Осторожно, крутой поворот

Утро следующего дня выдалось солнечным, но я так и не смогла до конца избавиться от ощущения холода, казалось, навеки пробравшегося под кожу. Всю ночь я ворочалась — ледяные ноги и тревожные мысли не давали уснуть. На работу шла с унынием подмороженного гладиатора, представляя себе, как вытянется от изумления интеллигентное лицо Скутте, когда я расскажу ей о подмене. Машин звонок застал меня уже у входа в музей. — У Кэт есть знакомый, увидел Лотрека и пришел в полный восторг. Теперь мечтает о том, чтобы ты запечатлела его любовницу, мисс Барнаул 2015. Хочет, чтобы все было по-настоящему, с сеансами позирования в студии. Ты ведь рисуешь с натуры, а не только по фотографиям? — Да, — без энтузиазма протянула я, хотя новый заказ был как нельзя кстати. Мы договорились, что Маша скинет в Ватсапе время и место встречи, удобные заказчику. Она вкратце объяснила, что голландец с чудесным именем Эрик Леонардус Йоханнес Мария ван Эгераат является владельцем архитектурной фирмы. — Он не говорит по-русски, а эта его девица Полина странноватая, так что лучше тебе Наташу попросить выступить в роли переводчика. Имя, как хлесткая пощечина, в очередной раз заставило меня зажмуриться. — Вряд ли. Но я как-нибудь выкручусь. — Что-то случилось? — Маша не стала делать вид, что не услышала или не поняла. — Кое-какие разногласия, — я выдала лайтовую версию, объяснять причину не хотелось — О'кей. Если что, учти, мы с Кэт расстаемся навсегда раз в месяц, и, заметь, для лесбийских пар это еще рекорд стабильности. — Тяжело быть лесбиянкой, — тихо сказала я, — как будто в зоне с повышенный сейсмоактивностью. — Нормально, — отрезала Маша, — не надо просто из каждой бабской истерики делать трагедию. И не пытайся анализировать ничего. Ты ведь не анализируешь? — с подозрением в голосе спросила она. — Нет, — какой здравомыслящий человек назовет анализом сотое по счету проигрывание в голове нашего последнего разговора. — Вот и умница, — похвалила Маша, — пересечемся на следующей неделе. Скутте в мастерской не было, как оказалось, она приболела. Настроенная на гражданский подвиг, я испытала разочарование. Простуженным голосом она пообещала: — Завтра постараюсь быть. У тебя все под контролем? Конечно, у меня все было под контролем: четыре фальшака и супруг-аферист с подельниками, ожидающие моей подписи под актом экспертизы. — Надо посоветоваться, есть кое-какие вопросы, — уклончиво ответила я, с ненавистью глядя на коробы. — Что-то не так? Есть повреждения? — встрепенулась Скутте и тут же закашлялась. Разумеется, я не собиралась раскидываться спойлерами. — Там другое. Выздоравливай. Объясню, когда вернешься. Вместо того, чтобы сидеть и описывать иконы, я, отправив Синицыну на помощь к Пинкевичу, реставрирующему Ватто, засела в интернет в поисках съемного жилья. Цены на двухкомнатные квартиры показались мне заоблачными, и я все больше начала склоняться к мысли, что нам придется довольствоваться однушкой. Охранник дядя Паша, пожилой седеющий отставник, объявил подобно мажордому: — Ольга Александровна, к вам супруг, — в густом баритоне бывшего прапорщика расплескалась почтительность поклонника патриархата. — Передайте, чтобы подождал в коридоре, я сейчас выйду. — То есть? — дядя Паша вопросительно посмотрел на меня, очевидно не справляясь с нестандартностью ситуации. Обычно посетителей всегда приглашали в мастерскую, как только о них докладывали. — То есть я сейчас выйду. Не надо его сюда впускать, — терпеливо объяснила я. Я могла поклясться, что в глазах дяди Паши промелькнуло осуждение, но тем не менее он по-военному развернулся на пятках на 180 градусов и вышел. На лице Шувалова отражалось нескрываемое недовольство, это все, что он мог себе позволить, хотя я была уверена, что внутри него все содрогалось от ненависти ко мне. Впрочем, мне в голову не приходило его за это осуждать. Взгляд зацепился за развязанный шнурок на рыжем ботинке. — Зачем ты пришел? — я покосилась на дядю Пашу, сидящего за своим столиком и делающего вид, что он что-то пишет в толстой потрепанной амбарной книге. Игорь дотронулся до моего локтя: — Мы можем куда-то отойти? Туда, где можно спокойно поговорить без свидетелей. Я сделала несколько шагов и толкнула дверь небольшой подсобки, где у нас хранились техматериалы. Он вошел за мной следом и тут же скривился: — У вас тут что, химическое оружие? Запах термоядерный! — Это специальная приемная для непрошеных посетителей. У тебя ровно пять минут. Потом токсины проникнут в легкие, начнется удушье, кома, летальный исход. — Не смешно, — он приподнял воротник рубашки, закрывая нос, — Оля, что вообще происходит? Где ты ночевала? — Я твоей маме объяснила, уверена, она тебе все передала. Так что опускаем этот вопрос и переходим к следующему — главному. Ответ прежний — нет. — Издеваешься? Тебе нравится меня унижать? — он побагровел. – Тебе что, сложно поставить долбаную подпись? Думаешь, можно шутить с такими людьми? Ты создаешь им проблемы, и они не простят. Мало того, что начнется головняк с ментами… они на бабки влетают, ты что не врубаешься, как их подставляешь? Эти иконы не должны фигурировать как краденые, клиенты платили за чистый товар. — Упс, Шувалов. Ну если ты вернешь то, что тебе заплатили, у твоих дружков будет хоть какая-то компенсация, — я усмехнулась и посмотрела на него с вызовом. — Что? Продолжишь и дальше мне втирать, как тебя подставили? Или сэкономишь время и силы? Кислород, кстати, тоже, — я показала на часы у него на руке, — ты за временем следишь? Сколько там осталось? Он яростно замотал головой: — Оль, это не то, что ты думаешь, просто знал, что ты не любишь рискованные предприятия. Я вложил все в проект один. Прибыль триста процентов, всего через пару лет сможем вообще не работать. И я не о себе думаю, о Варе. Будем учить ее в Штатах. Вот увидишь, все отлично будет. — Что-то в этом есть заманчивое, — мечтательно протянула я, наблюдая как в его глазах разгорается радостный огонек надежды, — Варя получит образование, не сомневайся. Даже несмотря на то, что алименты с твоей стремной зарплаты — смешные. — Какие алименты? Ты о чем? — от волнения он отпустил воротник-респиратор. — Ты что не веришь мне? Я насмешливо приподняла бровь и даже не удостоила его ответом. Молчание - лучшая тактика. Собеседник сам все додумывает, если выдерживать паузу достаточно долго. Он обессиленно вздохнул и тут же опять прикрылся воротником: — Сколько ты хочешь? Говори. Я передам им, что цена повысилась. — Я подумаю, — таким образом я обеспечивала себе относительное спокойствие до выздоровления Скутте, — и поэтому не трогай меня больше. Когда оценю масштабы нанесенного мне и государству ущерба, извещу в устной форме. — Но ты же вечером придешь? — Нет. И вообще, Игорь, это все. Я подаю на развод, — от произнесения этого слова опять возникло приятное ощущение, словно во рту катался вкусный леденец, — только давай без деланного возмущения. Просто выключи у себя эту функцию и перенастройся на какую-то новую реакцию. Оптимальный вариант: «Да, Оля, давно нам уж было пора это сделать». — У тебя что, кто-то появился? — он прищурился и с интересом посмотрел на меня. — Да, точно, тут что-то не то. Слишком ты наглая стала. Кто он? Я его знаю? С тобой работает? — Какая разница? У тебя ведь есть любимая женщина, — так и подмывало добавить «и у меня тоже», — и мне вот пофиг. — Ты о чем, Оль? Какая женщина? Нет у меня никого, — он приподнял брови совсем как Светлана, изображающая недоумение, — с чего ты это взяла? — Ну нет так нет, я же сказала, мне пофиг, — отчего-то мои губы растянулись в улыбке, — суть в том, что мы не любим друг друга и никогда не любили, — сейчас я испытывала примерно то же чувство, как когда снимала слои пожелтевшего от времени лака, обнажая авторский слой. — И дело не в этих проклятых иконах, и в не в том, что ты врешь, а в том, что я бы и так ушла. Даже если бы ты не пытался меня обмануть и использовать. Просто хочу, чтобы ты это знал: я бы все равно ушла от тебя. — Ладно, — он взялся за ручку двери, — я понял. Позвони мне, когда определишься с суммой, — его лицо пошло пятнами, выдавая крайнюю степень ярости, — и хахаля твоего я все равно вычислю. — Непременно позвоню, — ласково пообещала я. Когда он уже был у лифта, я окрикнула его: — Игорь! Шувалов нервно оглянулся. — Шнурки завяжи, — уже без улыбки произнесла я и вошла в отдел. *** Ваня ждал меня с нетерпением ребенка, которому пообещали десерт, но только после обеда. Я попросила его не пить до моего прихода, и он сдержал свое слово, оставаясь абсолютно трезвым, правда, все же вытащил водку из морозилки. По заиндевевшей бутылке, словно специально маня, стекали на стол капли воды. Соленые огурцы, набитые в стеклянную банку, и полбуханки черного хлеба готовились стать единственной закуской. Мне сразу вспомнилась инсталляция в «Эрарте», и я поморщилась. Как долго еще эти якоря будут меня цеплять? Мало того, что по дороге сюда в голову непрошено лезли воспоминания, так еще и это. Я даже на кухню, наверное, не смогу войти, не представив там нас с ней целующимися. — Что за важное дело, Москвина? — помогая снять плащ, он скользнул губами по моей щеке, царапая щетиной. Я уселась в «шемякинское» кресло и указала ему рукой на стул напротив. — Сядь. — Ух! Ты такая серьезная, — он заулыбался, и мне даже стало жаль нарушать его безмятежное спокойствие. Я вытащила свой телефон и нашла в гугле Ухорского, стоящего на групповой фотографии во время открытия музея «Славянской иконы» рядом с Мелешковым и представителями духовенства в церковных облачениях. — Посмотри внимательно. Узнаешь кого-нибудь на этом снимке? — сказала я с интонацией следователя на процедуре опознания преступника. Ваня, прищурившись, уставился на фото, а я затаила дыхание. — Ну вот этот, — он ткнул пальцем в Ухорского, — тот самый тип, который мне иконы заказывает копировать. Я тебе рассказывал… тот, что над душой стоял, пить не давал, — в голосе Можаева проскользнула незажившая обида. — Четыре копии, — я перечислила названия, — все твои произведения, с твоей долбаной «И», сейчас у меня лежат на экспертизе. Ими настоящие заменили во время выставки в Париже. Здорово, правда? — Вау! — Иван почесал в затылке. — Круто! За это надо выпить! — он привстал, намереваясь взять бутылку. — Сядь! — рявкнула я, и Можаев моментально опустился на стул. — Осознай серьезность момента. Ты хоть понимаешь, во что влип? — Очень трудно проникнуться на сухую, — он осклабился, — и вообще, чего ты паникуешь? Я просто копировал, а что там они с ними замутили — не моего ума дела. И как ты правильно заметила, я всюду оставляю свой долбаный автограф, так что ко мне никаких вопросов быть не может. — Ты хоть понимаешь, что ты для них опасен? Ты единственный, кто знает заказчика в лицо. — Я алкаш, мало ли кто мне привиделся, — Ваня пожал плечами и откинулся на спинку стула, — так что там? Скандал? Твой Шувалов вроде как ездил на эту выставку или я путаю? — Не путаешь. Он в этом всем по уши. Только делает вид, что его подставили. Не хочу о нем говорить. Может тебе уехать куда-нибудь на время? — Оля, — Можаев устало вздохнул, — ты начиталась детективов. Или пересмотрела криминальных боевиков в девяностые. Не тронут они меня. Тем более кто им еще так замечательно задурки изготовит? — Можаев гордо выпятил грудь. — У меня качество! Он, кстати, в марте звонил, этот мужик, говорил, что скоро еще заказ подкинет, но чего-то пропал. Внутри меня зародилось смутное подозрение: — А название говорил? — «Царские врата» вроде, — Ваня с тоской посмотрел на бутылку, — Оль, ну это уже допрос третьей степени получается? Давай выпьем, а? — Мы не будем пить, — жестко сказала я, — а кроме этих четырех ты сколько еще копировал? Он вздохнул и задумался: — Ну я не считал, это же еще с прошлого года тянется, ну так в общей сложности штук десять- пятнадцать. Я не знаю точно. Он иногда мне приносил иконы восемнадцатого-девятнадцатого и просил подстарить. Доски старые тоже возил. А что, Оль? Ну чем я хуже Баранова? (1) Я и Спас мог бы не хуже. — Ох. Заткнись, — я прикрыла глаза, — ты, кажется, полмузея «Православной иконы» фальшаками забил. Замечательная схема. И как он тебя разыскал, такого умельца? — Понятия не имею. Просто позвонил. Я была больше чем уверена, что телефон Ивана дал Игорь. Но сам, конечно же, не отсвечивал. Тем более, что он терпеть не может Можаева. — Так что там с моими копиями? Скажи, что на глаз не отличишь? А? — он развалился на стуле, вытянув длинные ноги в уггах. — Я, между прочим, старил как Баранов, в бульоне вымачивал. — Да ты космос, Можаев! — я даже не понимала, то ли меня успокаивал его пофигизм, то ли раздражал. — С твоими копиями все отлично, сделано на «пять». В ближайшее время отрапортую и начнется трэш. Про тебя, естественно, никому не скажу. Ты хоть сам, ради бога, помалкивай. — Да я — могила. Так что с Шуваловым твоим? Он-то каким боком? — Да он герой вообще, дал мне самые лучшие рекомендации и получил гонорар. Только меня забыл предупредить. У него даже сомнений не было, что я все исполню в лучшем виде. Теперь очень расстраивается. А вообще, — я склонила голову и с удовольствием произнесла: — Я ему сегодня сказала, что развожусь. — Поздравляю! — Ваня встал. — И за это надо выпить. А где девушка твоя? Чего с тобой не пришла? — Наверное, уже не моя. Ты пей. Я не буду, — мне не хотелось водки и вообще вдруг резко захотелось побыть одной. — Что такое? — он даже не дотронулся до бутылки. — Поссорились? — Ей надоело ждать, когда я уйду от мужа, — это было максимально коротко, но вмещало в себя всю суть, — и поэтому мы больше не общаемся. — То есть ты характер проявляешь свой стервозный? — он взял все-таки в руки бутылку, нежно как ребенка прижал к себе на мгновение. — Страдаешь, но типа виду не подаешь? — Да, — с вызовом ответила я, — проявляю и страдаю, а как иначе? — Ну и дура, — Можаев откупорил бутылку и придвинул стакан, — с женщинами не умеешь обращаться совсем, а еще лесбиянкой себя объявила. Водка с глухим бульканьем полилась в стакан, я с отвращением следила за тонкой прозрачной струйкой взглядом, а Иван продолжал разглагольствовать: — У меня была как-то дама, чем-то твою Натали напоминала. Звали ее волшебно — Кассандра. Ну ты ее не помнишь, ты как раз только Варю родила тогда. Так вот Кассандра… — он сделал паузу и поднес стакан к губам, на секунду застыл, словно читая молитву, а потом резко опрокинул его в себя. Утер губы и даже не сделал попытку закусить, с безразличием глянув на огурцы, томящиеся в банке. — Так вот, Кассандра очень замуж за меня хотела почему-то. Хотя была неглупой вроде. И каждый раз, когда я ей объяснял, что это плохая идея, она хлопала дверью и неделями не появлялась. И меня это прямо вымораживало. Но я ее хотел. Прямо вот безумно, знаешь, до одури. И поэтому возвращал ее, звонил, приезжал, цветы дарил охапками, однажды на асфальте перед домом ее портрет нарисовал. Женщин такие вещи трогают. Даже если они понимают, что ты козел. — Очень романтично, Можаев, — я представила себя рисующей портрет Наташи на асфальте в ее дворе и улыбнулась, — но я, пожалуй, воздержусь.  — Если бы ты из-за парня переживала, я бы тебе сказал, даже не вздумай первой к нему идти. Мужчины такое не ценят. Нам нужна непредсказуемость и недоступность, в разумных, конечно, дозах. А в твоем случае, ничего с тебя не упадет, если покажешь ей, что она для тебя важна. — Она знает, что важна. Просто считает, что я тяну и слишком много значения придаю мнению своего ребенка. Ну то есть я все не решаюсь Варе рассказать, и ее это бесит. — Слушай, ну это нормальная реакция для такой как она. А что, ты реально так трясешься? Ну скажешь, что любишь тетеньку, а не дяденьку, — он хохотнул, — делов-то. Мне кажется, сейчас детям вообще на все наплевать, главное, чтобы вайфай работал. — Ну теперь-то уже и говорить не о чем, — я подтянула колени к подбородку и обхватила их руками, — я Варе про развод сказала, и она нормально восприняла. Так что все отлично, осталось только квартиру найти поближе к ее школе и при этом не за сто тысяч в месяц. — Позвони своей Наташе, — он снова налил, — вот прямо сейчас возьми и позвони. Пусть сюда приедет, я вам обеим мозги промою. На мгновение эта идея показалась мне привлекательной. Я представила себе, как она входит в комнату, подходит ко мне, наклоняется над креслом и целует. Я непроизвольно пошевелилась, словно потянувшись к ее губам, и тут же отчитала себя за нелепые фантазии. — Не надо мне ничего, — угрюмо сказала я, ненавидя свое негордое второе «я», настойчиво тянущее ручонки к телефону, — пусть все идет как идет. Да и зачем ей женщина с ребенком? Найдет себе кого-то свободного и помоложе. — Ой, Москвина, ты как пенсия сейчас рассуждаешь, — Иван скривился и тут же залпом выпил. На этот раз он все же вытащил огурец и с хрустом надкусил его, — тебя чуть бортанули, а ты сразу сдулась и сидишь тут кислая. Если любишь, надо бороться. — Ладно, — я встала, — завтра нарисую ее мелом прямо на воротах автошколы. Или, может, граффити забацать где-то на стене там, так чтоб уж не смыть, а только закрасить. — О, это вариант, — Можаев оживился, — давай завтра рано утром, я у другана баллончики возьму, он, кстати, талант, пол-Москвы изрисовал, его даже за вандализм на пятнадцать суток сажали. — Класс, — я подняла палец вверх, — когда совсем отчаюсь, точно займусь этой фигней. — Да ну тебя, — он вздохнул, — я думал, ты всерьез. — Почти всерьез, — я сняла плащ с вешалки, — у меня просто стадия пока не та, но я на грани. *** По дороге к мастерской я написала Варе, попросила еще потерпеть и слушаться бабушку. Она прислала мне грустный зеленый смайлик и сообщила, что папа куда-то уехал, а бабушка смотрит телевизор. Возле дома я зашла в магазин «Красное и белое» и купила бутылку вина, попросила сразу мне ее открыть, я не помнила, есть ли у меня штопор. Хотя если поискать в ящиках, возможно бы и нашелся. Не может быть, чтобы академик переносил свою счастливую семейную жизнь без наркоза. В мастерской меня встретил настоящий северный полюс, казалось, дуло из всех щелей, пробирая до костей. Окоченевшие руки с трудом удерживали бутылку, я налила себе в стакан почти до краев и, стуча зубами по стеклу, выпила все до дна залпом, как лекарство. Оно, действительно, как микстура, было горьковато-кислым, никакого удовольствия. Но зато голова приятно закружилась, и стало намного теплее. Я подошла к мольберту, сняла с него лист с портретом и прикрепила чистый лист акварельной бумаги. Карандашом сделала стремительный набросок, почти не прерывая линий. Ленивая грация в каждом изгибе ее тела получилась абсолютно естественной, открыв коробку акварели, я набрала воды в банку и смешала краски так, чтобы достичь нежно-персикового цвета. Я изобразила ее полулежащей на боку, опирающейся на локоть, одна нога согнута — ее привычная любимая поза. Налив в стакан еще, я медленно отпила, на этот раз вино показалось более сносным. Выбрав тонкую кисть, начала прорисовывать черты лица. Рука двигалась автоматически, я помнила каждую черту. Мне очень хотелось точнее обозначить непослушный вихор надо лбом, всегда немного торчащий вбок, как бы старательно она его ни причесывала. К нему я испытывала особенную слабость, как будто это было чем-то только мною увиденным, чем-то нашим интимным. Вино согрело меня настолько, что я наконец скинула плащ, отхлебнув из стакана, мимолетно подумала, что стоило взять две бутылки. Через полчаса этюд «После секса. На честерфилде» был готов, я сделала несколько шагов назад, с удовлетворением рассматривая свое произведение. Это была моя Наташа — притягательная, непокорная, самоуверенная, излучающая обаяние и опасность одновременно. Наконец мне удалось передать то, что я ощущаю. И дело было не в фотографическом сходстве. Главное, я сумела поймать ее взгляд, тот самый, предназначенный только мне. С негодованием приподняв пустую бутылку, я надела плащ и отправилась за второй. Телефон булькнул входящим, как раз когда я вернулась с откупоренной зевающим продавцом бутылкой риохи. Варя писала, что папа вернулся не очень трезвым и сразу лег спать. «Ложис и ты пораньше, дченка», — пальцы не очень слушались, но, видимо, опьянение повышало уровень назойливой материнской заботливости, потому что я дописала: «У тебя же завтра кнтрл по алгебре певым уроком». Варя ответила: «Ты перепутала, она была еще позавчера, завтра диктант и он пятым». Я отправила смущенный смайлик и поцелуй. Риоха оказалась приятней предыдущего пойла. Забравшись на диван, я неспешно цедила ее маленькими глотками. В мозгу помимо моей воли мелькали варианты сообщений, нейтральное «Привет. Как дела?» я отмела сразу. Жалобное «Мне плохо без тебя» вычеркнула без тени сомнения. «Думаешь ли ты обо мне?» показалось сносным. Я открыла наш чат, и почувствовала дикое сердцебиение. Что, если она не ответит? Или ответит: «Нет». Или «Уже нет». Я откинула телефон подальше от себя, чтобы не поддаваться пьяному соблазну и не сделать того, о чем потом буду жалеть. В ночной тишине двора хлопнула дверь машины. Кто-то вернулся домой. С равнодушием статиста я подумала, что у меня нет дома. Фактически, у меня не было ничего кроме работы. Но даже ее я рисковала потерять. Неизвестно, чем закончится ситуация с иконами. Бывали случаи, когда экспертов, выявляющих подделки, пытались дискредитировать. Я прильнула к бутылке, уже не чувствуя никакого вкуса. Самое лучшее будет, если я смогу заснуть и ни о чем не думать. Звонок в дверь заставил меня вздрогнуть, несколько темно-малиновых капель пролилось на плащ. В коридоре я остановилась, стиснув зубы, одернула себя, зная заранее, что за надежду придется расплачиваться болезненным разочарованием. Я представила себе пожилую соседку снизу, лицом напоминающую мне женщину с картины «Американская готика» Вуда. Возможно, у нее как раз к ночи в доме закончился сахар. Или, может, это алкаш Сеня, живущий на первом этаже, в очередной раз собравшийся одолжить «до следующей недели». Я даже заранее визуализировала его испитую физиономию, чтобы не расстраиваться, когда он материализуется. Настойчивая трель повторилась. Покрепче обхватив горлышко ополовиненной бутылки, я провернула замок и рывком распахнула дверь. Наташа как раз подносила руку к звонку, собираясь еще раз нажать на кнопку. По венам вместе с вином заструилось ликующее облегчение. Все вокруг опять стало разноцветным и живым. Жаль, что я не могла броситься к ней на шею, так, как если бы она вернулась из долгой командировки или с поля битвы. Вместо этого я просто молча отодвинулась, позволяя ей войти. Наташа неторопливо заперла за собой замок и так же неспешно прошла мимо меня по коридору. Гибкая, стройная, в черном кожаном бомбере и темно-синих джинсах вторглась дерзким всполохом пламени в мое стылое убежище. Остановившись на пороге, Берг обвела комнату глазами так, словно видела все здесь в первый раз. У меня и у самой вдруг возникло ощущение, что мы только познакомились. — Не топят? — отобрав у меня бутылку, она сделала большой глоток. Бесцеремонный жест сокрушил невидимый барьер в моем сознании. Меня бросило в жар, щеки запылали от одного взгляда на грудь, скрытую за объемной курткой — совсем недавно я кончиком кисти старательно подчеркивала ее изящную округлую форму. — Нет, все еще ремонтируют, — я быстро приблизилась к мольберту и отвернула его к стене, до того, как Наташа успела увидеть себя, нежащуюся на честерфилде в позе изрядно постройневшей рембрандтовской Данаи. — И как долго ты планировала тут находиться? — она иронично выгнула бровь, но при этом взгляд оставался серьезным. — Пока не найду квартиру. Мой ребенок тебя обо всем информирует? — как я ни старалась говорить язвительно, легкое дрожание голоса выдавало волнение. — Мы отлично общаемся, — она снова поднесла бутылку ко рту, отпила. У меня закружилась голова от того, как сексуально у нее это вышло, — знаешь, она удивилась, что я не в курсе перемен в твоей жизни. И вот у меня тоже вопрос, почему я не знаю? Я уже открыла рот, чтобы ответить, но она добавила: — Только давай без этих жеманно-кокетливых «не хотела тебя грузить». — Никаких экивоков, птенчик, — я усмехнулась, — как ты себе представляла наш разговор, интересно? Наташа, видишь, я сделала все правильно, ушла от мужа, как ты и хотела! Теперь ты не будешь сердиться? Теперь ты мной довольна? Заберешь нас к себе, как обещала? Больше всего на свете мне хотелось ее поцеловать, но стервозная сторона моей натуры не позволяла пока расслабиться, требуя классического женского поведения: выяснения отношений, надутых губ, расставления точек над «и», возможно, битья посуды, этим пунктом я, впрочем, решила пренебречь. — Оль, ты гонишь. На, выпей лучше, — она протянула мне бутылку. — Лучше, чем что? — я послушно сделала глоток, как и она — прямо из горла. — Чем наезжать на меня, — невозмутимо ответила она и подошла ближе, — мне не нравится ход твоих мыслей. — Правда? — закинув голову, я сделала еще один глоток, капля поползла по подбородку. Наташа протянула руку, чтобы вытереть ее, но я уклонилась. — А мне кажется, я мыслю очень логично. И мне все равно, нравится тебе это или нет. И пофиг, что я не могу соответствовать твоим ожиданиям. — Облом, — она сделала шаг ко мне, став практически вплотную, — я ужасно разочарована. — Не сомневаюсь. Поэтому и предложила поискать кого-нибудь покруче, помоложе и тэ дэ. Помнишь? — Да, да, — она криво усмехнулась, — обалденный совет, сплошное благородство. — Благородство отлично сочетается с жертвенностью и мазохизмом, — я улыбнулась, борясь с желанием впиться в насмешливо изогнутые губы и закусать их до крови, — ты все верно про меня поняла. — Я предупреждала, что у меня отвратительный характер, — она не приблизилась ни на миллиметр, но тепло, исходящее от ее тела, обволакивало меня, лишая воли и разума. — Так себе оправдание. Для справки: я ушла не потому, что ты на этом настаивала. Так что, если ты вдруг подумала… то зря. Ты никак не повлияла, — я не была уверена в том, что говорю правду, но, честно говоря, уже не понимала, что было следствием, а что причиной. — Черт, — она изобразила досаду, — а я отчего-то вообразила, что разрушила твой брак. Я покачала головой: — Нет, ты тут абсолютно ни при чем, я все сама. Так что можешь отправляться домой и спать спокойно, на тебе нет никакой ответственности. — Спать спокойно я могу и буду только с тобой, — казалось, моя агрессия ее нисколько не смутила, как будто она заранее знала, что исход этой баталии предрешен и я никуда не денусь. — Даже не понимаю, что меня бесит больше — твоя наглая уверенность в собственной неотразимости или твоя оскорбительная уверенность в том, что ты можешь мной управлять? — Замени слово бесит на слово «возбуждает», — ее голос стал низким и вкрадчивым. — Не надейся, что я куплюсь на эти штучки, — предупредила я и даже отступила назад, в подтверждение своей непоколебимости. Вдруг она шагнула к мольберту и резко развернула его. Я не проронила ни слова, застыв в ожидании торжествующей ухмылки. Но она даже не улыбнулась: — Классно. У меня такое странное ощущение, что ты знаешь меня лучше, чем я себя. Я передала ей бутылку, и она сделала сразу несколько больших глотков. — Интересно, а если бы я все еще оставалась на Кутузовском, ты бы мне написала? — я отвернула мольберт: диссонанс между бесстыдно обнаженной девушкой, которую только что трахнули, и одетой, которую мне мучительно хотелось, в сочетании с алкоголем слишком провоцировал. — Или ты уже безжалостно вычеркнула меня из своей жизни как еще одну замужнюю женщину, с которой не стоило связываться? Если бы Варя тебе не рассказала, ты бы никогда не пришла? Так ведь? Давай начистоту. — Да если бы, — хмуро сказала она, — еще пару дней, и я бы не выдержала по-любому. Или Дикси бы начал выть от того, что я с ним непрерывно разговариваю о тебе. — Надеюсь, он на моей стороне, — едко заметила я. Плавясь от умиления, представила себе, как она жалуется бедному псу. — И ты бы согласилась ждать, как я и просила, до конца мая? Поставив на пол пустую бутылку, Наташа вытащила телефон и быстро заскользила пальцами по экрану. Потом протянула его мне. — На, читай, на дату не забудь взглянуть. Я мельком взглянула на имя контакта: «Рая риэлтор». «Здравствуйте, меня интересует двухкомнатная квартира. Где-нибудь ближе к Пушкинскому музею. Для двух женщин, девочки тринадцати лет и собаки, умеющей себя вести. Въезд: ориентировочно конец мая-июнь». Сообщение было датировано вчерашним днем. «Назовите диапазон цен, которые вам подходят». Дальше я не читала, вернула ей телефон и отошла к окну. Молчание неуютно витало в воздухе, раздражая как зависшая страница браузера, оставалось только набрать нужную комбинацию клавиш, и все должно было наладиться. Ее руки осторожно легли на мои плечи. Я не шелохнулась, разрешая им двигаться вверх по шее, к волосам. Мурашки волнами пробежали по коже. Моему телу, конечно же, было наплевать на принципы, оно отзывалось на ее прикосновения с неприличным энтузиазмом. — У Раи будут новые вводные, — она перебирала волосы на затылке, поглаживая, слегка оттягивала их вниз, прекрасно зная, как это на меня всегда действует, — напишу ей, пусть начинает искать немедленно. — Только не возле музея, а возле Вариной школы, — внеся коррективу, я тем не менее оставалась неподвижной, делая вид, что не реагирую на ее ласку. — Между прочим, примирительный секс — это клише. — Обожаю банальщину, — ее губы почти коснулись моего уха, но все же остановились в нескольких миллиметрах, щекочущее дыхание у самой мочки сводило меня с ума. — Неужели? — это все, что я могла выдавить, не рискуя сорваться на умоляющий о продолжении стон. — Конечно, — она нежно прикусила мочку моего уха, и я зажмурилась от удовольствия, — все по шаблону. Вначале трахаем друг другу мозг, а потом переключаемся на другие части тела. — Отвратительно звучит, — я наклонила голову вбок, открывая шею для поцелуев, — и ни капельки не возбуждает. — Совсем не возбуждает, — кончик ее языка пропутешествовал куда-то под ворот свитера, она нетерпеливо дернула меня за рукав, — на тебе слишком много надето. Плащ упал на пол, а я во второй раз за вечер пожалела, что выбрала бежевый оттенок. В бурные периоды жизни надо носить исключительно немаркие цвета. Я услышала, как молния ее бомбера ползет вниз, в следующий момент она уже прижалась ко мне сзади мягким кошачьим движением, облегченно выдохнула, словно сбросив невидимый груз. Резко развернув меня к себе лицом, она вжалась в мои губы поцелуем с привкусом риохи. Я ответила на него с яростным энтузиазмом, устав себя сдерживать, крепко обняла за талию. В голове мелодично зазвенело предательское «наконец-то». Почти задыхаясь, не насытившись вдоволь, отпрянув на мгновение, коснулась ладонью точеной скулы: — Ты думала обо мне? — оставшийся в обойме, совершенно ненужный уже вопрос все равно должен был выстрелить. Она притянула меня к себе, ее руки, забравшись под свитер, молниеносно избавившись от бюстгальтера, принялись гладить мою грудь, заставляя меня прикрыть глаза от наслаждения. — У меня не получалось этого не делать, — нетерпеливые пальцы рванули пуговицы на моих джинсах так, будто она собиралась выдрать их с мясом. — Ненавидела меня? — я помогла ей, расстегнув последнюю пуговицу сама. — Само собой, — она стянула с меня джинсы до щиколоток, развернула лицом к окну и рукой надавила на спину, заставляя, опираясь на локти, практически улечься на широком подоконнике. — Завтра заберешь Варю из школы и расскажешь ей о нас, — прикосновение теплых пальцев, вызвало чувство блаженства, особенно на контрасте с ледяным мрамором, к которому я прижималась животом. Я чувствовала его холод даже через толстый свитер. — Да, — все что я в силах была выдохнуть в момент, когда меня вот-вот должно было накрыть горячей волной удовольствия. — И потом поедем за вашими вещами… — она чутко прислушивалась к моим движениям, замедляясь, когда мне это было необходимо, и убыстряясь, как только я увеличивала темп. Мышцы ног свело от напряжения, горячая сладкая волна растеклась по всему телу. — Да! — командный, не терпящий возражений тон взорвал меня изнутри. — Да! Да! — я с силой ухватилась за штору, рискуя сорвать карниз. К счастью, он удержался, хотя кольца на нем недовольно звякнули, отозвавшись на мой бесстыдный крик. — Погоди, — я слегка сжала бедрами ее кисть, — побудь во мне. Наташа опустилась на меня часто дыша, ее сердце неистово билось между моими лопатками. Это было совершенно особенное упоительное ощущение. — Двое суток, — пробормотала я, — глупо потраченных на страдания. — Пятьдесят три часа, если точнее, — она уткнулась лицом в мой затылок и глухо произнесла: — Нам надо наверстать упущенное. *** Она уснула первой, тесно переплетя свои ноги с моими. Одна ее рука пробралась мне под свитер, другой она держалась за пояс джинсов, словно для надежности, чтобы я не сбежала. Согретая теплом ее тела, я закрыв глаза слушала мерное дыхание. Мне хотелось впечатать в память офортом эту ночь: раскачивающиеся кроны деревьев за окном, тиканье старых настенных часов, запах морского бриза, перемешанного с запахом растворителей, и чувство счастливой умиротворенности, которое я испытывала только рядом с ней. (1) Баранов Иван Андреевич (1889–1971) — известный реставратор и иконописец.