Осторожно, крутой поворот

Всю пятницу мы переписывались как тинейджеры, во всех ее сообщениях скрывался подтекст, заставляющий меня слегка краснеть от смущения и осознания, что мне это дико нравится. Я закрывала глаза и представляла снова и снова ее на коленях перед моими обнаженными, сведенными сладострастной судорогой бедрами. Картина по-прежнему была такой яркой, что я рисковала издать непроизвольный стон при ни о чем не подозревающих сослуживцах или, еще хуже, домочадцах. Все остальное воспринималось как в тумане, окружающие меня люди и предметы казались досадными помехами, беспардонно врывающимися в мир моих внутренних переживаний. Пятнадцать фанерных коробов, в которые были упакованы иконы, вызвали у меня раздражение. Я быстро подписала акт приемки на экспертизу, отпустила уполномоченного курьера, сопровождающего грузчиков, и тут же отвлеклась, потому что получила первое на тот момент сообщение после нашего расставания: «Мне кажется, я должна купить тебе карандаши попрочней, твои — слишком ломкие». Я усмехнулась и ответила: «Не беспокойся, я буду писать тебя маслом» «Не могу дождаться». Я обратила внимание на то, что она практически не пользовалась смайлами. Присущая ей скупость в выражении эмоций проявлялась даже в этом. В пятницу вечером я места себе не находила, предвкушая субботнюю встречу. За ужином Игорь спросил: — Ну что, как там иконы? — Иконы? — рассеянно переспросила я. Вначале я даже не поняла, о чем он спрашивает, вернее, я только в этот момент обратила на него внимание, куда больше меня занимало, как ответить на вопрос: «Ты когда-нибудь замечала, что пятница самый длинный день недели?» Я с неохотой вынырнула в реальность: — Привезли, завтра начну описывать. Светлана, подкладывающая сыну в тарелку добавку, вдруг произнесла с подозрительной заботливостью: — Что-то ты сама не своя, Оля. У тебя все в порядке? Моя свекровь, в отличие от своего сына, обладала редкой наблюдательностью и уж точно не смогла не заметить идиотской улыбки, с которой я пялилась в экран телефона. Моя дочь, как назло, решила прокомментировать: — Мама, тебе сегодня безостановочно пишут, с кем ты там все время общаешься? Я достала телефон и выключила звук, ругая себя за то, что не сделала этого с самого начала. — По работе. Ничего особенного. Ты, кстати, уроки сделала? — я решила перевести стрелки самым избитым способом. — Мама, завтра суббота, мы же не учимся, так что вопрос не актуален, — ехидно улыбнулась моя дочь, — и кстати, у нас выездная экскурсия со школой в центр толерантности, — Варя отодвинула от себя тарелку, — я все. И дашь мне с собой триста рублей? Мы после этого с девочками в кафе собираемся. Я тут же согласилась и пошла за кошельком, радуясь, что все же удалось сменить тему. — Толерантность, — фыркнула свекровь, когда я вернулась, а Варя, прихватив пару конфет из вазочки, унеслась в свою комнату, — вот этому только их и учат сейчас, а потом удивляются что из них вырастают безнравственные люди, у которых нет ничего святого. — Не думаю, что в этом центре их учат плохому, терпимость — это разве не то, что проповедуют обожаемые вами духовники? — Лучше бы детям побольше о православной вере рассказывали, — поджала губы Светлана, — и об истории Отечества. — Да куда уж больше, — ее прогрессирующая с годами скрепоносность становилась все более раздражающей, — еще немного, и они начнут «закон божий» в обязательном порядке учить вместо закона Ома. Ваш покойный муж, кстати обласканный советской властью, он разве в церковь ходил? — Папа втайне верил, — вдруг с гордостью заявил мой супруг, — он же покупал иконы. Те, что висят в кабинете. Это он сам лично ездил в глухие деревни, по избам там ходил. И, как ты знаешь, совсем не зря, сейчас, например, «Леонтий Ростовский» на пятерку тянет по каталогу. — Даааа! Скупка икон за бесценок у нищих безграмотных бабушек, конечно же, неоспоримое доказательство его набожности, — удержаться было нереально, тем более, когда через джинсы жгло оставшееся неотвеченным сообщение, меня раздражало все. — Ольга! Как ты можешь! — Светлана Яковлевна вскочила с табуретки и нервно начала убирать со стола. — Глеб Егорович, действительно, был святым человеком! Он спасал эти иконы от разрушения. Если бы ты видела, в каком состоянии он их находил! Благодаря ему они уцелели, были отреставрированы лучшими специалистами Русского музея и теперь достанутся в наследство твоей дочери, которая, я все же надеюсь, вырастет более чуткой, чем ее мать. Бах! — фаянсовая салатница выскользнула из ее рук и упала на пол, Светлана театрально поднесла руку ко рту и выскочила в свою комнату. — Довольна? — с ненавистью спросил Игорь. — Высказалась? — Сказала то, что думала, и то, что она прекрасно знает. Самому-то лицемерить не надоело, Шувалов? — Да пошла ты, — он быстро ринулся вдогонку за матерью. — Мам, подожди! Я вздохнула, не надо было затевать этот дурацкий спор. Я ведь научена многолетним горьким опытом, всуе имя Глеба Егоровича можно было произносить только с пиететом. Светлана Яковлевна охраняла его «духовное наследие» с неистовым пылом. И если бы мне не раскрыли глаза, и я бы не узнала, что еще при жизни академика она заводила романы, я бы пожалуй, так и продолжала наивно верить в ее фанатичную преданность мужу. Пожилая сотрудница нашего музея Оксана Ивановна Харченко была первой, от кого я услышала правду. Я тогда только начала работать в Пушкинском, Шувалова устроила меня туда по блату сразу после окончания академии. Харченко, услышав мою фамилию, сразу заинтересовалась: — Так ты Светланы невестка? — на ее лице появилось сочувственное выражение, будто я ей сказала, что тяжело больна. К тому времени иллюзии по поводу свекрови окончательно развеялись. Помимо общего нарастающего разочарования, я узнала из случайно услышанного мной телефонного разговора между ней и ее старинной подругой, что я «неизбалованная сирота, которая не будет качать права в случае чего», а также «трудолюбивая, не гуляет, то что было нужно Игореше». Светлана явно оправдывалась перед подругой за мое плебейское происхождение. Мое состояние в момент, когда я, застыв на пороге с пакетом купленных по ее заказу тихоокеанских креветок, слушала ее высокий голос, можно было описать как достижение дзэна. — Ну и как? — ехидно спросила Харченко, поглубже заматываясь в белую пуховую шаль, которую неизменно носила в любое время года. — Она все также крутит шуры-муры с Василием? На мою приподнятую в изумлении бровь она отреагировала саркастичным смехом: — Неужто не в курсе? Любовник ее давний, в вашей академии он то ли завкафедрой, то ли замдекана был раньше. Видный такой мужчина, высокий, бородатый. — Арсланов?! Не может быть! — вырвалось у меня. Перед моими глазами сразу возник Василий Григорьевич Арсланов, бессменный заведующий кафедрой искусствоведения. Импозантный, с густой седой бородой, он носил очки в золотой оправе и разговаривал тихим бархатным голосом. Он с супругой несколько раз бывал у нас в гостях, я никогда не замечала даже намека на то, что между ним и Шуваловой были какие-то отношения помимо дружески деловых. — Да, точно, фамилия на «А» начиналась, — подтвердила Оксана Ивановна, — ох и зажигали они со Светкой, прямо в кабинете его, говорят, любились, мой муж покойный ведь какое-то время преподавал там у вас историю искусства Востока, и вот он нам с Нелей рассказывал. Она же соседка моя была, Неля-то Шувалова. Академик, когда разводился, ее с детьми в двухкомнатную отселил в моем подъезде, а все остальное Светка к рукам прибрала. — Я не знала, — пролепетала я. Неля была первой женой Глеба Егоровича, я никогда не видела ее, но под влиянием рассказов Шуваловой у меня всегда было впечатление, что это была склочная, вздорная, не слишком образованная женщина, и брак с ней был «ошибкой молодости Глеба», как выражалась свекровь. Словно в опровержение моим мыслям Харченко добавила: — А я Нельке всегда говорила: «Дура ты, судись с ним, тебе же с детьми много чего положено. И дача, и квартира на Кутузовском — все дели!», а она только вздыхала и говорила, что, видите ли, не хочет дрязгами заниматься. Как есть малахольная. Я даже сама хотела академику этому безмозглому глаза открыть, когда узнала, что молодая женушка ему рога наставляет. Но Неля запретила, не хотела в грязь влезать, по ее словам. Чистая душа была, царствие ей небесное. — А она что умерла? — ошеломленно спросила я. — Да уж год как скончалась. Сердечная недостаточность. — Я не знала, — мне стало почему-то стыдно, как будто и на мне лежала часть вины за то, что в свое время Шувалов бросил эту женщину. — Ну да чего уж там, в жизни ей, конечно, не везло, но детей хороших вырастила. Воспитанные, умные, всегда матери помогали. Так что у каждого свое счастье. А ты, девушка, смотри в оба, не знаю, какой там у тебя муж, плохого говорить не буду, но со свекровью держи ухо востро. Давно потускневший в моих глазах нимб святости над головой Светланы окончательно погас, уступив место демоническому сиянию. Вылитый из бронзы монолитный монумент «безутешная вдова, любящая супруга» оказался искусной подделкой из папье-маше. Это был последний миф, в который я еще хоть как-то верила, но он был безжалостно развенчан пожилой морщинистой женщиной в белой пуховой шали. После, когда, работая в музее, я больше начала вращаться в среде пожилых деятелей искусства, иногда по возрасту практически динозавров, мне еще неоднократно приходилось слышать оброненные то ли по неосторожности, то ли нарочно фразы, содержащие недвусмысленные намеки на то, что у моей свекрови во время ее замужества бывали романы. В этих историях всегда фигурировали довольно известные мужчины из мира искусства, что не слишком меня удивляло — Светлана была хороша собой. Она напоминала фарфоровую статуэтку и даже с годами не утратила грациозность движений, к этому надо было добавить апломб и аристократические манеры, конечно же, это притягивало к ней противоположный пол. Пятничный вечер завершался в напряженной атмосфере. Светлана Яковлевна ушла в свою комнату, а Игорь заперся в кабинете, было слышно, что он говорит с кем-то по телефону. Ситуация была не новой, Шувалова в принципе обожала конфликты, я раньше безумно нервничала, когда она устраивала подобные сцены, но с годами научилась не реагировать и просто пережидала это как непогоду. Я улеглась в постель и наконец отправила сообщение. «Длина пятницы прямо пропорциональна тому, как сильно ты ждешь субботу))». Ответ пришел молниеносно: «Тогда она стремится к бесконечности». Мне захотелось ее слегка подразнить: «Можно попробовать получить удовольствие от ожидания». Но, конечно же, она тут же парировала: «Если бы я не знала, что удовольствие сосредоточено совершенно в другом месте) то, возможно, купилась бы на эту мудрость». *** Икона «Архангел Гавриил» («Ангел Златые власы») | Состояние сохранности. На верхнем поле 5 сквозных отверстий диаметром 0,9 см, а также многочисленные более мелкие отверстия с остатками гвоздей. Многочисленные трещины основы. Тёмные пятна ожогов. Слева вверху — скол древесины. На рентгенограмме просматриваются многочисленные гвозди разного размера, вбитые в верхний и нижний торцы. Я устало потянулась, выпрямила спину так, что хрустнули позвонки, архангел грустно смотрел на меня каноническими ненормально большими глазами. С утра курьер принес в мастерскую букет белых роз с вложенной запиской: «Думаешь ли ты обо мне? Не могу дождаться сегодняшней встречи». В отделе стояла тишина, в субботу у нас был официальный выходной, но в дальнем конце реставрационного зала над Гарофало корпели двое: Синько и Мучник. Телефон булькнул входящим: «Уже подъезжаю, выходи через семь минут». Ее маниакальная пунктуальность вызывала у меня что-то между ужасом и умилением. До боли знакомая учебная «девятка» подрулила к бордюру. — У нас что, сегодня незапланированный урок? — спросила я, садясь на пассажирское сиденье. Наташа протянула руку и положила на мое колено, и этого было достаточно, чтобы меня бросило в жар. — Вообще-то я думала, ты будешь весь день меня рисовать, но если ты передумала, мы можем позаниматься вождением. — Рисовать? — я прищурилась. — Несомненно, именно этого я и хочу. А что с «Шевроле»? — Как я тебе и говорила, она не моя. Мне ее давали покататься, я ее вернула. — Наташ? — мне хотелось, чтобы она перестала разговаривать загадками. — Чья это была машина? Видимо, Берг по моему тону поняла, что я не отстану. Вздохнув, она неохотно ответила: — Викина. Ну то есть формально моя, потому что она мне ее подарила на день рождения в прошлом году. Но я с самого начала ее предупредила, что не считаю ее своей. — Она потребовала, чтобы ты ее вернула? — Нет, я сама ей отдала ключи, когда сказала, что мы расстаемся. Наташа припарковалась у подъезда, и быстро выскочив, распахнула передо мной дверь машины до того, как я успела пошевелиться. — Прошу, — шутливо произнесла она. — Как мило, — меня позабавил ее жест. — Ну должна же я хоть как-то скрасить тот факт, что привезла тебя на свидание на этом корыте, — она любовно погладила поцарапанное крыло «девятки». Мы подошли к подъезду и она, набрав код, потянула массивную железную дверь на себя. — Ого, ты даже код знаешь? — я была в изумлении. — Ты мне его сказала, когда я рамы несла. — Боже, я поделилась с тобой секретной информацией и даже не помню об этом, чем только были заняты тогда мои мысли? — Я покачала головой. — Я уверена, исключительно тревогой за сохранность тех прекрасных рам, — не скрывая торжествующей усмешки, она с нарочитой галантностью пропустила меня вперед. Мы поднимались по широкой лестнице, не спеша и не касаясь друг друга, словно не сговариваясь решили растянуть мучительное ожидание, наливающее свинцом мою грудь со вчерашнего дня. Но как только мы вошли, она скинула с себя куртку и прижала меня к стене. Правой рукой обняла за талию, левой приподняла мой подбородок. Ее губы уверенно нашли мои, а язык втиснулся в мой рот с наглостью собственника. Этот решительный натиск вызвал у меня уже привычную реакцию. Ноги стали ватными, а внизу живота скрутился тугой узел неутоленного желания. Вдруг она наклонилась и начала расстегивать мои сапоги, это было очень непривычно и странно, она делала это неторопливо, поглаживая голени, касаясь губами коленей. Вначале это меня смущало, но вскоре я начала заводиться просто от самого контраста между визуальным символом позы подчинения и образом властной, сильной девушки, от одного взгляда которой меня бросало в дрожь. Затем она встала и снова ее губы оказались на моих, плавно переходя на шею и спускаясь все ниже и ниже к груди. Не отрываясь, она увлекла меня за собой вглубь мастерской, к дивану, на ходу освобождая от одежды. Восхищало то, с какой непринужденной ловкостью у нее это получалось. Когда я оказалась лежащей на диване, на мне были только колготки и белье. Она припала губами к моей груди, постепенно спускаясь к животу. Затем очень медленно и аккуратно принялась снимать с меня колготки. Ее лицо выражало настоящее упоение, и это возбуждало еще больше. То, как она постепенно обнажала меня, не торопясь, наслаждаясь самим действием, открыто любуясь моим телом и не стесняясь этого. Я видела, что ее волнует моя реакция. Она внимательно следила за моим взглядом, мое участившееся дыхание и тихие стоны, которые я, как ни старалась, не могла удержать, доставляли ей особое удовольствие. Я замечала это по слегка подрагивающим густым ресницам и искрам, которые зажигались в ее синих глазах каждый раз, когда я особенно остро реагировала на ее очередное прикосновение. Она исследовала мое тело с пылом ученого, стоящего на пороге большого открытия. Стянув с себя свитер, она осталась в темно-синей футболке с Симпсоном. — Ты не хочешь снять джинсы? — спросила я неизвестно почему, на самом деле я одновременно и хотела и боялась этого. Ведь я совершенно не знала, что делать с обнаженным женским телом. — Не сегодня, — пробормотала Наташа, и ее губы устремились туда, где все уже давно было мокрым от возбуждения. Она не проникала глубоко, но мне это было и не нужно. Мне хватило буквально нескольких минут, чтобы уловить нужный мне ритм и начать двигаться навстречу ее пальцам, усиливая трение. — Ты любишь так? — вдруг спросила она, поднимая голову и останавливаясь. — Скажи мне, как тебе хочется. Это было в момент, когда я была уже почти на пике и мне не хватало, казалось, самой малости. — Просто продолжай, — сдавленно прохрипела я, — не останавливайся. Ее голова снова оказалась между моих ног, и следующее же прикосновение языка заставило мое тело замереть в сладкой судороге и сразу же расслабиться, ощущая, как ее пальцы нежно поглаживают мою пульсирующую плоть. На честерфилде мы провели еще несколько часов. Мне казалось, если бы диваны могли говорить, он бы непременно начал раздраженно ругать нас за то, что мы оскверняем его благородное происхождение разнузданным лесбийским сексом. — Помнишь, ты вздрогнула, когда я только дотронулась до твоей руки во время занятия? — Она мечтательно улыбнулась. — Я сразу поняла. — Ах ты… — я шутливо замахнулась на нее, — то есть ты все заметила и сразу сделала вывод, что я легкая добыча, типа только пальцем помани. — И как мы сейчас выяснили, пальцы — это именно то, что тебе нужно, — она поднесла свою руку к носу и втянула воздух, — мне нравится пахнуть тобой. — Прекрати, — я, стесняясь, опустила голову на ее плечо, — ты специально все это говоришь, тебе нравится вгонять меня в краску, признайся. — Нууу, — протянула она, — это же так мило. Ты смущаешься, как невинная девушка, и при этом страстно предаешься разврату на этом облезлом английском диване. — Что за наезды, — возмутилась я, — не такой уж он и облезлый. — Мне нравится, что к слову разврат у тебя претензий нет. Я занесла руку, чтобы щелкнуть ее по лбу, и она тут же зажмурилась. Вместо щелбана, я, не удержавшись, притянула ее к себе и беззастенчиво накрыла ее рот поцелуем. Одевшись, я заставила ее усесться на банкетку в той же самой позе водителя. — Я думала, тебя уже не так вдохновляет идея написать мой портрет, — в ее голосе звучала ирония. Я сосредоточенно водила карандашом по бумаге, хотелось как можно скорее набросать общий силуэт и сосредоточиться на деталях. — Не выгляжу вдохновленной? — я, прищурившись, поднесла к глазу карандаш, измеряя пропорции. — Скорее, усталой и удовлетворенной, — Наташа не смогла удержаться от торжествующей улыбки. Ее плохо скрываемое горделивое самодовольство умиляло. — Расскажи мне про Вику. Она заерзала, недовольно наморщила нос: — Разве тебе не мешает, что я двигаю губами? — Нет, я сейчас очень кстати рисую твою ушную раковину. — Она тебя возбуждает? — понизив голос, спросила Наташа. — Не уходи от темы, — ответила я строго, — итак, Вика. — Вика просто избалованная дочь строительного магната. Она привыкла иметь, что хочет. — Как вы познакомились? — Помнишь, парень приезжал с ней на площадку? Это мой бывший однокурсник — Антон. Он ее двоюродный брат. Года полтора назад в клубе пересеклись, она с ним там была, очень пьяная и очень несчастная. За месяц до этого как раз рассталась со своим женихом. Встречалась с ним еще со школы, уже дата свадьбы была назначена, а он взял и изменил ей, с ее лучшей подругой. — Печально, — произнесла я, подчеркивая скулы с помощью густой штриховки. — Да, причем он ее на коленях умолял вернуться, прощения просил. Родители ее уговаривали, мол, мальчик же хороший из приличной и очень состоятельной семьи. Ну оступился, с кем, мол, не бывает. Но она ни в какую. И ушла в загул. То есть вообще не просыхала. Так вот, в тот вечер я ее отвезла домой, потому что садиться за руль в таком состоянии ей было нельзя. Кстати, потом выяснилось, что у нее как раз недавно права забрали за вождение в нетрезвом виде. И папа ее не стал отмазывать, сказал, пусть вначале поумнеет. Я ее подвезла, было уже поздно, и я осталась ночевать. Наташа замолчала, как будто раздумывая, рассказывать ли дальше. Я тоже молчала, не желая на нее давить. Не поворачивая головы, Берг продолжила: — Она сама проявила инициативу. Опыт у нее был еще с летнего лагеря американского, ее родители туда регулярно на каникулы отправляли, и в одно лето, когда ей то ли пятнадцать, то ли шестнадцать было, у нее там случилась любовь с некоей Самантой. Но само собой, вернувшись в Россию, Вика не планировала заводить девушку, — Наташа криво усмехнулась, — пока не встретила меня. — Роковое совпадение, — я отложила набросок в сторону и взяла второй лист бумаги, — сядь ровнее. — Вообще-то я устала и есть хочу, — жалобно сказала Наташа, но выпрямилась. — Еще минут пятнадцать, давай рассказывай дальше. — Ты изверг, — она вздохнула, — дальше — я думала, это разовая акция, такое бывает, и уже на следующий день позабыла… — Да вы ветреная особа, Наталья Эдуардовна, я начинаю беспокоиться. Ее губы скривились в усмешке: — Вот только не надо этого притворства, ты прекрасно уже поняла, что тебе-то не о чем беспокоиться. — Почему это? — я приподняла бровь, и даже прекратила рисовать. — Потому это, — она вздохнула, — ладно, ты хотела дальше про Вику, так слушай. В общем, через пару дней нашла она меня, через Антона, конечно. Приехала ко мне домой, вполне трезвая и потащила в какую-то усадьбу старинную, там у ее родителей был юбилей свадьбы. Все нормально, миллионеры красиво гуляют: шампанское льется рекой, по озеру на лодочках народ катается и фейерверки запускает. И вдруг она подводит меня к папочке своему крутому и сообщает: «Это моя девушка, зовут Наташа». Он так на меня оценивающе посмотрел и говорит: «Ну-ну». И больше ничего не добавил. Я ее в сторону отвела и говорю: «Ты что охренела? С какого перепуга ты решила, что я твоя девушка? И главное, зачем ты меня подставляешь? Папа — владелец десятка асфальтовых заводов, не хочется под катком жизнь свою юную заканчивать». Мне стало смешно от ее комически-трагичного выражения лица. Наташа покосилась на меня и улыбнулась: — Но она только плечами пожала и отмахнулась: «А пусть понервничают, они меня задолбали с этой свадьбой, и никто тебе ничего не сделает, не очкуй. Папа у меня продвинутый. И девушкой моей ты будешь понарошку, пусть просто отстанут от меня и не просят помириться с Петей». (Петя — это ее жених). И давай, у нас будет просто секс и веселая тусня без всяких обязательств. Мне с тобой отлично, тебе вроде тоже было неплохо, почему бы не продолжить наше приятное знакомство? — Голову чуть вправо поверни, к окну, ага, вот так, — я взяла третий лист. — В общем, я расслабилась и как-то не слишком грузилась. Думала, для нее это просто развлечение. Ну и понеслось. Клубы, эвенты, пати, тусовки какие-то постоянные. И она всюду меня, конечно, за собой тащила. Как лекарство от скуки нормально работало. Она опять замолчала. Я сосредоточенно вырисовывала крылья носа, не нарушая паузы. — Я думала, все будет лайтово, без обязательств. И как-то пропустила тот момент, когда оказалось, что она, — Наташа нахмурилась, — не знаю, как это сказать, привязалась, наверное. О переезде к ней заговорила. Вроде как в шутку вначале, а потом серьезно. Истерила постоянно, ревновала. Она тряхнула головой. — Короче, я сама не понимаю, почему я так долго тянула. Наверное, тоже привыкла. Скотское поведение. Не нужен тебе человек, но ты не рвешь, потому что лениво и уже удобно как-то. Она неплохая, и в общем-то мне с ней было временами весело, но это совсем не мое. Наташа опять замолчала, а я опять не стала ее торопить, рисовать ее оказалось сложнее, чем я думала, мне так хотелось передать то, какой я ее вижу, но пока ни один эскиз не удовлетворил меня. — Представить не могу, о чем ты сейчас думаешь, — ее голос звучал напряженно. Я прекратила рисовать. — У меня не то чтобы есть право судить. В конце концов, я уже больше тринадцати лет живу с нелюбимым человеком и никуда не ухожу. Так что я гораздо круче тебя в этом плане. И да, на сегодня все, — я захлопнула блокнот. — Неужели? — Наташа радостно вскочила. — Я могу хоть посмотреть? Я протянула ей листы с набросками. Она внимательно осмотрела их и хмыкнула: — Художник должен быть правдивым. Мне кажется, ты сильно приукрасила. — Вот только не надо этой ложной скромности, уверена, ты знаешь, что чертовски привлекательна. Наташа подошла ко мне ближе. — Если это так, почему ты вот уже час меня не целуешь? Осипшее контральто и затуманенная синева. Ее руки легли на мою талию. — То есть ты не проголодалась? — осведомилась я, ощущая легкую дрожь от предвкушения и одновременно изумляясь тому, как легко и быстро я возбуждаюсь. — Глупый вопрос, — она ухмыльнулась.