Осторожно, крутой поворот

— Машина завтра, в полпервого, — Наташа отложила телефон, черным маркером на картонной коробке написала «Посуда» и водрузила ее на стол, — самое мозгоебное у нас на десерт. Может, покидаем все как есть, устроим блюдцам и чашкам игру на выживание? — Без паники, детка. Смотри и учись. Я быстро проклеила дно коробки скотчем и начала оборачивать стаканы в крафтовую бумагу. Она открыла кухонный шкафчик, достала оттуда тарелки и застыла возле стола, наблюдая за моими движениями. — Офигеть, ты что, курс специальный проходила? — Почти, — я переложила ряд стаканов гофрированным картоном, — вообще-то это практически входит в мои профессиональные обязанности. Мы же готовим отреставрированные картины к транспортировке. Не представляешь себе, какая это головная боль. — Тянет заснять этот невероятно возбуждающий процесс, — она взяла телефон с подоконника и направила его на меня. — Перестань, — я отвернулась, — ничего возбуждающего в неуложенных волосах и ненакрашенном лице нет. — Точно? — она уселась на табуретку и с силой потянула меня за руку, усаживая к себе на колени. — Давай проверим. — Варя вот-вот вернется, — я попыталась встать, но она меня удержала. — Она не взяла ключи. — Ты уверена? — Майн гот, ну расслабься, — пальцами она провела по моему позвоночнику, — надеюсь, там хоть приличная звукоизоляция в нашей спальне… — М-м-м? — я выгнула спину. — А что, ты собираешься врубить колонки на полную мощность? — Нет, песни будем петь, — она прижалась к моей груди лицом и шумно вздохнула от удовольствия, — жаль натуралок. Они проводят всю свою жизнь в смутной тоске по этому прекрасному ощущению. — Ты Фрейда перечитала, — я взъерошила темные густые волосы, — очень спорный вопрос все-таки.  — Для меня бесспорный. Я почувствовала, как ее руки пробираются под тонкую трикотажную ткань. — Эй, не шали, — но вместо того, чтобы высвободиться, слабовольно поцеловала ее в шею. В дверь позвонили. Как ужаленная вскочив с ее колен, я одернула футболку и подтянула приспущенные шорты. — Что-то быстро они вернулись, — проворчала Наташа, — давай я открою, а то ты слишком раскраснелась, — она ухмыльнулась, — хотя, конечно, можно все списать на тяжелый физический труд. — Посмейся тут еще! Проверяльщик! — я небольно шлепнула ее по ладони. Быстро умывшись холодной водой, я схватила ножницы и скотч. За щелчком замка последовала тишина. И это было странно, обычно моя дочь и Дикси возвращались шумно и весело. — Извини, что без предупреждения. Просто была тут поблизости и решила заехать, — женский голос показался смутно знакомым. Звякнул металл, зашуршала бумага. — Вот, держи. — И что в нем? — Приглашение на свадьбу. — О-о-о. Поздравляю, — насмешливо протянула Берг, — а что, почта не работает? — Не могла лишить себя удовольствия вручить лично. Где же я слышала этот голос?! Я сделала шаг в сторону коридора и остановилась. — Ах вот оно что. Последовала пауза. Снова шуршание бумаги. — Десятого июля… Петр и Виктория приглашают… Как мило. Петр все же получил второй шанс? Теперь я точно не могла выйти. Не то чтобы я не считала Наташину футболку с короткой надписью «Give me a <br/>» клевой, но вряд ли она способна сразить наповал экс-герлфренд. — А почему бы и нет? — прозвучало то ли с вызовом, то ли с сарказмом. — В ногах валялся, умолял простить. Сказал: не может без меня. И я вдруг поняла — да похуй на принципы. Главное — любит. А я заслуживаю, чтобы меня любили. — Конечно, заслуживаешь. Даже если бы в кухне вместо арки была дверь, я бы вряд ли ее закрыла. Интеллигентность проигрывала ревнивому любопытству с разгромным счетом. — Только не делай вид, что совсем меня не вспоминаешь, — без перехода, как внезапно перескочившее на другую волну радио. — Ну почему же. Когда пью «Будвайзер», вспоминаю. Я услышала невеселый смешок и про себя сделала пометку — больше никакого «Будвайзера» в нашем холодильнике. — Между прочим, я больше не пью. Совсем. И курить бросила. — Круто. Наверное, родители в восторге. — Да уж. Отец презентовал «Ламборгини» к свадьбе. — Оу! Игра стоит свеч. — Без понтов жизнь не в кайф! Кстати, спорт-режим просто бомбический, ты бы заценила…  — Не сомневаюсь, — Наташа вдруг сменила тон, — ладно, спасибо за приглашение. Приятно было тебя увидеть. Но у меня тут… — Действительно приятно? — в интонацию змеей вползла вкрадчивая интимность. Я в задумчивости посмотрела на кран: может, стоило включить воду? Или просто уронить Наташину любимую чашку? Выйти в такой момент было слишком уж по-бабьи. — Не стоит, Вика. Иногда лучше не анализировать. — Да не напрягайся ты так сразу. Я ни на что не намекаю. — Я не напрягаюсь, — в голосе Берг зазвучало нетерпение. — Знаешь, зачем я пришла? Интересно стало — вдруг еще что-то чувствую. И вот смотрю на тебя — внутри ничего не дергается. Отпустило. И это очень охуенное состояние. — Клево. Но тебе лучше со своим психологом об этом поболтать. Симпатичная девушка. Она тебе всегда все хорошо объясняла. А мне эта информация ни к чему. — Да-да, я помню, Ксения тебе нравилась. Я ее трахнула, кстати. И уволила нахер. У меня больше нет психологических проблем. Наташа не успела ответить, раздался шум открывающейся двери и лай Дикси. — Мама! Ты где?! Я есть хочу. Наташа, там такая тачка возле подъезда… ой, здравствуйте. — Ах ты красавчик. Скучал по мне? Я по тебе точно скучала! — Радостное поскуливание Дикси означало, что он узнал девушку. Этот незначительный факт я расценила почти как предательство. Оставаться на кухне было уже глупо. Я вышла, зажав в руке рулон крафтовой бумаги, почему-то мне казалось, что он оправдывает отсутствие макияжа и туфлей на шпильках. — Сильно проголодалась? Сейчас закажем пиццу, в холодильнике уже ничего. Потерпишь? Или, если хочешь, я дам тебе денег и ты сходишь в МакДак. — Нет. Лучше пиццу. Наверное, я перестаралась с заботливым материнским воркованием, потому что Варя посмотрела на меня с легким недоумением. — Здравствуйте, — я сделала вид, что только сейчас обратила внимание на Вику. Специально не стала подходить к Наташе близко, оставаясь на приличном расстоянии. Композиционное решение с целью немного позлить. Вика в длинном стильном платье смотрелась голливудской звездой, нечаянно телепортировавшейся с Сансет бульвара в московскую однушку. Наш вид, который я про себя решила обозначить словом «кэжуал», придавал ее гламурному великолепию немного карикатурный оттенок. — Неожиданно, — Вика криво усмехнулась, — ну и зачем было нужно ломать комедию? Могла бы сказать, что ты сейчас не одна. Варя с любопытством разглядывала гостью, не собираясь никуда уходить. — Зачем? — Наташа пожала плечам. — Это лишние вводные. Совершенно ни на что не влияющие. — Я бы в приглашении «плюс один» дописала, — язвительно парировала Вика и небрежно бросила: — Рада снова вас увидеть, Ирина. — Ольга, — снисходительно поправила я и отшвырнула рулон в угол прихожей. — Позвони в Доминос, — Наташа повернулась к Варе, — закажи какую хочешь. — Тогда «Мексиканскую», — молниеносно определившись, моя дочь наконец скрылась в комнате. — Что же ты держишь девушку на пороге? — я одарила Наташу иезуитской улыбкой. — Девушка уже уходит, — Вика насмешливо посмотрела на Берг. — Хорошо, что я заглянула все же. Все мои ебучие иллюзии из головы выветрились. Окончательно. — Итс гуд, — Наташа захлопнула розовую открытку с выгравированными на ней обручальными кольцами и положила на полку прихожей, — тем счастливей будет реальность. Вика ушла, оставив после себя цветочный запах, тот самый, которым в свое время раздражающе благоухал салон «Камаро». Я широко распахнула входную дверь, с площадки потянуло сквозняком, пропитанным табачным дымом. — И? — Наташа пнула мячик Дикси, он подкатился к моим ногам. — Что скажешь? — Ничего, — я подобрала мячик и положила его в корзину с собачьими игрушками. — Оля, — она сделала шаг навстречу, преграждая мне путь. — Это не ревность, учти. — О, нет? — Нет, — резко сказала я и чуть толкнула ее. Она отшатнулась, ухмыляясь, прислонилась к стене: — Тогда что? — Окей, — я вздохнула. — Меня бесит, что у тебя с ней есть прошлое. И да, я знаю, что абсурдно из-за этого злиться. — То есть то, что у нас с тобой есть настоящее, и если ты сейчас меня не зарэжешь кухонным ножом, то и будущее, никак не компенсирует? — Ножи уже в коробке, лень распаковывать, — я прищурила один глаз, — но «Бу-у-у-двайзер»? — нараспев произнесла я. — Что там еще тебе о ней напоминает? Давай колись, — я, словно в шутку, угрожающе надвинулась, прижимая ее к стене. — Только после пыток, — ее руки вдруг тесно сомкнулись на моей талии, — завтра у тебя будет возможность устроить допрос третьей степени. — Даже не сомневайся, — я ласково провела пальцем по бархатистой щеке, — у меня как раз подходящее настроение. — Сорри, — ее рука оказалась на моем затылке, лицо приблизилось. Наши губы столкнулись, как будто нечаянно, но уже не сумели разъединиться, идеально совпав… — Через полчаса, сказали, привезут! — звонкий Варин голос ударил по перепонкам, заставил Наташу разжать руки, а меня отпрянуть, мучительно покраснев. — Ты что-то сказала? — Пицца будет в течение получаса! — на ее лице играла ухмылка, скрывающая смущение. — И я еще «Шоколадную лаву» заказала. — Замечательно! — с преувеличенно бодрой интонацией отреагировала я. — Шоколадная лава — это именно то, что нужно. — Да, отличный выбор, — подхватила Наташа, — обожаю суфле! — И название такое… аппетитное, — добавила я. — Ну хватит, — Варя понимающе улыбнулась, — вы сейчас докатитесь до дебильной рекламы «Нежное снаружи, горячее внутри»! Лучше остановитесь. — Черт, — произнесла Берг, — теперь я действительно захотела эту сладкую фигню. Мы дружно покатились со смеху. *** Май рассыпал по тротуару лепестки моей любимой сирени во внутреннем дворике музея. Проходя мимо лиловых кустов, я по привычке с наслаждением глубоко втянула благоухающий воздух. После переезда настроение значительно улучшилось, омрачало его только приближение даты внутреннего экзамена и, конечно же, нависший дамокловым мечом день судебного заседания. Хотя адвокат и сказал, что беспокоиться не о чем, все же иногда у меня тревожно сосало под ложечкой. — Я тебе говорю, это Караваджо! — громкий голос Пинкевича я услышала еще в коридоре. — Сам Тюркен дает голову на отсечение, а он спец по старым мастерам, каких еще поискать. — «Голову на отсечение» — это хороший каламбур, прямо-таки в тему, но там такие деньги на кону, что я уже не верю никаким репутациям. И вообще, фигня, посмотри на эту Юдифь, как она держит меч, практически как швабру, никогда бы Караваджо до этого не опустился. Бушуев и Пинкевич напоминали двух петухов, они яростно тыкали в монитор, на котором Юдифь привычно отсекала голову Олоферна. Эту картину еще в 2014 нашли на чердаке дома на юге Франции и тут же приписали кисти Караваджо. Но однозначного мнения в искусствоведческой среде так и не сложилось, и споры вокруг предполагаемого утерянного шедевра не утихали. На днях объявили о том, что картина будет выставлена на аукционе в Тулузе, и, конечно же, снова разгорелась горячая дискуссия. — Оля, — они обратились ко мне хором, — ну скажи. Эти двое были закадычными друзьями, которые ругались до хрипоты, меня же они вечно приглашали выступить в роли арбитра. Я пожала плечами: — Мне не кажется, что это Караваджо. Где его знаменитые тени? Тут все слишком слабо. У него всегда чернильные провалы, поглощение света полное. А здесь, — я указала пальцем на монитор, — освещение грубое и композиция какая-то вялая, распадающаяся. Психологизма нет. — Дай я тебя поцелую, — огромный Бушуев заключил меня в медвежьи объятия. — Ха, да ладно, вот и про «Спасителя мира» много кто, и в том числе ты, говорил, что это не Леонардо, — с ехидцей произнес Пинкевич. — Так она потому и исчезла сейчас из музея в Абу-Даби, что ее хотели на экспертизу в Цюрих везти, вот владелец-то и испугался, что все вскроется, — парировал Бушуев и ловко стянул со стола Пинкевича сэндвич. — Эй, — щуплый Пинкевич было потянулся к гиганту Мише, чтобы отобрать свой бутерброд, но было уже поздно. Синицына, все это время сидящая в сторонке и с интересом слушающая, вдруг повернулась ко мне: — А вы тоже не верите, что «Спаситель мира» это да Винчи? Пожав плечами, я потянулась к телефону, булькнувшему сообщением. — Сложный вопрос, реставраторы за столько веков внесли кучу отсебятины, и знаменитая реставратор Модестини напоследок тоже дописала много лишнего, так что он теперь непонятно чей. Посмотрев на экран, невольно расплылась в улыбке: «Ich liebe dich, mein Schatz». Заметившая выражение моего лица, всепонимающая Синицына деликатно удалилась. Я набрала: «Это ты — мое сокровище. Помнишь, что мы собирались за шторами?» «Буду в пять. Боже, это такое клише из лесби-романов — поход за занавесками». Смайлик с перекошенным лицом и фэйспалм. «Тогда мы тем более обязаны это сделать». Ехидный смайлик. — Но забавно, как много символической ценности может приобрести портрет мужчины, написанный на ореховой доске, — философски изрек Бушуев, дожевывая сэндвич. — Не только символической, однако, — Пинкевич горестным взглядом проводил последний кусок, исчезнувший в огромном Бушуевском рту.  — Ольга, зайди, пожалуйста, — Скутте появилась в отделе внезапно, — а что, дорогие мои, у вас на сегодня дел больше не осталось? Мне через стену слышно, как вы тут копья ломаете. Бушуев тут же ретировался к себе в отдел реставрации темперной, а Пинкевич деловито принялся толочь в ступке лазурит. — Дверь прикрой, — тихо сказала Скутте. На меня накатила какая-то неясная тревога. — Присаживайся, — она махнула рукой на стул, сама уселась в свое кресло, сразу же сняла очки и начала их протирать. Нервозность, сквозившая в ее движениях, передалась и мне. — Что-то случилось? — Полчаса назад звонила твоя свекровь, — Скутте сделала короткую паузу, — у нас состоялся разговор. — Понимаю, — обреченно выдавила я. Жаль, я не успела сама рассказать. Но всю последнюю неделю Марина была в отпуске, да и я была слишком занята переездом. — То есть это правда? — она надела очки и посмотрела на меня с надеждой, словно ждала, что я тут же все опровергну. — Что именно? — слишком обтекаемая формулировка вопроса требовала уточнения. Мало ли что ей наговорила Шувалова. — Что ты ушла от Игоря к женщине? — она перешла Рубикон без изящных намеков, но так даже было лучше. — Так и есть, — я чуть наклонила голову вбок, — тебя это шокирует? — С чего это? А ну да, мне ведь уже больше полтинника, конечно, я выгляжу в твоих глазах динозавром, — Марина усмехнулась. — Нет, меня не шокирует. Но могла бы вообще-то поделиться. Столько лет вместе работаем… — Прости, — мне стало немного стыдно, — если честно, я действительно считала, что ты к этому отнесешься не очень лояльно. Я сама-то никак не могла вначале это принять, чего же ждать… — От такой старперши как я, да? — Да ну, прекрати. Говорю же, я только недавно сказала Олегу и Синицыной и то случайно как-то. Собственно, это довольно мелкое событие по сравнению с выставкой Гогена. — Оля, это твое личное дело. И никто не вправе вмешиваться, — вдруг твердо заявила Скутте, — я так и сказала твоей свекрови. Как ты вообще ее выдерживала все эти годы? — Это отдельная история. А что она хотела-то? Призывала меня уволить за аморалку? — Ну неявно, конечно. Но изо всех сил намекала, что от тебя в таком неадекватном состоянии можно ожидать чего угодно. Знаешь, она меня вывела из равновесия почему-то. Слушай, — Скутте глубоко вздохнула, — а давай выпьем. Я не успела ответить. Она встала и начала рыться в огромном шкафу, набитом всякой всячиной. — И все же ты меня не понимаешь, признай, — ее слишком безоговорочное принятие моей инаковости казалось странным. — Нашла, — Скутте торжествующе подняла над головой бутылку коньяка, которую она извлекла из недр дубового монолита, — и я тебя понимаю. — Ого. «Курвуазье». — Где-то у меня была шоколадка и лимон, — рассеянно пробормотала Скутте и опять утонула с головой в шкафу, — и сыр вроде тоже. — Может, есть смысл поискать в холодильнике? — находчиво предложила я. — Точно, — Скутте затолкнула выпавшие рулоны бумаги назад в шкаф и ринулась к маленькому портативному холодильнику, похожему на сейф. Там у нее хранились не только продукты, я успела заметить баночку с гуашью и печать для документов. Где-то за книгами нашлись хрустальные рюмки-сапожки. Такие когда-то стояли у нас в серванте. Бабушка, достав набор в советское время по блату, им очень гордилась и в шутку называла моим приданым. После похорон я раздала все бабушкиным подругам. Отчего-то не хотелось видеть эти рюмки в окружении антикварных серебряных бокалов девятнадцатого века, красующихся за стеклом в квартире Шуваловых. — Давай, — Скутте подняла сапожок, — за женщин и любовь к ним! — выпив, выжидающе уставилась на меня. — Чего ты греешь? — Между прочим, так принято, чтобы типа букет раскрылся, — усмехнулась я и подумала, что непременно надо купить сирени, где-нибудь у метро, пока не отцвела. Скутте сдвинула брови и, сняв очки, отложила их в сторону. — Это когда из снифтера пьешь, так что можешь не выпендриваться. Я опрокинула в себя коньяк, потянулась было к шоколаду, но, передумав, оторвала кусочек плетеного сыра. — Твоя свекровь жаловалась, что ребенок страдает, спит на полу, чуть ли не на собачьей подстилке. И что-то там про нервный срыв и психолога, — Скутте снова налила. — Да, да, Диккенс со своими несчастными сиротами отдыхает, — я поморщилась, представив себе, как красочно Светлана описывает злоключения моей дочери. Коротко рассказав, как на самом деле обстоят дела с Варей, я предложила тост: — За понимание! Мне приятно, что я от тебя не услышала что-то типа «Это пройдет» или «Ты себе придумала, просто муж оказался козлом». — Это глупости, конечно, — Марина выпила, но как и в первый раз не закусила, — хотя знаешь, иногда это, действительно, проходит. Ну или кажется чем-то ненастоящим, хотя и очень… очень ярким жизненным переживанием, — она подперла щеку ладонью и задумчиво уставилась на картину с алтайским пейзажем. — Ты так грустно это сейчас произнесла, как будто у тебя был роман с женщиной, — я хмыкнула и тоже по инерции перевела глаза на величественный пейзаж. От него веяло какой-то унылой безысходностью, но Пинкевич подарил ей картину на юбилей и она, очевидно, не хотела его обижать. — Когда-то я встречалась с Костей Звездочетовым из знаменитой арт-группы «Мухоморы». Они тогда устраивали квартирную выставку АптАрт в начале восьмидесятых. Мне кажется, я тебе как-то рассказывала. — Рассказывала, — какие-то обрывочные упоминания про участие в тусовках андеграунда иногда мелькали в наших разговорах, но мне это казалось какой-то далекой историей, почти как Куликовская битва. — Замечательные талантливые ребята там выставлялись. Такой дух бунтарский витал, и столько интересного, настоящего происходило, — мечтательно произнесла она и, отломив кусок шоколадной плитки, положила его в рот. Прожевав, налила из бутылки в рюмки почти до самых краев. Я поняла, что она опьянела. — Девочка одна из Одессы приехала, художник авар… анвар… тьфу, авангардист, короче, Лиза ее звали. Все зайцев рисовала. Например, «Парадный портрет зайца на коньках», ну и все в таком духе. Очень изящно-остроумная, я бы даже сказала чересчур язвительная. Высмеивала абсолютно всех, но ей почему-то все прощали. Я сделала небольшой глоток, «Курвуазье» показался уже не таким мягким, как вначале, но все еще был прекрасен. — Косте она тоже нравилась, и он ее с нами всюду приглашал, думаю, он тоже был ею очарован, как многие. Она, как говорят, была «чертовски обаятельна». И меня это раздражало, если честно. — Еще бы, — глубокомысленно протянула я — специалист по ревности. — И я даже не заметила, как это раздражение сменилось пристальным интересом. То самое чувство, когда входишь в комнату и первым делом ищешь глазами одного человека. И если его нет, испытываешь что-то вроде разочарования. — Черт, — я втянула в себя еще коньяка и подумала, что после этой беседы никогда уже не смогу смотреть на Скутте по-прежнему. Она всегда мне казалась такой рационально-прагматичной женщиной. — А у нее ко мне с самого начала странное отношение было. Шутливые касания, поцелуи дружеские, потом не очень шутливые и не очень дружеские. Обстановка располагала, ты не представляешь, что тогда творилось в творческих тусовках. Пробовали все — от ЛСД до грибов. Спиртное вообще как воду, — подкрепляя свои слова действием, Скутте опустошила рюмку и снова закусила шоколадом. — Но не в этом, конечно, дело было. Меня к ней тянуло как магнитом… и казалось, что все в порядке вещей. И как-то все так естественно эволюционировало от просто поцелуев и объятий до… — Марина потянулась к бутылке, — допивай, что ж ты греешь все время. Вот молодежь, даже пить вы не умеете. Я послушно допила. — И что потом? — На, — она протянула мне сыр, — закусывай. Очень бурно все происходило и очень недолго — всего пару месяцев. Потом ее семья получила разрешение на выезд, и они уехали в Америку. А я встретила Пашу своего через полгода, и мы поженились. — А ты знаешь, где она сейчас? — Умерла еще в двухтысячном, — Скутте поднесла рюмку ко рту, — передоз. — Господи, как грустно, — на меня нахлынуло ощущение безвозвратности. Будто я лично знала эту девушку. — Да, печально, — Марина выпила, — я иногда вспоминаю ее. Нечасто. Но нет-нет, всплывает в памяти. Она очень Бродского любила, все время цитировала. И вот он у меня теперь с ней ассоциируется. Скутте выпрямилась в кресле и прочла: Ничто не стоит сожалений, люби, люби, а все одно, — знакомств, любви и поражений нам переставить не дано. — Ты не сожалеешь? — Нет, конечно, — она тряхнула головой, — ни о том, что это было, ни о том, что это закончилось. Мы сразу договорились, что писать друг другу не будем. Смысла не было. В то время, если люди уезжали, то как навсегда. А когда железный занавес рухнул, у меня уже Роме два года было. Но общие знакомые иногда приезжали из Нью-Йорка и рассказывали о ней. — Ты после этого когда-нибудь еще испытывала что-то к женщинам? — О нет, — Марина покачала головой, — меня мой муж вполне устраивал всегда. Да и не до страстей потом было. Двое детей, перестройка, девяностые. Тогда больше о выживании думалось. Да и потом, не смогла бы я с женщиной ужиться. Слишком беспокойно это. — Мне пока сложно судить. Мы только в феврале познакомились. — Ого, — Марина в изумлении воззрилась на меня, — быстро ты приняла решение. Хотя, может, так и надо. Время-то идет. Давай выпьем за смелость! — Ага, — я усмехнулась, — безумству храбрых поем мы песню. — Закусывай, — она протянула мне лимонную дольку. — Расскажи мне хоть, что же это за женщина. Свекровь твоя назвала ее наглой молодой аферисткой, которая хочет отсудить у них жилье. Чуть не подавившись лимоном, я рассмеялась: — Гениально! Все же я обожаю Шувалову. Вот… Наташа. Достав телефон, я показала Скутте недавнее Наташино фото, где она сидела на корточках в обнимку с Дикси на лужайке в парке. В черной футболке и широких тренировочных штанах, улыбающаяся с озорной смешинкой в глазах. Я как будто увидела ее со стороны, в первый раз в жизни показывая кому-то ее фото, и, конечно же, нашла ее прекрасной. — Милое лицо, — Марина тщательно вгляделась в снимок, — но характер нелегкий, мне кажется. — С легким было бы скучно. Почти прикончив бутылку, мы решили, что нам необходимо спеть, но никак не могли остановиться на подходящей песне. Скутте хотелось повыть «На тебе сошелся клином белый свет», которую любила ее мама. А я настаивала на более «современном» репертуаре типа Пугачевской «На тот большак». Мы посетовали на то, что в наши дни не пишут таких песен, чтобы их можно было петь под коньяк. Вдруг в дверь постучали. — Не беспокоить! — развязно выкрикнула Скутте. — У нас совещание. — Ольга Александровна здесь? К ней пришли. Я кинула взгляд на часы Дали, плавно стекающие временем по стене, на них было всего лишь два. Хотя, кажется, когда я в последний раз на них смотрела… — Марина, твои часы?! — А! — она небрежно махнула рукой. — Не обращай на них внимания, я их просто не выкидываю, потому что Бородин подарил. Неудобно. Я вскочила и тут же снова рухнула на стул, сбитая с ног приступом головокружения. Сдержанно поздоровавшись со Скутте, Берг, не переступая порога кабинета, сухо спросила: — Мы едем? Уже полшестого. — Проходите, — Скутте встала с кресла, пошатнувшись, протянула ей руку, — Марина Алексеевна. А вы Наташа, я в курсе. — Очень приятно, — Берг вошла наконец в комнату и, ответив на рукопожатие, перевела взгляд на бутылку, — ты в порядке? — Лучше мне еще немного посидеть, — виновато сказала я. — Ух ты! — ее бровь приподнялась. — И по какому поводу это сногсшибательное веселье? — на слове «сногсшибательное» она сделала ударение. — Даже не знаю точно, — я вопросительно посмотрела на Скутте, — наверное, празднуем каминг-аут? — с языка чуть не сорвалось «совместный», но я вовремя сдержалась. Марина слегка улыбнулась и кивнула: — Сейчас чайник поставлю. И где-то там, — она хищно посмотрела на шкаф, а я мысленно застонала, — у меня, кажется, завалялась коробка конфет. А то шоколад мы весь доели. Нельзя было не восхититься ее закалкой, пила она больше меня, но при этом все еще была бодра и даже сохраняла равновесие, двигаясь по кабинету. — Не ругайся, — тихо сказала я и скорчила умоляющее лицо, чувствуя себя алкоголиком, которого жена пришла забирать из бара. — Пей на здоровье, милая, — с сарказмом произнесла Берг, — еще немного, ты получишь права, и я засажу тебя за руль. И вот тогда наступит твоя очередь оставаться трезвой. — Ой, да когда еще это будет… — отмахнулась я. — У тебя в пятницу внутренний. — Блин, вот зачем ты напомнила? Теперь у меня испортилось настроение, — раскаяние куда-то улетучилось, мне захотелось покапризничать. — Может, попросишь у начальства отгулы? — ее руки легли на мои плечи, сжали их, голова закружилась на этот раз тихо и сладко. — Я тоже возьму выходной. Позанимаемся. Обещание щекотало очевидной привычной двусмысленностью, и пока Скутте сосредоточенно выдвигала ящики стола в очередном сосредоточенном поиске чего-то, я скользнула губами по ладони, лежащей на плече. — Отгулы в любой момент. Вам черный или зеленый? — с видом геолога, обнаружившего ценное месторождение, Скутте выудила коробку с чайными пакетиками. — Любой, — Наташа одарила мою начальницу своей фирменной улыбкой, — можно даже просто кипяток. — Она отошла и уселась на свободный стул у стены. — Такой интересный тип лица, — Скутте замерла с чайником в руках, разглядывая Берг. — Ольга, наверное, написала уже ваш портрет. Я заметила, как у Наташи дрогнули уголки губ. — Пока что, — меня начало распирать от смеха, — пока что только в эскизах… — я не смогла закончить фразу, приступ хохота одолел меня, — только, блин, в эскизах, — я опять залилась смехом, не в силах остановиться. Наташа тоже больше не смогла сдерживаться и прыснула. — Короче, это очень сложный процесс, — я вытерла выступившие на глазах слезы салфеткой. *** Я вышла из машины следом за Скутте, чтобы попрощаться. — Спасибо тебе, — она неожиданно с горячностью поцеловала меня в щеку, — никогда никому не рассказывала о Лизе, а, оказывается, хотелось. В Наташе твоей тоже это есть. Цепляющее. Будь осторожна, Оль. Не растворяйся. Знаешь, моя мама говорила, допускай до пуговки, но не до сердца. — Так, наверное, с мужчинами получается, — я улыбнулась, — с женщинами невозможно, они сразу в кровеносную систему проникают.