Осторожно, крутой поворот

Время ожидания мы решили скоротать в баре, самолет задерживался на полчаса. Наташа определила это как намечающуюся нездоровую традицию дегустировать кофе в аэропортах. Кофе оказался, как ни странно, неплохим, но я скучала по тому отвратительному, который мы пили перед отлетом в Питер, я скучала по тому дню, в котором у нас еще оставалось совместное «завтра». Сегодняшний ароматный напиток пах разлукой и ночным одиночеством. Я не могла избавиться от гнетущего ощущения, что мы здесь потому, что Наташа улетает далеко и надолго. Все время хотелось держать ее за руку, никуда от себя не отпускать и реветь. Но об этом можно было только мечтать, постоянно натыкаясь на родителей Вариных одноклассников. Они, казалось, рассредоточились по всей территории зала ожидания. Даже в туалете я столкнулась лицом к лицу с председательницей родительского комитета, которая тут же предложила сдать деньги на новые шторы. Мир вдруг стал тесным, не давая затеряться в толпе, окружил людьми, разговорами, любопытствующими взглядами. После утренних выяснений отношений со Светланой у меня разыгралась фантазия, я попыталась представить, как будут смотреть на меня все эти приветливые папы и мамы, когда узнают… если узнают… но решила, что скорее всего виду не покажут и будут так же дружелюбно вежливо улыбаться. Ну и, возможно, втихаря обсуждать меня во время посиделок-чаепитий, периодически устраиваемых активистками из родительского комитета. Я никогда не посещала эти мероприятия, организованные с целью «сплотить», но регулярно получала приглашения на них в Ватсапе. *** Естественно, Варя всю дорогу безостановочно рассказывала о лагере. Пока они с Наташей оживленно обсуждали скалодром и пейнтбол, я читала в телефоне пришедшие еще днем сообщения от Игоря. В несвойственной ему сентиментальной манере он писал, что соскучился и ему не терпится поскорее всех обнять. От идиотского алого сердечка в конце текста меня передернуло. Коротко сообщив о приезде Вари, я дописала: «Развлекайся и не грузись». Когда мы подъехали к дому, Наташа полезла в бардачок и, достав диски, протянула их Варе: — Red Dead Redemption, я тебе обещала, версия английская. — Ура! — Варя захлопала в ладоши. — Спасибо! — Это что за подарки? — удивленно спросила я. — Просто игра, — Наташа подмигнула Варе в зеркало, — она у меня уже пару месяцев валяется, мне все равно некогда. — Вообще-то ей тоже некогда, конец учебного года на носу, — иногда не мешало подпустить строгого занудства. — Ой, все! — протянула Варя и открыла дверь. — Пошли. Мы с Наташей переглянулись, читая в глазах друг друга сожаление о несостоявшемся прощальном поцелуе. Покинув уютный салон, я поежилась, окунувшись в прохладу позднего вечера, еще острее ощутила тоску по теплу объятий. Вот она, моя любимая женщина — на расстоянии вытянутой руки — вытаскивает чемодан из багажника, а я даже дотронуться до нее не смею. Варя вдруг задрала голову и интенсивно замахала рукой: — Мама, смотри! Прикол! Бабушка не спит, ждет, вон, смотрит на нас. Я подняла глаза на светящиеся в ночи окна, свекровь за стеклом застыла грозной Немезидой, ожидая меня словно неминуемое стихийное бедствие. — Улыбайтесь, вас снимают, — тихо пробормотала Наташа. Прежде чем я успела что-то ответить, она покатила чемодан к подъезду. У самой двери остановилась, ожидая пока я наберу код.  — Спасибо, — я взялась за ручку чемодана, — дальше мы сами. — Да, большое большое спасибо, особенно за это! — Варя хлопнула по карману куртки. — Сегодня опробую. — И сразу добавила, покосившись на меня: — А что? Завтра еще не надо в школу. Варя уже отправилась к лифту, а я успела прошептать: «Люблю», прежде чем Наташа развернулась и пошла к машине. *** — Ну наконец-то! — Светлана Яковлевна с несвойственной ей теплотой заключила Варю в объятия, судорожно расцеловала. Обманув мои ожидания, она не испепеляла меня ненавидящим взглядом, не поджимала сурово губы, казалось, что ее сейчас всецело занимает только приезд внучки. Нарочито заботливое внимание, тем не менее, действовало на нервы, так и подмывало отпустить ядовитую реплику. Варя отреагировала на непривычно суетящуюся вокруг нее бабушку с благосклонным недоумением и даже рассказала ей про конкурс рисунков: никто не оценил по достоинству ее супер продвинутую модернистскую картину «Три красных круга». Правда, главная концепция состояла в том, что под рукой у моей дочери оказался только красный фломастер, но она вынесла неутешительный вердикт «не доросли они до супрематизма». Фраза вызвала у Светланы Яковлевны неподдельное умиление — не зря она все-таки с детсадовского возраста водила Варю по музеям и, пока та еще не научилась сопротивляться, останавливаясь возле каждой картины, читала ей лекции по истории искусства. Позже, оставшись с Варей наедине в ее комнате, я разбирала чемодан, вполуха слушая «лагерные истории». В какие-то моменты мне хотелось прервать ее и спросить, как она относится к любви между двумя женщинами. Но всякий раз я останавливала себя, панически боясь увидеть, как она морщится от отвращения или презрительно усмехается. Я знала, что она любит батончики из молочного шоколада и обожает Гермиону и Imagine Dragons, что терпеть не может какую-то Монеточку, вареные яйца и малиновое варенье, но я понятия не имела, целовалась ли она уже с Макаром. Пару лет назад для очистки совести я предприняла жалкую и похоже весьма запоздалую попытку поговорить на щекотливую тему. Без всякой прелюдии, я поинтересовалась, понимает ли она, откуда берутся дети? После ответа «Ты хочешь поговорить со мной о контрацепции?» я облегченно вздохнула, сделав выводы, что миссию полового просвещения взяли на себя интернет и сверстники. *** Светлана появилась в моей спальне, как раз когда я взяла в руки телефон, чтобы пожелать Наташе спокойной ночи. Она вошла сразу после предупредительного стука. Непривычно ссутулившись, присела на краешек стула, словно демонстрируя, что готова уйти по первому моему требованию. Чуть прищурившись, я наблюдала за ней из-под ресниц, как через амбразуру на крадущегося врага. — Ты, наверное, ненавидишь меня? А я-то думала, что мой дзот надежно укреплен. Ее вопрос застал меня врасплох. Оказывается, я искренне не понимала, что к ней испытываю все эти годы. На что сменилась влюбленность? Чем я заполнила выжженное разочарованием пространство? Возможно, нелюбовь, местами раздражение, но это не было ненавистью. — Нет. Я нормально к вам отношусь, — выбрав самый нейтральный тон, на который только была способна в эту минуту, я продолжила неустанно всматриваться в прорезь прицела. — Оля, я погорячилась сегодня утром. Наговорила много лишнего. Мои руки сжали телефон, как приклад. — Все нормально, вы можете говорить все, что хотите. Только это ничего не изменит. — Думаешь, я ничего не понимаю? И не переживала подобного? Испугавшись, что точно не переживу еще одно признание в вечной любви к покойному академику, я промолчала в надежде, что вопрос риторический. — Мне было тридцать два, чуть меньше, чем тебе сейчас, Игорю было семь, — она замолчала и задумалась. Я задвинула телефон под подушку, из вежливости убирая палец со спускового крючка. — Мне очень хотелось быть с этим мужчиной. Он был свободен и ждал меня, умолял уйти от мужа. Тогда казалось, что я могу дышать, только если нахожусь рядом с ним. Я жила ожиданиями свиданий. Мне все мешало: работа, Глеб, сын — все это отвлекало от главного, от единственно важного, как мне казалось. Я не хотела ее странных запоздалых откровений, слишком неестественных, почти неприличных. Это мешало, сбивало прицел, очертания мишени сделались вдруг нерезкими. — Мы с Глебом в декабре уехали в санаторий, я не хотела портить ему отпуск. Знала, как он тяжело все воспримет. И я дала себе слово, что уйду сразу после новогодних праздников. Елку наряжала по традиции тридцать первого с Игорешей, он очень любил сам вешать игрушки, для него это прямо-таки священнодействием было в детстве. И особенно важно для него было под конец самому торжественно нацепить верхушку. Но, конечно, елку мы ставили высокую, и он не доставал. Поэтому Глеб его всегда поднимал. Ритуал у них такой установился. И знаешь, он ждал — Глеб, ждал, когда Игореша побежит за ним в кабинет и позовет. Специально отсиживался там, не мешал нам. Потом входил и всегда так бурно восторгался тем, как елка наряжена, так хвалил нас. Телефон приглушенно булькнул из-под подушки, но я не шелохнулась. — И вот он поднял его высоко, и они оба хохочут. Знаешь, у Глеба был очень заразительный смех. А я стою и понимаю, что завтра отниму у него все. И сделаю его абсолютно несчастным. И что Игорю отца родного никто не заменит. Она замолчала на этот раз надолго. Мне мучительно хотелось потянуться за мобильным. Я чувствовала себя циничной сукой, но драма в стиле сентиментальных рождественских историй не рвала мне душу и не вызывала слезы умиления. Внезапная откровенность смущала так, как если бы я застала свекровь в неглиже. В памяти всплыл ноябрьский вечер пятнадцать лет назад: я провожала ее до остановки, и она рассказывала о своей школьной любви. Хотя она никогда больше не возвращалась к этой истории, я помнила, что мальчика звали Митя. Тогда я чувствовала свою избранность: ведь она делилась со мной чем-то очень личным, как с близким человеком. Мне казалось, что если уж при всей своей чопорной закрытости она решила посвятить меня в подробности своего прошлого, то несомненно я для нее значу больше, чем просто студентка. Потом уже я осознала, что у истории, конечно же, был поучительный конец. Митя, трогательную дружбу с которым резко не одобрял ее отец, разумеется, оказался неподходящим вариантом — превратившись с годами в спившегося неудачника. Шувалову изрядно раздражало мое тесное общение с уже тогда сильно злоупотребляющим Ванькой, но она не проводила никаких параллелей, и по наивности я долгое время считала, что в тот холодный осенний вечер она открылась мне как человеку, который для нее что-то значит. — И? — она явно передерживала грустную паузу. — И все. Я рассталась с ним, даже не попрощавшись, просто оборвала все без объяснений. Боялась, что не выдержу, если увижу его хоть еще один раз. Он потом женился и уехал из России, так что все к лучшему, вероятно… — Не жалели никогда, что так поступили? Шувалова выпрямилась на стуле, приняв свою привычную гордую осанку. — Жалела, конечно, временами, — она усмехнулась, — ты вот сейчас считаешь, что я сделала глупость. И что любовь оправдывает все, и все можно принести в жертву и бросить в этот всепожирающий огонь твоих чувств. Думаешь, ты-то знаешь лучше, как рушить и строить, так сказать, лучше ориентируешься в современных реалиях. — Да нечего рушить, Светлана Яковлевна, — я улыбнулась нечаянному почти каламбуру: «лучше ориентируешься». — Ничего смешного, Оля, это тебе сейчас так кажется, что нечего. Ты ведь не знаешь, какими могут быть последствия. Как это отразится на Варе. На людях, которые тебя окружают! И ты совсем не веришь в то, что Игорю может быть больно. А я знаю своего сына: он только кажется немного отстраненным и равнодушным, на самом деле он очень эмоциональный и ранимый человек. Неужели ты хочешь, чтобы он страдал? — Уверена, он будет в полном порядке. И очень скоро приведет к вам в дом новую невестку. И все будет у всех хорошо, — с наигранным оптимизмом закадрового голоса в рекламной паузе сообщила я. — Оля, ты же знаешь, что я всегда к тебе прекрасно относилась? Или ты считаешь, я не могла найти для Игоря более подходящую партию, чем девочку-сироту из Мытищ? Я нервно передернула затвор. — Твой восхищенный взгляд, почти влюбленный, ну не думала же ты, что я не догадывалась? — Вам было так удобнее, не правда ли? Проще контролировать ситуацию? Поэтому и выбрали именно меня. Я судорожно сглотнула — ком, неожиданно вставший в горле, давил тяжестью невысказанных обид. — Ты права, конечно, удобно, — медленно сказала она, — но я привязалась к тебе, даже непонятно почему. Меня женщины в основном раздражают. И я точно не могу понять, как можно любить их так…  — на ее лице на секунду мелькнула брезгливая гримаса и тут же сменилась ностальгической улыбкой, — но ты стала частью моей жизни, незаметно вторглась со своими блокнотами, карандашами, сидящая на подоконнике и наблюдающая за мной. И потом, когда мы с тобой начали общаться ближе… твоя преданность, я всегда ценила ее. Мне вдруг очень захотелось поверить в это признание, назначив его искуплением ее многолетней холодности. — Она была искренней. Только вы не нуждались в ней. Если бы я осознала это чуть раньше, не вышла бы замуж за вашего сына. — Мы обе ошиблись, — она слегка поджала губы, — но ты же не можешь взять и перечеркнуть все одним махом. Тебе сейчас кажется, что Париж стоит мессы, но что если это не так? Опомнись, пока не слишком поздно. Пока никто еще не в курсе… — Меня не беспокоит огласка. И да, я не могу предвидеть будущее, но точно знаю, что оставаться в таком настоящем больше не хочу, — решимость в моем голосе, очевидно, не оставила у нее сомнений. Она встала. — Оля, это напускная бравада, и ты сама себя сейчас пытаешься убедить в том, что поступаешь правильно. Я уверена, что, если ты трезво оценишь свои шансы на счастливую жизнь с этой девушкой, ты сама поймешь, насколько все утопично. Когда она вышла, я вытащила телефон из-под подушки и спонтанно набрала, словно по-прежнему вела диалог с Шуваловой: «Меня ничто не остановит». Ответ пришел незамедлительно. «Она сильно скандалила?» «Нет. Она поменяла тактику. Мы чудно пообщались, я почти закрыла гештальт. И, надеюсь, окончательно избавила ее от иллюзии, что передумаю». Я подумала, что на протяжении всего разговора честно пыталась выжать из себя хотя бы каплю симпатии к Шуваловой. Ведь когда-то во мне бушевало море чувств по отношению к ней. Все куда-то бесследно испарилось, как будто происходило не со мной. И это не я следила за каждым ее движением и взглядом, придавала значение любой невзначай брошенной фразе, надеясь отыскать в этом намек на особое отношение. Как мало мне было нужно тогда, даже легкий кивок головы во время лекции делал меня счастливой. Что я находила в ней? Такой высокомерной, неискренней и холодной? Что именно меня так притягивало? С чего я взяла, что там внутри нее спрятано что-то иное, истинное, которое я рано или поздно непременно обнаружу? Я столько времени жила иллюзией, что за ее недоступностью кроется душевная красота и глубокий внутренний мир, что, прозрев, начала воспринимать Шувалову с повышенным сарказмом, словно наказывая ее за обман. Хотя в том, что я сама себе нарисовала ее светлый образ и сама же начала молиться на него, не было ее вины. «Мне нравится твоя свекровь, видимо, слабость к стервам неизлечима))». Я тут же подумала о Бондарчук и мне захотелось съязвить: «Что же ты так со мной-то промахнулась?» «Ты себя недооцениваешь, как всегда. И кстати, в тщательно скрываемой стервозности есть особая прелесть». «То есть белые цветы ты посылала по ошибке?» «Меня, наивную, легко обмануть))! Знала бы, на что может быть способна хрупкая блондинка, прислала бы чертополох)). #ПинаКолада)))». - Она добавила несколько ехидных смайликов. «Ну-ну», я прикрепила эмодзи с моноклем. «Твой зловещий тон меня почему-то возбуждает». «Мы обе знаем, почему #КубаЛибре». «Завтра я заеду за тобой, ты совсем забросила рисовать с натуры))». «Художника надо вдохновлять))». Спустя небольшую паузу я получила фото обнаженной ноги, выглядывающей из-под хорошо знакомого мне лоскутного одеяла. Несколько минут я любовалась изящной голенью и уговаривала себя не фантазировать. «Твое молчание меня смущает)) надеюсь, ты сейчас думаешь сугубо об искусстве». «Даже не сомневайся, любуюсь исключительно формой стопы, как профессионал, разумеется». «Хотела прихвастнуть и написать: «И это ты еще не все видела))», но вовремя остановилась…)))». Мы переписывались до четырех утра, распаляя друг друга все больше и больше, не в силах расстаться. Попрощались, только когда у обеих пальцы начали невпопад нажимать на буквы. Засыпала я абсолютно счастливой, мысленно зафиксировав перед глазами заключительное «Люблю». *** Запись поверх авторского слоя решили удалять не сразу, а небольшими участками, чтобы можно было контролировать этот процесс и не повредить авторскую живопись. Мы с Синицыной начали с участка с явно обозначенной записью, постепенно «разряжали» ее, вооружившись тампонами, смоченными в смеси растворителей, как бы слегка промокая ими поверхность. Я услышала звук входящего и отложила пинцет. «Не слишком ли ты там заработалась?)))» «Слишком. Ты где? Мне нужно еще минут сорок. Зайдешь за мной?» «Еле припарковалась в переулке. Как всегда, все забито. Ты уверена, что мне стоит так часто маячить перед твоими коллегами?» «Коллеги — люди с развитым эстетическим вкусом, красивые девушки радуют глаз художника». «Против такого аргумента не поспоришь, как и против грубой лести». *** — А я тебе говорю, что если это охра, то слишком слабый растворитель ты выбрала. Ты же знаешь, что там желток и глинозем, и этот состав на них не подействует. Наташа появилась в дверях, как раз когда мы с Пинкевичем обсуждали результаты химического анализа пигментов, доставленные из лаборатории. Синицына радостно воскликнула «Здравствуйте», и мы как по команде повернули головы. — О, какая дама к нам пожаловала, — Олег шутливо поклонился, сняв воображаемую шляпу. Сегодня она меньше всего тянула на «даму» в своих милитари штанах цвета хаки с огромными накладными карманами и приталенной черной кожаной куртке. В синих глазах как всегда плясали насмешливые искры. Мы не виделись меньше суток, а у меня было ощущение, что вечность. — Здравствуйте, — учтиво произнесла Берг, расстегнула куртку и уселась на мое кресло с видом ребенка, ожидающего представления. Я завороженно уставилась в вырез темно-синей рубашки, заманчиво открывающий участок кожи груди. Совсем чуть-чуть, но мне хватило, чтобы загореться желанием немедленно прильнуть губами. Все там было моей территорией, я владела всем безраздельно и могла стискивать, мять, целовать, втягивать губами до бесконечности… — Ольга Александровна, набухает запись под компрессом, — громко сообщила Синицына, — что делать? Я искренне надеялась, что, употребив этот глагол, Леночка не догадывалась, что в данный момент происходило с некоторыми частями моего тела, томящегося от неконтролируемого вожделения. — Все хорошо, — я склонилась над пейзажем, стараясь не думать о насмешливых синих глазах, следящих за мной из-под длинных ресниц. *** В мастерскую мы не вошли, а ввалились, не в силах разорвать поцелуй, который начали, еще когда я открывала дверь. Жадно ощупывая друг друга так, словно мы не виделись год, добрались до дивана, по дороге сбрасывая обувь и верхнюю одежду. Наташа с размаху плюхнулась на честерфилд, увлекая меня за собой, усадила к себе на колени, продолжая целовать то в губы, то в шею, то в ложбинку между грудей. Мы не торопились раздеваться, наслаждаясь нарастающим в нас возбуждением. Это было своего рода игрой, каждой хотелось подольше продлить сладкую муку ожидания. Я знала, что она дразнит меня, и отвечала тем же. Она начала ритмично двигать подо мной ногой. Постепенно я входила во вкус, движения моих бедер становились все более интенсивными, иногда я замирала, прислушиваясь к тому, как близко я уже к заветному пику, в такие моменты она тоже останавливалась, чутко реагируя на мое поведение. Плотный шов на моих джинсах усиливал эффект от трения, но этого было мало, наконец, я, не выдержав, застонала и начала сильно вжиматься тазом в ее ногу, рискуя вывихнуть ей бедро. Она поддерживала меня за спину, помогая мне упираться. — Как же я соскучилась, — ее ладонь оказалась подо мной, и она сделала еще один толчок. На этот раз давления оказалось достаточно, я тонко вскрикнула и опустила голову на ее грудь, ощущая долгожданную пульсацию между ног. Наташа, удовлетворенно вздохнув, прижала меня к себе и легла. Желание обладать ею толкалось во мне теплыми волнами, кружило голову, я соскучилась по вкусу ее тела. Изнывая от нетерпения, я начала целовать ее прямо через рубашку, быстро продвигаясь вниз, к плоскому животу. Она сама расстегнула пряжку ремня, пуговицы на штанах и надавила на мои плечи руками. Этот молчаливый приглашающий жест, полный интимного доверия и вместе с тем такой властный, вызвал у меня новый, еще более сильный прилив возбуждения. Я стащила с нее брюки вместе с бельем и откинула их в сторону, чуть не перевернув стоящий рядом мольберт. Она, разведя ноги, следила за мной из-под полуприкрытых глаз. Когда мой язык легким подразнивающим движением нырнул в ее горячую влагу, она стиснула зубы и зажмурилась. Иногда я прерывалась, поднимая голову, мне нравилось, как она тут же, нетерпеливо морщась, протягивала руку, чтобы заставить снова приникнуть к ней. В какой-то момент она уже не отпускала мои волосы, двигаясь все быстрей, прижимала меня к себе все сильнее. И вдруг, замерев, она с шумом выдохнула: — Fuck, — и разжала судорожно вцепившиеся в мои волосы пальцы. Я все еще оставалась внутри нее, наслаждаясь тем, как все там непроизвольно сокращается, пульсируя под моим языком, зная, что именно я — причина того, что она утратила контроль над своим телом. — Обними меня, — потребовала она. Я легла на нее сверху, удобно устроив голову под ее подбородком, расстегнула рубашку и запустила руку ей за пазуху. Просунув ладонь под чашку бюстгальтера, удовлетворенно вздохнула, нащупав мягкую округлость. — У меня ощущение, что мы не виделись вечность, — пожаловалась я, мягко поглаживая нежную кожу, — эта неделя все испортила, я теперь совсем не могу без тебя. — Майн шац, — она ласково поцеловала меня в макушку, — не грусти, все образуется. Мы будем жить вместе долго и счастливо. — Вчера хотела спросить у Вари, как она относится к сексуальным меньшинствам, но так и не решилась, — честно призналась я. Я услышала легкий смешок. — Нормально она относится, судя по ее инсте, она даже «Оранжевый - хит сезона» посмотрела и подписалась на актрису, которая Алекс играет.  — Не то чтобы мне это о чем-то говорит, — я пробралась пальцами еще дальше под ткань бюстгальтера, — но я верю твоему авторитетному мнению. — Тебе точно необходим ликбез. Когда-нибудь я заставлю тебя отсмотреть все знаковые темные сериалы и фильмы. — Это будет вместо секса? — лукаво поинтересовалась я. — Еще чего. Это будет в редких паузах. — Очень редких? — я ощутила, как ее сосок твердеет под подушечками моих пальцев. — Даже не сомневайся, — сдавленно произнесла она, нащупывая рукою молнию на моих джинсах. — Люблю тебя, — я потянулась к ней за поцелуем и в этот момент услышала быстрые приближающиеся шаги. Дверь в комнату со стуком распахнулась. Как в замедленном кино я повернула голову и увидела на пороге остолбенело взирающую на нас Золотову. Разумеется, увлеченная страстной прелюдией, я не заперла замок и вообще начисто позабыла, что предложила ей прийти сегодня за деньгами в мастерскую. — Зоя, — вскочив, я оглянулась в поисках пледа, чтобы дать Наташе накрыться. Меня слегка трясло, щеки пылали. Берг, ничуть не стыдясь своей наготы, спокойно встала, подняла с пола «военные» штаны и белье, отряхнула их и начала не спеша одеваться. — Было открыто! — Зойка пыталась не смотреть на Наташу, но ей это давалось с трудом. — Мы договаривались… — Да, конечно, деньги, сейчас… — я кинулась к портрету Светланы Яковлевны, приспособленном мною под тайник. Пакеты с наличными крепились к оборотной стороне картины. Я свято верила в то, что нарисованная в анфас Шувалова одним только взглядом способна оттолкнуть потенциального грабителя получше любой охранной системы. При пересчете купюр у меня немного дрожали руки. Я несколько раз сбивалась и начинала снова выкладывать банкноты на стол. Золотова по-прежнему ничего не говорила, и от этого несвойственного ей молчания я еще больше нервничала. Наконец с горем пополам деньги были пересчитаны, я протянула ей пачку долларов и, стараясь говорить непринужденно, спросила: — Кофе будешь? — Нет, — Зоя многозначительно посмотрела на Наташу. Уже одетая, она, закинув ногу на ногу, сидела на диване, что-то читая в своем телефоне. — Тебе есть с кем пить кофе, я заметила. — Послушай, извини, конечно, что так вышло, я не хотела тебя шокировать. — Мне надо идти, — тоном великосветской дамы произнесла Зойка. Я кивнула, немного удивляясь ее олимпийскому спокойствию. Она сделала шаг по направлению к выходу, но тут же остановилась и, развернувшись, выпалила: — Охуеть, Шувалова, ты меня убила! Не зря же говорят: в тихом омуте… — А в чем проблема? — Наташа оторвалась от телефона и посмотрела на Золотову в упор. — Вас что-то лично задело? Ольга Александровна как-то оскорбила ваши чувства? — Мои? — Золотова пожала плечами. — Да мне пофиг, — она посмотрела на меня с сочувствием, — не переживай, я никому не скажу. — Никому не скажешь, что я лесбиянка? — ее снисходительно-утешающий тон выбесил меня. — Вот только ярлыки на себя не навешивай, — Золотова укоризненно посмотрела на меня, — мало ли что случается, тем более, когда мужик загулял, любая с ума сойдет. Она оценивающе посмотрела на Берг, будто прикидывая, может ли та временно заменить загулявшего мужика. — Дело вообще не в мужчинах, ты не понимаешь… — начала я зачем-то, но она оборвала меня. — Ой, ну, Оль, все я понимаю. Взрослая женщина и не вчера родилась, развлекайся, раз нравится. Пойду я, у меня Макс голодный сидит. Созвонимся. Зоя подхватила свою леопардовую сумку необъятных размеров и выскользнула из комнаты. Сцену финальным аккордом завершил тихий стук деликатно притворенной ею входной двери. Наташа вышла в коридор за ней следом и щелкнула замком. Вернувшись, остановилась в дверном проеме, уставившись на честерфилд. — Как-то не комильфо вышло, думаешь, твоя Зоя сможет это развидеть? — она криво усмехнулась, отлепившись от косяка, подошла к дивану и подняла неизвестно как оказавшийся на полу плед. — Тебя без штанов? — я приблизилась к ней, упираясь взглядом в не до конца застегнутую молнию. — По-моему, ей сказочно повезло. Как художник и специалист по античности, она должна заценить совершенные пропорции, — я провела рукой вдоль талии к бедрам и дальше к ягодицам, — изящество изгибов и красоту округлостей. — Черт, я уже сама от себя в экстазе, — Наташа подтолкнула меня к честерфильду, — напомни мне, на чем мы остановились до прихода твоей везучей подруги? — Кажется, я сказала тебе что-то, — я изобразила задумчивость, — как раз когда ты собиралась меня раздеть. — Отмотай назад, пожалуйста, — она начала медленно расстегивать мою блузку, — и начни еще раз именно с тех самых слов.