Осторожно, крутой поворот

— Мама, почему так поздно? — моя дочь выскочила в коридор из своей комнаты. — Нам сочинение задали. — А чего ты бабушку не попросила? — я устало села на пуф в прихожей, стягивая сапоги. Варя закатила глаза: — Мам, ну ты чего? С бабушкой сочинения писать — это мрак. Она же нудит. — Варя! Так нельзя говорить! — с максимальной строгостью в голосе сказала я. — А папа дома? — Неа, — она слегка фыркнула, — какая разница, он никогда не помогает, ему же надо писать свою диссертацию. Я испытала облегчение. Видеть Игоря, говорить с ним, было бы для меня сейчас мучительным диссонансом. На губах все еще оставался легкий привкус поцелуя, я была оглушена эмоциями и пыталась прийти в себя. — Что-то ты поздновато сегодня. С клиентом встречалась? Я вздрогнула. У моей свекрови была жутковатая привычка возникать словно ниоткуда в самый неподходящий момент. — Добрый вечер. А где Игорь? — надо было перевести стрелки. Хотя она редко давала уйти от вопроса. Она пожала плечами: — Игорь как всегда работает. Встречается с куратором выставки, — Светлана Яковлевна произнесла это с особым благоговением, — ты ведь понимаешь, как это важно для него, Оля? — Понимаю, — я перевела взгляд на Варю, и она тотчас же сообразила. — Сочинение, мам. Пошли быстрее. Она утянула меня в свою комнату, не дав свекрови продолжить. Я уселась за компьютер и со вздохом спросила: — На какую тему? — Дубровский, — Варя уже улеглась на диван с телефоном, давая понять, что вся ответственность теперь на мне. — О, боже, — я закатила глаза, — это до сих пор в школьной программе? Я думала, вы теперь Гарри Поттера только изучаете. — Ну, мааам, — заныла Варька, — ну давай, помогай, а не шути. — Ладно, — я устало вздохнула, — скажи честно, ты хоть прочла это? — Ну, — она замялась, — сокращенный вариант. — Умница–дочка, вырастешь Эллочкой-людоедкой, — я обреченно щелкнула мышкой, — сложно было поискать самой в интернете образцы сочинений? — Фаина Львовна сказала, что узнает, если это из интернета. — Спокойно, Маша, я Дубровский, — нельзя было не вспомнить эту старую шутку, — сейчас, доченька, мама научит тебя такой прекрасной вещи, как компиляция. Садись за стол и записывай… Пока мы дергали и переделывали фразы из других сочинений, я как-то умудрялась отвлечься. Но стоило мне сделать паузу — в висках начинало биться навязчивое: «Я лесбиянка?». Под конец у меня разболелась голова, надиктовывая Варьке заключительные абзацы, я морщилась: — Пиши: «Маша не смогла нарушить данный ею обет у алтаря и бросить нелюбимого мужа. Честь и благородство, присущие героине, вот черты, которые нравятся в ней Пушкину», твоей Фаине это должно понравиться. Маша — образ чистоты и невинности, все как доктор прописал. — Мам, а по-моему, она просто дура. И что ей мешало в церкви сказать «нет»? Овца она. А Дубровский прикольный. Я была полностью согласна с Варей: образ Марьи Кирилловны тоже не вызывал у меня никаких симпатий, зато по диагонали перечитав давно забытое произведение классика, я удивилась тому, как оказывается, сейчас оно актуально. На всякий случай, я предостерегла: — Я тебя умоляю, только не высказывай свое мнение о Маше Фаине Львовне, у нее будет инфаркт. — Да, она все время так печально вздыхает, когда на нас смотрит и говорит, что мы потерянное поколение. — Ну вот и не расстраивай ее еще больше, в конце концов, она классная тетка и хорошо к тебе относится. — Ладно, — Варя захлопнула тетрадку, — мам, а когда Наташа покатает меня? Черт, а я надеялась, что она уже забыла. — Наташа пока что очень занята, и мне неудобно ей напоминать. Может, позже как-нибудь. — А когда ты машину купишь? — у Вари загорелись глаза. — Давай ты тоже гоночную возьмешь? — Непременно… — я услышала, как пришло входящее сообщение, наверное, от Игоря, — только гоночной машины мне не хватало, все давай складывай рюкзак, чисть зубы и спать. «Ты в порядке?». Я не ожидала, что Наташа напишет. То есть я вообще не успела еще подумать о том, что будет дальше. И что я должна была ей ответить? Типа «спасибо, мне понравилось»? Или, «спасибо, я впервые получила удовольствие, целуясь»? И нет, я не была в порядке. Меня испугало то, как отреагировало мое тело на этот поцелуй. На ее ласки. В этом было что-то очень неправильное. И мое нездоровое влечение к девушке — не что иное как легкое помутнение рассудка. Мне надо было ответить на сообщение, как-то разрулить эту ненормальную ситуацию, которую, возможно отчасти, спровоцировала сама. Я могла оправдать себя лишь тем, что не ожидала, что Наташа окажется… я старалась не произносить это слово даже про себя, хотя оно продолжало настойчиво обжигать мое сознание. Я лукавила сама перед собой, ведь были признаки: ее не слишком женственная внешность, комплименты, которые мне так нравились, ее странная галантность, взгляды, которые она на меня бросала, касания — теперь я точно понимала, что у всего был подтекст. Подтекст, который вызывал у меня слабость в коленях. Я вошла в спальню и свернулась на кровати калачиком, не переодеваясь. Боже, мне ведь все это нравилось, я не могла это отрицать и врать самой себе. Но я должна была это прекратить, не давать человеку надежды. А вместо этого я как сумасшедшая отвечала на ее поцелуй, да еще и прижималась к ней… От воспоминаний меня бросило в жар. Я схватила телефон и напечатала: «То, что произошло, было недоразумением, можем ли мы никогда больше не возвращаться к этому в разговоре и просто оставаться друзьями? У меня нет предубеждений, но мне кажется, вы неверно истолковали мое поведение». Набирая текст, я чувствовала себя последней сукой, но убеждала себя, что поступаю правильно. Я решительно нажала «отправить» и некоторое время продолжала смотреть в экран телефона, наблюдая за тем, как сдвоенные галочки под сообщением окрасились в голубой цвет. Ответ пришел, когда я уже сходила в душ и переоделась. «Окей». Я и не ждала от немногословной Берг какого-то пространного извинения или, напротив, витиеватых обвинений в непоследовательности, и уж точно не надеялась на слезливые признания в любви, но все равно это равнодушное «окей» вызвало у меня разочарование. ---- ---- ----- — Думаете, придется дублировать на новый холст, Ольга Александровна? — Леночка Синицына вопросительно смотрела на меня своими круглыми, черными как маслины глазами. — Надо проверить состав грунта, — я дотронулась до картины, — но ты начни фотофиксацию, а на совете решим. Ты видишь, тут идет активная осыпь красочного слоя. Потом посмотрим под ультрафиолетом, что там под лаком. — Ольга, — заведующая мастерской Марина Алексеевна Скутте вышла из своего кабинета, — мне тут звонил Симанюк из департамента, они собираются привезти к нам пятнадцать икон на экспертизу для вывоза за рубеж, сказал, что ты в курсе. Я тяжело вздохнула: — Черт! Мы с ним случайно пересеклись, и он буквально умолял меня этим заняться. Не могу сказать, что дала ему однозначное согласие, но он, видимо, решил истолковать это так. Заведующая подошла ближе к моему столу и, слегка понизив голос, сказала: — Оль, этот Симанюк редкая крыса, я бы с ним не связывалась. Лучше уж сделай то, что он просит. — Но, Марин, пятнадцать икон! Представляешь, сколько документации мне придется заполнить? Они ж хотят полное описание, страховая требует и Росохранкультура. — Ну смотри, я могу помочь тебе с Галлошем, — она кинула взгляд на лежащую на Леночкином столе картину «Обморок Эсфири». В конце концов сама подключусь, если у Лены будут трудности. Синицына в это время усердно щелкала затвором фотокамеры, кружа вокруг несчастной потрескавшейся Эсфири. — Там холст точно выравнивать придется и на подрамнике скол, — я посмотрела на Синицыну, — мне кажется, ей тяжеловато одной будет. — Ну мы еще и Пинкевича подключим, если я не буду успевать, — Скутте помахала ссутулившемуся над микроскопом Олегу, — Олег, иди сюда. — Короче, я так поняла мне от этих икон не отвертеться? Ты не могла сказать, что я занята? Марина развела руками: — Оль, ну не смотри на меня так, ты сама ввязалась. А теперь ты хочешь, чтобы я портила отношения с департаментом? Мне нечего было возразить. Игорь целыми днями бегал по каким-то встречам, связанным с организацией выставки в Париже. Меня не огорчало его постоянное отсутствие, напротив, я чувствовала себя гораздо легче. После того, что произошло возле моего подъезда, даже сама мысль о физической близости с ним казалась невыносимой. Картина всей моей супружеской жизни вдруг предстала передо мной без лакировок и подмалевок, и я поняла, что ее не спасет никакая реставрация. Наташа больше не писала, я конечно же, не стала присылать ей адрес своей мастерской, понимая, что вряд ли теперь она захочет мне позировать. Все эти дни я не могла прикоснуться к Лотреку — я честно пыталась, но кисть не хотела меня слушаться. И я с мрачной решимостью принялась за портрет мелкого плюгавого бизнесмена по фамилии Шлапаков, горящего желанием воплотиться в облике Зевса на Олимпе. Лотрека я отложила в дальний угол и даже накрыла полотном, чтобы лишний раз не думать о том, о чем я запретила вспоминать. Симанюк позвонил мне, когда я была в парикмахерской: — Ольга Александровна, дорогая, иконы будут вам доставлены примерно через десять дней. Я вас прошу, вы уж подсуетитесь, чтоб по-быстрому. Так сказать, поставьте в приоритет нас. Мне пришлось, прикрыв ладонью второе ухо, перекрикивать шум заработавшего рядом фена: — Хорошо, Максим Сергеевич, я вас понимаю! Но только учтите, я не смогу это сделать за один день, очень много бумаг. — Понимаю… не останемся… формальность… отблагодарим… ничего существенного. Я не слышала и половины из того, что он говорил, но догадалась, что мне обещают щедро заплатить. С внезапной злостью на саму себя я подумала, что сразу возьму и куплю машину. Какую-нибудь крутую, и обязательно черного цвета. Надо посоветоваться с Наташей. Мне тут же стало тоскливо. Как теперь она будет себя вести? Наверняка она уже решила, что я взбалмошная скучающая замужняя дамочка, которая мается дурью. И она в принципе права, за исключением одной детали: чем больше времени проходило с того вечера, тем отчетливей я осознавала, что хочу продолжения. Весь ужас состоял в том, что каждую ночь, стоило мне закрыть глаза, я вспоминала этот проклятый поцелуй, ее пальцы в моих волосах, ее губы на моей шее, и была близка к тому, чтобы заняться мастурбацией. Правда, я никогда этого раньше не делала, но я не знала, как еще избавиться от стыдной тяжести внизу живота, не дающей мне заснуть. В среду я ехала на урок в ужасном состоянии, невыспавшаяся и, как мне казалось, с абсолютно безобразной прической. Моя парикмахер была в отпуске, а ее сменщица, похоже, вообще не умела стричь. Дело было, конечно, не только в неудачной стрижке или бессоннице, главная проблема состояла в том, что я боялась. Я не представляла, как буду смотреть Наташе в глаза. И как она будет себя вести. Я даже несколько раз порывалась написать ей, что заболела. Меня останавливало лишь то, что мне до одури хотелось ее увидеть. Я сама удивлялась тому, что успела так привязаться, но я скучала по ней. В довершение ко всему, когда я вышла из метро, с неба противно запорошило мокрым снегом. К площадке я приближалась быстрым шагом, пряча шею в воротник, шарф я забыла на работе. Возле ставшей мне уже почти родной замызганной девятки стоял шикарный «Майбах». Берг окружали две девушки и парень, они о чем-то негромко разговаривали. Я подошла к ним, она кивнула мне головой: — Садитесь за руль. Я сейчас подойду. Можете пока прогревать двигатель. Я села в открытую машину и повернула ключ в зажигании, разглядывая компанию, стоящую передо мной. По их неброской стильной одежде можно было сказать, что это очень небедные молодые люди. Обе девушки были похожи на моделей, одна из них — брюнетка с красиво уложенным каре, в полушубке из чернобурки, обнимала парня за талию и, будучи выше его на голову, все время наклонялась, чтобы положить голову ему на плечо. Вторая — с золотистыми распущенными по плечам волосами в длинном красном пальто, стояла ближе к Наташе и оживленно ей что-то рассказывала. В какой-то момент она подняла руку в перчатке и до неприличия интимным жестом поправила Берг волосы, заправляя их за ухо. Конечно, раньше я бы не обратила на это внимания, но сейчас меня будто ударили под дых. Жест был слишком интимным, совсем не дружеским, насквозь отдающий чувством собственничества. Меня замутило, на мгновенье захотелось выжать сцепление и тронуться с места. Я сама испугалась своей бурной реакции и зачем-то заглушила двигатель. Это возымело эффект. Наташа повернулась и посмотрела на меня сквозь лобовое стекло. Потом сказала что-то своим друзьям и шагнула к «девятке». Девушка в красном пальто что-то крикнула ей вдогонку, но Наташа не обернулась, просто отмахнулась с улыбкой. Я почувствовала себя старой и некрасивой. Как мне вообще могло прийти в голову, что я ее интересую? Память тут же услужливо напомнила: «Она тебя поцеловала, да еще как». Но это не помогло — дурацкая ревность выжигала меня изнутри, так, словно я имела на нее право. Урок проходил в молчании. Берг давала мне указания сухим голосом и таким же ничего не выражающим голосом отмечала ошибки. Очень корректно и очень равнодушно. Куда-то исчезли мягкая ирония, остроумные комментарии, ну и, конечно, взгляд. Она вообще не смотрела в мою сторону, только на дорогу. Это меня все больше угнетало, между нами словно выросла стена, и от отчаяния, зная, что вероятно выгляжу жалко, я ничего лучше не придумала, чем небрежным тоном поинтересоваться: — Наташа, а какую машину вы бы порекомендовали мне купить? — Ту, на которую хватит денег, — спокойно ответила она. Ответ показался мне достаточно унизительным, но останавливаться я не собиралась: — Допустим, что у меня отложена сумма на машину среднего класса. Что вы считаете оптимальным? — Это зависит от многих факторов, а в основном, от ваших личных предпочтений. Спокойное равнодушие начало выводить меня из себя. Хотя я понимала, что заслужила именно такое отношение, но все равно я не готова была к такому резкому охлаждению. Зачем-то я все же продолжила этот нелепый допрос: — Ну, скажем, что лучше «Тойота» или «Хендай»? — Понятия не имею, — она посмотрела на часы, — пора возвращаться. — У меня же есть еще четверть часа, — нагло заявила я. — Разве? — она удивленно взглянула на меня. — Ну да, мы позже начали, — я прищурилась, ожидая отпора. — Ладно, — она пожала плечами, — покатаемся еще четверть часа. Она откинулась на спинку сиденья и взяла в руки телефон, на который только что пришло сообщение. Вероятно, от девицы в красном. Я продолжала молча ехать, а она что-то печатала в телефоне, периодически улыбаясь. Внутри меня все кипело. Едущая сзади машина замигала поворотником, объявляя, что идет на обгон. Вместо того, чтобы пропустить ее, отклонившись вправо, я наоборот взяла резко влево. Шофер засигналил, чуть не врезавшись в нас. Судя по артикуляции, он сейчас осыпал меня проклятиями. — Ты что творишь? — она едва не выронила телефон. — Сверни в тот переулок и притормози. Я послушно выполнила ее указание, мое сердце билось как сумасшедшее от подскочившего уровня адреналина. — Ольга, — начала она… — Наташа, — я не дала ей договорить, — мне почти тридцать пять, ты понимаешь? И до сих пор я никогда не думала, что… — мне стало трудно говорить, как будто воздух кончился в легких, глаза защипало. О, вот только разреветься перед ней не хватало. Представляю, как ей это понравится. Я закрыла глаза и замолчала, стараясь справиться с собой. — Оля, — ее голос звучал на удивление мягко, — чего ты хочешь? — Я не знаю, — мне пришлось это прошептать, а не сказать в голос, чтобы не расплакаться. Снова повисло молчание, я все еще боялась открыть глаза. Вдруг я почувствовала легкое прикосновение к своим волосам, мимолетное, почти незаметное. — У тебя новая прическа. Тебе идет. Я сразу открыла глаза и усмехнулась: — Не ври, я выгляжу отвратительно, — настроение сразу резко улучшилось. — Ты выглядишь как всегда замечательно, — серьезным голосом сказала она и после короткой паузы добавила: — работники морга бы несомненно заценили. Я опустила глаза. Осознавать собственный идиотизм — унизительная процедура. — Еще раз выкинешь такое, даже не знаю, что с тобой сделаю. Почему-то мое тело предательски свело сладкой судорогой. Это был полный провал. И тут же неприятно кольнула мысль, не дающая мне покоя. Девушка в красном. — Наверное, тебе стоит за мной получше следить, — я посмотрела на телефон, лежащий у нее на коленях. Она поняла мой намек, потому что тут же парировала: — Это не имеет никакого значения. А вот кому-то стоит подумать, чего он точно хочет в этой жизни. В тридцать с лишним пора уже понимать, наверное… Может быть, эта девица просто знакомая? А я себя просто накрутила? Да нет, кого я обманываю. Надо это все прекращать. — Не обижайся. Дай мне время. Пожалуйста. Я сама не поверила в то, что сказала это. Вместо того, чтобы решительно заявить о том, что не готова вставать на скользкий путь порочной любви, я просто попросила отсрочку. Мол, чуток обдумаю, а потом… Мой язык решил за меня сам, он объявил автономность от мозга, сердце и та система, которая отвечала за все эти внезапные сладкие судороги, явно находились с ним в сговоре. — Я могу обижаться только на себя, — ее лицо не выражало никаких эмоций, — все нормально, не переживай ни о чем. Отключив телефон, она швырнула его в бардачок и негромко сказала:  — Заводи машину. Всю дорогу до автошколы мы ехали в тягостном молчании. Ощущение недосказанности витало в салоне, смешиваясь с запахом бензина, окутывало меня тоскливым чувством потери.  — -------- ------------ Когда я вернулась домой, Игорь сразу вышел из своего кабинета. — Олечка, ты сегодня даже рано. Максим Сергеевич звонил тебе? Он приблизился ко мне, суетливо пытаясь помочь снять пальто, и я уловила запах спиртного. — Что-то ты часто пьешь в последнее время — вчера ресторан, позавчера бар, — я усмехнулась, — смотри не втянись. — Да ладно тебе, у меня, в отличие от твоего любимого Можаева, генетическая устойчивость, в нашем роду не было алкашей. Между ними всегда существовала взаимная неприязнь, постепенно переросшая в некоторое подобие вялой ненависти. К моей дружбе с Иваном Шувалов относился со снисходительным презрением, никогда не рассматривая его как соперника. — Так ты говорила с ним? — в его голосе зазвучало нетерпение. — Да. Твой Симанюк — на редкость назойливый тип, в сотый раз напомнил, что на следующей неделе привезут иконы, и пригласил нас с тобой в воскресенье к нему домой праздновать масленицу. Я вошла в гостиную, он последовал за мной. — Это очень крутое предложение, — Игорь уселся на диван и задрал ноги на журнальный столик, — он не зовет кого попало. Надеюсь, ты заценила. — Я вежливо отказалась, все эти сборища абсолютно не для меня. Шувалов подскочил на мягких подушках. — Ты с ума сошла! Ты хоть понимаешь, какого уровня эти тусовки? Какие люди там бывают?! Брат его жены работает не где-нибудь, а в Администрации Президента. Такими связями не разбрасываются. Когда Игорь сильно нервничал, его голос становился неприятно высоким, почти фальцетом. — Что за крик? — Светлана Яковлевна, ворвавшаяся в комнату, напоминала самку медведя, спешащую из своей берлоги на защиту своего детеныша. — Что за крик? — Мой муж был вне себя. — Посмотри на свою драгоценную невестку, мамочка. Она же из аристократов, ты не знала? Ей видите ли неприятно якшаться с такими людьми как Симанюк. А то, что от него зависит моя карьера, ее не волнует. — Ольга, — Светлана Яковлевна посмотрела на меня своим фирменным взглядом удава, обычно ввергавшим студентов в состояние паралича. — Неужели в тебе столько снобизма? Откуда бы ему взяться? Твоя бабушка была очень доброй простой женщиной, — голос свекрови звучал вкрадчиво, — я уверена, она учила тебя, что надо относиться ко всем людям без предубеждения. Ловко же она выкрутила. Только она на такое способна. — Оставьте в покое мою бабушку, — я ненавидела, когда она ее упоминала. — Может, вы сходите со своим сыном вместо меня? Уверена, вы прекрасно впишитесь в эту компанию и покорите там всех своей рафинированной интеллигентностью, заодно кое-что обновите в их памяти по истории отечественной культуры. Что может быть интересней для номенклатурного работника, чем разговоры о древнерусском самодержавии как о социокультурном феномене. Главное, актуально. — Послушай, давай ты прекратишь вые… — Игорь осекся и покосился на мать, — выпендриваться. Ты сейчас позвонишь Максиму Сергеевичу и скажешь, что согласна. — А то что? — я насмешливо взглянула на него. — Ты со мной разведешься? — на смену легкому раздражению пришла злость. — Оля, — всплеснула руками Светлана Яковлевна, — что это за разговоры? Хорошо, что Вари нет дома и она не слышит, какую чушь ты несешь. Какой развод? Твой муж тебя любит, он не хочет без тебя идти на важную для него встречу. Неужели для тебя принципиально сделать ему назло? Она была классическим манипулятором, а я ее излюбленной жертвой. И хотя я знала все ее приемы наизусть, я почувствовала легкий укол совести. В конце концов, Шувалов не виноват в том, что я его не люблю. — И ты, Игорь, — она обратилась к нему с показной укоризной, — ты не должен давить на Оленьку, она пришла уставшая, не в настроении, дай ей отдохнуть, я уверена, она примет правильное решение. О да, моя свекровь была великолепна! Недаром я в свое время испытывала по отношению к ней что-то похожее на влюбленность. Ее холодную строгость я объясняла сильным характером, ее нелестные замечания в мой адрес казались мне проявлением материнской заботы. Она всегда старалась подчеркнуть свое особое ко мне отношение. И для меня, остро чувствовавшей свое одиночество в огромном городе, это было самым ценным. В общем-то, я была ей благодарна даже за это притворство, ее присутствие в моей жизни в тот сложный период, когда умирала бабушка, было чем-то вроде острова среди бушующего океана. Я видела в ней то, чего не существовало, но тогда мне это помогало. — Оля, ну в самом деле, я тебя очень прошу, пожалуйста, — теперь в его интонациях зазвучали просительные нотки. Что еще удавалось Светлане Яковлевне, так это быть камертоном для своего любимого сынули. Он чутко реагировал на любые изменения в ее тоне и тут же настраивался на нужный лад. — Игорь, твоя мама, как всегда права, — я решила, что он все же должен немного помучиться, нечего было орать на меня, — я очень устала, давай отложим этот разговор до завтра. Не дав ему возразить, я быстро вышла из комнаты и заперлась в ванной. Мне вдруг нестерпимо захотелось написать Наташе, а еще лучше встретиться с ней, но до следующего урока в среду было еще далеко. Может быть попросить ее провести дополнительный в субботу? Я достала телефон, повертела его в руках и набрала: «Найдется ли у вас для меня место в вашем расписании в субботу?» Автоматически я вернулась к безопасному «вы». Ответ пришел довольно быстро: «Вместо среды?» «Нет, в дополнение к ней». Оповещение «Инструктор Н.Э. Берг печатает» то появлялось, то исчезало. Так бывает, когда человек пишет и стирает, не отправляя. Я, затаив дыхание, смотрела на экран. «В четыре вас устроит?». Интересно, в чем она сомневалась? Может, она хотела послать меня подальше и заявить, что в субботу у нее и без того много дел. Но потом подумала о том, что это все же деньги и согласилась. От мысли, что ее вообще не воодушевило мое предложение, и она согласилась только из-за возможности подзаработать, мне стало не по себе. Мое изголодавшееся женское «я» с невероятной наглостью требовало романтики и страстей, а не прозаичного прагматизма. Если бы я могла позволить себе воскликнуть «я скучаю по тебе» и поставить пять восклицательных знаков, это бы значительно облегчило мою жизнь. Но вместо этого написала: «Да, спасибо».