Осторожно, крутой поворот

— О каком научном мировоззрении они говорят? Это химера! — протоиерей Афанасий Козлов затряс седеющими волосами, забранными в длинный хвост. — Конечно, батюшка, — Игорь подобострастно улыбнулся, а меня чуть не вывернуло. — Теория Дарвина! Кто вообще придумал эту чушь детям в головы вдалбливать? — Козлов, поднесший было к блестящим от жира губам вилку с куском мяса, снова отложил ее. После нескольких графинчиков с «беленькой», как он ласково называл водку, ему, видимо, хотелось вещать с амвона. — Наверное, те, кому нравится считать себя потомком шимпанзе, — мужчина, представившийся Всеволодом Ухорским, директором частного музея «Славянская икона» и куратором международных выставок от фонда «Православный мир», усмехнулся. От Ухорского исходил сладковатый, густой до тошнотворности запах парфюма. Одет он был с иголочки, из-под края рукава темно-серого пиджака выглядывали баснословно дорогие часы. Его жена Тамара, полноватая женщина с глазами навыкате, в основном, помалкивала. В такт кивая красноречивому супругу, периодически подкладывала ему в тарелку пищу и иногда доставала из сумочки зеркальце — проверяла, не смазалась ли помада на ее ненатурально пухлых губах. — А вы что думаете по этому поводу, Ольга Александровна? — елейным голосом спросил еще один приглашенный. Его я шапочно знала: чиновник городского департамента культуры Максим Сергеевич Симанюк иногда наведывался к нам в музей, в основном, сопровождая иностранные делегации, кажется, он отвечал за зарубежные связи. Супруга Симанюка Регина в отличие от Тамары Ухорской была худа как щепка, руки ее постоянно находились в движении, она то мяла салфетку, то вертела в руках вилку, внимая каждому слову отца Афанасия, периодически осеняла себя крестным знамением. — А я не думаю, Максим Сергеевич, — я перехватила беспокойный взгляд Игоря, — это бесполезная дискуссия, в которой я участвовать не собираюсь. — «Из всех диких животных самое опасное — это женщина» — сказал сам Иоанн Златоуст, — протоиерей хихикнул и взглянул на меня масляными глазками, — жена у вас, Игорь Глебович, красавица, но сразу видно — строптива. — Ха-ха, — мой муж услужливо рассмеялся и зло посмотрел на меня, — что поделать, таков мой крест, видимо, иметь строптивую жену. — Учить их нужно, учить, — промычал отец Афанасий с набитым ртом, — вот моя матушка, до чего ж была своенравна лет тридцать назад, а я ее, дуру, наставлял, вразумлял, иногда, чего греха таить, и ремнем охаживал. Зато сейчас нет женщины покорней и мудрее. Всем пример. Я посмотрела на Тамару и Регину, у них были абсолютно равнодушные лица, Тамара даже улыбалась блаженной улыбкой идиотки. — Серьезно? — я почувствовала веселую злость и острый приступ феминизма. Я, пожалуй, не прочь была сейчас плеснуть вином в ухмыляющуюся лоснящуюся физиономию, а потом произнести небольшую пламенную речь суфражистки. — Да, шутит наш батюшка, шутит, — поспешно вмешался Симанюк, покровительственно похлопав отца Афанасия по плечу: — Он сегодня вообще в ударе, да, батюшка? Не обращайте на него внимания, это он от радости — большая удача выпала ему, с божьей помощью. — Ну и не только с божьей, — Ухорский подмигнул Симанюку, — мы скромные миряне тоже расстарались. — И за это ждет вас награда, дети мои, — Афанасий жирным пальцем утер со лба выступившие капельки пота, — в царствии небесном всем вам воздастся по заслугам. — Да что вы, батюшка, — Симанюк прижал руки к груди, — не корысти ради, это же наше общее православное дело, миру показать, какая искра божья в нашем искусстве русском. Да и храму польза, европейцы готовы большие деньги платить за то, чтобы выставить вашу коллекцию. Из контекста разговора я еще раньше поняла, что устюжская церковь, в которой Афанасий служил настоятелем, передает коллекцию икон для международной выставки христианского искусства «Аз есмь свет миру» в Париже. Организацией экспозиции от российской стороны выступал Ухорский, а Симанюк, как работник департамента культуры, обеспечивал соблюдение необходимых процедур для временного вывоза. — Благое дело, благое дело, — Афанасий опять налил себе. — Игорек обещал нам написать буклет, — сообщил Ухорский, — да и для вас, Оленька, работа найдется. Хорошо оплачиваемая. — Спасибо, но я не специализируюсь на иконах, — меня передернуло от его панибратского тона, — и я очень занята. — Ольга Александровна, — вкрадчиво зашелестел Симанюк, — не скромничайте, у вас репутация замечательного профессионала. Видел, кстати, недавно восстановленного вами Мурильо, потрясающе. — Спасибо, — я налила себе еще вина, в конце концов, хоть что-то должно было скрасить этот вечер. Игорь посмотрел на меня укоризненно, я сделала несколько больших глотков, недобро улыбнулась и произнесла: — Вино просто божественное. — Я обратилась к Симанюку: — Мурильо — это станковая масляная живопись, иконы — темпера, не мой профиль. Да и времени нет, практически ни на что. — Ну что ты говоришь, Оленька, — с фальшивой ласковостью в голосе произнес мой муж, глаза его при этом метали молнии, — ты же делаешь копии икон, и несколько лет назад писала экспертное мнение по «Живоначальной Троице» для Русского музея. — А это, — я отхлебнула еще вина и с вызовом взглянула на поджавшую тонкие губы Регину, в ее взгляде явно читалось осуждение, — это меня Марина Алексеевна очень попросила. У нее тогда мама болела, и ей было некогда. — Ну вот видите, — Симанюк подлил мне еще вина, — я же знаю, что вы многопрофильный специалист, талантливая, обворожительная женщина. Вашему мужу можно позавидовать. Надеюсь, он вас ценит по достоинству. Да, Игорь Глебович? — Конечно, Максим Сергеевич, — мой муж подмигнул ему, — мы с Оленькой еще с институтской скамьи вместе. — Очаровательно, — Симанюк поднял свою рюмку с коньяком, — давайте выпьем за любовь. Мы вот с Региночкой тоже когда-то в стройотряде познакомились. — А мы с Севой на крестинах у моей сестры, кумовьями были, он с ее мужем дружил, — вдруг оживилась немногословная Тамара, — он тогда еще был, правда, женат, но… — Сразу развелся, как только встретил тебя, душа моя, — подхватил Ухорский. - Да мы и не венчаны с Томой были, так что тот брак не считается, да, отец Афанасий? — громко крикнул он попу, тихо дремлющему на стуле. Тот вздрогнул, осенил себя крестным знамением и гаркнул: — Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа. — Ольга Александровна, — Симанюк опять вкрадчиво зашелестел, наклонившись к моему уху, — вам не придется напрягаться. Нам просто надо срочно провести экспертизу, чтобы в Росохранкультуре могли выписать свидетельства для таможни. И за срочность люди готовы доплатить. Это просто формальность, которую необходимо соблюсти. Нам важно, чтобы все было быстро и оперативно. — О каких сроках идет речь? — я напряглась, вспомнив о незаконченном Лотреке и еще двух заказах, которые упали на меня на прошлой неделе. — Через пару недель вам в музей доставят коллекцию, там всего пятнадцать икон, нужно просто дать экспертную оценку состояния и подтвердить, что их можно транспортировать. Зафиксировать повреждения, чтобы потом никто не придирался. Главное, чтобы это заняло как можно меньше времени. — Ну это совсем непростой процесс, я не знаю, это же не одна-две картины, а целых пятнадцать. Нереально. Вы себе, видимо, слабо представляете объем, к каждой нужно приложить подробное описание, провести все через техническую экспертизу… Мне совсем не хотелось браться за нудную кропотливую работу. — Да они прекрасно сохранились, не переживайте, я вам гарантирую, там все отлично. У каждой есть реставрационный паспорт, — он не желал отставать, вцепился в меня, как клещ. — Но почему я? Вы могли бы обратиться в тот же Русский музей или в музей Рублева? — я с недоумением взглянула на него. — Там все это долго, может занять месяцы, но главное, зачем нам чужие люди, мы ведь уже сотрудничаем с Игорем Глебовичем. У меня на него большие планы. — Да, да, Игореша бесценный кадр, — подхватил Ухорский, — кстати, есть опция присоединить вас с супругом к нашей делегации. Департамент ведь субсидирует, да, Максим Сергеевич? Да и Фонд поможет. — Все оплатим, — Симанюк развалился на стуле, — даже не сомневайтесь, для хороших людей у нас в бюджете всегда пару копеек найдется. Они с Ухорским расхохотались, Игорь присоединился к ним, при этом он не сводил с меня умоляющего взгляда. Мой телефон булькнул входящим. — Наверное, Варька потеряла нас, — сказала я и поднесла к глазам экран. Это действительно была моя дочь, гневно вопрошающая: «Куда вы пропали? Мне на завтра надо погладить белую блузку!» «Скоро будем, оставь блузку на диване в гостиной и иди спать», — я послала ей целующий смайлик и вдруг заметила, что оказывается есть еще одно непрочитанное сообщение от «Инструктор Н. Берг». Мое сердце пропустило несколько ударов. Наташа прислала фотографию: подаренный мной салфеточный лебедь в плетеной корзинке для хлеба на подоконнике, рядом с ним лежал кусок отломанной булки. Подпись гласила: «Фредерик сыт и доволен, чего и вам желает!))) Как проводите время?». Меня немного смутил восторг, который я ощутила. Словно путник в пустыне, внезапно увидевший оазис. «Везет Фредерику. Я бы не отказалась от этой булки — еда тут полный отстой, впрочем, как и все остальное». Конечно, мне было плевать на еду, но не могла же я сказать, что завидую лебедю по другой причине, которую и сама-то толком не могла сформулировать. Когда мой телефон опять булькнул, Игорь недовольно посмотрел на меня — он как раз обстоятельно объяснял скучающему Симанюку, что кроется под названием темы его вечно сырой диссертации: «Русская икона как духовная модель православного культурного космоса». — Варя пишет все время, — беззастенчиво солгала я, — зовет домой. Думаю, нам действительно пора. Я быстро взглянула на экран. Инструктор Н. Берг: «Надеюсь, в среду я смогу вам это как-то компенсировать)))». Я глубоко вздохнула — до среды еще так далеко. «После резиновых блинов и пьяных попов мне нужна срочная реабилитация с помощью хачапури, чахохбили и более приятной компании». Она тут же ответила: «За качество хачапури ручаюсь. Насчет компании… не уверена, что я слишком интересный собеседник». — Кстати, Ольга, а вы бывали в нашем музее? — поинтересовался Ухорский, отпивая воды из граненного стакана. Я с раздражением отложила телефон. — Нет, если честно, я о нем впервые слышу. Симанюк всплеснул руками: — Да вы что, Ольга Александровна?! Разве вы не слышали про Андрея Мелешкова? Известнейший меценат — владелец музея. Прекрасная коллекция собрана стараниями наших дорогих Всеволода Ивановича и Тамары Петровны, они мотаются по заграницам и возвращают вывезенные когда-то из России иконы, — Симанюк говорил с преувеличенным воодушевлением, — вы просто обязаны посетить, там столько найденных ими жемчужин отечественной иконописи. — Ну не преувеличивайте, Максим Сергеевич, — Ухорский заулыбался, — если бы не деньги Андрея Семеновича… мы с Томой сами бы могли только облизываться на эти замечательные произведения искусства, как коты на сметану. — Ну, ну не скромничай, Сева, — вмешался Игорь, — Мелешков сам ни хрена не понимает в искусстве. Зато теперь, благодаря тебе, его имя звучит на каждом углу — дескать, спаситель нашего духовного наследия. — Ну, видимо, не на каждом, — рассмеялась Тамара, — раз ваша жена не в курсе, а она ведь специалист. — Моя жена — человек творческий и помешана на импрессионистах и постимпрессионистах, — будто оправдываясь, залепетал Шувалов, — она не слишком интересуется христианским искусством. — Как жаль, — вступила в разговор Регина, — мы вот с Максом очень все это любим, недавно на Афон ездили. — Да! — Тамара с энтузиазмом закивала головой. — Мы с Севой там два года назад были, это так одухотворяет. До дома нас подвезли Симанюки. Пока мы ехали, я думала о Можаеве. Ванька давно не объявлялся, на мои звонки не отвечал. Я не слишком нервничала по этому поводу: у него уже случались периоды запоев, когда он надолго пропадал с горизонта, целыми днями шатаясь со случайными собутыльниками. Он называл такие периоды «хождением в народ» и, как правило, вернувшись, месяц соблюдал трезвый образ жизни. На прощание Максим Сергеевич поцеловал мне руку и многозначительно произнес: — Я уверен, Ольга Александровна, мы с вами будем очень плодотворно сотрудничать. До скорой встречи. Как только его машина отъехала, Игорь взял меня под руку, и мы направились к подъезду. — Ты что, не понимаешь, что это судьбоносно? Ведешь себя как стерва. Тебя что, совсем не волнует моя карьера? — он говорил негромко, но видно было, как он сдерживает себя, чтобы не начать орать. — Не понимаю, при чем тут я? — я была абсолютно спокойна. — Я, по-моему, достаточно делаю для нашей, так называемой, семьи, например, зарабатываю деньги. — Господи, Оля. Тебе заплатят и немало. Он же сразу сказал. Но главное, если я себя хорошо зарекомендую с этим буклетом, и ты сработаешь оперативно, не будешь тянуть и капризничать. Симанюк намекнул — есть новая ставка в департаменте. Советник по вопросам православной культуры и искусства. Зарплата обалденная, машина с личным шофером, делать ничего не надо. — Машина с мигалкой? — спросила я, морщась от внезапно накатившего отвращения. — Не знаю, — Игорь растерялся, — я не уточнял. Черт, Оля, какая разница?! Ты что издеваешься? — до него дошло, он даже остановился. — Ой, только не закатывай истерик, Шувалов, — я выдернула свою руку и, балансируя на скользком тротуаре, продолжила самостоятельно мелкими шажками продвигаться к двери подъезда. Он нагнал меня и опять взял под руку: — Ну чего ты, Оль? Грохнешься ведь, на своих шпильках. Меня ничуть не тронула его внезапная заботливость, только стало еще тоскливей и противней. Уже дома, лежа в ванной, я напечатала: «Вы прекрасно знаете, что вы мне интересны», но так и не отправила. Это «вы мне интересны» выглядело слишком неоднозначно. Вдруг ее это смутит, и она решит, что мне нравятся женщины. Но это ведь не так? Меня ведь не тянет к ней в этом смысле? Я вспомнила никогда ранее не испытываемое мной щекочущее чувство внизу живота, в момент, когда она прижала меня к себе, спасая от падения. Нет, не может быть! Мне уже почти тридцать пять, я замужем. Пусть несчастливо, но я живу с мужчиной уже больше тринадцати лет. Меня никогда не тянуло к девушкам. Не может такое возникнуть внезапно, лесбиянство — это ведь с детства начинается? В итоге я разозлилась: придумываю себе какой-то диагноз! Конечно же все проще — Наташа заинтриговала меня своей загадочностью. И все остальное я вообразила от неудовлетворенности. Скорее всего, встреча с парой лесбиянок так повлияла, и Лотрек с этими целующимися девицами. И вообще, может, у таинственной Наташи есть муж, двое детей и названивающий любовник впридачу! И то, что она сходила со мной на выставку и пригласила в ресторан, совсем ничего не означает. Вероятно, ей просто скучно и она развлекается. Рассерженная на саму себя и частично на нее, я легла спать, так и не ответив на ее сообщение. *** Маша позвонила еще утром, узнать, как продвигается работа над картинами. Я предложила ей подъехать в мастерскую. Продиктовав адрес, я поинтересовалась, приедут ли они вместе. — Кэт сейчас в Судане с гуманитарной миссией, она периодически так катается от Красного Креста и еще и меня пытается за собой тащить. Но я не настолько сумасшедшая, чтобы туда с ней ехать, поэтому она дистанционно имеет меня по телефону, требуя отчета о прожитой жизни каждые три часа. В последнем разговоре ей срочно захотелось узнать, как там поживает Лотрек, я пообещала проверить. Моя мастерская находилась в десяти минутах ходьбы от нашего музейного здания консервации и реставрации, на Волхонке. Бывшее чердачное помещение в старом четырехэтажном доме переоборудовали в квартиру-мансарду в пятидесятые годы двадцатого века. Мастерскую Глебу Егоровичу выделили как члену Союза художников еще в семидесятые. В дальнейшем Шуваловы успешно приватизировали квартиру, а сразу после нашей с Игорем росписи Светлана Яковлевна торжественно вручила мне ключ с массивным брелоком. Я не подозревала тогда, насколько сильно полюблю уютную мансарду, превратившуюся в некотором смысле в мое убежище. Мне нравилась аура этого помещения, здесь мне было спокойно и уютно, здесь я часто испытывала вдохновение. Может быть, благодаря потрясающему освещению — большую часть стен, включая часть потолка, занимали огромные стеклянные окна. А может, от того, что дом находился в глубине тихих дворов, и сюда не доносился уличный шум. Мне нравилось приходить сюда после трудового дня, включать чайник и не спеша начинать выдавливать краски, разбавляя их растворителем. Затем, также не торопясь, смешивать их на палитре мастихином. Обычно в начале кисть вела себя немного непослушно и холст казался неприветливо холодным и чужим, будто не я работала на нем до этого день назад. Но с каждым следующим нанесенным мазком картина снова становилась моей, податливой, чутко реагирующей на движения моей руки. Иногда, когда на меня находило особое вдохновение, мы с ней практически сливались в единое целое, и она еще долго не хотела меня отпускать, требуя дополнительной лессировки. Лотрек писал широкими мазками, изломанные штрихи словно передавали нездоровый характер его персонажей. Эти женщины, впившиеся друг в друга губами, что было с ними не так? Я снова и снова вглядывалась в фотографии «Поцелуя» и пыталась почувствовать отвращение от противоестественности происходящего. Но вместо ожидаемого чувства отторжения я представляла себе, как целую Берг. Непрошеная фантазия была такой будоражащей, что кисть начинала дрожать в моей руке, и мазки становились неровными. Несколько раз мне даже приходилось прерываться, чтобы успокоиться. Со мной творилось что-то абсолютно ненормальное. Я еле сдерживала себя, чтобы не позвонить ей. Мне так хотелось услышать ее голос. Но я дала себе слово, что до среды не буду ее тревожить. Что если она решит, что я чересчур навязчива? Если вдруг поймет, какой именно интерес у меня вызывает? *** Маша с любопытством огляделась по сторонам. — Никогда не была в настоящей мастерской художника. — И как впечатление? — я подошла к раковине, чтобы сполоснуть чашку. — Чаю хотите? — Очень прикольно. А кофе есть? Если не выпью, усну прямо на этом диване. Я только сейчас заметила, какие у нее воспаленные от усталости глаза, рыжие волосы были растрепаны больше, чем обычно, и даже веснушки светились ярче на слишком бледном лице. — Кофе только растворимый, — я начала шарить в шкафчике, — пойдет? — Да пофиг, давайте, — Маша зевнула, — у меня был конференс-колл с нашими штатовскими клиентами, они всю ночь выносили мне мозг, а у меня еще одна хрень никак работать не хочет. Она уселась на мой любимый облезлый, с выгоревшей от солнца когда-то темно-изумрудной кожаной мягкой обивкой, диван честерфилд. Он был добротным и потрясающе английским — каретная стяжка спинки — прошивка с пуговицами и подлокотники в форме свитков. Как и можаевское кресло, в котором сидел Шемякин, диван был с историей. По словам Светланы Яковлевны, Глебу Егоровичу его презентовал кто-то из кремлевской канцелярии за удачно сделанные портреты вождей. Не представляю себе, как волокли этого мастодонта на четвертый этаж без лифта. И якобы в Кремль его привезли из Лондона после войны, как личный подарок Черчилля Сталину. В этом я сильно сомневалась, но спорить со Светланой было бессмысленно. Я налила Маше кофе, а себе чай. — Ну что? Готовы смотреть? — Погодите, я обещала Кате, что выйду с ней в ФейсТайм и покажу ей на камеру. — Нет проблем, — я подошла к мольберту и повернула его лицевой стороной к девушке. Она некоторое время молчала, потом присвистнула: — Вот это да, совершенно неожиданно. Вроде и Лотрек, а вроде и мы. Я, честно говоря, была скептично настроена, это все ведь Катины капризы… но… Разговор с Кэт начался с того, что ответив на звонок, она быстро заговорила по-английски, в основном, с тревожно-вопросительной, но при этом очень ласковой интонацией, через слово вставляя honey и my love. — I love you too, — перебила ее Маша, — look! Она повернула телефон так, чтобы та могла видеть картину. — Я у Ольги в мастерской, и она тебя слышит, что ты думаешь? — It’s amazing, really really amazing! Это даже больше, чем я ждала. Ольга, вы такая талант. Я счастлива, что имею вас. — Ты имеешь меня, дарлинг, — Маша рассмеялась, — Ольгу-то хоть пожалей. Кэт опять что-то экспрессивно залопотала по-английски, Маша отвечала односложно, но с ее лица не сходила теплая улыбка. Периодически она закатывала глаза и бурчала, но видно было, что на самом деле, это была скорее игра, чем раздражение. Закончив разговор, Маша вздохнула: — Она все время за меня переживает, как я ем, сплю ли я. Меня даже мама никогда так не опекала. — Ну на самом деле, это же хорошо, — я посмотрела на нее в упор, — вы же не злитесь на нее по-настоящему, мне так показалось. — Ну, скажем так, где-то глубоко внутри меня сидит маленькая девочка, которой это безумно нравится, но я с ней борюсь. Не хочу попадать в зависимость, — Маша опять зевнула, — слушайте, у вас так тут тихо и уютно, я точно сейчас усну. — Вы мне не мешаете. Я все равно буду работать. Я достала из углового шкафа плед, тоже реликвию, оставшуюся от Глеба Егоровича, и пару подушек. Я подозревала, что академик периодически ночевал в мастерской, наслаждаясь в одиночестве тишиной и покоем, вдали от своей горячо любимой супруги. Пока она устраивалась под пледом, я набиралась смелости и наконец решилась: — Можно я задам вам вопрос? Если он покажется вам чересчур личным — можете не отвечать. Она опять зевнула и с наслаждением вытянулась на честерфилде: — Меня сложно смутить, не стесняйтесь, спрашивайте. — Когда вы поняли, что вам нравятся девушки? Маша пожала плечами: — Ну не сразу, наверное. Не то чтобы я вообще задумывалась над тем, кто я. Мне нравился один мальчик… в пятом классе. Потом еще лет в пятнадцать я недолго встречалась с парнем, он был такой же задрот как и я. И у нас ничего с ним не было кроме одного слюнявого поцелуя после банки пива. Маша улыбнулась своим воспоминаниям: — Была одна девушка у нас в школе старше меня на пару лет, ну и они с подругой меня малолетку с собой таскали на разные тусовки. Не знаю, почему ей было это интересно, но я, конечно, тогда ей в рот смотрела. Ходила за ней хвостом. Она школу закончила и свалила из нашего маленького провинциального городка в Москву. Поступила в театральный. А потом и я через два года приехала сюда, поступила на мехмат. Она «ВКонтакте» увидела, что я тут, и написала. Мы встретились и сразу же потащились на их актерскую тусню, там мы конкретно, сорри, наебашились текилой. В общем, как-то вдруг начали целоваться. Хотя потом-то я поняла, что не очень-то и вдруг. У нее, как оказалось, опыт еще и до этого был с девушками. Короче, мы поехали к ней, она квартиру снимала в Химках. Я завороженно слушала ее, боясь перебить, Машины глаза были полуприкрыты, и я боялась, что она вот-вот уснет, так и не закончив рассказ. — И у вас с ней все тогда случилось? — вопрос сорвался у меня с губ до того, как я сообразила насколько он бесцеремонный. — Да, — Маша окончательно закрыла глаза, и голос ее зазвучал тише, — она моя первая женщина, и с ней я потеряла девственность. Я попыталась себе это представить, но получалось с трудом. — И почему вы расстались? Поссорились? — Неа, — Маша повернулась на бок и сложила руки под щеку, — просто как-то стали реже видеться. Времени не было, да и любви особой не было. Просто увлечение. Секс классный. Она, кстати, снялась в паре сериалов молодежных. Сейчас замужем, за актером этим немолодым, забыла фамилию, он еще играет все время крутых эфэсбэшников… Видимо, процесс вспоминания плавно перерос в процесс засыпания, потому что она замолчала, а чуть позже начала тихо посапывать. *** — Ну что, продолжаем отрабатывать параллельную парковку или в город поедем? — Наташа весело смотрела на меня. Меня кольнуло угрызение совести, она даже не подозревает, какие отнюдь не невинные фантазии с ее участием мучают меня по ночам. Особенно после содержательной беседы с Машей. Бедная, ничего не подозревающая Наташа, в своих снах я целовалась с ней как безумная. Утром вставала раздраженная, с неприятным ощущением неудовлетворенности. Иногда мне хотелось и вовсе никогда не встречать эту девушку. Это я довыпендривалась со своей любовью к шведским пейзажам, ведь могла выбрать веселого вислоусого дядечку с фамилией Задрипко и спала бы сейчас спокойно. — Давайте потренируемся здесь, а потом выедем в город. Мне хотелось проверить, как там Иван, проехать мимо его дома и, если Наташа не будет против, заглянуть к нему на минуту. Упражнение я выполняла молча, отрешенно глядя перед собой, с выражением злого отчаяния на лице. Она ни разу не упомянула о походе в ресторан. И меня выводило из себя, что я расстраиваюсь по этому поводу. Может, она передумала, а, может, у нее какие-то другие планы с этим ее телефонным собеседником. Хотя пол этого человека из ее разговоров определить невозможно, я не собиралась строить предположения, основанные только лишь на моем воспалившемся неизвестно от чего воображении. Машина опять задела полосатый конус, и я, не удержавшись, негромко выругалась. Наташа удивленно приподняла бровь: — Ольга, с вами все в порядке? — С чего вы решили, что со мной что-то не в порядке? — хмуро спросила я и резко подала назад, забыв задержать рычаг на нейтральном положении. Автомобиль, недовольно фыркнув, заглох. Я в бессилии откинулась на спинку сиденья. — Все, я сдаюсь! Я никогда не смогу выполнить это задание, потому что я абсолютная идиотка и напрасно трачу свое и ваше время. — Ну я-то получаю деньги, так что за меня вы не переживайте, — усмехнулась Берг, — что же касается вас… вам не надоело ныть по поводу вашей мифической неспособности управлять машиной? У вас отлично получается. Упражнение сложное, и нет ничего сверхъестественного в том, что оно пока у вас получается не так хорошо, как надо. — Я не ною, — буркнула я обиженно и завела машину, чтобы выехать на «старт». — Это я мягко еще назвала, — Наташа ухмыльнулась, — щадя вашу нежную психику. — Можете не щадить. — Ну вот, сегодня выпьем грузинского вина, и я вам все про вас расскажу, — вдруг сказала она. — Мне казалось, вы передумали, — вырвалось у меня. Я доехала до стартовой линии и остановилась. — С чего бы это? — она недоуменно вздернула бровь. — Столик заказан на шесть. У вас что-то изменилось? — Нет, — я замялась, — просто вы ничего не говорили об этом сегодня, и у меня сложилось такое впечатление… Я не смотрела на нее, но чувствовала на себе ее изучающий насмешливый взгляд. — Тогда почему вы не спросили? — Не знаю, — меня начал раздражать этот разговор, в котором я выглядела глупой, неуверенной в себе курицей, — я не люблю навязываться. — Мне кажется, вы слишком все усложняете, — она вздохнула, — и ищете подвох там, где его нет. Начинайте движение. Продолжая ощущать себя достаточно жалкой, я, сцепив зубы, снова направила машину в «карман». И неожиданно легко смогла наконец разместить ее в нужном месте, не сбив при этом ни одного конуса. Заглушив мотор с чувством глубокого удовлетворения от своей маленькой победы, я от чего-то все еще не могла оторвать рук от руля. Вдруг ее ладонь накрыла мои скованные нервным напряжением пальцы: — Умница, — голос звучал неожиданно мягко и тепло, — вы — большая умница. Легким, почти неощутимым движением она провела по моему запястью. Я затаила дыхание, может, мне показалось? Ее телефон издал давно уже выводящую меня из себя дребезжащую трель. Она потянулась за аппаратом, а я наконец разжала пальцы. — Да, — произнесла Берг с легкой хрипотцой, словно человек, который только что проснулся, — чего ты хочешь опять? — После небольшой паузы она ответила: — Сегодня я не смогу, буду занята. Да, допоздна, — Наташа помолчала, а потом отрывисто сказала: — не твое дело! Ты меня отвлекаешь, я сейчас на работе, и ты прекрасно это знаешь. — Видимо, собеседник перешел на крик, она плотнее прижала телефон к уху и прошипела: — Не ори. Я тебе перезвоню, когда освобожусь. Берг выключила телефон, похоже, так и не дослушав говорящего, и обратилась ко мне: — Ну, что? Поехали в город, у нас еще есть полчаса. Мне надоело каждый раз делать вид, что меня не интересует, кто ей звонит. В конце концов, наши отношения уже можно назвать если не дружескими, то, по крайней мере, приятельскими. Если не принимать в расчет, что ее случайные прикосновения почему-то превращают меня в кусок плавящегося воска. — Наташа, у вас проблемы? — я решила, что этот вопрос достаточно обтекаем и не бьет в лоб. В любом случае, я даю ей возможность поплакаться в жилетку и рассказать о том, какая сволочь ее бойфренд. При мысли, что у нее кто-то есть, меня в очередной раз охватила досада и злость на саму себя, что я вообще переживаю по этому поводу. — Проблемы? — Она покачала головой и немного натянуто улыбнулась. — Я бы так не сказала. Ничего серьезного. Развивать тему я, конечно, не стала — нарочито небрежный, вежливый интерес очень быстро в этом случае обнаружил бы замаскированное под ним беспардонное любопытство. *** Калитка, ведущая во двор к Ивану, обычно всегда распахнутая настежь, была, как ни странно, прикрыта. Я притормозила возле нее и спросила: — Можно, я на пять минут? Мой друг не отвечает на звонки уже неделю, и меня это беспокоит. Наташа отстегнула ремень и сказала: — Не возражаете, если я присоединюсь? Мало ли что. Я заколебалась: — Видите ли, он человек творческий и… ну в общем, пьющий, и мне неудобно, я не знаю, в каком он состоянии. — Вы считаете, я не видела алкоголиков? — Берг усмехнулась. — Не думала, что произвожу на вас впечатление кисейной барышни. — Ладно. Только, пожалуйста, не обращайте внимание на его дурацкие шуточки, он может сказать что-то резкое, когда выпьет. Я постучала в дверь, к моему удивлению тоже запертую. Через некоторое время за ней раздались шаги, Иван спросил: — Кто? — Тимуровцы! Вам дров нарубить не надо? — это была наша давняя шутка, как ни странно, мы, постперестроечные дети, оба читали Гайдара. Иван приоткрыл дверь, и я сразу поняла, что он трезв, но чем-то обеспокоен. — Может впустишь? Это Наташа, мой инструктор по вождению. Мы тут проезжали мимо, дай, думаю, проверю, не околел ли ты. Трубку не берешь уже неделю, — зло сказала я. — Оль, веришь, в запарке я, — он посторонился, впуская нас в небольшой коридорчик, где висел его зимний черный бушлат и старая желтая куртка, которую я помнила еще с института. — Слушай, Можаев, а чего ты такой важный стал? — меня начал бесить этот непривычный Ванька. — Да какой важный, ну чего ты начинаешь? — Он первым вошел в гостиную, и, сразу подскочив к двери в мастерскую, плотно ее прикрыл. — Говорю же, работы много. А телефон у меня то работает, то не работает, ты же знаешь. Мы прошли в комнату, где было как всегда неприбрано. — Так что там за заказ суперважный, колись уже? От митрополита всея Руси? — я иронизировала, стараясь скрыть свою обеспокоенность, очевидно было, что он ввязался во что-то стремное. Можаев нервно рассмеялся и тихо сказал: — Слушай, я не знаю, кто этот человек, но меня просили держать язык за зубами. Не обижайся. Он мне когда аванс заплатил, я немного расслабился, ребят пригласил. Ну и потом чувствовал себя неважно, не мог писать. Так он врача привел, прокапали меня. Остальные деньги, сказал, заплатит только по окончании. Отморозки с жлобскими мордами от этого мудака приходят каждый день почти, проверяют, подгоняют, быстрее-быстрее, заколебали. — Ну хоть что-то положительное во всей этой сомнительной ситуации, — я вздохнула, — устроишь организму передышку, считай, что ты в оздоровительно-реабилитационном центре. Оставалось только шутить. Помочь тут я никак не могла, он все равно уже взял аванс, и судя по тому, что клиенты — люди серьезные, он должен будет довести работу до конца. — Да уж, — он хмыкнул и вдруг игриво произнес: — Нравится картинка? Я обернулась в направлении его взгляда. Наташа застыла перед небольшой акварелью, висевшей напротив окна. Девушка в коротком голубом сарафане, стоя на речном берегу, мечтательно смотрит вдаль. Когда-то на втором курсе Можаев попросил меня попозировать на пленэре и из каких-то глупых сентиментальных соображений не просто сохранил мой портрет, но еще и повесил на стену. Неужели она узнала меня? Это было шестнадцать лет назад и с тех пор, мне казалось, я несколько утратила девичье изящество, да и волосы подстригла. Иван, перехватив мой взгляд, усмехнулся: — Думаешь, ты изменилась? Наташа торжествующе улыбнулась: — Я так и знала! Это же вы? Правильно? Просто волосы очень длинные, непривычно. Ванька загоготал: — Видишь, Оль, говорил я тебе лет десять назад, не стриги их. Вся сила у тебя в них была. Жаль, не слушаешься ты главного эксперта по красоте женской. Я небрежно махнула рукой: — Ты тот еще знаток. И вообще, в данном вопросе, вы проявляете типичный мужской шовинизм, сударь. Вам, мужикам, вечно хочется, чтобы мы ресницы накладывали, ногти наращивали, грудь увеличивали, и все это ради ваших прихотей вечно озабоченных самцов. Он хитро сощурился: — А вот давай у женщины спросим. Наташа? Так ведь вас зовут? Ольге идут длинные волосы? Она вдруг смутилась. Я никогда не видела ее настолько растерянной. — Оставь Наталью в покое, Можаев. Ей абсолютно все равно, как я выгляжу. Она не оценивает меня с такой точки зрения. Тут я нагло лукавила, прекрасно помня о ее комплименте на выставке. — Ольга потрясающе красивая женщина, — она посмотрела на Ивана в упор, — мне нравится она такой, как я ее вижу сейчас, и такой, как на картине. Длина волос — дело вкуса, в данном случае вашего. И в этот момент я пожалела, что не ношу паранджу или вуаль. Как удобно краснеть в таких случаях. И да, мне было чертовски приятно услышать, что я ей нравлюсь, хотя понятно, что она говорила с эстетической точки зрения. — Ого, — хорошо знакомый мне азартный огонек замелькал в его глазах, — а вы, Наташа, замужем? — Нет, — коротко ответила она. — Ну, а бойфренд присутствует? Я напряглась. — А должен быть? Ловкость, с которой она парировала неудобный вопрос, вызвала у меня восхищение, смешанное с раздражением. Неужели нельзя нормально ответить, к чему эти тайны? — Я не знаю, — Ваня растянулся в лукавой улыбке, похоже, его ее поведение только забавляло, — такая очаровательная девушка, не верится, что вы одна. Или вы еще не встретили того самого? Если что, я свободен. Ольга меня отвергла еще много лет назад, и с тех пор я одинокий и неприкаянный. — Можаев, а ну прекрати, — я одернула его для порядка, хотя на самом деле, мне было интересно следить за ее реакцией. — Вот, видите, сейчас она ревнует. Типичная собака на сене, ни себе – ни людям. Из-за нее я так и не женился, живу с разбитым ею сердцем. — Наташа, не слушайте его, все в порядке с его сердцем, а вот с печенью не уверена, — я встала с шемякинского кресла, — ладно, мы побежали, будь хорошим мальчиком и отвечай на телефон. — Слушаюсь и повинуюсь, о великая княгиня, — Ванька шутливо согнулся в низком поклоне, — ты давай, заходи и девушку бери с собой, мы с ней еще не все обсудили. Может, я ее портрет написать хочу. — Непременно, — фыркнула я, устремляясь к выходу. — Если что, то можно и в одежде! — крикнул он нам вдогонку. — Хотя я предпочитаю «ню». — Я предупреждала, — сказала я Наташе извиняющимся тоном, когда мы были уже в машине. — Все в порядке, — она усмехнулась, — я бы сказала, это было довольно весело.