Осторожно, крутой поворот

Сквозь сон почувствовав на себе чей-то взгляд, я приоткрыла один глаз. Дикси, сидя напротив кровати, разглядывал меня с пристальным интересом. На морде читалось: «Что это ты тут делаешь?». Оставляя безмолвный вопрос без ответа, я встала. Пес шумно вздохнул и улегся, очевидно окончательно смирившись с моим непрошенным вторжением в его жизнь. Вещи, аккуратно сложенные на кресле, воскресили в памяти события вчерашнего вечера. Я совершенно точно помнила, что часть своего гардероба оставила где-то по дороге из кухни в комнату. Заметив халат, перекинутый через спинку стула, надела его и вышла в коридор. Посмотрела в зеркало и тут же отвернулась, ужаснувшись бледному лицу и кругам под глазами. К моему глубокому прискорбию, волшебный расслабляющий эффект «Пина Колады» улетучился, сменившись головной болью. Из ванной раздавался шум плещущейся воды. Контрастный душ — это то, чего сейчас мне определенно не хватало, как и сменной одежды. Да у меня даже нет зубной щетки. О чем вообще я думала, когда оставалась ночевать? Занимаясь самобичеванием, я направилась на кухню с чувством человека, возвращающегося на место преступления. На оскверненном нашими развратными действиями столе теперь с самым невинным видом стояли тарелки с тостами и сыром, голубой кофейник и две изящные чашечки из тонкого фарфора. Несуразная сахарница в форме щенка дополняла идиллическую картину благопристойности. На фоне всей этой милоты моя вчерашняя эскапада выглядела полным безумием. — Ты вовремя проснулась, кофе как раз остыл. С уже знакомой футболки мне гнусно ухмылялся Симпсон, Наташа прислонилась к дверному косяку держа в руках запечатанную зубную щетку. — Слушай, я вчера явно перебрала, — никогда не думала, что мне доведется произносить эту избитую фразу, — коктейли такая коварная вещь… кажется, я плохо себя контролировала. — Ужасно, да, — теперь у них с Симпсоном было одинаковое выражение лица, — хорошо, что выбор пал не на «Секс на пляже». Последствия могли бы быть непредсказуемыми. — Ой, заткнись, — буркнула я, стараясь не выглядеть смущенной, — сама виновата… — я пресекла попытку меня обнять и, отобрав щетку, направилась в ванную.  — Полотенце повесила там — красное! — крикнула Берг вдогонку. — Прекрасный цвет, — бросила я с сарказмом, — многие его обожают. *** Поцелуи с привкусом кофе были безжалостно прерваны звонком моей негодующей дочери: бабушка не хотела отпускать ее в кино с Макаром. Разумеется, я должна была немедленно приехать домой и, все разрешив, выдать ей карманные деньги на развлечения в торговом центре. — Пора домой, — встав, я взяла свою чашку с намерением сполоснуть ее. Наташа перехватила мою руку и, отобрав чашку, поставила ее на стол. Встав со своего места, приблизилась вплотную так, что наши бедра соприкоснулись. — Оставь, потом уберу. Во сколько сеанс? — В три. — Тебе не обязательно так торопиться, доедем минут за сорок, сегодня воскресенье, пробки небольшие. Так что часа два у нас точно есть, — она провела рукой по моей щеке и убрала выбившийся локон за ухо. Это был бесспорный аргумент. — Успеем посмотреть какой-нибудь фильм? — я даже не скрывала издевку в голосе. — Конечно, — она пожала плечами, при этом ухмыляясь, — сейчас выберем документалку поскучнее для контраста. *** Дороги оказались относительно свободными, и я вела машину без особого напряжения по уже знакомому маршруту. Под тихо бормочущее радио Наташа задремала, прислонившись виском к стеклу. Во сне она казалась еще моложе. Подрагивающие густые ресницы придавали ее облику трогательную беззащитность. Каждый раз останавливаясь на светофоре, я поглядывала на нее, любуясь, почти как произведением искусства. Разница состояла в том, что мне невыносимо хотелось провести пальцем по точеным скулам, упрямому подбородку, чуть припухшим, зацелованным мною губам. Словно не в силах утолить мучительную тактильную жажду, я желала наверстать упущенное за многие годы. Телефон в сумке, лежащей на заднем сиденье, разорвал тишину песней «Bad guy», которую Варя установила для своих звонков. Я, конечно же, не могла оторваться от руля. Наташа открыла глаза и, достав сумку, вытащила трубку. Она ответила, установив его на громкую связь. — Мама, евро купи. Ты просила тебе напомнить. — Куплю, не переживай. — Ты скоро будешь? — Минут через двадцать. У меня вождение, — я покосилась на Берг, сидящую с абсолютно безмятежным видом. — О, Наташе привет, спроси, можем ли мы еще на картинг с ней съездить? Когда я из лагеря вернусь. — Привет, — вмешалась Берг, — можем, если твоя мама будет не против. — Мама будет «за» при наличии нормальных четвертных оценок, — нравоучительно сказала я, — так что давай старайся, у тебя еще есть два дня — поправить непоправимое. И если все же выйдет «тройка» по истории — ни на что не рассчитывай. — Что вы прицепились ко мне с этой дурацкой историей? Бабушка тоже вчера нудила, типа, я позорю ее и папу. А я назло ей фотки с картинга показала, сказала гонщицей буду, когда вырасту. Между прочим, она с папой говорила по телефону и жаловалась на тебя, что ты дома не ночуешь. Моя дочь, как всегда, умело перевела стрелки. — Так. Все. Не могу больше говорить. Скоро буду. Пока. Я кивнула Наташе, чтобы она отсоединилась. — Что за лагерь? — Языковой, в Болгарии. С двадцать четвертого по тридцатое. Я еще до Нового года взяла путевку. Из ее класса много детей едут. — Интересно, — задумчиво произнесла Наташа, — очень интересно. — Надеюсь, ей понравится. Вообще, я волнуюсь, конечно: сама, в тринадцать лет, да еще и за границу. — Она у тебя самостоятельная и разумная, так что не переживай. И за границей не менее безопасно, чем тут, а может даже и более. — Ты часто выезжала? — спросила я. — С родителями в Прибалтику много раз ездили. И в Германию. У нас там родственники. Да и одну меня в детстве на летних каникулах несколько лет подряд отправляли в Гамбург на месяц к тете Марте, старшей сестре моей бабушки. Очень активная старушка была. Обожала меня культурно просвещать, таская по всему городу до изнеможения, причем моего, а не ее. А ей уже тогда за восемьдесят было. Ха, — Наташа рассмеялась, — помню, вышли мы на Репербан — проститутки стоят шеренгой. И как только мужчина появлялся в поле зрения, они почти синхронно делали шаг вперед. Типа «Кто на мясокомбинат? Я!». Для двенадцати лет я была довольно отсталой в этих вопросах и приняла это за флешмоб. — Ой, я уже к этому возрасту была более продвинута, прочла «Анжелику», Мопассана и посмотрела «Элен и ребята», где все бесконечно целовались. — Ну, меня от фантастики в детстве перло, а там все скромненько, — Наташа потянулась, — отсюда замедленное сексуальное развитие. — Кстати, в «Элен» мои подружки фанатели по Кри-Кри, а я по Кати, но никогда никому об этом не говорила. Тебе вот первой, — я прикусила губу, чтобы не рассмеяться. — Никому не расскажу, обещаю. Мы переглянулись и, не сговариваясь, прыснули от смеха. *** Я снова подъехала прямо к подъезду, на этот раз среди бела дня. Опустив стекло, дала прохладному ветру, ворвавшись в салон, наполнить его ароматом весны. На улице светило солнце, деревья покрылись бледно-салатовым, а птицы чирикали суетливей и громче обычного. Неожиданно в памяти всплыли строчки, и я пропела: — Приходит время, С юга птицы прилетают, Снеговые горы тают И не до сна… — Что за песня? — спросила Наташа. — Старая. Никитины поют, погугли, — я вздохнула, — это все от бабушки. Она мне пластинки ставила такие: песни из советских кинофильмов, барды, романсы допотопные. В общем, ретро. Я когда слушала что-то типа Aerosmith или Эминема, она так укоризненно смотрела, словно я предаю ее самые светлые идеалы. — Ну, — Наташа улыбнулась, — это все равно лучше, чем «Руки вверх». — Знаешь фразу: «Попса — это когда плохому человеку хорошо…»? — «А блюз, когда хорошему — плохо», — закончила Берг. — Кстати, там есть продолжение у этого припева в песне: Приходит время, Люди головы теряют, И это время Называется весна! — Головы теряют, — эхом повторила она. Не спуская с меня глаз, поднесла мою ладонь к своим губам. — Ольга! Резкий окрик заставил меня моментально отдернуть руку, я повернула голову и увидела Светлану Яковлевну в нескольких шагах от машины. При полном параде, вся в черном, на голове небесно-голубой шелковый платок. По воскресеньям она с недавнего времени регулярно отмечалась в близлежащей церкви. Моя языкатая дочь назвала это «бабушка ушла грехи замаливать». — Черт, — процедила я сквозь зубы, лихорадочно вспоминая, близорукость у нее или уже дальнозоркость. Шувалова грозно нависла над открытым окном, заслоняя собой солнце. — Наконец-то, соизволила явиться! Варвара совершенно распустилась, хамит, не помыла за собой посуду. И собирается идти в кино с этим ее бойфрэндом! — она с презрением нажала на «Э» так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, как сильно ей не нравится кавалер внучки. При этом свекровь не сводила цепкого взгляда с Берг. — Не надо нервничать, мы с ней все решим. Я немного занята, вы же видите, у меня урок вождения, — я ткнула в треугольник с буквой «У» на лобовом стекле, — и в данный момент мы с Натальей Эдуардовной обсуждаем график наших занятий. — Ты учишься вот на этом? — свекровь пренебрежительно ткнула рукой в «девятку». Я не успела ответить. — Вы разбираетесь в машинах? — Наташа говорила с подчеркнуто вежливой, но достаточно жесткой интонацией. — Умеете водить? — Нет, конечно, — фыркнула Шувалова, — для этого есть мужчины, и когда мой муж был жив, у нас был личный водитель. Берг, казалось, пропустила мимо ушей эту реплику и продолжила: — Так вот, Ольга Александровна замечательно справляется, — Наташа говорила с напускной серьёзностью, — даже с этой старой и неудобной машиной. И значит, когда она пересядет в более комфортабельное транспортное средство, у нее не будет проблем. — Ну вы же автоинструктор, — Светлана произнесла это слово с тем же нескрываемым презрением, что и «бойфренд», — вам, конечно, виднее. — Светлана Яковлевна, давайте не будем задерживать человека, — я старалась не сорваться, но была уже на грани, — мы закончим через пять минут, и я подойду. Свекровь словно не услышала меня: — Я звонила Игорю, он был очень удивлен тем, что ты не ночевала дома. Обычно при посторонних она предпочитала делать вид, что у нас образцовые отношения. У меня было два варианта объяснения ее не вполне обычного поведения: либо она была слишком взвинчена тем, что я не ночевала дома, либо… она все же зоркий сокол. — Мы позже это обсудим, Светлана Яковлевна, — скрыть раздражение не получилось. Она поджала губы: — Ну что ж, не буду вам мешать. Я выжидающе смотрела на нее, ничего не отвечая. — До свидания, Наталья Эдуардовна, — Светлана посмотрела на Наташу так, словно хотела получше запомнить ее лицо, обычно она так фотографировала взглядом студентов, которые не готовились к семинарам, чтобы потом завалить их на экзамене. Гордо выпрямив спину, она удалилась. Мы молча проводили ее взглядом. — Сорри, я не знала, что так выйдет. Думаешь, она заметила? — обеспокоенно спросила Наташа. — Мне плевать, — ответила я, стараясь поверить в свои же слова, — даже если и так, мне плевать. Наташа негромко сказала: — Только не паникуй. — Еще тише добавила: — у тебя есть я, ты ведь в курсе? Следуя порыву, я обвила руками ее шею, вдохнув уже почти родной запах бриза. — Вот теперь точно в курсе, — пробормотала я куда-то в воротник. — Ты так обнаглела, — она с силой прижала меня к себе, — если твоя свекровь сейчас вернется, ее хватит удар. — Два раза в одну воронку, вряд ли, — я с неохотой высвободилась из ее объятий, — но мне действительно пора. Напиши, когда доедешь до дома. *** С утра в понедельник мне пришлось ехать на реставрационный совет. Решался вопрос о возможности транспортировки иконы Спас Вседержитель из Псковского музея в Спасо-Елеазаровский монастырь. Все уже было предопределено заранее, так как министерство культуры разрешило передачу иконы, но для приличия требовалось созвать совет. Скутте позвонила вечером в воскресенье и попросила прийти. — Надо появиться, Оль, начальство требует. Там будет куча чиновников из министерства, журналисты, плюс представители от самого патриарха. Нашим мнением они, конечно, не интересуются, но надо сидеть и внимать, чтобы потом написали в прессе, что с нами посоветовались. — Марин, но ведь я не занималась этим, это же в отделе темперной экспертизу проводили. — Неважно, это никого не волнует, сказали согнать как можно больше народу. Там и из Третьяковки будут люди и от Грабаря, даже из Рублева Бусина придет. Заседание проходило в большом конференц-зале ГОСНИИР, первый, кого я увидела входя в помещение, был Симанюк, он, энергично замахав рукой, направился ко мне: — Здравствуйте, Ольга Александровна, рад вас видеть. Слышали, выставка производит фурор в Париже? Монмартр в это время года особенно прекрасен. Ваш муж там уже побывал? — Понятия не имею, — я ослепительно улыбнулась ему и отошла в сторону. Игорь вечером звонил мне по Ватсапу. Он даже сделал попытку строго спросить, где я провела ночь. Мне было лень придумывать более удобоваримую ложь и я сказала первое, что пришло в голову: «В Подушкино, у тех, кто заказал мне Лотрека». Он протянул с презрением в голосе: — А, у этих лесбиянок. И, тут же потеряв интерес к данной теме, принялся жаловаться на то, как устает на выставке и как ему не нравится хваленая французская кухня. Я слушала его вполуха, параллельно развешивая стирку. Свекровь пока хранила суровое молчание, тикая бомбой замедленного действия. Хотя, возможно, ее близорукость все еще не успела смениться дальнозоркостью. Меня устраивала и не устраивала тишина. С одной стороны, я ненавидела конфликты, с другой — мне хотелось взрыва, скандала — чего-то, что сделает мою жизнь невыносимой и подтолкнет к решительным действиям. Я уселась рядом со Скутте и Синицыной. — Ольга Александровна, я покрыла Волконского ксилолом еще в субботу, как вы велели, — Синицына как всегда служила образцом исполнительности. Мне даже стало немного стыдно: в субботу я нагло смылась еще до обеда. Но я тут же оправдала себя тем, что поход в клуб с девушкой требовал тщательной подготовки, наверняка, князь вошел в мое положение. — Рыбий клей и пластифицированный мед приготовила? — спросила я, доставая булькающий телефон из сумки, перевела его на беззвучный. — Все у вас на столе, — радостно отрапортовала Леночка. — Ты все-таки решила утюгом пробовать? — поинтересовалась Скутте. — Да, там в грунте и в красочном слое микротрещины, я считаю, стоит попробовать укрепить именно таким способом. Поможешь? Я открыла Ватсап. «Это утро было не таким добрым, как вчера». К сообщению прилагалось фото Дикси, грустно положившего морду на лапы. «Чего это он такой печальный? Ты ему косточку не дала?» — Сегодня уже вряд ли успеем, — Скутте кивнула на членов президиума, — посмотри, какие важные чины к нам пожаловали. Это надолго. Я взглянула на нескольких длиннобородых священников в черных рясах с массивными крестами на груди, на фоне достаточно ярко одетых творческих работников они выглядели воронами, случайно присоединившимися к стае канареек. — Мда, ощущение такое, что прибыла святая инквизиция, — пошутила я. — Это из пресс-службы патриархата товарищи, — Скутте вздохнула, — хорошо еще фанатиков своих не согнали под окнами горланить. — Еще не вечер, — пробубнил Пинкевич, сидевший позади нас. «Дикси-то как раз все свои удовольствия получил в полном размере: и косточку, и прогулку)) он просто грустит в знак солидарности со своей хозяйкой». «А что с ней? Мне вчера днем показалось, что у нее перенасыщение удовольствиями, судя по тому, как она отрубилась в машине))». Ожидая ответа, я прислушалась к начавшимся дебатам, одновременно испытывая знакомый возбуждающий азарт, всегда возникающий, когда мы начинали флиртовать в переписке. Ирина Геннадьевна Бусина, доктор искусствоведения из музея Рублева, считалась очень принципиальной женщиной, и голос у нее был подходяще-пронзительный: — А можно задать вопрос: почему наш климатолог не была командирована вместе с другими членами комиссии? — Бусина не собиралась садиться, дожидаясь ответа стоя. Лицо председателя Совета Карлова недовольно сморщилось: — Ездившие в храм сотрудники — очень компетентные люди: заведующий сектором реставрации, заведующий отделом древнерусского искусства и начальник службы безопасности. «Пффф, ты плелась со скоростью 40, по правой полосе, считай, что пела мне колыбельную». «Ах, так вот оно что, а я-то собой по ошибке начала гордиться. Опрометчиво решила, что вымотала тебя, как Казанова, а ты, оказывается, всего лишь заскучала ((». Бусину было не так легко переубедить: — Тем не менее, они не специалисты в данной области…. «Уверена, Казанова — жалкий импотент по сравнению с тобой, и нечего притворяться скромной, теперь-то мы обе знаем, на что ты бываешь способна #pinakolada». Перед глазами встала сцена на кухне, вспомнилась заряженная сексуальным желанием покорность, с которой она вторила моим словам. Внизу живота сладко заныло. Отважную Бусину перебила ухоженная сухощавая дама в синем жакете, словно сошедшая с картин викторианской эпохи. Ее лицо могло бы казаться красивым, если бы не написанное на нем отталкивающее высокомерие. — Уважаемые коллеги! В первую очередь, мне бы хотелось поблагодарить всех членов экспертной комиссии. Мы работали без перерыва десять часов и подготовили целый пакет документов, необходимых для передачи иконы во временное пользование. — Нет ничего более постоянного, чем временное, — с сарказмом произнес кто-то из-зала. «Не знаю о чем ты)), и вообще я серьезная женщина, и общаюсь только с солидными людьми», — я послала ей снимок зала, стараясь захватить в кадр даму в синем и сидящего рядом с ней священнослужителя, обрамленного окладистой рыжей бородой. «Она в твоем вкусе?» Смайла в конце не было. Снова пронесся возмущенный гул, я наклонилась к Скутте: — Кто эта женщина? Она усмехнулась: — Оля, ты как с другой планеты свалилась. Ее еще три месяца назад назначили. Главный специалист-эксперт отдела музеев министерства культуры. Горбенко Светлана Алексеевна, сука еще та, я уже с ней имела личную беседу. — А, — отреагировала я и тут же снова уткнулась в телефон. «У меня более избирательные предпочтения))». «Ты уверена? Она очень даже ничего))) Холеная, интересная». Я не могла не подразнить ее, вторя в унисон. «Еще и в министерстве работает, крутая дамочка». «Судя по ее кислой физиономии, она нуждается в ласке, смотри не упусти свой шанс». «А кое-кто, любящий давать бесценные советы, нуждается в порке» «Что на тебе сейчас? Только не говори, что черный латекс», — много улыбающихся смайлов. «Приезжай и посмотри!))» — написав это, я вдруг поняла, что и на самом деле безумно хочу, чтобы она приехала. Потребность в Наташином присутствии стала постоянной. А между тем, Горбенко продолжала, не обращая внимания на выкрики из зала, изредка трассирующие над нашими головами одиночными пулями. — И мы сейчас подписываем документы о выдаче во временное пользование. Принято решение Министерством культуры — значит, надо его исполнять… — Хороша, — протянул Пинкевич за нашими спинами, — как она элегантно нам всем объяснила, что мы — никто. Бусина опять потянула руку: — Можно мне два слова сказать? Карлов истерически замахал руками: — Нет, Ирина Геннадьевна, мы с этим завершили. Все остальное в рабочем порядке. Давайте не тратить время. Теперь переходим непосредственно к тому, ради чего мы здесь собрались. Расскажите о сохранности иконы. Началось бурное обсуждение, приносить ли икону. Я посмотрела на экран. «Если я приеду, то вряд ли буду только смотреть))» «Зря, в процессе созерцания есть своя особая прелесть», — Икону принесли, и заведующая сектором реставрации темперной живописи Лена Азарнина начала доклад: — Икона «Спас Вседержитель», двусторонняя, выносная, рукоять утрачена, отпилена. По стыку досок имеется трещина, сквозная… «Оставь этот лозунг для посетителей музея. Я нахожу особую прелесть в других местах, для справки, они все расположены на твоем теле». — Центральная часть верхнего торца разбита гвоздями… — Кошмар, — произнесла Синицына. Я вздрогнула, на секунду мне показалось, что она каким-то образом прочла мою переписку и прокомментировала ее. «Какая пошлость» — сердитый смайл, улыбающийся смайл. «Обожаю, когда ты одновременно и возбуждена, и злишься» — улыбающийся смайл. «Кто сказал, что я возбуждена?))) Вообще-то тут решается очень ВАЖНЫЙ вопрос, Спас Вседержитель вот-вот рассыплется» — нахмурившийся смайл, улыбающийся смайл. «Это не мешает тебе меня хотеть, не правда ли?))» «Самонадеянная сучка» — с любовью подумала я и счастливо вздохнула, всего пару месяцев назад я и подумать не могла, что смогу писать другому человеку (женщине!) такие вещи. Азарнина продолжала грустно перечислять повреждения: — На нижнем торце — тонкие поперечные трещины, поднимающиеся на лицевую и тыльную стороны. Торцы иконы очень тёмные от копоти и потемневшей олифы. Ее перебил Карлов: — Давайте покороче. Как себя ведут места соединения реставрационных вставок и авторского грунта и живописи? Лена Азарнина поправила очки и вздохнула: — Конечно, грунт хрупкий. Есть опасные места, я их показала, вы слышали по звуку, что есть места отставаний, и это всегда очень опасно. Горбенко, сидящая в президиуме, что-то шепнула Карлову, и он тут же громко произнес, глядя в зал: — Пора заканчивать. Азарнина сняла очки и обреченно вздохнула: — Тогда предлагаю реставратору сектора дополнить. Миша, пожалуйста. Микрофон передали Мише Бушуеву, моему однокурснику. Грузный Бушуев встал и забасил, держа перед собой лист бумаги: — На лицевой стороне в центре верхнего поля — глубокая утрата древесины вдоль волокон. В правой части утраты — грубо вклеенный отщеп древесины, ниже на изображении нимба — выбоины и трещины по контуру отщепа…. «Я тут озабочена гражданской ответственностью, памятник культуры в опасности))… и да, я тебя хочу» — смайл с кривой улыбкой. О, я хотела, и еще как. В моем распаленном воображении уже рисовались самые развратные картины того, что я могла бы с ней сделать, и того, как она будет на это реагировать. Бушуев взял следующий лист. Горбенко откровенно зевнула, прикрывая рот ладонью, в глаза бросились длинные ярко-красные ногти, достигшие той самой длины, после которой правильней было бы называть их когтями. — Особенность конструкции иконы — накладные шпонки, которые прикреплены старыми гвоздями… Я глубоко вздохнула, стараясь отогнать от себя образ опирающейся на стол и с нетерпением ждущей «наказания» Берг. Но вместо того, чтобы исчезнуть, испариться, она, словно издеваясь, плавно опустилась на четвереньки. Я шумно сглотнула, и Скутте возмущенно прошептала: — Неужели перерыв нельзя сделать? Я бы выпила сейчас кофе. Сидим тут уже третий час. «А я хочу, чтобы, пока Вари нет, ты жила у меня». Я опешила и некоторое время пялилась в экран. — А я бы и чего покрепче накатил, — тут же вмешался Пинкевич, — надо как-то залечить раны, проигрываем битвы на всех фронтах, в прошлом Торопецкую сдали, сейчас вот Спаса. — Вот они — мужики, — заведующая усмехнулась, — чуть что, и накатить. А памятники искусства тем временем будут по церквям растаскивать. — Накатить — прекрасная идея, — пробормотала я, все еще ошеломленная внезапным переходом от флирта к предложению переехать на неделю. «Как ты себе это представляешь? Что я скажу свекрови?» — И есть подвижные участки! Мы можем показать отставания паволоки на другой стороне, — Азарнина не сдавалась. «Скажешь, что уезжаешь в командировку, ты сама говорила, что приходится ездить по разным музеям, а на работе уйдешь на больничный, я тоже возьму отпуск». Карлов раздраженно произнес: — Все уже видели и не один раз. — Да-да, — поддержала Горбенко, — по-моему, хватит. «Какой больничный?» — Еще здесь очень много интересных моментов, связанных с красочным слоем, запротоколированных нами, — Азарнина сдвинула очки ближе к переносице, держась как стойкий оловянный солдатик. «За это не переживай, я все решу». Карлов нетерпеливо вздохнул и опять стукнул по столу, требуя тишины в зале: — Елена Владимировна, раз все запротоколировано, то, может, не стоит сейчас рассказывать об этом? Ну кто этого не знает из присутствующих? «Я не знаю… Мне надо обдумать». Азарнина перевела взгляд на Горбенко и Симанюка: — Представители Министерства, очевидно, не знают. Пресса… — она посмотрела на молодых людей с диктофонами, — гости. «Ты забыла добавить, что это «такоое неожиданное предложение»… Какой бы повод для отказа ты сейчас ни придумала, я его не приму». Председатель устало вздохнул: — Хорошо, продолжайте. — Бедная Азарнина, — Марина покачала головой, — так старается, как будто не понимает, что все это — чистая проформа и все уже решено там, — она указала пальцем вверх. «Да, неожиданное. И не надо на меня наезжать». — Я ненавидела, когда на меня давили. Мне нравилось, когда она принимала за меня решения в бытовых мелочах, но это не распространялось на серьезные вещи. — Марина Алексеевна, а разве не за реставраторами решающее слово? — изумленно прошептала Синицына. — Святая простота, — подал сзади реплику Пинкевич, — вы что, Леночка, не знаете, что такое «сильные мира сего»? «О да, правильно, отличная тактика — обидеться. И даже причину придумывать не надо». Азарнина невозмутимо поправила очки и сообщила: — Я постараюсь сократить сообщение насколько смогу. Я еще обращу внимание на снимки, которые демонстрируют лаковую пленку. Если кому-то интересно, то можно посмотреть эти снимки в люминесценции. — Спасибо, Елена Владимировна, но, думаю, в этом нет нужды, — почти простонал Карлов. «Я отвечу позже». Не думает же она, что может управлять мной! Азарнина с тоскливой надеждой посмотрела в зал, будто ожидая, что все же найдутся желающие, которые согласятся на увлекательный просмотр. Но зал отреагировал молчанием. Все устали и хотели, чтобы этот спектакль поскорее закончился.  — Огласите уже, наконец, ваш вердикт, — с нескрываемым раздражением произнес председатель. Азарнина прокашлялась и, в упор глядя на Горбенко, произнесла: — Икона нуждается в очень пристальном отношении и внимании, в дальнейшем изучении сохранности. Из-за аварийного состояния структуры, прежде всего основы, транспортировка иконы по технологическим данным не рекомендуется никак. Карлов закивал головой: — Мы вас поняли, Елена Владимировна, спасибо. Вопрос о передаче иконы вынесли на голосование для членов комиссии, а сидящие рядом со мной коллеги оживленно обсуждали, куда намылиться после этого утомительного спектакля. Пятью голосами «за» и двумя «против» члены комиссии приняли решение о временном экспонировании иконы в монастыре. Горбенко и Симанюк радостно пожимали руку Карлову, хлопая его по спине. Попы по-иезуитски улыбались прессе. Бусина и Азарнина все еще продолжали кому-то что-то доказывать. *** Впервые за очень долгое время мне по-настоящему хотелось напиться. После нескольких бокалов белого вина настроение стало только хуже. Меня тошнило от собственной осмотрительности. Трусливая нерешительность была вызвана не столько страхом разоблачения, сколько боязнью разрушить иллюзии. Что если эта неделя превратится в сплошное разочарование? Одно дело — встречи на несколько часов, и другое — совместное проживание. И, тем не менее, я страстно желала засыпать и просыпаться рядом с Наташей. Двадцать четыре часа бок о бок в течение почти семи дней пугали и искушали одновременно. Бушуев с Пинкевичем затеяли очередной спор, а Леночка безуспешно пыталась вести со мной диалог о нестандартных методах реставрации. Я все время теряла нить разговора, то и дело поглядывая на молчащий телефон. Наконец, не выдержав, набрала: «Бар «Бауман». Забери меня отсюда». Сообщение оставалось непрочитанным около четверти часа, потом возле него появились голубые галочки, но ответа так и не последовало. Запивая ожидание вином, я все больше нервничала. Что, если она разозлилась и решила все обрубить? Я даже пересела так, чтобы видеть вход. Несколько раз тянулась к телефону, чтобы позвонить, но гордость не давала мне это сделать. Меня уже трясло от нервного напряжения, когда Наташа появилась на пороге. Из-под расстегнутой куртки была видна рубашка в красно-черную крупную клетку. Может быть, из-за обтягивающих черных джинсов, а, может, потому что на ней были ботинки на высокой платформе, она казалась еще стройнее и еще выше ростом. Синицына, уже даже не удивившись, кивнула Наташе и продолжила профессионально совершенствоваться: — Ольга Александровна, а можно я тонировку попробую потом сделать у Волконского? — Конечно, — на автомате ответила я, не сводя глаз с Берг. Пинкевич, проявив чудеса джентльменства, вскочил со своего места, рядом со мной, и предложил ей сесть. Сам же, прихватив свободный стул возле соседнего столика, разместился рядом с Бушуевым. Наташа, кивнув в знак благодарности, уселась и негромко спросила: — Много выпила? — Пустяки, — я пожала плечами, — бутылку на двоих, да, Леночка? Синицына, которая за весь вечер выпила полбокала, слегка растерялась, но тем не менее послушно кивнула. — Что дама будет? — Бушуев окинул Наташу заинтересованным взглядом то ли художника, то ли мужчины. — Дама за рулем, — ответила я. — Ты ела? — не обращая ни на кого внимания, спросила Берг. — Ну вот же, — я показала на блюда, которыми был заставлен стол, — тут пир горой. Она перевела взгляд на мою девственно чистую тарелку и, молча положив в нее немного салата и картофель фри, подвинула ко мне. — Ольга Александровна, а вы слышали, что нам собираются отдать Тициана в работу? Синицына вызывала у меня восхищение. — Слышала, это замечательная новость! — кажется, я переборщила с восторгом в голосе, потому что Леночка наконец уловила, что меньше всего мне хочется говорить о Тициане, и не стала продолжать. Берг вставила мне в руку вилку. И, кивнув проходившему мимо официанту, попросила воды. Я добавила: — И еще вина. — Нет, — коротко сказала Берг, — не надо вина, — уточнила официанту. — Ешь, — она подтолкнула меня под локоть. — Кстати, это Наташа, — вдруг опомнилась я, — а это Миша и Олег. Лену ты знаешь. Под нестройные «очень приятно» я допила вино, остававшееся в бокале, и попыталась закусить, но жареный картофель застревал в горле. От волнения совсем не хотелось есть. «Ну что с тобой?» — тихо сказанное мне на ухо вызвало желание расплакаться, нервное напряжение отпустило. — Я согласна, — ответив, даже не понизила голос, все равно никто не понимал, о чем мы разговариваем. — Хорошо, — Наташа выглядела абсолютно спокойной, — воды попей и поедем. — Как? Вечер в самом разгаре, — запротестовал Пинкевич, — мы еще даже толком не познакомились. — В следующий раз, — она наградила его улыбкой полной очарования, — непременно обменяемся фактами из личных биографий. — И телефонами, — вдруг вставил Миша. — О, — Пинкевич хлопнул по столу, — ты жжешь, чувак. — Вы оба — придурки, — заявила я, вставая из-за стола, — но талантливые, за это прощаю. Леночка, присматривай за ними. — Я уже тоже домой, — грустно произнесла Синицына. — Давайте доброшу вас до метро. Наташино вежливое предложение вызвало у меня улыбку. Синицына радостно согласилась, и мы, расплатившись, вышли из теплого бара в прохладные мартовские сумерки. По дороге до метро, чтобы не возникло неловкого молчания, я обсуждала с Леночкой Тициана, методы наложения тонировок, а также способы приготовления осетрового клея. Параллельно приходилось бороться с отчаянным желанием дотронуться губами до щеки, по которой скользили блики света от фар проезжавших машин. Дверь за Синицыной захлопнулась, и тут же Наташина рука легла на мое колено. — Никогда не дави на меня, — я нежно провела пальцем по выпирающим острым костяшкам, — получишь обратный эффект. — Ты такая упрямая. Просто невозможная. И еще все эти твои сомнения и страхи, и сверхчувствительность, — она резко сжала мою руку, — как меня так угораздило влюбиться? Это произнесенное на одном дыхании с остальным «влюбиться», видимо, ошеломило ее саму так, что она даже отпустила мою руку. Слово просочилось в сознание, слегка замутненное алкоголем, с задержкой в несколько секунд. Я дала ему осесть как золотой взвеси в сите добытчика и после паузы произнесла: — Жаль, что я не сказала это первой. Но дело, конечно же, в сомнениях и страхах, ты все правильно заметила. — Тебе не обязательно… — Заткнись. Я люблю тебя. Хотя я уверена, что ты знала. Но все же. Черт, я выпила, и это выглядит как пьяное признание. Завтра я повторю тебе это будучи в здравом уме и в трезвой памяти. — Я напомню, — наконец, ее губы слегка дернулись в улыбке. Она резко свернула в какой-то переулок, остановилась, не заглушая мотор, и отстегнула ремень. — Не может быть, — я улыбнулась, отстегивая свой, — думала у нас объявлено вето на поцелуи. До того, как я перееду к тебе. — Мне нравится эта идея, — она наконец выключила двигатель, — своей неосуществимостью. Знакомый хрусткий скрип куртки, запах морского ветра и шелк губ на моей коже — как мало мне было нужно, чтобы чувствовать себя счастливой.