Осторожно, крутой поворот

Дом на Кутузовском показался мне абсолютно чужим, будто я попала сюда впервые. Стены давили безразличным светло-салатовым, запахи и звуки раздражали. Как только я вышла из Наташиной машины и, набрав код, вошла в подъезд, мне захотелось снова выбежать на улицу и никогда сюда больше не возвращаться. Но я обреченно продолжала свой путь по широкой, тщательно вымытой лестнице, прижимая к груди портрет своей свекрови, точно на крестном ходе с иконой. Возле двери я постояла немного, как пожилые люди, стараясь отдышаться. Мне почему-то не хватало воздуха, хотя подъем на второй этаж никогда раньше не утомлял. Провернув в замке ключ, я вошла в прихожую и устало опустилась на пуф. В квартире было тихо, и вначале я решила, что у Светланы изменилось расписание и в четверг ей поставили пары. Но уже через минуту дверь в ее комнату скрипнула, она вышла ко мне в своем любимом темно-синем домашнем платье. — Здравствуй, Оля. Что-то в ее голосе насторожило меня, но я решила не заморачиваться и показала на прислоненный к стене портрет. — Здравствуйте. Вот, доставлено в лучшем виде. Она не проявила никакого интереса к картине, продолжая рассматривать меня со странным выражением лица. Сняв обувь и плащ, я подхватила сумку и пошла по коридору в спальню. Она зачем-то последовала за мной. У двери я остановилась и спросила: — Вы что-то хотели, Светлана Яковлевна? Я страшно устала, рано встала, собираюсь переодеться и пойти на работу. — А что, ты уже выздоровела? — она смотрела на меня не мигая. Мое сердце гулко ухнуло, пропустило удар и забилось быстро-быстро, как пойманная в силки птица. — Я не понимаю, о чем вы говорите… — Прекрати, Ольга. Позавчера на выставке Репина в Третьяковской я встретила твою заведующую, она так трогательно поинтересовалась, как ты себя чувствуешь. Сказала, что не может уже дождаться, когда пройдет твой… пан–кре-атит, — с ожесточенной издевкой в голосе произнесла Шувалова, — они без тебя там зашиваются. Передавала тебе пожелания наилучшие. Хорошо, что в этот момент я как раз подошла к своей кровати. На ум пришла фраза из анекдотов: «Это провал, подумал Штирлиц». Пытаясь унять дрожь в коленях, я присела и, оттягивая неминуемое, задала абсолютно несущественный вопрос: — И что вы ей сказали? — Неужели ты думаешь, что я позволю себе обсуждать с посторонними людьми семейные проблемы? Конечно же, я не стала говорить ей, что ее сотрудница здорова, как конь, и всем морочит голову. Просто вежливо улыбнулась и поблагодарила. В отличие от тебя, я думаю о последствиях. О репутации семьи! И не позволю пятнать нашу фамилию. — Я не… — начала я, но она не дала мне договорить. — Ты лгала! — ее лицо вдруг пошло красными пятнами, и это меня встревожило, еще не хватало, чтобы у нее случился удар. — Не хочешь сама рассказать, где ты провела целую неделю? — Я не обязана перед вами отчитываться, — универсальный ответ для человека, пойманного на лжи. — Ты? — мне показалось, что она сейчас задохнется от возмущения. — Да ты всем мне обязана! Я впустила тебя в свой дом, в интеллигентную семью, я согласилась на твой брак с моим сыном! Разве он заслужил… — она трагически вздохнула, — я думала, ты хоть немного ценишь, что мы для тебя сделали. — Я ценю, но это не имеет отношения… Она не слушала меня: — Не думала, что ты способна на такую наглую ложь. И ведь не поленилась в Петербург съездить, взяла на себя труд, а ведь, наверное, у тебя были другие, более приятные занятия? Не отвлекло? — она вперилась в меня ехидно-испытующим взглядом. — Нет, — односложно ответила я. Хотя, не мешало бы ее поблагодарить, наша первая совместная поездка с Наташей была прекрасна. — И у коллеги твоей, инженера, тоже командировка, или тоже панкреатит? Или все же это какой-то другой диагноз? Она даже не скрывала издевки в голосе. — Вам виднее, видимо, — я ждала, когда ей надоест эта игра в кошки-мышки и она уже наконец совершит решающий бросок. Мой телефон радостно булькнул, оповещая о входящем, и я инстинктивно перевела взгляд на сумку. Она с презрением ткнула в нее пальцем: — Твоя девица? — Возможно, — я небрежно пожала плечами, не опускаясь до унизительного «Не понимаю, о чем вы». — Думала, я не видела, как она руку твою целовала тогда в машине? И эти фотографии у Вари, где вы стоите в обнимку… — Светлана брезгливо поморщилась. — Как ты могла вообще впутать сюда ребенка? Я молчала, надеялась, ты перебесишься. Не думала, что ты зайдешь так далеко в своем бесстыдстве! — она повысила голос. — А эта девка — по ней же все сразу видно!.. Она тебя совратила! Нездоровый румянец на ее щеках усилился, мое лицо тоже начало гореть. — Успокойтесь, Светлана Яковлевна, никто меня не совращал, не накручивайте себя, совершенно ни к чему кричать! Телефон, как назло, снова издал звук. Шувалова болезненно поморщилась: — Мне даже противно думать о том, что между вами происходит. — А вы не думайте, — посоветовала я. Светлана покачала головой: — Твоя бабушка — приличная женщина… Тебя нормально воспитывали. Как ты могла? — Как я могла что? — спросила я, желая, чтобы она уже поскорее разрядила в меня всю обойму своего красноречия. — Не делай вид, что не понимаешь! — Светлана вдруг отошла к окну и захлопнула форточку, резко задернула шторы, будто опасаясь, что за нами следят. — Ты изменяешь своему мужу, — она перешла на шипящий шепот и сделала шаг в мою сторону, — погрязла в греховной богопротивной связи… — А ваша связь с Арслановым была богоугодной? — вырвалось у меня, выведенной из ступора ее ханжеством. Шувалова застыла на месте, словно пораженная ударом молнии. — Да как ты смеешь?! Это подлая клевета! Откуда ты взяла эти сплетни? — О, о вашей незапятнанной репутации, Светлана Яковлевна, ходят целые легенды. И кстати, почему вы не задумывались о морали, уводя из семьи отца двух детей? — мой вопрос повис в гнетущей тишине. Мысленно я пнула себя за то, что опустилась до уровня ссоры на коммунальной кухне из разряда «на себя посмотри». — Да что ты понимаешь? — звонкое негодование разорвало паузу. — Глеб страдал с той женщиной! И наш с ним союз стал для него спасением. Я была его музой, благодаря мне он создал свои лучшие творения. Ее губы задрожали, на лице появилось давно знакомое мне выражение вдовьей скорби. — Давит, теснит… — ее руки с безупречным маникюром судорожно смяли синюю ткань на груди, — я не думала, что доживу до такого дня, Оля! — Сейчас, — я поспешила в ее комнату за валокордином. Лихорадочно перетряхивая содержимое коробки с лекарствами, я одновременно занималась самобичеванием. Вся эта история с командировкой с самого начала казалась мне авантюрой. Как я могла не просчитать такой очевидный вариант? Долбаная творческая интеллигенция тусуется в одном кругу, и ничего удивительного нет в том, что моя свекровь столкнулась с Мариной. Надо было обуздать себя, не поддаваться искушению, думать головой, а не тем самым местом, и действовать разумно. Потерпеть до мая, подать на развод, уйти на съем, объяснить это можно было чем угодно… Валокордин пах неуютными воспоминаниями из раннего детства. Перед глазами туманно всплыло: бабушка в черном, сидящая на диване с мертвенно-бледным лицом, вокруг много людей, я, плавно покачиваясь в чьих-то руках, наблюдаю за огнем свечи. Единственное, что я помнила о том времени. Мне казалось, ужасно несправедливым, что в моей памяти запечатлелся именно этот момент, а не лица родителей. Светлана, дрожащей рукой держа стакан, стряхивала капли, кивая головой вслед каждой, шевелила губами, считая. Впервые мне бросились в глаза пигментные пятна, проступившие на еще гладкой коже лица. — Оля, — поднеся стакан к губам, Шувалова отчего-то остановилась, — скажи, ты отдаешь себе отчет в том, что скажут друзья и знакомые, твои коллеги, начальство, если узнают об этом… извращении? Запах становился все более раздражающим. Она словно специально медлила, продлевая пытку. — Светлана Яковлевна! От того, что вы будете в каждом предложении употреблять слово «извращение», вам не станет легче, а мне не станет стыднее, — я даже умудрилась изобразить снисходительную улыбку. — А Варя? Ты подумала о ней? Каково будет нашей девочке? Мне страшно подумать, как она отреагирует. А если в школе станет известно? Такой позор! Видимо, она заметила, что в моих глазах промелькнула тревога, и тут же уцепилась за эту фразу, как за спасательный круг. — Ты ведь благоразумная женщина, по крайней мере была ею до недавнего времени, — уточнила свекровь, — ты ведь не хочешь, чтобы дочь стеснялась тебя? Я покраснела, но не от стыда, как ей наверное, показалось, а от гнева. — Варя уже взрослая девочка, и сумеет разобраться, — это прозвучало почти твердо, но видимо, все же недостаточно убедительно. Она учуяла неуверенность, как акулы чувствуют запах крови. — Какой милый инфантилизм! Оля! Она подросток! В этом возрасте они чрезвычайно уязвимы. Господи, я даже не могу себе представить, что с ней произойдет, если она узнает… — ее голос прервался. Она наконец залпом осушила стакан. И тут же продолжила: — Страшно подумать, какой для нее это будет стресс, узнать, что у ее матери такие наклонности. А если она с собой что-то сделает? — Хватит, — меня вдруг начало мутить, — ничего с ней не случится. Мы в двадцать первом веке живем, … — Нет, — она со стуком поставила стакан на тумбочку, — это тебе хватит! Приди в себя, очнись. — Светлана вдруг вцепилась в мое запястье. — Пообещай мне сейчас же, что немедленно порвешь с этой лесбиянкой! Я клянусь, что ни слова не скажу Игорю. И вообще, никто никогда об этом не узнает. Все останется между нами. Да? Не дожидаясь моего ответа, она отпустив мою руку, заговорила пугающе-вкрадчиво. — Деточка, ты же знаешь, как тепло я к тебе отношусь, неужели ты думаешь, что я хочу причинить тебе зло? Ну оступилась, с кем не бывает. В конце концов я могу понять — современная молодежь любит эксперименты, да? — она понимающе улыбнулась, а я сжала кулаки так, что ногти врезались в кожу. — У тебя просто кризис, у каждой женщины он бывает. Может быть, мой сын в последнее время был невнимательным. Я поговорю с ним, он изменится. — Ее голос вдруг повысился сразу на несколько октав. — Оля!!! Мы же семья! Ты не можешь вот так все разрушить! Тошнота усилилась: вдруг она действительно верит в то, что говорит? Или это мантра, настолько прочно засевшая в ее голове, что никакие реальные факты не смогут ее оттуда вытеснить? Я автоматически сделала шаг назад. — У вашего сына есть любовница, неужели вы не в курсе? — выпалив, ощутила себя ребенком, кинувшим в костер петарду. — Любовница?! Что за чушь! Откуда ты это взяла? Игорь не способен на такое! Ты так свою совесть успокаиваешь?! — возмущение выглядело очень натуральным, возможно, она и вправду ничего не знала. Проигнорировав ее протест, я с отчаянным самозабвением произнесла: — Да, я рада за него! Может, он нашел женщину, с которой будет счастлив. В конце концов, мы с вами обе знаем, что наш брак — фикция. Я не нужна ему, а он не нужен мне. Пора прекращать этот бессмысленный фарс, пока мы окончательно не поломали друг другу жизни. На какое-то мгновение я даже подумала, что сумела убедить ее и все будет хорошо, потому что ее лицо перестало быть таким напряженным. Воодушевленная этими изменениями, я вдохновленно продолжила, почти уверовав в то, что способна достучаться. — Вы же желаете счастья своему сыну? Зачем вы обрекаете его на жизнь с нелюбимой женщиной? Не устали притворяться, называя нас семьей? Я замолчала и всмотрелась в ее лицо, надеясь отыскать в глазах хотя бы тень понимания. С таким же успехом я могла надеяться взломать Форт-Нокс. Она не слышала меня, поглощенная созерцанием картины идеальной семьи, которая нуждалась в спасении: — Давай договоримся. Это будет только наш с тобой секрет, — приторно-слащавый голос вливался в мои уши расплавленным свинцом, — и мы никогда больше не будем возвращаться к этой ужасной истории. Будем считать, что ничего не было, так ведь? Светлана сделала паузу. Так обычно она ждала ответа на парах в зловещей тишине, тяжелым пологом накрывающей аудиторию. Мои мысли заметались, хотя я ни на минуту не готова была согласиться с ее предложением. Очевидно, шахматист из меня никудышный: стоит противнику в эндшпиле разыграть неожиданную комбинацию, и я захлебываюсь в цейтноте. Мне нужна была отсрочка, план Б, что-то, чтобы выиграть немного времени. Неожиданно я почувствовала гнетущую усталость, как будто из меня высосали всю энергию. Напоминание о Варе попало точно в цель. А вдруг Шувалова права — Варя будет стыдиться меня? Мы никогда не обсуждали с ней тему нетрадиционной ориентации. Но я прекрасно знала, какими жестокими могут быть подростки. Разве я могла допустить, чтобы моя дочь стала жертвой насмешек и издевательств? Я живо представила себе толпу детишек в школьном дворе, тычущих в мою дочь пальцем, перешептывающихся у нее за спиной. Имею ли я право превращать ее в изгоя? — Оля, ты же сама понимаешь, что это безумие? — вдруг, нарушив паузу первой, устало произнесла Шувалова. — Тебе, конечно, наплевать на меня и Игоря, и на то, что мы чувствуем. Но ты ведь сломаешь жизнь и себе, и Варе. — Оставьте меня в покое, — попросила я, присев на кровать, — давайте закончим этот разговор. — Ты должна пообещать мне, — она нависла надо мной, сверля выжидающим взглядом. — Я же сказала вам, оставьте меня в покое, — ее присутствие становилось физически невыносимым, — не лезьте в мою жизнь. Я сама буду решать, что мне делать. — Что ж, — она поджала губы, ее глаза зло сверкнули, — я очень надеюсь, что ты примешь верное решение. Когда она вышла, я вытащила, наконец, из сумки телефон. Борясь с дрожью в пальцах, нажала на иконку Ватсапа. «Как ты?» «Оля, ты в порядке? У тебя все хорошо?» «Я отчего-то волнуюсь, ответь пожалуйста. Что-то произошло?» Я прижала экран к губам, как тринадцатилетний подросток. Хотелось позвонить ей и заорать в трубку, чтобы она немедленно забрала меня отсюда. Но взрослые женщины так себя не ведут. «Мне плохо без тебя», — это все что я могла себе позволить. Но это принесло мне облегчение. «Мне тоже. И отчего-то неспокойно. Почему ты не отвечала?» Можно ли так чувствовать другого на расстоянии? Я снова поборола в себе порыв позвонить ей. «Все нормально, разговаривала со свекровью. Вечером расскажу». Все было далеко от нормальности, но мне казалось, что если я сейчас расскажу ей, она действительно приедет и заберет меня. Я встала и начала переодеваться. Мне надо было подумать, сгруппироваться. Пребывая в любовной эйфории, я как страус спрятала голову в песок, надеясь, что все само как-то устроится. Реальность, не прощая такого отношения, встретила меня холодным отрезвляющим душем. Я неохотно стянула с себя блузку, все еще хранившую аромат морского бриза. «Вернулась домой. Почему-то очень пусто. Как будто это вообще чужая квартира. Все время ищу тебя взглядом». Лаконичные предложения больно прижгли тоской, одновременно оказывая терапевтическое воздействие. Мне было важно знать, что я ей нужна. «Не вздумай хандрить, это моя прерогатива))». — Уткнувшись лицом в мягкую ткань, пахнущую морем и солнцем, я глубоко вдохнула и подумала, что уже не смогу существовать без этого запаха. «Не могу. У нас с тобой синхронность… во всем))». *** — С выздоровлением тебя, Шувалова, — Пинкевич, как змей-искуситель, протянул мне глянцевое красное яблоко, похожее на муляж для постановки натюрморта, — как хорошо, что ты вернулась, а то я в запарке. Скутте задерживается, но просила, чтобы я ввел тебя в курс дела. — Валяй, — я уселась в свое кресло и взяла в руки яблоко. Интересно, если бог так сильно разгневался на Адама за то, что тот вступил в интимные отношения с Евой, что вышвырнул их из рая, то зачем же потом он так настаивал на том, что они должны трахаться как кролики, чтобы плодиться и размножаться? Логика библейских сказок была всегда мне малопонятна. — Прошу любить и жаловать: «Летний пейзаж», — он повернул ко мне подрамник с картиной, — привезли из Тамбовской картинной галереи. Практически безнадежно испорчена предыдущими реставрациями, не представляю, как выпутаться. Ты же видишь? Все цветовые нюансы утеряны, сплошная желтизна. Я подошла к картине и направила на нее светильник с лупой. Действительно, выглядела она ужасающе. Даже без микроскопа и рентгена было понятно, что ее неоднократно заливали лаком. — Семнадцатый век, неизвестный немецкий художник, потом еще атрибуцией придется заняться, — Пинкевич вздохнул, — в Тамбове боялись к ней подступиться. Из Министерства кто-то звонил Скутте, упросили взять к нам на реставрацию, типа, там специалистов нет таких, чтобы это восстановить. Она сказала, что, раз уж так все запущено, будем работать группой. Синицына тоже с нами, я ее на склад услал, наши все материалы на этого Гарофало извели, будь он неладен. — М-да, — задумчиво протянула я, — ты рентгенограмму сделал? — Ну ясен пень, — он сел за свой компьютер и задвигал мышкой, — вот… Присев на стул рядом с ним, я рассматривала снимки. В ушах назойливым жужжанием дрели звучал голос свекрови. Я старалась отогнать его, заглушить хоть чем-то. С удивлением я поняла, что мне стало легче. По принципу: теперь можно не бояться, что она узнает. От увлекательного занятия самоанализом меня оторвал телефонный звонок. — Привет, Оль, — жизнерадостный голос Золотовой в трубке заставил меня поморщиться, я не была готова сейчас к активному общению. — Привет. — Чего вялая такая? Не выздоровела разве еще? Пока я находилась на «больничном», она звонила трижды, причем, как назло, всегда в самые неудачные моменты, один раз я все же ответила, с трудом оторвавшись от Наташиной груди, пробормотала что-то типа «я сейчас на процедурах, не могу говорить». Это стало новым любимым Наташиным эвфемизмом и поводом для стеба. — Нет, просто сразу много работы навалилось, — соврала я, — извини. Кстати, ты когда за деньгами-то своими зайдешь? — Могу сегодня. — Сегодня меня не будет в мастерской, после обеда еду в аэропорт Варю встречать. Давай завтра, где-то после пяти. — Кстати, есть заказ, — Зойка понизила голос, — очень интересный мужчинка, Витин знакомый, хочет свой портрет с обнаженным торсом. Жаждет с тобой познакомиться, и, между прочим, он разведенный, — добавила она игриво. — Я что-то не поняла, ты меня сватаешь что ли? — мои брови непроизвольно поползли вверх. — Ты же сама мне советовала замужем оставаться. — Так одно другому не мешает, — Золотова хихикнула, — мужик при деньгах, а главное не жадный, ему хочется с красивой умной взрослой женщиной время проводить, надоели дуры малолетние. И между прочим, я показала ему твое фото и ты ему очень понравилась. Позабыв о том, что только что говорила почти шепотом, она уже вещала с такой громкостью, что мне пришлось отодвинуть телефон от уха. — Зоя, мне это неинтересно, — устало сказала я и с тоской посмотрела на «Летний пейзаж», — не надо мне никаких мужчинок. Интересно, как бы она отреагировала, скажи я ей: «У меня есть любимая женщина!»? — Оль, не дури, — она опять заговорила, таинственно понижая голос, — не хотела по телефону, но раз уж зашел разговор… навела я справки про твоего Игорешу. Ты была права, есть у него баба. Молодая, симпатичная и от него без ума. Они там в академии, почти не скрываясь, амуры разводят. Так что не будь дурой, если твоего Шувалова так переклинит, что он тебя бросить решит, ты хоть найдешь приличного спонсора. — Зой, я, правда, сейчас очень занята, и нет, спасибо, мне этот заказ не нужен, — твердо сказала я. — Ну как знаешь, — фыркнула Золотова, — мать моя тоже после того, как ее отец бросил, монашкой типа заделалась, хотя была еще молодая женщина. Годы быстро летят, учти. В ее голосе сквозила неподдельная обида, так, словно мой отказ причиняет ей дискомфорт. Я знала Зойку уже немало лет и понимала причину: скорее всего, этот товарищ Вити какой-то нужный чел и она пообещала ему меня на блюдце с золотой каемочкой. Семейство Золотовых всегда в первую очередь заботилось о собственной выгоде. *** — Что тут у нас, ребятки? — голос Скутте весело зазвучал над нашими, склонившимися головами. — Как продвигаемся? Я повернулась к ней, оторвавшись от осмотра: — Привет. Пока что все выглядит очень безнадежно. — Я в вас верю, — Скутте беспечно отмахнулась, — вы меня не подведете. Только не тяните, ее хотят тут на выставку пристроить. Олег, у тебя аттестация скоро, тебе как раз это в тему. Потом ее лицо посерьезнело: — Оля, можно тебя на минутку. Меня бросило в жар, почему-то я сразу поняла, что речь пойдет о ее разговоре со Светланой. Мы прошли в кабинет Скутте, она уселась в свое кресло, жестом приглашая меня сесть напротив: — Оля, я не буду ходить вокруг да около. Позавчера я встретила твою свекровь в Третьяковке. — Я знаю. — Когда я поинтересовалась о твоем здоровье, у нее вначале был такой непонимающий вид, словно она не в курсе, что ты болеешь. У тебя дома все в порядке? — Сложно сказать, — я натянуто улыбнулась, подумав про себя, что Шувалова явно переоценивает свои актерские способности. — Оля, я, конечно, не имею права вмешиваться, это твоя личная жизнь, но если нужна какая-то помощь, скажи, — Скутте внимательно посмотрела на меня, — мы же с тобой не первый день знакомы. У нас с ней никогда не было близких отношений, только профессиональные, но почему-то в этот момент, мне захотелось все ей рассказать. Конечно, я не поддалась минутной слабости и, продолжая вымученно улыбаться, покачала головой: — Спасибо, Марин, тут мне вряд ли кто способен помочь. Не переживай, на работе это не отразится. Ну, если не считать, что я целую неделю прогуляла по фиктивному больничному, почти не вылезая из постели своей любовницы. Я представила себе, как делюсь этими откровениями с глубоко консервативной, правильной Мариной, и мне сразу сделалось нехорошо. — Да причем тут работа, — она поморщилась, — я чисто по-человечески за тебя переживаю. Ты вообще как-то изменилась за последнее время, взгляд стал другим. Если б я тебя не знала, подумала бы, ты влюбилась, — она стеснительно улыбнулась, — ну я шучу, конечно. Я вежливо улыбнулась ей в ответ. — С мужем у тебя все в порядке? Все же Скутте на редкость заботливая женщина. — Всякое бывает, — сказала я как можно небрежней, — наш брак нельзя назвать образцовым, и моя свекровь, как ты знаешь, непростая женщина… — О, я в курсе, — Скутте усмехнулась, — она мне там целую лекцию прочла по Репину, а заодно дала еще кучу наставлений, как правильно делать атрибуцию картин русской живописи девятнадцатого века, пока мы в буфете кофе пили. Такое ощущение, будто она считает, что я пришла сюда работать вчера и все мое образование — четыре класса художественной школы в каком-нибудь Урюпинске. Разумеется, то, что Марина была кандидатом наук, заслуженным реставратором высшей категории, не могло остановить мою свекровь. Поучать и категорически заявлять о своей правоте было ее жизненным кредо. — Ну это в ее стиле, — меня устраивало, что с темы моего изменившегося взгляда мы плавно перешли к обсуждению невыносимого характера Шуваловой. — По сравнению с твоей, мама моего мужа — золото чистой воды. Вообще, хорошо, что Саша и его родители никакого отношения к искусству не имеют. Мой муж едва отличает Ван Гога от Брюллова, и меня это вполне устраивает. После разговора с Мариной я вышла в коридор, чтобы перевести дух, а заодно проверить телефон. И действительно, я получила сообщение: «Небольшие проблемы. Буду возле музея в пять, не переживай, успеем». Самолет прилетал в полдевятого, и мы планировали выехать около четырех, чтобы не застрять в пробках в час пик. «Я могу спокойно доехать сама. Не грузись. Возьму такси». Я представила себе недовольное выражение лица Берг. Но ответа так и не последовало, сообщение оставалось непрочитанным. Я не стала дожидаться и вернулась к работе. Весь день мы изучали картину под ультрафиолетовым и инфракрасным излучением, и вывод был неутешительным: она была жутко многослойной и все слои разной фактуры. Подмалевок неба был исполнен свинцовыми белилами, хорошо видимыми на рентгенограмме, но поверх лежали слои сероватых лессировок, придававших небу мрачновато-грязный оттенок. Возможно, когда-то пейзаж и был летним, но под влиянием безжалостного времени и неумелых реставраций он превратился в нечто уныло-осеннее, способное вызвать депрессию даже у очень жизнерадостного человека. Возня с картиной все же отвлекала от бесконечного внутреннего диалога со свекровью. И за это я почти прониклась благодарностью к кривым коричневато-охристым стволам, обнаруженным при инфракрасной съемке. В момент, когда мы с Пинкевичем намечали фронт работ по утоньшению лаковой пленки, мой телефон деловито булькнул входящим: «Не паникуй, я тебе обещаю, мы успеем. Буду в полпятого». Как покорная женщина Востока, я безропотно ответила: «Хорошо». — Так, завтра собираем реставрационный совет и будем решать официально, — объявила Скутте, появившаяся как раз когда мы с Пинкевичем горячо спорили, какой именно растворитель стоит применить на участке со свинцовыми белилами. Я настаивала на водном растворе диметилформамида, а Олег — на уксусном ангидриде. Услышав звук входящего, я кинула быстрый взгляд на часы. Полпятого. За жаркими дебатами время пролетело незаметно. *** Наташа, сидя в наушниках, вела разговор по телефону на повышенных тонах. Она кивнула мне и продолжила сыпать непонятными для меня компьютерными терминами, изредка вставляя в речь ругательства. Я отстраненно наблюдала за нескончаемым потоком машин, несущихся по встречной, и чувствовала себя бесконечно счастливой, несмотря ни на что. Наташа закончила разговор и с раздражением вытащила из ушей наушники. Потом посмотрела на меня и ее напряженное лицо разгладилось. — Привет, — ласково сказала она и ее рука легла на мое колено, — извини, тут надо было срочно решить вопросы. — Неприятности? — спросила я, стараясь не сосредотачиваться на сосущем чувстве тревоги в районе солнечного сплетения, преследующим меня с утра. — Да, ерунда, — она нетерпеливо кивнула головой, — рассказывай, что там со свекровью? — Ничего страшного не произошло, — про себя я отметила, что надо использовать эту формулировку в аутотренинге, если я, конечно, когда-нибудь им решу заняться. — И? — нетерпеливо сказала она. — Моя начальница встретила Светлану Яковлевну в Третьяковке, — я вздохнула, — и, являясь вежливой и доброй женщиной, поинтересовалась моим здоровьем. — Вот почему надо остерегаться добрых женщин, — Наташа с досадой прищелкнула языком, — они вносят хаос в стройную систему вранья. — Ой да ладно, стройная система. Мы давно уже спалились. Просто это был вопрос времени. Она видела нас тогда в машине, ну и фотки с картодрома, в общем, сложила два плюс два. — И ты… подтвердила? — осторожно спросила Наташа. — Я не отрицала. Полностью пересказав ей разговор со Светланой, я замолчала в ожидании. — Давай из аэропорта вы с Варей поедете сразу ко мне, — Наташа кинула на меня быстрый взгляд, — вещи ваши потом заберем. — Знаешь, мне очень хотелось бы так и сделать, — произнося это, я попыталась представить себе свой с Варей диалог: «Доченька, мы переезжаем жить к Наташе, потому что я ее люблю». Что может ответить Варя? Моя фантазия работала вовсю. Спектр был широк от «Клево, давно мечтала поселиться в одной комнате с тобой и твоей подружкой» до «Мама, ты какую траву курила сегодня?». — Но? — спросила Берг, прервав затянувшуюся паузу. — Есть же «но»? — Наташа, ей всего лишь тринадцать, нельзя же так резко. И она ненавидит перемены. В шкафу две пары новых кроссовок, а она таскает старые, порванные, потому что ей они привычней. В комнате своей не разрешает ничего переставлять. Свято хранит любимую игрушку — дурацкую плюшевую свинку, которую ей подарили в четыре года. Понимаешь? — Понимаю, — она смотрела на дорогу, сощурившись так, будто в лицо ей бил сильный ветер. — Ты злишься? В этот момент зажегся красный, она нажала на тормоз и, быстро отстегнув ремень, повернулась ко мне. Ее губы нежно касались моей шеи, скул, подбородка. Я затаила дыхание, чтобы острее ощущать, как трепещут маленькие крылья мотыльков где-то внизу живота. Она оторвалась от моих губ, только когда нам раздраженно засигналили, светофор уже горел зеленым. — Значит не злишься? — уточнила я, переводя дух. — Я не умею на тебя злиться, — она вытащила сигареты из кармана, — я способна только расстраиваться из-за того, что не могу тебя насильно увезти. Знаешь, в детстве мне всегда хотелось спасать принцесс от драконов или злых волшебников. Заметь, я не хотела быть принцессой. Что, конечно, многое объясняет, — она усмехнулась. — Интересно, — я задумалась о своих детских фантазиях, — все, что мне хотелось, — это рисовать целыми днями и книжки читать. Хотя я еще и путешествовать мечтала. «Непутевые заметки» Дмитрия Крылова смотрела с открытым ртом. — Куда бы ты хотела больше всего? — Ох, — я задумалась, — никакой экзотики. Италия. Хотя я больше люблю импрессионистов, но все же колыбель Ренессанса — это нельзя не увидеть. — Прекрасный классический выбор, мадам, — Наташа улыбнулась, — Италия вам к лицу. — Полетишь туда со мной? — В моем воображении сразу нарисовалась римская площадь, залитая утренним солнечным светом, и мы, сидящие напротив друг друга за столиком уличного кафе. Я даже услышала воркование голубей, звон трамваев и мелодичную итальянскую речь. — Я готова хоть завтра, — совершенно серьезно ответила она, — а ты? — Ну зачем ты? — устало спросила я. — Добиваешь. — Прости, — Наташа кинула на меня виноватый взгляд, — не могу иногда остановиться вовремя, меня бомбит от мысли, что ты все еще не свободна. Это трэш самый настоящий. И ситуация с твоей свекровью адская. И то, что она тебе внушает по поводу Вари, меня вымораживает. — Я не поддаюсь внушению, не переживай, — сейчас я почти верила в то, что говорила, — и все разрулю, вот увидишь, главное, чтобы ты не сдавалась. — Можно подумать, ты не знаешь, что я уже не могу без тебя, — в ее голосе прозвучала веселая обреченность, — или тебе по кайфу сомневаться во мне? — Мне нравится хандрить и сомневаться, так что терпи, — капризно сказала я. Тревожно-гнетущее состояние, в котором я пребывала с утра, исчезло. Рядом с ней у меня всегда появлялось чувство защищенности. Как будто она и вправду могла меня спасти от всех драконов на свете. Некоторое время мы ехали молча, погруженные каждая в свои мысли. Вдруг уголки ее рта поползли вверх: — Как думаешь, в Ватикане есть места, где нет камер?