Осторожно, крутой поворот

Описание икон занимало все время, я изнемогала от скучной и кропотливой работы. Хорошо, что Леночка помогала, добросовестно записывая под мою диктовку. — На полях иконы небольшие царапины и мелкие сколы; единичные тонировки на фигуре святого. В целом, хорошая сохранность иконы. Успеваешь? — Да, — бодро ответила Леночка, шлепая по клавиатуре пухлыми пальчиками. Я вздохнула, мне бы ее энтузиазм. За неделю мне удалось проверить и тщательно описать всего шесть икон, и это при том, что я каждый день задерживалась до позднего вечера и посвятила этому нуднейшему процессу все выходные. Симанюк звонил через день, нажимал. Мне пришлось отменить урок вождения и, главное, наши «сеансы рисования». Все, что нам оставалось: переписка и созвоны. Вероломно вторгающиеся в память воспоминания выматывали меня. Мне мучительно не хватало ее прерывистого возбужденного дыхания, ее губ, жадно путешествующих по моему телу, ее рук, уверенно ласкающих меня. Всю жизнь я считала, что мне не нравятся прикосновения. И вдруг я оказалась в ситуации, когда жажду их до умопомрачения. Во вторник с утра Наташа прислала мне белые цветы. На этот раз в записке было просто «Н». Я написала: «Некая Н. прислала мне прекрасные цветы, это таааак романтично)». Я оглядела глазами мастерскую и склоненных над своими столами сотрудников. Олег Пинкевич, только вчера вернувшийся с больничного, как раз поднял на меня глаза, весело улыбнувшись, кивнул на огромный букет: — Муж или любовник? — Благодарность за портрет, — я почти не соврала. Интересно, как бы он отреагировал, если бы я ответила: «Любовница»? — Ольга Александровна, рентгенограммы тоже нумеровать? — Леночка светилась от усердия. — Да, конечно. Мысль о том, как вытянулись бы у всех лица, если бы я честно ответила, кто подарил мне цветы, показалась мне дико забавной, и я рассмеялась. Синицына с удивлением посмотрела на меня. Это отчего-то развеселило меня еще больше. Знали бы они, о чем я сейчас на самом деле думаю. Мой телефон нетерпеливо оповестил о входящем: «Романтика — это только ширма, за которой Н. прячет свои истинные грязные намерения. Будь осторожна!». Щекотное чувство внизу живота заставило меня отойти от стола и присесть. «Насколько грязные?))» Мельком я подумала, что, если сейчас мы начнем углубляться, мне придется покинуть помещение — мое уже начинающее розоветь от возбуждения лицо и горящие глаза невозможно было оправдать безумным интересом к Михаилу Архангелу, лежащему на столе передо мной. «Если я начну описывать, ты не сможешь работать и никогда не закончишь с этим своим АКТОМ экспертизы, так что лучше не провоцируй». «Мне уже снятся эти иконы», — я добавила плачущий смайл. «Хм, заказать тебе сон поинтересней?» «Неужели есть что-то интересней, чем святые Флор и Лавр?» — вдогонку я послала возмущенно-удивленный смайл. «Мне кажется, тебя заводят совсем другие вещи» «Завоооодят? Осторожней, я краснею, а ведь на меня смотрит Синицына». «Она слишком много на тебя смотрит!» Мне стало смешно, она же не могла всерьез это говорить, но на всякий случай я решила чуть подлить масла в огонь: «Глаз не отрывает)) разумеется, исключительно по работе». «Не удивлюсь, если окажется, что она в тебя давно тайно влюблена». «Она всего лишь восхищается моим профессионализмом, не более))». В легком поддразнивании заключалось особое удовольствие. «От восхищения до влюбленности — один шаг, учти». «Учту)». Мне надоело обсуждать несуществующие чувства Синицыной. «Как называются эти цветы? Они замечательно пахнут!» «Понятия не имею))». «Почему снова именно белые?» «У меня такие ассоциации». «Какие?». Она не ответила, я подождала несколько минут и, раздосадованная, отложив телефон, вернулась к работе. Архангел Михаил собственной персоной красовался на иконе, вытащенной нами из короба несколько часов назад. Именно его я видела у Ивана и еще тогда выяснила, что оригинал находился в Устюге. Совпадение показалось мне довольно странным, поэтому эту икону я проверяла с особой тщательностью. Пока Синицына редактировала надиктованный мною текст, я наклонилась над стереомикроскопом, чтобы выявить, нет ли старых авторских записей под более поздними лаковыми слоями. Реставрация икон проводилась в пятидесятые годы двадцатого века, она была грубоватой, но они неплохо сохранились. Реставрационные паспорта заполнялись тогда довольно небрежно, в основном с указанием самых простых процедур. От меня требовалось подробное экспертное заключение, чтобы министерство культуры могло выдать свидетельство на временный вывоз икон за границу. Симанюк прозрачно намекал на то, что мне совершенно не нужно на самом деле проводить исследования, достаточно стандартного описания. Но дурацкая привычка — делать все по правилам - не позволяла выполнить проверку спустя рукава. Поэтому работа продвигалась достаточно медленно. Требовалось ультрафиолетовое облучение и рентгенографирование, чтобы оценить состояние каждой иконы: определить невидимые визуально разрывы и утраты основы, красочного слоя и грунта, поздние реставрационные вмешательства. Мой телефон зазвонил. — Эй, ваша светлость, высокочтимая княгиня, ты совсем забросила своего преданного холопа, — голос Ивана звучал бодро, но звуки он выговаривал нечетко. Скорее всего он как раз дошел до той самой своей кондиции, в которой начинал обзванивать всех из списка контактов с желанием потрепаться. — Ванечка, милый, ты не представляешь себе, в какой я запарке. — Меня не волнует, давай приезжай, у меня праздник, мне обещали устроить выставку. Я не стала спрашивать его, что именно он собирается выставлять. Ведь у него не было ни одной законченной картины. Они все были гениальны, но самая завершенная была та, на которой была изображена женщина у телефона автомата в пустыне. Он так и не прописал ее лицо, и картина вызывала у меня гнетущее чувство одиночества. При взгляде на нее мне всегда хотелось плакать. — Ладно, завтра заеду. Закончив разговор, я отправила сообщение, так и не дождавшись ответа на предыдущее: «Уважаемая Наталья Эдуардовна. Могу ли я как-то вписаться в ваш плотный график завтра в пять? Руки соскучились по рулю». Через несколько минут Наташа ответила: «Будет сложновато, даже не знаю))). Мне придется отменить Гену!!! А это вам дорого обойдется, Ольга Александровна». Гена давно стал у нас притчей во языцех, Наташа не могла говорить о нем без гримасы на лице. Парень постоянно делал селфи, строил из себя мачо и даже заигрывал с Наташей, однако на выезде в город бледнел, терялся и то и дело норовил выпустить руль. «Насколько дорого?» — я послала возмущенный смайлик. «Решим на месте». Я послала ей в ответ гневную рожицу и поцелуй. *** Маша и Кэт приехали в мастерскую поздно вечером, мы договорились, что они еще раз взглянут на почти готовые работы, перед тем как я нанесу последний лессировочный слой. Я заметила, что обе были не в духе, даже чтобы посмотреть картины издали, они разбрелись по разным углам. — Очень хорошо, Ольга! — Кэт вымученно улыбнулась, но взгляд ее оставался тоскливым. Маша присела на диван и вытащила телефон, не говоря ни слова. — Спасибо, — ответила я Кэтрин и повернулась к Марии, — Маша? Вам не нравится? — А? — она подняла голову. — Я спросила, довольны ли вы. — Ну, — она пожала плечами, — вы замечательно рисуете, и все сделано по высшему разряду, но мне как бы пофиг с самого начала было, вы же знаете, что это не моя идея. Кэт сверкнула глазами и обратилась ко мне, игнорируя Машу: — Ольга, не ставьте внимание, она сегодня в плохом настрое. — Все нормально, я понимаю, — вежливо отозвалась я, — бывает. Что бы это ни было, надеюсь, это разрешится благополучно. — Угу, — с сарказмом произнесла Маша, — всенепременно. Когда кое-кто перестанет считать себя пупом земли и центром вселенной. — I don’t understand, — растерянно сказала Кэт. Мне почему-то стало ее жаль. Маша ответила ей что-то по-английски, и американка, изменившись в лице, сказала: — Мне надо в bathroom. Я ткнула пальцем по направлению нужной двери, и она устремилась туда. Мы остались сидеть в неловком молчании, слушая звуки льющейся из крана воды. Первой тишину нарушила Маша: — Оль, извините, пожалуйста. Мы поругались по дороге к вам в машине. — Серьезная причина? — Хм, — Маша вздохнула, — ну обычная. Я ей обещала в следующем месяце поехать с ней в Новую Зеландию, но у нас новый проект, и меня назначили главным разработчиком. Я сегодня только узнала, и в машине, пока ехали, сказала ей об этом. Ну и началась обычная херня. Опять понеслось, что мне надо увольняться, что моя зарплата не стоит того времени, что я затрачиваю. Что у нее достаточно денег, чтобы я могла не работать. Ну и, конечно, что я ее не люблю так сильно, как ей бы хотелось. То есть не растворяюсь в ней окончательно. Кэт вернулась в комнату, прежде чем я успела как-то отреагировать. Ее нос слегка покраснел, прядь светлых волос выбилась из прически и небрежно свисала надо лбом. В ванной было зеркало, но очевидно, что она даже не заглянула в него. Однако, несмотря ни на что, американка, видимо, на автопилоте одарила меня своей голливудской улыбкой: — Sorry, Ольга, картины прекрасные, мы можем их взять через неделю? И платить деньги тогда? — Да, я надеюсь, через неделю закончить. Осталось совсем немного, как вы видите, — мне хотелось хоть как-то утешить ее, но я не могла подобрать нужных слов. Они ушли, тепло попрощавшись, дистанция между ними сохранялась, они старательно избегали прикосновений. Мне вдруг стало невыносимо грустно, я улеглась на «честера» и набрала Наташу. — Ну что же ты удивляешься, дорогая моя, — хмыкнула она в трубку, выслушав мой рассказ, — это же женщины, они всегда выносят друг другу мозг. — Мне бы не хотелось, чтобы они расстались, — жалобно проговорила я, — они такая милая пара. — Не грузись, Оль, если они должны быть вместе, то преодолеют этот кризис, ну а если это неразрешимое противоречие, оно в конце концов разрушит их отношения. Я услышала, как она чиркнула зажигалкой. — Ты куришь? — Да. — Ты не ответила на мой вопрос сегодня днем. Я сознательно не стала уточнять - какой, в полной уверенности, что она прекрасно помнит. В трубке воцарилась тишина, и мне даже показалось, что телефон отсоединился. — Але? — Я думаю. Я услышала, как она затянулась. — Ладно, не обращай внимания, это не обязательно, — я встала с дивана и подошла к окну, — просто интересны были твои ассоциации с белым цветом. — Деликатность, — после короткой паузы она добавила, — беззащитность. — Это обманчивое ощущение, я прекрасно могу за себя постоять. — Не сомневаюсь, но ты не из тех, кто идет по головам. И ты не станешь распихивать очередь локтями или орать на соседку, которая тебя залила. — Откуда ты знаешь? — я рассмеялась. — Я могу скандал закатить легко. — Ты сильная, но при этом в тебе нет хищности. Это то, что я называю внутренней интеллигентностью. Мне стало немного не по себе, до сих пор я еще никогда не подвергалась такому детальному анализу. — И давно ты все это про меня поняла? Она хмыкнула. — Да сразу же, когда ты, витающая где-то там в облаках, уселась рядом со мной. — Вообще-то я тупо любовалась твоим римским профилем, только и всего, и размышляла, согласишься ли ты мне попозировать. — Да-да, коварный план соблазнения созрел именно тогда… — она рассмеялась, — и я, невинная, попалась на эту удочку с портретом. — Вот видишь, белый явно не мой цвет. Я только притворяюсь. — Конечно, твой, — она снова чиркнула зажигалкой, — и, кстати, притворяться ты совсем не умеешь. — Ты слишком много куришь. Я тут же пожалела о сказанном, имею ли я право делать ей замечания? Не рано ли? — Так получается. Мы помолчали. В окне напротив зажегся свет. Там жила семья: муж, жена и двое детей, я периодически наблюдала за ними со странным любопытством вуайериста. Они не делали ничего особенного — смотрели телевизор, ужинали, иногда к ним приходили гости. Мне почему-то казалось, что у них очень уютно. Может, из-за люстры с зеленым абажуром, висящей над круглым столом, а может, из-за пестрых радостных занавесок. Я нарушила молчание первой: — Мне пора. — Напиши, когда доберешься. Она всегда так говорила, когда я поздно возвращалась с работы, и отчего-то эта обычная фраза вызывала у меня восторг. *** Дверь у Ивана, как обычно, была незаперта. Разувшись, но не снимая пальто, я вошла в комнату. — Ваня! Он вышел из своей мастерской, вытирая руки тряпкой, смоченной в растворителе. — О, Москвина, отлично, что ты появилась. Мне как раз пора сделать перерыв, с утра пашу как папа Карло. Он резво кинулся к холодильнику и достал непочатую бутылку «Абсолюта». — Кучеряво живешь, Можаев, — обронила я и все же сняла пальто. — Будешь? — он тренированным движением отвинтил пробку и оглянулся в поисках чистого стакана. — Нет, мне на вождение. Я повесила пальто на спинку стула и уселась в свое кресло. Иван ухмыльнулся и, налив в небольшую граненую стопку, уселся напротив за стол. Придвинул к себе тарелку с заветрившейся нарезкой. — На вождение? Это хорошо. То-то, я смотрю, ты вся светишься. — Не придумывай, — я старалась говорить как можно равнодушней, но у меня явно не выходило. На самом деле меня подмывало рассказать ему, что со мной происходит, но я не была уверена, что стоит это делать. Он погрозил мне указательным пальцем. — Аяяй, ты меня явно недооцениваешь, Москвина. Давай, колись, кавалергард-девица подбивает к тебе клинья? — он заржал как конь. Я даже не улыбнулась, очевидно, уловив это, Можаев виновато сказал: — Оль, ну прости, я ужасный пошляк и жлоб, и как бы не мог не пошутить. — Продолжишь шутить, если я скажу тебе, что у меня с ней роман? И что мне нравится заниматься сексом с женщиной, — медленно произнесла я. У него на секунду приоткрылся рот, глаза округлились, он дотронулся до своего подбородка и поскреб светлую щетину. — Ну… — он сделал паузу, — я отвечу тебе, что мне тоже нравится. И если ты решила внести разнообразие в свою унылую сексуальную жизнь с этим уродом… — Блин, Можаев, — я вздохнула, — что ты несешь? Я впервые в жизни испытываю… то, что сейчас испытываю. И сразу тебя предупреждаю, не начинай про то, что мне просто не повезло с мужем. Дело не в нем, а в мужчинах вообще, у меня никогда раньше не возникало желания с кем-то переспать для разнообразия. — Тебе не повезло с мужем, — упрямо произнес он, — но, может, ты и права, и никакой мужик бы не подошел. Может, это у тебя в генах изначально было заложено. — Угу, дефект типа, — криво усмехнулась я, — будешь теперь считать меня ненормальной? — Ой, Москвина, кто из нас нормальный, мы же все пограничники, как говорит один мой знакомый психиатр. Он опять налил себе, но только до половины. Поймав мой взгляд, объяснил: — Мне еще сегодня работать. Поэтому пока воздержусь. Иван поднял стаканчик и произнес: — Ну, давай, за новые горизонты в твоей личной жизни, ты не представляешь себе, как я рад, на самом деле, что тебе хорошо. Он задержал стакан у губ: — Тебе ведь хорошо? — по его лицу скользила слабая тень улыбки, но в серых глазах плескалась грусть. — Очень, — только сейчас я осознала, как мне хотелось это озвучить, — с ней мне очень хорошо, Вань. Ты будешь смеяться, но именно с ней я чувствую себя женщиной. — Ты влюблена, — скорее констатировал, чем спросил Можаев, и наконец выпил залпом. От того, что это было сказано вслух, пусть не мной, а другим человеком, внутри меня все похолодело, а потом меня бросило в жар. Может быть, я подсознательно избегала этого определения. Как окончательного приговора. А Ванька назвал вещи своими именами, и теперь было уже никуда не деться. — Я не знаю, кажется, да… я не задумывалась над этим. — Ну и слава богу, — он отломил корочку черного хлеба и швырнул в рот, — не парься. Приводи ее ко мне в гости, напьемся вместе, я пожму ей руку за то, что она так круто Шувалова опустила. — Это точно не главное в этой истории, Ваня. — Да ладно тебе, я в восторге, — он вскочил со стула, — баба рога наставила, это так охренительно позорно, я, пожалуй, сегодня напьюсь на радостях. — Хватит, Вань, лучше давай расскажи, кто тебе выставку пообещал организовать? — О, — он снова уселся, откинулся на спинку стула и вытянул длинные ноги, - помнишь, я тебе рассказывал про того типа странного с иконами? Так вот он сказал, у него все там схвачено. — Где схвачено? — Не знаю пока. Он просто сказал, что пока есть пара заказов, а потом он поможет выставиться в каком-то частном музее. Только тематика моя им не очень подходит, говорит вот если бы я святых рисовал, типа иконы в стиле модерн. А я подумал, почему бы и нет, в белом венчике из роз… можно было бы замутить, у меня давно идея была. — Вань, — я вздохнула, — ты бы свои картины закончил уже когда-нибудь. Они ведь у тебя прекрасные. А потом бы за новое брался. — Ой, Оль, ну что ты начинаешь, — он обвел помутневшим взглядом стены, на которых висели его картины, зияющие белыми пятнами, люди без лиц, дома без окон. Часть были пока в состоянии карандашных эскизов, с несколькими мазками краски, часть почти полностью готовы, но всюду не хватало каких-то деталей. — Ну не прет меня сейчас на все это. Пропал кураж, — грустно сказал он. — Появится, Вань, обязательно появится, ты бы пил меньше, у тебя от водки угнетенное состояние, ты же знаешь. — По-любому, сейчас особо некогда. Мужик этот мне приволок иконку новодел, начало двадцатого века, просит состарить до семнадцатого и реконструировать немного. Хочешь глянуть? Он ее только позавчера принес, я еще не начал толком. Слава богу, он хоть уже не торопит и не посылает ко мне своих шестерок. Работаю, как человек, — он с нежностью посмотрел на бутылку «Абсолюта». Мы прошли в его мастерскую, и он показал мне икону, на которой были изображены Иоаким и Анна в обнимку у Золотых ворот. — Зачатие праведной Анны, — пробормотала я, — а ведь старушке было за семьдесят. Она здесь довольно моложаво выглядит, не находишь? Как и сама икона. Как ты ее старить будешь, тут же видно, что новодел, невооруженным взглядом? Можаев пожал плечами: — А то ты не знаешь, как это делается. Затемню олифой и сажей, доску чуть покороблю, ну и кракелюр само собой. — Кракелюр как решил делать? В печь или на холод? Он почесал затылок. — Подумаю, если не потеплеет, может и на холод. — Я тебе и в прошлый раз говорила, и сейчас говорю. Не связывайся ты с ним. Тут какой-то аферой за глаза пахнет. — Спокойно, Москвина, меньше знаешь — крепче спишь. Мне пофиг, что он будет делать с ней. Мое разумение такое, что он хочет повесить ее у себя дома и всем хвастаться, что у него есть старинная икона. А про всякие купли-продажи мне ничего не известно. — Окей, — я пожала плечами, — тебе виднее, но я бы не взялась за такое. — Ну ты-то вообще у нас по импрессионистам, — он захохотал, — ты, кстати, закончила Лотрека своего? — Да, почти, еще слой и готово, — я взглянула на часы на телефоне, — пора мне, Вань. Уже шесть, пока добегу, занятие в полседьмого. — Ну-ну, — он подмигнул и пошел следом за мной в предбанник, — ну скажи мне, когда придете вы? — Вань, ничего обещать не могу, говорю же, завал с работой. Устюжские иконы вывозят в Париж на выставку, надо экспертизу сделать, чтобы таможня пропустила. Пятнадцать штук. И кстати, ты рисовал одну из них, «Михаила Архангела», для своего этого заказчика мутного. Странное совпадение, да? Он пожал плечами: — Вообще-то нет, довольно известная вещь, не вижу тут ничего странного. — Я ее проверила, она-то подлинная, не твой «задурок», так что все в порядке, но все равно как-то подозрительно. — Так, а чего тебе-то привезли, а не в Рублевский? — В Рублевском очереди, все расписано на месяцы, там же и атрибуцию делают обычно. А тут только технически состояние описать для свидетельства. Я не стала объяснять ему про то, что в этом как-то участвует Игорь, чтобы не возбуждать очередную волну злорадного восторга по поводу моего адюльтера. *** На площадке Наташа курила с высоким молодым парнем, я узнала в нем одного из инструкторов. Они весело о чем-то переговаривались, Наташа звонко смеялась, и меня это неприятно укололо. Я понимала, что рассуждаю как эгоистка, но мне вдруг захотелось, чтобы она улыбалась только мне. Это было непривычно, я никогда не вела себя как собственник и вообще не понимала, о чем идет речь, когда сталкивалась с описанием подобных чувств. — А вот и мои шесть тридцать, — расслышала я, приближаясь, это тоже неприятно царапнуло небрежной отстраненностью, как будто я хотела, чтобы она сообщила своему собеседнику: «А вот идет женщина, с которой мы занимаемся сексом». Определенно, моя повышенная обидчивость была результатом того самого диагноза, который только что мне поставил Можаев. — Что вы изволите, мадам? — шутливым тоном спросила она, садясь на свое место и пристегиваясь. — Площадка или город? Хочешь отработаем еще раз параллельную парковку? Мне бешено хотелось только одного: чтобы она меня поцеловала и поскорее, но я решила, что пора научиться сдерживать свою неизвестно откуда взявшуюся сексуальную энергию и коротко ответила: — Парковка нормально. — Оль, — она с беспокойством посмотрела на меня, — у тебя все в порядке? — Конечно, — я широко улыбнулась. На самом деле, это было далеко не так, вместо того, чтобы думать о том, как вписаться в этот проклятый карман, я думала о том, как она привлекательна. Она была в короткой черной куртке нараспашку, открывающей оранжевый свитер с глубоким вырезом. До того как она уселась, несмотря на сумерки, я разглядела, как соблазнительно обтягивают ее небольшие ягодицы узкие синие джинсы. Она словно специально оделась так, чтобы я не могла сосредоточиться на вождении. Меня бесило, что она даже не пытается дотронуться до меня. Тем временем я, как всегда, мучилась с этим дьявольским упражнением. Наташа хотела, чтобы, когда я сдаю назад, я не останавливалась, продолжала крутить руль, стараясь въехать в огороженный контур. — Девочка моя, не останавливайся, давай, давай, крути руль на ходу, у тебя получится, — с энтузиазмом воскликнула она, когда я в очередной раз пыталась совершить этот маневр. Это «девочка моя» добило меня, и я нажала на тормоз. — Помни, у тебя есть только две минуты, не трать их на остановку, — она продолжала увлеченно объяснять, не обращая внимания на то, что я смотрю перед собой, а не на нее, — ты видишь, что ты уже не сбиваешь разметку, и линию ты пересекаешь, все делаешь гораздо лучше. Давай еще разок, чего ты остановилась? Я покорно выжала сцепление, дернула за рукоятку, переключая передачу. Но потом не выдержала и заглушила мотор. — Что случилось? — она недоуменно посмотрела на меня. Сейчас я могла, конечно, поджав губы сказать: «Ничего», но я подумала: "А собственно, какого черта? Ведь все равно меня это беспокоит, значит, я это озвучу". — Ты не целуешь меня, — выпалила я. — Оля! — она выглядела потрясенной. — Ты с ума сошла? Это ты замужняя женщина, а не я. И мне в голову не приходило, что ты не будешь против делать это на площадке, где нас могут увидеть посторонние. Я уже сорок минут страдаю. — Ты могла бы спросить, — сварливо сказала я, внутренне ликуя, — и не страдать. — Заткнись, — пробормотала она и, резко отстегнув ремень, потянулась ко мне. Когда нам перестало хватать воздуха и мы прервали поцелуй, я, отдышавшись, выпалила: — Хочу тебя, сейчас. Она судорожно сглотнула и хриплым голосом скомандовала: — Выезжай за ворота и езжай направо до перекрестка, дальше я тебе скажу.