Осторожно, крутой поворот

Поздний вечер пятницы окутывал состоянием безмятежного покоя. Я словно оказалась в параллельном мире без проблем, и сегодняшний экшен мне приснился. Мурлыканье включенного телевизора убаюкивало. Покачиваясь на мягких волнах дремоты, я представляла, будто существую в уютной вселенной, ограниченной пределами одной комнаты. Наташа и Варя, сидя за своими ноутбуками, строили дома и фермы в «Майнкрафт», негромко переговариваясь о криперах, динамите и драконах. На экранах под милую музыку бродили квадратные коровы и курицы, а я, лежа на кровати, пыталась вникнуть в сюжет популярного психологического романа. Сосредоточиться на метаниях главной героини мешала Наташина рука, периодически, как бы невзначай, касающаяся моего бедра. Персонажи мучились от накопившихся обид, невысказываемых годами. Отношения между ними давно разъело горечью непонимания, но они отчего-то с нелепым упорством продолжали выматывающие разборки, не в силах отпустить друг друга. — Мам, я чаю хочу и чего-то сладкого, — это было вредной привычкой моей дочери — поедать пирожные поздним вечером. Ее счастье, что ни у меня, ни у Игоря не было склонности к полноте. Наташа удивленно расширила глаза, но вслух сказала: — Из сладкого у нас только яблоки… Мне стало неловко: она не обязана быть готовой к капризам чужого ребенка. — Ничего страшного, потерпишь. Завтра куплю тебе киндеры, — по моим расчетам заманчивая перспектива должна была затмить сиюминутную прихоть. — Завтра будет поздно, — произнесла Варя с таким видом, будто собиралась впасть в гипогликемическую кому. — Тут под домом есть магазин круглосуточный, можно сходить, — предложила Наташа, — заодно и Дикси выгуляем еще раз, он будет доволен. Пес, примостившийся у нее в ногах, поднял морду и завилял хвостом, демонстрируя полное одобрение. — Ура! — Варя вскочила с кресла. — Возьми мой кошелек, сумка висит в коридоре, — процесс уже пошел и упражняться в педагогике было бессмысленно. — Не злись, — тихо сказала Наташа, как только Варя вышла из комнаты. — Разве по мне видно, что я злюсь? Из коридора раздалось нетерпеливо скуление и звяканье карабина. — Оль. Я знаю все твои загоны. Но, во-первых, я люблю гулять по вечерам, а во-вторых, если можно доставить ребенку удовольствие, why not? Просто расслабься. — Мы идем? — крикнула Варя из коридора. — Он скоро дверь сломает. — Куртку надень! — хоть как-то же я должна была контролировать ситуацию. — И ты тоже, — я потянулась к Берг, чтобы целомудренно чмокнуть в висок, но, опередив меня, она стремительным росчерком оставила поцелуй на моих губах. Позже, когда свет был потушен и Варя, судя по ее ровному дыханию, уснула, Наташа крепко обняла меня. Ноющий локоть отозвался болью, я сдавленно ойкнула. — Что случилось? — она отстранилась. — Рука болит, — шепотом призналась я, — ничего страшного, просто синяк, этот урод вцепился как клешнями. Только не начинай опять читать мне нотации. — Надо было лед приложить, — проворчала она, — где болит? — Здесь, — я направила ее руку, — ничего смертельного, завтра пройдет. Мягкие губы осторожно коснулись моего локтя. — Игра в доктора, адаптированная версия, — прошептала она. Я зарылась лицом в ее волосы, вдыхая успокаивающий запах морского ветра: — Это точно лучше, чем лед. *** Дверь в Иванову избушку как всегда была незаперта. Как я и предполагала, Можаев, не отвечающий все утро на звонки, спал. На столе красовался натюрморт в виде нескольких раскисших пельменей в щербатой миске, надкусанного соленого огурца на блюдце рядом с переполненной окурками пепельницей-вагиной и пустых стаканов. Четыре бутылки из-под «Столичной» выстроились почетным караулом у тахты, на которой, распластавшись в позе морской звезды, храпел Можаев. — Живописно, — пробормотала Берг, морщась как от зубной боли — беспорядок вызывал у нее физический дискомфорт. Я бесцеремонно толкнула Ваньку в бок, но он лишь промычал что-то невнятное, дернул ногой и отвернулся к стене. Наташа покачала головой: — Нет, ну так ты его не разбудишь. Она стремительно вышла из комнаты. Я наблюдала в окно, как она идет к машине, открывает ее и что-то ищет в салоне. — Что это? — недоуменно спросила я, когда она вернулась, указывая на пузырек в руке. — Нашатырь. Сейчас мы его воскресим. Она поднесла пузырек к носу Можаева. Он зажмурился, замотал головой, приоткрыл глаза и некоторое время рассматривал нас из-под рыжеватых ресниц. Постепенно мутный взгляд начал проясняться. — Подъем, Можаев, принимай гостей, — с наигранной бодростью произнесла я. При этом все больше понимая, что моя затея вряд ли осуществима. Ванька протер глаза и хрипло сказал: — Москвина, ну что ж тебе все неймется? Ты же видишь, я отдыхаю. Рассол хоть принесите, там в банке, в холодильнике… — Вставай, — я легонько стукнула его по плечу, — хватит валяться. Он неохотно уселся, стараясь не поворачивать резко голову, потянулся к рассолу, принесенному из кухни Наташей. Приникнув к банке, как к источнику живительной влаги, давясь и захлебываясь, начал пить. Движения его заросшего светлыми волосами кадыка вызвали у меня чувство сострадания и одновременно злость. Хотелось ударить его за беспечно-пофигистское отношение ко всему на свете. — Девчонки, вы такие серьезные, — он опустил банку и с интересом посмотрел на нас, — на свадьбу пришли пригласить? — Не смешно, Можаев, — фыркнула я, отчего-то покраснев, совсем как девица на выданье, с трепетом ожидающая предложения от ухажера, — мы тебя ангажируем с куда более интересной целью. Очень хочется посетить твою авторскую выставку. Он с непониманием уставился на меня. — Музей «Православной иконы», там ведь твои работы? — Мои? — Можаев недоуменно икнул. — Официально, конечно, не твои, а средневековых русских иконописцев, — увидев, что он по-прежнему не врубается в смысл сказанного, я пояснила: - копии твои там висят, выдаваемые за подлинники. Очень любопытно оценить масштабы деятельности нашего общего друга Севы, — я забрала у него из рук пустую банку и поставила ее на стол. — Душ только прими и переоденься. — Ааа, — протянул Можаев, — ты вот о чем. Не, не, Оль, не поеду я никуда, — он встал, подойдя к подоконнику, схватил сигаретную пачку, обнаружив, что она пустая, скомкал ее и швырнул на пол, — во-первых, я не в форме сегодня. А во-вторых, ну их на хрен, этих дебилов, не хочу с ними связываться. — Возьми, — Наташа протянула ему свой «Парламент». Усевшись на тахту, Можаев судорожно втянул в себя дым, сигарета в его пальцах мелко подрагивала, уголки потрескавшихся губ растянулись в нервной ухмылке. — Понятно, — я встала, — ну нет так нет. Неволить я тебя не буду. — Ну, Оль, ну зачем тебе это? Забей и забудь, какая тебе разница, что они там мутят? — он умоляюще посмотрел на меня. — Никакой разницы, — устало сказала я, — мне просто нужно знать, на всякий случай. И если это делать, то сегодня, пока Ухорского нет в городе, он в Мюнхен улетел. Так что шансов с ним столкнуться — ноль. — Блин, ну все равно стремно это все, — Можаев глубоко затянулся, — чего нарываться? Тебе что, больше всех надо? И я, как бы вообще светиться не особо хочу. — Оль, а чего ты не расскажешь своему другу, как тебя вчера прессовали? Как два ублюдка в машину затолкали, увезли, а потом выкинули посреди улицы? — Наташа уселась в «шемякинское» кресло, словно не замечая, что я собираюсь уходить. — Давай, покажи ему синяки на руке. Не скромничай. — Прекрати, это абсолютно неважно. Он и вправду не обязан, — я потрогала ее за плечо, — идем. — Да погоди ты, Москвина! Чего ты сразу «идем, идем»? — Можаев затушил окурок прямо о подоконник. — Можно же по-человечески объяснить было. Откуда мне знать, что у вас все так запущено? Я только не пойму, как тебе поможет все это? Ты что, в полицию собралась? — Не пойду я в полицию. Я еще сама не понимаю толком, зачем мне знать. Но информация никогда не помешает. Они, если честно, задолбали своими угрозами. — Так, может, хрен со всем, подпиши ты эту экспертизу и живи спокойно. — Это исключено, — я вздохнула, — так что, ты едешь? — Да, блин, придется. Чего не сделаешь ради любимой женщины? — Иван встал, подтягивая серые спортивные штаны, спадающие с его тощего живота. — Но одно условие: мне надо залить горючего, иначе не доеду до вашего музея, сдохну по дороге. — Девяносто второй или дизель? — деловито спросила Наташа. Увидев вытянувшееся лицо Можаева, она улыбнулась: — Шучу, конечно. Заедем в супер. Вылечим подобное подобным. Когда Иван, наконец, удалился в душ, я присела на подлокотник кресла. Она тут же потянула меня за руку и усадила на колени. — Может, и вправду зря я его дергаю? — меня начали мучить угрызения совести. — Он живет себе спокойно… а я его вынуждаю рисковать. Как-то не очень красиво получается. — Оль, ну до чего же меня иногда раздражают твои колебания и сомнения. Ничего твоему Ивану не будет. И хватит уже загоняться по поводу красиво-некрасиво. А ля гер, ком, а ля гер (1). Ясно? — Наташа шлепнула ладонью по кожаной обивке. — Раздражаают?.. Ясно, — я двинулась с намерением встать, но ее реакция была молниеносной: руки, моментально оказавшиеся на моих бедрах, не позволили мне это сделать. — Ужасно раздражают. Так сильно, что знаешь, что мне хочется сделать? — Понятия не имею. Еще немного позлиться? Я снова попыталась встать. На этот раз она обхватила меня за талию и прижалась подбородком к моей спине: — Ты самая неправильная женщина из всех, кого я встречала. И твоя так называемая деликатность сейчас вообще не в тему. — Что ты делаешь? — я выгнулась, ощутив сквозь тонкую шелковую ткань платья ее губы, щекотно скользящие между лопатками. — Прекрати. Неудобно. Он сейчас вернется, — я попыталась убрать руки, бесцеремонно ощупывающие мою грудь. С тем же успехом я могла попытаться остановить набирающий скорость локомотив. — Тссс, я забыла предупредить: от раздражения до возбуждения у меня даже не шаг, — прикосновение губ к мочке уха заставило вздрогнуть, я прекратила вырываться, окончательно сдавшись. — Это невыносимо, — выдохнула она возле виска, — ну же… не мучь меня. Наш поцелуй был прерван деликатным покашливанием Можаева. На неряшливо выбритом худом лице расползлась насмешливая улыбка. — Девочки, а можно я стану членом вашего кружка? — Фи, Можаев, старая пошлая шутка, и опять не смешно, — я с вызовом уставилась в серые глаза, в них, несмотря на улыбку, плескалась тоска. — Смешно шутить мне зависть мешает, — он надел на голову бейсболку и нацепил темные очки-консервные банки, — как я вам? Гожусь в агенты под прикрытием? — Супер, — Наташа наконец разжала руки, и я, встав, без смущения одернула короткое прямое платье. Можаев оценивающе посмотрел на меня из-под очков: — Ого! Миру открылась модернистская версия Москвиной.  — Да нет, — я усмехнулась, — это как раз самый что ни на есть реализм. *** Кроме нас посетителей в музее не наблюдалось. Седая смотрительница, просканировав нас взглядом, с подозрением покосилась на синевато-бледного Можаева в бейсболке и очках. Вероятно, учуяла стойкий запах перегара, который не под силу было заглушить даже парфюму от Армани. Обнаружив флакон в его мастерской, я щедро побрызгала Ваньку перед уходом. Он тут же гордо сообщил, что это памятный подарок одной из его муз. — Прекрасная была женщина, Илза, жена атташе по культуре из Литвы. Мы с ней на выставке познакомились у Вишневского в арт-центре. Страстная как кошка. Он посмотрел на меня с хитрецой, потом перевел взгляд на Берг и с ехидцей добавил: — Но, конечно, что я знаю о страсти — мы, мужики, совсем просто устроены. — Примитивно, — согласно кивнула Наташа, делая вид, что не уловила иронии, и тут же передразнила: — Хотя, конечно, что я знаю о мужчинах. В залах стояла духота, и я могла поклясться, что влажность воздуха тоже не соответствовала нормам, принятым в музеях. Очевидно, что Мелешков не понимал, в каких условиях должны храниться произведения искусства, за которые он заплатил немалые деньги, а Ухорскому было глубоко наплевать. — Вот эта моя! — Иван ткнул пальцем в «Святого Николая Чудотворца в предстоянии Богоматери на престоле». — Видишь, какой кракелюр я забацал, а копоть какая?! Керосинку жег неделю возле нее, думал от вони с ума сойду. Он произнес это с почти отцовской гордостью,и тут же радостно воскликнул: — О, а вот и «Архангел Гавриил» мой! Смотри, в центре повесили. Лицо архангела выглядело задумчивым, красочный слой на золотисто-белом хитоне смотрелся скорее потертым и блеклым, чем нарядным. — Этот мужик мне древнюю доску для нее подогнал, — негромко сказал Можаев, — я вначале первичное изображение писал, а потом еще поновительскую запись сверху наложил, ну как сельские богомазы. — Грамотно, Вань, — кивнула я, — при визуальном осмотре не отличишь. — Не представляешь, как тяжело угадать естественный цвет старой олифы, — пожаловался Иван, — я ею закрыл, а потом, пока не высохло, еще пыль чердачную втер. — Круто, — Наташа с уважением посмотрела на Можаева, — реально впечатляет. — Да ладно, — Ванька расплылся в улыбке, — ты на сколы глянь, вот это было сделать реально тяжело. — Гениальные сколы, — вздохнула я, — как замечательно, что у тебя, Можаев, мания величия и ты оставил всюду свой автограф. И еще более замечательно, что об этой твоей дурацкой фишке никто не знает. В любом случае, с точки зрения закона к тебе не придерешься, и хотя бы это радует. — Причем тут мания, Москвина? Я кровью и потом хлеб себе добываю и, заодно, искупаю грехи, — с пафосом произнес Ванька, — заключаю союз со Всевышним и скрепляю печатью. Ты нифига не разбираешься в символизме, я всегда это знал. В следующем зале Можаев обнаружил еще три свои работы, бросился к ним, как к родным детям и оживленно принялся рассказывать о том, как было непросто подбирать пигменты и ломать левкас (2). «Творения» Ивана, как правило, были самыми старинными почетными иконами, висящими в центре комнаты. Под каждой табличка с подробным описанием. Ярославская, новгородская, тверская школы иконописи — Можаев справился со всем на твердую пятерку. Я бы никогда не распознала подделки без техники. — И владелец просто ведется на то, что все выглядит полным старьем? Он что, никак не проверяет? — удивленно спросила Наташа после того, как Иван, ткнув пальцем в очередной хмурый лик, доверительно сообщил нам, что сам изготавливал доску с помощью тесла и скобеля, потому что пилу начали применять только в семнадцатом веке, а этот «задурок» надо было атрибутировать к шестнадцатому. — Не сомневаюсь, что проверяет. Только я думаю, что в большинстве случаев Ухорский покупает подлинники, относит их заграничным экспертам, предъявляет владельцу документы, потом заменяет их можаевскими копиями, а настоящие иконы загоняет на черном рынке. Но, конечно, ему повезло, что Мелешков пока ни разу не пригласил местного эксперта. — Пока живут на свете дураки… — Берг пожала плечами. Наклонившись ко мне прошептала: — Я тебе уже сегодня говорила, что ты в этом платье выглядишь слишком сексуально? — Ты не говорила, ты это показывала, забыла? — бросила я тихо и тут же обратилась к Можаеву: — Кстати, Ваня, сколько он тебе платил за каждую? — Да по-разному, — протянул Можаев, — были такие, за которые тысячи три долларов давал. Вот, к примеру, эта, — он указал на «Преображение», висевшее перед нами, — серьезная работа, я на нее месяц угрохал. Поэтому три. Тут и рисованный кракелюр, и набрызг краски, и тонировок дохера пришлось делать. — Ну вот, а теперь представь себе, что, скажем, за эту, на аукционе дают не меньше восьмидесяти тысяч фунтов, — я шагнула ближе к табличке под иконой, — да, первая половина пятнадцатого века, может и больше. Неплохой бизнес. — Ольга Александровна, — знакомый мужской голос заставил меня обернуться, — вы тут какими судьбами? Мелешков, в стильном синем костюме, словно сошедший с обложки «GQ», стоял рядом с невысокой блондинкой. Девушка с бледно-мраморной кожей могла бы походить на наяду с распущенными волосами, если бы не вычурное платье цвета цикламен, чересчур обтягивающее плотную фигуру и некрасиво обнажающее полноватые коленки. — Гуляли с друзьями и решили к вам заглянуть, — с небрежной веселостью сказала я. — Отчего ж не позвонили? — Андрей Семенович выглядел искренне огорченным и даже немного обиженным. Наташа подошла ближе ко мне и в какой-то момент мне показалось, что она сейчас меня обнимет. Я даже представила себе его выражение лица. — Потому что не планировали ничего заранее, все вышло стихийно. Берг со скучающим видом отошла от меня и подошла к Можаеву, угрюмо взирающему на злополучное «Преображение». — Я бы вам организовал достойный прием. Вот, Валерия Петровна, наш молодой специалист, проводит прекрасные экскурсии. Валерия, очевидно, восприняла это как сигнал к вступлению и хорошо поставленным гидовским голосом затараторила: — У нас очень интересная экспозиция, топовые вещи из знаменитых во всем мире антикварных салонов. Благодаря Андрею Семеновичу нам удалось вернуть на родину бесценные сокровища. Например, «Преображение», — она взмахнула маленькой ручкой в сторону можаевского шедевра. — Это псковская икона пятнадцатого века. Мы приобрели ее несколько месяцев назад на аукционе года в салоне «Гелос», невероятно… — За сколько вы ее купили? — я повернулась к Мелешкову, не дав Валерии договорить. — Сто пятьдесят тысяч долларов, — ни на секунду не задумываясь ответил он, — Сева сказал, что это раритет и нам крупно повезло получить ее за такую цену. — Охрененно! — Можаев, внимательно прислушивающийся к разговору, подойдя к нам, от волнения даже снял бейсболку, вытер ею пот со лба и снова надел. — Вы тоже художник? — вежливо, но без всякого интереса, спросил Мелешков. — Нет, он программист, — выпалила я прежде, чем Иван открыл рот. К экспромту меня подтолкнуло темно-синее худи Ивана с дурацким пиксельным изображением динозавра, разевающего пасть под надписью «The Internet is broken so I’m outside today». — Ага, — Можаев осклабился и, повернувшись к Валерии, доверительно сообщил: — Но люблю искусство. Особенно иконопись. А вы? — он бросил на нее свой фирменный взгляд из-под очков. Валерия смущенно заулыбалась, обнажая слишком крупные передние зубы: — По-моему, это очевидно, — она кокетливо тряхнула длинными пшеничными волосами. Очевидно, ни запах перегара, ни довольно странный вид не влияли на Ванькин мужской магнетизм. — Ну кто знает, может, вы втайне ненавидите все это и мечтаете стать кем-то другим. Например, танцовщицей в ночном клубе. Я бы мог вас представить, — он понизил голос. Валерия зарделась и зачем-то обернулась на Мелешкова, словно ожидая, что он защитит ее девичью честь. — Милый, — я взяла Можаева под руку, — успокойся. — Ну почему же? — стограммовая бутылка «Абсолюта», выпитая им по дороге, начала производить чересчур оживляющий эффект. — Я бы еще послушал про иконы. Девушка так замечательно рассказывает. — Мы в другой раз придем, послушаешь, — пообещала я ему как маленькому. Иван высвободил руку и подмигнул Валерии: — Вы не думайте, она мне не жена. Я совершенно свободен. Телефончик ваш дадите? Я к вам на персональный тур запишусь. Я украдкой ущипнула его за худое бедро, он ойкнул и стих. Валерия, пробормотав какие-то извинения, сразу же удалилась. — Что скажете, Ольга? — Мелешков самоуверенно улыбнулся. — Вам нравится наша коллекция? — Очень познавательно, — не покривив душой, ответила я, — даже дух захватывает. Нисколько не жалею, что наконец сюда заглянула. — Так может, я вас на пару часиков украду у ваших друзей? Пообедаем? Это такая удача, что мы встретились, обычно у меня редко получается выкроить время для музея. Но вот проезжал мимо и как сердцем почувствовал, — Мелешков даже приложил руку к груди, — велел водителю остановиться. Мне стало смешно, он явно перебарщивал с романтизмом. Я искоса взглянула на Наташу, она никак не реагировала, равнодушно разглядывая зловеще сощурившуюся «Анну Египетскую». — Я рада, что так все замечательно совпало, — интересно, можно ли принять мой ответ за нейтральный или он может расцениваться как флирт? Я решила, что мне плевать, в конце концов, она могла бы меня обнять. — Уверен, это не случайное совпадение, — уцепился он за мои слова, — посмотрите, все здесь говорит о божьем умысле, — он указал рукой на икону, висевшую напротив нас. Лик святого Георгия оставался абсолютно бесстрастным, и только змей, извивающийся под копытом его коня, ощерился в издевательской ухмылке. К слову «умысел» в данной ситуации намного больше подходил эпитет «преступный». И мне даже отчасти стало жаль этого самодовольного, уверенного в себе мужчину. Такие как он скорее всего смиряются с потерей денег гораздо легче, чем с осознанием собственного «лоховства». — Ну так что, Ольга, я вас убедил? — с настойчивым нетерпением привыкшего добиваться своего человека спросил он. Наташа выглядела такой же невозмутимой, как и окружившие нас со всех сторон великомученики. И меня задевало ее спокойствие. Оказывается, я подсела на ревность как на наркотик. До чего я докатилась? Любой нормальный человек покрутил бы пальцем у виска. — К сожалению, сегодня не могу, — я сознательно повысила голос, — проверим судьбу: если это она — мы обязательно еще раз встретимся, — назло ей я даже обворожительно улыбнулась, — и тогда обещаю, непременно соглашусь пообедать с вами. Определенно, вместе с неконтролируемым либидо во мне пробудилась неведомая мне до сих пор темная часть моей натуры, толкающая меня на провокации. — Буду с нетерпением ждать, — Мелешков чуть склонил голову и подался вперед, выжидающе глядя на меня так, словно надеялся, что сейчас я протяну ему руку для поцелуя, — у вас ведь сохранилась моя визитка? — Разумеется. В безмятежной синеве ее глаз мелькнуло что-то напоминающее зарождающееся в океанской глади цунами. Щекотное волнение теплой волной разлилось внизу живота. После мертвенной музейной тишины уличный шум ворвался в уши оглушающей какофонией. Не проронив ни слова, Берг быстрым шагом направилась к машине, припаркованной в конце улицы. Мы с Иваном немного отстали. — Хорошо, что ты отказалась с ним обедать. Он глазами тебя ел, аж слюной давился, — в голосе Можаева звучало профессиональное сожаление футбольного комментатора о незабитом голе, — больно было смотреть на его напрасные старания, конечно… — Хватит, Вань! — оборвала я его, мы подошли к «Мазде». — Садись. Наташа с непроницаемым лицом распахнула передо мной дверь машины. Но как только я вознамерилась забраться внутрь, путь мне шлагбаумом преградила рука. Я в недоумении повернула голову. И тут же оказалась грубо сжатой в объятиях. Стиснутые губы обожгло поцелуем. Боль полыхнула во мне, хлестнула по нервам и тут же сменилась ощущением слабости в ногах. Ее злость в сочетании с моей безвольностью действовали как взрывная смесь. Почувствовав, что мне не хватает воздуха, я с силой отстранилась. Тяжело дыша, облизала губы, ощущая солоноватый привкус на языке: — Какого черта? — Не делай вид, что не понимаешь, — процедила она, большим пальцем, приподнимая мой подбородок, — ненавижу, когда ты такая. — Какая? — мне хотелось звучать насмешливо, но вышло предательски хрипло. — Такая как все. Обычная флиртующая с мужиками женщина, — она погладила меня по скуле, глядя так, будто на самом деле ей хотелось дать пощечину. — Ах, вот оно что, — я дотронулась до ее ноги, — а может, и вправду обычная? — мои пальцы проследовали по шву джинсов на внутренней стороне бедра и остановились. — И нет во мне никакой исключительности. — Fuck, — она шумно сглотнула и накрыла мою ладонь своей, сильнее прижимая к себе, — как же ты меня… — она резко замолчала и, не отрывая от меня взгляда, переместила мои пальцы выше. — Что? — выдохнула я. — Договаривай. — Ты знаешь, — она легко, почти незаметно качнула бедрами мне навстречу, и у меня помутнело в глазах. — Девчонки, ну что там у вас происходит? У меня уже в горле пересохло, — голова Можаева высунулась из раскрытого окна. Я с неохотой убрала руку. У Наташи вырвался недовольный стон:  — Он как специально… — Можешь не сомневаться, что специально. — Интересно, все мужчины считают женщин идиотками? Ах, Ольга, нельзя упускать шанс, — передразнила Берг, как только мы тронулись с места, — небо послало вас, и это, конечно, знак… — Да ладно, — Можаев приподнял бровь, — при его-то бабках он еще сильно старался. А вообще, олигархам не обязательно напрягаться. Это нам, простым смертным, приходится включать обаяние и очаровывать. — Ты сегодня явно на полную мощность харизму врубил, — язвительно сказала я, — танцовщица в ночном клубе, серьезно? — Ну и что? — Ванька ухмыльнулся. — Может, я ее так вижу. У тебя, Москвина, никакой фантазии просто. Я же не балерин Дега имел в виду, ты вспомни знаменитую Ла Гулю (2) Лотрека, она худобой не отличалась. Но какая чувственность. — Сдаюсь, — я подняла руки вверх, — звучит чертовски убедительно, тем более, что к Лотреку у меня особое отношение. — Как там Маша и Кэт, они уже вернулись? — у Наташи Лотрек теперь ассоциировался с нашими знакомыми. — Маша звонила почти неделю назад. — Мне в который раз показалось, что с того момента прошла вечность, вот как бывает, когда события меняются со скоростью калейдоскопа. — Кстати, сможешь помочь в качестве переводчика? Она мне подкинула клиента архитектора, он голландец, на русском не говорит. — Хм, — подъехав к развязке, Наташа включила поворотник, — мои услуги дорого стоят. Особенно для некоторых, обожающих провокации женщин. — Ах даже так? — я приподняла бровь. — Тогда не заморачивайся. Думаю, мисс Барнаул справится. — Мисс что? — переспросила Берг. — Голландец хочет, чтобы я писала портрет его пассии, бывшей мисс Барнаул, причем не по фотографии, а с натуры. — Ты проехала магаз, — Можаев беспокойно заерзал на заднем сиденье, — надо было остановиться. — Спокойно, — Наташа тяжело вздохнула, — доедем до дома, я оставлю тачку и возьмем такси. Отчего-то захотелось напиться! — Ну хоть одна здравая мысль за весь день, — торжествующе произнес Можаев, — благословляю тебя, дочь моя, — он нагнулся к ее голове и шутливо осенил крестным знамением.