Осторожно, крутой поворот

Как только я вошла в дом, Игорь кинулся мне навстречу взволнованный и сердитый: — Я звоню тебе весь день, почему ты не отвечаешь? — Не хотелось разговаривать, — у меня не было сил на то, чтобы придумывать вежливое оправдание. Его недовольство выдали только сразу напрягшиеся скулы: — Оленька, — уменьшительно-ласкательное получилось у него все же довольно зловеще, — я понимаю, что тебе сейчас непросто, но я ведь беспокоюсь о тебе. — Не стоит, — сухо ответила я и, сняв пальто, повесила в шкаф. Сорвала с шеи шелковый платок. После ледяного холода мастерской в квартире было невыносимо душно. — Симанюк очень нервничает, — он удрученно вздохнул, — зачем ты его дразнишь? Разве не очевидно, что они не примут ответа «нет». Мне было все равно, сейчас я думала совсем о другом. Плохо завуалированная угроза вызвала легкое раздражение, как шипение динамика во время прослушивания классической музыки. — Игорь, — я недобро улыбнулась, — передай своим друзьям, что ты не смог договориться. Вообще непонятно, на что они рассчитывали! И с чего взяли, что я соглашусь участвовать в их нелепых махинациях? Он пожал плечами, в глазах промелькнуло едва уловимое замешательство: — Я не знаю. Может быть, решили, что от таких денег никто не отказывается? Оль, я знаю, ты вчера и слушать об этом не хотела, но они реально большую сумму предлагают. Практически ни за что. Десять тысяч… — Да хоть миллион. Пусть предложат кому-нибудь другому, — на меня навалилась апатия, даже возмущаться не было сил, — пусть забирают эти иконы и отдают их кому хотят. — Оля, ну ты же знаешь, что это невозможно уже. По всем документам ты проходишь как эксперт. Мы оба уже увязли в этом. Вместе. Понимаешь? Так вышло. Я не знаю, что делать. Они давят, требуют, — он нервно взъерошил волосы. Я сразу представила себе хористок в длинных платьях, а капелла исполняющих Наташино язвительное «Нельзя же бросать мужа в такой тяжелый момент». Я нахмурилась, вспомнив ее пренебрежительные интонации, и зло произнесла:  — Плевать. Придумай что-нибудь. Ты же мужик! Что ты ноешь и стонешь? Давай выпутывайся сам. Я завтра снимаю пломбы и начинаю проверку. — Что случилось? — Светлана Яковлевна вплыла патрульным катером по сигналу тревоги. — Криминальная драма. Ваш сын участвует в эпизодах, а меня приглашает на главную роль. Поинтересуйтесь, — сняв наконец обувь, я прошла в спальню и плотно прикрыла за собой дверь. Переодевшись, взяла в руки телефон, повертела его в руках как абсолютно бесполезную вещь и отложила в сторону. Наташа молчала. А я все еще вела с ней мысленный диалог. Это могло быть похоже на игру в шахматы с самой собой, но, скорее, смахивало на легкое помешательство. На всякий случай я крепко зажмурилась, как будто это должно было вызвать перезагрузку мозга и остановить непрерывно выстраиваемую мною цепочку логических рассуждений, доказывающих мою несомненную правоту и ее очевидную неправоту. Дверь скрипнула, по паркету зацокали каблуки. Моя свекровь даже дома носила туфли. Тапочки для плебеев. — Оля? — голос Шуваловой звучал тихо и убито. — Мы можем поговорить? Пришлось все же распахнуть глаза — Светлана застыла надо мной скорбным изваянием «убитая горем мать». Мраморно-бледное печальное лицо делало ее похожей на героиню греческих трагедий. — Это ничего не даст, — холодно сказала я. Черт побери, да во мне, оказывается, скрывались неисчерпаемые ресурсы бездушия. Она присела в кресло напротив меня, чопорно выпрямив спину. — Думаешь, я слепа и не вижу, что мой сын ленив и безволен? Это я виновата в том, что не научила его трудиться, взрастила в нем ложные амбиции и внушила, что он достоин большего. Я воспитала из него эгоиста и приспособленца. Я ошеломленно молчала — признание в присыпанном нафталином адюльтере ни в какое сравнение не шло с тем, что она впервые говорила о своем сыне такие вещи. Выглядело почти кощунственно. Как если бы Папа Римский позволил себе критические замечания в адрес бога. Тем не менее, я ждала, когда последует неминуемое «но». Шувалова вздохнула, а я посмотрела на предательски молчащий телефон и тоже вздохнула: «Неужели она считает, что я должна написать ей первой?» — Но Игорь в глубине души наивен, как ребенок, повелся на обещания, подумал, что наконец-то сможет сделать карьеру, чего-то достичь. Он абсолютно не разбирается в людях. И в этом тоже виновата я. — Мне жаль, и тем не менее это не мои проблемы, — я знала, что веду себя ужасно, но я не могла позволить себе проявлять доброту и понимание, не могла давать ей даже крохотную надежду на то, что меня можно уговорить. — Так не бывает, — Светлана покачала головой, словно не веря в то, что я способна на подобное предательство. — В таких ситуациях, Оля, все становятся одним целым, сплачиваются, вместе преодолевают трудности. Мы твои единственные родные люди на этом свете, твоя семья… — она словно оглашала безжалостный приговор, затягивая на моей шее удавку. — Я не хочу, — внезапно духота усилилась, мне перестало хватать воздуха, — не хочу все это слушать. Мне все это не нужно! — жаль, в эту минуту я не могла очертить вокруг себя огненный круг, а еще лучше телепортироваться куда-то подальше. Она, вздернув подбородок, замолчала. Стукнула входная дверь. — Мама, — я услышала голос Вари из коридора, — я дома. А что есть кушать? — Она будет переживать, — проронила Светлана, — если у ее отца будут неприятности. — Ее это не касается никоим образом! — как же надоело быть заложницей собственного материнства. — Сейчас! Иди мой руки! — громко крикнула я и спокойно добавила, глядя прямо в глаза Шуваловой: — С вашим сыном я жить не буду ни при каких обстоятельствах. Вытаскивать его из дерьма, в которое он вляпался, и рисковать своей репутацией и свободой тоже не буду. Я понимаю, вы его мать и для вас важно только одно — чтобы ваш ребенок не пострадал, но я не могу вам помочь. — Ты не не можешь, ты не хочешь, — с горечью в голосе произнесла Шувалова, — думаешь, я не понимаю? Теперь-то у тебя есть прекрасный повод сбежать к своей… — она не договорила. От этого «своей» я вздрогнула, как от болезненного прикосновения к прячущейся под кожей занозе. — Ничего ему не будет, — процедила я, — не паникуйте. Он вообще тут ни при чем. На него просто давят, а он трусит. Уйти я собиралась еще раньше, и повод мне для этого никакой не нужен. Просто не хотелось Варю посреди учебного года срывать. — Оля, — она устало потерла переносицу, — люди совершают иногда непоправимые ошибки. Тебе сейчас кажется, что она — главный человек в твоей жизни, а мы с Игорем — пройденный этап. Хотя ты ее почти не знаешь, а он отец твоего ребенка и за Варю жизнь готов отдать. — Мам, ну ты скоро? — Варя просунула голову в приоткрытую дверь. — Я же голодная. — Не мешай маме, она с бабушкой разговаривает, — Игорь появился в дверном проеме за ее спиной, мельком взглянул на Светлану Яковлевну, словно пытался прочесть на ее лице, насколько она преуспела в переговорах, — идем, я тебе разогрею. Варя, не обращая на него внимания, с любопытством спросила: — А что у вас за разборки тут? — Ничего интересного, — я выразительно посмотрела на Светлану Яковлевну и встала, — тем более, что все самое главное мы уже выяснили. Варя пила чай, а я, наконец, закончив мыть посуду, присела напротив нее, исполненная решимости. Тянуть дальше не имело смысла. Тем более, что теперь я могла обойти тему своей сексуальной ориентации. Я судорожно припоминала, как именно начинают такие разговоры, кажется что-то вроде «ты уже взрослая девочка, и, наверняка, знаешь, что иногда отношения между людьми заходят в тупик…». — Послушай… Я откашлялась, как перед чтением доклада. Варя подняла глаза от телефона и вопросительно посмотрела на меня. — Ты уже взрослая, и, я надеюсь, ты поймешь. Видишь ли, так получилось… у нас с папой слишком разные характеры и… — Вы разводитесь что ли? — она отхлебнула чай и покосилась на мобильный, экран которого непрерывно мигал входящими в чатах. — О, — вырвалось у меня. Вся приготовленная мной во время мытья посуды речь рассыпалась на отдельные слова и междометия. — Да, но… — Мама, come on! О’кей, я в курсе: для меня ничего не изменится, вы по-прежнему меня любите, в этом нет моей вины и бла-бла-бла, — она снисходительно улыбнулась. — Вообще-то изменится, — не то чтобы я ждала, что она начнет рыдать, но все-таки ее равнодушие меня задело. В конце концов, развестись с мужем — это не заблокировать Вадика в Ватсапе. — Нам с тобой придется переехать, думаю, в ближайшее время. — Куда? Это значит, школа другая? — на ее лице впервые с момента разговора отобразилось подобие тревоги. И я чуть ли не обрадовалась, что моя дочь хоть немного начала переживать, пусть и косвенно, по поводу моей неудавшейся семейной жизни. Детские психологи наверняка бы бились в истерике от моего «взрослого» поведения. — Будем надеяться, что я смогу потянуть квартиру в этом районе и тебе не придется переходить никуда. Я сделаю все возможное, — конечно же, мне сразу стало совестно, я знала, что она ненавидит менять обстановку, и даже переход из начальной школы в среднюю дался ей когда-то с трудом. Я представила себе, как еще сутки назад могла бы сказать, что мы будем жить с Наташей. Видимо, выражение моего лица изменилось, потому что Варя вдруг сказала: — Мам, ну ты не расстраивайся. Почти все рано или поздно разводятся. Жизнь сейчас такая, — она подошла ко мне и уселась на колени, обняв меня за шею. — Я поцеловала ее в худенькое плечо, провела рукой по выступающим позвонкам и подумала, что честнее было бы рассказать ей абсолютно все. — Вы разлюбили друг друга? И как я должна была ответить на этот вопрос? Настало ли время быть максимально откровенной или лучше, чтобы в ее голове все еще оставалась иллюзия, что она плод любви? — Да. Можно так сказать. Но ты неправа насчет того, что это касается всех. Иногда людям удается сохранить чувства. — У Макара родители тоже в разводе. Мама снова вышла замуж, и скоро у него родится братик, — судя по воодушевлению в ее голосе, она видела в этом плюс. — Не волнуйся, я замуж не собираюсь, — искренне заверила ее я, — и уж точно не планирую заводить еще детей. — А собаку можно? — это было ее давней мечтой, воплотить которую мешало стойкое сопротивление Светланы Яковлевны. — Посмотрим, — уклончиво сказала я, — тебе не кажется, что ты используешь нашу семейную драму в личных целях? А? — я легонько дернула ее за волосы. — Вот еще! — она возмущенно фыркнула. — Я просто стараюсь быть позитивно настроенной. — Ладно, — я вздохнула, — раз уж мотив благородный, то как-нибудь позже, возможно… Она перебила меня: — Как у Наташи. У нее Дикси классный, да? Ты же его видела! Я кивнула, сглотнув неожиданно подступивший к горлу ком, и со злым отчаянием в голосе сказала: — Все будет у нас прекрасно. *** — Результат более детального осмотра выявил следующую сохранность. Материал и техника исполнения: дерево, паволока, левкас, яичная темпера, позолота. Основа — дерево, доски, сосновой породы… состояние доски удовлетворительное. Сохранность древесины удовлетворительная. Синицына бойко барабанила по клавиатуре, высунув язык от усердия. Осторожно взяв в руки Иоанна Предтечу, я понесла его в затемненную комнату. Положив на специальный стол, включила люминесцентную ультрафиолетовую лампу и, пока она нагревалась, начала подбирать фильтры. Мой телефон тоскливо помалкивал. Утренний хлам в виде сообщений от коллег и знакомых я удалила не читая. Все казалось бессмысленной чушью, отвлекающей от главного. Невозможно было представить, что она не думает обо мне. Временами невыносимо хотелось написать, а еще лучше бросить все и отправиться в автошколу. Закатить жуткую некрасивую истерику со слезами, обвинить ее в черствости и высокомерии и потом, прижимая к себе, целовать до обморочного состояния. Но что, если бы она оттолкнула? Я представляла себе ее, отстраненно холодную, чужую, я знала, какой она может быть, видела, как она общалась с Викой. Проще было оставить все как есть. Все, что мне оставалось — это долбаная гордость, хотя бы ее нельзя было терять. Леночка вошла следом за мной, настроила фотоаппарат, и мы начали осмотр. Даже без рентгенограммы я видела, что это была совсем не та икона, которую я осматривала почти месяц назад. Мазки были наложены иначе, отсутствовали старые записи, оставшиеся после реставраций. Существовал только авторский слой, и он выглядел свежим. Я лихорадочно начала менять цветовые фильтры, перенаправила лампу на подбородок Иоанна, ниже, еще ниже… Меня словно ошпарило кипятком, хотя я знала, что я увижу ее: в правом углу чернела залихватская буква «И», с наглой можаевской завитушкой–хвостиком. Я навела лампу на глаза Иоанна, словно он вместо Ваньки сейчас должен был расколоться, как на допросе третьей степени, и рассказать мне правду. Иоанн безмолвствовал, хотя теперь мне начало казаться, что в его бездушных оловянных глазах-монетах мелькает циничная ухмылка. Я снова направила луч ультрафиолета в угол картины, как будто надеялась, что буква «И» мне привиделась, но она, фирменный Ванин знак, подпись кровью, оставалась на месте. Синицына добросовестно щелкала затвором лабораторного фотоаппарата. Я ничего не комментировала, стараясь выглядеть абсолютно спокойной. Если б я умела, наверное, даже начала бы безмятежно насвистывать. После Иоанна мы осмотрели еще пять икон. Эти были настоящими. Слабое, но утешение — я боялась, что все пятнадцать окажутся фальшивками. Как только Леночка ушла на обед, я метнулась к коробам, сорвала пломбы. Каждую из оставшихся икон я быстро осмотрела в лаборатории в поисках кровавого автографа. Среди остальных я обнаружила еще три можаевских подделки, не считая Предтечи: «Архангел Михаил», «Борис и Глеб» и «Рождество Богоматери» — самые старые из церковного иконостаса, в реставрационных паспортах был указан шестнадцатый век. И хотя я и не делала настоящую атрибуцию, опыт подсказывал мне, что с датировкой предыдущие эксперты не ошиблись. Я прикинула в уме сумму — не меньше, чем двести тысяч долларов за все четыре. Меня охватила ярость и досада. Мало того, что Игорь замешан в этом, так еще и Ванька — непосредственный исполнитель. Как мог Можаев так вляпаться? Знал ли он, для чего малюет эти «задурки»? Я вспомнила наш с ним диалог, он хвастал о подвернувшихся халтурах, не пытаясь ничего скрывать. Не удивительно, он же все время под градусом, вряд ли вообще осознает, во что влез. Вернувшаяся с обеда Синицына удивленно взглянула на сорванные пломбы, но ничего не спросила. Скутте, приехавшая с очередного совещания, заглянула к нам в зал прежде, чем скрыться в своем кабинете. — Как продвигается? — она кивнула головой в сторону коробов с иконами. — Пока медленно, — я решила, что скажу ей обо всем завтра, а сегодня поговорю с Игорем еще раз. Интересно, знал ли он, кто рисует копии? Как эти люди вышли на Ивана? Марина вздохнула: — Да, это возня, конечно, но что поделать. Симанюк звонил, спрашивал, как дела. Успеем ли до Пасхи в храм вернуть иконы? Там некий отец Афанасий очень переживает. — Возможно, — я была без понятия, когда в этом году Пасха, но завтра сроки уже не будут иметь никакого значения. — Ну и славно, — Скутте мило улыбнулась мне, ее мобильный зазвонил, и она как всегда с озабоченным видом поспешила в свой кабинет. У меня возникли смутные ассоциации с фильмом ужасов, где героиня слишком беспечно бегает по поляне, размахивая букетиком ландышей, в то время как зрители уже по трейлеру знают, что ее труп будет найден в ближайшем овраге. Я ощутила укол раскаяния — завтра мне придется преподнести ей неприятный сюрприз, и я отчасти виновата в том, что на ее голову свалится куча ненужных ей проблем. — Здравствуйте все, — Золотова вкатилась в нашу мастерскую шумным ярким шаром. Обычный наносимый ею окружающим цветовой удар усиливался благодаря золотистому весеннему плащику-разлетайке и высокому искусно скрученному бордовому тюрбану на голове. — Хватит вкалывать, идем обедать, — голосом матери, уводящей заигравшегося ребенка с детской площадки, произнесла она. Сопротивление было бесполезным, и я, накинув свое абсолютно теряющееся на Зойкином фоне бежевое пальто, покорно, как овца на заклание, поплелась за ней в кафетерий. Это, конечно, было ошибкой — реконструировать сцену, в конце которой являлась Наташа. Я до деталей помнила, что на ней было надето. Помнила насмешливое сияние синих глаз и мой восторг от ее присутствия. Я снова крепко зажмурилась, зная, что волшебства не произойдет и, когда я открою глаза, ее все так же не будет рядом. Самое нелепое состояло в том, что втайне я почему-то все еще надеялась. — Оль? Что с тобой? Я вынырнула из спасительного убежища и с тоской оглядела кафетерий. Внутри все сжалось от тотального всепоглощающего одиночества среди жующих, галдящих, смеющихся людей. — Почему ты не ешь? — Золотова обвинительно ткнула пальцем в салат, который я взяла только для того, чтобы не сидеть перед пустым столом. — Ем. Для видимости я наколола на вилку огуречный кружок, но так и не поднесла его ко рту. Зойка умяла первую из трех котлету и вытерла рот салфеткой, уничтожая помаду. — Знаешь, я, конечно, была в шоке в тот день, — она многозначительно закатила глаза, — и это твое, конечно, дело. Но как твоя близкая подруга, я не могу не спросить. — Она выдержала короткую паузу, словно давая мне проникнуться важностью момента: — Ты ведь не собралась уходить от Игоря к этой инструкторше? — Я развожусь. И дело не в ней. «Развожусь» — когда я это вдруг произнесла, сама удивилась, как легко и просто это звучит. Раньше слово «развод» воспринималось мною как недуг или утомительный выматывающий процесс, к которому я не была готова. И вдруг оно засияло яркими красками, зазвенело свободой. — Пиздец, Шувалова. Зойка остервенело наколола на вилку вторую котлету и даже поднесла ко рту, но потом вдруг со стуком опустила вилку на тарелку: — Ну допустим, уйдешь ты. А дальше что? С ней жить начнешь? В качестве кого? И что твоя дочь скажет? Варя знает о вас? — Нет, — мне хотелось, чтобы она перестала говорить о нашем совместном будущем, перестала говорить о Наташе так, будто она все еще есть в моей жизни. Но она, конечно же, не собиралась останавливаться, наезжая на меня танком, ее щеки порозовели, в глазах загорелся хорошо знакомый мне огонек. — Видишь! — торжествующе произнесла Зоя и запихнула в рот вторую котлету. — Ты ничего не продумала, как всегда, — проговорила она с набитым ртом. Она интенсивно заработала челюстями, стараясь побыстрее прожевать. Разумеется, ей не терпелось высказать мне все свои важные соображения по поводу моей всегдашней бестолковости. Я подумала, как могла бы пересказать наш диалог Наташе — она бы обязательно съязвила что-нибудь, а я бы обязательно парировала. А потом я бы обняла ее и, скорее всего, мы бы… — Оль? Ну включи мозги. Ты посмотри на себя. Нет, ну я понимаю, если б ты была какой-то уродиной, на которую мужики бы не смотрели. Тогда, конечно, и баба — выход. Но ты же красавица! — Зойка прицельно воткнула вилку в последнюю котлету. — Найдем тебе мужика нормального. Будешь за ним, как за каменной стеной. Не надоело тебе батрачить-то с утра до вечера, писать на заказ гребаных идиотов? И Шувалов твой пусть побреется. Он еще пожалеет, сука. От ее искреннего участия у меня отчего-то защипало в носу. — Не надо никого искать, — выговорила я, стараясь не расплакаться. Чтобы отвлечься, я начала симметрично распределять огуречные кружки по краям тарелки. — Ну что значит не надо? Тебе мужик нужен хороший, и все это пройдет. Это ведь временное. Знаешь, как у Пикассо голубой период. Тебя вон тоже на монохром потянуло, только розовый. Ну, наиграешься ты в лесбиянку, а потом-то надо о будущем думать. Не девочка уже. Варьку вон еще учить. Самой как-то тоже пожить нормально. Надо, чтобы и о тебе наконец уже кто-то заботился. Житейские мудрости, со свистом рассекая воздух, врезались мне в висок. Если бы только она сейчас пришла и спасла меня от этой нормальности, от надежных хороших мужиков, от правильной жизни — от всей этой невыносимой ужасной тоскливой пустоты существования. — Оль, ты меня слушаешь? — обеспокоенный Зоин голос прорвался ко мне сквозь внутреннюю панику. — Девушка-то эта, инструкторша твоя, замужем была хоть? — Нет, — самое страшное заключалось в том, что теперь даже заурядные вопросы причиняли боль, как злорадное напоминание о том, что она больше не моя. — Видишь, — глубокомысленно изрекла Зойка. — Что? — зачем-то уточнила я. — Развлекается просто, а потом семью захочет и замуж выскочит. Ей тоже надо жизнь устраивать. Ну сейчас-то, я понимаю, у вас, наверное, любовь-морковь, но это же все проходит. И в итоге, останешься ни с чем. Да и что молодая девушка может дать? — Она… — я набрала воздуха в легкие и выпалила: — Все уже закончилось, так что… — я попыталась беспечно улыбнуться, но вместо этого с ужасом осознала, что мои губы, задрожав, беспомощно искривились, горячие капли потекли по щекам, уже не поддаваясь никакому контролю. — Оля! Ты что? Ты что? — Золотова судорожно начала доставать салфетки из своей необъятной леопардовой сумки. — Что происходит? Прекрати немедленно. Мне надо было бы встать и выбежать, но я словно приросла к стулу, молча без всхлипываний истекая слезами. — Олечка, девочка, ну не надо так! Вы поругались? Ну не молчи, скажи мне, поругались? — она протянула мне целый ворох салфеток. Прижав их к лицу, я кивнула и подумала, что сейчас она скажет: «Ну и слава богу, все к лучшему», и вот тогда я точно не выдержу и завою прямо посреди зала. — И что? Можно подумать я с Витькой не ругаюсь. Что случилось-то? Поругались-помиритесь. У всех бывает. Ты как первый раз замужем. Она достала еще одну порцию салфеток и ободряюще добавила: — Плакать полезно для кожи лица. Минеральные соли и все такое. Так что хоть какой-то толк от твоей бабской любви есть. Блин, — она усмехнулась и мотнула головой, словно подумав о чем-то. — Что? — ее болтовня подействовала на меня удивительно успокаивающе, по крайней мере, я перестала плакать. — Ну вот, когда ты мне про Шувалова говорила тогда, что у него есть любовница, — сияла, как медный таз, от радости, я еще подумала, наверное, это нервное. Думаю, странная какая-то реакция. А теперь вот нормальная. Так что случилось-то у вас? Она хоть тебе не изменила? — озабоченно поинтересовалась Зойка. — Нет, — я вытащила из сумки пудреницу, — конечно, нет, — зачем-то уточнила я и начала исправлять последствия своей несдержанности. — Ну тогда не парься, все будет хорошо, — безапелляционно заявила Золотова, — а если не…. — Никаких мужиков, — отрезала я и открыла помаду. — Ладно, ладно, — примирительно сказала Зойка, — если тебе так нравится страдать, то, конечно, лучше баб для этой цели не найдешь. *** Всю дорогу домой я настраивала себя на «спокойный диалог» с Шуваловым. И вошла к нему в кабинет, готовая к последней битве, однако комната была пуста. Его телефон лежал на столе. Я уже хотела выйти, но услышала громкий булькающий звук входящего и машинально опустила глаза на экран: «Тебе давно уплачено за БЫСТРОЕ решение проблемы. Разберись, как обещал». У меня пересохло в горле, я провела пальцем по экрану, открыла чат и прочла несколько предыдущих сообщений: «Поговорил вчера?» — спрашивал Сева. Мой муж отвечал: «Да. Пока в отказе. Но все будет норм)». Я несколько раз перечитала эти строчки, словно пытаясь выучить их наизусть, а потом аккуратно положила телефон на место. В ванной шумела вода, значит, у меня было не так уж много времени. Я не хотела с ним сталкиваться. Боялась не сдержаться и расцарапать ему лицо. Покидав в небольшую дорожную сумку кое-какие вещи, я вспомнила о том, что в мастерской холодно, и в последний момент схватила теплый свитер. Уже на лестнице я встретила Светлану Яковлевну, возвращающуюся из булочной с пакетом. — Оля? Ты куда? — удивленно спросила она. — У меня срочный заказ за городом, — не моргнув глазом соврала я, понимая, что она не верит и думает, что я еду к Наташе. — С ночевкой? — в ее голосе прозвучал неприкрытый сарказм. — Игорю ты сказала? — Нет, он в душе, а у меня нет времени. Я опаздываю. Передайте ему. Варе я напишу сама. — Так когда ты вернешься? — ее бровь возмущенно приподнялась. Борясь с искушением ответить «Никогда», я уже на ходу бросила: — Завтра вечером, — естественно, я не собиралась этого делать. Варя была у Риты, я написала ей сразу, как только завернула за угол дома: «Не волнуйся. Я сегодня буду ночевать в мастерской. Пожалуйста, ни в коем случае не говори об этом папе и бабушке, я сказала им, что уехала за город к заказчику», — ужасно учить своего ребенка врать, но я тут же успокоила себя тем, что технически — это не совсем вранье. Искусство промолчать всегда может пригодиться в жизни, даже в отношениях с очень близкими людьми. «Не скажу. А можно я к тебе приеду?))» Хорошо, что моя дочь воспринимала все как веселое приключение. «Не стоит. Там очень холодно и неуютно. Ни о чем не беспокойся. Это всего пару дней. Потом я что-нибудь придумаю. Я люблю тебя». «Я тоже тебя люблю))». Мастерская ожидаемо дыхнула в лицо холодом, почему-то любимый мной всегда запах краски и растворителей сейчас показался нестерпимо раздражающим. Избегая смотреть на мольберт, чтобы не расплакаться, я надела свитер и свернулась калачиком на честерфилде, натянув плед на голову. Телефон зазвонил, я подскочила будто меня подбросило пружиной, отчего-то твердо уверенная, что это Берг. На экране издевательски высвечивалось разочаровывающее до отвращения «Игорь». Не отрывая глаз от экрана, я терпеливо ждала, когда он прекратит звонить, заставляла себя смотреть на его имя в наказание за дурацкий самообман. Беспощадная реальность смеялась мне в лицо. Так случалось с картинами, годами хранящимися в закрытых наглухо сундуках, тщательно упакованными в пергаментную бумагу. Когда их внезапно извлекали на свет, они, казалось, пребывали в отличном состоянии. И вдруг по прошествии короткого срока начинали трескаться и осыпаться. На нашем языке это называлось кислородным ударом. То же самое случилось с нашим браком с появлением в моей жизни Наташи. Он начал рушиться, а я начала дышать. Она стала моим воздухом, которого мне сейчас так не хватало.