Осторожно, крутой поворот

В ресторане «Арго» было тихо и малолюдно, как и тогда в «Пиано баре». Берг словно нарочно выбирала места поукромнее. Хотя, конечно же, дело было не в ней, а в моем слишком сильно развитом воображении. Небольшой зал освещался установленными на каждом столике лампами с темно бордовым абажуром. Из черной колонки, закрепленной над барной стойкой, раздавалось приглушенное пение мужского грузинского хора. Я сразу про себя возрадовалась отсутствию гремящего ансамбля на сцене. Кабацкие исполнители и невозможность поговорить из-за орущих динамиков всегда вызывали у меня раздражение. Как только мы выбрали столик и уселись, к нам подошел невысокий седоватый мужчина. Он радостно поприветствовал Наташу и добродушно улыбнулся мне: — Вы у нас в первый раз? Я вас раньше тут не встречал. — Я обещала Ольге, что она получит настоящее гастрономическое удовольствие. Интересно, как бы он отреагировал, если бы она процитировала себя точнее. Мужчина расплылся в еще более широкой улыбке: — Таких хинкали, как у нас, вы еще не пробовали. Наташа не даст соврать. — Это правда, — Берг ухмыльнулась и испытующе посмотрела на меня, — вы готовы к серьезным нагрузкам? — Даже к перегрузкам, — я пожала плечами, — с утра ничего не ела, так что… — Замечательно! Илларион, мы начнем с салата и продолжим хинкали и хачапури. Даме чачу, мне гранатовый сок. Я запротестовала: — Зачем чачу? Может, вино? Вообще-то мне в моем состоянии, наверное, нужно было что-то высокоградусное, чтобы расслабиться наконец и перестать чувствовать неловкость в ее присутствии, но внезапно проснувшаяся во мне кокетка рассудила, что с бокалом я буду смотреться эффектней. — Вино с хинкали? — Илларион удивленно вскинул брови и выразительно посмотрел на Наташу, видимо, намекая, что она немедленно должна мне объяснить, какой это неприличный выбор. — Оль, если вы хотите вино, без проблем, но сюда больше подойдет чача, и, поверьте, она у них совершенно потрясающая, — Наташа вздохнула, — если бы я не была за рулем… — Прозрачная как слеза младенца, — встрял Илларион, — на следующий день голова не болит, никаких последствий. Ломаться дальше было уже некрасиво, и я с облегчением кивнула, грузинский самогон должен был сработать и унять нервное возбуждение, которое охватывало меня всякий раз, когда я ловила на себе ее пристальный взгляд. Илларион, забрав меню, удалился. — Если что, вам придется нести меня до машины. И да, я была бы так сильно не против, что от этого делалось страшно. — Думаете, это будет для меня проблемой? — ее синие глаза смеялись, но говорила она с совершенно серьезной интонацией. Искушение продолжить этот немного двусмысленный диалог перебороло смущение. Подперев щеку ладонью, я уставилась на нее и сказала: — Это так себе удовольствие — тащить на себе пьяную женщину. — Вы пытаетесь меня запугать? — Наташа, не моргая, смотрела на меня. — Зря, я всегда точно рассчитываю силы. Мне вдруг стало неловко, возможно, я видела подтекст, которого не было и в помине. — Мне нравится ваша уверенность в себе, — я не выдержала и отвела глаза, — но, надеюсь, со мной все будет хорошо, и я вас не обременю. Решив сменить тему, я спросила: — Сколько вам лет? — Недавно двадцать шесть исполнилось. Мне понравилось, что она не стала жеманиться и спрашивать: «А сколько бы вы мне дали?» — А мне тридцать пять, — я даже не стала дожидаться ее вопроса. — Будет в июле, — уточнила Берг, — двадцать четвертого. На мой вопросительный взгляд она со смехом ответила: — Вы же заполняли ведомости, указывали дату рождения. Я была удивлена и даже немного польщена тем, что она обратила внимание на эту деталь, а главное запомнила, когда у меня день рождения. — Представляете, — я отодвинулась, давая возможность Иллариону разместить на столе блюда с хачапури и салатом, — когда вы только шли в первый класс, я уже вовсю красила глаза. — Ваша мама разрешала вам в шестнадцать лет злоупотреблять косметикой? — с усмешкой спросила Наташа. — Мои родители погибли, когда мне только два исполнилось, а бабушка у меня была вполне продвинутая, — я отломила кусок от горячей лепешки. Берг взяла пустую рюмку и, налив в нее светло-желтую жидкость из пузатого графинчика, принесенного Илларионом, протянула мне: — Простите, я не знала. Она больше ничего не добавила, и я была ей за это благодарна. — Все нормально. Вы не задели болезненные струны, ничего такого. Я ведь родителей абсолютно не помню. Так что у меня не возникает никаких неприятных эмоций, когда я говорю об их смерти. Я кривила душой, на самом деле, в детстве я ненавидела сообщать людям о том, что я круглая сирота и видеть испуганно-сочувственное выражение, тут же отражающееся на их лицах. Мне было неловко перед ними, как будто я их подвела и заставила переживать за себя, в то время как сама ничего не чувствую. С возрастом, к счастью, ситуация сгладилась, и в тридцать пять уже было не страшно говорить, что у тебя нет родителей. Я отхлебнула чачу и зажмурилась от того, как все внутри обожгло огнем. — Ну как? — Берг смотрела на меня с веселым любопытством. — Отлично, — было уже глупо строить из себя трезвенницу, которая падает в обморок, только понюхав пробку от шампанского, — мне нравится. — Сейчас будут хинкали, и пойдет еще лучше, — Наташа отпила свой сок. — Мне очень жаль, что вы не можете выпить со мной, — абсолютно искренне сказала я. Она рассмеялась: — На брудершафт? — Интересная идея, — я подняла стаканчик с чачей, — давайте просто перейдем на «ты», без брудершафта. Илларион принес хинкали. Я ошеломленно уставилась на огромное дымящееся блюдо, пахнущее острыми приправами. — Нет, нет, это неправильно. Вилка, которую я занесла над складчатым монстром из теста, чуть не выпала из моей руки. Наташа взяла с блюда один пельмень за толстый хвостик: — Есть надо только руками, просто надкусываешь, — она вонзила ровные белые зубы в тесто, — высасываешь бульон, — Берг поморщилась, — черт — горячее. Она подула внутрь пельменя: — Сейчас остынет немного. Короче, вот так выпиваешь жидкость и заедаешь остальным. Хвостик есть не стоит. — Ты и тут меня инструктируешь, — я попробовала повторить за ней, хинкали оказался неожиданно сочным, и часть бульона потекла по моему подбородку. Видимо, со стороны это выглядело очень смешно, потому что она расхохоталась и потянулась ко мне с салфеткой: — Тебе досталась на редкость бездарная ученица, — мой голос неожиданно сел, — во всех областях… В этом ее движении не было ничего сексуального, она просто несколько раз провела салфеткой по моему лицу, коснулась ею щеки на мгновение, ловким движением вытерла каплю бульона с моего подбородка. У меня при этом было желание задержать ее руку возле своих губ. Конечно, это чача на меня так странно действовала. Слава богу, Наташа не умеет читать мысли. — Тебе нравится? — ее вопрос прозвучал, как гром с ясного неба. Неужели она по моему лицу догадалась о том, что я испытываю в данную минуту? — Ты о чем? — дрожащим голосом спросила я. — Хинкали? Согласись, великолепные. Тесто очень нежное, они что-то такое добавляют в мясо, вроде острое, но при этом не так, что во рту пожар. У меня был пожар во всем теле, но я кивнула, как бы соглашаясь, и зачем-то отпила еще чачи. В конце концов у меня появилась сноровка, и я уже не пачкалась, как маленький ребенок. Илларион опять появился, на этот раз с увесистым пакетом, на котором красовался логотип ресторана. — Наташенька, как всегда, бараньи и говяжьи. — Спасибо, он будет счастлив, — она поставила пакет на пол возле своего стула. Поймав мой недоумевающий взгляд, она объяснила: — Это для Дикси, он обожает обгладывать кости. Точно, она же упоминала, что у нее есть собака. — Дикси, интересное имя! — Да, я его три года назад нашла совсем щенком прямо на крыльце супермаркета «Дикси» возле дома, так что имя как-то сразу само выбралось. — Ему повезло, что ты его не нашла у «Пятерочки». — Это точно, — она рассмеялась, — надеюсь, он это ценит. В любом случае, он оказался настоящим аристократом, поэтому Дикси ему подходит, есть в этом имени что-то такое, типа знаешь, — она произнесла с английским акцентом, — лорд Дикси. Звучит. — Звучит, — согласилась я. Удивило, что она не начала тут же судорожно искать в телефоне фото своего питомца. Обычно хозяева домашних животных не могут удержаться от того, чтобы при случае не продемонстрировать собеседнику свою любимую собачку или кошечку в пятидесяти разных ракурсах. Я не стала просить показать ее четвероногого друга, потому что вдруг вспомнила, что еще не обсудила с ней своего двуногого. — Как тебе Иван? Она посмотрела на меня внимательно: — Он забавный, добрый и любит тебя. Я отмахнулась: — О нет, это исключительно братская любовь! Плюс его стандартный набор шуток и нытья. У него отбоя нет от женщин, кстати. Сходят по нему с ума. Тебя не заинтересовало его предложение? Она изумленно вскинула на меня глаза: — Какое? Попозировать ему голой? — Ну, насчет голой он шутил, конечно. Но он действительно гениальный художник, ты бы получила портрет от гения, представляешь? — А ты? — Что я? — мое сердце забилось быстрее. — Ты бы могла меня нарисовать? — Ну, — я изобразила непринужденную улыбку, — если бы ты согласилась потратить на меня час-два, то я бы могла… — Когда? — не дав мне закончить фразу, спросила она. Я задумалась. Или сделала вид, что задумалась. — Давай в пятницу после обеда. Я скину тебе адрес мастерской. Я представила себе ее в моей мастерской и ощутила необъяснимый прилив счастья. В этот момент ее телефон зазвонил. — Да, — отрывисто сказала она и встала, видимо собираясь выйти, потом передумав, снова уселась и устало произнесла: — прекрати, пожалуйста. Истерику прекрати. Я не понимаю, зачем надо было приезжать? Я же предупредила, что меня не будет дома. Да, я сказала, что вечером занята. Тебя это не касается. Нет. Нет. Да? Отлично! Я разве когда-нибудь была против? Езжай и развлекайся, — сказала она равнодушным голосом и отключилась. — Я так понимаю, тебе пора? — я знала, что глупо расстраиваться — вечер рано или поздно должен был подойти к концу, но все равно испытывала досаду. Меня раздражал этот неизвестный, с которым она, видимо, была достаточно близка, раз он приезжал к ней домой. — Ничего страшного, — Наташа откинулась на спинку стула, — это не срочно. Но я видела, что она напряглась. — Слушай, ну уже действительно поздно, — я посмотрела на часы, — почти восемь, завтра рабочий день. — Ольга, — она строго посмотрела на меня так, что я сразу ощутила предательскую слабость в ногах, — я же сказала, это не срочно. И я тебя отвезу. — Разве тебе по дороге? — я приподняла бровь. — Где ты живешь? — Живу я недалеко от автошколы, я специально там сняла квартиру на Ленинградском проспекте… — Это же лишний час пути! — воскликнула я. — Ну и что, — Наташа пожала плечами, — посидим еще чуть-чуть, и после девяти дороги гораздо свободней, пробок не будет, долечу по третьему транспортному. Тем более, нам еще надо дождаться десерта. — Что?! Ты шутишь? — я взвыла. — Какой еще десерт, я больше не смогу проглотить ни кусочка. — С чаем протолкнется, не переживай, — усмехнулась Наташа, — и мы не так уж много и съели, он принес нам порцию на одного человека. — На одного быка скорее, — проворчала я. Пока Наташа была в туалете, я написала Игорю, что задерживаюсь в мастерской, жду заказчика. Он послал мне палец, поднятый вверх. Хорошо, что Шувалов по крайней мере не был ревнив. В основном из-за лени и равнодушия. Кроме того, он, как и его мать, считал, что для меня очень важен статус жены сына академика, проживание в квартире на Кутузовском и прочая дребедень, которая на самом деле была мне глубоко безразлична. Как сказала когда-то Светлана Яковлевна: «Мы тебя слепили, сделали из тебя человека. Кем бы ты была без нас? Художником-оформителем в мытищинском доме культуры?» Я даже помнила, как презрительно она посмотрела на меня из-под своих очков с дымчатыми стеклами. Это произошло в тот день, когда измотанная тем, что маленькая Варька постоянно орет из-за колик, я решилась сказать Игорю, что у меня больше нет сил. И что он должен помогать, иначе я не справлюсь. Светлана Яковлевна тогда поджала губы и сказала: — Игореша не может отвлекаться, ему надо писать диплом. Как будто мне не надо было защищать диплом в том же году. Я была слишком усталой, чтобы восстать тогда. Да и куда бы я делась с маленьким ребенком? Бабушка умерла за год до Вариного рождения. Когда на последнем курсе я забеременела, Светлана Яковлевна заявила, что перед появлением ребенка необходимо сделать ремонт. Потому что, как оказалось, обои в роскошной, на первый взгляд, шуваловской квартире последний раз клеились как раз перед смертью Глеба Егоровича, в двухтысячном. Да я и сама, начав жить с Игорем, обнаружила, что, оказывается, на всем в их квартире лежала печать запустения. И то, что мне, выросшей в обычной хрущевке девочке, казалось шикарным и помпезным, на самом деле давно прогнило внутри. Это касалось абсолютно всего — сантехники, дверей, оконных рам, мебели. Все это нуждалось в замене или ремонте. После смерти академика выяснилось, что на зарплату Светланы Яковлевны прожить не так легко, а Игореша не торопился начинать зарабатывать. Я не могла допустить, чтобы мой ребенок жил в таких условиях, да и тогда еще я была под абсолютным влиянием Шуваловой и, не сомневаясь, продала оставшуюся мне от бабушки квартиру, чтобы на эти деньги сделать ремонт на Кутузовском. В квартире, где я даже не была прописана. Светлана Яковлевна прописала меня в мастерской академика на Волхонке, мотивируя это тем, что иначе ее отберут. На самом деле, это была ложь, но об этом я узнала позже. Тогда же, в двадцать один, я безропотно соглашалась со всем, что она предлагала, и мне даже в голову не приходило, что меня используют. Принесли десерт под названием пеламуши — вязкую густую массу, по консистенции напоминающую кашу. — Ты обязательно должна это попробовать, — заявила Наташа и сама зачерпнула полную ложку сиреневато-фиолетового угощения. — Хм, неплохо, — сказала я, ощутив на языке сладкий виноградный вкус. — Суть в контрасте, улавливаешь? — она медленно облизала ложку, а я не могла оторвать взгляда от ее губ. — Огненно-острые хинкали и приторно-сладкое пеламуши. Наши рецепторы сходят с ума, — она улыбнулась, — абсолютно не понимают, что происходит. У меня было ощущение, что она говорит обо мне. Потому что это я сейчас, как безумная, следила за движениями ее, окрасившегося в фиолетовый, языка. И решительно не понимала, почему мне, взрослой гетеросексуальной женщине, нравится смотреть, как двадцатишестилетняя девушка ест десерт. Господи, надо быть откровенной с самой собой, мне нравилось смотреть на нее, и неважно было, что именно она делает. И речь не шла о том, что я, как эстет наслаждалась красотой и совершенством, меня шокировало, как реагирует на нее мое тело. — Да ты, как я посмотрю, целую теоретическую базу под наше сегодняшнее обжорство подвела, сразу становится понятно, что во всем виноваты проклятые рецепторы, — я моргнула и отвела взгляд, стараясь не смотреть на то, как она, улыбаясь, слизывает с губы сладкую каплю. — Мой отец всегда говорил, что из меня бы хороший адвокат получился, — обронила Наташа, — типа у меня на все есть отмазка. — А твой папа он… — осторожно начала я. — Он жив и здоров, просто мы с ним не общаемся уже лет пять, — спокойно ответила Берг, — поэтому в прошедшем времени. По ее тону я уловила, что она предпочла бы не развивать эту тему, и вместо того, чтобы спросить, почему она перестала общаться с родным отцом, задала совсем другой вопрос. — Откуда такая фамилия — Берг? Вы немцы? — Отец немец. Прибалтийский. Его семью еще в сороковом выслали из Эстонии в Омскую область, они там до семидесятых жили, а когда папе лет десять исполнилось, переехали в Калининград. — Знаешь, почему я выбрала именно тебя? — только когда произнесла это вслух, я осознала, как это прозвучало. — Потому что тебе нравятся злые автоинструкторши? — Наташа широко улыбнулась. — Несомненно, — я закатила глаза, — это мой любимый фасон. Но если серьезно, все из-за шведских пейзажистов отца и сына Берга. Наташа присвистнула от восторга: — Да ты упоротая художница! То есть, если бы не твоя фанатичная любовь к искусству, ты бы выбрала Задрипко или Семенчука и лишила бы меня удовольствия над тобой издеваться? — Ах ты… — я аж задохнулась от негодования, — ты еще и удовольствие получаешь, глядя на мои страдания и унижения. — Конечно, — она посмотрела на меня в упор, — разве ты не поняла до сих пор. И мне вдруг захотелось поверить, что она намекает на что-то большее, а не просто шутит. Когда мы ехали к моему дому, ее телефон, поставленный на беззвучный режим, жужжал не умолкая, но она не отвечала, продолжая смотреть вперед, на дорогу. Я украдкой наблюдала за тем, как свет от фар едущих навстречу машин выхватывает из темноты ее точеный профиль. Раздражающий звук вибрирующего аппарата напоминал о том, что кто-то неизвестный знает ее лучше меня, ждет ее, и, расставшись со мной, она поедет к нему и, возможно, проведет с ним ночь. Меня же ждало постное лицо моего мужа, который, вероятно, сейчас вместе со своей маман пялится в телевизор на какое-нибудь забойное ток-шоу типа «Пусть говорят». Светлана Яковлевна утверждала, что ей это необходимо для работы, ведь она преподавала историю отечественной культуры и должна была быть в курсе современного мейнстрима. Но я была уверена, что в действительности, она просто получала удовольствие от наблюдения за скандальными ситуациями. Я поймала себя на мысли, что не хочу, чтобы мы быстро приезжали. Мне хотелось вот так мчаться среди машин и при этом быть отрезанными от всего мира. Только я и она. И никаких других людей. — Ты следишь за тем, как надо перестраиваться? — вдруг спросила Наташа. — Видишь, какой должна быть дистанция между мной и впереди идущим транспортом? — Если честно, нет, — мне стало неловко. Вместо того, чтобы наблюдать за тем, как водит профессионал, я мечтаю черт знает о чем. — О чем задумалась? — вдруг спросила она. Сейчас, так я тебе и рассказала. Ты после этого ко мне и на пушечный выстрел не подойдешь. — Кто тебе все время звонит? — это вырвалось абсолютно спонтанно, и я тут же пожалела, но было поздно — вопрос уже прозвучал. Ее лицо стало хмурым, чуть дернулся уголок рта. — Так… один человек. Ничего серьезного. — Ну, видимо, он так не считает, он звонит тебе постоянно, и ты нервничаешь из-за него. Словно в доказательство моих слов телефон опять противно зажужжал. Она в сердцах схватила аппарат и нажала на кнопку «выключить». — Ничего серьезного, — упрямо повторила она, — не обращай внимания. Смотри лучше на знаки. Давай устроим небольшой экзамен. Вон там, наверху висит. Что он означает? — Преимущество встречного движения, — мрачно ответила я. Она повела себя корректно, не нахамила в ответ на мой бестактный вопрос, но при этом все равно дала мне понять, что расспрашивать о ее личной жизни не стоит. — Молодец, — она одобрительно покачала головой, — будь начеку, скоро будет следующий. Кстати, знаешь, какие замечательные методы у Ромы Задрипко для повышения качества обучения? — Он бьет учеников по голове? — Не, это не он, это Королев, и не бьет, а щипает за колено. Я вытаращилась на нее. — Да ладно? Она усмехнулась: — А Задрипко любит неожиданно спросить у ученика: «Какой только что мы проехали знак?», и если тот не помнит, он велит остановить машину и пойти посмотреть, а они иногда на километр или больше успевают отъехать. — Боже, а я-то думала, только мне не повезло с преподавателем, жестокой мегерой, а остальным достались душевные милые дядечки-инструкторы. Она издала короткий смешок. Потом ее лицо стало серьезным и она спросила: — Тебе мешает то, что я женщина? Ну, я имею в виду, у меня были случаи, когда ученики сильно загонялись по этому поводу, особенно мужчины, конечно. Типа, как это баба будет их учить такому типично мужскому занятию. — Я не мыслю так стереотипно, — я взглянула на надвигающийся знак, — «зона с ограничением максимальной скорости». — Умница-девочка, — мягко произнесла она. И было непонятно, что именно вызвало ее одобрение: то, что я не подвержена влиянию гендерных стереотипов или то, что я так прекрасно выучила дорожные знаки. Луч света снова озарил ее лицо. Мне невыносимо захотелось коснуться ее бархатистой гладкой щеки. Если бы она знала, как мне мешает то, что она женщина. Было бы гораздо проще, если бы я испытывала эти чувства к мужчине. Я уверена, что между нами быстро бы закрутился роман. Не то чтобы у меня был опыт, но было много возможностей подобного рода, которые я никогда не реализовывала. Однокурсники, коллеги — мужчин, интересующихся мною, всегда было предостаточно. Меня ни к кому не тянуло так, как сейчас тянет к ней. А соглашаться на секс без чувств… мне хватало моего брака. Машина плавно притормозила у моего подъезда, и я попыталась расстегнуть ремень. Он никак не хотел поддаваться. — Погоди, — Наташа быстро покинула машину и, обойдя ее, открыла дверь с моей стороны. Одним быстрым движением она освободила меня от ремней, застегивающихся не сбоку, как в обычных машинах, а на груди. Вылезая из автомобиля, я выпрямилась и столкнулась с ней, так и не успевшей отойти. Она не посторонилась, оставаясь стоять на прежнем месте, почти вжимая меня в дверной проем. — Спасибо тебе, все было замечательно, — на улице было холодно, от резкой смены температуры меня начала бить дрожь, и слова выходили нечеткими. — Ты дрожишь, — она взяла вдруг руками меня за локти. — Да? — я удивилась, так, словно не чувствовала этого, мое тело инстинктивно повело ей навстречу. — Тебе холодно, — почему-то прошептала она, и я ощутила на своей щеке ее горячее дыхание. — Сейчас уже нет, — я прикрыла глаза, боясь, что если я буду смотреть на нее, она никогда не решится. И в этот же момент ее губы оказались на моих. Моя голова закружилась от смеси восторга и страха. Очевидно, это мои рецепторы возликовали, ощущая острый и одновременно сладкий вкус поцелуя. И слабый запах морской соли. Наташины пальцы медленно гладили мой затылок там, где заканчивалась линия волос, и я запрокинула голову, отдаваясь этой ласке и разрешая ей целовать мои скулы, мой подбородок, мою шею. Где-то громко хлопнула подъездная дверь, раздался оглушительный визжащий лай. Я поняла, что это соседка с пятого этажа вышла на вечернюю прогулку со своим мопсом. — Маркуша, тихо! Нельзя! Нельзя, я сказала, выплюнь эту гадость! Пронзительный голос соседки окончательно отрезвил меня, я вздрогнула: — Мне надо идти. — Я знаю, — ее голос звучал глухо. Она еще немного подержала меня в своих объятиях, дожидаясь пока соседка скроется за углом. Потом погладила по щеке большим пальцем и отошла на несколько шагов. — Извини, — она откашлялась, прочищая горло, — я больше не могла себя сдерживать. Что я могла ей ответить? Что я этого хотела, меня давно к ней тянуло, и я рада, что это взаимно? Да, все было именно так. Но до сих пор поцелуи были лишь в моих фантазиях, как безопасная игра воображения неудовлетворенной «женщины за тридцать». Теперь же, когда я смогла почувствовать на губах их вкус, мне стало по-настоящему страшно. Я не была готова к такому крутому повороту. — Мне надо идти, — снова повторила я и прошла мимо нее, не проронив больше ни слова. Уже подходя к подъезду, я услышала шум отъезжающей машины.