Страж за плечом твоим

4 Леви долго болел. Для ребенка, проведшего первые пять лет жизни в голоде и холоде, он был на удивление здоровым. За все детство он болел два раза. Этот — третий. Кенни, гогоча, объяснял такую стойкость тщедушного с виду тела «нашей породой». Болел он тяжело и долго. Он не знал, сколько суток провел почти без сознания, в жару и бреду. С трудом отличал реальность от вызванных жаром тяжелых снов. Когда он стал поправляться и понял, сколько времени прошло на самом деле, его охватило щемящее чувство не надвигающейся, а уже случившейся беды. В первый день после болезни, когда он вернулся в школу, во дворе его окликнули. Он не был знаком с этим мальчиком, но знал его в лицо. Одноклассник Эрвина. Премерзкий тип. Долговязый, неуклюжий и с вечно грязными ушами. Он как-то взялся дразнить Эрвина, но тот спокойно осадил его и больше не смотрел в его сторону. Эрвина трудно было довести до белого каления. — Эй, коротышка! — крикнул долговязый. — Слыхал про мистера Смита? Леви замер. Он бы кинулся сейчас в драку, но не знал — с кем. — Что? — спросил он не своим голосом. — Он погиб. «Что ж ты тогда лыбишься, как жаба?» — хотел спросить Леви, но сдержался. — Миссис Смит забрала Эрвина, и они уехали, — с той же ухмылкой продолжал долговязый. До Леви дошло не сразу. Когда дошло, он чуть не закричал. Не «умер», а «погиб». А Эрвин — уехал вместе с матерью. Леви болезненно дернулся. Замер. Метнулся прочь и помчался по улице. — Эй, ты куда? Уроки сейчас начнутся! — крикнул кто-то. Леви не слышал. Он мчался по улице, которую за эти несколько лет выучил наизусть. К забору с калиткой. К белому дому в два этажа. Туда, где он последний раз видел Эрвина Смита. Он ничего не чувствовал — только желание догнать, поймать, остановить. Кого? Что? Дом стоял пустой и тихий. Не лаяла Сандра, не слышно было человеческих голосов. Он обошел дом, увидел разбитое окно. Навалился на остатки стекла и рухнул в комнату. По дому были разбросаны вещи: одежда, книги, игрушки. Собирались в спешке и брали с собой только самое нужное. Мисисс Смит Леви видел реже, чем ее мужа, и в памяти о ней почти ничего не отложилось. Но она была добра к нему. Такое не забывается. Он поднялся наверх, в комнату Эрвина. Сел на пол и сидел так несколько часов, пока его не сморил сон. Когда он вернулся, дяди были дома. Они сидели в гостиной, о чем-то разговаривали. Оборвали разговор, заслышав шаги. На улице уже стемнело, и Кенни спросил, где Леви опять носило так долго. Леви посмотрел на обоих, и его прорвало. — Значит, вы! — выкрикнул он. — Вы… Вы убили его отца! — Что… — начал было Ури и осекся, наткнувшись на полный ненависти взгляд. — Отец Эрвина! — еще громче завопил Леви. — Вы! Ты, ты отдал приказ! А ты — исполнил! Да?! — Он задохнулся от гнева. — Ненавижу вас! Ненавижу! Он еще что-то кричал, не соображая, что и кому говорит. Когда слова закончились, он с воем ринулся в свою комнату и рухнул на кровать. Слез не было, но его трясло от рыданий, горло и грудь болели, он не слышал ничего, кроме стука собственного сердца. Он то и дело вздрагивал всем телом, и каждое движение отдавалось болью в груди. Скрипнула дверь, кто-то подошел к его кровати. На затылок легла тяжелая ладонь. В нос ударил запах табака. — Слышь, шкет, — сказал Кенни, садясь рядом с ним. — Успокойся и послушай меня. — Он был моим единственным другом, — глухо произнес Леви. — Даже если я снова его увижу, не смогу смотреть ему в глаза. Потому что мои дяди убили его отца. Что я ему скажу? — То же, что и все в таких случаях. «Сочувствую вашей утрате», блядь. — Он погладил племянника по плечу. — Разговоры говорить я не умею, но все-тки послушай. — Я это все уже слышал. Рай, ага. Хуевый Рай у вас. В жопу ваш Парадиз и ваши секреты. Надоело! Он уткнулся лицом в подушку. Закрыл глаза. В ушах стучало. Каждый вдох отзывался болью. Он был зол. Больше он не чувствовал ничего. Кенни на мгновение растерялся. Леви бывал груб, конечно. (В кого только, не понятно.) Дрался в школе. (Ну, это-то нормально.) Но говорить с ним почти всегда можно было почти так же, как со взрослыми. А теперь… — Поговорим, когда успокоишься. — Кенни поднялся. В дверях остановился. И сказал каким-то незнакомым голосом: — Мне жаль, шкет. Правда жаль. Но у меня тоже только один друг. Леви не пошевелился. Кенни выругался, ударил кулаком ни в чем не повинный косяк и вышел. Леви остался один в темноте. В школу он больше не пошел. Книги пылились на полках. Тренировки были заброшены. Он почти не ничего не ел и почти не разговаривал. Он уже не злился. Просто ему ничего не хотелось. Спал он плохо и часто просыпался от кошмаров. Под глазами залегли круги, от которых он до конца дней не мог избавиться. Ури беспокоила эта перемена в поведении Леви. Никогда не проявлял обычной детской жизнерадостности, но раньше его мрачность не была такой явной. Тьма, которая окружала его душу, почти физически ощущалась. И взгляд стал по-взрослому тяжелым, не злым, но как будто проверяющим тебя на прочность. Может, думал Ури, не стоило посвящать его в тайны семьи Рейсс, стоило уберечь его детство от всего, что могло его омрачить. Он бы никогда не узнал… Узнал бы. Когда Ури понял, что от любопытного мальчишки бесполезно прятать книги и документы, решил действовать иначе. Род, помнится, предлагал утопить мальчишку в колодце, но Кенни бы такого не простил. Если он не бросил племянника в Подземелье, то теперь уже не даст его в обиду, каким бы злым и грубым он ни был. Да и сам Ури привязался к Леви… Он хотел бы сделать его частью семьи, пусть только номинально. Дать ему образование. Не скрывать своего покровительсва. Для большинства Рейссы — древний аристократический род, и их имя открывает многие двери в Митре и за ее пределами. И, неохотно признавался себе Ури, Аккерманы на то и были созданы, чтобы служить королевскому роду. Он, конечно, не хотел, чтобы все вышло так мрачно. Леви меж тем постепенно приходил в себя. Минул год с отъезда Эрвина, и боль от потери немного притупилась. Он будто очнулся от долгого сна и теперь думал, чем бы заняться. Книги, однако, уже не вызывали в нем прежнего любопытства и восторга, а ничего другого он, в сущности, и не знал. Однажды Ури застал его за мытьем полов в гостиной. Не скрывая удивления, спросил, зачем Леви это делает, если в доме и так чисто, да и прислуга на что. Леви, не прекращая тереть и без того чистый до блеска пол, ответил, что ему надо хоть чем-то заниматься. Ури устало опустился на диван. — Что, воспитывать будешь? — покосился на него Леви. Ури выглядел сильно постаревшим. Он уже почти не выходил на улицу, а по дому передвигался с тростью. Титан пожирал его силы и здоровье. Он сам, Кенни и Леви прекрасно знали, что ему оставалось жить год или два. Леви иногда с тоской думал о том, что это будет еще одна огромная потеря в его жизни, и, как в случае с Эрвином, он ничего не мог сделать. Он с силой швырнул тряпку в ведро, сел на пятки и выжидательно посмотрел на Ури. — Я беспокоюсь о тебе, — сказал Ури. — Ты всегда был мрачным, но последнее время… И ты стал таким злым… — Вашими стараниями, — огрызнулся Леви. Дядю ему было жаль, но неизбытое горе не давало ему быть мягче. Ури молча опустил голову. Леви вернулся к своему занятию. Довольно долго они молчали. Ури заговорил первым: — Не думал вернуться в школу? — В жопу школу! Мне там никто не рад. Один нормальный человек на всю эту кодлу был, и тот уехал. — Он исподлобья глядел на Ури. — Кенни ни дня не учился, пишет как курица лапой, и ничего. — Послушай, давай говорить серьезно и начистоту. — Ну? — Я всегда относился к тебе, как к члену семьи, хоть мы и не родня по крови… — Братцу это своему объясни, — проворчал Леви. Рода он терпеть не мог, и это было взаимно. — А то он меня как видит, так зеленеет аж. Будто боится, что я его прирежу. Ури вздохнул. — Леви, пожалуйста. Но ты прав. Род… Он иначе смотрит на вещи… — Ага, через задницу… — Но именно поэтому мне важно знать, что после моей смерти у тебя будет опора в жизни. Дело или должность — что-то, что даст тебе право рассчитывать на поддержку моей семьи и заработать на кусок хлеба. Так что варианта у тебя два: образование или служба. Леви бросил тряпку в ведро, поднялся и сел в кресло напротив Ури. Поджал под себя босые ноги. Несколько секунд он теребил голубую обивку на ручке кресла. Потом вскинул голову и посмотрел Ури прямо в глаза. — Знаешь, что я понял за этот год? Все твои сказки про Рай для всех — говно ебаное. Ты мне все уши прожужжал всеобщим благом, Парадизом и прочей херней. А нет никакого блага! Есть люди. Которых любишь и которых готов защищать. И из-за вас, из-за твоей ебнутой семейки и ваших бесконечных тайн, я его потерял. Я бы все равно ничего не смог сделать… но… Теперь у меня только два старых педика, один из которых скоро откинется, а другой пьяный упадет в канаву и свернет на хер шею. И я останусь один. — Он умолк и слегка наклонился вперед. Длинная челка падала на глаза, и они казались черными. — Это — твой Парадиз, дядя Ури? Он слез с кресла. Взял ведро с тряпкой и направился к дверям. Остановился и, не оборачиваясь, сказал: — У меня никого, кроме вас. Хочешь, чтобы я поступил на службу? Ладно. Только не жди, что я буду прыгать через обруч, как Кенни. — Кенни и не прыгает. — Да ну? — хмыкнул Леви и вышел.