Осторожно, крутой поворот

Скутте выглядела замотанно уставшей — когда я вошла, она только закончила говорить по рабочему телефону, а из ее сумки мелодией «Зимней вишни» мелодраматично звучал мобильный. — Привет, что-то срочное? — она сосредоточенно начала рыться в ящиках стола, так и не ответив на звонок. Если бы Наташа видела, что творится на рабочем месте у моей заведующей, ее бы это травмировало. Тонны бумаг, рабочие инструменты, засохшие подснежники в стакане еще с марта. Все, что я бы назвала творческим беспорядком, а беспощадная Берг коротко охарактеризовала бы как «адский бардак». — Да, — я присела на кресло перед ее столом, — срочное и важное. Она прекратила поиски и тоже уселась, внимательно посмотрела на меня из-под дымчатых очков в тонкой золотистой оправе. — Четыре иконы из пятнадцати — поддельные, — выпалила я без прелюдий. — Это шутка такая? Недоумение повисло в воздухе изогнутым вопросительным знаком. — Четыре иконы заменены копиями, — я словно вбила гвоздь по самую шляпку. — В смысле? Снова заиграла «Зимняя вишня», Марина с досадой вытащила из сумки телефон и отключила звук. — В прямом смысле. Четыре фальшивых. — Это точно? — Скутте сняла очки и уставилась на меня, не моргая. — Да, — мрачно подтвердила я, — точнее не бывает, но ты и сама увидишь. Если сравнивать рентгенограммы, то сразу понятно. — Да, дурацкий вопрос, — она извлекла из кармана платок и начала нервно протирать очки, — ты кому-нибудь уже говорила? — Нет, ждала, когда ты вернешься с больничного. Я зачем-то достала из стакана букетик подснежников и поднесла к носу, как ни странно, они все еще источали слабый сладкий запах увядания. — Твой муж ведь работал с этой выставкой, ему-то ты рассказала? — очки снова водрузились на место, и я была этому рада, как будто дымчатые стекла могли помешать ей разглядеть правду. — Нет, — лицо предательски заполыхало от стыда, — дело в том, что мы больше не живем вместе. Но это ни с чем не связано… — я непроизвольно коснулась рукой горящей щеки. — Просто так совпало. — Ого, — Скутте приподняла бровь, — я даже не знаю, что сказать. Сожалею. Решили развестись? — Собираемся. — А Варя как? Как свекровь это воспринимает? — Скутте покачала головой. — Она женщина сложная. Мобильный на столе нервно завибрировал. — Все в порядке, — бодро сказала я, — относительно, конечно. — Может, нужен совет… у меня ведь сестра в прошлом году развелась, помнишь? — Да, конечно. Спасибо. Пока все нормально. Мысленно восхитившись тому, как даже в моменты профессионального кризиса женщин занимают чужие семейные проблемы, я продолжила: — Я гораздо больше переживаю из-за того, какой шум сейчас поднимется. Если бы знала, что так выйдет, ни за что бы не согласилась заниматься этими иконами. — Да ладно, чего уж теперь. Я тоже виновата, уговаривала тебя. Наша извечная рабская привычка — не хотелось начальство расстраивать. Симанюк этот ужасно подкожный… — Да, мерзкий тип, — слава богу, хотя бы в этом моменте, для разнообразия, можно было высказаться искренне.  — Тебе не кажется, что он слишком давил? — она испытующе посмотрела на меня. — Слишком настойчиво себя вел, торопил. — Как-то не задумывалась, — я пожала плечами, лгать становилось все проще. — Ну что ж. Все это неприятно, но делать нечего, — Скутте устало потерла виски, — надо звонить Бородину. *** Весь день в мастерской царила необычная, приподнятая атмосфера скандала. Видимо, давно пора было скрасить наши унылые реставраторские будни интригой и криминалом. Марина самолично осмотрела каждую икону, сверяясь со снимками, сделанными мной при экспертизе на вывоз. В полдень с серьезным лицом агента похоронного бюро заявился Бородин, заведующий отделом реставрации и консервации музея. Флегматично почесывая бороду, он долго всматривался в микроскоп и затем вынес вердикт: — Хорошая копия. Я решила, что не стану передавать комплимент автору, чтобы не загордился. Бушуев и Азарнина, приглашенные на консилиум, накинулись на иконы с азартом страстных любовников. В секции технико-технологических исследований собралась целая толпа. Было шумно, все говорили разом, спорили, вспоминали схожие случаи с громкими аферами. Пожилой дядечка, прибывший после обеда из Росохранкультуры, как тень слонялся по кабинету, прислушиваясь к разговорам. Внутренне я каждый раз сжималась, когда они говорили о странном знаке, напоминающем букву «И» в правом нижнем углу. В душе теплилась надежда, что Можаев действительно никому не трепал о своей идиотской манере метить кровью поддельные иконы. «Ну что там?» — Наташа все время была со мной на связи. «Шумно, суетно, напряженно. Ждем собаку с полицией))». «Покерфэйс при тебе?))» Убедившись, что никто на меня не смотрит, я скорчила гримасу с высунутым языком и отправила ей селфи, удивляясь самой себе. Наверное, это было нервное. «Отлично, они впечатлятся, только язык все же спрячь. Слишком много подтекста)». «Подтекст в контексте моего языка видишь только ты», — я послала ей ехидный смайлик. «И так и должно остаться!» — А вы уже тогда поняли, да? Когда начали все сразу распаковывать? — тихий голос у моего уха заставил меня вздрогнуть от неожиданности. — И потом продолжили без меня, — в глазах Синицыной застыл грустный упрек. — У тебя было много другой работы. А мне надо было перепроверить, прежде чем поднимать шум, — спокойно ответила я, — торопятся только при ловле блох, а это все-таки серьезная ситуация. — Еще когда мы с вами смотрели в ультрафиолете, я заметила, что «Предтеча» не та, — гордо сказала Синицына, — но боялась вам сказать. — Боялась? Почему это? — я удивленно посмотрела на нее. — Не знаю, вдруг бы я ошиблась, и вы бы начали надо мной смеяться, — Леночка опустила глаза. — Разве я хоть когда-нибудь так делала? — возмутилась я. — С чего ты взяла, что я буду смеяться? — Не знаю, — она пожала плечами, — Олег Николаевич всегда надо мной подшучивает. И мне иногда кажется, что я совсем ничего не знаю и не умею. — У Олега Николаевича очень своеобразное чувство юмора, — сердито сказала я, глядя на Пинкевича, стоящего возле стола, на котором лежало «Знамение Богоматери», он что-то доказывал Бушуеву, яростно размахивая в воздухе сэндвичем в целлофановой упаковке, — на самом деле он очень тебя хвалит всегда, — приврала я. — Угу, — грустно сказала Леночка. — Не угу, а больше чтобы такое не повторялось! — произнесла я с напускной строгостью. — Никогда не стесняйся высказывать свое мнение. — Ольга Александровна, можно вас? — Бородин подошел ко мне в сопровождении невысокого плотно сбитого мужчины средних лет. — Майор Яремко, МУР, — представился он, небрежно махнув корочкой перед моим носом, — мы можем поговорить? — Разумеется, — по спине пробежал неприятный холодок. Генетический страх перед «людьми из органов» вызвал сухость во рту и легкий тремор в пальцах, я очень старалась выглядеть спокойной, но, похоже, у меня не очень хорошо получалось — когда майор уселся напротив меня в кресло заведующей, он, прищурившись, спросил: — Вы волнуетесь? — Нет, — я мобилизовала все свое самообладание, — почему я должна волноваться? — Не знаю, — Яремко сканировал меня взглядом, — у вас есть причины? — Послушайте, — я начала терять терпение, — вам ведь известно, что я эксперт, который обнаружил подделку. Если у вас есть ко мне какие-то конкретные вопросы, задавайте. — Ваш муж, Игорь Глебович Шувалов, сопровождал эти иконы в Париж? — Да, — когда-то я читала, что правильней всего отвечать максимально односложно, не давая возможности зацепиться за слова. — И так совпало, что именно вы проводили проверку перед вывозом? Мне показалось, что он говорил с иронией. — Почему совпало? Меня попросили как раз потому, что мой муж был помощником куратора выставки Всеволода Ухорского. Устроители решили, что так будет быстрее. — А кто конкретно просил? Ваш супруг? — Яремко откинулся на кресле и обвел глазами картины, висящие на стенах, в основном, это были работы наших реставраторов. — Конкретно меня просили все, кто участвовал в организации выставки, — уклончиво ответила я, — они рассчитывали на то, что по знакомству все пройдет оперативно. Их можно понять: в Рублевском, например, приходится иногда ждать месяцами, пока эксперты оформят заключение. — То есть вас просили только ускорить процесс? — он отвел глаза от горного пейзажа, написанного Пинкевичем пару лет назад на Алтае, и пристально снова уставился на меня. — Больше ни о чем? — Можете спросить у моей заведующей, — я кивнула в сторону двери, — на нее тоже давили, требуя все сделать в максимально сжатые сроки. Я не ответила на его вопрос, и он, как ни странно, не стал уточнять, а сменил тему: — И часто вы занимаетесь экспертизой икон? — Не часто, но бывало несколько раз. В основном, я специализируюсь на станковой масляной живописи, но есть квалификация и по темперной. — У вас есть предположения, кто мог изготовить копии? Почерк знаком? Ну, вы же художники в своей среде общаетесь, знаете друг друга. Мое сердце, забившись как птица в силках, еще немного и выпрыгнуло бы из грудной клетки. — Нет, — я покачала головой, мысленно радуясь, что не подключена к детектору лжи, с ужасом представляя судорожные всплески кривой. — Ну что ж, — Яремко встал и протянул мне широкую ладонь, — спасибо за сотрудничество. Мы вас еще побеспокоим в процессе следствия, вы ведь никуда выезжать не собираетесь? — Пока не планирую, — сухо ответила я, делая вид, что не замечаю протянутой руки. Еще не хватало, чтобы он почувствовал, как у меня вспотели ладони. — Ну вот и отлично, — майор кивнул и попросил: — Пригласите, пожалуйста, вашу заведующую. *** В автошколу удалось попасть только к вечеру. Солнце еще не село, но почти касалось горизонта, подкрашивая край неба пурпуром. Тревожно-порывистый ветер бил в лицо пылью и запахом бензина, а вид аккуратно расставленных по контуру конусов вызывал дурноту. «Девятка» сочувственно глазела на меня прямоугольными фарами, словно чувствуя мой страх новичка, от которого, мне казалось, я давно избавилась. После того как мы по телефону обсудили разговор со следователем, я попробовала перенести сегодняшнее занятие на завтра, но Наташа была непреклонна: «Тебе надо отвлечься!» — С чего начнем? — она поцеловала меня в щеку. — Все равно, — вяло ответила я, чувствуя себя выжатым лимоном. — Ну, давай эстакаду, — ее рука привычно опустилась на мое бедро. Я тяжело вздохнула, представляя себе, как буду сейчас совершать ошибку за ошибкой. Эстакада всегда давалась мне легко, но после долгого перерыва машина казалась совсем чужой, и я чувствовала себя так, словно в первый раз сижу за рулем. И, конечно же, сразу совершила ошибку.  — Слишком откатилась, Оль, — Наташа произнесла это непривычно мягко, совершенно не в своей манере, — повторяем. Во второй раз у меня заглох двигатель — она даже не нахмурилась, словно это не было косяком новичка. В третий — я забыла включить нейтральную передачу после остановки. — Ничего страшного, бывает, — нарочито беспечно произнесла она, — ты просто немного отвыкла. — Все, — я отстегнула ремень, — надоело. Сегодня не мой день, или вообще, черт с ними, с этими правами, видимо, не создана я для этого. — Ну-ка, — она ухватила меня за кисть, не давая открыть дверь машины, — прекрати молоть чушь. Ты прекрасно водишь. И должна уметь это делать вне зависимости от настроения. — Не надо утешать, — из меня начало выплескиваться раздражение, — я умею трезво оценивать свои способности, ничего страшного. Кому-то дано одно, кому-то другое. Так что, прости, не получилось из меня водителя, — я криво усмехнулась, — лучше понять это сейчас, чем опозорить тебя на экзамене. — Оль, — она говорила почти умоляюще, — не паникуй, прекрати нервничать, не хочешь пока эстакаду, давай «змейку» повторим. — Ты меня не слышишь, что ли?! — я взорвалась. — Я не могу, не хочу, не буду! Извини, что я не совершенство. Я вообще, как выяснилось, женщина со сложным анамнезом: в наличии муж-мошенник, дочь — в переходном возрасте, друг-алкаш — фальсификатор икон, свекровь — мегера. Да еще и машину водить не научилась. Картина — маслом. Слезы покатились по щекам непроизвольно, я резко попыталась выдернуть руку, которую она удерживала: — Пусти, я хочу выйти, мне надо на воздух. Она послушно отпустила меня, я с остервенением толкнула дверь машины и выбралась наружу. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, я, щурясь, смотрела на него сквозь пальцы, прижатые к глазам в безуспешной попытке остановить поток слез. — Попей, — мой локоть соприкоснулся с каким-то твердым предметом, очевидно, пластиковой бутылкой. — Не хочу, — пробурчала я, продолжая старательно закрывать лицо ладонями. — А что хочешь? — спокойно спросила она. Я услышала щелчок зажигалки, почувствовала запах табачного дыма. — Ничего. Хочу, чтобы все оставили меня в покое. — Ясно, — коротко ответила она. И больше не сказала ничего, просто обхватила меня за талию и тесно прижала к себе. Я уткнулась носом в ее плечо, чувствуя, как отпускает напряжение. — Эстакада, — тихо шепнула она мне на ухо, — давай, любовь моя. У тебя все отлично получится. — Не надейся заразить меня оптимизмом, — глухо пробормотала я, — ничего не выйдет. — Хватит разводить тут сырость и себя жалеть, Оля. Никто не умер. Все ожидаемо неприятно. Я отстранилась и увидела темное мокрое пятно на воротнике ее джинсовой рубашки. — Женщины на грани нервного срыва, — я изобразила улыбку, — фильм такой есть у Альмодовара, но я не смотрела. — Я тоже. И зачем? Мне реальности хватает, — Берг кивнула на машину, — садись. Она заставила меня пройти все по второму кругу, наконец изъясняясь в своей обычной язвительной манере. На этот раз я абсолютно спокойно справилась со всеми заданиями. Даже въезд в гараж задним ходом выполнила безошибочно с первого раза. — Все работает гораздо лучше, когда ты не пытаешься быть притворно ласковой, — сказала я ей, когда мы вылезли из «девятки», — тебе надо всегда оставаться собой. Наташа с наслаждением потянулась, на секунду продемонстрировав мне полоску обнаженной кожи на животе: — Мрачной грубоватой стервой? — О да. Это очень эффективно действует, — я прищурилась, — даже слишком. — Я заметила, — в ее голосе просквозило ехидство, она склонила голову вбок, — и чтоб закрепить и усилить, мы сейчас выедем в город. — Серьезно? — я выгнула бровь. — Вообще-то у меня был тяжелый день.  — Вот именно, — она улыбнулась, — и вождение в сумерках под руководством безжалостного инструктора — это то, что тебе необходимо. — Посмотрим, — скептичная улыбка в сочетании с ненавистным словом «посмотрим» — ее самолюбию не повредит легкий укол. Когда мы выехали за ворота автошколы, она тут же рявкнула: — Ближний свет не включила, плохо. — Еще светло, — огрызнулась я. — Не стоит со мной спорить. Я промолчала, стараясь подавить в себе мешающее сосредоточиться возбуждение, коварно зарождающееся как цунами. — До светофора и потом направо. Сейчас будем выполнять обгон, опережение и разъезд с другими транспортными средствами, — официальный сухой тон, вызвавший сладкую постыдную дрожь, я расценила как подлую провокацию. Машинально я прибавила газа. Реакция последовала незамедлительно. — Какая скорость здесь разрешена, Оля? — Пятьдесят? — неуверенно сказала я, на спидометре стрелка давно подобралась к шестидесяти. — Сорок. Сбавь обороты, — бесстрастно сказала она. Мы ехали молча некоторое время, потом она сказала: — Впереди автобус. Обгони его. Я ненавидела подобного рода задания, будь моя воля, плелась бы в конце. — Нет! — резко сказала она, когда я медленно начала обходить огромный «ПАЗ». — Встречная машина слишком близко, ты не имеешь права так делать. — Отлично, — я прекратила попытку обгона, — меня устраивает, что он впереди. — Сейчас она проедет, и повторишь. Следи за встречкой. — Да не хочу я его обгонять! Строптивость входила в обязательную программу. «Опель» проехал мимо, встречная оказалась свободной. — Давай сейчас, живее, — ее рука сжала мое колено, — никаких «не хочу». Я с недовольным лицом без труда обогнала автобус. — Нормально, — ограничившись скупой похвалой, тут же добавила: — Сейчас обгоняем грузовик. — Да пожалуйста, — я начала поворачивать руль. Берг резко остановила мою руку. — Оля! Он включил левый сигнал поворота. Это типичное задание с подвохом, — она ухмыльнулась. — Не стоит мне во всем верить. — Не стоит так бурно злорадствовать, Наталья Эдуардовна, а то я решу, что вам нравится понижать мою самооценку, — с иронией сказала я, размышляя о том, что ей пора меня поцеловать. — Долго еще будем кататься? — Безжалостный стервозный инструктор наслаждается каждой минутой унижения курсанта, — она сделала паузу, — направо сверни. Мы выехали на Фрязевскую и продолжили движение вдоль типовых многоэтажек. — У нас есть какая-то конечная цель? — вопрос не требовал ответа, вернее, по негласным правилам, его следовало задать и на него не стоило ни в коем случае отвечать. — Еще раз направо, — скомандовала Наташа, поступая по правилам. Мы свернули в узкую безлюдную улочку, названия которой я в темноте не разглядела. Вдоль нее тянулись гаражи с наглухо закрытыми железными дверьми: — Здесь притормози. Стихший мотор внезапно оставил нас в полной тишине. Только где-то вдалеке слышался лай собак. — Итак, обгон…  — она отстегнулась, — когда еще он запрещен? — На пешеходных переходах, — приятное щекочущее чувство усилилось так, словно во мне разом натянулись сотни тонких нитей. — А еще? Я даже не успела глазом моргнуть. Мой ремень с щелчком отстегнулся, и Наташа стремительно перегнулась через мои колени, одной рукой обнимая меня, другой опуская спинку моего сидения. — На мостах… — порхающие бабочки в животе обезумели, — на… какая разница? Она медленно провела пальцем по моей ноге от голени до колена и остановилась. — Я жду ответа. — Путепроводы, эстакады… — это было невыносимо, но я собрала остатки воли, — в конце подъема. — Еще? — палец продвинулся выше, но совсем немного. Меня бросило в жар. — Не помню. — Очень плохо, — я услышала, как она громко сглотнула, — отвратительно. Она небольно, но весьма ощутимо стиснула мое колено. — Тоннели, — выдохнула я уже в почти полуобморочном состоянии, — мне пофиг что там еще… Раздался стук, шорох, внезапно она нависла надо мной, опираясь на локоть. — А если кто-то сюда заедет? — на всякий случай спросила я, ощущая предательскую слабость в ногах. — Не волнуйся, — хрипловатый голос раздался у самого уха, — это очень тихое место. — И откуда ты только знаешь? — несмотря на волны мурашек, пронизывающих тело, я не смогла удержаться. — Часто заезжала сюда с ученицами? — Конечно, — за тихим фырканьем последовал поцелуй в переносицу, — ты сомневалась? — Молилась ли ты на ночь? — я снизу вверх провела ногтями по выступающим через тонкую ткань рубашки позвонкам и легонько сжала шею. — Только об этом, — губы накрыли мягко обволакивая, лишая возможности ответить. В тесной темноте ощущения обострялись: прикосновение к груди, поцелуй в ключицу отдавались сладкими спазмами внизу живота, лишая воли, заставляли стонать. Прерывистое громкое дыхание рассекало тишину, усиливая возбуждение. Выпущенное наконец на свободу желание всемогущим джинном застыло в воздухе, проникая в поры. Рука, ласкающая мою грудь, внезапно остановилась: — Есть еще один пункт… — Серьезно? — Более чем, — я расслышала в интонации ухмылку, — тренд дня — жестокая стервозность. — На опасном повороте, — процедила я, — предупреждаю, ты как раз к нему приблизилась. Беззвучно порвав капрон, ее пальцы бесцеремонно сдвинули край увлажнившейся ткани — синхронный выдох облегчения. Колени задели руль, упираясь в приборную панель. Мимо нас, шурша шинами, проехала машина. По салону заметался разоблачающий свет фар, на мгновение выхватив из темноты склоненное надо мной лицо, озарив полуприкрытые глаза и упавшую на лоб прядь, тонкие, будто высеченные резцом скульптора, красивые черты. Я принадлежала ей каждой клеткой своего тела, извивающегося от того, что она с ним делала. И я могла позволить ей все, я хотела позволять ей все. Стиснув бедрами ее кисть, я замерла в изнеможении. Разрядка наступила внезапно, скатилась горячей восторженной лавиной вниз куда-то к кончикам непроизвольно сжавшихся пальцев ног, вырывая из груди крик. Она легла на меня, осыпая поцелуями. Шины снова зашуршали по гравию. Под тяжестью ее тела я чувствовала себя в удивительной безопасности. Я провела по контуру ее профиля указательным пальцем: — Плодотворное занятие. Уровень инструктора — бог. Обгоны — оказались на редкость увлекательной темой, но, наверное, стоило приходить в чулках. Я услышала довольный смешок. — Ничего страшного, в преодолении препятствий есть своя прелесть. — Обожаю, когда ты слегка хвастливая, самодовольство тебе, как ни странно, к лицу. — Мне сложно удержаться, — она вздохнула, — когда я чувствую твою реакцию.