнулся, — какая «белочка», это грипп у меня был такой. — Ага, поэтому ты мне звонил в три часа ночи и орал, что в тебя вселились демоны. Как там их звали? Люцифер и… — Асмодей. Между прочим, он отвечает за похоть и разврат, — Можаев подмигнул мне. — А, ну это, конечно, в корне меняет дело, — я покачала головой, — ты совсем дурной, Вань, ничего тебя не учит. Он тут же поспешил уйти от нелюбимой темы: — Заказчик этот щедрый, но нервный. Торопил все время и такую секретность напускал. Заколебал меня со своими странными правилами — ему не звонить, он сам со мной свяжется, никому не рассказывать ни в коем случае. Дебил, — Ванька сплюнул в блюдце и вытащил из портсигара самокрутку. Он покупал рассыпной табак и бумагу и сам себе мастерил цигарки, по его мнению, в этом присутствовал особый шик. — Так он опять объявился? — я поморщилась от едкого дыма. — Да, притарабанился олень, весь такой на понтах, навонял тут своим дорогим одеколоном. Короче, все очень срочно опять, платит он дохера и снова куча икон, — Можаев нетерпеливо заерзал на табуретке, — но что мы все обо мне? Это неинтересно. Давай рассказывай, что пишешь сейчас? Ты хоть «Разносчика» своего закончила? — Нет, Вань, на себя катастрофически не хватает времени. У меня заказ большой: пять картин Лотрека. Угадай какие? Можаев пожал плечами: — Проститутки. Что тут угадывать? — Не совсем, тепло, но не то… — Ну я не знаю. Баб он, в основном, рисовал, лошадей, афиши, — Иван опять потянулся к бутылке, но я его остановила. — Хватит, мне достаточно, да и тебе не надо. Смотри. Я показала ему фото на телефоне. — Смело, — улыбнулся Ваня, — я помню эти картины. Я еще сопливым был, когда их увидел и офигел. Нечасто такое встретишь. Да и если задуматься, он их когда рисовал? В девятнадцатом веке! Представь себе, пусть даже и во Франции, но все равно это круто. Не зря его называли «анфан террибль», на всех забил и рисовал, что хочет, молодец. (1). — Я погуглила, знаешь ли. Так вот, он эти рисунки, кстати, не всем показывал, только узкому кругу. И его родственники были возмущены тем, что он такую мерзость изображает. Что-то там даже сожгли в сердцах. Но деньги не пахнут, так что, слава богу, хоть эти уцелели. А представь, если бы он попытался выставить их здесь в наше время. — Был бы облит зеленкой или фекалиями, как подлый либераст, — Ваня усмехнулся. — Знаешь, женщина, которая мне это заказала…у нее есть подруга, и я с ними познакомилась. Так вот, я впервые вижу такую пару, вообще, впервые вижу таких людей. Ну если не считать нескольких парней в нашей Академии, о которых ходили слухи. Иван взглянул на меня с удивлением: — Да ладно тебе, а что, Эльвиру Николаевну ты не помнишь? — Та, которая у нас вела пластическую анатомию на третьем курсе? — Ну да, Боженова ее фамилия была, — Иван все же умудрился добраться до бутылки и налил нам по полной стопке. На этот раз я не стала отказываться, почему-то тема однополой любви начала вызывать у меня волнующий интерес. — Так, и что она? — Она же тогда как раз уже жила с девушкой, со студенткой своей бывшей. Ты что не знала? Там целая история. Девушка — дочка известного скульптора, и сама тоже на факультете скульптуры училась, на пять лет нас старше. Блин, вот как ее папаши фамилия, забыл. Он, короче, давно еще свалил в Англию. А дочка его была ничего так девица. Серый, помнишь, приятель мой, такой высокий и всегда в кепке вельветовой ходит? — Тот, что инсталляции из пластиковых бутылок делает? Я закинула в рот ломтик сыра. — Да нет, то Рудик, и у него не кепка, а шапка-ушанка. У Сереги все из спичечных коробков. Его даже по телику показывали, потому что он засветился на выставке в ЦДХ, он там захерачил инсталляцию под названием «Смерть олигарха». Так вот он с этой девицей был хорошо знаком. Рассказывал, видная такая, роскошные формы, многие с ней замутить тогда хотели. А она никому не давала. Как ты, кстати. Я легонько пнула его по лодыжке: — Я тут при чем, Можаев? — Ой да ладно, твой замечательный Шувалов всем хвастался, что он первый у тебя. Фамилию моего мужа он как всегда произнес с нескрываемым отвращением. — Что?! — у меня аж челюсть отвисла. — Ты серьезно? Вы с ним это обсуждали? Да вы, мужики, хуже баб. — Не все, — произнес он обиженным тоном, — я, например, никому ничего не рассказываю про своих дам. А их немало, как тебе известно. Женщины его любили, несмотря на алкоголизм, безденежье и лень. Может, за доброту и широту души, может — за легкий характер. Странно, что сегодня я не застала очередную «ню», обычно в его мастерской всегда тусовались молодые девицы в растянутых Ваниных свитерах или рваных футболках. Они лежали на продавленном диване, бесконечно курили и втыкали в телефон. Иногда нимфетки сменялись зрелыми бабищами с округлыми формами. Я называла это «кустодиевским периодом» Можаева и удивлялась его всеядности. Особенно мне запомнилась женщина с бритой головой: все ее тело было покрыто разноцветными татуировками, и, видимо, эта красота не должна была пропадать зря, поэтому она расхаживала по дому в бюстгальтере и шортах, сверкая пирсингом в пупке. Экстравагантные и не очень, дамы не задерживались надолго. Можно сказать, я не успевала к ним привыкнуть. Иван подошел к крану и налил себе воды, я завороженно наблюдала, как судорожно ходит его острый кадык. Многие замечали разительное сходство Можаева с Александром Кайдановским — светлые, почти белые волосы и осунувшееся бледное лицо, выразительные серые глаза с застывшей в них тоской. Даже тембром голоса он напоминал известного актера. И пил так же безудержно, а когда водка затуманивала его разум, бывал так же безрассуден и мог с кулаками накинуться, если ему казалось, что его задирают. — Так вот, у Эльвиры с этой скульпторшей стремительно все закрутилось, причем инициативу проявила, скорее, девица. Что уж она в Эльвире нашла, неясно, но страсти нешуточные разгорелись, обеим крышу снесло. Их даже пару раз застукал кто-то, когда Боженова возила курс на пленэр. Студенты там березки рисовали, озеро, листики на воде, а в это время они в кустах… Я знала, что когда Ваня выпьет, его начинает тянуть на разговоры о сексуальных приключениях, и поэтому остановила его жестом: — Давай без технических подробностей. У меня случился разрыв шаблона — Боженова всегда ходила в строгих классических блузках с воротником стойкой и длинных юбках. Волосы она непременно собирала на макушке в пучок с нелепо торчащими шпильками. — Она больше походила на старую деву, но никак не… — Так она и была старой девой, — Иван хмыкнул и опять достал свою цигарку, — пока не встретила дочку скульптора. Я попыталась представить себе Боженову с девушкой или вообще целующейся, и у меня это слабо получилось. Кэт и Маша были красивой органичной парой, но Эльвира Николаевна? Я была шокирована. Как же я не замечала никогда? С другой стороны, разве на человеке написано, кого он способен полюбить? — — ---------- --- Работа над Лотреком была выматывающей, и в то же время я испытывала удивительный подъем. Обычно копирование картин было для меня утомительным кропотливым трудом. Меня интересовали техника мазка, стиль и манера исполнения, а не то, что переживал художник во время написания картины. Сейчас я хотела понять, что могли чувствовать эти женщины. И что ощущал гениальный карлик, когда наблюдал, как они ласкают друг друга. Я никогда не задумывалась над тем, что испытывают мужчины, касаясь женского тела. Моя сексуальная жизнь была до смешного скудна и однообразна. В первый год нашей супружеской жизни Игорь устраивал долгую и утомительную прелюдию то c выкручиванием, то с покусыванием сосков. Мое тело не отзывалось на его прикосновения, разве что немело от долгого нахождения в одной и той же позе. Я не слишком понимала, как нужно реагировать — стонать, как в порнофильмах, мне казалось нелепым, оставалось молча ждать, когда он уже, наконец, перейдет к основному действию. Даже если ему каким-то чудом удавалось меня возбудить, я все равно не получала разрядки от монотонных толчков. Мне просто хотелось, чтобы это быстрее закончилось. До родов это вообще было болезненным и неприятным, но я терпела — что поделать, если вышла замуж, значит должна заниматься этим, как все другие женщины. После того как родила Варю, я стала чувствовать себя иначе, более уверенно, я даже попробовала проявить инициативу, мне хотелось наконец почувствовать то, о чем пишут в книгах — тот самый фейерверк, экстаз, головокружительное удовольствие. Но все было тщетно, я не испытывала дискомфорта, как раньше, но ничего даже отдаленно похожего на оргазм не было. К счастью, с годами Игорь становился более ленивым, и мы все реже занимались сексом. Длинных прелюдий тоже больше не было, короткое молчаливое соитие без ласки, больше похожее на какую-то обязательную процедуру раз в несколько недель. Меня это устраивало, все равно никаких чувств у меня к нему не было. Я даже не уверена в том, что вообще когда-либо любила его. Он был связан со своей матерью, и, пока я боготворила ее, я рассматривала их как единое целое. Затем я начала прозревать и увидела фальшь. Уродливое лицо расчетливой эгоистки проступило так, словно я в конце концов добралась до того самого настоящего изображения, удалив позолоту и яркие цвета, нанесенные сверху. Убирая слой за слоем, я медленно, но верно, взрослела, счищая все ненастоящее, и картина, которая открывалась, была до тошноты омерзительной. ----- ----------- -------- В метро по дороге на работу, мне пришло сообщение с незнакомого номера: «Здравствуйте, Ольга. Это Маша. Фотографии готовы, хотите забрать?» Одной рукой, уцепившись за поручень, стараясь не упасть в быстро движущемся вагоне, набрала: «Я в Пушкинском музее с десяти до пяти, можете подвезти туда?». Мне очень не хотелось тащиться в Подушкино, на улице дул резкий холодный ветер, и перспектива ожидания на остановке угнетала. «Да, конечно, буду в двенадцать». Мне стало любопытно, как ведет себя Маша в отсутствие Кэт? И как выглядят эти фотографии? ---- ---- «Естественное старение красочного слоя и грунта привело к образованию жесткого среднесетчатого грунтового кракелюра, утрате эластичности холста, ослаблению его связи с грунтом». — Ольга Александровна, какая-то девушка пришла, говорит, что к вам, — над ухом раздался голос охранника дяди Сережи. Я недовольно оторвалась от реставрационного дневника и удивленно посмотрела на пожилого мужчину. И только через несколько секунд до меня дошло, что речь идет о Маше. Вход в мастерские был только по пропускам, о гостях надо было предупреждать заранее. А я совсем забыла о том, что она должна прийти. — Да, да, пусть заходит. В дверном проеме появилась рыжеволосая девушка в наушниках, я помахала ей рукой и подозвала к себе. Маша присела на табуретку рядом со мной и с любопытством посмотрела на картину в раздвижном подрамнике. Тубус с фотографиями она зажала между коленями, сквозь прорехи на потертых джинсах просвечивали темные колготки. — Это настоящее или копия? — Маша говорила в нос, простуженным хрипловатым голосом. Меня кольнула совесть — гоняю больную девочку по холодной Москве. — Настоящее, — я улыбнулась, — первая половина девятнадцатого века. «Южный пейзаж», предположительно Лебедев. — Почему «предположительно»? Как это? — Маша смешно наклонила голову. — Ну потому что манера не совсем его, обычно он по-другому деревья прописывает и нагружает картину цветом иначе. — Тогда почему его предполагают? — Маша шмыгнула носом и расстегнула куртку. — Потому что картина из личной коллекции одного мецената и так было задокументировано в архивах, — я протянула руку и дотронулась до черного тубуса, — это ведь мне? — Да, конечно, только, думаю, здесь не стоит открывать, — Маша смущенно улыбнулась и огляделась по сторонам: мастерская представляла из себя огромное помещение, реставраторы работали за столами, разделенными символическими перегородками. — А, ну да, что-то я плохо сообразила, — я ответила ей такой же смущенной улыбкой. — Катя серьезно ко всему подходит, охеренно навороченную фронт-камеру заказала, с автофокусом. Я, конечно, помешана на гаджетах, так что она знала, как меня стимулировать. Она тот еще манипулятор. Она усмехнулась, но при этом в ее взгляде вдруг мелькнула особая теплота, такая, с которой говорят именно об очень близких и любимых людях. — Идемте, я угощу вас кофе или чаем. У нас тут довольно приличный кафетерий, пирожные вы любите? Почему-то захотелось продолжить разговор, для меня это было большой редкостью, вот так заинтересоваться чьей-то жизненной историей. Обычно все эти восторженные рассказы о том как, кто и где познакомился, влюбился, поженился — вызывали у меня скуку. — ---- Оказывается, Маша разрабатывала программное обеспечение для клиники в Лондоне, которой владели Машины друзья — бывшие москвичи. На первой же корпоративной вечеринке она познакомилась с ведущим хирургом Кэтрин Дэллоуэй. — Все были нетрезвы, она меня просто прижала к стенке, поцеловала и сказала: ты будешь моей, — Маша нервно хохотнула и дотронулась до губ, словно на них все еще был след от поцелуя. — А вы? — мне не удалось сдержать свое любопытство. — Ну, я ее послала. Не потому что она женщина, у меня уже был опыт с девушками к тому времени, а просто потому что не люблю таких самоуверенных. — И дальше что? — А дальше, — Маша покачала головой, — дальше она приехала в Москву и открыла свою клинику. Я ведь еще училась тогда в универе. И представляете мое удивление, когда в один прекрасный день я вышла после пар, а у входа такая вот роскошная блондинка в белом плаще стоит возле черного «Порше Панамеры». Как на картинке из журнала мод. И смотрит на меня с наглым прищуром. Я, конечно, хотела гордо пройти мимо. Но… — Но? — Но не смогла, она ж упорная, сразу начала уговаривать поехать к каким-то ее друзьям в Переделкино. Я согласилась. Но все равно между нами в тот день ничего не было. Все случилось только на третьем свидании, я же приличная девочка из хорошей семьи. — Маш, а как ваши родители ко всему этому относятся? — А у меня только мама. И она меня понимает. Только боялась, что я так привыкну к красивой жизни, что универ не закончу. Но у меня принцип был. Кэт жутко бесилась, да и сейчас все время нервничает. — Из–за чего? Маша вздохнула и откусила пирожное, прожевав, ответила: — Из-за того, что она считает, я слишком много времени уделяю работе и слишком мало ей. У нее дохера денег, она всегда думала, что может все на них купить. Ей хочется, чтобы я ни на что от нее не отвлекалась. Чтобы была в ее распоряжении двадцать четыре часа в сутки. Я ведь работаю иногда даже по ночам, а когда еще и училась, вообще был завал со временем. Она обожает путешествовать, а у меня — проекты серьезные, разработки. Я не могу все бросить и поехать. Мы даже расходились какое-то время назад. Я, само собой, страдала, а потом сопли на кулак намотала и свалила в Гамбург, меня туда пригласили в фирму одну по контракту на год. В одно утро выхожу из дома, а она шурует мне навстречу, еще и с собачкой на поводке. Мне казалось, что такое бывает только в книгах, и если бы я лично не знала этих людей, я бы, услышав эту историю, решила, что девушка, мягко говоря, фантазирует. — Я ей сказала, чтобы оставила меня в покое, но она не сдавалась. Цветы каждый день мне приносили. Голландские тюльпаны всех цветов радуги. Она знает, что я их люблю. Шоколад еще с миндалем, тоже мой любимый. У меня на него теперь аллергия. Когда у меня под окнами ансамбль мариачи забренчал какую-то депрессивно-романтическую хрень, я выбросила белый флаг. Но мы пришли к консенсусу: она от меня не требует бросить работу, а я посвящаю месяц в году только ей и один выходной в неделю тоже — святое дело — никаких компьютеров и прочих гаджетов. Так что мы нашли золотую середину. Фотографии мне удалось посмотреть, только когда я из музея добралась до своей мастерской. Сделаны они, действительно, были очень качественно. Даже свет падал так, как на картинах Лотрека. Я не могла оторвать взгляда от фото с поцелуем. Меня кинуло в жар — я почувствовала себя подсматривающей в замочную скважину. Они были так сосредоточены друг на друге. На следующей фотографии они просто лежали, накрытые одеялом, в точности как на картине. Но только у Лотрека черты лиц были расплывчатыми, ничего не выражающими, здесь же фото заливало нежностью. Кэт смотрела на Машу так, что щемило сердце. Я поймала себя на мысли, что по-хорошему завидую им, тем эмоциям, которые они испытывают. Я даже никогда не была влюблена. А может, это дано не всем. — ----- С неба редкими порциями сыпал мелкий снежок, как будто кто-то там наверху иногда заходился приступами кашля, держа ложку со снежинками на весу. При этом было солнечно и безветренно. Погода, как на заказ, для первого урока вождения. Я мчалась с заседания реставрационного совета, которое, как назло, затянулось. Только у входа на площадку поняла, что опоздала на четверть часа и понятия не имею, как выглядит Н.Э. Берг и где его машина. Собственно, кроме старой бежевой «девятки» с помятым крылом, других машин в этот момент я не видела. Возле нее спиной ко мне стоял парень в черной куртке и курил. Подойдя ближе, я громко спросила: — Простите, молодой человек, вы случайно не подскажете, где я могу найти инструктора по фамилии Берг? Парень обернулся, и я залилась краской, он оказался девушкой. Да еще какой. Словно сошедшей с полотен Гюстава Жаке. Это был абсолют. Шапка густых темных волос обрамляла покрытое легким загаром лицо, показавшееся мне эталоном пропорциональности, словно передо мной ожил античный бюст, типа тех, которые мы использовали в качестве постановочных на уроках рисунка. Все это, в сочетании с фиалково-синими глазами, пробудило во мне дикое желание взяться за кисть. — Берг это я, — у нее был удивительно соответствующий ее внешности голос, низкое грудное контральто, — Наталья Эдуардовна. Хотя просто Наташа меня вполне устроит. — Ох, извините, я просто со спины не разглядела, — я залилась краской смущения. Как я должна была понять, что это девушка, если сзади она выглядела парнем — узкий таз, широкие плечи. Объемная косуха придавала ей такой вид. Наталья Эдуардовна не обратила внимания на мои извинения и продолжила:  — Вы опоздали на восемнадцать минут. Я взглянула на часы так, будто только сейчас поняла, что опоздала: — Точно, я даже не заметила, — от этого нелепого вранья у меня на щеках выступил румянец, — это случайно, просто транспорт подвел и… Она была непробиваема, как скала, ни тени улыбки. Фамилия у нее оказалась практически говорящая. Девушка критическим взглядом окинула мои сапоги: — Вам что на теории не объясняли, что в такой обуви водить запрещено? Вы на бал пришли или за руль садиться собираетесь? — Простите, так вышло… у меня было заседание, и я не подумала. Я была в абсолютно непривычном для меня положении. Мне еще никогда не приходилось так часто оправдываться в течение одного короткого диалога. Моя инструктор пожала плечами: — Сегодня вы все равно кататься особо не будете, учитывая то, что урок сокращен по вашей вине, но в следующий раз с такими каблуками не допущу к занятию. Сейчас я ощущала себя школьницей, которую завуч отчитывает за отсутствие сменной обуви. Строгая инструктор густым контральто объясняла мне, как работает коробка передач, где педаль сцепления и как нужно сдвинуть машину с места. А я не могла сосредоточиться, пялилась на нее и думала, как уговорить ее попозировать. В сумке у меня всегда был скетчбук, я часто делала наброски в метро или просто на улице. Мне нравилось рисовать случайных людей: пенсионера, кормящего голубей, парня, копающегося в щите высокого напряжения, женщину, моющую витрину магазина, разносчика пиццы. У меня была мечта — когда-нибудь устроить выставку и назвать ее «Лица моих современников». И мне бы хотелось нарисовать эту строгую хмурую девушку. — До поворота ключа, вдавите педаль сцепления до упора и переведите рычаг переключения передач на «нейтралку». Давайте. Я очнулась и поняла, что от меня требуются какие-то действия. — Вдавите педаль сцепления, — она выжидающе смотрела на меня, а я ощущала себя полной идиоткой. — Извините, — кажется, в сотый раз за сегодня повторила я, — вы не могли бы показать еще раз, какая из них — сцепление? Она криво усмехнулась и начала повторять объяснение: — Ставим на нейтралку. Не запускайте двигатель с включенной скоростью, чтобы машина не начала двигаться неожиданно и не случилось аварии. Вам понятно? Я кивнула и прикусила губу. Может, все это было пустой затеей, и я не создана для того, чтобы быть водителем. — Поверните ключ и подержите пару минут сцепление нажатым. Это нужно сделать, чтобы мотор прогрелся. Включаем первую передачу. Наталья положила свою ладонь на мою и плавно сдвинула рукоятку коробки передач до необходимой отметки. Неожиданно по всему моему телу пробежал электрический ток. Странное чувство. Я вообще не поняла, почему мое тело так отреагировало на ее прикосновение. Но мне и некогда было задумываться. В сапогах на шпильках и правда было ужасно неудобно. У меня то никак не получалось вовремя нажимать на педаль, и двигатель глох, то я слишком быстро отпускала сцепление, и машина делала судорожный рывок. В салоне вовсю работала печка и воняло бензином. Меня уже слегка подташнивало, я вспотела и чувствовала во рту противный привкус железа, очевидно, от усердия я прокусила губу. А еще меня напрягал снисходительный тон моей наставницы. Если бы это был какой-нибудь пожилой дедок, я бы смирилась. Но то, что на меня смотрит сверху вниз какая-то девица, судя по всему младше меня на десяток лет, не могло не вызывать досаду. Я ощущала себя неуклюжей старой тупицей. А ведь, когда я летела сюда в дурацких сапогах на шпильках и новой модной дубленке цвета кофе с молоком, я казалась себе суперженщиной. Наконец у меня начало получаться хотя бы трогаться с места. В кармане у Берг зазвонил мобильник, она вытащила его и, взглянув на экран, со вздохом ответила: — Да. Говори быстрее, у меня занятие… нет. Хорошо. Да, я приеду. После шести, — говорила она отрывисто и быстро, чуть понизив голос. Я посмотрела на часы — четверть седьмого — мы должны были закончить полчаса назад, а я и не заметила. Наверное, надо ей как-то компенсировать потраченное на меня время, ведь она не обязана перерабатывать. Я вытащила из кармана тысячерублевую купюру: — Наталья Эдуардовна, еще раз извините за опоздание и за то, что я так торможу… Она непонимающе и немного брезгливо взглянула на мою руку, так словно, я протягивала ей грязный носок, а не деньги: — Это уберите, а как вы тормозите, мы проверим на следующем уроке. Сегодня мы только учились заводить машину. И обувь не забудьте комфортную. Не глядя на меня, она вылезла из машины и сразу закурила, несмотря на табличку, висящую у ворот: «Курение на площадке запрещено».